Мальчишки.
Денёк, пропылённый и жаркий.
Мы лезем на крышу
По гулкой пожарке.
И вот уж гремят башмаки
По обрезу,
Где солнцем и суриком
Пахнет железо.
И вдруг с высоты,
За шершавой трубою,
Открылся
Нетронутый мир
Под тобою –
Весь в мареве знойном,
В сиреневой дрожи
Твой город лежит,
Ни на что не похожий.
…Мы жили с тобой
за двойными дверями.
Мы радость и боль
потолком умеряли.
Но сердце бунтует
И требует, слышу,
Ему бы, как в детстве,
Забраться на крышу.
Там солнце щедрее,
Там ветры моложе
И город внизу,
Ни на что не похожий.
Жил на свете в городе Москве мальчик Вася. И был он очень вежливым и добрым. Вася жил в бедной семье дровосека. Однажды Вася пошел погулять в лес и увидел избушку на курьих ножках. Вася зашел в неё. В избушке Вася увидел Бабу-Ягу, которая сказала ему:
— Эй, Васечка, привет! Хочешь денег?
С этими словами Баба-Яга открыла сундук и показала Васе много рублей.
— Конечно, хочу,— в восторге закричал Вася.
— У меня такие условия: я тебе отдам эти деньги, если ты мне дашь свой вежливый и добрый характер. По рукам?
— По рукам! — сказал Вася и пожал грязную руку Бабы-Яги, в которой лежал волшебный камень.
Через неделю Васю стали в доме ненавидеть. Тогда Вася пошел бродить по свету и искать счастья. Шёл, шёл Вася и пришёл в деревню. Навстречу Васе двигалась бабушка. Она вежливо с ним поздоровалась и пошла дальше. Потом Вася услышал знакомый голос, который звал его сзади:
— Здравствуй, Вася. Ну, как ты себя чувствуешь?
— Отдай мне мой характер, старая!
— Не всё сразу, мальчик, — с этими словами Яга свистнула, подъехала карета, и Баба-Яга уехала. Вася же подбежал к магазину и купил там велосипед. На этом велосипеде он погнался за чародейкой.
Когда Баба-Яга зашла в свой дом и заснула, Вася последовал туда же. Дом был очень красивым. Из прихожей он пошёл на кухню, посреди которой стояла большая чаша. Вася подошел к ней и обрадовался: в чаше лежал тот самый камень, который был в руке Бабы-Яги при договоре. Вася взял его, и случайно сделав резкое движение рукой, опрокинул кастрюлю с водой на камень. Вода попала на камень, и камень зашипел. На шум прибежала Баба-Яга. Она почти поймала мальчика, как вдруг он отскочил и побежал без оглядки. Не разбирая дороги, Вася бежал вперед, и вдруг врезался в человека.
— Извините, пожалуйста! Простите! — сказал Вася и отошел.
И тут его осенило, и он стал прыгать от радости: он опять стал вежливым мальчиком. Вася вернулся в Москву и стал жить-поживать. И добра наживать.
* * *
Ещё не утро, а вечер.
Ещё не вечер, а утро.
Когда же дождусь я обеда?
На землю спускается ночь,
И лодка тихо плывёт
По спящей реке.
Солнце выходит из туч,
И весь город становится веселей
От этого пустяка.
Море гневно шумит.
Волна о скалу разбивается.
Сколько мелких осколков…
– Давай повеселимся! – сказал Медвежонок. – Давай будем веселиться и петь!
– А что? – спросил Ежик.
– Что хочешь. Ты пой, а я буду играть.
И Медвежонок достал из чулана балалайку, сдул пыль и сел, важный, у печки, закинув лапу на лапу.
– Струны, – сказал Ежик. – Струн нет.
– Подумаешь! Со струнами кто хочешь сыграет, а ты попробуй без струн.
И заиграл:
– Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! Ла-ла-ла – ла-ла – ла-ла!
– Что это?
– Песня.
– А как же я буду петь, если ты – ла-ла-ла?
– А я могу беззвучно, – сказал Медвежонок. – Я буду играть беззвучно, как оркестр, а ты пой.
– Попробуй, попросил Ежик.
И Медвежонок заиграл беззвучно.
– Хорошо, – сказал Ежик и беззвучно запел.
– Ты что делаешь? – спросил Медвежонок, когда Ежик спел первый куплет.
– Пою.
– А почему не слышно?
– А я беззвучно пою, – сказал Ежик. – Ты беззвучно играешь, я беззвучно пою, а вместе мы – веселимся!
– Здорово! – крикнул Медвежонок. – Так еще никто не веселился! И неслышно заиграл, а Ежик стал петь еще беззвучнее.
И тут пришел Заяц.
Он сперва постучал, но ему никто не ответил.
Потом Заяц всунул уши в щелочку, но ничего не услышал.
Потом – открыл дверь, и увидел беззвучно поющего Ежика и беззвучно играющего Медвежонка.
Глаза у Зайца стали большие и круглые. С большими и круглыми глазами Заяц простоял в дверях целую минуту, а потом крикнул: эй!
Ему никто не ответил: Ежик пел, Медвежонок играл.
– Эй! – закричал Заяц. – Это я! Я пришел к вам в гости! Вы же меня звали!
Ежик допевал третью песню, от Медвежонка валил пар.
– И-и-и-и!.. – будто его прищемили, заверещал Заяц. – Что вы делаете?
– Веселимся, – тихо сказал Медвежонок, беззвучно играя на балалайке.
– Пой с нами, – сказал Ежик и приступил к балладе.
– А что вы поете? – спросил Заяц.
– Шотландскую балладу, – сказал Ежик. – Не сбивай.
– Я могу на барабане, – сказал Заяц. – Я мигом.
И тут же вернулся с барабаном.
– Палочек нет, – извиняясь, сказал Заяц. – Но я могу лапами.
– Только неслышно, – сказал Медвежонок, играя.
– Ты хоть про что поешь? – шепотом спросил Заяц у Ежика, неслышно стуча в барабан.
– Про Шотландию, – одними губами сказал Ежик. – Это такая страна.
– В Шотландии – балалаек нет, – шепотом сказал Заяц.
– И барабанов – тоже, – негромко заметил Медвежонок.
– А вот барабаны – есть, – вслух сказал Заяц. – Барабаны есть всюду!
– Там бубны, – сказал Медвежонок. – Как у цыган.
– Вы меня сбиваете, – сказал Ежик. И неслышно запел про Шотландию, горную страну, в которой нет балалаек, есть бубны, как у цыган, но по краям все же стоят несколько барабанов.
И Медвежонок с Зайцем, глядя на Ежика, ничего не слышали, но почти все понимали, и были очень благодарны Ежику за то, что он унес их в песне в эту чудесную страну.
– И все-таки барабаны там есть, – прощаясь и благодаря за вечер, сказал Заяц. – Несколько штучек, а есть.
– И балалайка, – сказал Медвежонок. – Одна и без струн.
– Чудесная страна! – сказал Ежик. – Удивительная страна, про которую можно почти и не петь, а песня льется.
Валера скучал на уроке математики. Кто-то что-то писал на доске, а за окном щебетали воробьи. Но голова у умного человека никогда не отдыхает. Жизнь проносится быстро, думал Валера, пора думать о женитьбе. Все взрослые уже женаты, а я могу опоздать. Невесту, решил он, будем выбирать пока в нашем классе, я наших девчонок знаю, так что не ошибусь.
Валера скосил взгляд на Дашу. Даша сидела за соседним столом и старательно писала в тетради, даже язычок высунула чуть-чуть. «Точно, – сказал себе Валера, – кандидатура номер один. – Жена должна быть умная, старательная, отличница, мало ли когда в жизни придётся шпаргалки писать или списывать. Чужая жена может и не даст списать, а своя будет рада».
Валера прикрыл глаза и представил себе как он приходит домой, снимает шляпу и пальто, кладёт портфель. Даша не выходит его встретить. Валера входит в комнату и видит, что Даша что-то пишет на узких полосках бумаги – вернее всего – шпаргалки.
– Привет, – говорит Валера, – что у нас на обед?
– Ах, как ты не вовремя, – отвечает Даша. – Подожди часок, я кончу писать… Или сам себе котлету поджарь…
Валера покачал головой и понял, что слишком умная жена это совсем не всегда здоровски. Лучше простую жену, веселую, спортсменку. И взор его остановился на Наташке Выщипанской. Она ничего не писала, а думала. При этом жевала жвачку и поднимала подъемом ног небольшие гантели.
«А что, – сказал сам себе Валера. – Профессионалка. Такие теперь из Лейк-Плэсида не вылезают, получают только зелёными, а если надо, и защитить тебя смогут от врагов».
Валера прикрыл глаза и представил себе будущее. Вот он возвращается домой со службы, в шляпе и плаще, в руках – дипломат. Открывает дверь в богатую квартиру, увешанную вымпелами, уставленную кубками и украшенную фотографиями Наташи. Наташа выбегает встретить мужа. Она в спортивном костюме, обнимает его, приподнимает от пола и говорит:
– Быстро разувайся, раздевайся, и в спортивный зал.
– А обедать?
– Сделаешь сто отжиманий и двести приседаний, накормлю овсянкой.
«Нет, – говорит сам себе Валера. – Только не это!»
Он крутит головой, разыскивая в классе достойную жену. Но ведь выдающемуся мужчине обыкновенная жена совершенно не нужна. А необыкновенных почти не осталось.
Конечно, в классе есть красавица Алёна. В каждом классе есть красавица Алёна, все об этом знают, и она в первую очередь.
Разумеется, Алёна на доску не смотрит, учебник не доставала, а внимательно разглядывает какую-то точку у себя на подбородке (В зеркальце?). И так она изящно это делает, что Ганюшкин, обжора номер один, даже перестал шоколадку пережевывать. Рот приоткрыл и любуется.
«Правильно, – сказал себе Валера. – Надо жениться на Алёне. Пуская вся школа завидует, и весь двор, и вся улица, не говоря о Москве. Может быть, она станет кинозвездой, а мужьям кинозвёзд все страшно завидуют. Вот у Пушкина жена была кинозвездой своего времени, вот Пушкина и застрелили на дуэли».
И тут же Валеру посещает страшное видение: снежная поляна в еловом лесу. Стоят секунданты в камуфляжах и масках – только глаза наружу. А он, Валера, утопая в снегу по колени, пытается прицелиться во врага из гранатомёта. И видит, что во враги ему достался Ганюшкин, который все жует свой шоколад и намерен расстрелять его от живота из «Калашникова». А Алёна между ними подняла платочек и намерена им махнуть.
– Стойте! – кричит Валера. – Я не хочу никаких дуэлей.
– И не будет, – отвечает сверху бесплотный голос. – Будет хуже.
Валера приходит домой, в руке у него букет фиалок. Он снимает шляпу и плащ, ставит дипломат.
– Аленушка, где ты, Аленушка! – зовёт он и заглядывает на кухню.
В кухонной двери стоит Алёна. Волосы накручены на бигуди, халат грязный, передник в жирных пятнах, на лицо наложена маска из какой-то гадости, в одной руке кастрюля, в другой – веник.
– Явился, не запылился! – шипит красавица. – Где тебя носило? Что за веник ты мне суёшь? Что у тебя денег некуда девать?
Валера часто поморгал, чтобы изгнать из памяти этот образ, потом увидел Алёну. Алёга смотрела на него в упор большими упорными глазищами и загадочно улыбалась.
– Можешь не улыбаться! – сердито сказал Валера. – Мне всё известно.
– Что же тебе известно?
– То, что я лучше умру холостяком!
На песке лежит страна,
Очень старая страна.
Из известняка и мела
В море выросла она.
Можно пнуть её ногой,
Можно взять её домой,
Можно даже вверх подбросить
И поймать одной рукой.
Только надо не забыть,
Очень надо не забыть,
Что внутри страны чудесной
Кто-то слабый может жить.
И ему его страна
Больше всех нужна.
Я хочу, чтобы все ракушки морские
стали одной большой ракушкой.
Я бы сложил в неё все игрушки,
книжки, свою любимую кружку,
поставил кровать. И как раз после
ужина
уходил туда жить –
один, как жемчужина.
Загнать меня с улицы домой крайне трудно, а тем более, если зима и в самом разгаре хоккей. Я ношусь со своей перемотанной изолентой клюшкой “Русь” от одних ворот к другим (а ворота наши — деревянные ящики, которых полно валяется около овощного магазина), шапка-ушанка, чтоб не сползала на глаза, брошена куда-то в близлежащий сугроб, и крики из окна, что пора домой, как-то совсем не воспринимаются. Но время уже десять вечера, и моя прабабушка Наташа выходит на крылечко (а играем-то мы прямо на дороге возле дома) и манящим-преманящим голоском говорит:
– Сереженька-а! Идём-ка домой, там дедушка пришел, а что он принё-ёс! Ай-яй-яй..!
Тут мне хоть и стыдновато становится перед друзьями, что дедушкины подарки могут быть важнее игры, но все-таки я останавливаюсь и смотрю на Наташу.
– А что он принёс?
– Ой, ну такое, такое! Он сам тебе покажет, идём-ка домой.
Действительно интересно, что дед принёс, может, камышей на болоте набрал, я ж давно прошу. Хотя, зима, – думаю, – какие ж болота?
Заходим в подъезд. Я впереди, Наташа сзади. На втором этаже живём, идти недолго, но я всё равно спрашиваю ещё раз, что же всё– таки дедушка принёс. И тут вот что происходит. Наташа, понимая, что я уже обратно на улицу не выскочу, поскольку она загораживает мне дорогу, резко меняется в лице и, толкая меня в спину как военнопленного, чеканит:
– Иди! Чёртова кукла! Что дедушка принёс! Никак не загонишь-то его! Вот клюшку я твою об колено – хлоп – а новую не куплю!
Но я свою прабабушку всё равно очень люблю. Когда к нам первый раз приходила Фарафонова (это мой участковый врач), она меня увидела и говорит:
– Ой, какая хорошенькая девочка!
А я-то — в юбке, в платке и в кофточке, в общем, во всем Наташином.
-Я не девочка! – гордо отвечаю я.
– А кто ж ты, мальчик?
Не девочка я и не мальчик! Я бабушка Наташа и мне 75 лет!
Тут Фарафонова уже без улыбки объясняет моей бабушке Тоне, что нельзя разрешать мне ходить в юбке, потому что я привыкну и вообще могут быть нарушения психики, а бабушка Тоня с сожалением констатирует в ответ, что запретить мне это нельзя и что если б только юбка, а то ведь и кастрюли все я у Наташи отобрал, и лекарства пью как она от давления, от кружения и от сердца… ( Но я пью, конечно, не настоящие таблетки, а горошки, конфеты такие, и в глаза тоже капаю не капли, а просто воду).
А уж Наташа-то меня любит и того пуще. Наряжаться она в меня не наряжается, но как-то вечером привела велосипед “Орлёнок”. У меня был “Школьник”, и она знала, что я мечтаю о велосипеде побольше.
Вот, заходит с велосипедом:
– Ну, по лестнице еле допёрла!
На шум выходит с кухни бабушка Тоня:
– Это ещё что?
– Да вот, возле военторга шла, смотрю – стоить. Полчаса, час – стоить, никто не подходит. Для Сережки взяла.
– Мам, – укоризненно—спокойно говорит бабушка Тоня, – ну ты совсем очумела. Кто-то ж его оставил, будет искать. Ты уже вот сама не знаешь, что ещё придумать. Сейчас же назад отвези.
И обиженная Наташа идёт возвращать велосипед. Жаль. У меня мог бы быть “Орлёнок”!
Артельщик с бородкой
Взмахнул рукавом.
И — конь за пролёткой,
Пролётка за конём!
И — тумба! И цымба!
И трубы — туру!
И вольные нимбы
Берёз на ветру.
Грохочут тарелки,
Гремит барабан,
Играет в горелки
Цветной балаган.
Он — звонкий и лёгкий —
Пошёл ходуном.
И конь за пролёткой,
Пролётка за конём.
То красный, как птица,
То жёлтый, как лис.
Четыре копытца
Наклонно взвились.
Летит за молодкой
Платочек вьюном.
И — конь за пролёткой,
Пролётка за конём!..
Сильнее на ворот
Плечом поднажать,
Раскрутишь весь город,
Потом не сдержать.
За городом роща,
За рощею дол
Пойдут раздуваться,
Как пёстрый подол.
Артельщик хохочет –
Ему нипочём:
Взял город за ворот
И сдвинул плечом.
Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слёзы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.
– А ты, вот, не подсматривай, братец, не подсматривай! Грех.
– Так точно, барин. Грех большой! – со значением протянул Серафим.
Змей подколодный.
Барин медленно повернулся. Серафим внутренне дрогнул («А коли врежет, гигант эдакий?»), но вида не подал.
– Грех мешать в делах старому человеку, – произнёс граф каким-то не своим, дребезжащим голосом.
Кто ему поверит. Всех нас переживёт.
– Готово! – воскликнули их сиятельство. – С Богом!
Надели коньки и заскользили по глади. И запели приятным баритоном, выписывая длинными ногами причудливые кренделя. «Дольче миа» – только и разобрал Серафим, не большой знаток рулад.
Слуга ещё раз посмотрел на пруд и перекрестился.
Серафим был человеком новым.
*
«Ну, как не примет без рекомендательного письма? – думал Пётр Фомич Толобасов, вылезая из тарантаса. – Чудак. Возможно, нелюдим. В летах почтенных. Нет, не примет генерал! Не покажет свои speciosa miracula» ((лат.) – «блистательные чудеса»).
Угадал.
Серафим замахал руками на незнакомого молодого барина:
– Не велено принимать: заняты-с!
Пётр несколько смущённо отвёл взгляд на крыльцо двухэтажного дома. С окна нижнего этажа на него глянула каменная маска – и подмигнула. (Бред какой-то).
– К полудню освободятся! – смилостивился слуга.
Господин Толобасов повеселел: никак, через час его впустят в заветное обиталище.
Обиталище было странноватым. Обойдя вокруг всего здания, Пётр, глазастый молодой человек, не мог не обнаружить, что маска на северном фасаде здания – как раз в сторону Санкт-Питербурха, равно как и маска на западном – прямо в сторону Москвы – пренагло высовывают свои каменные языки.
Дерзит колдун.
Петруша задрал голову: вот она, знаменитая брюсова Обсерватория! Длинные зеркальные трубы на открытой северной лоджии блеснули в июльском солнце. Не там ли хозяин?
Между тем некая осанистая деревенская молодка, что подошла к дому со стороны Вори, осуждающе разглядывала барича: «Поди, не приняли плюгавенького! По суете приехал. Пророчеств хочет, как же!».
Пётр Фомич уловил её надменный взгляд. Распущены здешние холопы. Непорядок.
– Скажи-ка, любезная, правду ль в Москве говорят, что барин ваш – колдун?
«Ха! Вот ещё! Рази ж он похож на колдуна? Наш-то деревенский Прохор, который коров и овёс портить горазд, рази ж сподобен такое делать: мертвяков перерубленных оживлять, иль, там, пруд морозить?! А дракон ихний, а живая и мёртвая вода…», – молодка передёрнула круглыми плечами и сказала лишь одно слово. Непонятное:
– Числят.
Пётр Фомич напрягся:
– Что числить изволят?
– Науки все знают. Книг бессчётно… Струменты всякие понавезли. Звёзды смотрят. Стёкла делают. Плавят… Пруд морозят.
– П-пруд? – не понял Толобасов.
– Ну, когда на коньки их сиятельству хочется, – объяснила непонятливому баба. – Коньки любят страсть как. Ну, и делають себе лёд.
– И… и летом?
– Что ж, и летом-с.
– И вы… ты сама видела?
Баба высморкалась презрительно.
– А потом что лёд? – не унимался Петруша. – Когда накатаются?
– Потом лёд рубим и домой несём. На уху.
Какой-то бестолковый.
– Варим уху из карасей, что в глыбь не ушли и поморозились! – громко объяснила она.
– А! Да-да.
Ну, дошло, слава Богу.
– Учёный он человек, наш енарал. Где ж колдуну с ним тягаться!
И закончила разговор и повернулась, чтоб уйти.
– Погоди, красавица! А про подземелья – это правда?
Красавица развернула мощный торс и снисходительно ответила:
– Да тут все перерыто спокон веку. И к Бирлюковскому монастырю ход идёт, и к этому, мусону господину Хераскову, в Гребнево.
Мусоны. Что ли не понятно?
*
– Господин Невтон, умнейший из людей, научил меня делать телескопы с отражателями. В бытность мою в Англии…, – старик повернулся на скрип двери. Там обозначился человек средних лет в зеленом кафтане. Низ правого рукава его, как тотчас заметил Петруша, был сожжен кислотой.
Ага.
Граф улыбнулся ласково:
– Да, да, помню, голубчик.
Человек исчез молча, как и появился.
Яков Вилимович продолжил неспешно:
– Астролябия моя, старушка, заржавленная, яко сам я… Да что там опять?
Петру не удалось из кресла разглядеть на сей раз, кто там возник в дверях.
«А правда ль, что Вы, Ваше сиятельство, – прямой потомок древних шотландских королей?» – чуть не брякнул вопрос Петруша. Но сдержался. Спросил не про шотландцев, а про царя Петра Алексеича.
– Славно рубались! – ответствовал Брюс. И почему-то хихикнул. Несолидно для Cподвижника.
Отставной президент Берг– и Мануфактурколлегий, основатель первой Российской Академии наук, видный масон, маг и чернокнижник Яков Вилимович дёрнул левой щекой – кривовато усмехнулся:
– Кусается, чертяка!
Петруша аж вздрогнул – сбоку колыхнулась тяжелая занавесь. Соратник Петра Великого, сенатор и сухаревский колдун снизошел – пояснил юному гостю:
– Покусывает нежно лодыжки, ревнует меня, обратить внимание хочет. Скучает, дурашка. – И уже туда, под стол: – Кыш, окаянный! Пшёл, пшёл!
Когти обиженно застучали по мрамору. Зашелестел невидимый хвост: тш-ш.
«А у Разумовских борзой кобель чуть не в постелях спит», – вспомнил Пётр Фомич. И насупился неодобрительно.
Хозяин понял этот упрек по-своему.
– Так новые карты неба посмотреть желаете? Или расчётные таблицы?.. В плавильню не поведу, не обессудьте.
Алхимик, понимаешь. Розенкрейцер. Тамплиер. Обойдусь без ваших плавилен.
Петруша был самолюбив.
– …А голову мою так и не найдут, – сказал вдруг Яков Вилимович задумчиво. Не без грусти.
Занятный старичок генерал-фельдмаршал.
– Камзол в Исторический музей снесут (то, что он него останется), а череп затеряется у Гервасия. У господина Герасимова, – поправился чернокнижник.
И постучал костлявым пальцем по столу.
«Тш-ш» раздалось из соседней залы.
Борзой Дурашка шел кусать стариковы лодыжки.
Пётр Фомич порывисто поднялся:
– Не смею дольше задерживать Ваше сиятельство!
– Про Евфросинью что ж не решился спросить? – хитро сощурился старикан.
Ну, голова!
Голова, ещё не потерянная, кивнула понимающе:
– И про Пророчества чаял узнать, господин мой, а? Кои в Календаре якобы тайно обозначены. Так ведь?
– Так, – признался Петруша.
– В пророчествах толку мало, милейший. Пока не грянет гром, никто и не перекрестится. Все задним умом крепки… Неблагодарное занятие – писать про Концы Света. Я от сих дел отошёл. Yana est sapientia nostra (лат. – «Тщетна наша мудрость»), – маг отвернулся, зевнув.
«Не доверяет», – понял Петр. И всерьёз засобирался.
– Карла Вас проводит до тарантаса, сударь, – молвил хитрый сенатор, чудодей и Сподвижник. И сказал снова: – Не обессудьте, отец мой, недосуг мне нынче: Никодим заждался в Лаборатории. Балуюсь я, грешный! – (с виноватой улыбкой). И вдруг лукаво: – Евфросинье в пятницу, день Фриды, подарок сделайте – букет и стих любезный.
«Да уж и сам догадаюсь, Ваше сиятельство», – подумал Пётр Фомич Толобасов, самолюбивый человек.
– Не серчайте на старика, – дотронулся до его руки граф. – Valete et plaudite (лат. – «Прощайте и похлопайте». — Традиционная фраза римских артистов зрителям в конце представления).
Петруша вздохнул.
Карла уже ждал в дверях.
*
– Старейшая из сохранившихся каменных усадеб Подмосковья… Много раз горела, как и предсказывал хозяин…
– Мама, а чего он кусается? За ногу схватил. У, дракон!
– Не отвлекайся, пошли! Оставь дракона в покое.
(Занятая фотоаппаратом, мама не оглянулась).
Тш-ш. По гравию.
Для чего стихи? Иногда хочется об этом спросить, только не знаю – у кого. Остаётся гадать, и лучше всего – по стихам поэтов.
Сигитас Гяда из Литвы помогает приблизить разгадку. От него узнаёшь – для кого и почему поэзия. Получается, чем ты живее – тем больше тебе хочется поделиться.
Камни молчат и стынут. Деревья шелестят и качают ветками. А птицы – они уже почти люди, им нужна песня, чтобы все узнали, как это больно и сладко: рождаться, летать и любить.
Сигитас Гяда написал поэму про человека-птицу. В самом её начале поэт говорит о себе:
«Мама, когда стирала на озере, брала и меня с собой. Я ещё не умел говорить, но разглядел и запомнил всех, кто вокруг зеленел, летал и плескался.
Наверное, потому я вернулся обратно.
Поэт обнимает вселенную, или родину – её люд и зверьё. Звезда не заре горит, как неостывшее сердце. И хочется всё уберечь, спасти от небытия. Мне показалось: всё это не может состариться и умереть».
Получается: стихи – это возвращение в детство. Спеть – значит стать бессмертным и подарить бессмертие всем, про кого поёшь:
Жизнь святая, седая –
Бьётся. Просит, наверное:
Песню, просит, мне дайте
Имя дайте бессмертное!
Только уродство и злоба не плачут, и не поют, и никого ни о чем не просят:
Зелёными словами
Молчит чертополох.
Это строки из стихотворения «Белый воронёнок». Его можно найти во «взрослом» сборнике и в книжке Сигитаса Гяды для детей. Он говорит для всех, неважно – кому сколько лет. И все понимают.
И вот что ещё интересно. Поэт никому не приказывает, не повышает голос, не поучает. В его стихах много таких оговорок: «может быть», «кажется», «наверное». Потому что наверняка ничего не известно. Потому что живое всё время в движении, в порыве, в полёте. Как усидеть на месте!
Всех детей на свете
Трудно сосчитать,
Но любой умеет
По небу летать!
А взрослые иногда устают. И тогда обращаются к детям, как поэт Гяда:
Летом я летал
И плавал повсюду,
А теперь, наверное,
Я с детьми побуду.
Юра Збарский
Перевод с литовского Юрия Збарского
Всех детей на свете Трудно сосчитать, Но любой умеет По небу летать. В облако ловко Залетел кузнечик, А за ним коровка И девять овечек. Та сизоворонка Над зелёной грушей Говорит негромко – Ты только послушай. А морские рыбки Тоже в гости ходят: Распевают песни И огонь разводят. Ну-ка, ребятки, Кто вставать не хочет? За ночь на грядке Вырос конёчек!
Разницы нету –
Я или ты
Разыскал по свету
Лунные цветы.
Влагой налитые –
Были или не были –
Гроздья золотые,
Голубые стебли.
Качаются в небе –
Выше звезды –
Эти колыбельные
Ночные цветы.
Навсегда запомнишь,
Как она близка –
Лиственная полночь,
Лунная листва.
Какая лилия!
Мы ее наклонили, а
Там овечка
И два человечка.
Там тёмный затишек
И двое мальчишек
Глядятся в омут –
А понять не могут:
Кем раскрашена ботва?
Кто посеял жернова?
Кто придумал детвору
И озёра на ветру?
Зачем так много
Пчелиного гуда?
Куда ты, дорога?
И мы откуда?
Весело людям?
А мы ими будем?
Потом устанем
И старыми станем?
Где будем все вместе
Лет через двести?..
Воронёнок смелый
Рядом с грозной тучей
И ягнёнок белый
Под зелёной кручей –
Все уже не те
И совсем не те!
Что ты скажешь утром
Или в темноте:
Те или не те?
Хоть немножко те?
Пробежали, дочка,
Семь твоих годочков –
Ты уже не та,
Ты совсем не та!
Мы с тобой ходили
Слушать пенье птицы,
Луковки учились
Связывать в косицы.
А однажды ночью
Зацвела картошка:
Свет песка и снега,
И реки немножко.
Ветреное чудо!
Чёрная земелька,
Где твое сердечко?
Мы ведь все оттуда.
Красные коровки,
Крылышки сквозные…
Свесили головки
Яблони ночные.
Никите Михалкову
Есть у меня друг Никита. Ему девять лет. Он способный и умный мальчик. Одно плохо – делает он то, что ему захочется. Захочется вместо урока музыки пойти с ребятами в лес – уйдёт, а когда ему начнут говорить:
– Как тебе не стыдно, Никита, нет у тебя никакой силы воли. Неужели трудно урок выучить?
– Честное-честное слово, я больше не буду. Вот последний раз, – отвечает Никита и улыбается, а улыбается Никита так хорошо, что невольно ему всё прощаешь.
Этим летом я была в Горном Алтае на охоте. И случайно проводник наш, раздвигая шестом ветки, сбил большую белку. Мне стало жалко её. Я сняла панаму и посадила туда белку. Наутро, когда я решила написать об этом Никите, в панаме оказалось четыре голых крохотных бельчонка.
Через две недели я собиралась обратно в Москву. У бельчат уже открылись глаза и стали появляться маленькие рыжие волосики, а хвосты напоминали ёлочные ветки. Они были чёрные, с редкими торчащими лучиками-щетинками. Но старая белка мало уделяла детям внимания, она день металась по решётчатой клетке и замирала, когда ветер склонял ветки почти к самой решётке. Потом, когда дерево выпрямлялось, а в её цепких лапах оказывалось несколько сосновых иголок, белка принималась зло грызть их и, усталая, спускалась к бельчатам. Здесь, кормя бельчат, она шипела, смешно посвистывала и в одной лапе обязательно держала либо сосновую иголку, либо орех, будто говоря этим, что родной лес ей не менее дорог, чем дети.
Мне сделали в дорогу для белкиного семейства клетку – небольшой деревянный кубик. Когда же я стала пересаживать белку, она выскользнула из рук и, оставив мне своих бельчат, скрылась в лесу. Я погоревала – ведь Никита ждал в Москве меня с белкой, а у нас договор с Никитой: дал слово – выполни. Правда, Никита не всегда справлялся с этим. Он ещё только учится быть сознательным человеком, а я ведь на полтора десятка лет старше Никиты, поэтому всегда сдерживаю свое слово. Взяла я одного бельчонка с собой, остальных оставила пионерам и поехала в Москву.
В дороге бельчонка кормила молоком из пипетки да орехи ему щёлкала. И когда Никита увидел бельчонка, то он был уже не очень маленьким, а с мышку, только с пушистым хвостом. Никите очень понравился бельчонок, но, рассмотрев его, он недоуменно сказал:
– Наташа, почему он рыжий? Ведь шубы серые!
Я уверила Никиту, что зимой бельчонок будет пушистым и серым. Но Никита был нетерпелив и каждое утро, просыпаясь, первым делом мчался к белке и разочарованно говорил:
– Наташа, белка ещё рыжая.
И, огорченный этим, Никита неохотно садился за рояль.
Но бельчонок не давал ему покоя. Никита ёрзал на стуле, не смотрел в ноты и краем глаза наблюдал, что делает бельчонок в клетке.
Когда заканчивались занятия, Никита тащил бельчонку всё, что ел сам, и сердился, когда на его любимый сыр бельчонок не обращал внимания.
А мама сердилась на Никиту и говорила:
– Из-за бельчонка ты обязательно провалишься на экзамене. Посмотри, в программе Моцарт. Бах, а главное – этюды Черни.
Но Никита был так поглощен бельчонком, что, конечно, никакие этюды Черни не шли ему в голову.
И тогда дома решили: бельчонка отпустить в лес. Вот и отправились мы с Никитой в лес.
– Послушай, Наташа, а может он не хочет в лес. Ему было так хорошо. Вчера я дал ему целую конфетку.
– Раз мама сказала, значит, надо выпустить. Ты же не занимаешься, сам виноват, – я открыла маленькую клетку, и перед взволнованным, оторопелым бельчонком распахнулся громадный, полный зелени и солнца, лес. А он, задыхаясь, глядел на нас и боялся вылезти из клетки.
Никита посадил его на сосну. Бельчонок неумело вцепился в кору лапами и, рванувшись, вдруг полез, полез выше, на ветку. Она качнулась, он снова прыгнул на прочный ствол. И с каждым рывком сила у него прибавлялась. Еще – и он на самой вершине. Нам его было едва видно. Снизу казалось, что там, на вершине, он превратился в гусеницу, плотно прижавшуюся к сосне. А маленький бельчонок, глядя в небо, наверное, думал, что сосна – это не сосна, а просто более свободная клетка, которую ему дали люди. Он громко и зло запищал. Быть может, на беличьем языке это означало:
– Загнали меня, так помогите. Я падаю, скорее!
Но мы не понимали бельчонка. И, когда он шлепнулся в траву, оцепенев от страха, мы сами, испуганные, молча глядели на бельчонка. А он, разбитый и измученный, полз к своей клетке.
– Видишь, ему тут лучше, – радовался Никита.
И снова бельчонок был в доме. Он не сопротивлялся, когда Никита чистил ему клетку, и равнодушно относился к Баху и Моцарту, откликаясь только на быстрые, журчащие как ручеек этюды Черни.
Каникулы Никиты подходили к концу, бельчонок рос, и уже заметно становился серым. Но, слушая, как терпеливо который день подряд Никита разучивает всё тот же приятный для беличьего слуха этюд Черни, бельчонок застывал, взъерошенный, грустно смотрел на быстрые пальцы Никиты.
Этюд же Черни с каждым днём звучал все увереннее и лучше. И мама только изредка теперь говорила:
– Никита, смотри, какие знаки и ключи, не путай пальцы.
Бельчонок, наоборот, становился день ото дня все грустнее. Он стал вялым и толстым, ел всё, что ему приносили, но, заслышав мелодию Черни, казалось, думал:
«Почему я не убежал тогда, ведь была же у меня возможность. В лесу было бы своё дело, а здесь, в клетке, даже погреб на зиму устроить нельзя».
Я свет зажигаю: ну вот!
На лампе сидит бегемот.
- Раздавишь! – кричу. – Уходи!
Сказал он печально: - Прости, -
Ушами взмахнул и исчез.
И жалко.
Наверно, ушёл в свой тропический лес
И прыгает там на скакалке.
И я бы с ним мог бы – а выгнал под дождик и в лужи.
Но как он, скажите, приклеил слоновые уши?
- Ваше Слонозначительство!
Будьте добры,
Окажите нам покровительство
Посещением нашей норы.
- Ну да!
А разве я влезу туда?
- Ах, Ваше Слонопочтительство!
Какая жалость, что нет!
Уже ведь готов обед.
Мы так готовились, так старались!
Какая жалость, какая жалость!
- Да. Знаете, очень обидно,
Что мне вас даже не видно.
Так что у вас на обед?
- Крошки от шоколадных конфет,
Роса в лепестках осенних цветов,
Целая маленькая морковь
И пять колосков отборной пшеницы, -
Можно вдесятером наесться и напиться!
На уроке русского языка нас ожидал сюрприз.
– Диктанта сегодня не будет! – объявила Татьяна Евгеньевна. – Зато сейчас вы будете писать сочинение под условным названием «Мой друг». Надеюсь, вы отнесётесь к этому заданию ответственно и творчески. Итак, жду от вас кратких и ярких портретов друзей, одноклассников или просто знакомых!
«Напишу-ка про Петьку! – решил я. – Может, он не слишком-то мне и друг, но что знакомый – это факт. Да и сидит прямо перед моим носом – очень уж удобно его описывать!»
В этот момент Петька как будто почувствовал, что я за ним наблюдаю, и пошевелил ушами.
И поэтому сочинение я начал так: «Мой друг здорово шевелит ушами…»
Описывать Петьку оказалось очень интересно. Я даже не заметил, как подошла Татьяна Евгеньевна.
– Вова, очнись! Все уже закончили работу!
– Я тоже закончил!
– А про кого это ты с таким упоением писал?
– Так, про одного человека из нашего класса, – загадочно ответил я.
– Прекрасно! – воскликнула учительница. – Читай вслух, а мы будем угадывать, кто этот человек.
– Мой друг здорово шевелит ушами, – начал я. – Хотя они у него огромные как лопухи и с первого взгляда очень неповоротливые…
– Да это же Пашка Ромашкин! – взвизгнула Людка Пустякова. – У него как раз такие уши!
– Вот и неправильно! – отрезал я и продолжал:
– Мой друг не любит учиться. Зато он очень любит поесть. В общем, прожорливый такой друг. Несмотря на это он тощий и бледный. Плечики у друга узенькие, глазки маленькие и хитрые. Он очень невзрачный с виду – так, сутулая спичка в школьной форме. Или бледная поганка…
– Тогда это Владик Гусев! Вон он какой тощий! – снова закричала Людка Пустякова.
– А уши-то не сходятся! – закричали другие ребята.
– Перестаньте шуметь! – вмешалась учительница. – Вова закончит, тогда и разберёмся!
– Иногда мой друг бывает ужасно вредный, – прочитал я дальше. – А иногда не ужасно. Он обожает смеяться над другими. И зубы у него торчат в разные стороны. Как у вампира.
– Ребята! Да это же сам Вовка! – вдруг завопил Петька. – Всё совпадает! И плечи! И вредный! И зубы торчат!
– Правильно! – подхватили другие ребята. – Вот так Вовка! Здорово сам себя описал! – некоторые девчонки даже захлопали в ладоши.
– Раз все хором угадали, значит действительно похож, – сказала учительница. – Но очень уж ты к себе критически относишься. Карикатуру какую-то изобразил!
– Да не я это! Ничего вы не понимаете! – я прямо-таки взмок и охрип от возмущения. – Это Петька! Разве неясно?!
Все захохотали, а Петька показал мне язык и запрыгал на стуле.
– Петя, уймись. Сейчас мы послушаем, что ты написал, – сказала Татьяна Евгеньевна. – А тебе, Вова, между прочим, есть над чем подумать.
Я сел, а Петька встал. И громко провозгласил:
– У моего друга безумно красивое лицо! Он потрясающе сложен, умён и силён. И это сразу заметно. У него длинные крепкие пальцы, стальные мускулы, толстая шея и широченные плечи. О голову моего друга можно запросто разбить кирпич. А друг даже и глазом не моргнёт. Только засмеётся. Мой друг знает всё на свете. Я люблю с ним поговорить о том, о сём. То и дело мой друг приходит мне на помощь. И днём, и ночью!
– Вот это друг! – восхитилась Татьяна Евгеньевна. – Позавидуешь! Я бы сама не отказалась от такого супердруга! Ну-ка, ребята, быстренько, кто это?
Но мы ничего не понимали и недоумевающе переглядывались.
– А я знаю! Это Сильвестр Сталлоне! – неожиданно выпалила Пустякова.
Но никто даже не отреагировал на такую глупость. Будет ещё Сталлоне с Петькой болтать о том, о сём!
А Татьяна Евгеньевна всё же уточнила:
– А друг-то из этого класса?
– Из этого! – подтвердил Петька. И мы опять стали вытаращивать глаза и вертеться во все стороны.
– Ладно, Петя, сдаёмся! – наконец сказала учительница. – Кто же герой твоего рассказа?
Петька потупил глаза и застенчиво произнёс:
– Это я.
Историю о том, откуда взялось название дешёвых и самых популярных в Москве ХХ века конфет, рассказал известный московский булочник Филиппов.
На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева — владельца
известного всей Москве роскошного магазина на Тверской — работал кустарь по имени Федя. Он производил леденцы, в чём был большой мастер; в отличие от одноцветных леденцов других кустарей, он делал двухцветные: одна половинка — беленькая, другая — красненькая. Кроме него, никто не умел такие делать. Такие леденцы, которые тогда назывались монпасье, продавались завёрнутыми в бумажки, обвёртывал их сам кустарь-производитель.
Однажды этот Фёдор наделал целый лоток своего цвётного
монпасье и накрыл его брезентом, чтобы потом завернуть в обёртки. Но в тот день то ли именины какие были, то ли ещё что, одним словом, он загулял и забыл про конфеты.
Утром вскакивает с похмелья, видит — лоток накрытый, завязанный, подхватил его и побежал, чтобы не опоздать. Елисеев развязал лоток и закричал на Федю:
— Что ты принёс мне?!
Взглянул Федя на товар и вспомнил, что забыл обвернуть конфеты. Взял лоток и понёс домой, раздосадованный.
Лоток тяжёлый, присел Федя отдохнуть на тумбу возле женской гимназии. Бегут мимо гимназистки, заглянули в лоток.
– Почём конфеты?
Федя сразу и не понял, занятый своими мыслями, что его спрашивают, а гимназистки торопятся:
— Давай по две копейки.
Гимназисток много, быстро раскупили весь лоток.
— Ты завтра приходи во двор к двенадцати часам, к перемене, — говорят, а одна спрашивает: — Как тебя зовут?
— Фёдор, по фамилии Ландрин…
Подсчитал Федя барыши, оказалось — выгоднее, чем отдавать
Елисееву. На следующий день принёс он свои конфеты в гимназию, а там его уже ждали: «Ландрин пришёл!» — кричат. И опять он в два счета расторговался.
— Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и
фабрику открыл, — закончил свой рассказ Филиппов. — Стали эти конфеты называть «ландрин». Слово показалось заграничное, что и надо для торговли — ландрин да ландрин! А сам-то он – новгородский мужик и фамилию свою получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит.
К своей иностранно-новгородской фамилии Ландрин присоединил чисто иностранное имя Георг, видимо, под влиянием имени героя повсеместно известного в России романа, бывшего любимым чтением грамотеев из народа в течение многих поколений.
Кондитерский магазин «Георг Ландрин» в начале ХХ века находился в самом центре торговой Москвы: в доме князя Голицына на углу Кузнецкого моста и Большой Лубянки.
Производство разноцветных леденцов без обертки продолжалось и после революции, причём в гораздо более значительных количествах, в послевоенные годы их выпускали и развесными, и в круглых жестяных коробочках, такая расфасовка была особенно удобна для желающих бросить курить. На коробочках имелась этикетка с торговым названием продукта: «Монпасье леденцовое», но продавцы на витринных этикетках обычно писали более известное и привычное: «ландрин».
Меня интересует, почему Большая Дорогомиловская улица так называется. Может, там продавали очень дорогие вещи? Покупать их, конечно, не все могли, а смотреть все приходили. Так?
О Большой Дорогомиловской из уст в уста передавалось следующее. В конце 16 века здесь были поселены переведенные из села Вязем «государевы ямщики» – крестьяне, освобождённые от всех повинностей, но зато обязанные нести «ямскую гоньбу» – перевозить пассажиров и грузы. В следующем веке здесь продолжали жить ямщики, По воспоминаниям московских старожилов ямщики возили москвичей в города и сёла по Можайской дороге, брали за провоз дорого, но зато возили быстро – «дорого да мило!» Отсюда якобы и Дорогомилово. Кроме народной версии, существует неуточненная историческая; можно предполагать, что здесь находились в XIII веке владения новгородского боярина Дорогомилова.
Объясните, пожалуйста, про Крымский мост. По нему ездят в Крым?
Много сотен лет назад на месте Крымского моста был брод. Этот брод, как и примыкающий к нему береговой проезд, именовался Крымским по посольскому двору крымского хана, стоявшего здесь в 16-18 веках. Так что Крымский мост вовсе не указывает направление на Крым.
Моя бабушка сказала, что пирожное «наполеон» изобрел сам Наполеон. Он любил всякие сласти, умел их готовить и угощал своих солдат. Это правда?
Когда отмечался 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года, в Москве появилось новое пирожное – слоеное с кремом, нарезанное треугольниками – в них предлагалось видеть наполеоновскую треуголку. Придумали пирожное московские кондитеры, название его осталось до нашего времени. но само оно уже давно не треугольное. Все версии про кулинарные способности Наполеона и про то, что он был сластёной, просто забавные выдумки.
Посёлок Сокол почему так называется? Мой брат говорит, что там у какого-то хозяина имелся самый лучший в Москве сокол-охотник. Он летал над местностью и высматривал добычу.
Посёлок Сокол у Волоколамского шоссе основан в 1928-1933 гг. И назван так по имени уже жившего здесь агронома-животновода Сокола, который разводил в своём дворе породистых свиней.
Это правда, что в Москве есть такой дом, в котором лифт выскакивает на крышу? А ещё дальше он может лететь?
В 1916 году в Большом Гнездниковском переулке был построен десятиэтажный дом – московский небоскрёб. С его крыши разрешалось за плату обозревать Москву. На эту крышу людей доставляли три быстроходных лифта (ни один из них, конечно, не летел в небо). Здесь, на крыше, играл оркестр, а зимой даже был каток! Дом построил и был его первым владельцем замечательный инженер Э.К. Нирнзее.
Ты лис или ты лиса?
Грустное выражение у твоего лица!
Или, наверное, ты лисица?
А тебе не хочется поселиться
Вместе со мной под зелёной крышей?
А почему ты такой удивительно рыжий?
А что это за цветок —
Мак или василёк?
Это что это – вереск или чабрец?
Я слыхал, ты большой хитрец!
А меня попробуй перехитри —
Но сначала слезы утри
И приходи ко мне ровно в три!
Совушка и совушка,
Скажите хоть полсловушка!
«Как вы не поймёте —
Мы же на охоте!»
В семье нивха Ытыка, в роду Кернан, выросли, возмужали два сына-погодка: старший Яхвойн и Нявлик. Пришла пора им жениться, своим хозяйством обзаводиться. Исстари было принято, что невест брали из рода Тыкфин, деревни которого располагались ниже по реке, на другом берегу. Туда и снарядили родители парней, уложив им в лодки-долблянки гостинцы для будущих родичей.
Дед Атак торопливо бросил в воду кусочки разной вкусной еды, чтобы задобрить хозяина воды, и заспешил в хижину досматривать прерванный сон про свою молодость и женитьбу. А братья отправились в дорогу.
-Эй-гей-гей-гей! Хорошее утро, быстрая река. У меня за плечами тугой лук и колчан со стрелами, – запел Яхвойн.
-Мы никого не боимся, потому что сильные и метко стреляем из лука, — подхватил песню Нявлик. – Мы едем выбирать невест и скоро будет большой свадебный праздник.
Так, мерно взмахивая веслом, братья пели обо всем, что придет в голову и попадется на глаза. Наперегонки добрались до речной излучины. И вдруг лодки замерли на месте. Глядь, а на вздыбившемся над водой валуне сидит косматый дед. Его длинная зеленая борода разметалась по водяным струям, а огромный чешуйчатый рыбий хвост шлепает по воде, подымая облака брызг.
«Хозяин воды!» – догадались братья. – Это он колдовством остановил лодки».
– Вижу я у вас в берестовых туесах вкусные мясные яства, – проскрипел старик. – До них я большой охотник, а то у меня – все рыба да рыба. Но ваш дедушка Атак поскупился, скудный ясак за вас утром уплатил, только раздразнил мой аппетит.
– Но чем же мы ублажим родственников наших невест? – Огорчился Яхвойн.
-Не беспокойся, я для них пошлю гостинец, которому они будут рады.
Нечего делать, отдали братья хозяину воды туеса с кушаньями. Тот всё съел, усы да бороду водой ополоснул. Потом в ладоши хлопнул, громко свистнул, и на берег из леса выскочила огромная собачья
стая. Замерла в ожидании приказаний хозяина. Тот подал знак. Стая разделилась надвое: одни умчались ниже по течению, другие – выше. Громко лая, они бросились в реку, образовав цепь загонщиков. Собаки
постепенно сближались, а между ними метались сиги, ленки, сомы, щуки… Вытеснив их на отмель, собаки хватали рыбин и несли хозяину. Тот выламывал голову и отдавал удачливой рыбачке в награду за усердие, потроха кидал в реку для младших водяных духов, а туловища складывал в лодки.
– Если научите своих собачек рыбачить, станут вашими помощниками, — сказал хозяин воды. — А пока свежей рыбкой угостите будущих
родственников. Надеюсь, что в праздник кормления воды вы будете щедрее дедушки. Ну, мне пора и отдохнуть.
Старик сполз с валуна, мелькнули его борода да хвост и исчезли в речной глубине.
Когда до краев нагруженные рыбой лодки причалили к берегу, сбежалась вся деревня.
-Ах, какие удачливые рыбаки! – дивились жители. – Вот бы таких
женихов нашим девицам!
-А мы как раз за женами и приехали, — сказал Яхвойн.
В тот же вечер братья посватали приглянувшихся девушек. Долго хозяева и гости пировали у костра. А поутру женихи настреляли всякой дичи, невесты испекли мясо на угольях, приправив душистыми травами. Провели обряд кормления воды по случаю счастливой женитьбы. Щедро бросали в воду кусочки мяса. Они плыли по течению, потом кружились в водовороте и опускались в глубину. Значит, хозяин воды доволен, принимает гостинцы.
В обратный путь братья плыли с невестами, а за ними много-много лодок с новыми родственниками. Три дня станут вместе праздновать свадьбу племена Кернан и Тыкфин. Общими силами построят для молодых деревянные жилища. Обильным будет кормление воды.
…Есть за что нивхам благодарить тол ыса, главного духа воды, ведь только их собаки умеют рыбачить стаей для своих хозяев.
На ветке сидели четыре слона
Вот солнце зашло, показалась луна
Один из слонов улетает домой,
В большое дупло залезает второй,
Четвертый и третий отправились в лес,
Немножко прошлись, и четвертый исчез…
Сова пролетела, – нарочно пугает,
И третий от страха глаза закрывает.
Но вдруг перед ним затрещали кусты
Четвертый выходит из темноты
С ним пятый, шестой, и седьмой, и восьмой,
Девятый, десятый… сороковой!
А ну-ка, попробуй их всех сосчитать,
Уверен, что сразу захочется спать!
Таракан обожает какао,
Но едва заберется на столик,
Но едва подберется к стакао,
Где какао для маленькой Поли,
В тот же миг вся семья
Начинает кричать,
и визжать,
и мычать,
И стонать, и рычать,
И от этого стакао,
Где чудесное какао,
Очень вкусное какао,
Прогоняют таракао.
Тогда таракао на стенку ползет,
Желая какао, он стенку грызет.
Потом потолком он ползет над столом
(Желанье какао усилилось в нем).
И вот над стакао он смело повис,
Увидел какао и… бросился вниз.
Напрасно ждала тараканиха Ка
К обеду домой своего муженька,
Напрасно не сгрызла ни крошки.
В коварном стакао лежит таракао.
Он так и не выпил ни капли какао!
А выпил бы – ложку.
Пересказала Наталья Василькова
В то утро мушка Зззии проснулась в отличном настроении.
– Ах, какое солнышко! Скорей, скорей на прогулку!
Но прежде всего она, конечно, сделала зарядку. Раз-два! Перед-ние лапки вперед! Вверх! Головку вправо-влево! Задние лапки вытянуть! Крылышками помахать! Раз-два! Раз-два! Теперь – потягивание. Та-ак! Всё!
Умывшись, Зззии оглядела комнату.
Ну-ка, ну-ка, там на столе вроде бы крошки от печенья. Позав-тракаем. А вот капелька сладкого чая – на закуску. А тут что? Какая-то белая пыль. Сахарная пудра? Увы, нет… Самая обыкновенная соль, фу! И наша лакомка удалилась…
Вот теперь можно покружиться под солнышком.
– Меня зовут Зззии! Меня зовут Зззии! – тихонько жужжала муш-ка, вертясь вокруг солнечного луча. Шмель Пушок, которому очень понра-вилась ее песенка, покружился с ней немножко, а потом полетел своей дорогой.
Зззии была ужасно любопытной, ей просто необходимо было все увидеть, все потрогать. Она летала туда-сюда, повсюду засовывая хобо-ток и совсем не думая об опасности.
А между тем, паук Татарань очень внимательно наблюдал за нею.
Татарань натянул свою паутину между двумя кустиками и ожидал жертву, крепко вцепившись в ветку всеми восемью лапками. Он как будто расслабился, грея на солнце спину, но на самом деле не переставал сле-дить большими выпуклыми глазами за полётом мушки. Видно, съесть хо-тел…
Думаешь, он злой? Но ты ведь не считаешь себя злым, когда уп-летаешь куриную ножку или котлету? Паук питается мухами, вот и всё.
Зззии, опьяненная жарким солнцем, продолжала кружиться.
Она и не заметила, как наткнулась на паутину. Ловушка! Зззии попробовала вырваться, но чем больше старалась, тем сильнее запутыва-лась в сетке. Мимо пролетела бабочка.
– Милочка! Милочка! Помоги мне! – закричала Зззии.
– Что ты! Что ты! Я же испорчу крылышки! – ответила бабочка. – Нет-нет, не могу. Как же ты не заметила паутины, экая ты легкомыслен-ная!
Прилетела оса.
– Ося!0ся! Спаси меня! – попросила мушка.
– Нет уж, спасайся сама, зачем мне-то попадаться! Подергай сильнее, авось порвёшь паутину…
Зззии была в отчаянии. Она чувствовала, что силы на исходе, что скоро она уже не сможет двигаться, а этого только и ждал Татарань, чтобы закусить ею.
К счастью, Пушку что-то понадобилось на этом участке сада. Он опустился на цветок мальвы, и Зззии заметила шмеля.
– Пушок, Пушок! – простонала она. – Освободи меня!
Пушок поколебался. Но, вспомнив, как совсем недавно они о Зззии танцевали вальс под солнышком, решился.
– Потерпи чуть-чуть, – сказал он мушке. – Сейчас попробую ра-зорвать паутину, может быть, это удастся.
Он отлетел подальше, напрягся и сильным рывком кинулся в самый центр паутины. Победа! В сетке образовалась огромная дыра, мушка упа-ла, отряхнула с себя драные нити и уселась отдохнуть на листок.
Татарань, потерявший в один миг свой хитрый капкан и свой вкусный завтрак, был взбешен. Он поднялся повыше и стал яростно плести новую сеть. А что еще ему оставалось?
Несколько дней спустя Зззии, забывшая уже о своём приключении, залетела во время прогулки в столовую дома. И что же она там увидела? Женщина, вооруженная тряпкой, гонялась за Пушком! Бах! Пам! По столу! Бах! Пам! По стене! Она так устрашающе хлопала тряпкой, что бедный пе-репуганный до смерти шмель метался по комнате, даже не замечая откры-того окна, в которое вполне можно было вылететь.
Бах! Пам! Она все-таки задела Пушка. Оглушенный шмель упал на ковёр. И женщина уже поднимает ногу, чтобы раздавить его! Ужас! Зззии, конечно, не могла допустить такого и начала быстро-быстро кружиться у лица женщины.
– Зззззииии! Зззззииии! Зззззииии! Меня зззззовут Зззиии! Зззззииии! 3зззиии!
Она кружилась, она жужжала, она садилась на нос женщины, на её ухо, на нос, на ухо, на нос, на ухо… Женщина пыталась защититься от назойливой мушки, отгоняя её, но не тут-то было. Зззии не отставала и, в конце концов, добилась своего: женщина совсем забыла о шмеле.
– Спасайся, Пушок! Окно открыто! Лети! Лети!
Шмель, собравшись с силами, поднялся в воздух и вылетел в сад. Зззии – за ним. И какой же прекрасный вальс они станцевали вдвоем под весёлым солнышком, празднуя освобождение от опасности!
Haш обеденный стол очень любит нашу бабушку. Потому что он мёрзнет. Нет, он не потому любит бабушку, что мёрзнет, а потому, что именно бабушка накрывает его скатертью. Хотя все говорят, что это немодно и ни к чему. А столу, накрытому скатертью, становится тепло, и он начинает весело поскрипывать.
Когда мы переезжали на новую квартиру, наш обеденный стол, который и так вечно мёрзнет, простудился и заболел. Он жалобно скрипел и так грустно охал по ночам, что мы поняли; стол заболел серьёзно. И мы с бабушкой стали его лечить: на все четыре ножки надели шерстяные носки и валенки. Потом подумали и надели на валенки галоши. Потом подумали и галоши сняли. Mы впервые лечили обеденный стол от простуды и поэтому не очень знали, что делать. Бабушка намочила в лекарстве тряпку и чисто вымыла стол. На следующий день он поправился!
Бабушка всё горевала, что стол никак не хочет пить рыбий жир, – ему бы очень полезно было после болезни. Все опять говорили, что это не модно: теперь людям после болезни дают витамины. Но бабушка не слушала и горевала. Она так долго и грустно говорила столу, что он должен выпить рыбий жир, что я не выдержала и выпила этот рыбий жир сама!
А я знаю, почему столы не пьют рыбий жир. Потому что боятся вырасти. А им расти не полагается. Не то что людям.
волчья народная сказка
В нынешние времена, сказывают старые волки маленьким несмышленным волчатам, всего только одна луна в небе и осталась. А прежде их было – как яблок на лесной яблоне! По ночам, когда они светили все вместе, можно было хоть газету читать. Или вышивать мелким крестиком по шелку.
Правда, вышиванием среди волков мало кто занимался, а вот хороводы водили каждую ночь. И плясали, и в «ручеек» играли, и в «садовника».
И вот однажды стали волки примечать, что лун в небе вроде как убавляется. Ночь от ночи темнее становится. Что делать? Решили поставить караульщика, проследить, куда луны деваются.
В первую ночь караульщик проспал, ничего не заметил, во вторую ночь – ничего. На третью ночь выбрали они в караульщики молодого, но бдительного волка по имени Рикко.
Ближе к рассвету, когда все остальные волки уже спали, видит Рикко (а смотрел он бдительно и неусыпно!): откуда ни возьмись, появились луноеды крылатые и стали по небу летать, луны грызть да пожирать.
– А какие они из себя, луноеды-то? – спрашивает бывало, дрожа, маленький волченочек.
– А такие: длинноухие, куцехвостые, зубы торчат, верхняя губа раздвоена, а крылья широкие, как у летучих мышей. Слушайте дальше.
Вот долопали они, сколько было последних лун на небе, покружились немного и сели где-то за лесом.
Помчался Рикко в ту сторону, где они сели, подкрался незаметно, подполз и видит: опустились луноеды на землю, поснимали с себя крылья и сложили их на чердаке старой, брошенной мельницы. Потом захрюкали не по-нашему и разбежались по лесу.
Тогда снял Рикко с пояса противотанковую гранату и швырнул в окно мельницы. Потом вторую гранату – туда же. И третью. Бум! Бум! Бум! Три взрыва подряд! Вспыхнула мельница и сгорела. А вместе с ней и крылья луноедские все сгорели дотла. Не на чем стало злодеям в небо летать, луны поедать.
Правда, и лун-то уже не осталось. То есть осталась одна последняя, да и то случайно, потому что успела за облаком спрятаться.
С тех пор волки больше не пляшут по ночам, хороводов не водят, не играют в «ручеек» и «садовника». Рыщут они повсюду, луноедов проклятых ищут или на луну воют – чтобы, значит, последнюю не украли, не истребили.
Вот и вы, детки, как вырастете, не жалейте злых луноедов, из-за которых все беды. А приметы ихние известные: уши длинные, верхняя губа раздвоена и хвост куцый. Маленький такой, противный хвостик!
Держу пари, что ты не раз слышал этот забавный стишок:
Четыре черненьких чумазеньких чертенка
Чертили черными чернилами чертеж.
Чертили чрезвычайно чисто!
Буква ч, с которой начинаются все слова в этих трех строчках, превращает весь стих в этакий маленький веселый пыхтящий паровозик – чу-чу-чу, чу-чу-чу, чу-чу-чу…
А в этом задумчивом стихотворении Льва Яковлева все слова открывает уже буква У, такая же длинная и тянущаяся (У-у-у…), как и ненасытный «герой», о котором идет речь:
Устал удав –
уснул, устав.
Прямо не по себе становится, как подумаешь, от чего это собственно устал удав. Ужас!..
Вот видишь, как много может всего только одна буква, особенно если она стоит в начале слов! Оказывается, такого рода стихи, рассказы или просто предложения «на одну букву» давно известны в литературе и называются тавтограммами , что в переводе с греческого означает «тежебуквицы».
Первые, довольно робкие, тавтограммы были придуманы две с лишним тысячи лет назад, а уже через несколько столетий появились даже поэмы на одну букву. Например, в 1530 году некий монах написал грандиозную поэму «Pugna porcorum» (т.е. «Битва свиней»), все слова в которой, как и в названии, начинались на латинскую букву p. Ну а в русском языке буква п – наверное, самая любимая у мастеров тавтограммы. Именно она используется в древней тавтограмме «Петр Петрович»:
Петр Петрович пошел погулять,
Поймал попугая – понес продавать.
Просил полтину – получил половину.
А вот начало целого рассказа (я нашел его в журнале «Абажур») на букву п , придуманного таким же школьником, как и ты:
ПЕЛЬМЕННЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ
Простоватый Петя, повар «Пельменной», приготовил пухлые, приятно пахнущие пельмени. Подле пасся подхалимный пес Полкан, постоянно прося подачки.
Прижимистый Петя положил псу пять пельменей, переживая. Петя понимал: пельмени подлежат подаче посетителям «Пельменной».
Пес Полкан проглотил пельмени, повизгивая, потом подождал, поворчал, показал Пете пустую плошку, пустую пасть, пытаясь понять, почему Петя перестал подкидывать пельмени.
Петя прикрикнул: «Подлиза! Подлец! Поди прочь! П-п-п-шел!»
Погрустневший Полкан понял, попятился, притаился, потом прилег под перекладиной посудной полки…
Впрочем, писать тавтограммы «на п» не так уж и сложно, ведь слов на эту букву больше всего. Гораздо интереснее придумать что-нибудь эдакое с другим началом. Вот, например, грустная тавтограмма на подпрыгивающую, «буратинную» букву б:
Больной беззубый Буратино
Бродил, бедняга, без ботинок…
Кстати, еще одну тавтограмму на эту букву ты, сам того не ведая, знаешь как пословицу:
Береженого бог бережет!
Ну а в этой «звериной» тавтограмме А. Кондратова буква з только усиливает «нечеловеческое» звучанье зоопарка:
ЗОО-ЗВУКИ
Зубр заревел.
Заливается зяблик.
Зебра заржала.
А почему, собственно, первая буква в словах должна быть одинакова, подумал я, прочитав эти и многие другие тавтограммы. Последние буквы ничуть не хуже! И тут же мне пришла в голову строчка, в которой все слова кончаются на букву и:
Хиппи и панки ломали танки
А поэт Герман Лукомников, прочитав эту концевую тавтограмму, решил примирить первые и последние буквы слов и придумал начально-концевую тавтограмму, в которой все слова начинаются на букву с, а кончаются на букву о (другая его строчка такого рода в заголовке этой заметки):
слово сломало стекло
Но что там одна и та же буква в начале или конце слов! Есть, оказывается, тавтограммные «монстры», в каждом слове которых повторяются уже три или даже четыре буквы! Например, такая тройная супертавтограмма:
Стремительные странницы стрекозы…
В общем, стоит только увлечься тавтограммами, и они уже тебя не отпустят. Попробуй сам! А для начала продолжи «жуткий» рассказ про Винни-Пуха:
Винни-Пух вышел в восемь вечера. В воздухе веяло весенней вкуснятиной. Вдруг Винни вздрогнул. Возле…
Лев повелел всем окрестным зверям:
«Слушайте, звери, подвластные нам!
Мы, Царь зверей, объявляем задание –
Быстро придумать в своё оправдание
Пять доказательств, что ты – не верблюд.
Пусть все напишут и почтой пришлют!»
Все написали свои доказательства.
Только Верблюд закричал:
– Издевательство!
Хватит нам глупости Льва покрывать!
Мне на такое заданье плевать!
Разве цари нам названья дают?
Разве не ясно, что я – не верблюд?!
День дождливый и холодный,
Ветер мокрый, сильный, злой.
Нынче плохо пешеходам,
Мама, я хочу домой.
Я ни капельки не плакса,
Просто я чуть-чуть замёрз.
Ой, смотрите, в сумке такса,
Настоящий рыжий пёс!
Такса жмурится, как кошка,
А я с завистью гляжу.
Мама, можно я немножко
В твоей сумке посижу?
– У нас за окном в большом ящике растёт редиска. Мы с мамой поливаем её по очереди.
Что-то мне совсем надоёло её поливать, – говорит мама, – а это значит, нашу редиску пора есть!
Ура! Пора! Ура! – и я встала на стул, и осторожно вырвала все редиски. Целых три штуки!
– Отменный урожай! – сказала мама, потирая руки. – Смотри, какие они красавицы!
И точно. Редиски были новенькие, блестящие, красные, а носики – длинные, чумазые. В земле. Я мурлыкала от удовольствия и мыла редиску. Мама мурлыкала и резала её. А потом и ботву она порезала. Оказывается, редискину ботву можно есть, если ботва выращена собственными руками. Мама полила наше кушанье жирной струей сметаны, а я стала все перемешивать. Мама смотрела, а я всё перемешивала и перемешивала. Перемешивала и перемешивала. А она бегала вокруг меня и причитала:
– Ну, сколько можно? Хватит! У меня уже слюнки текут!
– Пожалуйста, – согласилась я и положила ложку.
Три вареничные розетки, в которые мы положили нашу редиску, стояли на столе и улыбались нам тремя глазами, а мы им – своими четырьмя. А потом мама отрезала два больших ломтя чёрного, ещё тёплого, хлеба. А я положила эту теплоту на белоснежную салфетку.
Свою редиску я съем за своих родителей, – сказала мама, – ведь если бы не они, меня бы не было на этом чудесном свете! – и мама съела редиску, заедая каждый её сочный кружочек тёплым хлебом.
– А свою редиску я съем за тебя, – сказала я, – ведь если бы не ты, меня бы тоже не было на этом весёлом свете.
– А третью редиску за что будем есть? – спросила меня мама.
– За то, что Бог родил нас, как матрёшек, друг из друга!
– Матрешка ты моя любимая! – и мама обняла меня, а я маму. Так мы и стояли обнятые… Наверно, год. А когда вспомнили про редиску, её уже не было. Зато на нашем окне облизывался коммунальный кот, Семён Горыныч. Он даже камень может съесть, если камень с краешка сметаной помазать.
– Видно, от тебя не будет проку.
Ну чего молчишь? Ты что, немой?
Я не допущу тебя к уроку.
Ну-ка, за отцом иди домой! —
Папа год как с нами не живёт.
Мама из больницы выйдет в среду.
Я стою… Смотрю на башмаки…
Приведу к учителю соседа.
Вот такие раньше были беды,
А теперь чего там. Пустяки.
А. Битову
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
а песенки у них уже кончаются.
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один,
другой опустится.
К плечу прибилась бабочка-
капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Всё в будущем,
за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я — один из мальчиков.
Хотя бы раз в жизни каждый житель Японии играл в игру под название «кэндама». Как ни странно, корни этой игры европейские. Где-то в 1615 году так называемый «клубок и шарик» был очень популярен. Играющий должен был подбросить шарик в воздух и поймать его в клубок. Сам шарик был сделан из нитей или прядей шерсти и привязывался к коробке, типа бокала для шампанского. Со временем в шарике было сделано отверстие, а вместо коробки стал использоваться рожок.
В Японию игра пришла через Китай в XVIII столетии. Она была исключительно взрослой забавой.
В 1921 г. изготовители игрушки добавили к ней часть, которая выглядит наподобие японского барабана цудзуми (форма похожа на песочные часы). Новая игрушка, называемая шариком дзицугэиу, стала необычайно популярной среди детей. Она стала прототипом сегодняшней игры кэндама.
Рожок был заменен остроконечной деревянной палкой, с небольшой чашей с обеих сторон.
Имеются три ячейки, куда надо поймать шарик.
Игру можно усложнить, например, ловя шарик в каждую из ячеек по очереди, в ритм песни. Или держать шарик вместо ручки, затем подбросить ручку в воздух и попытаться поймать деревянную ручку в отверстие шарика. Более 300 различных вариаций предполагает эта забавная и интересная игра. Любители соревнуются друг с другом на турнирах, им даже присуждаются ранги, соответствующие мастерству.
Классическая версия игрушки кэндама сделана из древесины. Игра развивается и совершенствуется — последние разработки в «японском стиле»: цифровая версия кэндамы, сделанная из полупрозрачной пластмассы со встроенной в нее компьютерной микросхемой. Она называется «дедзикэн», что означает «цифровая кэндама». Когда шарик попадает в нужное место, вспыхивают огоньки. Совершенствовать свое мастерство можно под музыку в стиле техно, исходящую изнутри. Взрослые оказались в более сложном положении, чем дети, которым новая версия старой доброй кэндамы пришлась по душе.
— Что можно делать глазами?
— Смотреть.
— А ещё что?
— Можно и не смотреть!
— И всё? Неужели больше ничего-ничего не умеете? Тогда вам просто необходима
ГЛАЗАРИЯ, или ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ ВЫРАЖЕНИЯМИ О ГЛАЗАХ
1. Если у вас ГЛАЗА РАЗГОРЕЛИСЬ (очень захотелось чего-то) или ГЛАЗА РАЗБЕГАЮТСЯ (не можете остановиться на чём-то одном), а то и вовсе ГЛАЗА НА ЛОБ ЛЕЗУТ (изумлены), то успокойтесь и НЕ РАСКИДЫВАЙТЕ ГЛАЗ (не глазейте по сторонам) — в этом удивительном мире еще не то можно увидеть.
2. Чтобы ВЫРАСТИ В ГЛАЗАХ (приобрести уважение) другого человека, вовсе не нужно СТРОИТЬ ГЛАЗКИ (кокетничать) и ЛЕЗТЬ В ГЛАЗА (стараться обратить на себя внимание), и ЕСТЬ его ГЛАЗАМИ (подобострастно смотреть). Иначе вы можете НАМОЗОЛИТЬ ему ГЛАЗА (надоедите). И человек, у которого ГЛАЗ НАБИТ или НАМЕТАН (опытный), СМЕРИТ вас ГЛАЗАМИ (посмотрит как бы оценивая), СВЕРКНЁТ ГЛАЗАМИ (выразит чувство гнева) и скажет: “С ГЛАЗ ДОЛОЙ!” (прогонит).
3. Если кто-то захочет вам ПУСТИТЬ ПЫЛЬ В ГЛАЗА (составить ложное впечатление о себе) или начнет СТРЕЛЯТЬ ГЛАЗКАМИ (игриво поглядывать) или даже ЗАМАЗЫВАТЬ вам ГЛАЗА (обманывать), то не надо ХЛОПАТЬ ГЛАЗАМИ (бездействовать).
Посмотрите ПРАВДЕ В ГЛАЗА (трезво оцените его) и, НЕ МОРГНУВ ГЛАЗОМ (не колеблясь), скажите ему В ГЛАЗА (открыто: “У вас ДУРНОЙ ГЛАЗ” (взгляд недоброжелательного человека).
4. Когда вам ПОПАДЕТСЯ НА ГЛАЗА (неожиданно встретится) человек, который С БЕЗУМНЫХ ГЛАЗ (возбужденный) идёт, КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ (куда попало), и к тому же у него ГЛАЗА НА МОКРОМ МЕСТЕ (часто плачет), НЕ ПРЯЧЬТЕ ГЛАЗ (не отворачивайтесь)! Помогите ему, сделайте ему что-нибудь РАДИ ПРЕКРАСНЫХ ГЛАЗ (из чувства симпатии).
Стоит вам освоить эти правила и, главное, — запомнить, что ГЛАЗА — ЗЕРКАЛО ДУШИ, как тут же наступит отличное настроение или ПОЛНАЯ ГЛАЗАРИЯ!
(Окончание. Начало читайте в номерах: 17, 18, 19)
Работает у нас на фазаннике Женя. Такая маленькая, что у нее даже фамилия – Тишкина. Ей все спецовки малы. Поэтому она в своем свитере ходит. А спецовки ей, как пальто – в ногах путаются.
Есть у нас зеленый павлин, он Женю очень любит за ее рост и потому с ней драться все время хочет, постоянно высматривает:
– Где у нас там Женя Тишкина? Не идет ли?
И ногами нетерпеливо переступает. А на ногах – шпоры.
А Женя павлина совсем не любит и поэтому к нему всегда с палкой заходит.
– А ну я сейчас тебя! – кричит.
А павлин человеческого языка не понимает, но на палку глядит с уважением и думает наверное:
– Чего это Женя Тишкина сегодня с палкой пришла? Так подрались бы, а с палкой – не выйдет. Палкой ведь и по голове получить можно.
А пока павлин думает, Женя залетит быстро в клетку, корм на пол сыпанет мимо кормушки и обратно бежит, пока Павлин нападать не передумал.
А он смотрит печально вослед Жене и нехотя идет кушать, потому что любит Женю, но без палки. Какая же любовь с палкой?
Живут у нас в Московском Зоопарке антилопы гну. И вправду все какие-то гнутые с загнутыми, словно велосипедный руль, рогами. И снаружи они гнутые и изнутри, потому что характер у них тоже – как пружина. Сидит внутри, сидит, а потом как распрямится! И давай гну от этой пружины подскакивать и взбрыкивать по всей клетке! Только ноги в разные стороны. И скачет, пока завод не кончится. А как кончится, тогда служитель Серега быстро к ним забегает, сена кинет охапку, мусор соберет и назад, пока гну снова скакать не начал. А то попадешь под горячую ногу, потом всю жизнь будешь согнутым ходить, как гну.
Шел я как-то мимо клетки с антилопами Гну и удивлялся, какие они все черные! И сами как чернила и характер – чернее не бывает. Уж такой черный характер, что Гну лаять научились, как дворовые собаки. Казалось бы, зачем антилопе лаять? А нет, идешь рядом с клеткой с пустым ведром, а антилопа гну по имени Борька бежит рядом и брешет, и брешет. Мол, зашел бы ты в клетку, я бы тебя рогами пощекотал, а так с пустым ведром рядом любой ходить может. Ну уж это – дудки! Не пойду я к Борьке в вольеру. Потому что у него характер черный и сам он черный. Но однажды глядь, черный-то гну черный, а хвост–то у него белый! На самом кончике! Значит еще не все потеряно! А зовут этого гну – белохвостый!
Я павлинов кормить всегда через Антилоп Гну ходил. Их в клетке трое жило – Борька, Борькина супруга и Борькин сын. Правда, где кто – различить сложно. Но я потом приноровился определять. По поведению. Тот, кто бежит за мною вдоль забора – территорию охранят и потому – Борька. Та, которая стоит и ласково на Борьку смотрит, мол, во как охраняет! – его супруга. А тот, который от меня за забор прячется – Борькин сын. Он потому прячется, что не знает еще, что я бы сам к нему не пошел, потому, что у него, у Борькиного сына, рога. А как узнает, тогда я от него прятаться начну.
Ходил я месяц, ходил другой, в Борькиной клетке все три антилопы было. И вдруг иду, смотрю – четыре! Я даже глаза протер! Откуда бы еще одной взяться? Точное Борькино отражение, только маленькое, лежит возле Борькиной супруги и большими глазами хлоп, хлоп.
Ничего себе думаю! Два Борьки! Вдруг смотрю – Серега идет – смотритель за антилопами.
– Зачем, – спрашиваю, – тебе, смотритель за анитилопами Серега, два Борьки? Неужто одного не хватало?
– А это, – отвечает Серега, – и не Борька вовсе, а Борькин сын!
– Неужто второй, – охнул я.
– Точно! – кивнул Серега. – Если не дочка.
Ну, это мы определим. Если будет возле забора бегать, то сын, ну а если на горке стоять и смотреть ласково, то – дочь. Это как пить дать!
Нам сказал Пал Петрович по природоведению,
Чтоб мы приняли к сведению,
Что некоторые жуки,
А также гусеницы и червяки –
Страшно вредные для огорода,
И что насекомых такого рода
Нужно систематически истреблять –
Например, специальным химическим
порошком отравлять.
Я тогда говорю:
«Да за что же?!
Вот ведь Жанка Печенкина – вредная тоже,
Даже еще вредней! —
Уж такой характер у ней.
Но ведь Жанку-то мы вовсе не истребляем,
Мы ее наоборот – исправляем:
Прорабатываем на активе
И перевоспитываем в коллективе».
И все закричали:
«Не будем жуков отравлять,
А только перевоспитывать и исправлять!»
Жил король да поживал
И от всех придворных
Требовал себе похвал
Только непритворных.
Если фальшь он замечал,
То, подобно зверю,
Вскидывался и рычал:
«Нет, не то! Не верю!»
В гневе он кричал шуту:
«Все вы лицемеры,
Я привью вам простоту,
Вкус и чувство меры!»
Если любишь – не ори,
Не маши руками,
Тихо, скромно говори:
«Восхищаюсь вами!»
Не кривляйся, не юли,
Тут тебе не сцена,
Ты хвали меня, хвали –
Только откровенно!»
У кузнечика в траве
Кузня есть, а может – две,
Все хранит он молоточки
У репея в рукаве.
А кует кузнечик – счастье,
Мастер он по этой части.
Дзынь – дарю,
Дзынь – дарю
И букашке, и царю.
И себе кует кузнечик
Сказку счастья из колечек,
И с собою наравне —
Всей родимой стороне.
Очень у Тёмки весёлые уши —
Уши-вареники, уши не вруши.
В левом и правом сидит по улитке,
Но не такой, что прилипла к калитке.
Там наковаленки есть, молоточки,
По уху дашь, а оттуда – звоночки.
Есть барабанные там перепонки,
Музыка чтобы играла в ребенке.
Тёмка с ушами идёт куда хочет,
И ветерок ему уши щекочет.
Много влетает в них грома и смеха,
Стука, и бряка, и писка, и эха.
Правда, как тёмкина мама считает,
Много из этих ушей вылетает.
Двенадцать весёлых поросят – детишек Вепря Кабановича – забавляясь, подкапывали корни древнего дуба. Упадёт – не упадёт?
Увидел Мишка безобразие, говорит поросятам:
– Дуб всему нашему лесу отец. Уходите подобру-поздорову.
– Сам ступай прочь! – Рассердились поросята. – Ты один, а нас – дюжина. Сейчас мы тебя пятачками до смерти защекочем.
Хрюкнули на Мишку и опять за своё – землю копать.
Ух, как разозлился Мишка!
Переловил он поросят, связал за хвостики и отпустил.
На ночь глядя пришёл к берлоге Вепрь Кабанович. Пожаловался на проказника.
Батюшка Медведь строгий. Поставил Мишку носом к горькоЙ осине, а Пестун ещё и нашлёпал.
Заплакал Мишка от обиды. А на небо уже звёзды взошли. Наклонилась к Мишке Большая Медведица, приласкала и на небо взяла:
– Поиграй, дружок, с Малой Медведицей.
Матушка вышла проказника в берлогу забрать, а его нет. Всполошилась:
– Отец, Мишка пропал!
Вместе с батюшкой и Пестун выскочил из берлоги. Туда-сюда, и следов нигде не унюхаешь. Задрал морду, чтоб зареветь, да так и сел.
Мишка с Малой Медведицей на карусели небесной катаются.
Ты написал секретную записку и послал ее своему другу прямо на уроке, но учитель перехватил депешу и прочел ее вслух? А записка была срочной и содержала сведения совсем не для чтения вслух. Это провал!
Но в следующий раз этого не случится, если ты как следует зашифруешь послание. Вот один из способов шифровки – «магический квадрат». Для зашифровки и разгадки писем понадобится ключ, для его изготовления возьми квадратный кусок картона и разлинуй его таким образом:
Отмеченные черным цветом квадратики – вырежи. Не забудь отметить верх крестиком или точкой и оставить поля. Теперь можешь приложить квадрат к бумаге, в каждом отверстии напиши по букве будущего послания:
Потом поверни квадрат на 90 градусов по часовой стрелке и снова заполни отверстия буквами. Сделай так еще два раза. У тебя получится примерно следующее:
А теперь попробуй расшифруй эту записку.
Если ты правильно расшифруешь это послание, то получишь следующую фразу – «после чтения сжечь». Расшифровывать записку нужно так же, как и зашифровывать.
Сделал пять шагов Егор и перешагнул забор. Сделал шесть шагов, и скоро позади исчезли горы. Шаг - перешагнул овраг. Два - навстречу острова. Три - и эти острова позади видны едва. Сделал семь шагов, и вскоре за спиной осталось море. Так Егор - Большие Ноги шёл от школы до дороги.
Вопрос: Сколько шагов сделал Егор?
Ответ: 24 шага (5+6+1+2+3+7= 24)
