(Из «Записок Кащея Бессмертного»)

Вон там дорога, а при дороге ларёк. Если выйти из этого ларька и пойти по тропинке в сторону леса, то придёшь прямо к нашей лужайке. Здесь можно остановиться, полежать на траве. Пусть себе пасётся бычок – он никому не мешает.– Как тебе у нас?– Хорошо.– Здесь и троим места хватит. Золушка смеётся:

– Но вас же двое. Зачем же троим?– Мало ли что? Сейчас двое, а будет трое. Так даже лучше, правда?– Нет, не правда, – говорит Золушка.У нас лужайка, а на лужайке дерево. А под деревом мы с бычком. Нас с бычком – раз-два и обчёлся, и нам так не хватает кого-нибудь третьего… Нет, конечно, не кого-нибудь…– Золушка, – говорю я, – ну зачем тебе эта тёткина сказка? Не век же в ней вековать.Я чудак. Я ничего не понимаю. Потому что как же Золушка оставит ларёк? Должен же кто-то продавать волшебные палочки.– Бесплатно?Конечно. Чтобы было больше чудес.– Золушка, – говорю я, – разве тебе плохо на нашей лужайке? У нас вот и дерево есть – правда, не очень большое дерево, но когда стемнеет – это всё равно, что в лесу. И будем мы под этим деревом жить-поживать да добра наживать – чем плохо?И опять я ничего не понимаю. Я живу в своей сказке, как в лесу, хотя у меня здесь всего одно дерево.– Жить-поживать? – говорит Золушка.– Но ведь это же конец сказки. Когда так бывает, значит, уже конец.В начале начало, а в конце конец. Одного этого достаточно, чтобы испортить любую сказку.Так было у Золушки.В той сказке, в которой она раньше жила, у неё было мало радости. Злая мачеха, злые сестры – попробуй им угодить. Сколько ни работай – никакой благодарности. Но потом Золушку полюбил принц, она стала его невестой, и тогда-то случилось самое страшное:

ВСЕ СТАЛИ ЖИТЬ-ПОЖИВАТЬ ДА ДОБРА НАЖИВАТЬ.Туфельку больше не возили по городу в поисках Золушки, – теперь Золушку возили по городу в поисках туфелек, бальных платьев, жемчугов, бриллиантов и других предметов первой царской необходимости.Золушка жила во дворце: прежде чем стать принцессой, ей надо было привыкнуть к новым условиям. Ей надо было привыкнуть к мягкой постели и вкусной еде, к лакеям, которые угадывают мысли на расстоянии, и к советникам, которые на расстоянии подсказывают мысли. Было просто удивительно, откуда взялась эта роскошь. Золушка пробиралась на конюшню, где стояли великолепные рысаки, похожие на рысаков доброй волшебницы, и спрашивала у них:

– Лошадки, лошадки, вы из какой мышеловки? Но лошади в ответ презрительно фыркали, потому что происходить из мышеловки считали для себя унизительным.Золушка подходила к лакею:

– Добрый человек, вы не могли бы снова стать ящерицей?И лакей отвечал так, как отвечают все лакеи:

– Как будет угодно вашей милости.Золушка часто вспоминала теперь о своей тесной каморке. Да, конечно, там было сыро и холодно, и приходилось много работать, но зато там мыши превращались в рысаков, а тыква – в карету. Здесь же, во дворце, ничего этого не бывает. Здесь кареты не растут в огороде – их делают знаменитые мастера, и бриллианты здесь – просто бриллианты, а золото – просто золото…– Почему ты не радуешься? – спрашивал у неё принц.– Мне не радостно.– Это не причина. А почему ты не веселишься?– Мне не весело.– Это не причина.Кончилось тем, что Золушка сняла туфельки и босиком ушла из дворца.Прежде, когда она оставляла одну туфельку, у принца была ещё какая-то надежда. Но увидев две туфельки, он понял, что всё кончено.А Золушка ушла далеко-далеко, к своей старой тётке – доброй волшебнице. Вдвоём они открыли ларёк и продают в нём волшебные палочки.– Но ведь многие покупают их на дрова!– Ну так что ж? Ведь это самые обычные палочки, тут всё зависит от людей. Важно, чтоб люди хотели. Если очень захотеть, даже твой прутик может стать волшебной палочкой.Мой прутик, которым я иногда погоняю бычка.– У меня таких прутиков целое дерево, – сказал я. – А нас с бычком только двое. Если б ты согласилась жить у нас…– Ну и что?– Мы бы вместе сидели под этим деревом.– Ну и что?– Ничего. Просто сидели б.– И конец?– Нет, Золушка, – сказал я, – у нас с тобой конца не будет. Ведь у нас сказка про белого бычка. Рассказать тебе сказку про белого бычка? Ты говоришь – рассказать, я говорю – рассказать… А там опять всё повторяется.Всё повторяется. Вчера мой бычок щипал траву, потом бегал по лужайке, потом спал. А сегодня он снова щиплет траву, бегает по лужайке…Всё повторяется. Всё повторяется.Но она сказала, что в жизни ничего не должно повторяться, что повторение – это всё равно что конец. И что лучше иметь одну простую палочку, которая, если захотеть, может стать волшебной, чем иметь целое царство и больше уже ничего не хотеть.У меня нет царства. У меня только лужайка, а на ней дерево. Если с этой лужайки пойти по тропинке, то придёшь к ларьку.Я смотрю ей вслед. Я машу ей прутиком и хочу, чтоб она обернулась. Я очень хочу и машу прутиком.Она оборачивается, но тут же спешит дальше. От нашей лужайки – по тропинке – к ларьку, у которого уже собралась длинная очередь.Золушка продает палочки. Торговля идёт хорошо. Покупатели соблюдают очередь: они становятся в самый конец и постепенно продвигаются к началу. В жизни обычно бывает наоборот, и только в очереди можно нарушить этот обычай.

Раскалённого перца стручок,
Щедрой почвы ликующий крик,
Ты, наверное, землю прожёг,
Из которой чертёнком возник.

Страны солнца, взлелеяв тебя,
Проперчились до самых границ,
Пуще пороха сыплют тебя
Там из перечниц-пороховниц.

Орден кухни,
Герб кладовых,
Южных блюд огнедышащий флаг –
Ты на полках,
На пёстрых столах,
В пыльных лавках, –
Особенно в них.

И представишь ли тёмный навес,
Где серьгою трясет продавец,
Коли там не висят у дверей
Связки перца, как связки ключей
От запальчивых южных сердец?

Я хвалю тебя! Ты молодец!
Ты садишься на все корабли,
Ты по радужной карте земли
Расползаешься дымным пятном;
Ты проходишь, как радостный гном,
По извилистым, тёплым путям,
Сдвинув на ухо свой колпачок, –
И на север являешься к нам,
Раскаленно-пунцовый стручок.
И с тобою врывается юг
В наши ветры и в наши дожди…

Просим!
Милости просим, мой друг,
В наши перечницы!
Входи!

Правда, мы – порожденье зимы,
Но от острого рты не кривим,
А при случае сможем и мы
Всыпать перцу себе и другим.

Разве даром в полях января
Пахнет перцем российский мороз!
Разве шутка российская зря
Пуще перца доводит до слёз?!

…Славлю перец! –
В зерне и в пыльце.
Всякий: черный – в багряном борще
(Как бесёнок в багряном плаще),
Красно-огненный – в красном словце.
Славлю перец
Во всём, вообще!
Да, повсюду,
Во всём,
Вообще!

Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во-первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.

Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как этот запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне ноль. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы – НОЛЬ! Вы ни черта не знаете, а это равносильно тому, что вы сами ни черта не значите, вы не согласны со мной?» – «Послушайте, – сказал я тогда, – какое вы имеете право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!» Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: «Ради исключения, приятель, ради исключения, я делаю для вас исключение!» Он сказал таким тоном, как будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.

Но этот! Нет, это был исключительный педагог! Когда я пришел к нему сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:
– Ни черта вы не знаете…

Я был восхищён его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищён моим откровенным видом ничего не знающего ученика.

– Приходите в другой раз, – сказал он.

Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я спросил его, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, всё ещё продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
– Фу… бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…

Я ушёл от него в самом прекрасном настроении.

Во второй раз я, точно так же ничего не зная, явился к нему.

– Сколько у человека зубов? – спросил он.

Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.

– Сто! – сказал я наугад.

– Чего? – спросил он.

– Сто зубов! – сказал я, чувствуя, что цифра неточная.

Он улыбался. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:
– А сколько, по-вашему, меньше или больше?

Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошёл ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.

– Я редко встречал такого человека, как вы, – сказал он, – вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья… но, несмотря на это…

– Почему? – спросил я.

– Никто, никто, – сказал он, – никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моём предмете. Это восхитительно! – Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: – Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!

– Спросите ещё что-нибудь, – сказал я обиженно.

– Ещё спросить? – удивился он.

– Только кроме зубов.

– А как же зубы?

– Никак, – сказал я. Мне неприятен был этот вопрос.

– В таком случае посчитайте их, – сказал он, приготавливаясь смеяться.

– Сейчас посчитать?

– Пожалуйста, – сказал он, – я вам не буду мешать.

– Спросите что-нибудь другое, – сказал я.

– Ну хорошо, – сказал он, – хорошо. Сколько в черепе костей?

– В черепе? – переспросил я. Всё-таки я ещё надеялся проскочить.

Он кивнул. Как мне показалось, он опять приготовился смеяться.

Я сразу сказал:
—Две!

– Как?

– Лоб и нижняя челюсть.

Я прождал, когда он кончит хохотать, и сказал:
– Верхняя челюсть тоже имеется.

– Неужели? – сказал он.

– Так в чём же дело?! – сказал я.

– Дело в том, что там есть ещё кости кроме этих.

– Ну, остальные не так значительны, как эти, – сказал я.

– Ах, вот как! – сказал он весело. – По-вашему, значит, самая значительная – нижняя челюсть?

– Ну, не самая… – сказал я, – но, тем не менее, это одна из значительнейших костей в человеческом лице…

– Ну, предположим, – сказал он весело, потирая руки, – ну а другие кости?

– Другие я забыл, – сказал я.

– И вспомнить не можете?

– Я болен, – сказал я.

– Что же вы сразу не сказали, дорогой мой!

Я думал, он мне сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как это я сразу не догадался! Сказал бы – голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть… А он этак весело-весело говорит:
– Вы костей не знаете.

– Ну и пусть! – говорю. Не любил я этот предмет!

– Мой милый, – сказал он, – моё восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!

Он с чувством пожал мне руку. Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы!

– До свидания! – сказал я.

Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был всё-таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы ещё больше симпатичный был. Но всё равно он мне нравился. Я даже подумал: уж не выучить ли мне, в конце концов, эту анатомию, – а потом решил пока этого не делать. Я всё-таки ещё надеялся проскочить!

Когда я к нему в третий раз явился, он меня как старого друга встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.

Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это ещё не всё.

– Из ресниц! – сказал я.

– И всё?

Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не всё. Но что? Что там ещё есть в глазу? Если бы я хоть разок прочёл про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что-нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шёл напролом. Я хотел проскочить. И сказал:
– Глаз состоит из многих деталей.

– Да ну вас! – сказал он. – Ведь вы же талантливый человек!

Я думал, он разозлится. Думал: вот сейчас-то он мне и поставит двойку. Но он улыбался! И весь он был какой-то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ – такой симпатичный старик!

– Это вы серьезно, – спросил я, – считаете меня талантливым?

– Вполне.

– Может быть, вы мне тогда поставите тройку? – сказал я. – Раз я талантлив?

– Поставить вам тройку? – сказал он. – Такому способному человеку? Да вы с ума сошли! Да вы смеётесь! Пять с плюсом вам надо! Пять с плюсом!

– Не нужно мне пять, – сказал я. – Мне не нужно! – Какая-то надежда вдруг шевельнулась, что всё-таки он может мне эту тройку поставить.

– Вам нужно пять,– оказал он.– Только пять.

– По-вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?

– Но вы не отчаивайтесь! Главное – не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное, не отчаивайтесь!

Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.

Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми вёдрами.

– Ну, аньдел мой, сам иди!

– Что такое?

– Он опять сидит.

– Кто?

– Шатало чёрное.

– Ну и что? Сидит, никого не трогает.

– Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу перебежал.

Я взял вёдра и пошёл к журавлю-колодцу. В белой рубашоночке, которая сияла из-под чёрного костюма, Шатало и впрямь сидело на дороге.

Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и сказало: «Мррру я, мррру».

– Врёшь – не умрёшь, – сказал я, – сиди спокойно, дай воды набрать.

«О, мррру я…» – ответило Шатало и, лениво поднявшись с места, пересекло дорогу перед моим носом.

Волей-неволей я остановился – переходить Шаталью тропу не хотелось. С другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.

– Плевать я на тебя хотел, – сказал я, – не верю в кошачьи приметы.

И я пересек невидимый путь Шаталы и пошёл к журавлю-колодцу. А колодец у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в самую середину земли. И всегда принесёт воды чистой, сладкой, средиземной.

Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а вынырнул без ведра.

– Тьфу ты пропасть… провались. Ну, Шатало!..

Оглянулся я – а Шатало сладко потягивается.

«Мррру я, мррру…» – мрёт от удовольствия.

Сбегал я домой за «кошкой», привязал её к носу журавля. Шарил-шарил в глубине земли – нашарила «кошка» ведро. «Кошка»-то моя – это три стальных крюка.

Понёс я воду домой, да по дороге поскользнулся – воду расплескал, с полведра осталось.

А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: «Ой, умррру я, умррру…».

Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака. Веселится Шатало, молока хочет.

Орехьевна вынесет ему, бывало, молока – пей, Шатало бродячее!

Напьётся Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у колодца, добрым людям дорогу перебегает.

Пойдёшь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.

Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и взяли с собой на лодку.

_ Он нам счастье принесёт, – прощались они.

Не знаю уж, принёс он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не заваристый, что ли?

Впереди и позади

На заду кобура болталась,
Сбоку шашка отцовская звякала.
Впереди меня всё хохотало,
А позади всё плакало.

Магнитное поле

Однажды Серёжа и Оля
Попали в магнитное поле.
Напуганные родители
Еле их размагнитили.

* * *

Из дома в дом трубу несут
Весёлых пять ребят.
Смотри-ка, восемь ног идут,
А две ноги висят.

* * *

Ходил я против ветра носом –
Остался на всю жизнь курносым.

* * *

Я волновался от страха,
Как на верёвке рубаха.

* * *

Съел я обеда две порции,
У меня исказились пропорции.

Недалеко от леса был город. И зверям очень надоели охотники. Тогда три жирафа придумали дракона. Они прижались друг к другу боками и забрались на высокий холм. А из города – со сторожевой башни – казалось, что это трёхголовый дракон.

– Дракон! Дракон! – закричал городской стражник. Он затрубил тревогу.

«Отлично, – подумали жирафы, – теперь охотники будут бояться ходить в лес».

Но – открылись городские ворота, и на дорогу выехал рыцарь.

– Ой, ой, ой, – испугались жирафы.

И когда рыцарь подъехал близко и вытащил меч, разбежались в разные стороны.

– Ура! – закричали жители города. – Генрих разрубил дракона на три части!

И за этот подвиг король подарил Генриху бочку вина и отдал в жёны принцессу.

Научный вывод : Никаких драконов нет. Если видите дракона, то это или жирафы, или ещё какие-нибудь звери – пугают.

Перевод Нины Демуровой

Жил некогда король со своей королевой, и был он храбрейшим из мужчин, а она – прекраснейшей из женщин.

Король ради заработка служил клерком в конторе, а королева была дочерью деревенского лекаря. У них было девятнадцать детей, и число их всё время росло. Семнадцать королевских детишек приглядывали за новорождённым, а Алиса, самая старшая, приглядывала за ними всеми. Милым крошкам было от семи лет до семи месяцев.

Ну вот, а теперь продолжим наш рассказ. Однажды король отправился на службу, а по дороге заглянул в рыбную лавку, чтобы купить фунта полтора лососины подальше от хвоста: именно такую королева, которая была неплохой хозяйкой, просила его прислать к обеду. Мистер Маринад, хозяин лавки, промолвил:
– Конечно, сэр. Прикажете ещё что-нибудь? До свидания, сэр.

И король грустно поплёлся дальше. До жалованья было ещё далеко, а кое-кто из прелестных крошек уже порядочно вырос из своей одёжки.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как его догнал посыльный мистера Маринада.

– Сэр, – сказал он, – а ведь вы не заметили старую даму у нас в лавке.

– Какую даму? – удивился король. – Я никакой дамы там не видел.

Немудрено! Король не заметил старой дамы, потому что для него она была невидимой. А вот Маринадный мальчишка видел её прекрасно. Ведь он так свирепо швырял рыбу и так плескал и брызгал водой во все стороны, что ей пришлось обнаружить себя, иначе он испортил бы ей всё платье!

Тут подоспела и сама старая дама. Одета она была очень нарядно – в платье из переливчатого шёлка (самого высокого качества!), благоухающее сухой лавандой.

– Король Уоткинс I, не так ли? – строго спросила старушка.

– Да, – подтвердил король, – моя фамилия Уоткинс.

– Папенька, если не ошибаюсь, прелестной принцессы Алисы?

– И восемнадцати других милых крошек, – отвечал король.

– Так слушай! Ты идёшь в контору, – сказала старушка.

Тут короля осенило: старушка-то была, конечно, фея, иначе откуда бы ей всё это знать?

– Ты прав, – проговорила старушка, читая его мысли. – Я добрая морская фея Грандмарина. Слушай меня внимательно! Придёшь домой к обеду, пригласи принцессу Алису отведать лососины, которую ты только что купил. Да сделай это полюбезнее!

– А может, лососина ей вредна? – возразил король.

Тут старушка так рассердилась, что король не на шутку встревожился и покорно принёс ей свои извинения.

– Только и слышишь теперь: то одно вредно, то другое, – вскричала старушка с величайшим презрением. – Не жадничай! Ты, видно, хочешь съесть всю лососину сам!

Король опустил голову и сказал, что больше никогда не будет говорить «вредно».

– То-то, – фыркнула фея Грандмарина. – Так вот, когда прелестная принцесса Алиса согласится откушать лососины – думаю, что именно так оно и будет, – ты увидишь, что она оставит на тарелке косточку. Вели ей высушить её, поскоблить и отполировать так, чтобы она заблестела, словно перламутровая. Это ей мой подарок. Пусть бережёт его!

—

И это всё? – спросил король.

– Имейте же терпение, сэр! – пуще прежнего рассердилась фея Грандмарина. – Не прерывайте людей на середине, дайте им договорить до конца! Что за привычка у этих взрослых! Вечно вы так!

Король снова опустил голову и сказал, что никогда больше не будет так поступать.

– То-то, – сказала фея Грандмарина. – Передай принцессе Алисе от меня поцелуй и скажи ей, что это волшебный подарок, которым можно воспользоваться лишь один-единственный раз. Он принесёт ей в тот единственный раз всё, чего она только ни пожелает, но при одном условии: пусть пожелает в нужное время. Вот и всё. Смотри не забудь чего-нибудь!

Король открыл было рот, чтобы попросить объяснений, но тут фея ужасно разгневалась.

– Перестаньте, сэр! – закричала она, топнув ногой. – Объясни им то, объясни другое! Ещё чего недоставало! Только и требуют всяких объяснений! Никаких объяснений! Вот ещё! Надоели мне эти взрослые с их бесконечными объяснениями!

Король очень испугался, сказал, что весьма сожалеет, если нечаянно обидел её, и что никогда больше не станет требовать никаких объяснений.

– То-то, – сказала фея. – Только попробуй!

И с этими словами она исчезла, а король побрёл своей дорогой. Он шёл и шёл, пока не пришёл, наконец, в контору. Там он принялся за писанину и строчил, строчил, строчил до тех пор, пока не пришло время возвращаться домой. Дома он любезно, как и велела ему фея, пригласил принцессу Алису отведать лососины, что она и сделала с большим удовольствием. Покончив с лососиной, она оставила, как и предсказала фея, на тарелке косточку, и когда король передал ей слова феи, принцесса Алиса с величайшей осторожностью вытерла её, поскоблила, а потом отполировала так, что она заблестела, словно перламутровая.

Ну а когда на следующее утро королева проснулась и совсем уже собралась встать, она вдруг вскричала:
– О горе! Горе! Ах, моя голова! Моя голова!

И упала в обморок.

Принцесса Алиса, которая в эту минуту как раз заглянула в спальню, чтобы справиться насчет завтрака, очень встревожилась, увидев свою высочайшую родительницу в таком состоянии, и позвонила Пегги (так звали лорда-камергера). Но, вспомнив, где стоит флакон с нюхательной солью, она вскарабкалась на стул и достала его сама. Потом она вскарабкалась на другой стул, стоявший возле высочайшего ложа, и поднесла флакон к носу королевы; потом спрыгнула со стула и принесла воды; потом снова взобралась на стул и намочила высочайшее чело – словом, когда лорд-камергер Пегги вошла, наконец, в спальню, ей осталось только сказать:
– Ах ты, моя умница! Я и сама не справилась бы с этим лучше!

Но самое худшее было ещё впереди. Да, впереди! Королева совсем разболелась и долгое время не вставала с постели. А принцесса Алиса усмиряла семнадцать юных принцев и принцесс, и одевала, и переодевала, и баюкала новорожденного, и кипятила чайник, и разогревала суп, и подметала пол, и давала королеве лекарство, и ухаживала за ней, и делала всё, что могла, и ей было так некогда, некогда, некогда – трудно себе даже представить, до чего ей было некогда. Дело в том, что слуг во дворце было немного, и на то имелось три причины: во-первых, у короля было худо с деньгами, во-вторых, ему всё никак не давали прибавку, и в-третьих, до получки было так далеко, что она казалась королю далёкой, словно крошечная звёздочка в небе.

Но где же была волшебная косточка в то утро, когда королева упала в обморок? Как где? В кармане у принцессы Алисы! Она совсем уже было вынула её, чтоб привести королеву в чувство, но передумала и принялась искать флакон с нюхательной солью.

Как только королева в то утро пришла в себя и задремала, принцесса Алиса бросилась наверх, чтобы поведать свою величайшую тайну герцогине, которая была её величайшей подругой. Правда, все считали её просто куклой, но на самом деле она была герцогиней, хотя, кроме принцессы, об этом никто и не знал.

Величайшая тайна касалась, конечно, волшебной косточки, о которой герцогиня была уже достаточно наслышана, – ведь принцесса всё-всё ей рассказывала. Опустившись на колени у кровати, на которой, широко открыв глаза, лежала герцогиня, как всегда, нарядно одетая и причёсанная, принцесса прошептала ей на ухо свою тайну.

Герцогиня улыбнулась и кивнула. Все, наверно, думали, что она не умеет кивать и улыбаться, но герцогиня частенько улыбалась и кивала, хотя никто, кроме принцессы, этого не видел.

А потом принцесса Алиса поспешила вниз к постели больной королевы. Во всё время болезни королевы она частенько там сидела, и каждый вечер вместе с ней сидел и король.

И каждый вечер король бросал на неё искоса взгляды, недоумевая, почему она не воспользуется волшебной косточкой.

Всякий раз, заметив его недовольный взгляд, принцесса бежала наверх, и снова шептала герцогине на ухо свою тайну.

– Они думают, – говорила она при этом, – что мы, дети, ничего не понимаем!

И герцогиня, хотя и была чрезвычайно светской дамой, подмигивала принцессе Алисе.

– Алиса! – сказал король как-то вечером, когда принцесса пришла пожелать ему спокойной ночи.

– Да, папочка?

– Что случилось с волшебной косточкой?

– Она у меня в кармане, папочка.

– Я думал, ты её потеряла.

– Нет, папочка!

– Или забыла про неё?

– Нет, папочка, не забыла.

Вот ведь какая история.

А потом как-то гнусный кусачий мопс-коротышка, что жил по соседству, бросился на одного из юных принцев, когда тот возвращался домой из школы, и напугал его до полусмерти. Принц так стучал в окно, что разбил стекло, порезал себе руку, и кровь стала капать, капать, капать наземь. Когда семнадцать других юных принцев и принцесс увидели, как она капает, капает, капает наземь, они тоже перепугались до полусмерти и стали так орать, что все семнадцать разом почернели от крика. Но принцесса Алиса ладошкой зажала – один за другим – все семнадцать орущих ртов и уговорила всех замолкнуть ради больной королевы. Потом она промыла рану пострадавшего принца прохладной водой под пристальным взглядом… дважды семнадцать – тридцать четыре… четыре пишем, три в уме… – тридцати четырёх глаз, и проверила, не осталось ли в ранке осколков – к счастью, их там не оказалось. А потом она сказала двум принцам, двум малышам-крепышам с толстыми ножками:
– Принесите-ка мне королевский мешок с ветошью, мне нужно кое-что распороть, раскроить, сметать и смекнуть.

Двое принцев-крепышей стащили с полки королевский мешок с ветошью и приволокли его к принцессе Алисе; та уселась на пол с огромными ножницами, иголкой и нитками и что-то распорола, раскроила, сметала и смекнула, как лучше сделать повязку. Она подвязала принцу руку, и повязка оказалась как раз той длины, какая требовалась. А когда всё было кончено, она подняла глаза и увидела короля, своего папеньку, который заглядывал в комнату.

– Алиса!

– Да, папочка?

– Ты что это тут делала?

– Порола, кроила, сметывала.

– А где же волшебная косточка?

– В кармане, папочка!

– Я думал, ты её потеряла.

– Нет, папочка!

– Или забыла про неё?

– Нет, папочка, не забыла.

После этого она побежала наверх к герцогине и рассказала ей о том, что случилось, и герцогиня встряхнула льняными кудряшками и улыбнулась розовыми губами.

Вот так оно всё и шло!

А потом как-то самый младший из принцев взял и завалился под камин. Прямо под каминную решетку. Остальные семнадцать юных принцев и принцесс давно уже привыкли к тому, что они вечно падают то в камин, то с лестницы, то под лестницу, ну а малыш ещё не привык, и рожица у него вся вспухла, а под глазом вскочил синяк. Как это он, бедняжка, умудрился завалиться под камин? Да просто скатился с колен у принцессы Алисы! А как это она его не удержала? Да у неё руки были заняты – она сидела в кухне у огня и чистила репу к обеду, да ещё кухаркин фартук – такой огромный! – опутал её с ног до головы. А почему она чистила репу? Да потому, что как раз в это утро королевская кухарка сбежала из дворца вместе со своим возлюбленным, высоченным и вечно пьяным солдатом.

Семнадцать юных принцев и принцесс, которые всегда рады были пореветь, только дай им повод, зарыдали и заорали в голос. Но принцесса Алиса, хоть и сама не смогла поначалу удержаться от слез, быстро взяла себя в руки, вспомнив про больную королеву (та уже шла на поправку, и её нельзя было волновать), и кротко сказала:
– А ну, заткните глотки, мерзкие вы мартышки! Сейчас же перестаньте орать! Дайте мне осмотреть малыша!

Осмотрев малыша, она убедилась, что он ничего себе не сломал, приложила холодный утюг к синяку, приголубила его, и он уснул спокойным сном у неё на руках. И тогда она сказала семнадцати юным принцам и принцессам:
– Не хочется мне спускать его с рук – вдруг он проснется и снова расплачется. Знаете что? Вы будете у меня поварятами!

Услышав это, все семнадцать юных принцев и принцесс запрыгали от радости и принялись мастерить себе поварские колпаки из старых газет. Одному она дала соль, другому – крупу, третьему – петрушку и сельдерюшку, четвёртому – репу, пятому – морковку, шестому – лук, и все они превратились в поварят и занялись делом. А принцесса Алиса сидела среди всей этой кутерьмы с малышом на руках.

Наконец, обед был готов, и малыш проснулся с ангельской улыбкой на устах и был доверен самой тихой из юных принцесс, а Алиса стала разливать суп, предварительно загнав остальных юных принцев и принцесс в самый дальний угол, чтобы как-нибудь ненароком – вечно они лезут под руку! – не брызнуть на них кипящим супом. Оказавшись в тарелках, суп так заблагоухал, словно в кухне вдруг расцвела тысяча фиалок (разумеется, съедобных!), и все захлопали в ладоши. Даже малыш захлопал в ладоши, несмотря на свою распухшую мордочку, и выглядел он при этом так забавно, что все семнадцать юных принцев и принцесс прямо покатились со смеху. На что принцесса Алиса сказала:
– Смейтесь себе на здоровье! После обеда мы устроим ему мягкое гнёздышко на полу – пусть посмотрит на танец семнадцати поварят.

Семнадцать юных принцев и принцесс ещё пуще обрадовались и живо съели весь суп, и вымыли все тарелки, и убрали со стола, и сдвинули стол в угол. И тогда все они в своих поварских колпаках проплясали перед принцессой Алисой в её огромном фартуке танец семнадцати поварят перед сияющим малышом, который забыл и про синяк, и про боль, и тихо мурлыкал от счастья.

Тут принцесса Алиса снова заметила своего папеньку, короля Уоткинса I. Он стоял на пороге и заглядывал в кухню.

– Что это ты тут делаешь, Алиса?

– Варю и жарю, папочка.

– А еще что ты делала, Алиса?

– Веселила малышей, папочка.

– А где волшебная косточка, Алиса?

– У меня в кармане, папочка.

– Может, ты её потеряла?

– О нет, папочка!

– Или забыла про неё?

– Как можно, папочка!

Тут король сел к столу, уронил голову на руки и так тяжело вздохнул, что все семнадцать юных принцев и принцесс на цыпочках выскользнули из кухни, оставив его наедине с Алисой и улыбающимся малышом.

– Что-нибудь случилось, папочка?

– Я вконец обнищал, дитя моё.

– У тебя совсем нет денег?

– Ни гроша, дитя моё.

– Разве нельзя их достать?

– Никак, дитя моё, – сказал король. – Я старался изо всех сил, я испробовал все средства, и всё напрасно!

Услышав эти слова, принцесса Алиса сунула руку в карман, где хранилась волшебная косточка.

– Папочка, – сказала она, – если мы старались изо всех сил и испробовали все средства, значит, мы сделали всё, что могли?

– Безусловно, Алисочка!

– Если мы сделали всё, что могли, и ничего у нас не вышло, значит, пришло время просить помощи у других!

Это и была та самая тайна, которую принцесса Алиса открыла сама, поразмыслив как следует над словами доброй феи Грандмарины. О ней-то она и шепталась так часто с герцогиней, своей прелестной светской подругой.

Тут Алиса вынула из кармана волшебную косточку, поцеловала её и сказала:
– Хочу, чтоб сегодня же выдали жалованье!

И тут же королевское жалованье посыпалось из каминной трубы прямо на пол!

Но это еще не всё! Далеко не всё! То есть прямо-таки совсем не всё! Потому что вслед за жалованьем появилась добрая фея Грандмарина. Она сидела в карете, запряженной четверкой… нет, не лошадей, а павлинов, а на запятках стоял Маринадный мальчишка, разодетый в пух и прах, в треуголке, напудренном парике, в розовых шёлковых чулках, с жезлом и букетом в руках. Маринадный мальчишка спрыгнул на землю, снял шляпу и с необычайной учтивостью (он изменился до неузнаваемости – вот что значит волшебство!) высадил добрую фею Грандмарину из кареты. Фея же совсем не изменилась – на ней было всё то же платье из переливчатого шёлка (самого высокого качества), благоухающее сухой лавандой, только в руках она держала усыпанный драгоценностями веер.

– Алиса, душечка, – сказала фея с очаровательной улыбкой, – здравствуй! Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. Поцелуй же меня!

Принцесса Алиса обняла её. А потом Грандмарина повернулась к королю и довольно строго спросила;

– А вы как себя ведёте? Хорошо? Вы ведь король!

Король выразил надежду, что фея не ошиблась.

– Надеюсь, теперь-то вы понимаете, почему моя милая Алисочка (тут фея поцеловала принцессу) не прибегла к помощи волшебной косточки раньше?

Король смиренно поклонился.

– То-то! А раньше не понимали?

Король поклонился ещё смиреннее.

– Больше вам ничего объяснять не надо?

– Нет,– смущённо проговорил король.

– То-то! – сказала фея и пожелала ему счастья.

Тут фея взмахнула веером, и в кухню вошла королева в великолепнейшем наряде, а за ней все семнадцать юных принцев и принцесс, одетые с головы до ног во всё новое,– и всё им точно впору, и ничуть не мало, и в швах большие запасы, чтобы выпустить, когда они подрастут. Тут фея легонько ударила веером принцессу Алису, и огромный фартук внезапно исчез – под ним оказался подвенечный наряд неописуемой красоты, а на голове у Алисы появился венок с серебристой вуалью.

А потом кухонный стол на глазах у всей компании превратился в прекраснейший зеркальный шкаф розового дерева с зеркалом, а когда принцесса Алиса открыла его, то увидела внутри множество платьев – и все её размера! А в кухню вбежал малыш,– а ведь вчера он ещё и ходить не умел! – и синяка у него как не бывало! Тут Грандмарина попросила, чтобы её представили герцогине, и когда герцогиню доставили вниз, они обменялись множеством любезностей.

Фея и герцогиня пошептались, после чего фея громко сказала:
– А я-то думала, что она вам об этом сказала!

И, повернувшись к королю и королеве, Грандмарина прибавила:
– Мы едем на поиски принца Кое-кто! Просим почтить нас своим присутствием через полчаса.

Грандмарина вместе с принцессой Алисой села в карету, а Маринадный мальчишка подсадил герцогиню, которая устроилась на противоположном сиденье, поднял ступеньку, вскочил на запятки, павлины полетели, а хвосты их полетели за ними.

Принц Кое-кто сидел в одиночестве и ел постный сахар, ожидая, когда ему исполнится девяносто лет. Увидев, что в окно влетели павлины, запряженные в карету, он тут же понял, что сейчас случится что-то необыкновенное.

– Принц, – сказала Грандмарина, – я привезла вам невесту.

Едва фея выговорила эти слова, как принц Кое-кто изменился в лице, куртка и плисовые штаны у него превратились в бархатный наряд персикового цвета, волосы завились в кудри, а в окно влетела шляпа с пером и плюхнулась прямо ему на голову. По приглашению феи он сел в карету и возобновил своё знакомство с герцогиней, с которой он уже и раньше встречался.

На свадьбе присутствовали все друзья и родные принца, и все друзья и родные принцессы Алисы, и семнадцать юных принцев и принцесс, и малыш, и целая толпа соседей. Всё было как в сказке! Подружкой невесты была герцогиня – её посадили повыше, чтобы ей всё было видно. А потом Грандмарина устроила роскошный пир в честь новобрачных, на котором еды и питья было сверх всякой меры. Свадебный пирог был весь разукрашен белыми шёлковыми лентами, серебряной фольгой и белыми лилиями, а в окружности у него было сорок два ярда.

После того, как Грандмарина подняла тост за здоровье юной четы, а принц Кое-кто произнёс речь, и все прокричали «гип-гип-ура!», Грандмарина объявила королю и королеве, что жалованье теперь будут платить вдвое чаще, а в високосный год – даже втрое. Потом, повернувшись к принцу Кое-кто и Алисе, она сказала:
– Мои дорогие, у вас будет тридцать пять детей, семнадцать мальчиков и восемнадцать девочек, и все они будут красивыми и послушными. Волосы у них у всех будут виться сами. Кори у них никогда не будет, а коклюшем они переболеют ещё до рождения.

Услышав эти радостные вести, все снова прокричали «гип-гип-ура!».

– Остается только, – сказала Грандмарина в заключение, – покончить с волшебной косточкой.

И она взяла косточку из рук принцессы Алисы, и та тут же полетела прямо в глотку гнусному, кусачему коротышке-мопсу. Мопс подавился и скончался в страшных конвульсиях.

Бабочка 

Бабочка резная
На краю листа
Думает, вздыхая:
«Чудные места.
Тишина такая,
Просто благодать.
Прямо и не знаю…
Жалко улетать».

Самолет

Самолёт – смешная птица.
Он на ветку не садится.
Только гул на целый свет.
Крылья есть, а перьев нет.

Зуб

А вчера средь бела дня
Зуб качнулся у меня.
Я на миг похолодел
И опять его поддел,
А потом подставил стул,
Сел и пальцем зуб качнул,
Самым замечательным
Пальцем указательным.
Зуб качается, ура!
Впрочем, это не игра.
Начинаю жизнь другую,
Не читаю, не рисую,
На звонки не отвечаю.
Страшно занят. Зуб качаю.

* * *

Это старое кино
Называется «Давно».
Там медведь с подносом в лапах,
Тёти в бантах,
Дяди в шляпах.
Там в полях пыхтит кастрюля,
Пар над нею как вопрос.
И её моя бабуля
Называет паровоз.

Эхо

От забора до столба –
Преогромная труба.
Там темно и там вода.
Очень хочется туда,
Потому что там, во тьме
(Рассказал товарищ мне),
Если громко закричать,
Будет эхо отвечать.
Эхо правду говорит,
Что ни скажешь, повторит
Многократно, аккуратно
И не спорит.
Так приятно!

* * *

Что за музыка была?
Это музыка – пчела.
Ей до нас какое дело!?
Побыла и улетела.
На пригорке за рекой
Белый улей – дом такой.
И над ним, едва светает,
Нежно музыка играет.
Мишка сядет и взгрустнёт:
Эта музыка – про мёд.

Лес

Лес мотает головой,
Он сегодня сам не свой.
У него весь день зевота,
У него болит чего-то.
Голос тихий и дрожит.
У ежа угрюмый вид.
Гриб косится из-за пня.
Может, всё из-за меня?
На тропинке утром я
Раздавила муравья.

На закате

Солнце зá гору садится…
Нет, начало не годится.
Кто поверит в этот стих?
Гор-то нету никаких.
Есть деревня, есть квартира.
Двор. Качели.
Тётя Ира
Долго вешает бельё.
Пусть садится за неё
(Тётя Ира – как гора)
Солнце — спать.
И мне пора.

* * *

Вот тебе четыре слова:
Молоко. Рога. Корова.
Говоришь, что только три?
Ты внимательней смотри.
Посчитай рога сперва.
Не один, а целых два!

Был у меня друг, Володя Еременко. Я знал его как замечательного поэта и переводчика. Мы с ним познакомились в конце семидесятых годов (уже прошлого века) в стенах Литературного института. Он был молодым и красивым… Таким и остался в своих стихах, глубоких и нежных, очень точно выражающих его самого – увлекающегося, порывистого, жадного до жизни во всех её проявлениях.
К сожалению, жизнь оказалась к нему более суровой, чем он к ней.
Володя успел издать два своих поэтических сборника, а среди переводов были стихи грузинских поэтов, стихи знаменитого польского поэта Чеслава Милоша, калмыцкий эпос «Джангр»… С тех пор прошло двенадцать лет, но лишь недавно я узнал, что у моего друга в архивах хранились произведения, адресованные юному читателю.

Я люблю утро первого сентября. Когда приходит пора идти в школу. Мама с папой всегда осыпают меня подарками. В этот раз они купили мне фонарик и торжественно преподнесли со словами, что ученье – это свет! Папа также вручил набор юного слесаря и сказал такую фразу, что труд сделал из обезьяны человека.

Ещё папа купил мне хорошего Шварценеггера – его портрет, где он с одним выпученным глазом.

– Кумиры есть кумиры, – сказал папа, – надо же курить им фимиам.

А мама – ботинки остроносые, тряпичные, в каких только ходят толстые тети. Я надел, а они оказались пришиты друг к другу суровой ниткой. Папа разрезал нитку ножницами и сказал:

– Ну, широким шагом в пятый класс!

Тут вдруг выяснилось, что мама не удлинила мне школьные брюки. И за минуту до выхода я стоял у двери, как говорится, в «брючках дудочкой и по колено». Плюс ослепительно белая рубашка с жёлтым пятном на груди. Это мой родной двоюродный брат Рома вечно всё испакостит, а потом мне даёт.

Носки у меня полосатые, как у клоуна, хотя мой любимый цвет серый, чёрный и коричневый.

– Чёрт, что ж это несчастья все меня преследуют? – говорю я.

– Да ладно тебе, – говорит папа, – на одежду внимание обращать! Не мужское это дело.

И дал мне букет увядших георгинов – он их заблаговременно приобрёл поза-позавчера. И как раз сегодня они завяли.

– Ну и ну, – говорю, – у тебя, пап, я вижу, нервов нету. Оказался бы на моём месте.

– Нет, – сказал папа, – не хочу я на твоем месте, не хочу быть десятилетним. Подрастал-подрастал…

Один Кит меня понимает. Он, конечно, отправился вместе с нами.

У подъезда нас ждал Рубен. Его папа Армен вообще не купил никакого букета, поэтому Рубен нёс в подарок учителю чучело ежа.

– Он жил-жил,– решил объясниться Рубен, чтоб никто не подумал, что это он его укокошил, – жил-жил, а потом состарился и умер. Своей смертью.

– Ну, Рубен, – говорит моя мама, – замолчи, не терзай нам сердце.

А Кит страшно разволновался, увидев ежа. Он, наверное, подумал, что ёж – это кошка. Он всех кошек гоняет, охотится. Наверное, думает, что это соболи или хорьки.

Рубен говорит:
– Андрюха! У тебя ботинки, как у Ломоносова. Ломоносов идёт в школу учиться.

У Рубена хорошо с ботинками, его мама любит ходить в обувной магазин. А моя мама не любит. Она говорит:
– Я не создана для того, чтобы ходить в обувной магазин.

– А для чего же ты создана? – спрашиваем мы с папой.

– А ни для чего! – отвечает она. – Меня ни для чего невозможно приспособить.

Идём. Тучи разогнало, солнце золотое, небо синее-синее. Как я люблю праздник Первого сентября! На школьном дворе играет весёлая музыка – так дух поднимает! Старые лысые десятиклассники жмут друг другу руки. Все наши в сборе – Вадик Хруль, Сеня – узенькие, глазки, Фалилеев, который в любую непогоду ходит без шапки в расстегнутой куртке. И никто ему не скажет:
– Запахни куртку, Фалилей!

Все очень раздались вширь, вымахали. Жаль, нас не видит наш учитель по физкультуре. Это был настоящий учитель. Он так многому нас научил. От него мы узнали, что лучший в мире запах – это запах спортзала. А самая лучшая радость – это радость мышечная. Самая большая мечта у него была – пройти вместе с классом по Красной площади: все с лентами, флагами, обручами, впереди он в широких белых штанах, в майке, а на груди написано «Динамо», и его воспитанники сзади идут. В этом году он бросил школу и ушел в разбойники.

Остальные наши любимые учителя все в сборе.

Трудовик Витя Паничкин в чёрном костюме. Рукава прикрывают его мозолистые кисти рук. Он всю жизнь полирует указки. Сам и вытачивает, и обтачивает, и шлифует. О его жизни мы знаем очень мало. Знаем только одно: когда Вите проверили ультразвуком сердце, у него сердце оказалось, как высохший лимон.

Виталий Павлович по русскому и литературе. Учитель, что называется, от бога, весь в чёрных волосиках с головы до пят. Возит нас каждый год на экскурсию на Лобное место. Чтобы мы знали и любили историю нашей страны.

Что это там за маленькая клетчатая тётечка? А, это англичанка!

– Уйдите с собакой! – кричит она моей маме с Китом. – Дети и собака – вещи несовместные! Как гений и злодейство!

Она добрая, но строгая, и очень некультурная. «The table, the table», а сама в носу ковыряет. Весь нос искрутила. А все на неё серьёзно смотрят. И в кабинете английском всегда чем-то пахнет – то ли кислым арбузом, то ли тухлым помидором. Невозможно сидеть! А она окно не открывает, хотя на улице теплынь…

Люблю праздник Первого сентября! Море цветов, чучело ежа… Приветственные речи!

– Дорогие дети! Пусть школа будет для нас родным домом.

– Дорогие родители! Ваши дети в надежных руках!

– Дорогие первоклассники! Сейчас звонок зальется, смолкнут голоса, и у вас, малыши, начнется жизни новая полоса!

– Дорогие взрослые! Вы знаете, какое сейчас напряжение с вещами! Могут войти посторонние и украсть вещи ваших детей.

– Счастья вам, дорогие друзья!

– Хорошо, да? – спрашивает у меня папа.

– Очень хорошо,– говорю я ему.

– Но вообще-то ты рад, – говорит он, – что мы тебя родили?

– Конечно, – отвечаю, – я вам так за это благодарен.

– Не стоит благодарности, – великодушно говорит папа.

И тут я не выдержал и заплакал.

– Ты что? – все меня стали спрашивать. – Чего ты???

А я плакал то, что кончилось лето.

Дорогой читатель! Тебя, наверное, давно мучает вопрос: ну что за тип – этот самый Кукумбер? Откуда он взялся и куда путь держит? Кто его выдумал? Сегодня мы решили открыть тебе нашу БОЛЬШУЮ тайну.

Слово «Кукумбер», как ты и сам наверняка знаешь, означает «Огурец» по-английски и по-французски (именно поэтому Кукумбер, который расхаживает, распевает или разглагольствует на обложке журнала, всегда такой зеленый и порой пупырчатый). А вот чего ты не знал: кроме того, Кукумбер – еще имя персонажа стихотворения Пола Уэста.

Если честно, Пол Уэст назвал его Cumberbunce. Слово не имеет точного перевода, в нем есть кусок слова огурец «кьюкамбер», и слово «банс», что переводится как «выгода». Для человека, привыкшего чаще говорить по-русски, чем по-английски, слово «кукумбер» роднее и приятнее для слуха, чем «камбербанс».

Когда его произносишь – КУ-КУМ-БЕР, из него, как из леса, выглядывает кукушка со своим «ку-ку», которое мы так надеемся и в то же время боимся услышать. В нем звучит и задиристое лукавство другого «ку-ку» – когда с нами играют в прятки. И все это каким-то неведомым образом помогает передать разные оттенки в характере этого персонажа, отношение к которому меняется у главного героя на протяжении всего стихотворения.

Дина Крупская

Пол Уэст

Кукумбер

Перевод Дины Крупской

Сияли в море облака.
Молчали камни средь песка.
Среди камней молчал песок.
Я был как парус одинок.
Я шел по скользкому пути,
где только камни на пути,
где только камни да куски
ракушек, битых на куски.
А камни – что, им плыть да плыть,
нет чтобы сесть поговорить.

Вдруг вижу – что-то голубеет
и серо-буро-зеленеет.
Оно прозрачное, как сок,
не крокодил, и не носок,
не черпачок, не лом, не гусь…
Сказать точнее не берусь:
я как-то сразу сбился с толку,
весь потерялся, как иголка.
Спросите: может, это кот?
Отвечу: ростом – точно кот.

А может, меньше соловья?
И тоже «да» отвечу я:
да, соловьиного крыла
чуть меньше он… оно… была…
Оно спросило осторожно:
«Могу я петь, сэр, если можно?»
И в этот миг я понял, понял:
КУКУМБЕР – вот же кто такой он!
Я вижу, вы удивлены:
мол, романтические сны,

и как ты имя разгадал…
Но я же видел, я же знал,
что это не папье-маше,
не ластик на карандаше,
не зонт от солнца, не сырок,
и не на память узелок,
и не косяк холодных скумбрий…
Так кто же, если не Кукумбер?
Он был печален, утомлен…
Да что там, чуть не таял он!

Его хотелось защищать
и чем-то вкусным угощать,
и ручку жать… Но вижу вдруг:
Ах, Боже мой! Ведь он без рук!
И сердце дрогнуло и сжалось…
Он просит спеть – какая малость!!
Я горячился, словно плюшка,
шепча в бледнеющее ушко:
«Зверушка, детка! Милый мой!
Ты пой, Кукумбер!! Громче пой!!!»

Он кинул в море долгий взгляд,
вздохнул пятнадцать раз подряд,
головку милую нагнул,
и жутко, хрипло затянул:
«О, я бы спел, что в море влажно,
а в небе рыбья чешуя,
что две медузы… нет, неважно,
я тут забыл… но помню я,
как было жалко мне, что волны
кипят, бедняжки, на плите,

когда горшочки ими полны…
Ах нет, не то, не так, не те.
А те, что в море, так наклонны,
что можно вниз по ним скатиться,
и лодка вверх взлетает, словно
большая парусная птица.
Я спел бы, как в песке фасоль
я находил и нёс жене.
Но ни ДО-РЕ, ни ЛЯ-ФА-СОЛЬ,
увы, не удавались мне.

Я петь пытался – и не мог.
О том, как молод осьминог,
о трех китах, и всё такое –
не спеть мне! Горе-то какое!»
Но я словам его внимал,
и ни-че-го не понимал.
– Кукумбер! – я вскричал. – Прости,
ты на моём зачем пути,
зачем спросил нельзя ли спеть,
когда не можешь вовсе петь?»

Глядит Кукумбер мне в глаза,
а там уже стоит слеза
обиды, злой, как бигуди.
Он повернулся, чтоб уйти,
и вдруг сказал почти без сил:
«Я разрешенья не просил,
себя вы сами обманули.
Я задал вам вопрос «Могу ли?»
Да, сэр, не «Можно», а «Могу».
Я знал и сам, что не могу,

но все ж хотел для подтвержденья
услышать, сэр, и ваше мненье…»
Он изможденно улыбнулся,
и вдруг руки моей коснулся:
«Я и не знал, что людям сложно
«могу ли» отличить от «можно».
Прощайте, сэр, дела…»
– Де-ла-а…–
врала соседняя скала.
Он весь исчез, и только эхо

мне донесло обрывки смеха:
«Пишите летом на снегу-у-у
два слова:
«МОЖНО» и «МОГУ»!!»

ОРГАНИЗАЦИИ ОБЪЕДИНЁННЫХ НАЦИЙ, ОБЩЕСТВУ ЗАЩИТЫ РЕДКИХ И ИСЧЕЗАЮЩИХ ВИДОВ,
GREENPEACE

Просим принять нашу петицию как можно более серьёзно.

Мы не хуже вас понимаем абсурдность сложившейся ситуации.

Мы вымираем. Против нас идёт война на уничтожение, геноцид, молчаливо одобренный общественностью.

Нас расстреливают, режут, бьют, жгут, мочат кислотами, давят, травят, взрывают, предают дезинтеграции и аннигиляции (и это далеко не полный список). Мы беззащитны перед лицом нависшей над нами угрозы. И теперь у нас не остаётся ничего другого, кроме как просить о помощи вас. С ростом технического прогресса пугающе быстро выросло число желающих выместить на нас злобу, тоску, скуку. Нас убивают просто от безделья!

С вашего молчаливого согласия подростки становятся убийцами.

Говорят, что мы отвратительны, говорят, что мы рождаемся только для того, чтобы быть уничтоженным. А то, что мы агрессивно настроены по отношению к человеку? Каин всё сделал задолго до нас. Мы должны как-то защищаться. Тем более что такими нас сделали вы, ввели схему поведения «сообразно условиям».

Вы ни когда не поймёте того ужаса, той кошмарной несправедливости, какую ты чувствуешь, понимая, что на тебя смотрят, как на ходячую экспу!.. (дальше неразборчиво)

…Помогите нам! Больше нам обратиться не к кому.

В то время, когда вы читаете этот текст, погибают миллиарды наших собратьев. Подумайте об этом!

Не ввязывайте нас в ваши войны!

Подписано миллиардами подписей, в основном не совсем разборчивых,
вот малая толика того, что можно было разобрать,
далее по классификациям:

Демоны, Зомби,

Скелеты, Мумии,

Духи,..

Звери, Мутанты,

Драконы, Змеи,

Ящеры,

Роботы, Растения,

Предметы быта,

Прочие потусторонние,

Прочие млекопитающие и яйцекладущие,

Прочие рептилии,

Прочие инопланетяне,

И т.д.

Песенка о времени

Я всё время мечтаю о том,
Что однажды наступит «потом»,
И шарманка поёт за окном
Про волшебное это «потом».

Всё хорошее будет потом,
И удача, конечно, при том,
И в таинственном этом «потом»
Обернётся печаль пустяком.

А сегодняшний полдень угас,
И опять я забыла о том,
Что совсем не приходит «потом»,
А всё время бывает «сейчас».
 

Красный шар

На ниточке воздушной,
Как маленький пожар,
Летит такой послушный
По небу красный шар.

По синему раздолью,
По белым облакам.
Он легче ветра в поле,
Быстрее телеграмм.

Могла его оставить,
Держать в своём углу,
Но веселей отправить
Куда-то, как стрелу.

Какой земли коснется?
Какой увидит свет?
Он, может быть, вернётся,
А может быть, и нет!

Хорошо или плохо?

Хорошо бы люди
Никогда не мылись!
Никогда бы в первом
Классе не учились!
Никогда не ели,
Никогда не спали!
Интересно:
Кем бы
эти люди стали?

Размышление

«Завтра» будет праздник,
«Завтра» что-то купят.
Почему сегодня
«Завтра» не наступит?
Где они хранятся,
Дни и вечера?
Почему к нам больше
Не придёт «вчера»?

Первое выступление

Стою на сцене.
Зал затих.
А я молчу! –
Не вспомнить стих!
Стою
И думаю о том,
Сейчас реветь
Или потом.

Я стоял в подъезде и смотрел на дождь. Дождь лил уже второй или третий день. Мама не пускала меня гулять. Тогда я пообещал ей, что буду стоять в подъезде, а на улицу не пойду.

– Нет, ну ты можешь, конечно, надеть капюшон, резиновые сапоги и постоять на улице пять минут! – недовольно сказала мама, отпуская меня. – Но вряд ли ты захочешь! Льёт как из ведра…

Я послушно напялил капюшон, резиновые сапоги и даже взял зонтик. Но стоять в таком виде на улице мне совершенно не хотелось. Гораздо интереснее было наблюдать за дождём из подъезда. На улице дождь был холодный, мокрый и противный. А здесь, в подъезде – шумный, большой, весёлый. Только его было плохо видно. Я всё время приоткрывал дверь – не настежь, а так, наполовину, и смотрел на дождь, придерживая дверь одной рукой или одной ногой. Вошёл дядя Паша со второго этажа.

– Ты чего тут делаешь? – спросил он, отряхиваясь и удивляясь.

– На дождь смотрю, – сказал я, опять приоткрывая дверь наполовину.

Дядя Паша стал смотреть вместе со мной. Он закурил и задумался. Вошла Ольга Алексеевна, участковый врач.

– Вы что, ключ от квартиры забыли? Идёмте ко мне! – взволнованно обратилась она к дяде Паше, который курил и стряхивал пепел – туда, на улицу.

– Да… Нет, мы просто на дождь тут смотрим, с Лёвой! – подумав пару секунд, твёрдо отказался дядя Паша.

– Можно я с вами? – кокетливо спросила Ольга Алексеевна. Мы с дядей Пашей пожали плечами – мол, пожалуйста, подъезд общий. Ольга Алексеевна прислонилась к батарее и стала смотреть – то на дождь, то на дядю Пашу. Я пытался сосредоточиться. Эти двое, конечно, мне немного мешали – но с другой стороны, и дождь стал как-то повеселее. Он падал отвесно, как скала, в воздухе стояла мокрая пыль, и жёлтые листья превращались в текучую жёлтую труху, и текли потоком куда-то прочь.

– Просто кошмар! – вздохнула Ольга Алексеевна. – Столько больных! Все сморкаются, чихают! Тихий ужас!

– Ну почему же кошмар… – сказал дядя Паша. – Просто осень. – И зачем-то повторил: – Просто осень, и всё тут. Ну, мне пора.

Он выбросил сигарету, вежливо поклонился нам с Ольгой Алексеевной и медленными шагами поднялся на второй этаж.

– Просто осень, – повторила Ольга Алексеевна. – Простудишься! Хотя бы дверь закрой… Дует.

– Я на дождь смотрю, – повторил я. – Вы что, мне не верите?

– Верю-верю! – сказала Ольга Алексеевна и ещё раз заглянула туда, где второй или третий день падал бесконечный дождь. В подъезде было сумрачно, сыро и уютно. Вошел Серёгин папа, шофёр.

– Вы что тут делаете? – спросил он. – Зачем дверь держите? Случилось что-то? Скорую помощь ждете?

– Нет-нет! – сказал Ольга Алексеевна. – Мы на дождь смотрим!

– Чего-чего? – не понял Серёгин папа. – А… Гуляете?

– Смотрим! – сказала Ольга Алексеевна.

Серёгин папа тоже стал смотреть.

– Да… – сказал неопределенно. – Стихия!

Тут спустилась моя мама, в тапочках и в халате.

– Лёва! – строго сказала она. – Ты сказал: пять минут.

– Сейчас-сейчас – виновато откликнулась Ольга Алексеевна. – Тут дождь. Мы просто смотрим. Как он идёт…

– А как он идёт? – удивилась моя мама. И тоже стала смотреть, подойдя к нам поближе.

Тут с последнего этажа спустился студент. Никто не знал, как его зовут, потому что он переехал недавно.

Студент решительно направился к двери.

– Вы куда? – с ужасом спросили все мы.

– Я туда! – сказал он и захлопнул за собой дверь. И исчез в дожде.

– Ну ладно! – сказала моя мама. – Погуляли, и хватит.

– Ой, мне тоже пора! – спохватилась Ольга Алексеевна.

А Серегин папа просто молча затопал наверх.

Но я открыл дверь и снова стал смотреть на дождь. За это время он изменился. Потемнел. Или позеленел?

Это люди включили фонари.

– Я ещё посмотрю! – прошептал я. – А вы идите…

– Может, ему стул принести? – посоветовалась с мамой Ольга Алексеевна.

– Может, ему подзатыльник дать? – ответила мама. – Сколько можно моё терпение испытывать? Ну, нельзя сейчас гулять, русским языком же сказала…

– Да ладно, пусть смотрит… Всё-таки свежий воздух… – попросила вместо меня Ольга Алексеевна.

И я опять остался один. Вместе с дождём. Он как-то облегченно вздохнул и постепенно стал уменьшаться. А потом совсем уменьшился. Я натянул капюшон и вышел на улицу. Стемнело почти совсем – зажглись окна в нашем доме. Но дождя не было.

– Спасибо! – сказал я. Гулять мне оставалось, наверное, минуты две.

– Пожалуйста! – вздохнул дождь.

И под фонарем пробежала кошка. Быстрая, как ж

Перевод Михаила Матвеева

Где же ночь? – где же день?
Где же свет? – где же тень?
Где же утро и полдень? – закат и восход?
Где клочок синевы?
Где ступаете вы?
Где же верх? – где же низ? – где вдали поворот?
Где пути впереди?
Где же месяц блуждает, попробуй найди!
Где же шпили церквей?
Где же лица знакомых и близких людей?
Где же бодрость, здоровье, уют и тепло?
Где нам скрыться от вечных простуд и подагр?
Где же пчелы? где птицы? – В ответ, как назло,
Только зубы стучат: г….г….г….г….-дека-брррррррр!

Мой городок

Прибыли гости столичные,
солнце им, что ли, не впрок?
Что же с таким безразличием
смотрят на мой городок?

Что же они не влюбляются
в улочек скромный уют?
Только на пляже валяются,
яблоки-груши жуют.

Всё я им честно показывал –
фабрику, школу, причал.
То, что люблю, не навязывал –
словно подарок, вручал.

Днепр, точно олово, плавился,
катер в затоне пыхтел…
Город гостям не понравился –
видимо, не захотел.

Действия с дробями

Три с половиною овечки
и восемь сотых пастуха
однажды встретили у речки
четыре пятых петуха.

А у доски, в штанишках мятых,
пока визжал от смеха класс,
стоял один и ноль десятых,
и слёзы капали из глаз…

(из книги «Отцовская дача»)

Забору вокруг отцовской дачи давно исполнилось пятьдесят лет. А он всё ещё стоит. Выйдя на крыльцо, я привычно удивляюсь этому обстоятельству. Треть с лишним гектара обегает одним махом старый забор – и лесом идёт, и лужайкой, и малинником.

Крапива его снизу оплетает, яблони налегают сверху тяжёлыми ветвями, а он всё идёт и идёт. Идти нелегко, то навозная куча привалится жарким брюхом, то соседские брёвна напрут крутыми боками. Забор всё терпит – стоит, идёт, протискивается вперёд…

Поспешает он, однако, тоже с оглядкой – здесь на длинное полено обопрётся, там за дерево палкой с гвоздём на конце удержится. Но одолевает-таки отведённые ему судьбой треть гектара! На подгибающихся от дряхлости столбах, роняя истлевающие на ходу доски, тянется вперёд старый отцовский забор. И я иду вслед за ним, поднимаю и приколачиваю на место упавшие доски. Прилаживаю их друг к другу на глазок, как придётся – всё равно скоро новый ставить.

В углу забор разворачивается и с неожиданной прытью устремляется в короткий проулок. Из тенистого полумрака выползает к свету, свежему ветерку. Здесь он некоторое время отдыхает: обогревает старые кости, любуется перепархивающими проулок птицами, слушает, что говорят соседи у калитки. И я кладу молоток на землю, вынимаю изо рта гвозди и приваливаюсь к нему спиной.

Хорошо сидеть вот так, бок о бок с тёплым отцовским забором! Неожиданно в проулок всовывает зад грузовик, доверху гружённый тёсом. Трёхметровые толстые теснины с грохотом валятся на землю. Забор тихонько подрагивает от громкого звука падающего дерева. Уезжает машина, и забор успокаивается. На этот раз не к нам, наверное, – думает он про себя. Хотя о чём может думать обыкновенный дощатый забор – пусть и старый, и поставленный отцовскими руками?

Обтекая сияющие желтизной доски, забор неторопливо следует по проулку дальше.

А я ещё некоторое время смотрю ему вслед.

Мы с Юркой были одногодки, и в год, о котором я пишу, нам было лет по пять. Только Юрка был чуть пониже и чуть потолще меня. Он приходил, и мы с ним носились сломя голову по комнатам, дрались подушками, стреляли друг в друга из пистолетов, но чаще всего играли в прятки. Мы прятались в шкафы, под кровати, за пальто на вешалке, за валиками на диване и вообще во всяких укромных уголках наших комнат, мешая взрослым и приводя в беспорядок всё вокруг. Но нам не мешали, считая, что лучше Юрка, чем хулиганы-мальчишки со двора.

У Юрки был лишь один недостаток, на который мои домашние, по-моему, не обратили внимания. У Юрки был тик. Он каждую минуту резко моргал и подёргивал щеками. При этом нос его на какое-то мгновенье странно сморщивался, приподнимался, так что становились видны ноздри, похожие на две тёмные пещеры. Удивительно, но мне это почему-то показалось интересным. Настолько интересным, что спустя какое-то время я, подражая Юрке, тоже принялся при разговоре дико моргать, дёргать щеками и кривить носом. Но прошло не меньше недели, прежде чем бабушка обратила на это внимание.

– Ты что, нервничаешь? – спросила она, и в голосе её был лёгкий испуг. – Уж не заболел ли ты?

– Всё в порядке! – ответил я. – Ерунда! Не обращай внимания! И в ту же секунду словно нарочно вновь моргнул и дёрнул носом.

Бабушка вздохнула и отошла. Видно, и в правду подумала, что я нарочно.

Вскоре я всерьёз заболел, поэтому на такую мелочь, как мои моргания, родители просто махнули рукой. Было не до того. Но от этой дурацкой и неприятной привычки я ещё долго, наверно, класса до четвёртого, не мог избавиться, хотя тогда мне уже очень этого хотелось. Особенно я гримасничал, когда отвечал на уроках, и чем больше волновался, тем сильней.

И однажды мне пришла мысль: «Может, Юрка только дал толчок, а я и в самом деле нервный?» Тогда я стал за собой следить и сдерживаться. И, представьте себе, вскоре моё судорожное моргание исчезло и больше никогда не повторялось. Но до сих пор, а мне уже под шестьдесят, едва я о нём вспоминаю, мышцы у меня на лице начинают подрагивать, и я чувствую, что ещё немного, и не выдержу. В общем, моргание по-прежнему живёт во мне.

Котенок

Котёнок был чернее сажи,
И вот за эту черноту,
Не накормивши на ночь даже,
Его прогнали в темноту.

И в небо жалобно глядел он,
Забавно юн и бестолков,
А там луна котёнком белым
Лакала сливки облаков.

Весна

Ратью зелёной весна наступает,
Снег похрабрился и был таков.
Жёлтое солнце по небу пускает
Кораблики облаков.

Словно почуяв воздух хороший,
Клён расправляет затёкшие лапы.
В глине размякшей теряют галоши
Радостные растяпы.

А когда же я расту?

Вот я встал,
кота погладил,
вот – я шлёпнулся
на льду.
Вот – болею,
ем оладьи…
А когда же я
расту?

Самолет

Как же стал он
Самолётом?!
Может, был сперва
птенцом?..
Может, даже
желторотым...
Может, вырос он
потом?!

Лужа

Хорошо живётся
Луже,
если летний дождь
идёт.	
А Зима придёт –
от стужи
Лужа спрячется	
под лёд.

В детстве у меня был дружок Вадик. Мы жили в одном доме, и оба учились в третьем классе.

В соседнем доме жила пятиклассница Женя, она была очень красивая. И я, и Вадик с ней дружили. И вот как-то Вадик сказал мне: «Ты не подходи к Жене, она моя невеста». Я ответил, что она и моя невеста. «Тогда, – сказал Вадик, – я вызываю тебя на дуэль». «Значит – драться?» – спросил я. «Будем драться, – объяснил Вадик. – Кто победит – того и невеста». Он подошёл ко мне и залепил оплеуху. Я тоже залепил ему… и мы подрались. И никто у нас никого не победил.

Мы долго не разговаривали. Наконец, нам стало скучно – мы помирились. Уговорились так: Женя будет и его, и моя невеста поровну, и опять мы все трое будем дружить. Женя, конечно, о нашем уговоре не знала…

И вот идём мы как-то с Вадиком в выходной день по улице, разговоры разговариваем и видим, что навстречу нам идёт Женя, а с ней Мишка Шкрабкин, шестиклассник из нашей школы. Идут они, держат друг друга за руки и улыбаются. Оба такие радостные. Женя отвернулась, когда мы мимо них проходили. Мы остановились и стали смотреть им вслед. Смотрели долго, пока они не скрылись…

Мы оба молчали. Так молча и дошли до нашего дома. С тех пор мы с Вадиком никогда не ссорились. А Женя? Женя перешла в шестой класс и стала ещё красивее.

Перевод Генриха Сапгира

Два спелых каштана
Упали к моим ногам…
Нежданно-
Негаданно.
Глядят на меня доверчиво
Коричневые глаза.
- Кто ты? –
Спросил я, оторопев.
- Любовь.
Я отвернулся
И ушёл в свой промокший плащ,
Словно улитка в раковину.
Иду, ускоряя шаги,
Под осенним дождём.
Боюсь оглянуться.
Но краешком глаза
Вижу:
Плетётся.
Оборотясь, я спросил:
- Ты что увязалась за мной?
Ни крошки,
Ни куска, ни крупинки сахара
Нет у меня для тебя!
Я пуст!
Понимаешь, я пуст! –
И поспешил прочь.
На углу оглянулся –
Поднял подвернувшийся камень
И бросил в неё.

Отпрянула,
Постояла недоуменно
И вновь затрусила
За мной.
Я – в калитку,
И она,
Чуть помедлив,
Проскользнула
В мой ветрами обглоданный сад.
Ждёт у крыльца под дождём
Любовь моя,
Друг мой –
Собака.

В окошко глядела луна, мигали звёздочки, а дедушка Пахом лежал на полу и раздумывал, как он там очутился. Он помнил, что сел на коня. Потом мчался по полю и решил взлететь… Но тут дороги коня и дедушки резко разошлись. Конь взмыл под облака, а дед, который съел на ужин три лишние булочки, рухнул вниз. Очень испугался, но удачно приводнился – в лодку на большой реке. Тут началось самое страшное – лодка никуда не плыла! И не было у Пахома весла, чтобы добраться до берега. В отчаянии он попробовал грести пятками, но не удержался и со страшным криком свалился в воду. А теперь вот тихо лежал на полу и грустил.

Но продолжалось это недолго – в комнату на дедушкин крик ворвался Сержик. Выяснив, что случилось, внук сбегал в чулан и вручил дедушке весло. Выход был найден. Все опять легли спать.

Пахом крепко держал весло. Но как с веслом в руках вспрыгнуть на коня? После десятой неудачной попытки, он робко заглянул в комнату Сержика. Посовещавшись, они решили, что Сержик отдаст деду весло в тот самый момент, когда Пахом будет уже на коне. Сержик отдал весло. Но оказалось, зря. Конь на этот раз и не думал взлетать, а весело скакал по лесу. Зацепившись веслом за дерево, дедушка выпал из седла. И всё это случилось на глазах смущенного Сержика, который почему-то сидел в лодке посреди лесной поляны. Однако родственники не думали сдаваться. Попытку решили повторить.

Утром, когда солнышко стояло уже высоко, бабушка вошла в комнату и застала странную картину – дедушка с Сержиком лежали на полу, а на кровати покоилось весло. Бабушка всплеснула руками и начала тормошить спящих…

А это время измученные Пахом и Сержик сидели всё в той же лодке на той же реке, с изумлением наблюдая, как с неба спускается конь с подозрительно знакомым веслом, трогает их ласково за плечи и говорит бабушкиным голосом:
– Вставайте, лежебоки! Обедать пора!

Фокусница

Фокусница превратила 
Человека в крокодила. 
Удивлённо замер зал. 
Встал Сережа и сказал:
— Тетя, сделайте обратно, 
Человеку неприятно!

Цирковая собака

У воспитанной собаки
Нету времени для драки.
Надо ей решать примеры,
Перепрыгивать барьеры,
Приносить мячи в зубах,
Танцевать на двух ногах,
Застилать свою кровать
И котов дрессировать.

Силач

Почему гигант силач
Как малыш играет в мяч?
Лишь гиганту силачу
Этот мячик по плечу,
Серебристый, новый,
Стокилограммовый!

Есть у меня сад,
Я очень этому рад.
Вот тут у меня яблоня,
Здесь у меня груша.
Я скоро наемся яблок,
Потом я наемся груш.

Но вот налетели вредители,
Садовых деревьев губители,
Сначала напали на яблоню,
Потом напали на грушу,
А я ожидаю яблоки,
Потом ожидаю груши.

Вредители дружные, видно,
И вот уже листьев не видно –
Сначала не видно на яблоне,
Потом не видно на груше,
А я ожидаю яблоки,
Потом ожидаю груши.

И вот в саду соседнем
Падают фрукты осенние:
Сначала падают яблоки,
Потом падают груши,
А я сижу под яблоней,
Потом сижу под грушей.

Сижу я уже три дня –
Не падает на меня.
Сначала не падает с яблони,
Потом не падает с груши,
Вот я не наелся яблок,
Потом не наелся груш.

Продолжение. Начало в №№ 55, 56

Что же наши дети могут сказать Всевышнему?

                                                             Михаил Дымов

 

Хотелось бы знать заранее, что у Тебя намечено: ещё одно наводнение или Земля сгорит огненным пламенем?

Кирилл, 4 кл.

В разных книгах Тебя описывают по-разному. Где бы достать Твою фотокарточку? Хоть допотопную?

Рая, 3 кл.

А если все люди попадут в рай, места там всем хватит?

Андрей, 3 кл.

Где закопаны клады?

Марина, 3 кл.

Правда, что до Тебя люди были обезьянами?

Сергей, 4 кл.

А мы не игрушки Твои?

Саша, 2 кл.

Почему человек не вылупляется из яйца?

Тима, 2 кл.

Так кто же создал человека: труд или Ты?

Рафик, 3 кл.

Отец Всевышний, почему Ты ко многим людям, как отчим?

Витя, 2 кл.

Почему жизнь даешь Ты, а отнять её может любой?

Роман, 3 кл.

А не было с Тобой так: кто-то Тебе симпатичен, но он не смотрит в Твою сторону?

Оля, 3 кл.

Почему, когда любишь, всё нравится, даже яичница?

Степа, 2 кл.

Сколько раз я буду ошибаться в любви? Три раза уже есть.

Юра, 2 кл.

Какой марки у тебя машина? Божественная?

Кузя, 4 кл.

Мама сказала, что я во сне плакал. Ты не помнишь, о чем мы с Тобой говорили?

Игорь, 3 кл.

Почему в Тебя веришь среди природы лучше, чем в городе?

Андрей, 3 кл.

Слава Тебе жить не мешает?

Вася, 3 кл.