Ночью к бабушке в форточку влетело привидение и сказало:

— Мой хозяин выгнал меня. Он женился и боится, как бы я своим видом не напугало его новую жену.

— Ну, так живи здесь, — предложила бабушка.

— Спасибо, но я хочу домой, — вздохнуло привидение.

Тогда бабушка встала, открыла шкаф и достала оттуда свои самые прекрасные бусы. Она на мгновение приложила их к себе.

— Эти бусы в свое время очаровали моего жениха, — сказала она. – Возьми – подари их ей.

И привидение вместе с бусами исчезло так же быстро, как и появилось…Не успела бабушка закрыть дверцу шкафа и улечься спать дальше, как вновь раздвинулась штора и в форточку влетел хозяин привидения. Он сказал:

— Моя новая жена выгнала меня за то, что я выгнал свое старое привидение!

— Ну, так живите пока здесь, — предложила бабушка.

— Спасибо, но я хочу домой, — вздохнул хозяин привидения.

Бабушка достала из шкафа прекрасную шаль. Она на мгновенье приложила ее к себе.

— Эту шаль когда-то купил мне мой брат на свою первую зарплату. Возьмите, думаю, ей она понравится.

Хозяин привидения взял шаль и исчез в форточке так же быстро, как и появился…

Под утро, когда бабушка уже спала, в форточку влетела новая жена старого привидения. На ней были бабушкины бусы и бабушкина шаль. Она не стала будить бабушку, а лишь плотнее обернула ее одеялом, ухватила и полетела с ней к окну. Но вдвоем они не смогли протиснуться в форточку и рухнули на пол вместе с цветочными горшками и оборванной шторой…

— Что это? – спросила бабушка.

— Простите меня, — смутилась новая жена хозяина старого привидения. – Я столько слышала о вас хорошего, а хорошие люди на дороге не валяются. — Возможно, и не валяются, — согласилась бабушка. – Но уверены ли вы, что именно я удостоилась чести оказаться там первой?

— Каждый раз всё по-новому… Невероятно! Никогда не повторяются!

Она стояла у ледяной скалы и заворожено разглядывала фигуры. Вот огромная хризантема. Острые длинные лепестки торчат во все стороны из-под снежной шапки. Солнца нет, и лёд не сверкает. Матовый, приглушенный цвет хризантемы, кремовый, сливочный – тёплый… Не тёплый, конечно, нет. Тепла на этом мысу не будет ещё очень долго.

— Никогда не повторяются, чудеса…

— Кто не повторяется, мама?

— Ветер, вода и мороз. О, это великие скульпторы. Смотри, на что похоже?

— На зубы.

— Какие же это зубы? Это лепестки хризантемы!

Но сын был уже в своей фантазии.

— Это чудовища! Они затаились в скале, они в засаде. Если подойти снизу, встать под ледяной зуб и сказать: «Ветер, вода и мороз! Оживите, чудовища!», они вылезут из скалы и вонзят свои зубы в того дурака, который их оживил!

Раздался легкий треск, почти шорох, вздох, и лёд под ногами осел. Зимний панцирь озера разошёлся, дал едва заметную трещину. Мальчик вздрогнул. Что, испугался? Думаешь, чудовища? Это ерунда, обычное мартовское явление. До воды ещё очень далеко, метр, если не больше. Пока-то соберётся озеро с силами и по кусочкам отколупает ледяную корку. Пусть трещит, опасности нет. Но всё равно невольно вздрагиваешь от неожиданности…

— О, видишь, я угадал заклинание! – быстро проговорил мальчик, маскируя смехом свой глупый страх. – Они меня услышали, они рвутся наружу! Но не выйдет, не выйдет, чудовища! Ведь я должен встать под ваши зубы и посмотреть наверх, а я не такой дурак, чтобы освобождать вас! Ещё съедите меня, и маму, и всех остальных! А мы не хотим в ваш ледяной желудок, правда, мама?

— Ага, — согласилась мама, пытаясь заснять своей жалкой «мыльницей» гладкость льда, невероятность форм и сливочные оттенки. – Жаль, солнца нет. Как бы здесь всё сверкало! Давай я отойду вон туда, а ты пойдёшь мимо грота коньком. Должно неплохо получиться.

И туристы занялись фотографированием. К ледяному гроту выстроилась очередь. Народ поснимал лыжи и заползал внутрь на животе, едва не задевая спиной хрустальный (страшно подумать, какая тяжесть!) занавес над входом. Внутри грота можно было выпрямиться в полный рост, выглянуть наружу сквозь ледяные натёки, снять горизонт в обрамлении сосулек. А стоявшие снаружи старательно снимали тех, кто был внутри. Восторги, смех, дуракаваляние, и даже немного солнечных лучей пробилось сквозь тучи.

— А не пора ли двигаться дальше? Ещё лагерь ставить.

— Пора, пора! Групповой снимок напоследок, и уходим! Все сюда, под хризантему!

«Это зубы! — упрямился про себя мальчик. – Если я посмотрю наверх и произнесу заклинание, они обрушатся на нас всех и пронзят насквозь! Хорошо, что я не смотрю наверх…»

А посмотреть очень хотелось. И он посмотрел.

«Но ведь я не произношу нужных слов. Что я, дурак? Я не буду говорить вслух «Ветер, вода и мороз! Оживите, чудовища!». Я не буду говорить!»

Все собрались под хризантемой. Самый длинный и острый зуб-лепесток был над мамой. Какой хищный у него вид…

— Мама, иди ко мне! – не выдержал мальчик этого нацеленного на маму зуба. – Я хочу с тобой стоять!

— Лучше ты иди сюда, мне неудобно, я уже лыжи надела…

— Быстрее, быстрее, сейчас автоспуск сработает! – бежал к группе фотограф, чтобы прыжком занять своё место и запечатлеться вместе со всеми на фоне грота.

Мальчик прижался к маме и слегка оттеснил её от страшного места.

«Не заденет теперь… Да и вообще, что это я! – опомнился он наконец. — Как маленький! Да даже если я и произнесу своё заклинание, ничего не будет. Я же сам это всё придумал! Это моя фантазия, моя собственная мысль, из головы! Вот, пожалуйста, могу проверить…»

И он еле слышно прошептал: «Ветер, вода и мороз! Оживите, чудовища!» и крепко зажмурился.

И ничего не произошло, только щёлкнул фотоаппарат – автоспуск сработал.

— Выходим, выходим! – раздались бодрые возгласы. Люди взваливали на плечи рюкзаки, разбирали лыжные палки. Ещё место для лагеря искать, дрова пилить, яму костровую копать… Дел много, а день уже почти кончился.

Группа отходила от мыса, от ледяного грота, фигуры людей уменьшались, превращались в чёрточки, в точки…

Легкий шорох, треск, вздох.

Вздыхали скованные чудовища. Ведь он почти всё правильно сделал… Допустил только одну ошибку.

Не «ветер, вода и мороз» надо было сказать, а «ветер, вода и ХОЛОД». Холод, а не мороз. Бесконечный, пронизывающий до костей, сами кости пронизывающий ледяной холод. Так просто! И они бы вырвались из засады.

Калька спряталась под ворох чистого белья и только изредка высовывала то руку, то ногу, дико и таинственно хохоча.

– Ну чего ты, чего ты, слушай же, – теребил её ворох Раня. – Каль! Ну Каль, тссс – самое интересное осталось.

И заурчал не своим голосом:
– «Шота ничего не видел кругом и бродил впотьмах, натыкаясь каблуком на что-то стальное и странно звенящее. А в глазах плясал зелёный огонёк, и уж забыл капитан о кладе, только и видел, что огонёк этот прыгающий и манящий. Десять дней искала команда капитана Шота Эгнатьевича, но так и не нашла ни его, ни сундука. И каких бы то ни было следов. Странно, что и поляна с сосенками тоже как в воду канула, то-то оно, что в воду – была поляна – стало озеро».

– Вот, озеро! – наигранно устрашающе повторил Раня. – Чертовщина!

– Чертовщина? – вылезла Калька, всё ещё улыбаясь. – Это так, капелюшечка от чертовщины.

– Почему это капелюшечка?! – обиделся Раня.

– Это что, вот я тебе про вмятинку расскажу. – Калька уселась, будто приличная ученица за партой, даже улыбка куда-то спряталась, и начала: – В одном детском саде в полу, в спальне у окна была вмятинка. Обычная совершенно, все так думали, пока как-то летом не закрыли детский сад на ремонт. И вот рабочие замазали вмятинку, выровняли, а на другой день приходят, глядь – опять вмятинка, только на полметра подальше. И ту заделали, на третий день в другом месте, так они всё лето за этой вмятинкой и гонялись.

– Подумаешь, фантастика!

– А ничего и не фантастика, самое-то ужасное, что она и на стены перебралась, а как-то даже на окно, всё стекло тогда пришлось поменять, но она на потолок ушла. А детский сад до сих пор закрыт, и дети те уже давно выросли, а вот рабочие, – Калька перешла на шёпот, – рабочие, говорят, и сейчас там, им только материал подвозят, а сад стал маленьким внутри, и скоро там даже для рабочих места совсем не останется, и они – умрут!

Раня аж подпрыгнул, так она его этим «умрут» придавила!

– Ну а куда же она сама-то денется?

– Куда, куда, – передёрнула плечами сестра, – на соседний дом, видимо, перепрыгнет, – и кивнула головой в окно. Тут только Раня, понял что рядом с ними стоит заброшенный детский сад, спрятанный в зарослях. И так испугался, что озноб пробежал – перепрыгнет! Это значит, и мы за ней гоняться будем, и она нас вытеснит, и мы умрём, а она перепрыгнет! – думал Раня, покрываясь мурашками.

– Ой, Раник, смотри, мотыльки, – закричала вдруг Калька, подбегая к окну, а Раня только дёрнулся, как в кошмаре, и обернулся.

Густо чернела ночь, и белые летящие лепестки хаотично мелькали у форточки. Раня подошёл и закрыл её.

– Спать пора. – И спрятался под одеяло калачиком, даже одежду не скинул.

Калька тоже скоро легла. Походила мышонком по комнате, и тихо скрипнув пружинами, замерла.

– Рань, – послышалось глухое шептание. – Слышь, ты чего… я про вмятинку-то… выдумала. Выдумала я. Ох и пугливый ты, спи.

Дверь открылась, четыре папы внесли его и поставили рядом с доской.

Было оно чёрное, блестящее и красивое, как древнее загадочное животное, неизвестное науке.

Мы все моментально вскочили из-за парт и столпились вокруг. Анна Сергеевна подняла крышку и воскликнула:
– Ой!

На клавишах лежала чёрная перчатка.

«Неужели правда?» – подумала я.

…А началось все вчера. Во время последнего урока в класс заглянул школьный сторож Капитаныч:
– Анна Сергеевна, к телефону!

Учительница сказала нам: «Сидите тихо, я сейчас прийду» и вышла. А вернулась весёлая и взволнованная:
– Ребята, кричите «Ура!», у нас будет пианино!

– Ур-ра-а! – закричали мы хором, потому что в нашем селе Румяные Коржики ни одного пианино до сих пор не было.

– А теперь давайте вместе подумаем, как его привезти.

– Откуда везти? – спросил Сережка.

– Недалеко, из Киева. У меня там живёт подруга, а у неё есть приятель, который работает строителем. И вот, когда он делал ремонт в одной киевской квартире, хозяйка ему сказала: «Надоело мне это пианино, только место занимает, вынесите его на улицу». Он не поверил: «Как это вынести? Выбросить, что ли?» «Ну да, – отвечает хозяйка. – Оставьте во дворе, может, кто-то заберёт». И тогда приятель-строитель сразу же позвонил моей подруге, а она – мне, – рассказала Анна Сергеевна. – Поэтому нам срочно нужна большая грузовая машина.

– Мой папа на такой машине работает, я у него спрошу, – сказал Миша.

– Отлично! Все спросите у пап, кто поможет, его ведь ещё в класс занести нужно.

И вдруг Валя Смирнова, с которой мы за одной партой сидим, наклонилась ко мне и шепчет на ухо:
– Ира, просто так пианино никто отдавать не будет! Это очень подозрительно.

Я удивилась:
– Почему?

– А вот послушай историю! – быстро зашептала Валя. – Жили-были бабушка, мама, папа и дочка. Однажды они купили чёрное пианино, потом сели на кухне чай пить, и бабушка сказала: «Пойду поиграю на пианино». Пошла, начала играть, но когда музыка стихла, бабушка не вернулась. Папа сказал: «Пойду тоже поиграю», пошёл и пропал. Мама говорит: «Пойду и я поиграю», и тоже не вернулась. Пошла девочка, начала играть, а из клавиш выползла Черная Рука и утащила её.

– Хорошая семья, музыкальная, – заметила я. – Все играть умели!

Но тут прозвенел звонок с урока, нужно было спешить домой, и я так и не узнала, чем закончилась Валина страшная история.

Это было вчера, и теперь вы понимаете, как я изумилась, когда увидела внутри пианино чёрную перчатку. А Валя ахнула:
– Чёрная Рука! Анна Сергеевна, не прикасайтесь!

– Валечка, почему? – спросила учительница.

Серёжка выкрикнул:
– Смирнова верит в детские страшилки!

Вдруг в дверь постучали, и вошёл молодой светловолосый парень в джинсах и футболке. Он всем улыбнулся, а учительница воскликнула:
– Алёша! Так быстро добрался! Дети, к нам в гости приехал из Киева композитор Алексей.

Конечно, мы про всё на свете забыли – первый раз в жизни увидели настоящего композитора! Смотрели на него и ждали, что будет, а он сел за пианино, пробежал пальцами по клавишам. И сказал:
– Отличный инструмент! Ребята, сейчас я вам поиграю, а вы скажете, о чём эта музыка.

И заиграл весёлую-превесёлую мелодию – звуки мчались, скакали, кувыркались, и мне захотелось мчаться, скакать и кувыркаться вместе с ними. Поэтому, когда Алексей перестал играть, я первая сказала:
– Урок физкультуры!

Вслед за мной все стали выдавать свои версии:
– Играю на компьютере! Ныряю в речку! День рождения! Кинокомедия! Мультики!

Тут Серёжка многозначительно поглядел на Валю и произнёс зловещим голосом:
– Привидения на пикнике резвятся.

Все засмеялись, а Валя помолчала и говорит:
– Похоже на пение жаворонка.

– Молодцы, интересные образы, – одобрил композитор. – А теперь послушайте.

И заиграл – медленно, тихо и немножко грустно.

Мы отозвались:
– Бабушка смотрит сериал и плачет! Дождик осенний! Контрольная по математике! Рыба не клюёт!

А Серёжка снова пробасил:
– Одинокий призрак тоскует в ночи.

Когда ребята перестали смеяться, Валя сказала:
– Так соловей поёт.

– Девочка, ты знаешь голоса птиц? – спросил Алексей.

Валя не успела ответить, потому что дверь распахнулась, и вошла дама в чёрной шляпе с огромными полями. Платье, туфли и сумочка тоже были чёрные, но вот что интересно: чёрная дама излучала невероятный блеск – это сверкали золотая цепь на шее, золотая брошка на платье, золотой браслет и три золотых кольца на левой руке. А сколько колец было на правой руке, мы не увидели, потому что их скрывала чёрная перчатка!

Дама выпалила:
– Пришлось ехать в такую даль! Забыла на клавишах! Последний писк моды! Муж привёз из Амстердама!

– Здравствуйте, – сказала Анна Сергеевна. – Так это ваше пианино? Спасибо большое!

Дама отмахнулась:
– Ерунда! Ну, где она?

– Если вы о перчатке, не беспокойтесь, сейчас вы её получите, – вежливо ответила учительница. – Но … ничего не понимаю…

Перчатка исчезла.

Алексей сказал:
– Да, она лежала на клавишах, и я отложил в сторону, кажется, на стол.

– А я на парте видел!

– А я на стуле!

– А я на подоконнике! – раздались голоса детей.

– Чудо природы – летающая перчатка! – выкрикнул Серёжка.

Дама рассердилась:
– Отдавайте мою собственность!

Мы растерялись, даже Анна Сергеевна, которая не терялась никогда. Все молча смотрели на даму, а она гневно щурилась, и глаза её сверкали, как цепь, брошка, браслет и кольца вместе взятые! «Золотые глаза!» – прошептали мы с Валей одновременно, наклонившись друг к дружке.

И в этот момент – «Скрип-скрип! Шур-шур!» и тоненькое «У-у-у!» – таинственные звуки послышались из-за двери.

– Неужели привидение? – Серёжка подбежал к двери и распахнул её.

На пороге стоял чёрно-белый лохматый Тобик, верный друг сторожа Капитаныча. Он приветливо вилял хвостом, сжимая в зубах чёрную перчатку.

– Бобик – победитель Чёрной Руки! – торжественно объявил Серёжка.

– Но, в самом деле, как же так получилось? – недоуменно спросила учительница?

Валя смущенно сказала:
– Это я перчатку на подоконник положила, и её ветром сдуло во двор. А Тобик нашёл и сообразил, куда принести.

Чёрная сверкающая дама возмутилась напоследок: «Ах, придется отстирывать парижскую драгоценность!» и уехала в Киев.

А мы повели Алексея по школе, показали библиотеку, спортзал и столовую. И в какой-то момент я заметила, что Вали нет.

– А где Валя? – спросила я у Серёжки.

– Только что здесь была …

Я вспомнила её рассказ о Чёрной Руке и поежилась. И вдруг до нас долетела тихая мелодия.

– Пианино! Помчались Валю спасать! – закричал Серёжка.

Мы вбежали в класс и глазам своим не поверили – за инструментом сидела Валя и одним пальцем нажимала на клавиши. И если бы меня спросили, о чём эта музыка, я бы сразу ответила – поёт загадочная красивая птица, неизвестная науке! Мы заслушались, а когда птица замолчала, композитор удивленно спросил:
– Валя, ты где училась?

Она повернулась к нам и говорит:
– Нигде. Играю первый раз в жизни.

– Не может этого быть! – воскликнул Алексей.

– Честное слово! Сама не знаю, как у меня получается.

– Решено – буду с тобой заниматься. У тебя талант!

Мы все с уважением на Валю посмотрели, а Серёжка не удержался:
– Валентина, когда выучишься, напиши оперу «Призрак Румяных Коржиков». Прославишь нас на весь мир.

Композитор вмешался:
– Уже есть одна опера с призраком – «Призрак оперы» называется, её во всем мире знают. А эта будет про ваше село, да?

– Ага, в ней белое привидение будет чёрной рукой коржики похищать! – не унимался Серёжка.

А Валя помолчала и говорит:
– Нет, я назову свою оперу «Птицы Румяных Коржиков».

На следующем уроке я наклонилась к Вале и шепчу:
– Расскажи, чем закончилась страшная история?

– Какая история? – удивилась она.

– Про чёрное пианино.

Но я так ничего и не узнала, потому что над нашими головами появилась голова Анны Сергеевны и сказала:
– Девочки, будете болтать на уроке, рассажу!

Из повести «Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие», получившей в 2009 году приз Национальной премии «Заветная мечта» (3 место).

Несколько мальчиков и девочек сидели друг против друга на двух скамейках под раскидистым карагачем. Грянула тревожная музыка: в летнем кинотеатре, двумя кварталами выше, начался один-единственный вечерний сеанс. Все сразу представили старое курдское кладбище, оно тянулось от стен кинотеатра до новых пятиэтажек и напоминало заросшую бурьяном стройплощадку, с покосившимися сваями. На надгробьях кое-где сохранились продолговатые блюдца с фотографиями, подкрашенными зелёным и розовым. Надписи под ними были сделаны латиницей и ещё какими-то замысловатыми крючками, похожими на грузинский алфавит. Много портретов валялось среди ржавого мусора в провалах могил.

Быстро темнело. Кто-то вспомнил историю мальчика, который выкопал на кладбище череп и спрятал дома под ванну. «А мать мыла пол и нашла череп. Он заходит – а она сидит, вся седая, на полу, гладит череп и хохочет – с ума сошла».

Санька сказал, что на курдском кладбище алкаши ловят пацанов, которые туда лазят за черепами, и откачивают у них шприцем кровь. Однажды он проходил мимо кладбища – дело было, разумеется, вечером – и вдруг «из могилок» встал мужик с красной рожей – уже насосался! – а в руке стакан с чем-то красным. Только увидел Саньку, пошел ему наперерез, «шатаясь, как мертвец». Костя хотел съехидничать по поводу красного в стакане, но передумал. Да и до шуток ли в этот изменчивый час, когда начинает пробуждаться всё непонятное, зыбкое.

Кому незнакомо это ощущение холода и пустоты за спиной? И страшно, страшно оглянуться назад: а вдруг, пока твой разум дремал среди привычных вещей, а глаза скользили по их поверхности, действительность скроила там какую-нибудь престранную мину… Ты оглянешься – и она не успеет принять обычное выражение. Поэтому, если уж оборачиваться – а лучше не оборачиваться совсем, – то медленно-медленно, чтобы вся нечисть успела попрятаться в свои норы и щели.

– Тихо! Если не хочешь слушать, иди отсюдова.

– Да тихо вы!

– Сама – тихо!

– Всё: кошка сдохла, хвост облез – начинай.

Стриженная, черноволосая Маринка, широкоскулая, с близко посаженными глазами, натягивает на квадратное колено длинный подол платья. Затуманившийся взгляд её устремлен вдаль. Ноготь на мизинце накрашен и облез. Сипловатый голос звучит монотонно и завораживающе:
– Одна старая бабка жила на кладбище. А там возле одной могилки огонёк каждую ночь светится. И это… Она смотрит: какие-то люди сидят, вены режут и плачут…

– Кому вены режут? – спросил Санька.

– Себе – кому же ещё! А один парень с камерой… Как его? Он на телевидении работал…

– Оператор.

– Ага. Он всё снял, что на кладбище делалось… Тьфу! Сбил меня. Из-за тебя всё перепутала.

– Ну ладно, давай с начала.

– У бабки муж тама был похоронен. Она написала письмо на телевидение, чтобы приехали сняли, что там делается. Потом они лежат смотрят по телеку: на могилке огонёк маленький горит, вокруг сидят какие-то люди, капают кровь на огонь и говорят: «Пришла пора, Светлана»… – Последние слова Маринка произнесла басом.

– Какая Светлана? – опять перебил Санька.

– Разве не понятно! У этого парня была невеста, звали её Светлана.

– Ну и что?

– Ну и всё. Потом они посмотрели телек, и она их узнала.

– Кого?

– Да их же! Тех, которые на могилке сидели. Какой дуб! А это друзья её оказались, только живые они были.

– Как живые? – недоверчиво смотрит Санька на рассказчицу.

– Это артисты были просто переодетые, хотели подшутить с них.

– У-у, – протягивает разочарованно Санька, – разве это страшная история! – После встречи не то с «алкашом», не то с «мертвецом» он, вероятно, чувствует себя главным знатоком всего потустороннего, поэтому считает, что вправе прерывать и судить других.

– А вот я знаю! Только это не история, а страшный анекдот, – вдохновенно, с пришёпетыванием затараторила Ирка. Она тоже теребила подол: заворачивала, проводила крашеным ногтем стрелки.

– Не смешной?

– Нет.

Все сразу наклоняются к ней, уперев локти в живот и сложив руки в замок под подбородком.

– Одна девушка познакомилась с одним па-а-арнем. – Ирка начинает взахлеб, а конец фразы произносит нараспев. – Но парень был какой-то странный: всё время говорил о кладбище и о мертвеца-а-ах. Один раз он назначил ей свидание на кладбище в девять часов вечера. Девушка пришла, а его ещё не было. Она увидела открытый гроб, заглянула туда: а в том гробу лежал тот па-а-арень. Потому что… – У Ирки перехватило дыхание, последние слова она прошептала едва слышно. Между их раскрытыми ртами возникло безвоздушное пространство: невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть. Кажется: ещё секунда – и либо смерть от удушья, либо продолжение рассказа. Наконец Ирка справилась с волнением и продолжила зазвеневшим в тишине голосом:
– …потому что он мертвый был. Она побежала, повернулась и упала на крест – и прилипла волосами ко кресту! А мертвец за ней гонится, щас схватит… Она как закричит – так и умерла на кресте.

– Отчего она умерла? – спросил Санька.

– Если бы тебя мертвец схватил, ты бы что, не умер, что ли!

– Умрёшь – от разрыва сердца, – подтвердила Маринка. Только у Саньки непонятливость была, скорее, от гонора, чем от тугодумия.

– Что же, она не могла себе волосы отрезать?

– Может, ей нечем было.

– Я бы тогда… – зазвенел в приступе отваги Санькин голос, – крест выдернул и – хрясь ему по башке!

– Ага, да он бы первый тебе горло перегрыз!

– Да ты бы не успел и глазом подморгнуть, – напустились на Саньку девочки.

– Кончай, Саня, пусть рассказывают, – сказал Жёлтый, который получил свою кличку за то, что «в детстве» переболел желтухой. Он слушал, вытянув шею, с затуманившимися глазами: рот превратился в сухую щель, уши оттопырены, казалось, больше обычного.

На какое-то время Санька унялся, но потом снова начал придираться. У Маринки лопнуло терпение: оборвав историю на полуслове, она заявила:
– Пускай сам рассказывает, раз он такой умный!

– Ладно, Саня, не мешай, – говорит Жёлтый. – Давай дальше, он больше не будет.

Но Маринка неумолима: – Пусть у меня язык пересохнет, если я ещё хоть слово скажу! – И она демонстративно сжимает губы.

– У-у, всё из-за тебя, ишак! – Жёлтый толкает Саньку и бьёт по шее. Санька побаивается Жёлтого – глухо бормочет что-то в ответ.

Костя сидит рядом с Анжелой, её локоть легким дуновеньем касается вставших дыбом волосков на его руке. Он думает только о том, что сейчас она распрямится или уберет руку, и всё исчезнет. Она же, кажется, не замечает его: ей всё равно, к чему прикасаться, хоть к столбу. Вот она поднимает руку, откидывает волосы – Костя замирает – и опускает её с необыкновенной точностью на то же самое место.

– Ладно, слушайте, – сказала Анжела, и сразу наступило молчание. – Это было с отцом одной девочки. Раз он поехал в другую страну и привёз оттуда отрезанную руку. Рука была высохшая, вот с такими ногтями – во! (Рассказчица скрючила пальцы и показала, какие были ногти. Дуновение исчезло). Он повесил её в зале на ковёр. Первая ночь проходит – ничего, тихо. На вторую ночь мужчина слышит какой-то звон. Проснулся, смотрит, а руки нет, одни цепи болтаются. Он подумал, что это ему приснилось. Наступает третья ночь. Мужчина притворился, что спит, а сам думает: посмотрю, что будет. Вдруг видит: рука из цепей вылезла, полетала-полетала вокруг люстры и в форточку вылетела. Вернулась она только утром. Мужчина тогда написал объявление: «кому нужна рука?» А в ту ночь кто-то задушил его друга. Он тогда пошёл к одной бабке, и бабка ему сказала: «Эта рука облетела несколько стран и задушила двадцать человек». Поехал мужчина искать хозяина руки. На необитаемом острове он нашел могилу, в той могиле был похоронен пират. Мужчина раскопал могилу – смотрит: а у пирата одной руки нету. Он бросил ему руку – и она сразу приросла… И скелет улыбнулся.

– А ещё бабка сказала, что пока не вернёте руку, она не успокоится, – прибавила Маринка, забыв про свой зарок.

Костя заёрзал, как на иголках: желание рассказать что-нибудь необыкновенное боролось в нём с нехорошим предчувствием. Вдруг на мгновение отступил страх, и он выпалил:
– Этопочтичтокакунас… – Что следовало понимать: «у нас в старом дворе рассказывали похожую историю». Беда в том, что истории у него никакой не было; просто слово «пират» прозвучало для Кости, как охотничий рожок для гончей. Тут же нахлынули образы морских разбойников, прекрасных пленниц, храбрых юнг. Самое же ужасное, что они только что толклись в его голове, но стоило ему открыть рот, как всё сразу куда-то пропало. Однако под ложечкой поднимается невыносимое волнение, как при расстройстве желудка, странный зуд пробегает под кожей, и «мысли в голове волнуются в отваге»…

– В одной таверне жил пират, у него не было ноги… – начинает он с трудом, словно внизу в топках гудит напряженно пламя, но где-то пропускает пар – и заржавевшие шестерни едва проворачиваются. – У него был орлиный нос, он носил камзол с засаленным воротником и треуголку. Походка у него была пружинистая… Ой, нет, у него же не было ноги… Он ходил на деревяшке, опираясь на костыли. Значится та-ак… – Паузы становились всё тягостнее. Костя заметил, как скучнеют лица слушателей: пропала едва прорезавшаяся щель у Жёлтого; о чём-то шепчутся Иринка с Маринкой. Сам он уже готов провалиться сквозь землю, странная тоска выползает из сердца, берёт за горло. На минуту ему ещё удается завладеть их вниманием с помощью высушенной ноги, которую пират хранит в сундуке, но лишь на минуту. Хорошо, что в темноте не видно, как от стыда пылают его уши. Наконец он собрался с духом и сказал, что дальше забыл. Все сразу оживились.

– Я такую книгу читал, только там слепой был, а не глухонемой, а одноногий был у них атаман, ? сказал Санька.

– А давайте книги рассказывать, – предлагает Ирка.

– Да ну, лучше – кина.

– Тихо! Вот ещё история… – Вскочил со своего места Санька и простёр над их головами руку: – В чёрном-чёрном лесу…

– А, я знаю, – улыбается Ирка.

– Да все знают, – говорит Маринка.

– Знаешь, так молчи, – обрывает Санька и продолжает: – В чёрном-чёрном лесу стоит чёрный-чёрный дом. В чёрном-чёрном дому стоит чёрный-чёрный стол… – С каждым уточнением его голос становился всё более зловещим. – На чёрном-чёрном столе стоит чёрный-чёрный гроб. В чёрном-чёрном…

– Отдай мое сердце! – завопил, опередив его, Жёлтый и вцепился рассказчику в руку. От неожиданности все вздрогнули, и в первую очередь сам Санька.

– Фу, дурак, напугал! – Маринка вскочила и набросилась на Жёлтого с кулаками. Тот стал бегать от неё вокруг дерева. Но даже такая развязка не принесла Косте облегчения. Он слушает – и не слышит, смеётся, когда смеются другие, но внутри у него всё сжалось в один болезненный комок.

Закончился фильм в летнем кинотеатре. По улице, как по залитой белым светом галерее, прошли зрители. Прибой из сверчков и цикад подступил, казалось, к самым ногам. Их хор гремел то вразнобой, то сливался и доходил до исступления.

Встать и пойти домой – это был бы лучший выход для уязвленного самолюбия, но он всё равно продолжал сидеть и ждать чего-то в оцепенении. Неожиданно Костя произнёс осёкшимся голосом:
– А за спор, я сейчас пойду на кладбище и просижу там, сколько вам надо.

– Дурак, что ли! – вырвалось у Ирки. Все с испугом уставились на него. Один Санька наморщил лоб, словно обдумывал предложение.

– А как мы узнаем, что ты там был?

– Дураки, прекращайте! – взвизгнула Ирка.

– Я принесу что-нибудь – череп или кость.

– Ой, мамочки, боюсь – дурные… – залепетала Ирка. – Всё, я пошла, мне домой пора… – И она скрылась в темноте, за ней следом убежал маленький Олежка.

Анжела посмотрела на Костю с любопытством, будто впервые увидела его; Маринка исполнилась какой-то строгой торжественности; у Жёлтого снова прорезалась щель. Их испуг придал Косте решимости.

– Ладно, на что спорим? – согласился Санька.

– Если я не выдержу там пятнадцать минут, я тебе свой нож отдам. А если выдержу, ты мне… Ну что у тебя есть?

– Конденсатор.

– Ха, орел! Нож на конденсатор менять! Ну ладно, бог с тобой, золотая рыбка, давай пять.

– А как мы время узнаем? – Тут возникло непредвиденное препятствие: часов ни у кого не было.

– Тогда считайте до тысячи. – Они договорились, что будут считать до тысячи по очереди. – Ждать будете возле кинотеатра.

Однако к кинотеатру никто из них приблизиться не решился, они остановились на противоположной стороне улицы. Там, под фонарём, где остались его счастливые товарищи, казалось, было так уютно и весело, как в праздничном зале. Он ещё раз оглянулся на границе света и тьмы: пять пар участливых глаз жадно следили за каждым его шагом. Санька шевелил губами, – видимо, начал отсчёт; Жёлтый обхватил столб и повис на вытянутых руках; Леха невозмутимо сосал палец; девочки схватились за руки. Перед Костей на земле тень от закругленной стены и подстриженной акации образовали острый угол. Стараясь подольше остаться на свету, он вошел точно в его вершину.

Кинотеатр был тих и тёмен. Костя двигался по кругу вдоль бледной, отдающей тепло стены: тускло блеснул замок на двери, вот уже и выступ экрана – как быстро! – вот кончился и он – и перед ним разверзлась черная пустота. Он призвал на помощь весь свой здравый смысл, а также скептицизм мамы, хладнокровие бабушки; стал вспоминать, о чём говорили учителя в школе, – и отпустив стену, шагнул в темноту.

Как-то он читал, что человек в минуты опасности поступает безотчётно, и теперь удивлялся, что ещё способен думать о чем-либо. Главной его заботой в этот момент было не выпустить поднимающийся из глубины его существа клубок кошмаров, не осветить их лучом сознания.

Тьма была кромешная. Он крался, вытянув вперед руки, глядя на редкие освещённые окна дальних домов; шарил перед собой в пыльном бурьяне, наткнулся на покосившийся памятник – и вдруг свалился в какую-то яму. Ужас пронзил его с головы до ног: он сразу понял, куда упал. На дне пальцы наткнулись на плоский предмет – и он тут же одним прыжком вымахнул из ямы. В следующее мгновение Костя уже мчался, не разбирая дороги, к свету.

Ожидавшие его друзья при виде бегущего со всех ног Кости бросились наутёк. Костя без труда обогнал Лёху и девочек, во двор он ворвался в первых рядах.

– Вы чего побежали? – спросил, задыхаясь, Костя, когда они остановились.

– Думали, за тобой кто-то гонится, – сказал, тяжело дыша, Санька.

– Кто там может гнаться! – рассмеялся Костя.

– А ты чего бежал?

– Вас догонял. – Костя уже пожалел о своей откровенности: можно было, например, сказать, что за ним гнались мертвецы. Впрочем, они и без того слушали, разинув рты, внимательно вглядывались в него, не решаясь взять в руки, боязливо рассматривали добычу: овальный портрет завитой черноволосой девочки, с чёрными бусами на шее, с персидскими, страшными глазами.

– А я думал, мне чья-то лопатка попалась, – возбуждённо рассказывал Костя. Однако его триумф был прерван самым неожиданным образом. Словно на перекличке, отовсюду раздались призывные крики:
– Санька! Санька, домой!

И как по команде:

– Мари-и-ина-а!

– Шестая серия кончилась, – пробормотала недовольно Марина. – Оу?

– Домой.

– Ну, ещё пять минуточек!

– Никаких минуточек – двенадцатый час.

– Анжела-а-а…

– Иду уже…

? Верни, где взял, ? строго сказала Маринка, прежде чем исчезнуть в черноте своего подъезда.

Последним позвали Жёлтого. Мать вышла за ним во двор. Он попробовал выторговать несколько минут: «Вы, мама, пока поднимайтесь, а я вас догоню». Но в темноте раздался звонкий подзатыльник, и он побежал, спотыкаясь, вверх по освещённой лестнице впереди матери.

Внезапно Костя почувствовал сильную усталость. В полутемном окне он увидел бледный силуэт.

– Ты сам уже идёшь? – спросила мама.

– Ага, – отозвался Костя.

Он спрятал портрет девочки в траве палисадника.

Ко мне пришёл сосед и спросил:
– Когда у тебя день рождения?

– У-у-у, – протянул я, – день рождения у меня был неделю назад, а сегодня – даже угостить тебя нечем.

– Всё равно, – сказал сосед, – я поздравляю тебя с днём рождения и прими от меня подарок – это Чудо-Юдо.

И вручил мне большую коробку, перевязанную белой ленточкой. Я развязал ленточку, заглянул в коробку и увидел, что там действительно сидит Чудо-Юдо.

– Ну, спасибо! – сказал я соседу.

– Не за что, – ответил он и сразу ушёл.

А я постелил в прихожей мягкий коврик, посадил на него Чудо-Юдо и налил ему в блюдечко молока. Чудо-Юдо выпило молоко, схрумкало блюдце и, шмыгнув носом, похожим на обрубок слоновьего хобота, уморительно посмотрело на меня.

– Ишь, ты, – удивился я. И дал ему старый веник.

Чудо-Юдо сжевало веник и облизнулось фиолетовым языком, на конце которого были маленькие розовые присоски. Тогда я подтащил к нему сломанную стиральную машину, стул без одной ножки, свежую кипу газет, а сам пошёл спать.

Проснулся я на голом полу, в совершенно пустой квартире, а рядом сидело Чудо-Юдо и дожёвывало мой любимый диван.

– Что же ты наделало! – закричал я. – Ты же меня по миру пустишь!

– Не пущу, хозяин, – ответило Чудо-Юдо. И проглотило меня.

Все совпадения почти случайны, но всё же, посвящается моим первым одноклассникам

«В чёрном-чёрном лесу…»

Наташка поджала ноги, втянула голову в плечи, её чуть раскосые глаза округлились. Нет, она не трусиха, просто – а вдруг это всё взаправду? В приметы она тоже, конечно, верит, но для них ведь есть противодействие, причем для каждой – своё специальное, не просто постучать по дереву или плюнуть через левое плечо. Ну вот к примеру, если ты уже спустилась, вышла из подъезда и вдруг заметила, что в тапочках? Кто ж не знает, что вернёшься – дороги не будет. Да тут и без примет понятно: пока поднимешься, переобуешься – считай, в школу уже опоздала. Чтоб дорога была, надо дома в зеркало посмотреться. Но не просто так глянуть и обратно, а задержаться и вглядеться. Ну, заодно уж и воротничок можно поправить, всё равно теперь не успеть. Но никто не знает, что надо ещё при этом сказать: «Какая я красивая, кому же я достануся», – это ей Юлька Брябрина открыла по большому секрету.

Или, например, если дохлую птицу на дороге увидела. Это просто, – скажете вы, – надо прошептать: «Тьфу-тьфу-тьфу три раза не моя зараза!» Ага! Как же! А если потом у кого-то в семье что-то случится, а? А вот Наташка может не беспокоиться, потому что после слов «не моя зараза» перечисляет всех-всех, никого не забыв: «Не мамина, не папина, не родных, не знакомых…» И кошек чёрных тоже нечего бояться, но это…

«… стоит чёрный-чёрный дом…»

Димка понизил голос. Вообще-то, конечно, Наташка Селифанова приходила не страшилки слушать, а объяснять эту чёртову геометрию. «Множество точек, равноудаленных…» – зачитывала она, и в Димкином воображении огромное множество этих самых точек строилось ровным клином и равноудалялось на определенное расстояние… совершенно не складываясь при этом в окружность. «Четырехугольник, в котором все углы прямые, называется…» Елки! Так углы или прямые?! Чем глубже он вникал в эту странную науку, тем больше ему казалось, что ещё немного, и он, выйдя во двор, зафигачит со всей дури ногой по кирпичу, приняв его за мяч. Когда же прямые углы, широко махая чёрными крыльями, равноудалялись вслед за точками, Димка захлопывал учебник: «Слышь, Селифанова, давай лучше я тебе расскажу!»

«…в этом чёрном-чёрном доме есть чёрная-чёрная комната…»

Наташка почти перестала дышать. Димка выдержал устрашающую паузу. Было слышно, как шумит вода в батарее. Наташка, не отрываясь, смотрела на Димкино круглое, как луна, лицо, усыпанное рыжими конопушками. Так оно, наверное, и выглядит – это множество точек…

«…в этой чёрной-чёрной комнате стоит чёрное-чёрное кресло…»

Наташка прикрыла рукой сердце, чтобы Димка не услышал, как оно стучит.

«…в этом чёрном-чёрном кресле сидит чёрный-чёрный человек…»

Димка почти перешёл на шёпот. Начиная рассказывать, он никогда не знал, чем новая страшилка закончится, она текла как будто сама по себе. Вроде как даже и не Димка её придумывает, а она сама рождается где-то в глубине чёрных, испуганных Наташкиных глаз.

«…этот чёрный-чёрный человек держит чёрную-чёрную коробочку…»

– Знаю! – вдруг ни с того ни с сего заорал Димка. – Надо идти в лес! Сейчас! Ты идёшь со мной?

– Сейчас? В темноте? – Наташка было подумала, что он шутит.

– Трусиха ты, Селифанова! Ну, тогда я один.

Наташке ничего не оставалось, как надеть пальто и вслед за Димкой выйти в темноту.

«Однажды мальчик и девочка пошли в тёмный лес. Шли они, шли, вдруг видят: стоит чёрный-чёрный дом. Зашли они, а там, в чёрной-чёрной комнате, в чёрном-чёрном кресле сидит чёрный-чёрный человек, и в руках у него чёрная-чёрная коробочка. И говорит чёрный-чёрный человек: «Раз вы меня сами нашли, я исполню одно ваше желание». «Хочу, чтобы у меня была пятёрка по геометрии!» – сказал мальчик. «И чтобы мне не надо было больше ему геометрию объяснять», – сказала девочка. Чёрный-чёрный человек дал мальчику чёрную-чёрную коробочку и сказал: «Здесь лежит красная кнопка. Её надо положить на стул учительнице по геометрии. Как только она сядет на кнопку, станешь ты по геометрии отличником из отличников. Но помните: тот из вас, кто не вытерпит и расскажет учительнице про кнопку, навсегда останется двоечником!» Взяли мальчик и девочка чёрную коробочку с красной кнопкой и пошли домой…»

Утром все приметы складывались хуже некуда: Наташка споткнулась левой ногой, у пальто левый рукав был вывернут наизнанку, у левого ботинка порвался шнурок, а главное, ну конечно, вы и сами догадались – чёрная кошка. И хоть Наташка где нужно – постучала по дереву, где нужно – трижды плюнула через левое плечо, а где нужно – сказала специальные охранные слова, на душе было неспокойно.

Димка пришёл в школу на десять минут раньше, достал из коробочки заветную кнопку и пристроил её на учительский стул колючкой кверху.

Начался урок, и Наташка почувствовала, как сердце провалилось куда-то в живот и забубухало оттуда, заглушая привычное «Здравствуйте, садитесь». Училка ходила взад-вперед между рядами, Наташка провожала каждый её шаг. Слова почти не долетали до её сознания. «Точки… Прямые… Определение…» Вот уже почти дошла до стула… развернулась и пошла обратно. «Окружность – это множество точек…» Перед глазами встало круглое, веснушчатое Димкино лицо. Наташка обернулась.

В чёрных Наташкиных глазах стояли слёзы. Димка приложил палец к губам. Наташка кивнула, и слеза скатилась по щеке. «А вдруг всё-таки не вытерпит?» – подумал Димка.

Училка подошла к доске: «Записываем: страница 21, задача 15, страница 22, задача 19…»

Сейчас допишет – и сядет. Наверняка. Димка затаил дыхание. Две чёрные косички вздрагивали впереди. Наташка неуверенно подняла руку. «Нельзя ей двоечницей! Никак нельзя!»

– Марина Станиславовна!

Все обернулись.

– Чего тебе, Власов?

– У Вас там это… ну… кнопка на стуле! Красная! Я видел, когда проходил…

«Да ладно, фигня! Я уж привык», – ответили голубые Димкины глаза мокрым чёрным Наташкиным.

– Сплаваем? – спросил Вовка.

– Не-а…

– А чё?

– Холодно, боюсь, ногу сведёт.

– Чего вдруг?

– А у папы свело. Он тоже тут на майские полез в воду, так чуть не утонул!

– Ну, так то папа! Он же старый. А мы быстренько: туда-обратно, никто и не узнает.

– А если водоворот? Дядя Коля говорил, бывает такое: закрутит, как всё равно водяной на дно потащит.

– Ну, ты даёшь! В водяных веришь! Ты, может, и в лешего веришь?

– Не в лешего, а в лесовика. Бабушка говорит, что они на Лысой горке собираются…

– Это на какой?

– Ну, как в Берёзки идти. Она однажды пошла, а на горке как закрутило, завертело… И вдруг смотрит: она уже в Берёзках, рядом с Ужей, повернулась – а деревни нашей нет.

– Ну, это заблудилась! Это с кем не бывает!

Мы помолчали.

– А я знаешь, чего боюсь? – спросил Вовка. – Белой лошади.

– Какой?

– Какой-какой… Такой! Я её в тумане видел. Открыл окно – а там всё белое, а в белом – она, лошадь. Туда прошла, обратно – медленно, как в кино. И с той поры стала мне сниться. Будто открываю я дверь, а там морда её, белая. И в меня тычет! Знаешь, как страшно!

– А я монаха боюсь. Чёрного…

– Откуда здесь монах?

– Не знаю… Однажды я у бабушки заночевал, а у неё дверь на палку закрывается. Ну, вечером она и говорит: сходи-ка, дверь проверь. Я пошёл. Иду в темноте, уже к двери подошёл и вдруг слышу – вздохнул кто-то. Я как закричу! А бабушка: что такое? Монаха испугался? Я потом спрашиваю: какого монаха? А она не говорит, мол, пошутила. А я всю ночь не спал. Всё мне монах представлялся. Чёрный. То ли мама про него говорила, то ли видел я его…

– Да где ему тут взяться? – Вовка говорит. – Тут и монастыря нет, одна церковь, а там старушки. И почему «чёрный»? Он, что, негр?

– Да нет, ну, весь в чёрном, и лицо такое – страшное…

– Да, надо тебя от страхов лечить, – сказал Вовка, помолчав.

– А сам-то? С белой лошадью?

– Ну, у меня одна лошадь, а у тебя вон сколько! Хотя у меня ещё один страх есть. В городе! Я боюсь, что эскалатор остановится.

И Вовка рассказал, как у него на глазах девушка упала.

– Быстро-быстро бежала, и вдруг эскалатор остановился. А она разогналась, не удержалась и… покатилась вниз!

– Так ты не бегай! Стой себе, как все!

– Скучно! И потом, что я, трус, что ли?

– А я в городе в лифте боюсь… – сказал я.

– Застрять, что ли? – засмеялся Вовка.

– Нет. Я боюсь… улететь.

– Куда?

– Наружу. Понимаешь, если в доме 8 этажей, а я нажму на «10», то куда попаду?

– Никуда не попадёшь. Раз нет десятого, лифт не поедет.

– А я боюсь: вдруг выскочит! На крышу. Или вниз провалится, если на ноль нажать.

– Ну, ты даешь! Ноль – это подвал, я знаю. Я бывал в таких домах. Я тогда в хоре занимался, на 20-м этаже! Меня мамка записала. Вот тогда я боялся!

– Чего?

– Что вступлю не вовремя. Ну, раньше времени. Там вступление сначала, а потом первый куплет. Я один раз не так сосчитал и запел. Один! Да ещё не в ноту!

– И что?

– Дураки… Все как засмеются!

– Да, я тоже на пении боюсь… Вообще, на уроках боюсь чего-нибудь не то сморозить. Хорошо, каникулы скоро…

Мы помолчали. У меня от воспоминаний даже рубашка вспотела – столько всего накатило!

– Знаешь, я ещё боюсь, когда гроза, и свет выключают. И я шарю по столу, свечку найти, а тут что-то живое…

– Кошка, что ли?

– Ну да… Она меня цапнула! Страшно! В темноте!

– Наоборот, хорошо: живое существо!

– Не-а, кошки, они страшные, какие-то инопланетные… Почему в темноте видят, а я нет? Почему ходят неслышно? И вообще…

– Что – вообще?

– Ну, будто знают что-то. А бабушка говорит, с нечистой силой водятся.

– Сказки всё это, не слушай. Кошки – такие же твари, и тоже грозы боятся. Я сам видел, как под шкаф прячутся…

– Ну, не знаю, а только я чуть не умер от страха, когда по столу шарил и на мягкое наткнулся…

– Слушай, а ты умереть боишься?

– Не знаю. Бабушка говорит: у Бога все живы!

– Так то у Бога, а ты где?

– Не знаю…

А со мной вот какая история на даче приключилась. Я спать укладывался. А кровать у окна стоит. Я пожелал маме спокойной ночи, полез под одеяло и решил перед сном на луну посмотреть. В окно глянул, а там – батюшки! Ведьма по крыше соседнего дома карабкается, а её волосы всклокоченные на ветру развеваются. Я – скорей за мамой.

Она поднялась с кровати и спрашивает с интересом:
– Где твоя ведьма, показывай!

Я и показал. Мама засмеялась:
– Это не ведьма! Это берёза на ветру дрожит, а её ветви на волосы похожи. Спи!

Я – снова под одеяло. На всякий случай в окно посмотрел, а там – циклоп!

Мама на этот раз неохотно поднялась. Видно, уже заснуть успела.

– Это не циклоп. Это дуб во дворе качается. А на нём – скворечник.

Ушла мама.

Я решил никуда больше не смотреть. Разве что только в огород…. Пришлось снова к маме бежать. Там в огороде – волк-оборотень на луну воет. Страшно до мурашек.

На этот раз мама даже с кровати не поднялась. Только рукой пошарила по тумбочке и протянула мне спицу, которой свитер вяжут.

– Держи, – говорит, – это волшебная спица. Она от всякой нечисти помогает. – И – на другой бок.

«Надо же, – удивился я и пошёл к себе. – Кто бы мог подумать? – Я залез на кровать. – Обычная спица. – Я сбросил тапочки и потянулся. – А оказывается, волшебная». – Я укрылся одеялом с головой. Сунул спицу под подушку и заснул.

Спал плохо. Всю ночь ворочался. Проснулся рано, до петухов ещё. Открываю глаза, а у меня на кровати сидят ведьма, оборотень и циклоп. Смотрят на меня во все глаза (циклоп – в один глаз).

Ведьма говорит:
– Страшно-то как! Он на мальчика из мультика похож, который Бабу Ягу в печке зажарил.

А волк-оборотень говорит:
– Мне страшнее! Он на Победителя Оборотней похож! Так же волосы торчком стоят.

Циклоп говорит:
– А мне каково? Он вылитый Одиссей, который моему брату-циклопу единственный глаз выколол! – Циклоп задрожал от страха, и кровать заскрипела.

– Тише вы! – говорю им, – ещё маму разбудите! – Они вообще до смерти перепугались. Тогда я достал из-под подушки волшебную спицу и им отдал. – Махните на меня, – говорю, – и я исчезну!

Ведьма скрюченной рукой спицу подхватила и потрясла ею в воздухе. Враз все трое исчезли. Только слышно было, как спица звякнула об пол.

Я поглядел, куда она закатилась, чтобы завтра маме вернуть. А потом снова лёг и заснул. На этот раз – совершенно спокойно.

В первый же день своей работы новая учительница, Надежда Александровна, даже не вызывая ребят к доске, наставила им кучу двоек. А Саше Филимонову вписала их в журнал целых тридцать шесть штук.

Когда заплаканный Саша пришёл домой и начал рассказывать про это маме, он случайно поднял голову к потолку и застыл с открытым ртом. Посмотрела наверх и мама, у которой рот открылся ещё шире. (Оно и понятно, мама ведь больше Саши). Прямо над ними висело… ухо.

– Ты это чего тут делаешь? – испуганно поинтересовалась Филимонова.

– Слушает, конечно, – пролепетал Саша.

– Кыш, – закричала мама, – схватила швабру и саданула ею по уху.

Ухо тут же стало фиолетово-лиловым, метнулось к окну и исчезло.

Испуганные Филимоновы застыли на месте, и вдруг над ними показались губы, которые проговорили:
– Этого я вам ни за что не прощу!

Мама, с испугу, огрела шваброй и губы, из которых тут же потекла кровь. Губы с визгом исчезли.

Филимонова подошла к окну, чтобы поскорее его закрыть, но не успела, потому что оттуда в комнату влетел кулак. Мама увернулась, а Саша схватил со стола графин, и при повторной атаке огрел им кулак.

На следующий день возмущенная Филимонова пошла в школу, но там ей сказали, что учительница заболела. Мама взяла её адрес и пошла к Надежде Петровне домой.

Дверь ей открыла женщина, одно ухо у которой было филетово-лиловым, губы разбиты, а кисть правой руки перевязана.

Увидев Сашину маму, учительница испугалась и моментально рассыпалась на части, которые разбежались по всей квартире, а некоторые даже упорхнули в открытую форточку. Филимонова успела ухватить только правую ногу, которую отнесла в милицию. Там она рассказала всю эту историю и написала заявление.

Милиция тут же начала искать остальные части, она собрала уже почти всю Надежду Петровну, осталось только доарестовать левую руку и нос, и учительница сразу предстанет перед судом. Там ей предстоит ответить и за нападения на Филимоновых и за несправедливо поставленные двойки.

А вот ещё одна страшная история из серии про телевизоры…

Всё началось как обычно. Один парень случайно нажал на пульте секретный код и вышел на секретный канал. Там шла передача «Магазин желаний». И вдруг, парень увидел, как по заснеженному склону горы несётся сноуборд без сноубордиста. А какой–то голос из телевизора спрашивает:
– Если очень захочешь, станешь крутым сноубордистом!

А парень, конечно очень хотел. А голос:
– Ещё сильней захоти!

И парень ещё сильней захотел. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

Парень захотел сильно– сильно, и вдруг, произошла телепортация. Он оказался в телевизоре, на том склоне. Катил на сноуборде, как настоящий мастер.

И тут в комнату вошла мать. А сына нету. Хотела выйти, а голос из телевизора говорит:
– Если хочешь, эти драгоценности, эти платья, эти шубы будут твои!

Она посмотрела на экран, а там драгоценности, о которых она всю жизнь мечтала: платья, которые ей снились, и шубы /две/, которые даже не снились! И она это всё страшно захотела. А голос:
– Сильней хоти, сильней!

Она ещё сильней захотела. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

Ну, она захотела – сильней некуда – и тоже произошла телепортация. Она оказалась в телевизоре. И все драгоценности были на ней и все платья, и все шубы…

А потом в комнату вошёл отец. А на экране – «Мерседес» последней модели… Ну, в общем, всё повторилось и он тоже оказался в телевизоре. Уехал на «Мерседесе» куда–то вдаль.

А в комнату вошла бабушка. Она была очень старенькая и думала о смерти. И вдруг, голос говорит:
– Если хочешь, будешь лежать в этом хорошем гробу!

Посмотрела бабушка, а на экране хороший гроб.

И она захотела… А голос:
– Сильней хоти, сильней!

Ну, бабушка сильней захотела. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

А бабушка говорит:
– Нет, я лучше поживу ещё немного! – и выключила телевизор.

Теперь она живет одна в большой квартире. Судьба остальных членов семьи неизвестна.

– Спасибо, ба, – Велька торопливо допил компот, и, облизывая губы, поднялся.

– Куда ты собрався? – бабушка всплеснула руками. – А арбуз?

– Дела у меня, – лаконично ответил Велька, перелезая через стенку беседки – так короче, чем протискиваться мимо Полинки, недовольно ковыряющей кашу, и быстрее, чем мимо деда, неторопливо срезающего кожицу с огурцов тонкой зелёной стружкой.

Он решительно прошёл сквозь сад, отвешивая щелбаны махровым головкам хризантем и, только у калитки задумался – а какие у него дела? Друг Андрейка вчера уехал с отцом на рыбалку, Колька укатил в Ростов, с Тимкой рыжим Велька никогда не водился, а больше приличных людей в селе он не знал. Были, правда, всякие голопузы, вроде соседского Федьки, носящегося с галдящей оравой семилеток, но возиться с такой мелюзгой! Велька и самого-то Федьку выделял из запыленной массы локтей, коленок и панамок лишь потому, что тот когда-то бескорыстно указал ему место на Селинке, где водились отличные подлещики. Но сейчас… Велька оглядел напрочь пустую улицу, вздохнул, подошёл к конуре и звякнул цепью. Из глубины будки вытянулись две чёрно-мохнатые лапы, затем вынырнула страшно-кудлатая башка с жёлтыми клыками. В глазах пса читался вопрос – зачем его разбудили в такую рань?

– Скучно мне, Кардамон, – пояснил Велька.

Пёс в ответ зевнул, и, встряхнув ушами, полез обратно. Велька обиделся, упёрся ногами и потянул цепь на себя. В будке напряглись и сдавленно зарычали. С полминуты мальчик и пёс боролись, затем из будки показались лапы и рычащая голова. Когда азартный Велька выволок собаку наполовину, Кардамон умолк и поднял укоряющий взор. Велька устыдился и отпустил цепь.

– А ещё друг человека. Собака ты, Кардамон, последняя собака после этого, – вздохнул он. Кардамон благоразумно не возражал.

Велька с тоской оглядел пустую улицу ещё раз и собрался было уже идти в дом – рисовать карандашами, как вдруг из-за поворота, вздымая пятками облачка пыли, выбежала та самая голопузая орава, и на перекрёстке мальками прыснула в разные стороны. В Велькину сторону, перегоняя собственную тень, мчался как раз Федька. Велька, донельзя заинтригованный, открыл калитку, и когда Федька проносился мимо, за воротник втянул его во двор.

Федька заорал дурным голосом и забился в руках не хуже подлещика.

– Тихо, тихо. Федька, это ж я, – оторопев, Велька разжал пальцы. Федька, извернувшись ужом, отскочил в сторону. – Ты чего?

– А… это ты, – Федька ещё одурелыми глазами глянул на него.

– А то кто же? Ты чего такой?

– Я… эта, – Федька огляделся и, хотя кругом никого не было кроме Кардамона, высунувшего на Федькины крики нос из будки, перешёл на шёпот:

– Ты… эта… никому не скажешь?

– Да чтоб мне провалиться, – закивал заинтригованный Велька.

Федька облизал губы.

– Мы на кладбище были.

– И что? Днём туда каждый дурак может сходить, – усмехнулся Велька.

– Ага, днём, а вчера в полночь не хочешь? – парировал Федька. – Тебе-то слабо?

– Слышь, малёк, чего я там забыл? – Велька нацелился было отвесить ему подзатыльник, но Федька округлил глаза и рыбкой нырнул в куст сирени.

– Ты чего? – Велька ошарашено подошёл к сирени, не зная, что и думать. С Федькой явно творилось что-то неладное. – Я пошутил. Вылазь, Федь. Там мурашей полно. Феедь?!

– Тихо ты! – яростным шёпотом откликнулся Федька. – Вон она идёт.

– Да кто она, Федь?! – жалобно спросил Велька, всё больше убеждаясь, что с пацаном чего-то приключилось. – Вылазь, Федька.

– Она идёт, – уже прошипел Федька. – Прячься быстрей.

– Да кто она-то, – Велька завертел головой. – Да нет же никого кругом, ты перегрелся, что ли?

– Сам ты перегрелся, – огрызнулся Федька – Вон она, на дороге, обернись, дубина.

Велька, решив припомнить Федьке дубину потом, когда этот паразит из сирени вылезет, всё же обернулся. Посреди перекрёстка, в жарком полуденном мареве и пыли стояла маленькая, сгорбленная чёрная фигурка.

– Кто это? – почему-то шёпотом спросил Велька, которому от неподвижности этой фигурки стало не себе.

– Бабка-смерть.

– Кто? – изумился Велька и отчётливо понял, что Федька сошёл с ума. Велька хотел сказать Федьке, что у него чердак поехал, но вспомнил, что их, сумасшедших этих, нельзя волновать. А то они буйные становятся, вон как Федька бился. Велька вдруг подумал, как плохо будет тёте Вале, Федькиной маме, когда она узнает о том, что сын у неё… того. Велька лихорадочно соображал, как вытащить Федьку из куста.

– Феденька, – самым сладким голосом, каким мог, позвал Велька – Может… тебе в дом зайти или ты пить хочешь?

– Ты что, с ума сошёл? – спросили из сирени.

– Я… нет – запнулся Велька.

– Она же меня увидит, когда я вылезать буду.

– А что это за бабка такая? – приторно продолжил Велька, прикидывая, чем ещё помешанного Федьку поманить. Можно было, конечно, позвать деда, бабушку, они бы окружили сирень, чтобы Федька не удрал, а потом пришёл бы участковый Пётр Фомич и вынул этого ненормального. А ещё можно было поджечь сирень, тогда бы Федька сам выскочил. Но пока будешь звать-искать-окружать, он же заподозрит неладное и удерёт. А потом лови его по огородам.

– Это бабка, она на кладбище живёт, с косой ходит и чего-то бормочет под нос себе. Мы сами видели, идёт и под нос бу-бу, бу-бу, а коса здоровущая такая, так и блестит. Пацаны рассказывали, она ночью по селу ходит и в окна заглядывает. И где окно открыто, она того. Ай!

Куст затрясся.

– Ты чего там? – заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.

– Мураши, блин, – сирень зашуршала, из темной её зелени вынырнула растрепанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:

– И кого увидит, того косой – чик! – провёл он поперёк шеи.

– Дурак ты, Федька, – в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.

– Ах ты.. я! – оскорбленный до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и охнув, упал обратно.

– Блин. Увидела, сюда идёт, – плачущим голосом возопил он из глубины сирени. – Мамочки.

– Спокойно, – Велька сглотнул комок в горле. – Я тебя прикрою.

– Мы ж ей того, помешали, – задыхающимся шепотом зачастил Федька. – Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.

– Как это сломили? – сразу и не понял Велька, глядя на приближающуюся фигурку.

– Обыкновенно, молотком, – пояснил Федька, затаённо почесываясь. – Хрясь и того…

– Совсем сдурели?

– А что – пусть лучше люди помирают?

– Давно я такого бреда не слышал, – разозлился Велька. – Вылезай, прощение просить будешь.

– Ты, что, обалдел? – Федька от ужаса даже перестал чесаться. – Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста..

Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решимость, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.

Ему казалось, прошла вечность, пока старушка подошла к их двору.

– Зддравствуйте, – почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная бабушка в тёмно-синем платке и глухом чёрном платье поравнялась с их калиткой.

– Косу вот сломили, – тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в тёмной обветренной руке. – Мальцы…

– Ой, как плохо, бабушка, я даже и не знаю, кто бы это мог сделать? – притворно ужаснулся Велька.

Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное её лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она не видит ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.

– Ну ладно, – она вздохнула и пошла дальше, шаркая стоптанными ботинками.

– Ну что? – из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки, – Свалила она?

Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком. Щёки его горели.

– Да, – сказал он. – Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали – «бабка–смерть». Она же просто старенькая.

– Старенькая, да удаленькая, – почёсываясь, веско отметил Федька, – Я на тебя погляжу, когда ты её встретишь, с косой и на кладбище.

– Топай давай, – Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.

– А то и пойду, – независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени. – Подумаешь…

Он осторожно выглянул за забор, и никого не увидев, быстро стукнул калиткой.

– Ну, спасибо, что ли, – шмыгнул он носом на прощание. – Ты её смотри, опасайся, она ведь с тобой говорила.

– Иди-иди, – Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.

Велька решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, сшибая головы репейникам, пошёл по улице, пустынной и пыльной. Из головы не выходила «бабка-смерть», её шаркающая походка и руки – загрубелые и тёмные.

Вскоре он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали между жёлтыми гречишными полями, и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тёк над ним прозрачной блистающей рекой среди белых громад кучевых облаков, и Велька, заглядевшись в небо, потерялся во времени. До ближней рощи ноги донесли его сами. И оттуда, из тени, ему в глаза ударило ярким блеском. Велька подошёл, потрогал прутья ограды, горячие от солнца, и удивился – как его сюда занесло.

Он совсем забыл, что в этой роще было старое деревенское кладбище. На нём уже не хоронили, возили на новое – за бугром, куда Велька ещё не забирался. Он на старом-то был всего раз, однажды с бабушкой, на Родительскую субботу, когда приезжал на весенние каникулы. Бабушка тогда надела белый платок, и они долго стояли в церкви. В высоком полутёмном зале толстый батюшка громко и непонятно пел басом и махал коробочкой с угольками. Сладкий дым от коробочки струился по воздуху, проплывал мимо тёмных икон, больше скрытых красноватым дрожанием свечей, чем высвеченных, и поднимался вверх, к сияющим узким прорезям окон над большой потушенной люстрой. Вельке хотелось подойти и потрогать эти прозрачные дрожащие пласты, но он держал свечку. Горячий парафин стекал ему на пальцы, но Велька терпел, потому что бабушка сказала, что в церкви нельзя ругаться, а надо терпеть. Потом он утешился – перехватил свечку ниже и начал катать шарики из остывающих потёков парафина.

После они шли за околицу, в рощу, нагоняя соседей с корзинками, накрытыми полотенцами, и бабушка долго сидела и что-то шептала у покосившегося обелиска с полустёршейся красной звездой.

Всё это разом вдруг ему вспомнилось. Велька огляделся – никого кругом не было. Он тихонько перелез через ограду, бочком протиснулся мимо могилы и, выйдя на дорожку, пошёл, посвистывая прутиком в воздухе.

Было тихо-тихо, золотые лучи отвесно пронизывали сумрак, и Велька постепенно наполнился той же тишиной, опустил прутик и уже медленно шёл по тропинке, как вдруг увидел – чёрная, страшная сгорбленная тень, хищно поводя косой, упала на его пути. Дыхание у него перехватило, сердце суматошно затрепыхалось в груди, и Велька разом припомнил все рассказы про кладбища и мертвецов. В рассказах дело всегда происходило ночью, но оттого что сейчас был день, Вельке стало ещё страшнее. Тень, взмахивая косой, со зловещим шарканьем и свистом приближалась, и ему показалось вдруг, что всё это происходит не с ним. Велька, обмирая от страха, стал медленно сползать по дереву. Удары сердца оглушали его и …

– Мама! – пискнул Велька, от ужаса жмурясь и заранее перестав дышать.

Старушка – «бабка-смерть», не замечая его, прошла мимо. Сгорбившись и подоткнув подол, она обошла могилку и продолжила обрубать сорняки обломком косы.

Велька открыл глаза и непонимающе посмотрел на неё. Собрав срубленные сорняки в густой веник и обметя им могилу, старушка присела возле креста, и, обняв его, некоторое время сидела. Послеполуденные солнце обнимало её длинными лучами, и таким покоем повеяло на Вельку, что он замер, почти не дыша, и не двигался, пока, наконец, бабушка не встала. Она утёрла платком глаза, перекрестилась, поклонилась до земли перед могилой, и, подхватив лезвие, побрела к выходу.

Спустя некоторое время Велька отклеился от дерева и подошёл к кресту. С выцветшей фотографии на него устало смотрел старик в неловко сидящем костюме. Перед ним лежал подсохший букетик полевых цветов и стояла стопка водки, накрытая кусочком хлеба. Велька положил свой прутик у креста и пошёл к выходу.

Чёрной-пречёрной ночью
По чёрному-чёрному морю
На чёрной-пречёрной лодке
Плыл чёрный-пречёрный рыбак,
И чёрной-пречёрной сетью
В чёрной-пречёрной пучине
Пречёрную-чёрную рыбу
Не мог он поймать никак.

Когда же сиреневым утром
Взошло золотое солнце,
Всё море сделалось синим,
И сделался рыжим рыбак,
А сеть его стала зелёной,
А в бездне прозрачно-лиловой
Чёрная рыба смеялась:
«Поймаешь! Как бы не так!»

Передайте, пожалуйста

Одной девочке поздно вечером позвонил неизвестный мужчина.

– Девочка, это квартира Бабы-Яги? – спросил мужчина.

– Её нет дома, – сказала девочка. – Ей что-нибудь передать?

– Да, – сказал мужчина. – Ногу.

Новое расписание

Одной девочке в восемь часов вечера позвонила классная руководительница и сообщила, что расписание уроков изменилось.

– Урок первый, – диктовала учительница. – Морговедение.

– А косыночку брать? – угрюмо спросила девочка.

– И нарукавники, – добавила учительница. – Вторым уроком будет История кладбища 18 века.

– А мумию покажут? – поинтересовалась девочка.

– Не покажут. Третий урок – физкультура.

– Нет!!! Только не физкультура!!! – в панике закричала девочка и бросила трубку.

Исторический факт

В одном старом-престаром магазине заплесневел хлеб. Его купила старая-престарая леди в старой-престарой шубе. Она положила хлеб в старую-престарую кошёлку и развалилась.

Один злой волшебник пришёл в чужую хату и превратился в горшок со сметаной. Жадная хозяйка обрадовалась и потянулась к сметане ложкой, а горшок взял и откусил ей палец. Хозяйка зарыдала, а довольный волшебник удрал уже в другой дом и превратился там в корову Зорьку.

Приходят в эту избу хозяева, и видят, в горнице пасётся корова. Но недолго они этому радовались, потому что злодей откусил вдруг хозяину ухо.

Разнеслась по деревне весть, что стоит появиться в доме чему-то новому, например, сметане или корове, как они что-нибудь хозяевам откусывают. Собрались мужики и бабы на совет, и стали думать, как быть, пока не все ещё перекусаны. Наконец, приняли решение – стали наблюдать, не появится ли у кого-нибудь какая-нибудь новинка. И вот однажды прибежал мужик Сидор, и закричал:
– У меня новое, братцы, хватайте вилы и топоры. Вхожу, а у меня на полатях новорождённый пятилетний ребёнок.

Понял народ, что это не ребёнок, а превратившийся в него волшебник, и помчался всей деревней его истреблять. Приблизились к хате, а из неё вышла женщина и сказала:
– Ой, что вы, люди добрые, это ж наш с Сидором ребёнок, я его только что родила.

– А-а, – сказали все и пошли домой.

Сидор так обрадовался рождению ребёнка, что даже забыл, что не женат. Это просто волшебник на время превратился в, якобы, его жену. А потом вбежал в дом и снова притворился ребёнком.

Только Сидор наклонился, чтобы поцеловать новорождённого, а ребёнок – хвать и откусил ему нос.

Узнав про эту новую беду, пригорюнилась вся деревня, а некоторые пошли на поклон к местному мудрецу Ерофею Пантелеймоновичу.

– Кажи, – взмолились крестьяне, – народу свою мудрость. Как нам со злодейским волшебным супротивником быть?

Глубоко задумался мудрец, три дня и три ночи соображал, а потом изрёк:
– Лишь одно вам может помочь. Выйдите в полночь на опушку леса и разбейте о березу горшок с манной, а об ольху – с гречневой кашей. И произнесите вот это заклинание.

Обрадовались крестьяне и побежали по домам. Тут бы, казалось, и делу конец! Но люди в этой деревне были такими жадными, что никто не захотел пожертвовать своей кашей. Среди них был всего один добрый человек. Бывший генерал-лейтенант турецкой армии, который сражался в Испании на стороне бельгийцев против японцев. Но у этого генерала каши не было, потому что по бедности он уже четыре года питался одной солью.

А злой волшебник этой жадностью воспользовался и спокойно перекусал всё население деревни, а потом перебрался в соседнюю.

И там он кому пол-руки откусил, кому ухо, кому ногу, а кому и пол-плеча отхватил. Но и в этой деревне люди догадались сходить к Ерофею Пантелеймоновичу, и им он тоже подсказал, как действовать.

А здесь крестьяне такими жадными не были. И каши не пожалели. Разбили они горшок, произнесли заклинание, и тут же всё откусанное у них отросло , да ещё краше прежнего стало. А злодей сразу потерял свою волшебную силу. Схватили его мужики, связали, покусали и доставили в милицию.

Про их героический подвиг даже в газете написали. А люди из первой деревни так надкусанными и остались.

Один мальчик по имени Сеня влюбился в одну девочку по фамилии Мякишева. Казалось бы, какие проблемы? Ну подойди ты к предмету своей любви, как все нормальные влюбленные делают. И скажи ей ласково: «Люблю, сохну, сейчас сдохну». Но Сеня был не из таких. Он предпочитал ходить за Мякишевой на расстоянии и молча страдать.

Идет, к примеру, Мякишева с подружкой в кино – и Сеня с ними. Но на расстоянии. И в кинотеатре на расстоянии сидит. Мякишева с подружкой – на пятом ряду, а Сеня – на первом. Все зрители с интересом кино смотрят, а Сеня с любовью смотрит на Мякишеву, повернувшись затылком к экрану. Старушка, сидящая рядом с Сеней, говорит ему: «Мальчик, смотри на экран». А Сеня ей резонно отвечает: «За свои деньги куда хочу, туда и смотрю», – и продолжает на Мякишеву пялиться.

А еще Сеня любил Мякишеву после школы домой провожать. Тоже, естественно, на расстоянии. Шел за ней и с любовью глядел ей в спину. А когда Мякишева скрывалась в своем подъезде, Сеня начинал с любовью глядеть уже на окна квартиры, где жила Мякишева.

Короче говоря, влюбился парень по самые уши, а то и по самую макушку. Дело дошло до того, что Сеня даже есть перестал. Вместо этого он начал писать стихи. Вот такие:

Утром я не завтракаю,
Потому что думаю о тебе.

Днем я не обедаю,
Потому что, думаю о тебе.

Вечером я не ужинаю,
Потому что думаю о тебе.

Ночью я не сплю,
Потому что есть хочется.

Сене по ночам действительно очень есть хотелось. Все-таки он был человек, хоть и влюбленный. И вот как-то раз ночью лежит Сеня на кровати и вспоминает, что в холодильнике – тоже лежит – пирожок. С капустой. И так Сене захотелось этот пирожок слопать, ну прямо сил нет. Встал Сеня с кровати и прошлепал босиком на кухню. И вдруг видит – на столе тарелка стоит. Но не обычная, а летающая. По-научному такая тарелка называется НЛО, то есть Неопозанный Летающий Объект. «Бли-и-н, – думает Сеня, глядя на энэлошку, – наверное, у меня глюки от голода начались».

А из тарелки тем временем вылезают инопланетяне (точно такие, каких обычно в кино показывают) и говорят Сене:
– Приветствуем тебя, житель Земли. Мы прилетели из далекого созвездия Антракс. Не хочешь ли отправиться вместе с нами по бескрайним просторам Вселенной к нашему созвездию, чтобы увидеть нашу планету – Эллонию.

– Нет, – отвечает Сеня, – я хочу увидеть Мякишеву.

Инопланетяне тут же достали свои инопланетянские карты и попросили Сеню показать, в какой именно точке Вселенной находится планета Мякишева.

– Да это не планета, – говорит Сеня, – это девчонка из моего класса. Она в соседнем доме живет.

– Хорошо, житель Земли, полетели в соседний дом, – согласились инопланетяне и уменьшили Сеню до своего инопанетянского размера.

Поднялась летающая тарелочка в воздух и полетела к соседнему дому. Сеня только командовать успевает:
– Направо… налево… а теперь вон в ту форточку…

Влетела энэлошка через форточку в комнату, а в этой комнате Мякишева спит и десятый сон видит.

Сеня тут же, по своей привычке, начал с любовью глядеть на спящую Мякишеву. Смотрит, смотрит – прямо насмотреться не может. И вдруг Сеню осенило: ведь он сейчас маленький-премаленький, а Мякишева большая-пребольшая, и поэтому он может смело поцеловать ее в губы – Мякишева всё равно ничего не почувствует.

И малюсенький Сеня стал карабкаться на огромную Мякишеву, прямо как альпинист на горную вершину. Докарабкался до лица. А лицо у Мякишевой, с точки зрения крохотного Сени – ну просто ни в сказке сказать, ни пером описать, а еще проще – полный отпад. Нос – как гора, а ноздри – как две пещеры. И ветер со свистом завывает: ССССССС… СССССССС… – это Мякишева так дышит, вдыхая и выдыхая воздух. Вдохнула она в очередной раз – и Сеню, как пушинку, затянуло в её правую ноздрю. Так бы влюбленный Сеня и сгинул в ноздре у своей любимой, если бы, на его счастье, спящая Мякишева в этот момент не чихнула: АП-ЧХИ-И-И!.. Сеня со скоростью ракеты вылетел из носа Мякишевой и ка-а-а-к шмякнется на мякишевские губы! Только он собрался их поцеловать, а тут Мякишева возьми да и зевни сладко во весь рот. Почва под ногами у Севы разверзлась, и бедный влюбленный провалился в бездонную пропасть. С воплем ужаса: ААААААААААААААА… он полетел прямиком в желудок к Мякишевой. Но и на сей раз ему повезло. Мякишева, подавившись Сеней, закашлялась: КХА-А… КХА-А… КХА-А… (Для малюсенького Сени эти «кха-кха» звучали, как мощнейшие раскаты грома). На этот раз Сеня вылетел изо рта Мякишевой и шмякнулся ей на щеку. А Мякишева спросонья решила, что это комар ей спать мешает, да ка-а-а-к хлопнет себя по щеке. Так бедного Сеню и прихлопнула…. Хорошо ещё, что не насмерть.

После таких катаклизмов (или проще говоря – заморочек) у Сени всю любовь к Мякишевой как ветром сдуло. Он кубарем скатился к инопланетянам и сказал:
– Ладно, пацаны, летим на вашу Эллонию. Но только к обеду мне надо на Землю вернуться. Мама обещала блинчики с творогом приготовить.

Жил-был царевич Алексей. Однажды узнал он, что есть на свете такая комната под названием «Росарио». Войти туда можно только спиной, а потом ни за что не повернёшься, стоя возле двери, а почему — неизвестно. Может быть, если повернёшься, то сойдёшь с ума или вообще умрёшь. А может, ничего и не будет, да только никто ещё не осмеливался.

С тех пор царевич Алексей перестал спать ночами от любопытства и желания побывать в удивительной комнате. Как только ложился на кровать, в темноте ему отчетливо слышалось рядом чьё-то дыхание, хотя и был он совершенно один.

Сначала царевич лежал неподвижно, потом несколько раз вскрикивал: «Кто здесь! А?.. Кто здесь?!» Никто не отзывался. Тогда он хватал шпагу и тыкал во все тёмные углы. И так каждую ночь — совсем извёлся из-за этой «Росарио».

Наконец, нашлись в царстве проводники — два немца. Они завязали Алексею глаза и — долго ли, коротко — доставили его прямо к заветной двери. Глянул царевич — дверь как дверь, ничего особенного, на себя открывается. «Почтеннейшие, а как же я узнаю, что это именно то, что мне нужно? — спросил он. — Тут вот и не написано, что это «Росарио». «Не имеем понятий», — ответили немцы и удалились.

Тогда царевич Алексей перекрестился, а потом, пятясь задом, открыл дверь и шагнул. Он замер сразу за порогом, не решаясь повернуться, постоял и вышел, быстро затворив дверь.

«Вот я побывал в «Росарио»… А вдруг это не «Росарио»? То, что я вошёл спиной и  не решился повернуться, ещё ничего не значит — такое может произойти и в любой другой комнате».

Тогда царевич Алексей ещё раз совершенно так же пересёк таинственный порог, решив непременно повернуться. Но, как ни старался собраться с духом, не смог этого сделать и опять покинул комнату ни с чем. Серая стена с дверным проёмом, которую он два раза видел изнутри, была абсолютно такая же, как и снаружи.

«А если просто заглянуть туда, не входя», — подумал царевич… Но и этого сделать не посмел, а только распахнул и захлопнул дверь, ладонью свободной руки крепко зажав глаза.

«Что же мне, опять по ночам не спать, шпагой тыкать из-за того, что не знаю: «Росарио» это или не «Росарио»?» — разозлился Алексей. И попробовал, войдя спиной, повернуться с закрытыми глазами. Он поднатужился, весь взмок, но ноги его как будто приклеились к полу. Тогда царевич плюнул, выскочил за порог, достал из кармана пистолет и через плечо выстрелил в проклятую комнату. А потом сел, весь в дыму, и заплакал.

Вскоре вернулись проводники. Они поклонились царевичу Алексею и сказали: «Мнительны Фы, Фаше Фысочестфо. Если Фаше Фысочестфо не может пофернутса и таше саклянуть сюта, то, сначит, тля Фас это именно и есть «Росарио». А фоопще-то, это наша клатофка».

С этими словами немцы, не поворачиваясь спиной, скрылись за таинственной дверью и стали что-то с грохотом передвигать внутри.

Перевод Андрея Сергеева

Дело было в доброй старой Вирджинии. Зашёл ко мне незнакомый человек и спрашивает:
– Правда, что у вас тут все верят в привидения?

– Не думаю, – отвечаю я. – Кто верит, а кто и не верит.

– А сами вы не побоялись бы провести ночь в доме с привидениями?

– Нет, не побоялся бы.

– Прекрасно. Если вы выдержите там до утра, я дам вам два доллара.

– Согласен, – говорю я. – За два доллара можно.

К дому с привидениями пришёл я под самую ночь. Отворил дверь, вижу – стул, стол, на столе лампа горит. Сел я на стул, жду, что будет. Вдруг в дверь чёрная кошка заглядывает. Постояла, посмотрела, в дом вошла. Обошла вокруг меня, на стол вспрыгнула. Лампу своим чёрным хвостом обвила. Поглядела мне в глаза и говорит:
– Тут нет никого, кроме нас с тобой.

Я потихонечку встаю со стула.

– А сейчас тут не будет никого, кроме тебя, – говорю я – и к дверям.

Мчусь по дороге сломя голову и, как назло, спотыкаюсь и падаю. Приподнимаюсь и вижу – надо мной человек стоит. Голову свою он под мышкой держит, а голова эта и говорит:
– А ты быстро бегаешь! Отродясь не видала, чтоб так быстро бегали!

– Это что, – говорю я, – сейчас я ещё быстрее побегу.

Махнул я через ограду на пшеничное поле. Бегу по меже, передо мной заяц бежит. Догоняю зайца, кричу:
– Не можешь бегать, так под ногами не путайся!

Домой добрался я только к утру. Ждёт меня незнакомый человек.

– Ну как? – спрашивает.

– Ваша правда, – говорю. – Мы тут, пожалуй, все малость верим в привидения.

Всю ночь из розеток ползут провода,
Голодный, утробно урчит холодильник,
На цыпочках стрелок крадётся будильник,
В простуженных трубах клокочет вода,

Закрытая в ящике для овощей,
Шуршит и скребётся хвостатая свёкла,
Глядят огурцы, как уродцы сквозь стёкла,
Сидит самовар – меднозубый кощей,

А чайник сопит и бормочет во сне,
Прижались к столу малыши-табуретки,
В кастрюле от пара сомлели креветки,
Черна сковородка, как ведьма в огне,

Мигает бельмом телевизор слепой,
И мыши идут, не таясь, караваном
Из кухни в подполье, в нору под диваном,
Гружёные сыром, печеньем, крупой.

Всю ночь по паркету стучат коготки.
Лежу, замерев, над пещерой подвала.
Вы, мыши, берите конфеты и сало,
Катите колбасы, грызите мешки –

Но только не троньте моё одеяло!

Перевод Бориса Вайнера

Много лет тому назад жили в маленькой деревушке в Японии крестьянин с женой – очень хорошие, но бедные люди. Им было трудно прокормить детей. Старшему их сыну исполнилось четырнадцать, он был крепкий юноша и во всем помогал отцу. Дочери крестьянина начинали помогать матери, едва научившись ходить.

А вот их младший сын явно не годился для тяжёлого труда. Он был очень смышлёный, намного способнее, чем его братья и сёстры, но маленький и слабый, и люди говорили, что он таким и останется. В конце концов, родители решили, что будет лучше, если он станет не крестьянином, а священником. Поэтому однажды они пришли с ним в деревенский храм и попросили доброго старого священника, который там жил, взять их маленького сына к себе прислужником и научить всему, что следует знать священнику.

Старик ласково поговорил с мальчиком и задал ему несколько трудных вопросов. Ответы ему понравились, и священник согласился взять сына крестьянина и обучить тому, что требуется знать будущему духовному лицу.

Мальчик легко усваивал все уроки и был очень послушным. Но у него был один небольшой недостаток. Он любил рисовать кошек – и во время занятий, и вообще тогда, когда этого вовсе не следовало делать.

Стоило ему остаться одному, как он немедленно начинал рисовать кошек. На полях священных книг, и на всех ширмах в храме, и на стенах, и на столбах. Священник не раз строго отчитывал его за это, но мальчик просто ничего не мог с собой поделать. Он был, что называется, «художественной натурой», и именно по этой причине не годился в прислужники: хороший прислужник изучает книги, а не рисует на них.

Однажды, после того как сын крестьянина в очередной раз нарисовал на бумажной ширме несколько превосходных кошек, старый священник сурово сказал ему: «Мой мальчик, ты должен немедленно уйти отсюда. Может быть, ты станешь великим художником, но хорошим священником не будешь никогда. Однако прежде чем ты покинешь меня, я дам тебе последний совет – и можешь быть уверен, ты его ещё вспомнишь.

Избегай по ночам больших помещений!»

Сын крестьянина не понял, что имел в виду священник. Он думал и думал над этим, пока не пришло время собирать одежду в узелок и уходить, но так ни до чего и не додумался. Конечно, он мог бы спросить у старика, но боялся даже заговорить с ним – разве что сказал «До свидания».

В глубокой печали он оставил храм и стал всерьез размышлять о том, что ему теперь делать. Мальчик был уверен, что если он сразу вернётся к своей семье, отец накажет его. Поэтому идти домой он боялся. Наконец он вспомнил, что в соседней деревне, в двенадцати милях отсюда, есть большой храм с несколькими священниками, и решил отправиться туда и попросить, чтобы его взяли прислужником.

Большой храм был давно закрыт, но мальчик об этом не знал. А закрыт он был потому, что там поселился чёрт, так напугавший священников, что все они разбежались. Несколько смельчаков пошли ночью в храм, чтобы убить чёрта, но ни один из них не вернулся. Рассказать всё это мальчику никто не мог, и он, ни о чём не подозревая, зашагал по дороге в соседнюю деревню с надеждой, что тамошние священники обойдутся с ним хорошо.

Когда он добрался до места, уже стемнело, и все жители деревни давно лежали в своих постелях. Но в дальнем конце главной улицы мальчик увидел большой храм и заметил, что окна освещены. Люди, которые потом рассказывали эту историю, говорили, что огонь в храме зажигал чёрт, чтобы заманивать одиноких путников, искавших приюта. Мальчик подошёл к двери и постучал. Но не услышал в ответ ни звука. Он постучал ещё и ещё раз, никто не отвечал. Тогда мальчик осторожно толкнул дверь и очень обрадовался: она была не заперта. Он вошёл внутрь. Там горел фонарь, но никого не было видно.

Мальчик решил, что священник вышел и скоро вернётся. Он сел и стал ждать. Затем он заметил, что всё в храме покрыто толстым слоем пыли и подёрнуто густой паутиной. Мальчик подумал, что здешние священники наверняка должны были бы иметь прислужников, которые следят за чистотой, и удивился, почему эти прислужники развели в храме такую грязь. Тем временем внимание его привлекли большие белые ширмы, куда более приятные взору и как нельзя лучше пригодные для того, чтобы изобразить на них кошек. И хотя мальчик очень устал, он поискал коробки с письменными принадлежностями, нашел одну, приготовил немного чернил и начал рисовать.

Он нарисовал великое множество замечательных кошек, после чего ужасно захотел спать. Он уже был на волосок от того, чтобы свалиться между ширмами и заснуть, как вдруг вспомнил напутствие старого учителя:

«Избегай по ночам больших помещений!».

Храм был очень большой, и мальчик чувствовал себя в нём совершенно одиноким. Как только он вспомнил слова священника – хотя по-прежнему их не понимал – он впервые испугался и решил поискать укромное местечко, где бы можно было поспать. В одной из стен он обнаружил скользящую дверцу, за которой была маленькая комнатка. Он вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Затем лёг и заснул крепким сном.

Была уже глубокая ночь, когда его разбудил шум за дверью. Это были звуки ужасной драки: рычание, и рёв, и визг. Мальчику было так страшно, что он боялся даже посмотреть в щёлку, чтобы узнать что происходит, и лежал в своей каморке затаив дыхание. Свет, горевший в храме, померк, но драка не затихла – наоборот, шум становился ещё громче и ужаснее, всё здание дрожало и тряслось. Тишина наступила не скоро. Но и теперь мальчик боялся шевельнуться. Он не двинулся с места, пока в комнату сквозь щёлки в двери не проникли лучи утреннего солнца.

Тогда он осторожно выбрался из своего убежища и огляделся. И со страхом увидел, что весь пол в храме залит кровью, а посередине лежит чудовищная – больше коровы величиной – мёртвая крыса, крыса-оборотень!

Но кто или что смогло убить её? Ведь вокруг не было ни одного живого существа! И тут мальчик заметил, что пасти кошек, которых он вчера нарисовал, красны от крови. Оборотня убили его кошки!

И мальчик, наконец, понял, что означали слова старого священника, советовавшего ему избегать по ночам больших помещений.

Спустя много лет сын крестьянина стал очень известным художником. И до сих пор людям, которые путешествуют по Японии, показывают нарисованных им кошек.

ОРГАНИЗАЦИИ ОБЪЕДИНЁННЫХ НАЦИЙ, ОБЩЕСТВУ ЗАЩИТЫ РЕДКИХ И ИСЧЕЗАЮЩИХ ВИДОВ,
GREENPEACE

Просим принять нашу петицию как можно более серьёзно.

Мы не хуже вас понимаем абсурдность сложившейся ситуации.

Мы вымираем. Против нас идёт война на уничтожение, геноцид, молчаливо одобренный общественностью.

Нас расстреливают, режут, бьют, жгут, мочат кислотами, давят, травят, взрывают, предают дезинтеграции и аннигиляции (и это далеко не полный список). Мы беззащитны перед лицом нависшей над нами угрозы. И теперь у нас не остаётся ничего другого, кроме как просить о помощи вас. С ростом технического прогресса пугающе быстро выросло число желающих выместить на нас злобу, тоску, скуку. Нас убивают просто от безделья!

С вашего молчаливого согласия подростки становятся убийцами.

Говорят, что мы отвратительны, говорят, что мы рождаемся только для того, чтобы быть уничтоженным. А то, что мы агрессивно настроены по отношению к человеку? Каин всё сделал задолго до нас. Мы должны как-то защищаться. Тем более что такими нас сделали вы, ввели схему поведения «сообразно условиям».

Вы ни когда не поймёте того ужаса, той кошмарной несправедливости, какую ты чувствуешь, понимая, что на тебя смотрят, как на ходячую экспу!.. (дальше неразборчиво)

…Помогите нам! Больше нам обратиться не к кому.

В то время, когда вы читаете этот текст, погибают миллиарды наших собратьев. Подумайте об этом!

Не ввязывайте нас в ваши войны!

Подписано миллиардами подписей, в основном не совсем разборчивых,
вот малая толика того, что можно было разобрать,
далее по классификациям:

Демоны, Зомби,

Скелеты, Мумии,

Духи,..

Звери, Мутанты,

Драконы, Змеи,

Ящеры,

Роботы, Растения,

Предметы быта,

Прочие потусторонние,

Прочие млекопитающие и яйцекладущие,

Прочие рептилии,

Прочие инопланетяне,

И т.д.

В нашей деревне нет ни озера, ни реки, поэтому купаться я в соседние деревни хожу. Прихожу как-то в одну деревню, вижу – над домами крачки летают. Прошел ещё немного и вышел на речной берег. На песке вверх дном лежало несколько лодок, а одна у самого берега нормально плавала. В лодке сидел старик в брезентовом плаще и зачем-то крошил в воду хлеб. Подошел я поближе.

– Здравствуйте, можно спросить?

– Спрашивай, – отвечает старик, – я за спрос денег не беру.

А сам отломил кусок от буханки – и в воду.

– Скажите, а как называется эта деревня?

– Эта деревня называется Акулово.

– Это откуда же такое название странное?

– А у нас тут у полдеревни фамилии Акуловы. Вот и я Акулов, Пётр Петрович.

Посмотрел я на старика подозрительно, но ничего акульего в нём не увидел. Обычный дед, в кепке помятой, в телогрейке и сапогах резиновых до колен.

– Очень приятно, – говорю, и тоже представился. – А можно с вашей лодки нырнуть?

– Чего ж нельзя? – отвечает старик. – Залезай!

Я разделся до плавок, забрался в лодку. Но что-то меня всё-таки держит в ней и в реку нырнуть не даёт. Тревога какая-то.

– Скажите, Пётр Петрович, откуда же у вашей полдеревни такие странные фамилии?

– Помещик тут раньше жил, – объясняет старик. – Акулов. Поэтому и фамилии такие.

Я нагнулся и потрогал пальцем воду. Она была тёплая, как молоко.

– Значит, у вас ничего опасного в реке нет?

– Это как посмотреть, – отвечает старик. – Для некоторых и коряга опасна.

С этими словами он кинул в воду весь оставшийся хлеб. Вдруг вода перед лодкой заходила бурунами. На поверхность из глубины вылезла огромная страшная морда, засосала хлеб и снова ушла под воду.

Испуганно заглянув в зелёную глубину, я увидел, как что-то длинное и тёмное уходит в глубокий омут. Купаться я, конечно, сразу передумал и полез на берег.

– Ты чего? – прищурился старик. – Вода хорошая, тёплая!

– Спасибо, лучше в бане искупаюсь!

Я быстро оделся.

– Теперь я понял, почему вашу деревню так назвали. И незачем мне тут было про помещика рассказывать! До свиданья!

Больше я в ту деревню купаться не ходил.

Пересказ Станислава Минакова

Некогда в нашей округе жил паренёк по имени Пэдди, который слыл угрюмым и неприветливым малым, потому что всегда, останавливаясь у кого-нибудь на ночлег, молчал, словно копна сена, даже если затевалась беседа или ещё какое оживление. Ни песен, ни легенд, ни занимательных историй, ни самой махонькой сказочки не было в его русоволосой башке. Такой это был паренёк.

Бродя по лимерикским дорогам и работая там и сям на разных хуторах и хозяйствах, Пэдди очень скоро сообразил, что, хотя люди гостеприимно и радушно пускают его, чужака, на постой, вместе с тем, они каждый раз надеются услышать от него последнюю новость или даже какую-нибудь историйку, или, на худой конец, сплетню. Но напрасно хозяева ждали этого от Пэдди, поуютней устраиваясь у очага. Бедный, несчастный Пэдди, всей душой жаждавший угодить добрым людям, как всегда, молчал, и ничего не мог с собой поделать. Ничего интересного он не знал.

И вот однажды, идя осенней ночью по пустынной дороге, Пэдди вдруг увидал свет в окошке дома, одиноко стоявшего в стороне. Было уже очень поздно, да к тому же очень сыро, и наш герой с радостью поспешил к этому дому.

Вблизи дом оказался огромным, странным и мрачным. Пэдди невольно остановился, замешкался перед большой чёрной дверью.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге появился огромный, сонный и мрачный человек.

– Добро пожаловать, дорогой Пэдди Эхерн! – произнёс он. – Входи, дружище, присаживайся к огню.

Пэдди, конечно же, хотел спросить, откуда этот мрачный незнакомец знает его имя, однако от испуга не смог вымолвить ни слова, ни полсловечка.

Да-а, это было очень странно.

Хозяин угостил Пэдди ужином, а затем подвёл к большой чёрной кровати.

Глаза парня слипались от усталости, голова клонилась долу, и Пэдди, едва-едва успев раздеться, рухнул в уютную постель, позабыв о трудной дороге и странном хозяине.

Но отдых его был недолгим.

Едва он задремал, входная дверь распахнулась, и в помещение вошли три странных, оч-чень странных человека, которые внесли… ОГРОМНЫЙ ЧЕРНЫЙ ГРОБ!

Пэдди оглядел комнату, но хозяина нигде не было!

– Кто поможет нам нести гроб? – низким, почти рычащим голосом громко спросил один из вошедших.

– Кто, если не Пэдди Эхерн! – отвечали его спутники.

Сонный Пэдди вскочил и, дрожа от страха, стал натягивать одежду, не попадая ногами в штанины, а руками в рукава, путаясь в ботинках.

Затем, вместе с одним из гостей, он стал в ногах гроба, а двое остальных стали в головах, и, подняв гроб, они вышли из дому и отправились в кромешную тьму, медленно и тяжко.

Путь их проходил через поля, по бездорожью, и вскоре несчастный Пэдди весь вымок и перепачкался, часто оступаясь, а то и падая в рытвины. Он разодрал кое-где одежду и поцарапал о кусты лицо и руки.

Каждый раз, когда он оскальзывался, все три страшных спутника начинали ругательски ругать его, а когда падал, они пинали его до тех пор, пока он не находил в себе силы подняться в очередной, и, казалось, последний раз. Сердце Пэдди колотилось от ужаса и усталости, и уже готово было выпрыгнуть навсегда из груди, когда они подошли к пустынному, страшному месту, огороженному каменной стеной.

– Кто перетащит гроб через стену? – снова загремел страшный голос.

– Кто, если не Пэдди Эхерн! – в один голос отвечали ему два других.

Несчастный Пэдди, хотя едва стоял на ногах, сам перетащил тяжеленный гроб через стену, однако три страшных спутника снова не дали ему отдохнуть.

– Кто выкопает могилу? – прорычал первый.

– Кто, если не Пэдди Эхерн! – откликнулись другие.

Они дали Пэдди лопату с заступом и заставили копать. Лопата выпадала у парня из рук, но он рыл, рыл и рыл.

– Кто откроет гроб? – наконец спросил первый.

– Кто, если не Пэдди Эхерн! – был ответ двоих.

Пэдди от ужаса был близок к обмороку, однако, встав на колени, он вытащил гвозди из гробовой крышки и поднял её!..

И что бы вы думали? Гроб оказался пуст, хотя его так тяжело было нести!

– Кто ляжет в гроб? – громче прежнего прозвучал голос.

– Кто, если не Пэдди Эхерн! – едино отвечали ему два.

Трое двинулись к окаменевшему Пэдди, однако он не стал дожидаться развязки а, собрав остаток сил, одним прыжком перемахнул через забор и стремглав помчался прочь, а те, трое, рванули за ним, страшно крича и улюлюкая, будто на охоте.

Несколько раз они почти настигали парня, но Пэдди как-то исхитрялся не попасть им в руки.

Наконец, крайне измотанный погоней, бедный Пэдди увидал какое-то светящееся окошко. Бедняга рванулся к нему и громко, что било сил, закричал: «По-мо-ги-и-те!»

Как вы думаете, кто открыл ему дверь?

Конечно, это был тот самый огромный и мрачный человек.

Это оказалось для Пэдди уже невыносимым, и он без чувств упал на порог…

Когда он пришел в себя, был день, ярко светило солнце, а странный хозяин дома не спал и шурудил в печи, видимо, растапливая её. Больше в доме никого не было.

– А-а, проснулся, Пэдди Эхерн? – спросил он. – Ну, расскажи, хорошо ли тебе спалось?

– П-п-под д-дождь-дь вс-сегд-да хор-р-ош-ш-о сп-пится, – пробормотал Пэдди. – Но нынче я чувствую себя просто развалиной после этих жутких ночных приключений! Ни одной лишней минуты я не останусь в этом доме, а помчусь прочь во все лопатки!

Он вскочил и схватил свою одежду, и – можете быть уверены – на ней не было никаких следов ночного происшествия. Конечно, это была его собственная, старая одежда, но она была вполне цела, чиста и суха. Пэдди ощупал лицо и осмотрел руки. Без единой царапины!

Это было весьма странно!

– Теперь послушай меня, Пэдди Эхерн, – сказал странный хозяин дома. – Ты и не представляешь себе, как я переживал и был расстроен, что ты не можешь никому рассказать какой-нибудь истории. Однако ответь мне теперь, после этой ночи, – знаешь ли ты какую-нибудь особенную, интересную историю, которую ты мог бы поведать в каждом доме, где будешь останавливаться на ночлег?

Ни слова не промолвил несчастный Пэдди, а быстро схватил свой узелок и походную палку и помчался прочь так быстро, как только могли унести его ноги.

Сколько бы ни приходилось шагать потом по этой дороге, Пэдди Эхерн каждый раз внимательно-внимательно осматривался по сторонам, но ни разу нигде не увидел огромного и мрачного, странного дома или мало-мальских следов его пребывания, а видел лишь просторные, бескрайние поля да пасущихся на склонах коров.

Скажи мне, ты любишь одна оставаться?
А лучше скажи мне – ты любишь бояться?
Тогда нужно дома остаться под вечер,
Чтоб сердце дрожало, как хвостик овечий,

Чтоб тени бродили по тёмной квартире,
Чтоб всеми была ты покинута в мире, –
Ну то есть ушли папа с мамой в кино…
А в доме так страшно, а в доме темно.

Как так – не темно? Значит, выключи свет.
Чтоб мелко дрожать по пути в туалет,
Чтоб кашляли глухо на лестничной клетке,
– Грабители! Воры! К тебе, не к соседке!

Чтоб кто-то тихонько царапал обои,
Как будто бы роя подкоп за стеною…
Уже под кроватью, – ты слышишь? – он дышит.
А вдруг там вампир или – мамочка! – мыши?

Кривится со стенки оскаленный постер.
Ноль два позвонить: «Извините, что поздно…»?
Конечно, ноль два! Почему не ноль два?
Звони поскорее, покуда жива!

Так страшно, так страшно, так страшно, так стра…
Ну вот и родители дома! Пора
На шею кидаться, вопя и рыдая.

Ты любишь бояться?
Я тоже такая.

– Скажите поскорее,
Кого боится мышка?
– Она боится кошки
И больше никого!

– Кого боится кошка?
– Боится злой собаки,
Огромной злой собаки
И больше никого!

– Кого боится злая,
Огромная собака?
– Хозяина боится
И больше никого!

– Зато хозяин храбрый!
Кого ему бояться?
– Боится он хозяйки
И больше никого!

– Но никого на свете
Хозяйка не боится!
Конечно, не боится
Хозяйка никого!

– Ну как же не боится!
Она боится мышки!
Боится только мышки
И больше никого!

Английская кошачья сказка

Однажды привидения северных графств Англии собрались на внеочередной совет. В повестке дня стоял один вопрос: недостойное поведение привидения замка Логингфорд.

– Вы компрометируете всех нас, – возмущалось Привидение, Которое Гремело Цепями. – Это, в конце концов, абсурдно! Гремели бы вы лучше цепями! Просто и со вкусом.

– Или стучали бы шарами в бильярдной, когда весь дом уснёт, – подхватило Привидение, Которое Играло В Бильярд. – Бум! Чпок! Бум! Чпок! Вот это я называю большой стиль! Но хрустеть печеньем… Фи, как это пошло! Кто вас только надоумил, милочка?

– Очень хорошо еще скрипеть дверью, – наставительно заметило Привидение, Которое Скрипело Дверью. – Скрииип… крииип… скрииип… крииип… В мёртвой тишине ночи это производит неизгладимое, по-настоящему зловещее впечатление!

Короче говоря, собрание настоятельно рекомендовало привидению замка Логинфорд сменить репертуар. И товарищеская критика возымела действие. Вскоре по округе распространился слух, что в замке Логинфорд появилось Привидение, Воющее По Ночам В Дымоходе.

Молодой профессор Роберт Риккерт, приехавший в Логинфорд для изучения старых манускриптов, не верил в сверхъестественные явления. Поэтому в первый раз, когда он услышал заунывный вой, доносящийся из каминной трубы в библиотеке, он только усмехнулся. Мол, Господи, до чего пугливы эти аристократы!

– Это ветер, – подбодрил себя профессор, беря кусочек своего любимого печенья «Эльсинор» из лежащей перед ним круглой коробки.

– У-у-у!! У-ууу!! – еще пуще застонало, завыло в трубе.

– Просто ветер, – упрямо повторил он, надкусывая «Эльсинор».

– УУУ-У-УУУУУУУ!!! – в три раза громче простонало из трубы.

И тут ноги подвели профессора Риккерта. Без всякого приказа с его стороны они вдруг задрожали и опрометью бросились вон из библиотеки. Лишь когда руки профессора захлопнули дверь и повернули ключ в замке, ноги его чуть-чуть успокоились. Профессор стоял за дверью, прислушиваясь. Стоны стихли, но в наступившей тишине раздался какой-то странный, ломкий звук. Очень знакомый звук. Да, несомненно! – там, в библиотеке кто-то хрустел печеньем.

Этого профессор вынести не мог. Решительно повернув ключ в замке, он распахнул дверь и шагнул вперед.

– Что это значит? Как вы смеете есть моё печенье?

Фигура, закутанная в бледный балахон, обернулась.

– Одно только маленькое печеньице! – простонала фигура.

– Маленькое или большое – всё равно, – возразил профессор. – Если вы призрак, то при чём тут мучные и кондитерские изделия? Вы же бесплотны, не так ли?

– Голод умирает последним! – печально прошелестело привидение.

– Положите мое печенье, – строго сказал Риккерт.

– Ни за что! – И привидение, схватив со стола всю коробку «Эльсинора», бросилось к камину и в одно мгновенье исчезло в дымоходе.

Всю ночь профессор Риккерт проворочался с боку на бок. Научное любопытство профессора было возбуждено; но и другие чувства мучили его: среди них было одно, похожее на жалость, и другое, похожее на раскаяние.

На следующий вечер он явился в библиотеку с маленькой корзинкой. Освободив край стола от манускриптов и фолиантов, он вытащил и разложил на салфетке несколько бутербродов с ветчиной и сыром, налил из термоса горячий мясной бульон с петрушкой.

– Прошу вас, подкрепитесь, – обратился он к камину. – Вы, должно быть, уже много столетий питаетесь всухомятку.

Из дымохода донесся благодарный стон, и давешняя фигура вновь предстала перед Риккертом. Она протянула руку к чашке с дымящимся бульоном – и вдруг вспыхнула голубым светом, балахон спал с неё, и перед изумленным профессором явилась девушка в пышном серебристом платье.

– Да-да, профессор Риккерт! Я – заколдованная принцесса. Природа наградила меня красотой, но я слишком много грызла печенья, перебивая себе аппетит перед обедом, а потом капризничала за столом. И вот –

За то, что я не ела супа
(Что было, безусловно, глупо),
По воле Злого Провидения
Я превратилась в Привидение.
Но ваше слово и бульон
Развеяли мое заклятье.
О, как теперь мне вкусен он
Хочу всегда его съедать я!

С тех пор, сказывают, привидение в замке Логинфорд куда-то пропало – к большому облегчению его владельцев. Зато в соседнем университете появилась новая профессорша – белокурая и прекрасная, как сказочная принцесса.

И это подлинная история, которую мне рассказал знакомый кот, живущий в одном старинном английском Колледже. Это серьёзный кот – у него всегда самые точные сведения.

Лежит где-то на Земле волшебная палочка. Только никто не знает, что она волшебная.

Ворона и волшебная палочка

Летит ворона. Видит, лежит на траве какая-то палочка (а это волшебная палочка), хватает ее ворона и летит по лесу. А сама думает:

– Эх, сейчас бы сыру! (Вороны любят сыр!)

И, вдруг, видит, что на ветке висит кусок сыра!!! Ворона набрасывается на лакомство, а палочку отпускает и та падает.

Доедает ворона сыр и думает:

– Хороший был сыр, жалко, что кончился!

Если бы она волшебную палочку не отпустила, могла бы есть сыр каждый день, каждый час. Могла бы даже человеком стать, если бы захотела!

Акула и волшебная палочка

Плавает волшебная палочка в океане. Дельфины вокруг резвятся и ныряют. Им хорошо. Им и палочка не нужна. А вечно голодная акула ее мгновенно проглатывает. И думает:

– Так есть хочется, прямо кита бы проглотила!

Мгновенно появляется кит и устремляется в ее пасть. Проглатывает акула кита, раздувается до невозможного размера и лопается от обжорства!

Поосторожней надо быть с желаниями, когда у тебя в животе настоящая волшебная палочка!

Когда я был маленький

– Когда я был маленький… – начал Игорь Семёнович и замолчал.

– Что? – спросил Коля.

– Когда я был маленький… – Игорь Семёнович достал носовой платок и вытер шею и лицо.

– Вы не портили учебники, как я, – подсказал Коля. – Больше не буду. Родителей не вызывайте.

– Нет, нет, – поморщился Игорь Семёнович.

– Да! Да! – торжественно сказал Коля. – Никогда этого больше не повторится! Потому что, если я не исправлюсь, из меня может вырасти настоящий бандит! Хорошо, что я вовремя всё по…

– Вспомнил! Вспомнил! – воскликнул Игорь Семёнович. – Вспомнил! Я однажды залез в железный ящик, на котором было написано «Не влезай – убьёт!»

– Здорово, – неуверенно сказал Коля.

– Нет, перепутал! – Игорь Семёнович ударил кулаком по столу. – Это я в прошлом году залез в железный ящик! А в детстве… Не могу ничего вспомнить из детства!

– А вы, наверно, не были ребёнком, – пошутил Коля. – Вы, наверно, пришелец с другой планеты. Вы когда злитесь, у вас даже искры из глаз летят.

Игорь Семёнович побледнел и испуганно посмотрел по сторонам.

– Нет, что ты, Тимофеев, – неожиданно ласково сказал он. – Ты дежурный?

– Я Тугунов, который сегодня нарисовал в учебнике танк. Родителей не надо.

– Конечно, не надо, – улыбнулся Игорь Семёнович, и у него из глаз посыпались искры. – Сами разберёмся. Хочешь конфетку?

– Нет, спасибо! – закричал Коля и бросился к двери.

Он выскочил в коридор и сразу же врезался в директора школы Николая Николаевича. Николай Николаевич покачал головой и сказал:

– Когда я был маленький, я однажды врезался в столб. Постой, постой – это было в прошлом году. Точно!

Та-ра-ра, ра-ра

Слышите песню: та-ра-ра, ра-ра –
Как будто пилой по тёрке?
Это уборщица – тётя Тамара
Поёт у себя в коморке.
Она давно работает в школе:
Скребёт, вытирает, моет.
Но иногда вспомнит о воле,
Сядет и тихо завоет.

Странный случай

Я встал с постели и направился в ванную, чтобы почистить зубы. Но вдруг увидел, что навстречу мне со страшной скоростью в потоке ветра мчится огромная пылинка.

Я ловко уклонился в сторону, и пылинка пролетела мимо.

Не успел я опомниться, как увидел, что на меня несется другая огромная пылинка. В последний момент я уклонился от нее и… У-у-ф-ф! – вздохнул с облегчением.

Я продолжал свой путь в ванную, чтобы почистить свои зубы. Но тут откуда-то сверху на меня свалился огромный жесткий волос:

ШМЯК!!!

Он так больно ударил меня по голове. Ой-ей-ей…

Прощайте, друзья! Я умираю. Ваш верный товарищ, микроб Вася.

Жизнь понарошку

Так уж случалось, что время от времени Иван Иванович начинал жить понарошку. Он понарошку ел, понарошку спал, понарошку одевался.

А на самом деле ходил голодный, невыспавшийся и голый.

Только улыбался Иван Иванович по-настоящему, потому что очень любил это дело. И тогда он снова возвращался в настоящую жизнь. Ведь его улыбка была мостиком из страны «Понарошку» в страну «На самом деле».

В одной школе бесследно пропадали дети, начиная с пятого класса. Это происходило несколько лет. Бесследно исчезли десятки школьников и только тогда обратили внимание на странный факт: как только в школе пропадал очередной мальчик, в кабинете биологии появлялось новое чучело какого-нибудь животного, а когда пропадала девочка, то появлялся новый гербарий.

Наконец, терпение родителей кончилось, и они с топорами ворвались в кабинет биологии. Весь кабинет был заставлен чучелами животных, а все стены увешаны гербариями растений.

Позвали экстрасенса. Тот посмотрел на чучела животных, на гербарии и говорит:

– Это ваши дети. Колдовство изменило их облик, но не изменило сущности. Расколдовать каждого из них может только родная мать. Она должна узнать в чучеле или гербарии сущность своего ребенка, дотронуться до него и назвать по имени. Но если она ошибется, то ребенок навсегда останется чучелом или гербарием!

Тут одна мать побежала к чучелу мартышки, дотронулась и сказала: – Вася! И мартышка превратилась в Васю. Другая мать сразу узнала в засушенной фиалке свою Люсю. В общем, все матери справились с задачей, на то они и матери!

Перевод Елены Липатовой

Медленно солнце скользит
За городской горизонт,
Прямо на солнце летит
Серый крылатый зонт.

Ржавые спицы зонта
Над силуэтами крыш…
Круг, поворот, зигзаг –
Это – летучая мышь!

Круг, поворот, зигзаг –
Прямо на солнце – вперед!
Ночь открывает глаза –
Мышь начинает полет.

Мимо реклам и афиш,
Над паутиной дорог…
На одноглазую мышь
С неба глядит Козерог.

Всюду ночные глаза Щурятся из-за гардин! …Круг, поворот, зигзаг –
Мимо уснувших витрин!

Мимо глухих гаражей
Чертит круги, виражи!
Но истекает уже
Время ночной госпожи.

Дворники выметут сор,
Скоро проснется базар…
Мышь, не мигая, в упор,
Смотрит н?чи в глаза.

Всё началось как обычно. Один парень случайно нажал на пульте секретный код и вышел на секретный канал. Там шла передача «Магазин желаний». И вдруг, парень увидел, как по заснеженному склону горы несётся сноуборд без сноубордиста. А какой-то голос из телевизора спрашивает:
– Если очень захочешь, станешь крутым сноубордистом!

А парень, конечно очень хотел. А голос:
– Ещё сильней захоти!

И парень ещё сильней захотел. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

Парень захотел сильно-сильно, и вдруг, произошла телепортация. Он оказался в телевизоре, на том склоне. Катил на сноуборде, как настоящий мастер.

И тут в комнату вошла мать. А сына нету. Хотела выйти, а голос из телевизора говорит:
– Если хочешь, эти драгоценности, эти платья, эти шубы будут твои!

Она посмотрела на экран, а там драгоценности, о которых она всю жизнь мечтала: платья, которые ей снились, и шубы /две/, которые даже не снились! И она это всё страшно захотела. А голос:
– Сильней хоти, сильней!

Она ещё сильней захотела. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

Ну, она захотела – сильней некуда – и тоже произошла телепортация. Она оказалась в телевизоре. И все драгоценности были на ней и все платья, и все шубы…

А потом в комнату вошёл отец. А на экране – «Мерседес» последней модели… Ну, в общем, всё повторилось и он тоже оказался в телевизоре. Уехал на «Мерседесе» куда-то вдаль.

А в комнату вошла бабушка. Она была очень старенькая и думала о смерти. И вдруг, голос говорит:
– Если хочешь, будешь лежать в этом хорошем гробу!

Посмотрела бабушка, а на экране хороший гроб.

И она захотела… А голос:
– Сильней хоти, сильней!

Ну, бабушка сильней захотела. А голос:
– Ещё, ещё сильней!

А бабушка говорит:
– Нет, я лучше поживу ещё немного! – и выключила телевизор.

Теперь она живет одна в большой квартире. Судьба остальных членов семьи неизвестна.

В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.

Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повел за собой.

Дрожащую дверь
Открыл в темный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.

Дрожащие стекла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стеклам бежали.

Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
«Ну что ты дрожишь?

Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?»

Так папа сказал…
Но, выйдя из зала,
И папа дрожал,
И мама дрожала.

Когда в кровать меня, скрутив, ведут
часам обычно ближе к десяти,
я молчалив, как десять какаду,
и как голодных десять дятлов тих.

Колыбельная

Ночью из леса выходят волки
дыбят шерсть, щурят глаза,
клацают голодными зубами
и поджидают кого повкуснее.

Загадка

Зачем природа сотворила
зеленый хвост у крокодила,

и зубы острые, и пасть,
где в самый раз навек пропасть?

Но ведь кому-то из зверей
он всех прекрасней и милей!

Кому?

Таится опасность за каждым углом,
Чтоб в пятку вонзиться разбитым стеклом,
Чтоб ржавым гвоздем поцарапать –
И кровь будет красная капать.

Зажмурю глаза – а уж сердце дрожит –
А вдруг дома в ящике бритва лежит!?
И кажется – мальчик сейчас дорогой
В тот ящик проклятый влезает рукой.

И так постепенно с ума я схожу,
Весь день за вещами со страхом слежу:
Кусаются ножницы, бьёт молоток,
Трясёт провода электрический ток.
Сосулька с карниза на голову – шмяк,
Горой молоко начинает вскипать,
В подвале живёт безработный маньяк…
А значит – я должен ребёнка спасать!

Я бережно в ватку его заверну
И спрячу в коробочку в тёмном чулане –
Мы вслух будем книжку читать про Муму
И в тихие игры играть вечерами.

(Пьеса в одном ма-а-аленьком действии)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Хирург, мальчик, уборщица.

Кабинет хирурга: стол, стул, ведро с водой, меховая шапка, висящая на вешалке. За столом, в бурке и папахе, сидит хирург.

В кабинет заходит маленький мальчик.

МАЛЬЧИК: Здравствуйте, мама сказала, чтобы вы мне вырезали аппендицит.

ХИРУРГ: Пожалуйста, дорогой. Только сначала ты должен меня разозлить.

МАЛЬЧИК (удивлённо ): Это зачем?

ХИРУРГ: Понимаешь, не могу оперировать людей, которые мне ничего плохого не сделали. Меня так отец воспитал.

МАЛЬЧИК: А мама сказала: «У дяди хирурга веди себя хорошо».

ХИРУРГ: Если я на тебя не разозлюсь, то не смогу сосредоточиться. Ты же не хочешь, чтобы я вместо аппендицита вырезал тебе гланды?

Мальчик снимает с вешалки шапку и бросает её в ведро с водой.

ХИРУРГ: Ха-ха-ха-ха-ха-ха! О-хо-хо-хо-хо-хо! (Вытирает платком слёзы.) Вот Сергей Борисович озвереет. Только он не хирург, он невропатолог.

МАЛЬЧИК (держится за бок) : Так это не ваша шапка?

ХИРУРГ: Была бы моя, у тебя бы сейчас аппендицита уже не было. Мы с Сергеем Борисовичем через день в этом кабинете работаем.

Мальчик толкает ногой ведро, ведро опрокидывается, по полу разливается вода.

ХИРУРГ (вскакивает, выхватывает из-за пояса кинжал) : Это другое дело!

Хирург перепрыгивает через стол и хватает мальчика за руку.

Входит уборщица.

УБОРЩИЦА: Где моё ведро с водой?

ХИРУРГ (сверкая глазами; уборщице) : Вы мешаете работать!!!

УБОРЩИЦА (замечает опрокинутое ведро и воду; возмущённо ): Это я мешаю работать?! Это вы мне мешаете работать! Я тут у вас убирать не буду!!! Хи-и-и-и-ирург! Я бы таких хирургов порола ремнём!

ХИРУРГ (сникает ): Ну, вот, весь пыл пропал. (Уборщице ): Что вы на меня кричите! Это не я! Это мальчик! Я не виноват!

УБОРЩИЦА (поворачивается к мальчику; возмущённо ): Ах, это ты!!! Ну, держись!!!

Уборщица хватает мальчика и вырезает ему аппендицит.

(Из цикла «Все сказки»)

Фёдор Григорьев, мальчик шести лет, проснулся среди ночи и подумал:

– Кто я?

Было темно. И он не видел себя в темноте.

– Если я медведь, – подумал Федя, – то должен знать, чем питается этот зверь. Не знаю…

– Если я белка, то должен знать, что она запасает на зиму в своем дупле. Не знаю…

– Если я птица, то должен знать, куда мне лететь на зимовку. Не знаю…

И Федя заплакал горько-горько. Вот как бывает с теми мальчиками, которые ничего не знают о животном мире.

Непонятные – и много! –
в нашей комнате живут:
не увидеть,
не потрогать,
но они, конечно, тут.
Потому что я их слышу
очень часто по ночам.
То они тихонько дышат
(только дышат и молчат);
То они о чём-то шепчут:
шу-шу-шу да шу-шу-шу…
Я глаза зажмурю крепче
и тихонечко лежу.
Я не видел их, но рад им,
с ними как-то веселей:
хорошо, когда есть рядом
кто-то в комнате твоей!
Не знакомы мы,
но всё же
и чужие не совсем.
На кого они похожи –
я не знаю:
а зачем?

Без искусства
Поварского
Нету зелья
Колдовского.

Над котлом
Колдун колдует
Помешает,
Плюнет, дунет,

Бросит лапку
Лягушачью,
Бросит голову
Кошачью,

Едкий корень,
Злую травку,
Ядовитую
Козявку,

Зачерпнёт
Из битой банки,
Подольёт
Из пыльной склянки…

Костерок
Горит во мгле,
Плещет варево
В котле.

Ой, на славу
Выйдет блюдо!
Ой, кому-то
Будет худо!

Жила-была Светка со своим папкой в обшарпанной пятиэтажке. И вот однажды папка женился на «новой русской», и они переехали жить в роскошный коттедже за городом. «Новая русская» каждое утро уезжала на «мерседесе» в свою фирму. Руководить. Папка занимался по хозяйству, а Светка от нечего делать бродила по коттеджу. Бродила-бродила и забрела в самый отдалённый уголок. Смотрит: чёрная дверь. Подёргала Светка ручку – не открывается. А остальные двери в коттедже, между прочим, все открывались. «Странно, – думает Светка, – очень странно». И решила понаблюдать за чёрной дверью. И вот что она выяснила. По вечерам «новая русская» возвращалась из свой фирмы, как выжатый лимон – усталая, раздражённая, бледная… И первым делом входила в чёрную дверь. А через пять минут выходила. Но уже бодрая, весёлая, румянец во всю щёку… «Что же за этой чёрной дверью? – недоумевает Светка. – Вот бы узнать». Вскоре ей такой случай представился. «Новая русская» забыла запереть чёрную дверь. Светка, не долго думая, открыла её и вошла. И с ужасом увидела, что за чёрной дверью находится чёрная комната, а в этой чёрной комнате стоят закрытые чёрные гробы, и на крышке каждого гроба – надпись. На одном гробу написано: «Муж № 1», на втором – «Муж № 2», на третьем – «Муж № 3»… И так далее. Тут-то Светка и поняла, что «новая русская» специально замуж выходит, чтоб потом своих мужей убивать и в этой комнате в гробы складывать. Но зачем – вот вопрос? На следующий день Светка выяснила и это. Прибежала она пораньше в чёрную комнату и спряталась за гробы. А к вечеру появилась «новая русская». Как всегда после работы – бледная, поникшая, с потухшим взором… И говорит: «Эй, мертвецы, дайте мне силы!» Тотчас от всех гробов к «новой русской» сияние пошло. Щёки у «новой русской» сразу же порозовели, плечи расправились, глазки засверкали… «Это она от мертвецов энергией заряжается», – догадалась Светка. А «новая русская», зарядившись от мертвых мужей энергией, громко захохотала и вышла из комнаты, опять забыв чёрную дверь запереть. «Надо скорее всё папке рассказать, – тут же решила Светка. – А то она и его, чего доброго, убьёт». Прибежала Светка к папке и как раз вовремя – «новая русская» уже руку с ножом над ним занесла. А папка и не видит; пялится себе в телик, где футбол показывают.

– Папка!– закричала Светка страшным голосом. – Берегись!

Папка тотчас повернулся от телика, с ходу во всё врубился и перехватил руку с ножом.

– Ага-а, – говорит он «новой русской», – я давно подозревал, что ты меня убить хочешь!

Вскоре приехала милиция и арестовала «новую русскую», а коттедж опечатала.

И папка со Светкой вернулись к себе в обшарпанную пятиэтажку.

С тех пор Светкин папка больше на «новых русских» не женился. А женился только на «старых».

Маленьким девочкам,
Маленьким мальчикам –
Всем полагается спать!..
Спят на кроватках
Пушистые зайчики,
Мышки бегут отдыхать…
Бэтманы спят,
Покемоны, зубастики,
Рейнджеры дремлют в тени.
Спят спайдермены
И монстры-ужастики…
Спи, моя радость, усни!..

Я родился каннибалом,
Но со временем прозрел!
И теперь мне жалко стало
Всех,
Кого когда-то
Съел.

Бегемот

Зверь бегемот не опасен -
Наслушались в детстве басен.
Он не обидит и мухи…
Да и неплохо тут, в брюхе.

Просыпался…

Просыпался Глеб Петров
По утрам,
Просыпался Глеб Петров
Тут и там.
Просыпался он везде -
Где ни есть.
Так в конце концов и высыпался
Весь.

Перевод с английского Григория Кружкова

Бегемот

Прохожий! Молча поклонись
Печальному надгробью:
ОН
БЕГЕМОТА
ЗАСТРЕЛИТЬ
ХОТЕЛ
УТИНОЙ
ДРОБЬЮ

 

 

В подвал я спуститься
вчера захотел.
Но дед мой на это
иначе смотрел.
– В подвале – Кхехека! –
он строго сказал.
И тут же решил я
спуститься в подвал.
Еще бы! Я взрослый
уже человек,
А в жизни не разу
не видел Кхехек!
Я час или больше
возился с замком –
С конструкцией этой
я не был знаком.
Я каждый внутри
осмотрел уголок,
Я все отодвинул,
все, что только смог.
Я звал эту Кхеку,
конфеткой манил,
И клею я ей предлагал,
и чернил.
Рогатку, крючок я
давал ей, и мяч…
Кхехека не вышла.
Обидно, хоть плачь!
И вот уж совсем
собирался уйти,
Как кто-то возник
у меня на пути.
– Здорово, Кхехека!
– Здорово, Иван!
А я уж подумал,
что это обман!

(для школьной стенгазеты)

Мне химик в колбочке приснился,
Он плавал в серной кислоте
И постепенно растворился.
Да, сны какие-то не те…

Я думал, химикам известны
Все свойства серной кислоты.
Смотреть мне было интересно,
Как таяли его черты.

И я рассматривал под лупой
Учителя, и он исчез,
И думал я: «Какой он глупый!
Зачем он в кислоту полез?»

Мы с Мишкой копали
Огромную яму,
Огромную яму
На нашем дворе.
И все говорили:
“Хорошее дело,
Сюда можно мусора
Много сложить”.

Но мы о другом
Беспокоились с Мишкой,
Мы яму прикрыли
Ветвями с травой.
Мы верили, что
Физкультурник-зануда
Из нашей из школы
Сюда упадёт.

Но яму учитель
Легко перепрыгнул,
И яму землёю
Легко забросал.
Обидна не двойка,
Обидно – работа,
Большая работа
Пропала зазря.

Почему школьные истории попали в клуб ужастиков «Летучая Мышь»? Да потому, что эти истории про то, как дети УЖЖЖЖАСССНО– УЖЖЖЖАСССНО– УЖЖЖЖАСССНО любят школу.

У знакомых моих дочь в первый класс пошла. Решили отметить – повели ее после уроков в «Макдональдс». Просидели там до закрытия. Утром дочь будят:
– Маша, вставай.

– Не встану, я не выспалась.

– Маша, в школу пора.

– Не хочу в школу, ведите сразу в «Макдональдс».

Ехидна (была или нет?)
Если была, то –

Идолище поганое

У Идолища Поганого
Нет в жизни самого главного,
Нужного каждому, основного.
Зато сколько хочешь всего остального:

Парк, в нем зверей удивительных много,
Замок, красивая к замку дорога,
Вдоволь пирожных, варенья, конфет,
Только любви, к сожалению, нет.

Есть у него изумруды, алмазы,
Чаши, ларцы, драгоценные вазы,
Есть разрешение на колдовство…
Что же никто не полюбит его?

В общем, от жизни ему достаётся.
Идолище никогда не смеётся
И, не имея покоя и радости,
От огорчения делает гадости.

В одном маленьком городке время от времени появлялся чёрный автобус без водителя. Все матери в этом городке предупреждали своих детей, чтобы они не садились в этот чёрный автобус. Но некоторые дети всё-таки садились. Им хотелось покататься. Больше их никто никогда не видел! Ещё в автобус заходили приезжие, потому что ничего не знали. И они тоже бесследно исчезали… Милиционеры много раз преследовали чёрный автобус, но он каждый раз ускользал в неизвестном направлении, развивая фантастическую скорость. И тогда начальник отделения, майор Сидоров, понял, что есть только один способ разобраться в этом деле. Когда автобус в следующий раз появился в городе, майор уже ждал его на остановке.

Он вошёл и сел на первое сидение. Двери закрылись, и автобус тронулся с места. Шофёра, как обычно, не было. Но автобус ехал всё быстрее и быстрее… Майор взглянул на часы и чуть не умер от ужаса. Стрелки часов крутились с огромной скоростью – и не вперёд, а назад!!!

Майор снял фуражку и потрогал лысину. Лысины не было. На макушке выросли волосы. За несколько минут майор помолодел лет на десять… Вскоре у него перестала болеть поясница, потом пропали усы, и он почувствовал себя юношей, потом подростком, потом он стал дошкольником и выскользнул из кителя и штанов. Тут он понял, что пора действовать. Майор оторвал своей маленькой ручонкой кусочек газеты и написал записку.

Тут же карандаш выпал у него из рук, потому что он уже стал младенцем. Майор успел сунуть записку в рот и в следующее мгновение провалился в полную темноту…

Через некоторое время в роддоме американского города Денвера (штат Колорадо) родился мальчик. Когда акушерка перевернула его вниз головой и похлопала по попе, он закричал, и изо рта у него выпала записка. В ней было написано:
«Я майор Сидоров».

Мне подарили книжку на день рождения. Красивую, про разбойников. Когда гости разошлись, я заставил папу немного почитать вслух, ну – хоть первую страничку! Папа прочел. На первой же странице разразилась ужасная драка между двумя бандитами. Один другому даже так пригрозил:
– Я буду биться с тобой до последней капли крови!

Всю ночь мне снился несчастный злобный разбойник, в котором не осталось ни одной капли крови. Весь слабый и бледный, он был похож на вареную курицу. Он очень похудел, кольчуга на нем болталась. Но мечом он размахивал так же бойко.

Утром я спрятал книгу на верхнюю полку в задний ряд. Бесполезно – ночью разбойник опять вылез из книжки и напугал меня во сне. На следующий день я тайком засунул книгу в папин шкаф, стоявший в дальней комнате. И запер на ключ. Но и это не помогло. И на третью ночь бледный хулиган, пошатываясь, атаковал меня. Он хотел, чтобы и во мне тоже не осталось ни одной капли крови!

Кажется, папа о чем-то догадался. Я подслушал, как он озабоченно сказал маме на кухне:
– Однако, какое у мальчика живое воображение…

Пора было что-то делать. Выкидывать книги, как и хлеб – нельзя. Дарить дареное – неприлично. Я решил выбрать из двух зол меньшее и пренебречь приличиями. Как раз у Сашки Галеницкого намечался день рождения. Я подумал, что Сашка – парень выносливый и будет рад почитать что-нибудь захватывающее дух.

Саня, действительно, очень оживился при виде яркой обложки, повертел в руках и, почему-то покраснев, как бы между прочим сказал:
– Ну спасибо… Кстати – у тебя недавно день рождения был… Я болел тогда, а подарок приготовил. Вот, держи – отличная книга. Про войну!

Вернувшись из гостей, я попросил папу почитать мне Сашкину книженцию. Папа, вздохнув, надел очки и произнес первую фразу:
– Ага – попался! Да я с тебя шкуру спущу, мерзавец!

Я зажмурился. Все начиналось сначала…

Рубрика:

Клуб Летучая мышь

Жил-был мальчик Петя. И на летние каникулы поехал он в деревню. В гости к бабушке. А бабушкин дом стоял рядом с церковью. И вот как-то раз, ночью, Пете не спалось. И он решил пойти прогуляться. Вышел на улицу, смотрит – а в церкви окошко светится. Подкрался Петя к окошку и заглянул в него. И видит – стоит посреди церкви гроб, а в гробу лежит девочка, лет десяти. Красивая-прекрасивая. И так она Пете понравилась, что ему тут же захотелось её поцеловать. Здесь надо сказать, что Петя, несмотря на то, что ему было уже двенадцать лет, ещё ни разу ни с кем не целовался. Нет, с родственниками-то он, конечно, целовался, и не раз. Ну, там с мамой, с бабушкой… А вот поцеловать чужого человека, да к тому же девчонку – такого в Петиной жизни ещё не случалось. Уж больно Петя был стеснительный. Даже когда ему представлялся случай поцеловать девчонку, он всегда с опаской думал: «Ну да, сейчас полезу к ней целоваться, а она мне скажет: «Отвали, козёл!»

А тут такой удачный момент. Девчонка ничего сказать не сможет – она же мёртвая.

И хотя Пете было очень страшно, но он всё же вошёл в церковь, подошел к гробу, наклонился над мёртвой девочкой и поцеловал её.

И вдруг девчонка открывает глаза и говорит Пете:

– А ну отвали, козёл!

Петя прямо-таки остолбенел. Ещё бы! Представьте себе: вы целуете мёртвую девочку, а она вам такое говорит.

А девчонка, тем временем, встала из гроба, огляделась, и присвистнула.

– Ни фига себе! – изумляется. – Где это я?!

Петя, конечно, ноги в руки и бежать скорей из церкви. Домой прибежал, под одеяло юркнул. Лежит, дрожит, как заяц, а в ушах девочкин голос слышится: «А ну отвали, козёл!»

Так бедный Петя до утра и продрожал под одеялом.

А на утро к нему пришла мёртвая девчонка. Да не одна, а со своими родителями. Оказывается, звали её Соня, и была она вовсе не мёртвой, а живой. Просто произошло маленькое недоразумение. Соня очень любила поспать и однажды до того крепко уснула, что родители решили, что их дочка умерла. Нарядили они её в белое платье, положили в гроб и оставили на ночь в церкви, по старинному русскому обычаю. И если б не Петин поцелуй, от которого Соня проснулась, её бы так и похоронили на кладбище. Но, к счастью, всё обошлось. И счастливая Соня подарила обалдевшему Пете свой первый поцелуй. А счастливые Сонины родители подарили Пете компьютер.

В общем, полнейший хеппи-энд получился.

 

Ведьма

Ведьма очень непроста –
От макушки до хвоста,
У неё идей зловредных
Каждый день – не меньше ста.

Как верней сорвать урок,
Спутать бабушкин клубок,
Съесть в один присест варенье,
Заготовленное впрок.

Как соседей перессорить
И какое на заборе
Слово выжечь аккуратно,
Чтоб подумали на брата.

Те, кто хочет узнать подробности
О коварстве, хитрости, злобности,
Приезжайте на дальнюю станцию –
Ведьма может вам дать консультацию.

Занятия проводятся в ельнике,
В пасмурные понедельники,
Возле пня, что других короче,
В полпервого ночи.

Гном

жил да был симпатичный Гном
и мечтал всегда об одном:
как бы ему подрасти
сантиметров до двадцати.

Уж он бы тогда не тужил,
С насекомыми не дружил,
А ходил бы с трубкой во рту
Раз в неделю в гости к Коту.

И с этими мыслями Гном
Забывался приятным сном,
Или плавал по тихой реке
В спичечном коробке.

Когда я был маленький – не больше спичечного коробка, а может наоборот, – такой большой, как огненный столб, до самого неба, а может… ну, в общем, раньше, да очень раньше, я боялся черной комнаты.

Значит так: в черной-черной комнате жил черный-черный человек… И вот я его очень боялся. Но я никому не рассказывал – ни маме, ни папе. И однажды я решил войти в черную-черную комнату и стал стучать.

Топ… топ… топ… это же черный-черный человек?! А потом я понял, что это топало испуганное мое сердце. Тогда я устроил ловушку. В черной-черной комнате я оставил в окне между занавесками узенькие щелочки. И в эти узенькие щелочки пробирался золотой солнечный свет. Я стал из этого света делать золотые гвоздики. Я еще не знал, для чего, но верил: пригодятся.

И вот что случилось потом: во время черной-черной бури отвалился довольно большой кусок неба. Люди испугались, а папа с мамой забеспокоились. Но я сказал всем:
– Не волнуйтесь!

Взял у пожарников большую лестницу, а у нашего соседа – Сергея Ивановича – большой молоток. Залез на лестницу. И приколотил свои¬ми золотыми гвоздиками кусок неба на прежнее место.

Все закричали:
– Вот это да! Вот это вовремя!

Но никто на всем свете не узнал, что с этого времени я больше не боюсь черной-пречерной комнаты. Мое сердце не топает от страха, а радуется: все-таки хорошо, просто замечательно однажды не испугаться.

Анчутка

Спит всегда тревожно-чутко
Чертик маленький – Анчутка.

Ведь сильней всего на свете
Он боится одного:
Как бы главное на свете
Не случилось без него.

Вдруг уснёшь – а тут дугой
Пронесёт комету,
Или кто-нибудь другой
Украдёт конфету.

Барабашка

Барабанить Барабашке не лень,
Барабанит Барабашка целый день,
А когда и отдохнуть бы пора,
Барабанит он всю ночь, до утра.

Возмущается сосед:
«Кто он такой,
чтобы вечно нарушать наш покой?»
Отвечаю, улыбаясь, сквозь стук:
«Барабанщик Барабашка, мой друг!»

Чудовище из портфеля

Ой, ребята, верь не верь,
А тому как две недели
Поселился страшный зверь
Прямо у меня в портфеле.

Он с утра, не спеша,
Слопал три карандаша.
Скрылись в его пасти:
Ручка, циркуль, ластик.
Только бритву он не съел,
Потому что не успел…

Я на зверя не пенял,
Ведь его зовут…

(ПЕНАЛ)

Овод

Над тропинкой вьется овод,
Видит – ослик на пути.
«Как бы мне, – подумал овод, —
с ним знакомство завести?»

«Укушу, – придумал овод. –
вот и для знакомства повод».

Прошел слух, что в городе появился злодей, который умеет открывать любые двери за две секунды. Забеспокоились граждане. Всполошилась милиция.
Начались поиски преступника. Наконец он был пойман. Злодеем оказался маленький мальчик. Он сознался, что пользовался особой отмычкой.
– Отвечай, какая такая у тебя отмычка? – грозно спросили его.
Мальчик потупился и прошептал:
– Вежливое слово.
– Какое такое слово? – спросили этого хитреца.
– Пожалуйста, – сознался мальчик.
Проверили. И оказалось, что и впрямь перед вежливым словом открываются любые двери.