Взошло солнце, и река, и лес, и холм были так прекрасны, что от них нельзя было отвести глаз.

Поэтому с утра Ёжик выбежал на берег, глядел и глядел, дышал и дышал, и никак не мог надышаться.

– Дышишь? – спросил Заяц.

– Дышу, – сказал Ёжик.

– Дыши, – сказал Заяц. – А я побегу, потому что на ходу лучше дышится.

И убежал.

Потом пришла Мышь. Это была важная лесная Мышь с зонтом.

– Зачем тебе зонтик? – спросил Ёжик.

– Я – дама, – сказала Мышь. – А где ты видел, чтобы дама выходила из дома без зонта?

– Но ведь дождя-то нет!

– А если пойдет? – и Мышь, повертев зонтиком, удалилась.

Потом пришел Медвежонок. Он ничего не сказал, сел рядом с Ёжиком и зажмурился.

Ёжик тоже зажмурился, и так они посидели молча.

– Хорошо, да? – сказал Ёжик.

– Ага, – сказал Медвежонок.

– А всё-таки смотреть лучше, – и Ёжик открыл глаза.

Бледно-голубая река уходила за поворот и в дымке таяла.

Ёжику было так хорошо, что хотелось лететь. Расправить крылья, взлететь высоко-высоко и долго-долго парить, не шевеля крыльями.

«Если бы я был птицей, – думал Ёжик, – у меня обязательно были бы очень большие крылья. Один раз взмахнул, и – летишь…»

– Всё равно надо махать, – вдруг сказал Медвежонок. –Взмахивать.

– Что?

– Я говорю, даже если, как у орла, всё равно надо разика два, а взмахнуть.

– Ты о чём? – спросил Ёжик.

— О том, — сказал Медвежонок. – О чём ты думаешь.

– Откуда ты знаешь, о чём я думаю?

– А чего тут знать-то? – не открывая глаз, сказал Медвежонок. – Ты всегда думаешь об одном и том же.

– О чём же?

– «О чём же?» – передразнил Медвежонок. – О том, что надо махать. А ты – ленивый. Тебе бы только лететь. Лети и лети, а машет пусть Медвежонок.

– Ты чего ворчишь? – изумился Ёжик. – Я тебе что-нибудь сказал?

– А тебе и говорить не надо! Ему бы только лететь, видишь ли, лететь и лететь, а машет пусть Медвежонок.

– Да где ты за меня махал?

– Я всегда за тебя машу, – сказал Медвежонок. – Ты только не знаешь.

– Где? Когда?

– Везде. Всегда!

– Ты что – за меня дом убираешь?

– Причем здесь дом, когда мы говорим о крыльях?

– Ты что, за меня махал крыльями?

– Махал, – сказал Медвежонок.

– Когда?

– Всегда, – сказал Медвежонок. – Всегда, когда ты летишь, я машу крыльями.

Ёжик вдруг зажмурился и когда открыл глаза, увидел вокруг такую красоту, что в душе взлетел высоко в небо и оттуда, сверху, вдруг увидел маленького себя и Медвежонка, и Мышь с зонтиком, и реку, и холм, и лес, и совсем крошечный Медвежонок вдруг вскочил, замахал лапами и закричал: «Ты не бойся! Ты лети! Я машу крыльями!»

На ялике

На лодке крохотной, на ялике
С одним поломанным веслом 
Мы с другом Борькой, двое маленьких, 
Ушли на озеро тайком.

Мечта заветная, завидная — 
Уплыть туда, где рыбаки, 
В село, едва отсюда видное, 
С чудным названием «Быки».

И ветер лодочку покачивал, 
И зайчик на воде блестел, 
А вёрткий ялик поворачивал 
Куда хотел, куда хотел...

Был долгий день. И только к вечеру 
В тумане зачернел баркас, 
И рыбаки широкоплечие, 
Измокших, подобрали нас.

А Борька всё от солнца щурился, 
Хоть было тихо и темно. 
И вдалеке, на нашей улице, 
Светилось мамино окно.

Откуда?

Откуда вырос колос?
Из одного зерна.
Откуда слышен голос?
Из нашего окна.
Откуда взялся мальчик?
Он вышел из дверей.
Откуда вылез пальчик?
Из варежки моей.

Это дело было так. У нас был урок – труд. Раиса Ивановна сказала, чтоб мы сделали каждый по отрывному календарю, кто как сообразит. Я взял картонку, склеил её зеленой бумагой, посредине прорезал щёлку, к ней прикрепил спичечную коробку, а на коробку положил стопочку белых листков, подогнал, подклеил, подровнял и на первом листке написал: «С Первым маем!»

Получился очень красивый календарь для маленьких детей. Если, например, у кого куклы, то для этих кукол. В общем, игрушечный. И Раиса Ивановна поставила мне пять.

Она сказала:

– Мне нравится.

И я пошел к себе и сел на место. И в это время Лёвка Бурин тоже стал сдавать свой календарь, а Раиса Ивановна посмотрела на его работу и говорит:

– Наляпано.

И поставила Лёвке тройку.

А когда наступила перемена, Лёвка остался сидеть на скамейке. У него был довольно-таки невесёлый вид. А я в это время как раз промокал кляксу, и когда увидел, что Лёвка такой грустный, я прямо с промокашкой в руке пошел к Лёвке. Я хотел его развеселить, потому что мы с ним дружим, и он один раз подарил мне монетку с дыркой. И ещё обещал принести мне стреляную охотничью гильзу, чтобы я из неё сделал атомный телескоп.

Я подошел к Лёвке и сказал:

– Эх ты, Ляпа!

И состроил ему косые глаза.

И тут Лёвка ни с того ни с сего как даст мне пеналом по затылку! Вот когда я понял, как искры из глаз летят. Я страшно разозлился на Лёвку и треснул его изо всех сил промокашкой по шее. Но он, конечно, даже не почувствовал, а схватил свой портфель и пошел домой. А у меня даже слезы капали из глаз – так здорово поддал мне Лёвка, – капали прямо на промокашку и расплывались по ней, как бесцветные кляксы…

И тогда я решил Лёвку убить. После школы я целый день сидел дома и готовил оружие. Я взял у папы с письменного стола его синий разрезальный нож из пластмассы и целый день точил его о плиту. Я его упорно точил, терпеливо. Он очень медленно затачивался, но я всё точил и всё думал, как я приду завтра в класс и мой верный синий кинжал блеснет перед Лёвкой, я занесу его над Лёвкиной головой, а Лёвка упадет на колени и будет умолять меня даровать ему жизнь, и я скажу:

«Извинись!»

И он скажет:

«Извини!»

А я засмеюсь громовым смехом, вот так:

«Ха-ха-ха-ха!»

И эхо долго будет повторять в ущельях этот зловещий хохот. А девчонки от страха залезут под парты.

И когда я лёг спать, то всё ворочался с боку на бок и вздыхал, потому что мне было жалко Лёвку – хороший он человек, но теперь пусть несёт заслуженную кару, раз он стукнул меня пеналом по голове. И синий кинжал лежал у меня под подушкой, и я сжимал его рукоятку и чуть не стонал, так что мама спросила:

– Ты что там кряхтишь?

Я сказал:

– Ничего.

Мама сказала:

– Живот, что ли, болит?

Но я ничего ей не ответил, просто взял и отвернулся к стенке и стал дышать, как будто давно уже сплю.

Утром я ничего не мог есть. Только выпил две чашки чаю с хлебом и маслом, с картошкой и сосиской. Потом пошел в школу. Синий кинжал я положил в портфель с самого верху, чтобы удобно было достать.

И перед тем как войти в класс, я долго стоял у дверей и не мог войти, так сильно билось сердце. Но всё-таки я себя переборол, толкнул дверь и вошёл. В классе всё было как всегда, и Лёвка стоял у окна с Валериком. Я, как его увидел, сразу стал расстегивать портфель, чтобы достать кинжал. Но Лёвка в это время побежал ко мне. Я подумал, что он опять стукнет меня пеналом или чем-нибудь ещё, и стал ещё быстрее расстегивать портфель, но Лёвка остановился около меня и как-то затоптался на месте, а потом вдруг наклонился ко мне близко-близко и сказал:

– На!

И протянул мне золотую стреляную гильзу.

И глаза у него стали такие, как будто он ещё что-то хотел сказать, но стеснялся. А мне вовсе и не нужно было, чтобы он говорил, просто я вдруг совершенно забыл, что хотел его убить, как будто и не собирался никогда, даже удивительно. Я сказал:

– Хорошая какая гильза.

Взял её. И пошел на своё место.

Синички

На обед Льву принесли свежий окорок.

Пока Лев раздумывал, с какого края начать есть, прилетели синички и, ничуть не стесняясь хозяина клетки, быстренько начали обклёвывать сало.

– Да вот, птиц себе завёл, – сказал тогда Лев соседу Жирафу.

Размеры

Клетка у Льва была просторной, двенадцать шагов в длину и девять в ширину.

«Африка всё равно больше, – рассуждал на досуге Лев. – Уж по ширине-то – вне всякого сомнения…»

Осуществимая мечта

В порыве откровенности Жираф, сосед по клетке, сказал Льву:

– Ах, если бы Вы знали, как я хочу вновь оказаться в нашей милой знойной Африке!..

– Что ж, я слышал, там теперь тоже появились зоопарки, – отвечал Лев.

Замок

В зоопарке был ремонт, и на дверь клетки Льва установили новый прочный замок.

– Ну, наконец-то, – с облегчением вздохнул Лев. – Теперь можно уже не вздрагивать по ночам от каждого шороха.

Родное гнездо

За решётку ко Льву повадился прилетать Воробей.

– Бедняга, – пожалел его Лев. – Даже клетки у него своей нет!

Второе отличие

Перед клеткой Льва остановился мужчина средних лет, долго стоял, о чём-то раздумывая, а затем сказал как бы сам себе:

– Ведь, в сущности, нет большой разницы между нами, этим бедолагой-львом и мной…Разве моя квартира – не такая же клетка, в которой я провожу большую часть жизни?!. Отличие лишь в том, что у меня в комнате стоит широкий мягкий диван – и только!..

– Э, нет! – заметил на это Лев. – Существует между нами и второе различие: у меня есть хвост с кисточкой на конце!

Тайна

Необыкновенно огорчало в зоопарке и даже печалило Льва только то, что он никогда не сможет прочитать пояснительную табличку на собственной клетке.

Объяснение

Когда в зоопарке стало совсем уж невыносимо тоскливо, звери начали говорить друг другу, что все они здесь по своей воле. И даже придумали правдоподобное объяснение: собрались, мол, на жирафа посмотреть.

Узнав об этом, Жираф печально сказал сам себе:

– Вот это влип! Одни дураки вокруг!

Гиппопотам

В семье у знакомого 
Гиппопотама 
Есть Гиппопопапа 
И Гиппопомама. 
Но вот в чём вопрос, 
И достаточно тонкий: 
А где остальные 
Гиппопопотомки? 
Спросить - неудобно, 
Звонить - неприлично, 
И все это очень 
Гиппопотетично... 
И хоть не исчерпана 
Данная тема, 
Кончается 
Гиппопопопопоэма.

Сова

Всю ночь, 
С темноты до рассвета, 
На ветке 
Сидела Сова. 
И песню 
Сложила про это. 
А утром 
Забыла слова.

Верблюд

Как-то раз 
В пустыню Гоби 
Шел Верблюд 
В ужасной злобе.

Он полдня 
Шагал до Гоби 
В диком гневе и тоске. 

И полдня 
Шагал по Гоби 
В диком гневе, жуткой злобе. 

И пришел из Гоби - 
В злобе, 
Раздраженьи
И песке.

* * *

Аист,
Аист,
Что ж ты ногу
Прячешь в белое крыло,
Будто зимнюю дорогу
Белым снегом замело?

* * *

У верблюда два горба,
Потому что жизнь – борьба!

* * *

Зебры -
Белые или негры?

* * *

На песочке в ящичке
Греются две ящерки,
Уверенные обе,
Что спят в пустыне Гоби!

Медленно падающий снег в свете фонарей каждую зиму пробуждает во мне одно и то же воспоминание. Оно проявляется внезапно, неизбежное, как приход зимы, и так же внезапно и благополучно исчезает.

Мне было четыре года, когда мы с мамой и сестрой поселились у бабушки в Электростали. Я быстро привык к новым условиям, но, в отличие от сестры, не мог сблизиться со своими родственниками. Сестра часто подолгу гостила у бабушки, я не гостил ни разу, и, кроме мамы, никого не признавал, поэтому большую часть времени проводил в одиночестве. От недостатка игрушек и развлечений я постоянно всматривался в окружающий меня мир и восхищался удивительными переменами в природе. Когда ударили морозы, и внезапно выпавший снег запорошил всю Поселковую улицу, я решил, что попал на луну.

Сестра вела меня из детского садика домой. Дорога была короткая, но с приходом зимы мы возвращались подолгу. В этот день бушевала метель, а к вечеру всё утихло – нетронутый снег гладко обволакивал пустыри в нашем полудеревенском квартале. Сестра, изображая взрослую, спросила:

– Сегодня не хулиганил?

– Нет, – ответил я, – не твоё дело!

Накануне произошёл неприятный случай. Не помню, по какой причине, то ли в драке, то ли просто из шалости, я прогрыз одному мальчику цигейковую шапку, прямо на макушке. Мало того, что мне сильно влетело, так ещё пришлось отдать этому мальчику свою новую шапку, а самому ходить в его прогрызенной. Правда, мне её залатали чёрными нитками.

– А я умею кошачьи следы делать! – сказала сестра.

Она сняла варежку, сложила ладошку уточкой и несколько раз дотронулась до снега. Получились точь-в-точь кошачьи следы. Я тоже снял варежку и тоже попробовал, но у меня вышли только бесформенные ямки. Конечно, у сестры рука была побольше, она уже училась в первом классе.

– У тебя ничего не получается, – сказала она.

Я оправдывался:

– А это котёнок.

– Ну, если котёнок, то да, а так нет. А вот ещё, смотри!

Она поставила ноги в первую позицию и стала передвигаться мелкими шажочками. На снегу осталась колея, похожая на след от машины.

– Догадался?

– Нет, – ответил я.

– Это трактор проехал.

Разумеется, я тоже принялся оставлять следы от трактора. И на этот раз у меня получилось. Я посмотрел на свою работу и сказал:

– А у меня от танка.

– От танка не такие.

– Такие! Я по телевизору видел!

– Вот какие от танка.

И она стала таким же образом оставлять следы ёлочкой. Я долго наблюдал и решил, что да, действительно, именно такие следы танк и оставляет. Наши колеи тянулись до самого дома. Мы оглядывались и радовались:

– Здорово!

Каждый день, приходя из садика, мы отмечались у мамы, и она отпускала нас гулять. В этот вечер мамы дома не оказалось.

– Раздевайтесь, – сказала бабушка, – и мойте руки.

Сестра быстро разделась, а я насупился и замер возле двери.

– Чего стоишь? – спросила бабушка.

– Я гулять пойду.

– А кто это тебя гулять отпускает?

– Я маму встречать пойду.

– Ну-ка, раздевайся! Мама без тебя дорогу знает!

Бабушка двинулась в мою сторону, но я резко отодвинул большую щеколду и выскочил в подъезд. За мной выбежала сестра:

– Витька, быстро иди домой!

– Сама иди! – ответил я, стоя на середине лестницы.

Лестница была деревянная, во весь пролет, с первого на второй этаж. Вся Поселковая улица была застроена шлаковыми двухэтажными домами без отопления, без газа. Напротив каждого дома были сараи с углём и дровами. Мы, кроме того, держали там кроликов и поросят.

У бабушки была дежурная телогрейка и валенки, чтобы бегать в сарай за дровами. Она быстро оделась и вышла на лестницу:

– А ну иди сюда!

– Не пойду!

– Расскажу матери, такого ремня тебе даст!

– Не даст!

– Иди сюда! – и бабушка стала спускаться.

Я выскочил на улицу и спрятался за ствол тополя. В нашем дворе фонарей не было, они горели с другой стороны дома, прямо против наших окошек. Бабушка вышла на крыльцо и долго всматривалась в темноту:

– Колбян противный! – громко сказала она. – Дундук! Всё матери расскажу!

Притаившись, я долго стоял за тополем, боялся, что бабушка спряталась в подъезде и, как только я выйду, она за мной погонится. Но было тихо. Я покинул укрытие и прошёл вдоль дома к пустырю. С этой стороны по тропинке мама всегда возвращалась с работы. На пустыре никого не было. С соседнего дома, где жили татары, ярко светил прожектор. На первом этаже горело окошко, наши соседи, с которыми мы не дружили, ели лапшу со сковородки. Я уже не первый раз заглядывал в их комнату, – на шкафу у соседей стояла большая чёрная статуэтка, изображавшая сталевара. Я очень хотел иметь такую статуэтку и втайне надеялся, что соседи увидят, как я на неё смотрю, и скажут:

– На, мальчик, возьми, нам для тебя не жалко.

Но они меня никогда не замечали. Не заметили и на этот раз, поели, погасили свет и удалились, наверное, смотреть телевизор. А я пошел на пустырь. Снял варежку, сложил ладошку уточкой и принялся тыкать ею в снег. Сначала следы не получались, но стоило чуть-чуть разжать пальцы, как след вышел почти натуральный. От восторга я даже тихонько выкрикнул:

– Ленка!

Как будто сестра могла меня услышать. Я снял вторую варежку и начал оставлять следы обеими руками. Оставлял и всё время шептал:

– Люди посмотрят и подумают, что здесь кошки бегали.

Но, как всегда внезапно, повалил снег, да такой густой, что уже через несколько минут от моих следов ничего не осталось. В какой-то момент я решил идти домой, но подумал о бабушке и расстроился. Я не сомневался, что она теперь всё расскажет маме, и мне обязательно влетит. Особенно огорчало то, что влетит из-за неё. Что она обязательно всё приукрасит, да ещё и приврёт. Бабушка всегда это делала.

Мои отношения с ней складывались очень непросто. У бабушки было много внуков, всех она любила, при необходимости шлёпала и иначе как-то наказывала. А меня она могла только не пустить гулять, запретить смотреть телевизор или понапрасну жечь свет, отчего я часто был вынужден сидеть в потёмках и плакать, потому что боялся темноты. Но никогда в жизни она меня пальцем не тронула. Не оттого, что боялась тронуть или жалела, просто я был «чужим». Кроме того, я ужасно ею брезговал, никогда не садился рядом и нарочно старался не замечать. Но по мере моего взросления ситуация менялась. Бабушка старела, всё больше и больше я её жалел, а когда зажил своей семьёй, почувствовал острую необходимость чаще с ней видеться. Постепенно наши отношения стали близкими и трогательными. Отчуждение прошло, обиды забылись. Бабушка за несколько месяцев до смерти перестала кого-либо узнавать. И дети, и внуки, и просто знакомые, все перемешались. Меня она никогда ни с кем не путала. Когда я приходил, к ней возвращалась память.

Домой я решил не ходить. Решил дожидаться маму, при этом согревая надежду, что удастся опередить бабушку и смягчить наказание. Сначала я хотел прогуляться за сараи, но там могли оказаться пьяные дядьки. И я пошёл на другую сторону дома, туда, где горели фонари. Вот тут-то первый раз в жизни мне и довелось заметить, как красиво падают снежинки, освещённые фонарём. Если долго смотреть вверх, то кажется, что медленно поднимаешься и, как будто кто-то большой и непонятный тоненькими пальчиками дотрагивается до лица. Я прослеживал весь путь снежинок от фонаря и до земли, потом подставлял под них варежку. За этим занятием бабушка меня и поймала.

Тогда она была ещё крепкая. Я молча боролся за свободу, выкручивался изо всех сил, но безуспешно. Бабушка притащила меня домой, ловко раздела и усадила за стол. Готовила она, наверное, неплохо, но я привык только к маминой пище и бабушкину готовку ел через силу.

Над столом висели иконы. Я всегда боялся смотреть на образ Богородицы, а в этот раз особенно. Кто-то мне сказал, что, если не буду слушаться, боженька накажет. После этого я видел один и тот же сон, как будто Богородица прямо с иконы строго грозит мне пальцем.

– А где мама? – спросил я.

Бабушка была на меня сердита и резко ответила:

– Собаки съели!

Остальных подробностей этого вечера я не помню. Кроме одной. Было уже совсем поздно, а мама всё не возвращалась. Сестра и бабушка давно спали, я лежал в постели и смотрел в окно. За тюлем ярко горел фонарь, вокруг по-прежнему безмятежно и неслышно пролетали снежинки. Тихо работало радио. Передавали популярную тогда песню «Переходы, перегрузки, долгий путь домой…». Я засыпал и, засыпая, представлял маму, как она едет в автобусе и смотрит в окно, а белый, пушистый снег засыпает переходы и перекрёстки. Вдруг мне привиделись черные собаки с большими, розовыми животами. Собаки сидели за столом и вилками ковырялись в зубах.

Я проснулся и услышал скрип ступеней в подъезде. Бабушка, хоть и спала, сразу встала и открыла дверь. Пришла мама, она оставалась на вторую смену, чтобы заработать побольше денежек.

Вот и всё. Среди многих других вечеров этого могло и не быть. Ровным счетом он ничего не меняет, обычные, неприметные будни. Я шёл вдоль заснеженной улицы, в голове кружилось: «Переходы, перегрузки…». Глупость? Конечно, глупость… Но иногда так хочется увидеть под фонарным столбом, под снегопадом маленького, удивленного мальчика в прогрызенной цигейковой шапке, залатанной чёрными нитками.

Отворились ворота,
Хлопнули ладоши,
Отлетели кто куда
Старые галоши,
Съехал галстук набекрень
И уехал к тете,
И забыли мы в полете
Пристегнуть ремень!

Посадили в поле лук -
Выросла малина,
Самолет летел на юг
И проехал мимо,
Точный сделали расчет,
Сроки назначают -
Все равно никто не знает,
Что произойдет! 

Пусть погода в декабре
Хуже средней нормы,
Пусть на гордом корабле
Мачту смыли штормы,
И пускай рискую я
Опоздать к обеду -
Все равно я еду! Еду!
Голову сломя!

Нарисую

Рисовала я Сережку –
Он теперь похож на кошку!
Рисовала я Андрюшку –
Он теперь похож на хрюшку!
А сосед Володька Спицын
Стал похож на воробья,
Если будешь ты дразниться,
Нарисую и тебя!

Что случилось бы на свете

Говорит осел:
              - Ответьте,
Если стал бы я слоном,
Что случилось бы на свете?
Что сказали бы кругом?
- Все, наверное, от смеха
Покатились бы под стол!
И сказали: «Вот потеха!
До чего большой осел!»

Телеграмма

Поступила от Яги
Телеграмма Лешему:
«Ты на станцию беги
с этою депешею!
Заметай свои следы,
Пробирайся ельником!
Буду около среды,
Перед понедельником».
Срезал Леший мухомор
В беленькую крапушку
И, наверно, до сих пор
Он встречает бабушку.
И не знает, что Яга,
От испуга бледная,
Где-то возле четверга
Заблудилась, бедная.

Однажды в наш двор вкатилась тележка старьёвщика. На тележке лежали сломанные зонты, битые пластинки, разное тряпье. Как только тележка загромыхала во дворе, ребята помчались к ней со всякими безделушками. Еще бы! В обмен на какую-то ерунду старьевщик давал удивительные вещи: надувные шары, которые пищали «уй-ди», «уй-ди», бумажные очки с цветными пленками и бумажные мячи на резинках.

Я тоже бросился искать у нас какую-нибудь штуковину. Перерыл все закутки, но нашел только старый атлас, и за него получил надувной шар.

Вовка с сестрой принесли сломанную пластмассовую линейку и тоже стали обладателями шара. Витька-Гусь отдал дырявый чемодан и получил за него шар, мячик и цветные очки. Некоторые взрослые приносили разный хлам, клали на тележку и взамен получали несколько копеек. Гусакова притащила старые ботинки и драную сумку; старьевщик вручил ей целый рубль.

Когда тележка доверху наполнилась вещами, старьевщик перевязал вещи веревками и покатил со двора. В это время из общежития выбежала Лика с чайной чашкой и крикнула: «Дяденька, подождите!» – и побежала за старьевщиком. Она уже почти догнала тележку, но вдруг споткнулась и упала. А когда поднялась, от чашки остались одни осколки. Лика посмотрела на нас с Вовкой и заплакала. Мы подбежали к ней, стали успокаивать: говорили, что наши шары будут общими, будем надувать их попеременно. Но Лика нас не слушала, и плакала все сильнее. И вдруг к ней подошел старьевщик и протянул цветные очки. Лика перестала плакать и покачала головой. Но старьевщик сам надел ей очки и шепнул что-то на ухо. И Лика засмеялась, потом снова заплакала и снова засмеялась, сквозь слезы. А старьевщик сунул Лике в руки еще надувной шар, помахал нам рукой и покатил тележку со двора.

Теперь, когда я слышу разговоры – каких людей больше: хороших или плохих, почему-то непроизвольно вспоминается этот старьевщик. И отец. Ведь он был уверен – хороших людей гораздо больше, чем плохих.

Сказка продавцов отдела головных уборов

Однажды, незадолго до закрытия, в отдел головных уборов универмага зашел покупатель и сказал:

– Я хотел бы купить шляпу.

– Очень хорошо, сударь, – отвечал продавец. – Вы пришли именно туда, куда надо.

– Но я хотел бы купить не просто шляпу. Я ищу такую, которая не в каждом магазине есть. Я ищу поющую шляпу.

– У нас есть поющая шляпа. Вон та. Извольте взглянуть.

– На вид хороша. Но мне хотелось бы послушать, как она поет.

– Невозможно, сударь.

– Почему?

– Она спит.

– Так разбудите ее.

– Легко сказать – разбудите. А вы уверены, что действительно ее купите? Имейте в виду, сударь: если вы заставите ее петь, а потом оставите в магазине, шляпа может от огорчения потерять голос.

– Гммм… – пробормотал покупатель. – Сколько же она стоит?

– С клеткой или без?

– Разумеется, без. Зачем мне клетка? Или вы хотите сказать, что шляпа может улететь и не вернуться?

— Этого я не говорил. Но без клетки шляпа не продается.

– Хорошо. Сколько же она стоит в клетке?

Продавец замялся, немножко подумал, затем назвал цифру. Цифра была фантастическая.

– Вы шутите! – воскликнул покупатель.

– Почему вы так думаете?

– Но вы задумались перед тем, как назвать цену!

– А почем вы знаете, о чем я задумался? Может быть, я задумался о своем, о личном? О невесте, например. Или о философских вопросах… Так вы будете покупать эту шляпу или нет?

– Но ведь я даже не слышал, как она поет. Я не могу покупать кота в мешке.

– Во-первых, не кота, а во-вторых, не в мешке, а в клетке.

– Пусть в клетке. Но я должен знать, какие песни она поет. Хотя бы примерно.

– Ну, например, «Реве тай стогне Днiпр широкий», «Из-за острова на стрежень», «Сузанна»… У неё широкий репертуар.

– Хорошо, хорошо. Будите шляпу. Я ее покупаю.

Продавец поглядел на часы.

– К сожалению, сударь, сейчас ровно шесть часов. Магазин уже закрыт. Приходите, пожалуйста, завтра утром.

– Безобразие! – воскликнул покупатель.

На следующее утро он снова появился в универмаге. Но клетки с поющей шляпой на прежнем месте уже не было. Не было и вчерашнего продавца. Покупатель возмущался, негодовал, требовал вызвать главного менеджера, но все было напрасно. Увы, ему так и не удалось узнать, откуда взялась в магазине поющая шляпа и куда она подевалась.

* * *

Разные бывают волны. 
Некоторые даже ничего, 
солёные, зато прохладные.

И рыбы случаются всякие. 
Одни почём зря летают, 
другие — как повезёт.

Лишь ветер всегда одинаков — 
только в ту сторону дует, 
куда барашки бегут.

* * *

Странная нынче зима:
снега все нет и нет,
а падают -
то билеты трамвайные,
то пуговицы перламутровые,
то рыбья чешуя.

А вчера град был,
какого давно не случалось:
лампочки выпали матовые -
ватт по шестьдесят!

* * *

Между восьмым и девятым вагонами
я нашёл вагон-ресторан.
Обрадовался, поел и ушёл.

Часа через два
смутное чувство
привело меня обратно.
Между восьмым и девятым вагонами
уже не было ресторана,
а был вагон-телевизор.
Я проторчал у экрана до отупения,
но, когда вернулся в своё купе,
заснуть так и не смог.

Встал и пошёл назад.
Между восьмым и девятым вагонами
ехала открытая платформа,
на которой росли деревья
и горел костер.
Я просидел у костра всю ночь,
пока он не погас,
затем лёг и моментально уснул.

Наутро оказалось,
что за восьмым вагоном
едет сразу девятый,
правда, на некотором отдалении,
а между ними нет ничего,
даже бельевой верёвки.
Что за безобразие!
Пришлось отыскать бригадира поезда.
- Странно, - сказал бригадир, -
пойдём посмотрим!

Мы пришли и обнаружили
между восьмым и девятым вагонами
вагон-ресторан.

Найда

Найда – это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдёт зверя.

Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца встречает меня старая Найда, русская пегая. Её белая рубашка расписана тёмными и медовыми пятнами.

– Ей скоро паспорт получать, – шутит Булыга. – Шестнадцать осеней.

Не годами – осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь.

Про молодую собаку говорят – первоосенница. Про старую – осенистая.

Найда немало погоняла на своём веку и заработала на старости лет свободную жизнь.

Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет.

Да только куда особенно ходить-то? Все исхожено. И Найда обычно лежит на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.

В октябре, когда грянет листобой, и начнётся для гончих рабочая пора – гон по чернотропу, – Найда исчезает.

Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен её глухой голос – то ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды.

Заслышав её, Ураган и Кама подхватывают, воют, рвутся с привязи, раззадоренные гонным голосом Найды.

К ночи возвращается Найда, скребётся на крыльце, просится в дом.

– Куда-а? – хрипло кричит от стола Булыга. – В дом? Там сиди!

Но после всё-таки открывает дверь, впускает Найду.

Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идёт к печке. Мякиши – так называют подошвы собачьих лап – сбиты у неё в кровь.

Найда ложится в тёплом углу у печки и спит тревожно, дёргается, лает, перебирает лапами во сне – гонит, видно, осенистая.

Гонит, гонит…

По чернотопу

– Эй, давай-давай! Догоняй-добирай!

Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поём, разжигаем собак.

– Где он? Где он? Где он? – на высокой ноте стонет Булыга.

– Вот он! Вот он! – поддерживаю я.

Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.

Вот Кама подаёт голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая кувшин с молоком: «Ой!»

– Ой-ё-ё-ё-ёй! – сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомлённое летним глупым, безгонным лаем.

Кама заливается сплошной трелью, голос её возвышается с каждой фразой, к ней подваливают старая Найда и Ураган – звенит, бьётся, колотится меж ёлок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос гона.

– Напересёк! – кричит Булыга.

– Напересёк! – отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда: напересёк, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.

Мартовское молоко

Тихо и пусто в деревне перед закатом. Нагретые солнцем крылечки беззвучны, калитки открыты, заходи – не хочу… Что такое случилось?

Как перед началом парада, опоздавший белый платочек – наверняка тетя Надя – мелькнул за углом, торопясь поскорее занять на камнях-валунах свое место.

Коровы идут! Врассыпную, как армия, идут, бегут, покачивая боками.

– Не рычи, не рычи, – успокаивает слишком ретивых Павля-пастух, главнокомандующий.

А деревня уже встречает: Цветоню, Вербу, Малину… У каждой хозяйки с собой черный хлебушек:

– Идёт, идёт моя дочка, идёт барыня!

Через полчаса после всей суматохи, после угощения коров хлебушком, яблочком и капустным листом, когда калитки уже закрыты, мы находим под дверью тёплое вечернее молоко – мартовское: от коровы Марты.

Пока топится печка

Осенними вечерами, пока топится печка, Аля любит рассказывать что-нибудь. Сядет на скамеечке сбоку припеку, подкинет дров… Кот Маркиз на печке свернулся, в чугунке картошка молодая варится, в глиняных кружках компот из черноплодной рябины рот вяжет… Мы наработались, надышались, щёки горят, на суровых нитках у печки грибы сушатся – подольховики…

Долго молчим, глядим на огонь, пока Аля, наконец, не выдержит, на одном дыхании выпалит разом:

– Вчера в клюкву ходила, лося встретила, кричу ему во весь рот: «Ах, ты, мой зайченька, мой волченька», а он стоит, такой генерал…

Слова эти горячие, как камни, бросают в жар… И потом опять тишина и огонь до следующего собеседника – Таси, по прозвищу Заяц. Гордо, из темноты она скажет:

– А я за грибами на коне езжу, наберу телегу и домой…

Такие ведем разговоры, осенние, дымные. Горят они синим пламенем, мерцают углями. Дурманят, как болотный багульник.

* * *

Неслыханный случай. Неслыханный случай:
Листва надо мной золотистою тучей.
Неслыханный случай. Чудес чудеса:
Сквозь желтые листья видны небеса.
Удача и праздник, и случай счастливый:
Струится река под плакучею ивой.
Неслыханный случай. Один на века:
Под ивой плакучей струится река.

* * *

Живи, младенческое «вдруг»,
Уже почти замкнулся круг,
Уж две минуты до конца,
И вдруг – карета у крыльца,
И вдруг – средь чащи светлый луг.
И вдруг – вдали волшебный звук.
И вдруг – жар-птица, дед с клюкой,
Края с молочною рекой.
Уходит почва из-под ног,
Ни на одной из трёх дорог
Спасенья нету, как ни рвись.
Но вдруг, откуда ни возьмись…

* * *

После бури ночной, на суше
Груда щеп, черенок от груши,
В липких водорослях полено,
На песке бахромою пена,
Створки мидий, клешни кусок
Да русалочий волосок.

* * *

Боже мой, какое счастье!
Всё без моего участья –
Ливень, ветер и трава,
И счастливые слова,
Что в загадочном порядке
Появляются в тетрадке.

Мандарины

Мандарины, мандарины, мандарины!
Десять мордочек в авоське у меня,
Десять маленьких, испуганных, звериных,
Странно-рыжих среди бела-бела дня!

Будто из лесу дремучего 
и в город
Вдруг попали десять крошечных лисят,
На прохожих, на дома, на шум моторов
Мандарины мои глазками блестят.

Песня про кузнечика

С асфальтовой жаркой дороги
В окраинный скверик свернем...
Под лавкой усатый кузнечик
Стрекочет о чём-то своём.

Но только не просто стрекочет,
Но только не просто поёт, -
Он, может быть, песенкой этой
Душе умереть не даёт.

Поймала!
Но он застеснялся,
Усы опустил - и молчок.
...Кузнечик ты мой, человечек,
Зеленый ты мой дурачок.

* * *

Вечно манили меня задворки
И позабытые богом свалки...
Не каравай, а сухие корки.
Не журавли, а дрянные галки.

Улицы те,
которые кривы,
Рощицы те,
которые редки,
Лица,
которые некрасивы,
И - колченогие табуретки.

Я красотой наделю пристрастно
Всякие несовершенства эти...
То, что наверняка прекрасно,
И без меня проживет на свете!

 Перевод Ольги Мяэотс 

В понедельник часа в четыре вдруг раздался звонок в дверь.

Я его едва не прослушал: как раз в это время возился с пылесосом. Пылесосу тёти Марги лет тридцать, не меньше, и голос у него под стать возрасту. Я тёте много раз говорил: надо купить новый пылесос. Денег-то у неё предостаточно. Но она и слышать ничего не хотела. Конечно, ведь не ей с ним возиться приходилось, а мне. И горе мне, если она, вернувшись из гостей, обнаруживала хоть одно-единственное перышко на своём персидском ковре! Уж она раскричится так раскричится: «Кто убирает спустя рукава, не заслуживает сладкого!»

А потом в одиночку уплетает шоколадный, малиновый или миндальный пудинг.

Мне кажется, что перышко, которое тётя Марга неизменно находила на ковре, она нарочно хранила в своей сумке из крокодиловой кожи и тайком подбрасывала, когда приходила домой. А все для того, чтобы пудинги доставались только ей.

Итак, в четыре часа нам в дверь позвонили. Я пошел открывать. На лестничной площадке стоял мужчина в сером рабочем халате. Ростом не выше меня. В руках он держал большую коробку.

– Наконец-то, открыли! Не дождёшься! – проворчал коротышка. – Я принес заказанный вами телевизор.

Я оторопел. Я был уверен, что тётя Марга никогда никакого телевизора не заказывала. Она считала, что от телевизора портится зрение. Когда были живы мои родители, она и их убеждала, чтобы ни на секунду не подпускали меня к экрану.

– Какой еще телевизор? – спросил я неуверенно.

– Вот этот. Какой же ещё! – мужчина пронес его в детскую и водрузил на мой стол.

– Распишись вот здесь! – приказал он, подождал, пока я выведу на бланке свою фамилию, и ушел.

И вот я один в комнате, а на столе красуется новенький телевизор.

– Если тётя Марга действительно заказала телевизор, то уж наверняка не для меня, – рассуждал я. – Надо его перенести в гостиную, пока она не пришла. А то рассердится.

Но телевизор оказался тяжёленьким. Я не смог его даже от стола оторвать. Пришлось оставить на прежнем месте.

Я задумался. По понедельникам тётя Марга никогда раньше пяти домой не возвращается. Что ж, удобный случай проверить, как работает новая аппаратура. Как знать, может, как только телевизор попадет в руки к тёте Марге, она раз и навсегда запретит мне его смотреть.

Я устроился поудобнее. Сначала придвинул к телевизору стул, потом достал с постели подушку и превратил стул в мягкое кресло. Заодно я обнаружил распечатанную коробку ванильных вафель, припрятанную в прошлую субботу. Тёте Марге они пришлись не по вкусу. Она выкинула их в корзину для бумаг. Я их быстренько оттуда достал, пока она не видела, и спрятал под подушку.

Я воткнул штепсель в розетку, включил телевизор, раскинулся в самодельном кресле и засунул в рот вафлю. Не прошло и десяти секунд, как экран засветился. Я увидел мужчину, он читал последние новости. Волосы диктора были зачесаны на прямой пробор, на шее – полосатый галстук.

«Беседа проходила в деловой атмосфере, – передавал диктор новости из Белого Дома. – Обе стороны открыто высказали свою точку зрения. Вопреки всем разногласиям…»

Тут диктор сделал паузу и поглядел на меня. По крайней мере, мне так показалось. Какая досада: на глазах у всех он забыл свой текст!

Я нервно откусил вафлю.

Диктор откашлялся и сказал: «Когда же ты наконец прекратишь грызть эти сухари? Ты мне на нервы действуешь! Мешаешь сосредоточиться».

– Это вы мне? – изумился я.

– Кому же ещё! Разве здесь ещё кто-то есть? Мог бы, по крайней мере, и меня угостить! – буркнул он недовольно.

– Пожалуйста, угощайтесь, – спохватился я и протянул ему коробку. Диктор схватил её и вытянул сразу три вафли. Это показалось мне нескромным, но я смолчал.

– Неплохо! Даже очень вкусно! – похвалил диктор, откусив первую вафлю. Набив рот, он продолжал: «Вопреки всем – хрум,хрум – разногласиям – хрум, хрум – можно говорить – хрум, хрум – о позитивных результатах». И так далее в том же духе.

Когда новости закончились, на экране появилась красивая дама почти совсем без одежды, она демонстрировала новый лак для волос. Дама улыбалась мне намного приветливее, чем тётя Марга, зато лак оказался на редкость вонючим.

Я вскочил и распахнул окно, чтобы проветрить в комнате. Затем повернулся и хотел было сесть обратно в кресло, но остолбенел: в дверях стояла тётя Марга! Я не слышал, как она вошла.

– Безобразие! – завопила тётя. – Телевизор! Телевизор в детской! В наказание на три месяца оставляю тебя без пудингов! Выключи немедленно!

Она ринулась к аппарату и хотела его выключить, но нажала не ту кнопку и нечаянно переключила на другую программу. На экране появились два исследователя в тропических шлемах, их окружали ярко раскрашенные аборигены, которые непрестанно кричали «Кинг-Конг! Кинг-Конг!», или что-то подобное.

И тут появилась огромная обезьяна. Заметив тётю Маргу, она замерла и приветливо заулыбалась.

Но тётя Марга продолжала искать кнопку выключателя и не обратила на обезьяну никакого внимания. Это было ошибкой!

Гигантская обезьяна протянула свою гигантскую лапищу, подцепила тётю Маргу и втянула её в телевизор. Затем она взвалила тётю на плечи и молниеносно исчезла в джунглях.

Я кинулся к телевизору, чтобы спасти тётю Маргу. Но в этот миг в миллиметре от моего уха просвистело копье и с глухим стуком вонзилось в дверной косяк. Это аборигены пошли в атаку.

Я поспешил выключить телевизор.

Нет уж, пусть тётя Марга сама выкарабкивается, а я не хочу висеть пришпиленный копьем к собственному платяному шкафу.

Пока я ломал голову, что теперь делать, в дверь снова позвонили. На пороге стоял все тот же коротышка в сером. Он сразу принялся возмущаться.

– Это же не тридцать седьмая квартира, а семьдесят третья! – кричал он. – Почему ты мне сразу не сказал? Где мой телевизор?

– Там, куда вы его поставили! – сдерзил я. – Откуда мне было знать, что ваша коробка предназначалась для квартиры тридцать семь!

Коротышка взял коробку под мышку и, бурча себе под нос, отправился восвояси.

Я хотел было крикнуть ему вслед: «Постойте, так не годиться! Не можете же вы просто так взять и унести телевизор, ведь там внутри тётя Марга!» А потом передумал.

В конце концов, после всех этих передряг я заслужил пудинг, а останься тётя Марга дома, она бы наверняка оставила меня без сладкого, всё бы сама слопала.

Я вспомнил мужчин в тропических шлемах. Вид у них был такой бравый. Я уверен: они спасут тётю Маргу. Так пусть теперь она им готовит пудинги!

Почему молчит корова?

Я кричу:
– Привет, Корова!
А она в ответ –
ни слова.
У Коровы занят рот,
целый день она жуёт.
Ей, Корове, молоко
достаётся нелегко.

Случайное стихотворение

ИЗ ЕЖИ ЕСЬОНОВСКОГО. Пересказ с польского

Божья коровка паслась на листочке
И растеряла случайно все точки.
Мимо листочка случайно я шёл,
Чёрные точки случайно нашёл.
Стал я укладывать точки в мешок,
Но уложил их случайно в стишок.
Тот, кто случайно прочёл эти строчки,
Может, случайно заметил и точки.

Дядюшка Юджин

Из английского фольклора

Дядя Юджин спешил к нам на ужин,
поскользнулся и шлёпнулся в лужу.

Не волнуйтесь, друзья, Бога ради! –
Мы прекрасно поели без дяди!

Под нашим укрытием-засидкой внизу тяжело дышало какое-то большое животное. Неужели он пришел? Я осторожно подобрался к окошку-бойнице и выглянул из нее. В темноте подо мной смутно желтело длинное живое пятно. Никакого сомнения – это был тигр! Явился, как и обещал мне егерь.

— Заман, а почему ты так уверен, что он придет? – спросил я днем молодого индейца, чья работа на ближайшие три дня была показывать мне все, чем знаменит заповедник.

Тот пожал плечами:

— Он каждую ночь приходит туда.

— А это не очень опасно, следить за ним?

— Мы будем сидеть в махане.

О маханах-засидках я много слыхал. Их в прежние годы устанавливали в лесах для знатных и богатых людей, чтобы те могли, не рискуя, охотиться на грозных хищников индийских лесов львов и тигров. Махан устраивали в развилке крепкого дерева или на специально врытых в землю сваях. Зверей – это могли быть также и олени и кабаны – загонщики выгоняли на поляну перед маханом и, удобно расположившийся наверху магараджа, или купивший лицензию богатый иностранец, без помех убивал столько, на сколько у него хватало патронов и скорости.

Несколько дней я провел не отходя далеко от хижины егеря, разыскивая и фотографируя игуан. Большие, до метра в длину, ящерицы, молчаливые и ко всему безразличные, позволяли приблизиться к себе почти вплотную. Заметив человека, ящерица только поднимала высокий колючий гребень и, не моргая, ждала, когда ты уйдешь.

Махан, в который привел меня вечером егерь, был поставлен у самого берега реки. Прямо под бойницами, из которых когда-то стреляли знатные гости, катился водный поток. Засидка была сооружена уже в нашем столетии, и поэтому вместо деревянных столбов ее помост стоял на четырех железных сваях. Мы поднялись на него, убрали за собой лестницу и, завернувшись в одеяла, стали коротать ночь. Я лежал, забросил руки за голову, и представлял, что за сцены разыграются утром перед моими глазами.

Во-первых, к реке может придти олень. Он только наклонит голову к реке, как из кустов выскочит одним прыжком полосатая кошка. Вскинув увенчанную короткими рогами голову, олень метнется назад в чащу, но тигр в два прыжка настигнет его и…

Нет, лучше чтобы у воды оказался буйвол. Черный буйвол с загнутыми массивными рогами и лбом, способным выдержать удар любой когтистой лапы. Вот тигр набрасывается на огромное неуклюжее животное, но буйвол неожиданно ловким движением громадной туши сбрасывает его. Полосатый хищник поднимается, но буйвол уже…

Я проснулся оттого, что Заман толкал меня:

— Он пришел, — прошептал егерь.

Отбросив одеяло, я подполз к бойнице.

Небо быстро светлело. На востоке зажглась огненная полоса, стало хорошо видно, что делает зверь. Он пил воду. Но пил как-то странно, не лакая ее, как все кошки, языком, а черпая лапой. Я присмотрелся. Наклонившись над водой, зверь в очередной раз опустил лапу, что-то зачерпнул, поднял. В когтях у него кто-то шевелился. Пойманное существо вырвалось, упало на песок и боком, вскидывая суставчатые ноги, побежало к воде. Беглец был снова пойман и с хрустом съеден.

Так вот, что за охоту довелось мне увидеть! Тигр ловил и поедал речных крабов.

Я посмотрел на отпечатки его лап. Три ноги оставили в мокрой глине четкие глубокие следы. Четвертая лапа едва касалась земли, след от нее был еле виден. Тигр был хромым! Хромым, а значит, ему больше не было дано состязаться в скорости с оленем или сражаться с могучим буйволом. Людей с ружьями он боялся и поэтому выбрал себе охоту по силам.

Почуяв присутствие человека, полосатый хромец поднял морду, и я увидел его глаза. Это были глаза смертельно уставшего животного. Бока тигра впали, шерсть на них свалялась. Мне стало жаль этого потерявшего былую мощь и красоту зверя.

Я захотел сказать об этом проводнику и повернулся к нему. Но Заман не смотрел на тигра, он разложил на полу учебники и, шевеля губами, старательно читал. Он готовился к экзамену в школе, был занят своим делом – индийский юноша, чья работа показывать городским жителям и иностранцам удивительный мир джунглей.

В одной школе бесследно пропадали дети, начиная с пятого класса. Это происходило несколько лет. Бесследно исчезли десятки школьников и только тогда обратили внимание на странный факт: как только в школе пропадал очередной мальчик, в кабинете биологии появлялось новое чучело какого-нибудь животного, а когда пропадала девочка, то появлялся новый гербарий.

Наконец, терпение родителей кончилось, и они с топорами ворвались в кабинет биологии. Весь кабинет был заставлен чучелами животных, а все стены увешаны гербариями растений.

Позвали экстрасенса. Тот посмотрел на чучела животных, на гербарии и говорит:

– Это ваши дети. Колдовство изменило их облик, но не изменило сущности. Расколдовать каждого из них может только родная мать. Она должна узнать в чучеле или гербарии сущность своего ребенка, дотронуться до него и назвать по имени. Но если она ошибется, то ребенок навсегда останется чучелом или гербарием!

Тут одна мать побежала к чучелу мартышки, дотронулась и сказала: – Вася! И мартышка превратилась в Васю. Другая мать сразу узнала в засушенной фиалке свою Люсю. В общем, все матери справились с задачей, на то они и матери!

Странный случай

Я встал с постели и направился в ванную, чтобы почистить зубы. Но вдруг увидел, что навстречу мне со страшной скоростью в потоке ветра мчится огромная пылинка.

Я ловко уклонился в сторону, и пылинка пролетела мимо.

Не успел я опомниться, как увидел, что на меня несется другая огромная пылинка. В последний момент я уклонился от нее и… У-у-ф-ф! – вздохнул с облегчением.

Я продолжал свой путь в ванную, чтобы почистить свои зубы. Но тут откуда-то сверху на меня свалился огромный жесткий волос:

ШМЯК!!!

Он так больно ударил меня по голове. Ой-ей-ей…

Прощайте, друзья! Я умираю. Ваш верный товарищ, микроб Вася.

Жизнь понарошку

Так уж случалось, что время от времени Иван Иванович начинал жить понарошку. Он понарошку ел, понарошку спал, понарошку одевался.

А на самом деле ходил голодный, невыспавшийся и голый.

Только улыбался Иван Иванович по-настоящему, потому что очень любил это дело. И тогда он снова возвращался в настоящую жизнь. Ведь его улыбка была мостиком из страны «Понарошку» в страну «На самом деле».

Когда я учился в пятом классе, по телевизору стали почти каждый день показывать всяких магов, колдунов и экстрасенсов, которые могли вылечивать все болезни. Вот они по телевизору руками помашут или словами установку дадут, и у вас сразу всё пройдёт. Даже если вы в них не верите. Особенно часто показывали двух целителей – Кашпировского и Чумака. Чумак был блондином и выступал по утрам, он как раз просто руками по воздуху водил, заряжая таким образом воду и кремы (их нужно было класть перед телевизором в момент сеанса), а Кашпировский лечил по вечерам, волосы имел чёрные и давал словесные установки.

Посмотрел я на них, посмотрел и думаю, а чем я не экстрасенс? Они-то тоже когда-то просто в школе учились и не знали о своих чудесных способностях. Будет у нас в пятницу классный час, решил я, нужно будет провести сеанс. Заодно и Маша Молотилова будет знать, что я не так себе, а настоящий целитель. Маша Молотилова у нас в классе самая лучшая девчонка, на мой взгляд, но сейчас не об этом.

Подошёл я к нашей классной руководительнице Людмиле Михайловне и говорю, так и так, можно ли в пятницу на классном часе провести оздоровительный сеанс. Она сначала засмеялась и спросила, давно ли во мне обнаружился дар оздоравливать, но потом разрешила. Пришлось, правда, приврать, что я уже полгода как заговариваю воду и даже вылечил своему дяде язву двенадцатиперстной кишки, но что поделаешь, очень уж хотелось сеанс провести.

В четверг, когда до сеанса оставался всего один день, я решил порепетировать. Сел перед магнитофоном, сосредоточился и, представляя, как из меня исходит мощная положительная энергия, начал произносить слова, одновременно водя перед собой руками.

– Закройте глаза, – говорил я, – вы видите большую белую комнату, залитую светом. Вы в ней. Вы стоите посередине. Вы видите себя со стороны, вы точно из стекла. Белый невесомый свет наполняет ваше тело теплом. Дует лёгкий ветерок. В тех частях тела, где чувствуется тяжесть, концентрация света увеличивается, и тяжесть исчезает. Вам хорошо. Тепло. Ветерок ослабевает. Он еле ощутим. Вам хочется быть в этом состоянии как можно дольше. Но свет начинает рассеиваться. Он пропадает, забирая с собой все недуги. Организм спокоен и чист…

Говорил я так где-то полчаса, пока в дверь не позвонили. Пришел Максим звать меня гулять. Я сказал, что пока не выйду, затащил его в свою комнату, объяснил, что к чему и поставил запись сеанса.

Максим послушно закрыл глаза, не шелохнувшись, прослушал всю пленку и говорит:

– Точно как Кашпировский! Даже круче! Супер! Знаешь, у меня голова болела, когда я к тебе пришел, а сейчас – как рукой сняло!

«Нормально, – думаю, – значит, завтра всё будет путём».

В пятницу на протяжении всех уроков я думал, конечно, только о предстоящем классном часе. Все мне ещё перед первым уроком показали баночки с водой и кремы, которые нужно было зарядить и, хоть репетиция вчера прошла отлично, волновался я сильно. Когда же начался классный час, и Людмила Михайловна уступила мне место за учительским столом, за банками и тюбиками я был почти не виден, и сердце грохотало, как сумасшедшее.

– Закройте глаза, – начал я, – большая белая комната, вы в ней. Вы словно из стекла. Прошу сохранять серьезность…

Во-первых, никто не хотел закрывать глаза, а во-вторых, как я ни объяснял, что посмеивания мешают мне включить потоки энергии, все хихикали и шушукались, не замолкая. Но поначалу и в этих условиях удавалось продолжать сеанс. Если бы не Серёжа Бондарев, всё было бы ничего, но на словах «организм спокоен и чист, недуги черной массой покидают его навсегда» Серёжа, обычно очень тихий, загоготал так, что просто чуть школа не рухнула. И все его поддержали. Хохотали буквально до звона оконных стекол, будто раньше и предположить не могли, что в жизни может быть что-то настолько же смешное, как мой сеанс. Людмила Михайловна ласково смотрела на меня, стоя у двери класса и, в конце концов, я тоже стал смеяться, но потом объявил, что, несмотря ни на что, кремы и воду можно считать заговорёнными.

В общем, не знаю, экстрасенс я или нет. Хотя сеанс, конечно, провалился, но в понедельник даже Маша Молотилова сказала, что чувствует себя куда лучше, чем раньше.

Охотник

Один лихой охотник
Отправился гулять,
Он был большой охотник
По уткам пострелять.

Увидев дичь, 
	           умело
Ружьё он зарядил...
Тут небо потемнело
И дождик зарядил.

Лихой охотник сразу
Под дождь с ружьём попал,
Поэтому ни разу
Он в уток  не попал!

Июльский период

На земле в период юрский
Обитали динозавры,
А на даче 
В день июльский
Бродят только...
Кошкозавры.
Козлозавр горох жует,
Мухозавров ухом бьет,
Со скамейки куродактиль
Начинает свой полет.
И, вобравший солнца жар,
С речки мчит 
Чернее мавра
Ненасытный Степозавр
За котлетой к мамозавру.

* * *

Если чьи-то неловкие руки
Вдруг уронят стеклянное что-то,
Разлетятся со звоном осколки:
ТР-РАХ!
	ПЛЮХ!
		БАМС!
Но совсем не обычные звуки
Издают при падении ноты,
Если им не сидится на полке:
БАХ!
	ГЛЮК!
		  БРАМС!

Однажды Вера Львовна прикрепила к доске картинку, на которой было нарисовано, как птичница кормит кур. И третий «Б» стал писать про это сочинение. У отличницы же Вали Чекиной было плохое зрение, поэтому она могла подходить к доске и разглядывать, что ей надо. На другой день Вера Львовна зачитывала оценки; первая оценка – за грамотность, вторая – за содержание. И в конце списка она зачитала:

– Федулова – четыре/пять, Фомичёв – три/пять, Чекина – пять/четыре.

Ну интересно: даже дурак Фомичёв за содержание «пять» получил, а почему ж это у Вали вдруг – «четыре»? И когда раздали тетради, оказалось, что Вере Львовне не понравилось всего одно предложение – это про курицу, которая поперхнулась. На полях стояло «смысловая неточность», а в тексте это место было подчёркнуто двойной красной чертой. Ну, уж тут поневоле будешь протестовать, коли такая несправедливость.

– Вера Львовна! – говорит Валя. – Но если это правда?!

– А ты, Валечка, прочитай нам всё предложение, – вкрадчиво попросила Вера Львовна, и Валя прочитала:

– «А одна курица поперхнулась и стала ковырять ногтями во рту».

В классе захохотали.

– Но если на картинке и в самом деле так! – ещё оправдывалась Валя. – Если по-другому не напишешь!

– А ты, Валечка, у мамы с папой спроси, можно так писать или нет, – посоветовала Вера Львовна и с тем начала урок.

А на следующее утро Чекина имела боевой и сердитый вид, что сразу же заметила Вера Львовна, когда вошла в класс.

– Ну как, Чекина, спросила?

– Спросила.

– И что же тебе сказали?

– Папа сказал, что если предложение один к одному подходит к рисунку, то оно безупречно, и за него надо ставить «пять».

– Да что ж у тебя папа – совсем безграмотный, что ли?

– Нет почему: инженер-электронщик.

– И ему не режет слух, когда курица… как там у тебя?

– «Стала ковырять ногтями во рту», – подсказала Валя.

Класс аж взрыдал от смеха.

– Так ему, значит, ничего такая фраза?

– Ничего. Так только, немного странная, но папа говорит, что точные слова никогда слух не режут.

Тут уж Вера Львовна начала сердиться:

– Точные слова! Да где ж это у курицы – ногти?!

– А что ж у неё такое?

– Ну как что: лапы, там я не знаю, когти.

– А мама говорит, что у курицы нет когтей, у неё именно ногти. А когти – у кошки, и вовсе не у курицы.

– Ладно, Чекина, повеселились и хватит.

– Но если я права! – не унималась Чекина. – Когти выпускают и прячут, а ногти так висят.

В этот момент дурным ржанием заржал-загоготал Фомичёв. И на вопрос Веры Львовны, что его так развеселило, он вдруг сообщил:

– Курица выпустила когти! – и опять заржал дурным ржанием, сквозь которое было слышно, как он захлёбывается словами: «Мы… мышь!.. В когти к ку… к курице!»

– Ну ладно, – побледнела Вера Львовна. – Ну пусть ногти; но ведь ковыряла-то ногтями – во рту!

– А где же ещё? – захлопала ресницами Валя.

– В клюве, конечно!

– А если б она ковыряла в клюве, я бы так и написала – «в клюве», я об этом думала, когда писала, а то – во рту! Сами посмотрите!

Губы у Веры Львовны стали тонкие-тонкие, а это, понятное дело, не к добру. Но всё же она не поленилась открыть шкаф и развернуть рулон с картинкой. Почти весь класс повскакивал с мест. Вот столпились вокруг учительского стола, и действительно: одна из куриц стоит на левой ноге, и изогнувшись в три погибели, ковыряет ногтями правой ноги не в клюве, а где-то там глубже. Где-то как раз во рту.

– Надо же, чего усмотрела, – тяжело перевела дух Вера Львовна. – А я как-то и не замечала никогда.

– Вот! А напиши я «в клюве», была бы смысловая неточность, а так никакой неточности нет, всё точно: ковыряет ногтями во рту.

– Но всё равно, Валя, не во рту же!

– А где?

– Ну-у, что там бывает у курицы?.. Ну в глотке, наверное. Хотя – да, это тоже как-то не того: «ковыряет ногтями в глотке». Уфф, ну и вопрос ты мне задала! Придётся идти у Александра Анатольевича спрашивать. Он же у нас недавно из института.

Когда пришёл Александр Анатольевич, учитель русского языка в старших классах по прозвищу «Озеро в лесу», на затылке у которого и правда сияла лысинка, атмосфера в третьем «Б» стала совсем неучебной. Ведь все знали, что Александр Анатольевич провожает Веру Львовну до дома. Появившись в классе, русак сразу же внёс смысловую ясность:

– Ногти – это конечно; хоть «ногти» и звучит несколько дико, но тут Чекина права. Теперь этот клюв. Ну, Вер, какой же у курицы – «клюв»? Вот у орла, я понимаю, клюв. У вороны – клюв. А это ж какое-то вообще – стилистическое безобразие: «клюв куриный». Ещё скажи – «курицын клюв».

– А как же правильно, если не клюв?

– Что за детсадовские вопросы! Нос, конечно. Куриный нос. Ведь говорят же – «с гулькин нос». Так и тут.

– И как же тогда будет всё предложение?

– Э-э… В общем… – шея Александра Анатольевича вдруг покрылась красными пятнами. – Ну-у… так и будет – «в носу».

Класс прыснул так, что на расстеленной картинке даже появились брызги.

– Ну уж нет, Саш, – решительно сказала Вера Львовна. – Может, у вас там в старших классах и ковыряют – «ногтями в носу», но здесь всё-таки начальная школа, здесь это совсем другое значит. И потом. На рисунке-то курица ковыряет не в носу, не в клюве – а где-то вон аж где: смотри, как пасть раскрыла.

– Но ведь не во рту же?!

– А где тогда? Как это называется – между клювом и глоткой?

– Вообще-то, наверное, ротовая полость. Но с точки зрения стиля, это тоже как-то… Это совсем уж какая-то анатомия пошла. Ладно, Вер. У меня же сейчас занятие как-никак. Давай это на перемене обсудим.

На перемене рулон с непроизносимой картинкой перекочевал в учительскую. Но как ни бились над курицей Вера Львовна с русаком, ничего у них не выходило. Пришлось заглянуть в кабинет к завучу, которая тоже была русичка. И надменная Зинаида Ивановна сразу же нашла выход.

– А что Вы хотели, голубчик? – сказала она русаку. – Без стажа, без опыта работы – и чтобы всё у Вас так сразу и вышло? Да Вы хоть десять раз заканчивайте Ленинку – намётанности глаза Вам это не даст. Я только к тому так говорю, что вот Вы всё подыскиваете слова, ловите, что называется, блох – а надо менять всю конструкцию предложения. Дело не в «ногтях», не в «глотке», а в том, что «стала ковырять». Смотреть надо в корень, голубчик, то есть в глагол. И тогда всё получится.

– И какой же тогда, по-Вашему, будет правильный вариант? – спросил «Озеро в лесу».

– Ну какой, ну вот такой, например: «А одна курица поперхнулась и полезла лапой в клюв». А уж насколько глубоко она там полезла – это неважно.

– Значит, «полезла лапой в клюв».

– Да, «полезла лапой в клюв». И по звучанию более-менее, и по смыслу точно.

– А Вас, Зинаида Ивановна, не смущает это «ЛА-ЛА»?

– Какое-такое «ЛА-ЛА»? – лицо Зинаиды Ивановны вытянулось.

– Да вот: «полезЛА ЛАпой в клюв».

– Да что Вы тут придираетесь! Нормально звучит. «Полезла лапой в клюв». Никакого-такого «ЛА-ЛА». Особенно, если быстро произносить: «Полезла лапой в клюв».

– К кому? – спросила вдруг Вера Львовна, которая до того отмалчивалась.

– Что значит – «к кому»?

– К кому полезла? Когда «стала ковырять ногтями во рту», то понятно, что у себя во рту. А так непонятно, к кому именно полезла курица.

– Ну хорошо. Можно, если хотите, вставить слово «себе». «Полезла себе лапой в клюв».

– А от этого разве что-то меняется? – спросил Александр Анатольевич, на что Зинаида Ивановна надменно повела бровью:

– О чём это Вы?

– Я говорю об оттенке беззаботности. Типа, «шла себе по улице». Вот и здесь выходит то же самое: ну так, знаете ли, полезла себе лапой в клюв. А к кому полезла – опять неизвестно. Да и потом, никакой она не лапой полезла. Во-первых, ни одна куриная лапа не влезет в клюв, а во-вторых, смотрите, – тут Александр Анатольевич стукнул пальцем по изображению. – Здесь же видно, что полезла она именно ногтями. Видите, вот здесь, где она особенно рот растопырила?

Зинаида Ивановна не смогла с ним не согласиться, и конечная правка приняла следующий вид: «полезла в свой клюв ногтями». Но тут опять вмешалась Вера Львовна:

– Значит, «полезла в свой клюв ногтями», – нараспев произнесла она. – Очень хорошо: «По-ле-зла в свой клюв – ног-тя-ми». Так по-вашему это намного лучше, чем она бы просто – «стала ковырять ногтями во рту»? За «ногтями во рту» я поставила Чекиной «четыре»; а если б Чекина написала, что курица – «полезла в свой клюв ногтями», я должна была бы ставить ей «пять»?

Повисло молчание. Но вот прозвенел звонок, и Зинаида Ивановна сказала:

– Так. Придётся у директора спрашивать.

– Но он же историк! – удивилась Вера Львовна.

– Что из того? Историк, да. Зато он такой человек, – (а карту я заберу), – который любой вам вопрос решит.

И все трое покинули кабинет Зинаиды Ивановны.

Во время второго урока в третий «Б» заглянула какая-то девочка из старших классов и сказала:

– Чекина! С тетрадью по русскому – к директору!

Весь класс, в том числе и страшно побледневшая Вера Львовна, провожал Валю с очень странным выражением лиц. А Валя, хоть и была уверена в своей правоте, но вдруг обнаружила, что леденеет: не может же быть, чтоб эта злосчастная курица привела к чему-то ужасному?!

В коридоре, перед приёмной директора, было слышно, как за дверьми оправдывается противный завучихин голосок. Но вот её нудный лепет утонул в мощном басе Геннадия Павловича:

– О, да сколько угодно! Но не подрывая же авторитет!

«Вот оно!» С замирающим сердцем Валя постучала в дверь.

– Да! – прогремел голос Геннадия Павловича. – Кто там? Входите!

Валя вошла и не слыша себя поздоровалась.

– А! Чекина! Очень кстати! – тучный Геннадий Павлович был раскрасневшийся от гнева, но уже стал отходить и кивнул Зинаиде Ивановне и Вале следовать за ним в кабинет. Здесь он прежде всего расстелил на столе картину. Один край придавил бронзовой пепельницей в виде головы льва, а на другой положил папку с бумагами. Усевшись в кресло, Геннадий Павлович сощурился на то место, где была изображена неправильная курица. И после продолжительной паузы сказал:

– М-да. Недосмотр… Текст!

Валя тут же протянула тетрадку, уже раскрытую на сочинении, и Геннадий Павлович стал читать. Читал он медленно-медленно; но вдруг остановился и посмотрел на нехорошую курицу. Затем перечитал. И опять споткнулся, и опять посмотрел на курицу. Тогда Геннадий Павлович пробежал глазами всё сочинение до конца, и снова вернулся к тому месту, и перечитал снова, только теперь уже выдвинув челюсть. После чего надел очки, и посмотрев на курицу, стал читать уже в очках.

И опять споткнулся.

Тогда Геннадий Павлович крякнул и начал водить пальцем по строчке, на каждом слове кивая и мыча:

– Ага… ага… ногтями во рту. Гм, ногтями… Тогда уж лучше просто: «стала что-то выковыривать изо рта». Хотя – нет, выковыривают обычно из зубов. Позвольте-ка: из зубов, из зубов… – и вдруг его осенило. – Из зоба! Да, но ведь зоб – это ниже, это такой куриный кадык. К тому же, «стала что-то выковыривать из зоба» – м-да. Как-то оно уж совсем не того. А ну-ка ещё раз: «А одна курица ага… ага… ага… – ногтями во рту». Ну что же, – тут Геннадий Павлович снял очки. – Звучит, конечно, не по-русски.

Валя замерла.

– Однако по смыслу верно, – Геннадий Павлович внимательно посмотрел на Валю и сказал. – Я прочитал сочинение; и нашёл, что оно может запросто обойтись и без этого предложения про курицу. Так что, Чекина, мы его – м-да. Мы его просто выкинем. И если мы его выкинем, содержание нисколько не проиграет, а, пожалуй, даже и выиграет. И за такое содержание надо будет ставить «отлично», – Геннадий Павлович закурил и теперь уже обратился к завучу. – Поэтому сделать так. Все дальнейшие обсуждения вопроса – пресечь; неудобную фразу из сочинения – выбросить; «четвёрку» переправить на «пятёрку». Да, и во избежание рецидива, все плакаты этого образца из пособий – изъять.

После чего Зинаида Ивановна привела Валю обратно в третий «Б» и сообщила классной, как должно поступить с этой фразой про курицу. Вера Львовна без слов подскоблила-подчистила в журнале, и теперь уже под общее ликование класса, вписала вместо «четвёрки» – «пятёрку».

И у Чекиной за сочинение стало как и всегда – пять/пять.

Шуба была такой грязной, что когда ее вычистили, она оказалась плащом.

Машина никак не заводилась. А он мечтал завести себе машину.

Он – человек серьезный: книжек не читает.

Хозяин тира был одноглазый, однорукий, без уха и хромой, но все равно любил свою работу.

Сегодня ел картошку в мундире. Потом в мундире же пил чай.

– Пол Маккартни вам известен?

– Да, мужской.

С годами студент стал все больше и больше сдавать.

Тревожный сырок.

Представление о Лондоне у меня весьма туманное.

Карикатурист должен иметь меткий глаз, твердую руку и быстрые ноги.

Жил был мальчик на острове Кубе
У него была дырочка в зубе
Он явился к врачу
И сказал «Не хочу
Я лечить свою дырочку в зубе!»

Жил-был человек в деревушке.
В ларьке покупал он хлопушки.
Но однажды так хлопнул,
Что сам сразу лопнул –
Вот такие теперь деревушки!

Один туарег с Ахаггара
Купил себе облачко пара,
Объявил его чудом
И таскал за верблюдом,
Увлажняя пески Ахаггара.

Если вы забредёте в Китай
И случайно зайдёте в Шанхай,
То увидите то,
Что не видел никто:
Ча-ча-ча там танцует минтай…

Молодой крокодил из Бразилии
Проглотил Иванова Василия.
Подавился шнурком –
Всё пошло кувырком…
Заболел крокодил из Бразилии!

Пожилая старушка из Кирова
Захотела картину копировать.
Но, устав рисовать,
Улеглась на кровать
И сказала: «Не буду копировать!»