В этом номере журнала вы прочитаете рассказы, стихи и сказки многих поэтов-фронтовиков. Многим из авторов война покалечила детство.
На улице май. На улице весна. Все дальше и дальше уходит война. Все меньше и меньше остается победивших в той войне. Нам остается память. Память о Великой Победе. Помните, что вы — наследники Великих Побед. Не забывайте об этом никогда.
Открывает наш номер вроде бы не военная песня «Бригантина». Но эту песню сочинили в 1939 году два юноши – и . Лейтенант погиб в разведке. Георгий Соломонович Лепский прошел войну и остался жив. Он большой друг нашего журнала, а значит и ваш. С этой песней уходили молодые студенты еще на финскую войну. Как говорил один из героев Гайдара:
«Кто сказал, что это не военная песня? Очень даже военная!»
Слова Павла Когана, музыка Георгия Лепского
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.
Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.
И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
1937
Я свой путь почти прошёл
За друзьями следом.
Старым быть нехорошо,
Хорошо быть дедом.
Молод был, летел вперёд
К битвам и победам…
Старым быть, какой там мёд,
Хорошо быть дедом.
У меня хороший внук,
С ним я очень дружен.
Первый внук – мне первый друг,
И ему я нужен.
Тут осколок, там ожог,
Крепкий сон неведом…
Старым быть нехорошо,
Хорошо быть дедом.
Дед и внук идут вперёд
Твёрдыми шагами.
Ну а кто кого ведёт?
Догадайтесь сами.
Сергей Петрович Алексеев написал для детей около тридцати книг по истории России с древних времен и до наших дней. Это «История крепостного мальчика», «Рассказы о Суворове и русских солдатах». Книги о гражданской войне и декабристах, о знаменитых полководцах: Кутузове, маршалах Жукове, Рокоссовском, Коневе, «Идет война народная» – о солдатах Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов.
Сам Сергей Алексеев, курсант Оренбургского летного училища, принял свой первый и последний бой 22 июня 1941 года на одном из западных военных аэродромов у самой границы. С четырех до пяти утра 22 июня при налете фашистской авиации все, что могло летать, было уничтожено. Курсанту Алексееву, подносившему снаряды зенитчикам, удалось улететь на последнем уцелевшем транспортном самолетике. Он добрался до училища и через год окончил его с отличием. Но его, несмотря на мольбы отправить на фронт, оставили пилотом-инструктором.
Дважды попадал он в аварии, а в третий раз, войдя в штопор почти у самой земли, был сильно контужен, и ему пришлось навсегда распрощаться с небом…
К счастью, работая инструктором, он заочно окончил исторический факультет Оренбургского педагогического института, что впоследствии очень ему пригодилось.
Вернувшись в Москву в 1946 году, он поступил работать редактором в издательство «Детская литература», в историческую редакцию. И, как в сказке, превратился в детского писателя. Но на это ушел не один десяток лет…
А теперь – веселая история про автолюбителя, бывшего летчика Сергея Алексеева.
Как-то в середине 70-х годов Сергей Петрович, его закадычный друг – писатель Самуил Ефимович Миримский, или просто Муля, и я, работавший тогда под началом Сергея Петровича Алексеева, уже главного редактора журнала «Детская литература», ехали на его старенькой «Победе» в Киев. Едем по Украине, и вдруг Алексеев говорит: «А давайте сделаем крюк и заедем в город Нежин, где выращивают изумительные малюсенькие нежинские огурчики и где учился в гимназии Николай Васильевич Гоголь». Ну, конечно, заехали на базар, купили маринованных огурчиков, посетили здание гимназии с мемориальной доской – в то время там располагался Дворец культуры, – погуляли в чудесном старинном парке, и к вечеру выехали на трассу.
Алексеев – бывший летчик-ас, 30 лет за рулем, ну он и «приварил» до предела возможностей «Победы». А тут из-за поворота гаишник: тр-р-р! Сейчас штрафанет, думаю. А Сергей Петрович выскочил из машины и, размахивая руками, что-то гаишнику объясняет. Бегут к машине. Гаишник заглянул в салон, а Муля разлегся на заднем сиденье, и вид у него отсутствующий…
Гаишник вскочил на мотоцикл, жезлом дает нам команду ехать за ним. И… разворачивает нас назад, в сторону города Нежина. Мы ничего понять не можем, а Алексеев говорит: «Я ему сказал, что гнали так из-за того, что везем, де, больного писателя Миримского в больницу – у него, мол, острый приступ аппендицита случился… Думал, парень простит меня и отпустит…» А гаишник оказался сердобольным и решил сопроводить нас в ближайшую больницу, выполняя свой милицейский долг. Так, с сиреной, мы и примчались в больницу. Гаишник вызвал санитаров, бедного Мулю тут же бросили на носилки и потащили в операционную. К счастью, гаишник торопился на пост и не стал дожидаться результата операции.
Какого же было удивление хирурга и персонала, когда с упиравшегося, и что-то возмущенно бормотавшего Мули, стянули одежду и обнаружили, что аппендицит у него был благополучно удален лет десять назад. Мулю пощадили и второй раз резать не стали.
Когда хирургу рассказали всю историю, он хохотал минут двадцать, потому что сам оказался лихачом и не прочь был прокатиться с ветерком.
Вот тут и вспомнились слова Николая Васильевича Гоголя: «Какой же русский не любит быстрой езды!»
Советские войска ворвались в столицу фашистской Германии – город Берлин.
Начался штурм рейхстага. Вместе со всеми в атаке Герасим Лыков.
Не снилось такое солдату. Он в Берлине. Он у рейхстага. Смотрит солдат на здание. Огромно, как море, здание. Колонны, колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
С боем прорвались сюда солдаты. В последних атаках, последних боях солдаты. Последние метры война считает.
В сорочке родился Герасим Лыков. С сорок первого он воюет. Знал отступление, знал окружение, три года идет вперед. Хранила судьба солдата.
— Я везучий, — шутил солдат, — в этой войне для меня не отлита пуля. Снаряд для меня не выточен.
И верно, не тронут судьбой солдат.
Ждут солдата в далеком краю российском жена и родители. Дети солдата ждут.
Ждут победителя. Ждут!
В атаке, в прорыве лихом солдат. Последние метры война считает. Не скрывает радость свою солдат. Смотрит солдат на рейхстаг, на здание. Огромно, как море, здание. Колонны, колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
Последний раскат войны.
— Вперед! Ура! – кричит командир.
— Ура-а-а! – повторяет Лыков.
И вдруг рядом с солдатом снаряд ударил. Громом ухнул огромный взрыв. Поднял он землю девятым валом. Упала земля на землю. Сбила она солдата. Засыпан землей солдат, словно и вовсе на свете не был.
Кто видел, лишь ахнул:
— Был человек и нет.
— Вот так пуля ему не отлита.
— Вот так снаряд не выточен.
Знают все в роте Лыкова – отличный товарищ, солдат примерный. Жить бы ему да жить. Вернуться бы к жене, к родителям. Детей радостно расцеловать. Да только чудес на земле не бывает. Раз погребенный – не оживает. Пусть земля ему будет пухом.
И вдруг снова снаряд ударил. Рядом с тем место, что первый. Немногим совсем в стороне. Рванул и этот огромной силой. Поднял он землю девятым валом.
Смотрят солдаты – глазам не верят. Поднял взрыв землю, а с ней и Лыкова. Поднял, подбросил, даже поставил на ноги.
Жив оказался солдат. Засыпал, отсыпал его снаряд. Знать и вправду пуля ему не отлита. Снаряд для него не выточен.
Снова Лыков в атаке, в лихом порыве. Все ближе и ближе колонны рейхстага. Купол в небе стеклом сверкает. Последние метры война считает.
(Главы из повести)
Это повесть о войне. О том, как в войну жили в одном прифронтовом городе два мальчика. Один из них, то есть я, вел дневник.
ВКУСНОЕ КИНО
1942. Сентябрь.
Честно говоря, тогда в школу ходить не хотелось, но мы все-таки ходили. А зачем ходили, и сам не знаю. Наверное, из-за бубликов.
Каждый раз в большую перемену нам давали белые румяные бублики.
Смотрит на тебя этот белый бублик и улыбается.
А ты его, подлеца, в карман, чтобы не улыбался. Сидишь так и слюни глотаешь, но зато потом… Потом на рынок:
– Дяденька, тетенька! Купи. Тетенька, дяденька, возьми. Школьный, довольный…
Дяденька или тетенька возьмут и мятый рубль тебе сунут. А ты в кино.
В кино там весело: солдаты в атаку идут, пушки стреляют. Только одно плохо, если вдруг на экране едят…
Тогда меня чуть-чуть тошнило. И Митьку тоже тошнило. И всех нас всю войну от сытого кино всегда чуть-чуть тошнило.
САХАР
1942. Зима.
Очень хотелось сладкого.
Очень. Так хотелось, что ни о чем другом я просто думать не мог.
Спать лягу: о сладком думаю, встану – тоже.
Я всю обшарил комнату, хоть бы кусочек, капельку…
Но нигде ничего.
И тогда я пошел в магазин. Магазин был пуст, только за прилавком стояла сладкая тетя. Ее белый халат напоминал мне сахар.
Я посмотрел на тетю и стал моргать. Долго я так моргал. И тетя тоже моргала.
А потом она заплакала и сказала: «Честное, честное пионерское, ничего нет, мальчик».
Нет, и не надо. Я вышел на улицу и… увидел снег, как белый халат. Опять эта белизна мне напомнила сахар.
Сахар… И, нагнувшись низко, я стал есть снег горстями.
Давился, икал, но ел, ел все-таки. Что делать, но я очень хотел почувствовать во рту хоть каплю сладкого. Капли той, конечно, не почувствовал. Но потом зато болел два месяца. И во сне мне виделись настоящие шоколадные торты.
КАК НАС ЗВАЛИ
1942. Июль.
До войны все было ясно. Небо ясно, мама ясно, папа ясно. И звали нас всех тоже как-то просто и ясно.
Витька – сверху.
Борька – снизу.
А Вовка – из самого подвала.
А в войну, в войну все кончилось.
Первым с фронта пришел Витькин отец на костылях. Его (Витьку) стали звать: сын хромого.
Потом Борьку: сын безрукого.
А Вовку из самого подвала: сын слепого.
Но я все равно им завидовал. Я был сыном убитого, но меня никто не звал даже так. Я и сам знал, незачем. Сейчас убитых больше всего.
НЕМОЙ
1942. Август.
Враг подходил к самому городу. Но мы ни капли не боялись. Рады даже были.
– Пусть войдёт только, – орал каждый. – Сразу взорвём!
Как взрывать, мы уже знали. Нужна бутылка и бензин.
Бутылки собрали быстро. Большие такие, из под шампанского – для танков. А маленькие – из под валерьяновки – это для танкеток. Вот лишь бензина не было. И тогда Витька, сын хромого, сказал:
– Ерунда. Во дворе военная машина – слить надо горючее.
Он отрезал от резиновой клизмы длинную трубку, и мы пошли сливать. Витька дул, сосал шланг, и бензин узенькой струйкой журчал в наши бутылки. Наконец набежала последняя бутылка.
Витька был очень доволен, однако, с ним никто не мог стоять рядом, так от него пахло горючим.
А Витька опять сказал:
– Ерунда. Вот если сейчас под танк брошусь, – сразу загорится. Не верите?
– Нет, – сказали мы.
Тут Витька сунул в рот спичку и закричал:
– Аа… аа…
Так Витька, сын хромого, стал немым.
А потом, всякий раз, когда он видел бутылку, то кричал: аа… аа… Будто в самом деле под танк падал.
ПОНИ
1942. Апрель.
Когда-то у нас рядом с домом был детский городок. Что это такое вы все знаете: качели, карусели. А главное, пони.
Живой, в серых яблоках. Он нас катал по кругу, и мы с Митькой часто ходили туда.
А в войну как-то забыли и про городок, и про пони. Никогда там не были. Но раз… была оттепель, светило солнце. И мой брат Митька взглянул в далекое небо и вдруг сказал:
– Пошли в детский…
Так мы и пришли туда, в любимое и забытое место наших игр.
Нас окружила и оглушила сразу тишина.
Ни качелей, ни каруселей. Одни галки старые. Не городок, а прямо кладбище.
Мы еще немного прошли и тетку увидели. Она подметала круг, по которому раньше пони бегал.
– А где пони? – спросил Митька.
– Пони, – косо посмотрела на нас тетка и пробормотала, – нету.
– Как нету? – спросил опять Митька.
– А так – нету, – рассердилась тетка. – Кормить нечем было. Вот и съели.
– Съели? – Митька вздохнул, глотнул воздух и куда-то отвернулся.
Я не смотрел на него. Я знал: он плачет…
ПОМОЩНИКИ
1942. Июль.
В нашем дворе военных инвалидов было много. Вначале они тихими были. Все на лавочке сидели, все на солнышко глядели.
А затем шуметь пошли. Это у нас вблизи рынок открылся. Вот они на рынок все и двинулись. Что-то менять, что-то продавать стали. Наторгуют за день – вечером напьются. А как напьются, то грустные песни поют. Они поют, а их ветер качает… Как старый листок… Покачает, покачает, и в лужу бросит.
Лежат они в луже и плачут. А к ним подойти боятся. Потому что у каждого костыль. Но я подошел и поднял. А он меня не стукнул. Рубль дал даже.
И с тех пор мы с Митькой стали часто на рынок ходить.
Как вечер придет, так брат мой кричит: пошли поднимать этих.
И мы идем. Идем и думаем: А много ли упадет сегодня. Много если – хорошо. А вот мало коли – тогда на хлеб и то не хватит.
ГОЛУБАЯ ДЕВОЧКА
1942. Осень.
В войну мне очень нравилась одна девочка.
Другие какие-то все серые, а она светилась. Золотые волосы, красный бант. Ни у кого у нас в школе не было такого красного, красного банта.
Я долго мучился, а потом сказал все-таки:
– Ты мне нравишься, ты голубая.
– Ну и что? – сказала девочка.
– Как что? – удивился я, – вырастим, поженимся.
– Нет, – сказала девочка. – Ты мальчик. Тебя на фронте убьют.
– Нет, – сказал я. – Не убьют, а ранят.
– Все равно, – сказала девочка. – Костылем драться будешь.
Она повернулась и уже хотела уходить. Но я испугался и крикнул:
– А я не на костылях. Я так, без рук, понимаешь?
– Понимаю, – сказала девочка. – Очень хорошо. Я тебя с ложки кормить буду.
СМЕРТЬ МИТЬКИ
1942. Декабрь.
До войны я всегда боялся: вот-вот умру. А когда болел, всегда думал об этом.
И ночью тоже. Ночью полотенца белые, белые.
А в войну я совсем не боялся. Только думал: а если мама, а если Митька? У них лица белые, как те полотенца ночью.
А второй зимой Митька умер все-таки.
Долго мы его везли на кладбище. Тряслась машина. И Митькина голова тряслась тоже. А изо рта кровь темная.
Я вытирал кровь ватой и все говорил:
– Наверное, ему больно, больно.
И когда комья бросали, говорил:
– Больно, больно.
Потом всю весну мне хотелось разрыть Митьку, но я не разрыл все-таки. Просто стал ходить на кладбище. Другие придут и сядут. Я все хожу и хожу.
– И чего это мальчик ходит? – спрашивают старухи.
А потом им кто-то сказал:
– Да он сумасшедший!
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Все ждали конца войны. А она не кончалась. Шла все и шла. И каждый знал: впереди еще много горя. Может быть, больше, чем позади.
Но проходили зимы, и по-прежнему приходила весна.
Второй весной я это понял.
Несмотря на горе, весна будет всегда.
Мне хотелось рассказать про это кому-то самому близкому. Тогда я взял бумагу и написал: «Здравствуй, убитый папа. Сейчас весна. Она всегда будет».
Я не написал на конверте обратного адреса.
Письмо ко мне не вернулось.
До сих пор мне кажется: убитый отец его получил и прочел все-таки.
Сейчас весна. Она всегда будет.
У гирлянды разноцветных шариков в сквере стоят взрослые и дети.
Мальчуган лет пяти, держится за руку матери и смотрит на красивый оранжевый шарик, который поднялся чуть выше других и на ветру рвется в небо.
– Тебе нравится этот шарик? – спрашивает мать.
– Да… Его нитка не пускает.
Мать заплатила деньги, купила шарик. Мальчик взял его в руки и, не задумываясь, выпустил… Шарик полетел в высь, к облакам, в небо.
– Ты что наделал?! Он же улетел! Ты нарочно выпустил его?!
– Да, – ответил мальчик. – Его нитка не пускала.
Мать вздохнула, застегнула сумочку, где у нее на пять рублей стало меньше…
А мальчик, улыбаясь, завороженно смотрел в небо.
И кто-то сказал: «Какой странный мальчик».
В поезде разговаривали двое, один из них был, кажется, учитель. Говорили о войне, об урожае, о детях. Помню, заговорили о жизни и смерти.
– Знаете, – сказал первый, – из жизни, как из музея – осмотрел все, что мог – и уходи.
– Мне, пожалуй, ближе другое, – ответил второй, – из жизни, как из мастерской – сделал все, что мог, и уходи.
Помни!
В конце курсов всем везунчикам, честно выполнившим домашние задания, выдаются дипломы профессиональных счастливчиков с пожизненной гарантией! И, конечно же, призы!
1.
Если дать письмо Васи учительнице русского языка, она наверняка найдет целый воз ошибок. Но для наших курсов везучести важно то, что Вася попросил нас помочь только ему, а про своего друга Колю, которому еще хуже, забыл. Если ты будешь думать только о своих неприятностях, счастливым не станешь!
2.
«В математике» никто из друзей не несчастнее! Задачи для всех одинаковые. Конечно, на решение одной и той же задачи разные люди тратят разное количество времени. Но даже самые выдающиеся математические или еще какие-нибудь способности – это еще не счастье. Вася – упрямый, но он может быть настойчивым. Потому, что настойчивость – это тоже упрямство, только упрямство в нужном направлении, вот и вся разница.
3.
Чтобы переделать «Дневник невезения» в «Дневник везения», надо посмотреть на события, которые происходят с Васей, с другой стороны. Например, на одной из черных полосок Вася пишет: «А еще у меня может заболеть зуб». Но ведь пока зуб не болит, а может, он и вообще не заболит. Зачем переживать заранее? Вместо этой фразы, написанной на черной полоске, можно написать другую фразу, на белой: «У меня не болит зуб!» То же самое касается и замечаний Васи о погоде, каникулах и стояния на голове.
Теперь поговорим о двойке по русскому. Дорогие ребята! Те, кто считает, что с двойкой Васе действительно не повезло! Двойка – это не невезение. Это закономерность. Заниматься надо – вот двоек и не будет!
А вот с «Блендамедом» Васе и впрямь не повезло. Не повезло в том смысле, что он, Вася, наверное, еще маленький и глупый. Вот ты сам, взрослый и сознательный наш читатель, приносил когда-нибудь в школу зубную пасту для чужих пеналов?
Как только мы тоже научились стоять на голове не хуже Васи и вернулись к себе разбирать оставшуюся кучу дел, у нас в редакции зазвонил телефон. Это был наш самый несчастный и наисамейше невезучий знакомый Вася.
– Как же ты до нас дозвонился?! – хором удивились мы. – Тебе же всегда не везет! У тебя телефон должен был сломаться. Или все время должно быть занято. Или…
– Мне кажется это… посчастливилось! – неуверенно сказал Вася.
– Ур-ра! – скромно завопили мы во все горло. – Наш Вася становится везунчиком, и все благодаря одному-единственному занятию на наших курсах везучести!
– Да нет, – ответил Вася. – Я просто домашнее задание выполнил. Только мне не все понятно. А можно к вам приехать?
И Вася с Колей приехали к нам в редакцию, захватив с собой задаваку Ксюшу, причем Ксюша оказалась совсем не задавакой.
– А ты тоже невезучая? – спросили мы Ксюшу.
– Нет, что вы! – отрицательно помотала веснушками Ксюша. – Мне-то как раз еще как всегда везет! Я очень везучая.
– Как же это тебе всегда везет? А когда тебе Вася пенал зубной пастой вымазал, тебе тоже повезло?
– Конечно, повезло! Меня тогда с урока отпустили – пенал мыть, а я как раз в этот день домашнее задание не сделала. Если бы не Вася…
– Да-а, – согласились мы. – Молодец, Вася! Если бы не он, тебе бы точно двойку поставили. Ты, наверное, отличница?
– Нет! – засмеялась Ксюша. – Тут мне тоже повезло – никакая я не отличница. Я так, в серединке.
Увидев, что мы ее не поняли, Ксюша пояснила:
– Быть отличником, конечно, приятно, но зато у них, отличников, жизнь тяжелая. У нас в классе есть одна такая круглая Сидорова. Ну, круглая, в смысле пятерочница. Так вот. Стоит мне получить четверку, учительница говорит: «Молодец, Ксюша! Если так дальше пойдет, ты у меня скоро лучшей ученицей будешь!» И я сразу знаете, какая счастливая! А стоит Сидоровой получить четверку, учительница говорит: «Стыдно, Сидорова! Совсем работать не хочешь!» Она садится на место – и давай плакать! А еще Сидорова красивая. В этом ей тоже не повезло.
– Ну да?
– Да! Мальчишки подойти бояться, девчонки завидуют, родители на улицу одну не выпускают. Мы гуляем, а она дома сидит, китайский зубрит. Ей в этом тоже не повезло – у нее к китайскому способности.
– Кажется, Сидорова еще несчастнее, чем я! – сказал Вася. – Может, ей тоже надо на курсы везучести записаться?
Тут дверь отворилась и вошла Сидорова.
– Здравствуйте! – сказала Сидорова. – Я не знаю, надо мне записываться или не очень! Я так: пять минут подряд счастливая, потом следующие десять – так себе, потом – сама не знаю, а потом – опять счастливая. А иногда наоборот: сначала я пять минут несчастная, потом… Мне просто хотелось бы узнать: у вас научный подход к счастью?
– Очень научный! – воскликнули мы. – Как раз сейчас мы собираемся провести научное расследование под названием «опрос общественного мнения».
Общество состояло из Васи, Коли, Ксюши и Любочки Сидоровой. Мы дали им ручки, листики в клеточку и попросили для начала ответить на такой вопрос: «Кого и почему вы считаете счастливыми?»
Вася написал: «Я считаю, что это туземцы, особенно те, которые живут в прошлом веке. Они жуют бананы, сажают репу, вялят оленину и курят трубку мира, заткнув свои бумеранги за пазухи домотканых сари. У них нет фломастеров, пейджеров, уроков риторики и детского панадола, на который у меня аллергия. Поэтому они могут не переживать, что у них сломается телевизор или летом не удастся поехать на море».
Коля написал: «Я считаю счастливыми животных, потому, что человек становится несчастным, когда он начинает думать, что он несчастный. А баран об этом не думает, вот он и счастливый».
Ксюша написала: «Я точно знаю, кого можно назвать счастливым. Это Будда. Сначала он был индийским принцем и купался в золоте, но это ему приелось. Потом он стал нищим и принялся ходить по дорогам и пробовать заниматься разными делами. В конце концов, он уселся под дерево и стал созерцать. То есть ничего не делать. И через некоторое время достиг абсолютного счастья, которое в Индии называют нирваной»
– Подведем первые итоги! – торжественно сказал главный редактор, водружая на нос очки для пущей важности. – Итоги таковы. Для того, чтобы быть счастливым, надо:
1. ничего не иметь (как туземцы);
2. ни о чем не думать (как животные);
3. ничего не делать (как Будда).
Для большей убедительности редактор сгреб со стола бумаги и записал эти три пункта нестираемым маркером прямо на дубовой столешнице. (Наверное, в этот момент он ни о чем не думал.) Мы обалдели. Вася посмотрел на первый пункт и скис.
– Ничего не иметь? А часы можно оставить? – робко спросил Вася у главного редактора.
– Ни в коем случае! – строго сказал редактор. – Хочешь быть счастливым, как туземец – часы на стол.
– Счастливые часов не наблюдают! – авторитетно добавили мы, не желая спорить с главным редактором.
Вася вздохнул, помялся и сказал:
– Я что-то не хочу быть счастливым, как туземец.
– Тогда давай я тебя, как друг, по башке стукну. Ты думать перестанешь, и будешь счастливым, как баран! – предложил Коля.
– Дуракам везет! – вспомнили мы, не желая спорить с Колей.
– И горе от ума, – подтвердил главный редактор.
Вася почесал затылок:
– Что-то мне не хочется быть счастливым, как животное. Я лучше буду счастливым, как нирвана.
– Как Будда, – поправила Ксюша.
– Ну да. А можно сидеть не под деревом, а в кресле?
– Можно. Только лучше под деревом.
– Почему?
Ксюша покраснела.
– Да ладно уж, говори, – подбодрили мы ее. – Тут все взрослые…
– Понимаешь, – сказала Ксюша, – дело в том, что делать нельзя ничего. То есть нельзя слушать музыку, листать комиксы, ну… и… словом, в туалет тоже нельзя ходить. Это будет отвлекать тебя от достижения полного счастья. Понимаешь?
– Зато счастья будет – полные штаны! – пообещал Коля. – Попробуем? Ты первый.
Вася представил себя счастливым, как Будда.
– Нет! – твердо сказал Вася. – Ни за что! Большое спасибо за научный подход, но я лучше еще немного несчастным поживу. Всего хорошего!
И Вася собрался уходить.
– А как же четвертый пункт? – спросил главный редактор.
– Какой пункт?
– Как какой? У меня еще одно мнение есть, – и в руках у главного появился еще один листик в клеточку. – Вот слушайте, что Люба написала: «Я считаю, что счастливым можно назвать любого человека. Потому, что ему посчастливилось жить на такой здоровской планете, как наша. Только не все понимают, что они счастливые. А когда они не понимают, что они счастливые, то они сразу делаются несчастливыми. И их уже нельзя назвать счастливыми, хотя и можно. Поэтому я в конечном итоге не знаю, кого и почему можно назвать счастливым человеком».
Вася задумался:
– Получается, что я вроде уже счастливый?
Мы кивнули.
– Но не понимаю, что я счастливый.
Мы опять кивнули.
– И мне надо только почувствовать, что я уже счастливый…
Честно говоря, мы забодались кивать, но были рады за Васю.
– А КАК? – спросил Вася. – Как именно я могу понять и особенно почувствовать? Трудно сразу!
– А сразу и не надо. Ты потихоньку попробуй. Счастье – оно же разное бывает. Бывает большое, на всю жизнь. Бывает среднее, на каждый день. А бывает маленькое, на минутку. Но маленькое счастье – это тоже счастье! Проникнуться им очень даже просто. Ты должен выполнить второе домашнее задание! – сказали мы.
Возьми в руки этот журнал. (Скорее всего, он уже у тебя в руках!) Закрой глаза и проведи ладонью по странице. Медленно-медленно. Потрать на это минуту! Чувствуешь, какая страница приятная: гладкая и глянцевая. Почувствовал? А еще она немного пахнет свежей краской. Она цветная, яркая, веселая и добрая. Согласен? И читать тебе интересно. А следующая страница будет еще интереснее, потому, что ты еще не знаешь, что на ней будет написано. Это настоящее удовольствие, правда? Твоя жизнь такая же! Такая же цветная, яркая, свежая, интересная! И завтрашний день всегда интереснее, чем вчерашний. (Конечно, в жизни могут случаться неприятности, но все это мелкие неприятности, и еще не было случая, чтобы они не заканчивались.)
ПРИЯТНОСТЕЙ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ!
Почти все в жизни – это приятности: игрушки, подружки, мультяшки… Стоп! Чего это мы за тебя расписываемся? Подумай, что ты сам ценишь в своей жизни и почему? Давай начнем с деталей. Какие мелочи доставляют тебе удовольствие? Опиши, как это происходит.
Выдели в своем «Дневнике Везения» страничку и напиши: «Я – самый счастливый человек, потому что у меня …» Если ты справишься с заданием на «пять», странички у тебя не хватит, но это не страшно – смело переходи на следующую! А потом пришли свои сочинения нам. И если тебе повезет (то есть если ты как следует постараешься), то мы обязательно опубликуем то, что ты насочинял.
Я в детстве дружил с великаном.
Нам весело было одним.
Он брел по лесам и полянам.
Я мчался вприпрыжку за ним.
А он был заправским мужчиной,
С сознанием собственных сил
И ножик вертел перочинный,
И длинные брюки носил.
Ходили мы вместе все лето.
Никто меня тронуть не смел.
А я великану за это
Все песни отцовские спел.
О мой благородный и гордый
Заступник, гигант и герой!
В то время ты кончил четвертый,
А я перешел во второй.
Сравняются ростом ребята
И станут дружить наравне.
Я вырос. Я кончил девятый,
Когда ты погиб на войне.
Тут быть бы живу. Не до жиру.
Везде беда встречала нас.
Но в дни войны был остров мира –
Битком набитый школьный класс.
Урок тянулся монотонно,
И в моде были, как всегда,
Периклов шлем, парик Ньютона
И Льва Толстого борода.
Когда я был маленький – не больше спичечного коробка, а может наоборот, – такой большой, как огненный столб, до самого неба, а может… ну, в общем, раньше, да очень раньше, я боялся черной комнаты.
Значит так: в черной-черной комнате жил черный-черный человек… И вот я его очень боялся. Но я никому не рассказывал – ни маме, ни папе. И однажды я решил войти в черную-черную комнату и стал стучать.
Топ… топ… топ… это же черный-черный человек?! А потом я понял, что это топало испуганное мое сердце. Тогда я устроил ловушку. В черной-черной комнате я оставил в окне между занавесками узенькие щелочки. И в эти узенькие щелочки пробирался золотой солнечный свет. Я стал из этого света делать золотые гвоздики. Я еще не знал, для чего, но верил: пригодятся.
И вот что случилось потом: во время черной-черной бури отвалился довольно большой кусок неба. Люди испугались, а папа с мамой забеспокоились. Но я сказал всем:
– Не волнуйтесь!
Взял у пожарников большую лестницу, а у нашего соседа – Сергея Ивановича – большой молоток. Залез на лестницу. И приколотил свои¬ми золотыми гвоздиками кусок неба на прежнее место.
Все закричали:
– Вот это да! Вот это вовремя!
Но никто на всем свете не узнал, что с этого времени я больше не боюсь черной-пречерной комнаты. Мое сердце не топает от страха, а радуется: все-таки хорошо, просто замечательно однажды не испугаться.
Спит всегда тревожно-чутко
Чертик маленький – Анчутка.
Ведь сильней всего на свете
Он боится одного:
Как бы главное на свете
Не случилось без него.
Вдруг уснёшь – а тут дугой
Пронесёт комету,
Или кто-нибудь другой
Украдёт конфету.
Барабанить Барабашке не лень,
Барабанит Барабашка целый день,
А когда и отдохнуть бы пора,
Барабанит он всю ночь, до утра.
Возмущается сосед:
«Кто он такой,
чтобы вечно нарушать наш покой?»
Отвечаю, улыбаясь, сквозь стук:
«Барабанщик Барабашка, мой друг!»
Мама собирала Юру в школу:
– Будь умницей, ворон по дороге не считай, рот не разевай, к обеду не опаздывай. И лужи обходи.
– Ну какие сейчас лужи – за месяц с неба ни капли не упало! – усмехнулся папа.
– Он найдет – какие! – Мама пригрозила Юре пальцем.
Подошло время обеда.
– Как отметки? – поинтересовался папа, когда Юра вернулся домой.
– Я еще не был в школе… – всхлипнул Юра. – Я все делал как мама говорила. Не считал и не разевал. А лужи, которые мама велела обходить, еле нашел.
– А это что? – удивленно спросил папа, показывая на струйки воды, стекающие с Юриных брюк.
– Найти-то я лужу нашел, а вот обойти не смог… – вздохнул Юра.
В одной стране,
В чудной стране,
Где не бывать
Тебе и мне,
Ботинок черный язычком
С утра лакает молочко,
И целый день в окошко
Глазком глядит картошка.
Бутылка горлышком поет,
Концерты вечером дает,
А стул на гнутых ножках
Танцует под гармошку.
В одной стране,
В чудной стране…
Ты почему не веришь мне?
Мне грустно – я лежу больной.
Вот новый катер заводной
А в деревне – лошади…
Папа мне купил тягач,
Кран игрушечный и мяч.
А в деревне – лошади…
Мне грустно, я лежу больной,
Вот вертолетик жестяной.
А в деревне – лошади…
А я в деревне летом был,
Я лошадь серую кормил,
Она сухарь жевала,
И головой кивала.
У одного петуха была очень короткая шея. Зато ног у него было целых четыре. Четыре толстых, круглых ноги. Еще у него был короткий, похожий на обрывок веревки, хвост, прочная шкура и длинный костяной отросток на носу. Поэтому некоторые недальновидные люди называли его носорогом. Хотя на самом деле он был петухом. И очень любил, проснувшись поутру, взлететь на забор и разбудить солнце раскатистым «Кукареку!». Правда, он никогда этого не делал из скромности. И крыльев у него не было, и кукарекать он не умел. Зато его жена, у которой тоже было четыре ноги, прочная шкура и костяной отросток на носу, строго-настрого велела всем окружающим называть ее курицей. Потому что очень любила своего… петуха.
Так в Африке появилась новая порода кур.
А на нас,
А на нас
Уронили
АНАНАС!
Семерых
похоронили,
Но ранения
не в счет!
Очень вкусно
Уронили!
Уронили бы
Еще!
Перевод с английского Дины Крупской
Надеюсь, вас минует рок
быть уткой клюнутым в сапог.
Ручная, вроде, птица, но
вблизи опасна все равно.
В ней весу – ровно на бульон,
в ней страшен клюв, и только он.
Будь начеку: вот полдень бьет –
кто знает, что ей в ум взбредет!
А то, бывает, ровно в пять
такое станет вытворять!..
И всякий час любого дня
ты утки бойся, как огня.
Чудак – математик
в Германии жил.
Он булку и масло
случайно сложил.
Затем результат
положил себе в рот.
Вот так
человек
изобрел
бутеброд.
—Что это в небе манит, сияя?—
Бабочка прошелестела
Ночная.
—Лютик. —
Ответила Божья Коровка.
Мышь возразила:
—Сыра головка.
Кошка сказала:
—Спорить не стану я,
Все видят,
Что в небе —
Горшок со сметаною.
Собаки залаяли:
—Это —
Серебряная монета!
Утром хозяин
Поймает монету
И купит мне косточку
Или котлету.
Лягушки заквакали:
—Вздор!
Потому что
Это — серебряная лягушка!
Живет она в нашем пруду
От рожденья,
А в небе сияет
Ее отраженье.
Тут Человек
Поглядел из окна
И молвил:
Смотрите, какая луна!
Некогда, негде жил некоторым образом некий Пес. Всего у него хватало. Даже кое-чего был излишек.
– Излишек чего? – спросите вы.
Отвечу:
– Кое-чего, то есть ног. Их было у него пять. Можете себе представить, какое это неудобство! Когда он, например, подходил к столбу, то никак не мог решить, какую ногу следует задрать. Да и соседские псы посматривали на него с подозрением и, того и гляди, могли задать хорошую трепку за лишнюю ногу. А что в этом хорошего?
Кончилось тем, что Пес отправился в собачью больницу, которая называлась почему-то ветеринарной. Там, как он и ожидал, его встретили с удивлением.
– Смотрите, какой странный Пес! – кричали ветеринары и собаки. – У него всего пять ног! В с е г о пять! Эй, ты, где же твоя шестая нога? Куда ты ее задевал?
И тут пятиногий Пес огляделся вокруг. Он увидел, что у всех собак здесь по ШЕСТЬ ног!
– Такого не бывает! – воскликнул Пес.
К нему подошел старый мудрый заросший бородой Ризеншнауцер и гавкнул:
– Откуда ты знаешь, что бывает и чего не бывает? Разве ты видел ВСЁ? Всё на свете? И почему четыре ноги тебя устраивают, а пять или шесть уже много?
К каждому человеку рано или поздно приходит Смерть. Пришла она однажды и к Задирашкину. По случаю.
Случай был такой. Задирашкин лежал в постели с температурой, слабый и незадиристый, даже хулиганить не мог – болел гриппом.
Присела Смерть возле него на постель и спрашивает:
– Ты почему до сих пор заявление не написал?
– Какое заявление? – хрипит Задирашкин.
– Какое, какое… О смерти. Пиши скорее, мне некогда.
– А у меня ручки нет, – привычно отвечает Задирашкин.
– А-а, ручки нет! ладно. Тебе с какой пастой: синей, черной, фиолетовой? А может, ты напоследок желаешь красно-зеленой побаловаться?
– Оранжевую хочу! – шепчет Задирашкин.
– Пожалуйста.
Открыла Смерть «дипломат», достала из него набор ручек, нашла нужную.
– А у меня тетрадки нет, – говорит Задирашкин.
– А мне тетрадка и не нужна, – говорит Смерть. – Заявление на большом листе бумаги писать положено. А еще лучше на бланке. Вот на этом!
И дает Задирашкину свой фирменный бланк.
А чтобы писать удобнее было, под голову ему толстую энциклопедию «Религии мира» подкладывает, а под бланк – книгу «Жизнь после смерти» с иллюстрациями.
– Пиши!
Делать нечего, стал Задирашкин писать заявление о смерти:
Заивление
Но Смерть ошибку в слове сразу увидела, схватила листок, порвала на мелкие кусочки и говорит:
– Без ошибок пиши!
И дала Задирашкину новый бланк.
Заевление
– написал Задирашкин и опять не угадал.
Опять выхватила Смерть у него листок, опять порвала на мелкие кусочки. Да как затопает ногами, как закричит:
– Неправильно пишешь! Пиши снова!
Подумал, подумал Задирашкин и вывел:
Зоявление
Ну, тут Смерть совсем из себя вышла.
– Смеяться надо мной вздумал?…
– Что вы, тетенька, – шмыгает носом Задирашкин. – Нисколечко я над вами не смеюсь. Двоечник я, а может, уже и второгодник. Правильно ни одного слова написать не могу. Пожалейте! Возьмите меня без заявления!
– Ишь чего захотел! – говорит Смерть. – Без заявления не положено! В общем так. Сначала писать как следует научись, а потом меня жди!
И дверью хлопнула.
Может, и вернулась бы когда-никогда, но на беду Замарашкин через два дня выздоровел. А насчет того, чтобы писать как следует, так он об этом с тех пор и думать боится.
— Бабушка, бабушка, я чья дочка?
— Ты Федина дочь, моего сыночка.
— Мой папа большой, а совсем не сыночек!
— Сыночек. Брат четырёх моих дочек,
Помнишь, мы были у старшей, Авдотьи?
— Да разве у дочки мы были? У тёти!
— Тётю твою я в люльке качала…
— Бабушка, стой, объясни сначала,
Кто мне Наташа и два её братца?
— Ладно, попробуем разобраться:
Их мама, племянницы мужа сестра,
Маленькой ох и была шустра!
А ты им доводишься… Хитрое дело…
— Бабушка, что-то у нас пригорело!
— Тьфу ты, пока я соображала,
Всё молоко из кастрюли сбежало!
Я маленьким был,
Хотя и давно.
Помню, как с мамой
Ходил в кино,
Как во дворе
Мы играли в прятки,
Как лошадей рисовал
В тетрадке.
Помню пожар
На соседнем углу,
Помню, как дворник
Искал метлу.
Но как я ревел,
Приходя к врачу,
Не помню.
И вспоминать не хочу.
Посреди океана, на одном совершенно необитаемом острове, в шкафу жил-был маленький мальчик Петя. Спал он в чемодане с нафталином, а ел из пластмассовой, деревянной шкатулки с бабушкиными украшениями. А мамы у Пети не было — она пекла блины на кухне. Петя никогда не ел блинов. Он всю жизнь питался одной рыбой, которую ловил в океане папиным галстуком.
Один раз Петя нашел за чемоданом большую подзорную трубу. Он вытряс из нее старые чертежи и стал смотреть в океан. Смотрел-смотрел ничего интересного: одна вода. Хотел было бросить, но тут раз! — попался ему на глаза еще один остров, а на нем, прямо на диванной подушке, сидел кот. Тогда Петя раскрыл складную японскую кнопочную лодку черного цвета и поплыл к этому острову. Не проплыл он и половины пути, как вошла Петинамама, которой у Пети совсем не было, и сказала: «Сейчас же положи на место папин зонт!»
Пришлось Пете делать плот, да еще без единого гвоздя, потому что гвозди продавали туземцы, которые жили в гараже, а до гаража плыть еще дальше. Доплыл Петя до кота, только собрался в обратный путь — а плота нет! Его Петинамама уже повесила обратно на вешалку. Взял Петя кота, сел на подушку и гребет. По дороге кот упал за борт и его чуть не съели дедушкины синие акулы без задников, которые случайно валялись прямо посередине океана. Но Петя акул загнал под стол, а кота спас. Подплывают они к необитаемому острову, а остров закрыт на замок. А ключ унесла с собой Петинамама, которой ни капельки не было.
Хотел было Петя переселиться на другой остров, покрытый большим китайским покрывалом, но на этом острове, в странных, вышитых домиках уже жили китайцы и китаянки в длинных разноцветных одеждах. Они ходили друг к другу гости, обмахивались веерами и не обращали на Петю никакого внимания.
А над океаном летали разные вкусные запахи. И мудрый мальчик Петя подумал, что лучше пока не переселяться к китайцам, а пойти на кухню и поиграть, как будто у него немножко есть мама. Ведь у мамы, даже если она как будто, был ключик, который мог отпереть и сделать обитаемым необитаемое состояние маленькой души посреди океана…
В самые жаркие дни июля козлобородник пустил по ветру свой лохматый пух. Даже море засорил.
Поля на пляже устроилась очень хитро. Сама на теплом песке, а пятки у воды. Волна прибежит, пятки пощекочет – и назад, к своим крабикам, к морским конькам и устрицам в корявых домиках.
Пушинки козлобородника летали то стайками, то по одиночке. И вдруг Поля увидела, как в погоне за веселыми парашютистами устремилась, треща огненными крылышками, саранча.
— Ах ты, глупая! – испугалась за саранчу Поля, вскочила и вбежала в море.
Вот и саранча. Лежит на боку. Лапками шевелит.
Подставила ей палец. Вползла. Сидит. Уцепилась.
Разглядывай ее, переворачивай.
Отнесла Поля саранчу на берег, положила на полотенце:
— Обсыхай.
Сама купаться побежала. Смотрит – еще саранча. С ноготок.
Подвела ладошку, выловила, а у маленькой саранчи ума – ну никакого! Щелк – и опять в море. Спасайте!
Поля торопиться не стала. Окунулась. Нырнула разочек. На крабов посмотрела, поискала морских коньков, а на остальные чудеса воздуха не хватило.
Вынырнула. Нашла глупую маленькую саранчу, исхитрилась, вынесла на берег.
— Поля, что ты такая озабоченная? – спрашивает мама.
— Будешь озабоченной, — отвечает Поля. – Я ведь две жизни спасла.
Жили-были
Король с королевой.
Король любил все левое,
Все правое – королева.
Целовали принцессу-дочку.
Целовали принцессу в щечку.
Король целовал в левую,
А в правую – королева.
Когда их в тронном зале
Высокие гости ждали,
Король садился слева,
А справа – королева.
И так они сидели,
Приветливо глядели:
Король смотрел налево,
Направо – королева.
И в королевской постели
Лежали, как хотели:
Король, конечно, слева,
А справа – королева.
Вот как-то на прогулке
Дошли до переулка,
Король свернул налево,
Направо – королева.
Тут время для печали:
Они уж не встречались.
Ушел король налево,
Направо – королева.
У Маши много друзей. Много мальчиков и девочек. Еще Медвежонок, Зайчонок, Бельчонок. Ну, еще, конечно: Слон Длинный Хобот, Рыжая Собака и Божья Коровка.
Божью Коровку зовут Четыре Пятнышка, потому что у нее на красной спинке четыре черных пятнышка.
Постойте, постойте, одного друга мы забыли. Есть у Маши еще один друг – Полевой Колокольчик.
Однажды все Машины друзья собрались на поляне. Пришел Слон Длинный Хобот, прибежала Рыжая Собака, прилетела Божья Коровка Четыре Пятнышка. А Полевому Колокольчику не надо было ни идти, ни бежать, ни лететь. Он и так всегда был на поляне.
– Я самый большой Машин друг! – расхвастался Слон. – Посмотрите, какой я большой и толстый! Я больше всех. Значит, я самый большой друг!
– А я? – скромно спросила Собака. – Я так люблю Машу. Я тоже ее большой друг.
– Ха-ха-ха! – засмеялся Слон. – Какой же ты большой друг? Ведь ты совсем маленькая собачонка.
– А я? – тихо спросила Четыре Пятнышка.
– Ты? – захохотал Слон. – Какой же ты друг? Вот я дуну на тебя разок, и ты улетишь так далеко, что больше никогда не увидишь Машу.
А Полевой Колокольчик даже ничего не спросил. Он понял, что Слон только посмеется над ним, и больше ничего.
Неадлеко от Машиного дома в глубокой реке жил злой Крокодил.
Он часто вылезал из воды и лежал на берегу, притворившись бревном.
Однажды он так хорошо притворился бревном, что обманул Машу.
«Вот уж это бревно никак не может быть Крокодилом», – подумала Маша и села прямо на Крокодила.
Тут Крокодил зашевелился. Он схватил Машу за юбку своими страшными зубами и потащил ее прямо в реку.
– Помогите! Спасите! – громко закричала Маша.
Из леса выбежал Слон Длинный Хобот. Он начал бегать по берегу, но в воду лезть побоялся.
– Какое несчастье! Какое несчастье! – жалобно простонал Слон. – Я не могу спасти тебя, Маша! Ведь этот злой Крокодил может схватить и меня. Я могу погибнуть, и тогда у тебя уже не будет такого большого друга!
И трусливый Слон снова убежал в лес. Полевой Колокольчик тоже увидел все, что случилось. Он начал раскачиваться изо всех сил и громко звонить: динь-динь-динь!
Четыре Пятнышка услыхала этот звон и сразу обо всем догадалась. Она расправила свои крылышки – а на каждом крылышке было по два пятнышка – и полетела к Рыжей Собаке. И лететь ей было очень трудно. Но Божья Коровка торопилась изо всех сил, не боясь ни ветра, ни темной тучи.
Она все рассказала Рыжей Собаке, и Собака скорей побежала к глубокой реке.
Собака смело бросилась в воду. Она громко рычала, лаяла и кусала Крокодила. Крокодил очень испугался. Он решил, что на него напал какой-то очень опасный и страшный зверь.
Он отпустил Машу и нырнул на дно. А Рыжая Собака схватила Машу за рукав и вытащила на берег.
– Откуда ты узнала, что меня утащил в реку злой Крокодил? – спросила Маша у Рыжей Собаки.
– Мне сказала об этом Четыре Пятнышка.
– А ты, Четрые Пятнышка, откуда узнала? – спросила Маша.
– А мне сказал Полевой Колокольчик.
Тут из леса выбежал Слон Длинный Хобот.
– Маша, Маша! – закричал он. – Как я рад, что тебя не съел злой Крокодил! Я больше всех рад этому. Потому что я твой самый большой друг!
– Нет, – сказала Маша. – Вот Рыжая Собака мой большой друг. И Четыре Пятнышка – свосем маленькая, но все равно мой большой друг. И Полевой Колокольчик тоже мой большой друг. А ты – нет!
И тут случилось вот что! Рыжая Собака вдруг выросла и стала большая-большая, как лошадка. Четыре Пятнышка стала большой, как птица. А Полевой Колокольчик начал расти, расти и стал высокий, как настоящее дерево.
А Слон Длинный Хобот вдруг стал маленький-маленький. Как зайчонок. Он покраснел от стыда и убежал в лес.
С тех пор никто его больше не видел. Сколько Маша и ее друзья ни ходили в лес, никогда его не встречали. Это все потому, что ему стыдно и он всегда прячется в кустах.
Тот, кто умело Барабанит – Нередко Знаменитым станет. Но вряд ли Станет знаменит – Кто, Даже лучше всех! – Бубнит… Нет, Как хотите, Это странно! Чем Бубен Хуже барабана?
Легко
Достать небесную звезду,
Легко
Руками
Развести беду,
И написать стихи,
Всё очень просто.
Но только надо
Быть
Большого роста!
Стихи нам что-то говорят.
Но не всегда.
Не всем подряд.
(Сказка для самых маленьких о связи всего сущего)
Как у Ванечки была варежка,
А на варежке была дырочка.
А сквозь дырочку было видно всё.
А как видно всё, то и слышно всё.
А как слышно всё – слыхать песенку.
А у песенки слова так и катятся.
Так и катятся, как по лесенке.
А по лесенке можно в гору влезть,
А с горы можно лететь под гору.
Под горой растет малина-ягода.
Малину-ягоду любит зверь-медведь.
А медведя-зверя охотник убил.
А охотника била злая жена.
А у злой жены зуб болел коренной.
А корни растут во сырой земле.
Вырастали из земли цветочки-лютики.
Собирала их красна девица.
Помогал собирать добрый молодец.
Так родился на свет мальчик Ванечка.
А у Ванечки была варежка,
А на варежке была дырочка,
А сквозь дырочку было видно все…
Так идет оно, не кончается
С незапамятных лет и до наших дней.
Вижу большие следы на дороге.
Тут, вероятно, прошли носороги.
Видно, спешили они в гастроном,
чтобы купить себе
булочку с маком.
Снова я вижу следы на дороге —
это обратно прошли носороги.
Зря торопились они в гастроном:
не оказалось там
булочки с маком.
Больше не вижу следов на дороге —
больше не ходят по ней носороги.
Больно им нужен такой гастроном,
где не встречается
булочка с маком…
У меня большое горе:
С мамой я сегодня в ссоре.
Я хожу за ней весь день,
Молчаливая как тень.
На себя хожу и злюсь,
Что никак не извинюсь!
Ёшка Шпак сидел на краю печи, чесал свой волосатый живот и печально смотрел на меня красными глазками. Я задыхался от кашля, ворочался под одеялом, чихал, а он терпеливо ждал, пока я помру, чтобы запихать меня в мешок и отнести в ад под землей. Там за детские души платили хорошие деньги. Я заскулил от страха.
– Ма-а-а-а!
– Ша, кинделе! – прошипел Ешка и хвостом зацепился за вьюшку, собираясь спрыгнуть на пол. – Не делай гвалт, фейгеле майне.
Я скувырнулся с кровати, влетел в спальню и зарылся между родителями, тесно прижавшись к жаркой маминой груди.
– Там Ёшка с мешком!
– Тихо, папу не буди, – прошептала мама. – А ну закрой глазки, я его сейчас прогоню. Кыш, кыш, сатана!
Ёшка юркнул в дымоход, оставив на вьюшке клочок от хвоста. Мама стала напевать мне про Шмереле на скрипочке и Янкеле на трубе, я сжался в комочек, закрыл глаза и спрятался у нее в животе, превратившись в лягушонка.
Я долго плыл к огоньку на другом берегу, все плыл и плыл, пока не уперся в дверцу и не закричал:
– Мамеле, мамеле!
– Что тебе, зуненю?
– Скорее выпусти меня!
Я выбрался из маминого живота и снова стал ребенком.
Утром я проснулся совсем здоровым, не кашлял, не чихал и легко дышал. Мамы не было рядом, папа еще спал, а я лежал и думал, как подкараулю Ёшку и убью его кочергой. Теперь я твердо знал: чтобы никогда не кашлять и не бояться Ёшку, мне надо ночью не расставаться с мамой, как папа.
совиная народная сказка
Был такой случай. Остался маленький Совенок один в дупле. Мама улетела, и ему стало скучно. Летать он еще не умел, из дупла выбраться боялся. А пойти куда-нибудь ему хотелось. И пошел он внутрь себя.
По-совиному, это называется «самоуглубился».
Вот углубился он в себя и видит: мыслей в нем – целый лабиринт. Каждая мысль – как коридорчик, а в конце развилка с указателями, а на них надписи:
ОДНО ИЗ ДВУХ
ОТСЮДА ВЫТЕКАЕТ
ЕСЛИ ТАК, ТО ТАК
Плутал, плутал Совенок по этим коридорчикам и заблудился. Устал. И как выбраться назад, не знает.
Свернул влево, еще раз влево, потом вправо и вдруг смотрит: стоит перед ним маленький красный телефончик. Обрадовался Совенок, снял трубку: алле! алле! А в ответ тишина, даже гудков не слышно – ни коротких, ни длинных. Алле, алле, мама! Тишина. Заплакал Совенок да так, плача, и уснул в обнимку с трубкой.
А в это время мама Сова вернулась в дупло. «Привет, как дела,» – говорит. Совенок не откликается. Стала его тормошить, будить – никакого результата. Здесь Совенок, а как будто нет его вовсе. Догадалась мама, что Совенок в себя ушел. Что делать?
Призадумалась Сова, ушла в свои мысли, самоуглубилась хорошенько и пошла по своим коридорчикам. Где влево, где вправо свернуть, знает мудрая Сова: давно у ней там все хожено-перехожено.
Пришла она к тому месту, где стоял большой красный телефон, сняла трубку и слышит: кто-то ровно так сопит в трубку, как будто спит. По сопению она его сразу и узнала.
– Алле! Алле! Проснись! Совенок проснулся и говорит:
– Это ты, мама?
– Ну конечно, я. Что ты там делаешь, миленький?
– Я задумался и заблудился в собственных мыслях.
– Не знаешь, куда идти?
– Не знаю… – сопение сделалось громче и прерывистой.
– Успокойся, ничего страшного! Оглянись и увидишь стрелку с надписью: В ТАКОМ СЛУЧАЕ. Иди прямо по ней, никуда не сворачивая. Как дойдешь до указателя: А ЕСЛИ, поверни налево и снова прямо, пока не выйдешь к дверце, на которой написано: СЛЕДОВАТЕЛЬНО.
Совенок все запомнил и сделал, как учила его мама. Дошел он до дверцы с надписью: СЛЕДОВАТЕЛЬНО, отворил ее –и сразу же оказался в объятиях мамы Совы, которая уже поджидала его дома, в теплом и уютном дупле. Хорошо, что хорошо кончается. А могло быть и хуже.
Потому-то и учат маленьких совят дошкольного возраста, которые еще не умеют летать: пока вам не исполнилось три месяца, никуда не уходите из дупла – ни наружу, ни внутрь себя.
Наталья Дурова продолжает делиться секретами дрессировки животных.
Сделайте импровизированную «тумбу», и старайтесь провести собаку вокруг тумбы, протягивая ей лакомство. Дрессировщик стоит неподвижно, направляя бег собаки рукой, и когда она обежит полный круг, дает ей подкормку.
Круговое движение руки с кормом есть сигнал. Однако с каждым разом движение руки сокращается, но собака уже понимает еле заметный жест. Собака усвоила движение руки и беспрекословно идёт по кругу. Теперь тумбу убираете и расставляете в форме такого же круга картонные цифры.
Здесь собака должна обегать уже круг из цифр, но с каждой репетицией вы увеличиваете диаметр круга, доводя круг до двух метров.
Собака должна бегать по кругу с внешней стороны. Если она срезает круг, её останавливают запрещающим сигналом и лишают подкормки.
Когда работа по каждому из заданий окончена, вы начинаете связывать их воедино, то есть сначала заставляете собаку сидеть на тумбе, по жесту обегать круг и по звуковому сигналу приносить нужную цифру.
В последнем задании сначала разложите не все картонки с цифрами, а три-четыре, диаметр круга оставьте тот же — два метра. Делается это для лучшей ориентации собаки. Если собака безошибочно приносит цифру и отдаёт её вам в руки, вы с каждой репетицией увеличиваете круг на одну-две картонки. Иногда собака по какой-либо причине сразу не реагирует на сигнал и берёт не ту цифру. Тут и приходит на помощь запрещающий сигнал, а собаку заставляют пройти круг второй раз, не разрешая ей сесть на место.
Дрессировщик должен выяснить, в каких случаях собака подаёт голос — лает. (Стук в дверь, мяуканье кошки, появление другой собаки.)
Закрепляйте лай подкормкой и словом-сигналом «отвечай».
Теперь задача — отработать отчётливую, короткую, громкую подачу голоса у собаки. Только за чёткий единичный лай даётся подкормка. Затем на сигнал «отвечай» заставляете её лаять несколько раз.
Чередуйте подкормку таким образом, чтобы собака лаяла один, и два, и три, и десять раз.
Здесь так же, как и в номере с картонными цифрами, дрессировщик выбирает сигнал, по которому он приучает собаку прекращать лай. В процессе репетиции необходимо увеличивать паузу между сигналом и подкормкой, чтобы не создалось впечатления, что лай собаки останавливается подкормкой.
Как заставить собаку поворачиваться на тумбе, движением описывая нуль?
Собака стоит на тумбе. В руке у вас подкормка. Своей рукой вы направляете собаку сделать круговое движение на тумбе, за что она получает подкормку.
Когда собака отвечает лаем, вы стоите к ней боком, при сложном примере с нулём дрессировщик поворачивается к ней лицом. Это и есть вспомогательный сигнал для поворота собаки на тумбе.
Перевод с английского Нины Демуровой
Эта книга посвящается Офелии и Люси
Ферма по соседству с нашей принадлежит мистеру и миссис Грегг. У Греггов имеется двое детей, оба мальчики. Зовут их Филип и Уильям. Я хожу к ним поиграть.
Я девочка, мне восемь лет.
Филипу тоже восемь.
Уильям на три года старше. Ему десять.
Что?
Ну, ладно, хорошо.
Ему одиннадцать.
Неделю назад с семьей Греггов приключилась презабавная история. Попробую ее вам рассказать.
Больше всего на свете мистер Грегг и его сыновья любят охотиться. По субботам они берут свои ружья и прямо с утра отправляются в лес убивать зверей и птиц.
Даже у Филипа, которому всего восемь, есть собственное ружье.
А я охоту не выношу. Ну, прямо на дух не принимаю. По-моему, это неправильно, когда взрослые мужчины и мальчишки убивают животных просто себе на забаву. Раньше я пыталась отговорить от этого Филипа и Уильяма. Каждый раз, как пойду к ним, так и стараюсь их убедить, но они надо мной только смеялись.
Раз я даже сказала что-то мистеру Греггу, но он прошел себе мимо, будто меня там и не было.
Как-то в субботу утром стою я возле нашего дома и вижу: из лесу выходят Филип и Уильям со своим папашей и несут на палке чудесного олененка.
Я так разозлилась, что заорала на них.
Мальчишки захохотали и стали корчить рожи, а мистер Грегг велел мне отправляться домой и не лезть не в свои дела.
Ну, это уж было слишком. В глазах у меня потемнело.
И не успела я опомниться, как уже сделала то, чего совсем не собиралась делать.
Я ПОДНЯЛА НА НИХ СВОЙ ВОЛШЕБНЫЙ ПАЛЕЦ!
Вот ужас! Что я наделала! Я подняла палец даже на миссис Грегг, хотя ее там вообще-то и не было. Я подняла палец на всю их семью.
Сколько раз я себе клялась, что никогда больше не подниму ни на кого свой Волшебный Палец! Да как я могу — после того, что случилось с нашей учительницей, старой миссис Уинтер…
Бедная миссис Уинтер.
Как-то раз мы сидели в классе, и она учила нас правописанию.
Она мне говорит:
— Встань и скажи по буквам, как пишется «котёнок».
— Ну, это просто, — отвечаю. — «К-а-т-ё-н-о-к».
— Глупая ты девчонка! — говорит миссис Уинтер.
А я как закричу:
— И вовсе я не глупая девчонка! Я очень даже милая девочка!
— Отправляйся в угол! — говорит миссис Уинтер.
Тут я разозлилась, в глазах у меня потемнело, и я подняла свой Волшебный Палец на миссис Уинтер! И в ту же минуту…
Догадайтесь, что?
У нее вдруг стали расти усы! Большие черные усы, совсем как у кошки, только гораздо длиннее. И до чего же быстро они росли! Мы и глазом моргнуть не успели, как они уже выросли у нее до ушей!
Тут все, конечно, захохотали, как бешеные, а миссис Уинтер говорит:
— Сделайте милость, скажите, что это вас так безумно развеселило?
Поворачивается к доске, чтобы что-то написать, а у нее сзади хвост! Длинный пушистый хвост!
Что тут поднялось, я даже описать не могу, но если вы спросите, пришла ли в себя миссис Уинтер, то я вам отвечу: «Нет, не пришла». И никогда не придет.
Волшебный Палец у меня с самого рождения.
Не могу вам объяснить, как я это делаю, потому что я и сама не знаю.
Стоит мне разозлиться, как в глазах у меня темнеет, и пожалуйста…
Кончик указательного пальца на правой руке начинает ужасно свербеть…
Из меня вдруг, словно при коротком замыкании, вылетает какая-то искра.
И ударяет в того, кто меня разозлил…
И тут начинается …
Словом, теперь вся семья Греггов была отмечена моим Пальцем — обратного хода тут нет, ничего не попишешь.
Я побежала домой и стала ждать, что будет дальше.
Ждать мне пришлось недолго.
Вот что у них произошло. (Я узнала это от Филипа и Уильяма на следующее утро, когда всё уже кончилось).
В тот же день, когда я подняла Волшебный Палец на всю Греггову семейку, мистер Грегг вместе с Филипом и Уильямом отправились после полудня снова на охоту. На этот раз они собирались охотиться на диких уток и потому повернули к озеру.
Не прошло и часа, как они подстрелили десять уток.
За второй час — еще шесть.
— Вот это денёк! — вскричал мистер Грегг.
Он просто себя не помнил от радости.
Тут над головой у него пролетело еще четыре дикие утки. Летели они совсем низко. Подстрелить их ничего не стоило.
БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! — загремели выстрелы.
Но утки всё летели.
— Промазали! — удивился мистер Грегг. — Вот странно!
Тут, ко всеобщему удивлению, утки повернули назад и полетели прямо на охотников.
— Ого! — сказал мистер Грегг. — Что это они? Прямо напрашиваются, чтобы в них всадили пулю!
И снова выстрелил. И мальчишки тоже. И снова промазали!
Мистер Грэгг весь побагровел.
— Это из-за освещения, — сказал он. — Вечереет, ничего не разглядишь. Пошли-ка домой.
И они направились к дому, неся с собой шестнадцать подстреленных уток.
Но четыре утки никак от них не отставали, а всё кружили над ними.
Мистеру Грэггу это не нравилось. «Кыш!» — кричал он и снова и снова стрелял в них, только всё без толку. Он никак не мог в них попасть. Всю дорогу до дому четыре утки летали и летали у них над головами, и отогнать их никак не удавалось.
Поздно вечером, когда Филип и Уильям уже спали, мистер Грэгг вышел во двор за дровами для камина.
Он шел по двору — внезапно в небе раздался утиный крик.
Он остановился и поднял голову к небу. Ночь стояла тихая. Тоненький бледный полумесяц плыл над деревьями на пригорке. Небо было усыпано звездами. В эту минуту мистер Грэгг услышал биение крыльев прямо у себя над головой: по небу пролетели одна за другой четыре темные тени. Это утки кружили над его домом.
Мистер Грэгг забыл о дровах и кинулся в дом. Ему уже стало страшно. Все это ему совсем не нравилось. Он ничего не стал рассказывать миссис Грэгг, а только сказал ей:
— Ну, ладно, давай-ка ложиться. Я что-то устал.
Они легли в постель и заснули.
Утром мистер Грэгг проснулся первым.
Открыл глаза.
Хотел было протянуть руку за часами — посмотреть, который час.
Но рука не протягивалась.
— Странно, — сказал он. — Где же моя рука?
Он лежал, не двигаясь, и думал о том, что же случилось.
Может, он как-то повредил себе руку?
Потом попробовал протянуть другую руку.
Опять ничего не вышло.
Он сел.
И тут в первый раз мистер Грэгг увидел себя!
Он завопил и выпрыгнул из постели.
Крик разбудил миссис Грэгг. Увидала стоявшего возле постели мужа и тоже завопила.
Мистер Грэгг превратился в крошечного человечка!
Может, до спинки стула он и доставал, но никак не выше.
А вместо рук у него теперь были утиные крылья!
— Но…но…но… — закричала, багровея, миссис Грэгг. — Что это с тобой, милый?
— Ты хочешь сказать: с нами обоими! — завопил мистер Грэгг.
Тут уже миссис Грэгг выпрыгнула из постели.
Подбежала к зеркалу. Но дотянуться до него не смогла. Она стала еще меньше, чем мистер Грэгг, и вместо рук у нее тоже были крылья.
— О-о! О-о! — зарыдала миссис Грэгг.
— Кто-то навел на нас порчу! — закричал мистер Грэгг.
И они закружили по комнате, хлопая крыльями.
Тут в спальню ворвались Филип с Уильямом. С ними произошло то же самое. Руки пропали, а вместо них появились крылья. Ростом же они стали совсем крошечные. Ну просто воробьи!
— Мама! Мама! Мама! ?зачирикал Филип. — Погляди, мам, мы летаем!
И взлетел в воздух вместе с Уильямом.
— Немедленно спускайтесь! — прикрикнула на них миссис Грэгг. — Разве можно забираться так высоко?!
Но Филип и Уильям уже вылетели в окно.
Мистер и миссис Грэгг бросились к окну. Крошечные фигурки мальчиков были уже высоко в небе.
И тогда миссис Грэгг сказала мистеру Греггу:
— Как ты думаешь, милый, мы тоже так могли бы?
— Почему бы и нет? — ответил мистер Грэгг. — Ну-ка, давай попробуем.
(Продолжение. Начало в номере 6)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Андрей-стрелок оказался очень милым молодым человеком, но невезучим, каких мало. За трапезой он рассказал, как не везло ему в юности с девушками, и он с горя женился на какой–то случайной знакомой голубке. Правда, голубка попалась сознательная, тут же превратилась в женщину, но тут пришла другая беда. Позавидовал царь, что у Андрея-стрелка такая оригинальная жена птичьего племени и решил отобрать её у мужа. Он постоянно посылал Андрея-стрелка в заграничные командировки (то на тот свет, то за котом Баюном), а в этот раз вообще велел принести то-не-знаю-что, а за невыполнение грозил голову с плеч. Чтобы, значит, в отсутствие папаа жену к себе переманить или ( в случае летального исхода ) на вдове жениться.
И где искать то-не-знаю-что, ни Андрей-стрелок, ни жена его Марья не представляли. Семья рушилась, и ничего нельзя было сделать.
– Папа, помоги человеку, – попросила Леська. – Только я уже большая, сказку про Андрея-стрелка читала давно и не помню, что означает «то-не-знаю-что».
– Я тебя взял с собой как знатока сказок, а ты… – проворчал папа. Потом расстегнул браслет электронных часов, снял их с руки и протянул Андрею-стрелку:
– Возьми.
– Это что? – не понял Андрей-стрелок.
– Это то-не-знаю-что, – пояснил папа.
– О-о-о, – с уважением протянул Андрей-стрелок. – А для чего оно?
– Не скажу, – сказал папа. – Если ты будешь знать, что это такое, то это уже не будет то-не-знаю-что. Возвращайся к царю и не сомневайся : он даже не представляет, что это такое.
Андрей-стрелок поблагодарил и отправился обратно, но было видно, что он очень не уверен в том, что из этого выйдет. А зря. Как показали дальнейшие события, царь не смог догадаться, что это такое, отстал от Андреевой жены и всё свободное время проводил в диспутах о назначении того-не-знаю-чего. Вот однажды собрал он всех мудрецов своего царства и сказал: «Кто дознается, что это такое, тому отдам полцарства и бочку солёных рыжиков в придачу». И тут появился Ходжа Насреддин и сказал …
Впрочем, это уже совсем другая сказка.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Без часов время определить было трудно, но по приблизительным подсчётам оно приближалось к двум часам пополудни.
– Пора перебираться в сказку «Мальчик-с-пальчик», – сказал папа. – Нельзя опаздывать, еще подведем соседа.
– Погоди, вон кто-то скачет, – заметила Леся трёх всадников.
Всадники на чахлых лошадках подъехали ближе. Это были странного вида мужичонки в красных кафтанах, с чернильницами, привязанными к поясам и гусиными перьями за ухом. Из-за перьев они смахивали на трёх сбрендивших Чингачгуков.
Они спешились, и один из них достал из шапки какую-то бумагу и начал читать скрипучим голосом:
– Указ. Во оноже число некоего месяца сего года получена жалоба от Афиногена-царевича на Людоеда. Что якобы означенный обязанности свои благолепно не справляет, никого из нуждающихся в сём не ест, а праздно на травке валяется и при вопросах врально отговаривается пустыми причинами, как-то животной болестью або поносом неприличным. Поелику повелеваем учредить комиссию из трёх достопочтенных дьяков примерной нравственности, дабы проверили они сей донос и бездельника Людоеда наказали с пристрастием. Царь (подпись неразборчива).
Дьяк закончил читать и подбоченился, сделав паузу, видимо, чтобы подсудимый понял всю серьёзность ситуации. Но это он сделал зря, потому что папа тут же вклинился в паузу:
– Так-так. Это вы, значит, комиссия?
И глаза его загорелись нехорошим блеском.
– Да, мы комиссия, – уверенно ответил дьяк и хотел ещё что-то воспитательное добавить, но папа перебил:
– Ах, как замечательно, – и облизнулся.
– Как я люблю комиссии, – и облизнулся снова.
– Вот уж комиссию я точно съем! – облизнулся он в третий раз и вдруг бросился на дьяка и укусил его за палец! Дьяк заорал не своим голосом, а папа снова укусил его, по-моему, за нос или ещё куда-то, потом бросился на второго дьяка… Комиссия, не разбирая дороги, бросилась врассыпную, за дьяками мчались их изумлённые лошадёнки и никак не могли догнать. Папа выплюнул откушенную пуговицу и сказал, отдуваясь:
– Ты не поверишь, какой у этих бюрократов мерзкий вкус. Жаль, что разбежались, я бы их точно загрыз. Такой случай выпал хоть с одной комиссией разобраться. Еще бы этого, Афиногена-ябеду сюда…
Потом папа вспомнил о воспитании и смущенно сказал Леське:
– Вообще-то кусаться нехорошо и даже неприлично. Но…
– Но ябед можно, – закончила за него Леська.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Разбираясь с комиссией, папа и Леська порядком подзадержались и решили скосить угол. Дорога делала приличную загогулину вокруг луга, и если шагать по лужку напрямик, кратчайшим путём, они должны были значительно сократить расстояние до камня с надписью.
Как и все кратчайшие пути, лужок оказался с сюрпризами. Сначала Леся по колено провалилась в болотце и, что хуже всего, утопила в нём казённый тапок. В ужасе от гибели государственного имущества Леська чуть не бросилась туда сама, но болотце забурлило, и из зловонной тины высунулся озадаченный
Водяной с великолепной фиолетовой шишкой на зелёной лысине. Видимо, его контузило леськиным тапком. Леська захихикала. Водяной поворчал, но вредничать не стал, нырнул за тапком и отдал его Лесе.
Леся надела на ногу осклизлую вонючую мокрую гадость, бывшую некогда тапком, и они пошли дальше.
Дальше папа попался в капкан. Капкан лежал на видном месте, на пригорочке, и перед ним стоял столбик с надписью: «Осторожно – капкан! Всех, кроме Золотого Оленя, просим не беспокоиться».
Папа посмеялся над недотёпой, который даже не пытался замаскировать своё орудие, и они пошли дальше, перешагнув через капкан. То есть Леся перешагнула, а папа споткнулся. С радостным визгом капкан вцепился ему в лодыжку.
– Ой! – перепугалась Леська. – Сейчас я тебя спасу. Может быть.
Тут же из-за кустов выбежал охотник, крича : «Ура! Попался Золотой Олень»!
– Что? – изумился папа. – Кто?
– Что? – тоже изумился охотник. – Кто?
Он обошёл вокруг папы и сказал:
– Что-то ты не очень похож на оленя.
– Конечно, я не олень, я человек, – возмутился папа. – Ты ослеп что ли?
– У меня лучшее зрение во всём царстве, поэтому мне и поручили поймать Золотого Оленя, – важно сказал Охотник. – И ты мне зубы не заговаривай. Я капкан на оленя поставил. За три дня в него никто не попался, потому что я честный охотник и всех предупредил, что ловлю оленя. Надпись читал?
– Читал, – кивнул сбитый с толку папа.
– Вот видишь, – укоризненно сказал Охотник. – Прочитал, что капкан на оленя, и тут же полез в него! Значит, ты олень. На первый взгляд не похож, а теперь я пригляделся и вижу – вылитый олень. Четыре конечности и у тебя, и у оленя, одна голова и у тебя, и у оленя, два глаза, один нос у тебя и у оленя…
– Минуточку, а рога? – спросил папа. – У меня нет рогов.
– Отпилили? – спросил охотник. – Или потерял?
– А он олень-девочка, – пришла на помощь Леська. –По-научному самка называется.
– Я – девочка? – удивился папа.
Охотник, погрустнев, открыл капкан и сказал:
– Тогда можешь быть свободна. Мне нужен золотой олень. С рогами.
Он снова насторожил капкан и ушёл, вздыхая, в свою засаду.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
– Я опять тебя спасла, – сказала Леська. – Без меня ты бы до пенсии сидел в капкане.
– Не сидел бы, – возразил папа. – Меня бы перевели в зоопарк и я бы там всю жизнь бездельничал и не работал бы на двух работах, как сейчас.
– Зато тебя кормили бы сеном, – заметила Леська.
– Да? – перепугался папа. – Какой ужас! Спасибо, Леська. Ни в жизнь не забуду.
– Лучше купи мне конструктор с пиратами, – сказала Леська, но папа сделал вид, что не услышал и сказал:
– Смотри, дорога какая-то, вроде той, с которой мы ушли. Одно из двух, либо мы срезали петлю и вышли на ту же дорогу, как и планировали, либо загнули слишком вправо и вышли на дорогу, отходившую от камня влево. Ты не помнишь, что на ней было написано?
– То ли женату быть, то ли коня потерять. Забыла.
– И то, и другое нам не страшно, – весело сказал папа и зашагал по дороге. – Коня у нас нет, и я уже женат на маме.
Шли они так шли, и вдруг прямо перед ними из ничего материализовался огромный серый волк ростом с собаку Баскервилей.
– Вы почему не с той стороны идёте? – строго спросил он. – Надо идти от камня, а не к камню.
– Так получилось, – сказал папа. – Нам так удобнее.
– Ну ладно, не будем формалистами, – сказал волк. – Давайте сюда коня, я его съем.
– У нас нет коня, – сказал папа.
– Ну что за молодёжь нынче пошла, – расстроился волк. – Ни коня, ни даже пони захудалого. Голодранцы.
– А вы здесь на постоянной работе или совмещаете? – поинтересовался папа.
– Вообще-то я в зоопарке работаю, – сказал волк. – А здесь совмещаю. Но это не повод для недобросовестности. А ну-ка отдавайте коня!
– Да где ж мы его возьмём?
– Это не моё дело, где хотите, там и берите, а без коня не пропущу.
– Может, я притворюсь конём, он и успокоится? – предложила Леська, встала на четвереньки и игогокнула. Волк заулыбался.
– Можете ведь, если захотите.
И огромным скачком приблизился к Леське.
– Минуточку, и что вы с ней сделаете? – заволновался папа.
– Ничего плохого. Съем, – сказал волк. – Она же конь.
Леська вскочила с четверенек и возразила:
– Нет, я раздумала быть конём.
– Да, я тоже не согласен, – кивнул папа. – Надо что–то другое придумать. Эх, опаздываю я уже… Слушай, волк, отпусти меня под честное слово, меня на второй работе ждут. Я там где-нибудь коня добуду, займу до зарплаты и приведу тебе.
Волк заколебался.
– Ладно, – сказал он. – Даёшь честное слово, что приведёшь коня до заката солнца?
– Даю честное слово, – сказал папа. – Прямо с этого и начну свою трудовую смену в «Мальчике-с-пальчике».
И волк отпустил их. Душевный волк попался. Не то, что кондукторы в автобусах.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
– Смех смехом, а коня где-то добывать надо, раз обещал – сказал папа, когда они уже прошли камень на распутье и подходили к воротам с надписью «Западный отдел». – Ты не в курсе, в каких сказках есть лошади?
– В «Золушке» – сразу вспомнила Леська. – Только они из мышей сделанные, малейший стресс – обратно превращаются.
– Нет, это не подходит, – покачал головой папа. – Он нас отпустил, а мы ему – некачественный товар. Надо по-честному. А ещё где?
– В «Мальчике-с-пальчике» точно нет, в «Белоснежке» из животных одни гномы, в «Синей бороде» нет, в «Диких лебедях» – лебеди и жабы… А! В «Спящей красавице» есть конь, на котором принц скачет освобождать свою спящую красавицу.
– Годится, – кивнул папа. – Вот принцева коня и реквизируем.
– Да ты что, они тут все такие накаченные, с детства вместо джинсов латы носят, – испугалась Леся. – Ты с принцем не справишься.
– Я же не собираюсь с ним драться, – фыркнул папа. – Поговорю, объясню… Драка – это вообще не метод для выяснения отношений.
«Ага, а сам чуть комиссию не загрыз», – подумала Леся и просила:
– А который вход наш?
Перед нами было много дверей с надписями: «СБ», «БМ», «СК», «З», «МСП» и другими.
– МПС – это Мальчик-с-пальчик, – догадалась Леся. – Туда нам и надо.
– Нет, – возразил папа. – Моя тамошняя роль, как я понял, заключается в том, чтобы я прятался от Мальчика-с-пальчика и не входил в свой дом, чтобы не ввязываться в сложную роль, которую не знаю. Поэтому чем позже я туда попаду, тем лучше. Сначала я схожу за конём, а ты стой тут и не вздумай куда-нибудь потеряться.
– Я с тобой, – заикнулась было Леська, но папа шикнул:
– У нас будет с принцем мужской разговор.
И скрылся за дверью «СК».
Довольно долго Леська стояла и ждала, как примерная дев очка. Видимо, мужской разговор затягивался. Леся приоткрыла дверь «СК» – сначала щёлочку, потом пошире – и прислушалась. Тишина. Леська вошла в дверь и послушала ещё. Опять тишина. Леська решительно пошла вперёд. Наверняка папа вляпался в какую-нибудь неприятность и его надо спасать.
Сначала идти было ничего, только темновато, а потом со всех сторон образовались какие-то колючки. Колючки, правда, были приличные, видимо, дрессированные, сами раздвигались при леськином прикосновении. Впереди в запутавшихся ветках мелькнул огонёк, он становился ярче, ярче…
Конечно, Леся сразу догадалась, что это замок спящей красавицы. Сначала увидела его, а потом сразу догадалась.
Замок сиял подсветкой, как Кремль новогодней ночью. Сияние усиливалось, и как–то сразу наступил день. Леська, конечно, вошла в ворота, а вы бы на ее месте не вошли? Ужасно занятно было смотреть на застывшие сотни лет назад фигуры людей во дворе замка: рыцарь садится на коня, весь скособочился и при этом спит. Служанка надкусила яблоко и спит с яблоком, торчащим изо рта. Карманный воришка так и заснул с рукой в кармане прилично одетого старичка. Хуже всего было влюблённой парочке, которых волшебный сон застал за поцелуем в укромном уголке. Их вытянутые для поцелуя губы аж посинели от напряжения за сотню лет, но проснуться и прекратить это безобразие они не могли.
«Никогда не будут целоваться, – подумала Леська. – Это так ужасно выглядит».И поспешила в покои замка.
Везде то же самое, а где и похуже. Там Леся набрела на спаленку, в которой лежала нарядно одетая девушка в короне и спала, мило посапывая. На полу у кровати валялось веретено.
– Ага! – сказала Леська. – Вот и принцесса. Сейчас я посижу тут в кресле и подожду, пока появится принц и поцелует спящую красавицу. Не всякому повезёт присутствовать при таком историческом событии. Наверно, он уже близко, вот подожду немного и …
И тут Леська похолодела. Как она могла забыть! Принц не приедет! Папа отберёт или выпросит у него лошадь, а принцы пешком ходить не приучены, либо поплетётся в отцову конюшню за новой, либо вообще откажется от этой затеи, решив, что не судьба. И эта принцесса так и будет вечно лежать на постели, а влюблённые будут целоваться, пока у них не отпадут губы… О Боже, что они наделали!
Оставалось только одно. Леська решительно подошла к кровати, нагнулась над принцессой и поцеловала её.
Третьеклассник Вася Захарычев смотрел по телевизору соревнования по поднятию гири.
— Я отжал двухпудовку триста девятнадцать раз, — сказал победитель. — Но моя мечта довести личный рекорд до трехсот двадцати двух!
У Васи Захарычева захватило дух.
— Мне эту штуку вообще, наверное, с места не сдвинуть, — сказал третьеклассник сам себе. — Но я хочу поднять ее семьсот четырнадцать с половиной раз. Мечтать — так мечтать!
Уходя в школу, третьеклассник Вася Захарычев поручил своему псу Дюшке прибраться в квартире, вымыть полы, пропылесосить ковер, приготовить обед и купить в булочной хлеба и бубликов.
Когда Вася вернулся после уроков домой, все его поручения Дюшка уже выполнил.
— Ну, вот, молодец! — похвалил пса третьеклассник Вася. — Теперь можешь идти во двор и гонять кошек сколько захочешь!
Третьеклассник Вася Захарычев придумал новую игру. Он позвал свою сестру Нину:
— Давай, ты будешь фонарным столбом, а я — мотоциклом! Я стану вокруг тебя ездить! И чтобы не задеть!
— Дурацкая игра, — сказала умная Нина.
— Согласен, — признал добрый третьеклассник Вася. — А ты знаешь хорошую?
— Конечно, — ответила Нина. — Фонарным столбом будешь ты, а я — мотоциклом!
Сегодня Вовка прибежал ко мне взбудораженный и с порога радостно сообщил о важном событии: отец впервые посадил его за руль автомобиля. Вначале машина у него «тыкалась и глохнула», но потом Вовка освоил согласованную работу правой и левой ног, и начал трогаться, разгоняться и тормозить. К концу занятия он даже два раза включил вторую передачу.
Поведав мне эту историю во всех подробностях раза три, Вовка делает неожиданный вывод. «Теперь, – говорит он, уверенно, – если папа опять летом в командировку уедет, я маму и Лешку с бабушкой смогу в Дунино отвезти. Я потихоньку поведу, мы на второй скорости до вечера как раз и доберемся».
Я вспоминаю дорогу в Дунино, небольшую деревню в Рязанской области, где у семьи Киселевых есть маленький сельский домик. Однажды, как раз в очередное отсутствие Киселева-старшего, мне пришлось отвозить их туда по узкому и извилистому Егорьевскому шоссе, а потом еще и по проселку. Дом они купили далеко – от двери до двери километров двести пятьдесят будет. Да, в излишней скромности Вовку не заподозришь!
– И за какое же время ты собираешься туда доехать на второй передаче?
– Ну, не знаю. Часов за шесть, а может, за семь. Я тихо, по обочинке.
– Не выйдет, Вовка.
Но Вовка готов спорить – он уже умеет решать задачки на путь и скорость.
– Двести пятьдесят разделить на семь, – Вовка хватает бумажку и ручку, начинает делить, но нацело не получается, число выходит длинное. После шестого знака он сдается и просит калькулятор.
– Да не нужен тебе калькулятор. Ты и так уже больше, чем нужно насчитал. Округляй. У тебя же на спидометре такой точности все равно нет.
Вовка обрадован:
– Тогда тридцать шесть километров в час. А на второй передаче можно до сорока ехать. Мне папа говорил.
– Так-то так, Вовка. Но ты же остановки не считаешь.
– Какие?
– Разные. На светофорах, например.
– Как же их сосчитаешь?
– Приблизительно. Когда дорога дальняя, нужно считать среднюю скорость. Вот посмотри, какой путь проехал, и раздели его на все потраченное время вместе с остановками, получится средняя скорость. Когда папа едет в Дунино, спидометр сколько показывает?
– Больше ста!
– Точно. А быстрее трех с половиной часов вы туда ни разу не добирались. Значит, ваша средняя скорость – около семидесяти двух километров в час. А чтобы средняя была тридцать шесть, на спидометре нужно держать километров пятьдесят-шестьдесят в час. А это, брат, уже третья передача. Придется тебе еще позаниматься.
– Ага. Дядя Сережа, а вообще-то машины с какой скоростью ездить могут?
Ну, ясно. Какой же русский не любит быстрой езды? Даже если ему всего девять лет и он только что впервые в жизни «втыкал вторую передачу». Мы снимаем с полки Книгу рекордов Гиннеса и узнаем, что несколько лет назад экспериментальный автомобиль «Траст SSС» превысил скорость звука и разогнался до 1228 км/час.
Вовка поражен:
– Уя! А это на какой передаче?
– Передач у него, Вовка, совсем не было. На этой машине двигатель реактивный, как на самолете.
– А до Дунина он за сколько доедет?
– До Дунина, Вовка, он вовсе не доедет. Такие машины делают не для того, чтобы они по Егорьевскому шоссе ездили. Этот автомобиль построен, чтобы на специальной ровной трассе на несколько секунд развивать рекордную скорость, и все.
Вовка разочарован:
– А на настоящем автомобиле какая была самая большая скорость?
– Вот, смотри: серийный «Ягуар XJ 220» в 1992 году на треке развил скорость 349 км/час.
– А он за сколько до Дунина доедет?
– Да он, скорее всего, и доедет за столько же, за сколько вы с отцом доезжаете. Ну, может, минут на двадцать-тридцать быстрее.
– Почему? Он же самый быстрый в мире!
– Но он же не сможет ехать быстрее всех в мире на узком шоссе, где полно машин. И потом его ГИБДД остановит, если он попробует так гнать.
– Значит, тому «Ягуару» ГИБДД не даст быстрее нас приехать?
– Выходит, так.
Видимо, такой поворот Вовку удовлетворяет. Он листает Книгу Гиннеса дальше.
– Дядь Сереж, смотрите! А гепард может развивать скорость до 100 км/час. Почему же дальше написано, что вилкорогая антилопа, – Вовка читает: – «наиболее быстро преодолевает большие расстояния»?
– Вилорогая, вилорогая, Вовка! Ты когда читать научишься нормально? А то такие умные вопросы задаешь, а антилопа у тебя – «вилкорогая». Видишь, про гепарда сказано, что он может развивать такую скорость на расстояниях не больше 550 м. Это значит, что во время охоты гепард может подкрасться к антилопам, например, потом выскочить и несколько секунд мчаться с такой скоростью. Успеет догнать – поймает и съест. А не догонит – остановится, и отдыхать будет. А вилорогая антилопа бежит не так быстро, зато долго.
– А от Москвы до Дунина она за сколько добежит?
– Да не побежит она в Дунино, что ей там нужно? Ее в зоопарке кормят хорошо, гепарды к ней не подкрадываются, зачем ей в Дунино бежать?
Вовка соглашается:
– Не побежит. – Он соображает что-то свое, и, вдруг, выпаливает:
– Лошадь побежит!
Я не сразу соображаю:
– Какая лошадь, Вовка, и куда побежит?
– Лошадь, дядя Сережа, побежит в Дунино, потому, что она кучера слушаться будет. За сколько она дотуда добежит?
– Если одна лошадь, то за несколько дней, ей ведь отдыхать нужно. Поэтому раньше, когда кроме лошадей никакого транспорта не было, их меняли километров через 50. Вот Пушкин в дневнике записал однажды, что царь доехал от Москвы до Петербурга за 38 часов, а расстояние это – 650 км. Значит, средняя скорость у них была около 17 км/час.
– Так мало?
– Так это со всеми остановками, Вовка. Пока коней меняли, то, другое. А гнали русские ямщики быстрее всех в Европе. Иностранцы боялись так ездить. – Я беру с полки книгу Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» и нахожу нужное место: кучер «легко вскочил на облучок, чтобы помчать меня со скоростью четырех или пяти миль в час. Император делает семь миль в час. Железнодорожный поезд с трудом угнался бы за его коляской». Это – старые русские мили, Вовка, в них больше семи километров. Значит, императорский экипаж делал почти 50 км/час, а средняя скорость – видишь, на сколько меньше?
– Все равно мало.
– Это ты сейчас так думаешь. А тогда она казалась огромной. Вот де Кюстин дальше пишет, смотри: «Говорят, что невероятная скорость езды в открытой коляске вредит здоровью: немногие легкие могут безнаказанно рассекать воздух с такой стремительностью».
Вовка смеется.
– А ты не смейся. Неизвестно, что про наши скорости через сто пятьдесят лет скажут.
– А с какой скоростью машины тогда ездить будут?
– Не знаю, Вовка. И никто не знает. Сто лет назад в Берлине городские чиновники рассчитали, сколько сотен тысяч лошадей будет в Берлине к середине двадцатого века, сколько тонн овса они будут съедать в день и сколько понадобится телег для вывоза навоза с городских улиц. А потом появились автомобили, и к середине двадцатого века лошади в Берлине были только для спорта. Так что мы с тобой сейчас начнем гадать, с какой скоростью смогут ездить в двадцать втором веке, а они, может, только летать будут.
Вовка заглядывает мне в глаза:
– Ну а вы как думаете, дядя Сережа, за сколько они тогда до Дунина долетят?
Он разгреб песок холодный
Корешком своим, как лапкой,
Он считает солнце мамкой,
Колпачок одевши модный.
Инна Фатеева, 6 «Г», школа № 2, г. Лабинск
Солнышко похоже на желток,
Как в белке по небу оно скачет,
И над нашею планетою Земля
Словно желтый маятник маячит.
Еремеева Юля, 5 «Б», школа № 5, г. Лабинск
Никто не измерит движения лет –
Конца и начала у времени нет.
Оно может раны твои заживить,
А может и сердце навечно разбить,
На тайны покровы поможет надеть
И в прошлое может с тобой улететь.
Оно оживляет и может убить,
Оно открывает, но может закрыть,
Оно тебя любит, а может и нет –
Никто не придумал на это ответ.
Конца и начала у времени нет –
Оно будто здесь, но его уже нет.
Крутикова Юлия, 10 «Б», школа № 3, г. Лабинск
Первый том читала книги —
Ничего не поняла!
Что-то там про бегемота,
Что-то там про воробья.
Том второй потом взяла я —
Ничего не поняла!
Что-то там про астероид,
Что-то там про Ша и Ща.
Вот и третий том той книги —
Ничего не поняла!
Что-то там про хризантемы,
Что-то там про ритуал.
МАША МАКЕЕВА (литературная студия В. Кротова)
Два первых слова мчатся по дороге,
Другие два красуются на шее…
А вместе – транспорт, где, жалея ноги,
Хоть тесно, к цели мы всегда успеем.
Андрей Агафонов, 12 лет.
В каждом двустишие спрятано только одно слово. Вот так:
Вы СОКО Л етает стриж,
Но со мною не сравнишь!
Оно может «жить» и первой или во второй строчке, а то и вовсе перетекать с одной строчки на другую. Найдете?
Слон подкинул самосвал
И к охранникам попал.
Вадим Шишов, 9 лет.
Омар, калоша и сапог,
Ища лягушку, сбились с ног.
Никита Воронин, 11 лет.
