Глядит на море
Пристально
Встречающий народ:
К своей родимой пристани
Подходит пароход.

До этого мгновения
Прошёл он сто дорог,
Наверно, от волнения
Охрип его гудок.

В его иллюминаторы
Заглядывали скалы,
И солнышко экватора
Борта его ласкало.

Моря его качали,
Ветра над ним рычали,
Но чёрными ночами
За тридевять морей
Он думал о причале
На Родине своей.

И вот на море
Пристально
В порту глядит народ -
К своей
Родимой пристани
Подходит пароход.

Огромный
И железный, он тихо заурчал
И нежно,
Нежно,
Нежно
Потёрся о причал.

Если бы я завела попугая, то научила бы его хвалить меня. Ещё с порога, завидев хозяйку, он бы кричал: «Хор-р-рошая, хор-р-рошая!».

Потому что доброе слово и кошке…

Кошек рисует мой друг художник. Кошки у него получаются приятные, дружелюбные, ласковые.

Когда я впервые увидела этого кота, в его серых ртутных глазах читалось откровенное: «Дура». И зачем я только притащила его домой? Ещё в кошачьем взгляде я прочла уверенное: «Эта не прогонит». На улице стоял декабрь. Мороз.

Вид у Кеши, когда он появился в моём доме, был далеко не импозантный. Но при всём том он умудрился сохранить важную степенность и не потерять чувство собственного достоинства даже тогда, когда я понесла его в ванну — отмывать от следов уличной жизни. Кот был тяжёл, упитан, что, кстати, мало вязалось с бездомностью. Впервые отрывая его от пола, я даже оглянулась: не прихватила ли заодно ещё чего-нибудь.

Кот снисходительно позволил привести себя в порядок. Пепельно-серый — от кончика хвоста до закругленных небольших ушей — он был грязен, как все дворовые коты.

Кешей я назвала его сразу же. Не подумайте, что я не понимаю, какие имена дают котам, просто мне по-прежнему хотелось иметь попугая.

В первый же день я обнаружила Кешу бесцеремонно сидящим на столе с прогрызенным пол-литровым пакетом ряженки в лапах. Молочный продукт пролился на скатерть и тоненькой струйкой стекал на пол.

— Ах ты, бестия! Думаешь, тебе всё позволено? — возмутилась я.

Животное с явным нежеланием покинуло стол. На его морде было написано: «Ну и зря. Вкусная ряженка».

Ещё Кеша злил меня тем, что спал, растянувшись во весь свой крупный размер и сладко похрапывая, на диване в зале.

Поначалу я пыталась спихнуть его вниз, но он, вцепившись когтями в покрывало, держался намертво, или, если мне все же удавалось отодрать его, плюхался, словно мешок с картошкой, на пол. Глянув недовольно в мою сторону, неторопливо уходил на коврик к батарее. Но я твердо знала: котам место у ног.

Однажды я заметила, с каким презрением Кеша поглядывает на голубей. Он мог часами неподвижно сидеть на окне, наблюдая за воркующими голубками, расхаживающими по перилам балкона.

Когда я возвращалась домой, кот не встречал меня у дверей. Никогда. На кухню за едой являлся только после моего настырного «кис-кис» и, брезгливо обнюхав миску, потрусив при этом лапой или мордой, соизволял выпить немного молока или съесть кусок рыбы.

Но при всём том надо сказать, как менялся Кеша, стоило только войти кому-нибудь постороннему. При гостях Кеша преображался. Серое великолепие важно прохаживалось вдоль и поперёк комнаты. Так я впервые услышала его мурлыканье.

— Какой славный котик! Где ты его взяла? — ахали мои друзья.

— Скоро туда и пойдёт, где взяла, — злилась я на кошачьи перемены, ревниво поглядывая на трущегося у чужих ног кота.

Но гости уходили. Кеша, растягиваясь на диване, демонстративно не смотрел в мою сторону.

Терпя наглость и, главное, безразличие кота к своей персоне, я тешила себя мыслью, что при первом же весеннем потеплении с радостью спущу его с лестницы.

В общем, кот вёл себя в моём доме, как баловень-постоялец в отеле при обслуживании по типу «всё включено», принимая заботу как должное и не проявляя благодарности.

За зиму Кеша ещё потолстел. Шерсть заблестела, запереливалась. Розовым языком он вылизывался неспешно, долго.

И вот пришла весна: многоточием закапало с крыш, лужи вышли из берегов и потекли вдоль тротуаров грязными ручьями, на градуснике красный столбик поднялся выше нуля. Кот с каждым днём становился меланхоличнее. Я перестала ворчать на него, а просто, поглядывая во двор, прикидывала, достаточно ли тепло, чтобы отпустить животное на волю.

Но однажды — случилось это отчего-то неожиданно для меня — он ушёл сам. Я и не поняла, как. По балкону или выскользнул в дверь незаметно — только Кеша ушёл.

Еще три дня я наливала молоко ему в миску. Но потом тщательно вымыла и спрятала посудину в кладовку.

Присев на диван, я вдруг подумала: «А сама ведь ни разу не сказала коту ни одного ласкового слова. Кормила — да. Купала — да. Заботилась. А вот слова приятного не сказала». Стало грустно.

В субботу затеяла уборку. Пылесося остатки кошачьей шерсти, заметила клочок бумаги в углу около батареи. Подняла. Поперёк коряво было нацарапано: «Хор-р-рошая».

Больше серого кота я не видела.

А попугая с тех пор мне заводить расхотелось.

– Не порошайничай, когда гуляешь с дедом, – cказала мама, – у деда маленькая пенсия.

Обычно они проходили мимо кафе «Пингвин». Дед и на этот раз предложил:

– Зайдём?

Она замотала головой.

– Что случилось? – встревожился дед. – Горло?

Она замотала головой ещё старательнее.

– Тебе не хочется?

– Ещё как хочется! – призналась она, и дед задумался и вскоре всё понял.

– А мне это интересно, тебя угощать, – сказал дед. – Позволь мне это сделать для себя.

Всё было, как обычно: она ела, а дед получал удовольствие. Но можно ли было не заметить, что дед на сей раз был каким-то уж больно чинным. Обычно шутил, а тут сидел молча и смотрел на неё любящими глазами. Но не такая она была наивная, чтобы не заметить в глазах деда печаль. Конечно же, печаль эта в прищуренных, таких одиноких глазах была не из-за того, что у деда мало денег. Вовсе нет. А из-за чего? Она не хотела об этом думать. Мало ли отчего печалятся старые люди. Может быть, он думает о том, чего ей и не понять.

В другой раз, когда они были на том же месте, у кафе «Пингвин», она показала деду денежку, которую выпросила у мамы, и сказала:

– Сегодня я угощаю.

– Ни в коем случае! – запротестовал дед. – Вот ещё! Да у тебя с совестью плоховато!

И опять шутка его показалась ей не такой уж весёлой. И в том, как он её подтолкнул под локоть, когда они входили в кафе, было гораздо больше печали, чем радости. И тут уж она не выдержала и додумала-таки до конца, почему это дед и мама не в себе, а в доме появилась напряжонка с деньгами: отец больше с ними не живёт.

В кафе она отодвинула от себя вазочку с мороженым и стала размышлять об «этом ужасном происшествии».

– Правильно, – сказал догадливый дед, – закроем эту печальную тему, а потом будем получать удовольствие.

Но тема не закрывалась, и оказалось, что в ней полно не открытых ещё подробностей. И пришлось вспоминать, как мамочка била по столу кулаком и приговаривала: «Как ты посмел меня обмануть?! Как ты посмел?! Как ты посмел!..» И с последним ударом по столу она сказала: «Вон из моего дома!»

А она-то думала, что дом у них общий… А она-то думала, что мамочка не кричит на папочку… И думала она, что папочка никогда никого не обманывал. Вот теперь привыкай к этим переменам. Она вздохнула и придвинула к себе вазочку.

О том, что отец сложил свои вещи в рюкзак, с которым ходил на рыбалку, и ушёл из дому, она вспоминать не стала: надо ж мороженое, в конце концов, съесть.

Но от этой мысли некуда было деться: на улице то и дело попадались на глаза папы. Один папа был со смешной лысиной – она улыбнулась ему, а он, чудила, перепутал её с кем-то и сказал:

– Привет родителям!

Отец приходил навестить её в школу. Она целовала его, доставала из портфеля свой дневник и свои тетрадки и показывала ему, какие заработала оценки. Она смущалась. Дома отец, похвалив её, давал на мороженое. А тут получалось так, как будто она попрошайничает. А вообще-то дома стала чувствоваться нехватка денег. И это было неприятно. Когда она об этом думала, пропадала охота есть мороженое.

Однажды вечером пришла она домой и увидела отца. Он сидел за столом в понурой позе провинившегося. Дед, будто взрослой, сказал ей: «Она простила его». Оно-то так, но глаза у мамы были заплаканные. Вероничка же достала из портфеля тетрадки и дневник, подошла к отцу и вдруг расплакалась. Наконец-то.

Перевод с английского Анны Никольской

– Нам ужасно хочется собаку, – сказали дети.

– Наш дом стал бы лучше, если бы в нём завелась хотя бы одна бы собака, – сказали дети. – Собака бы его сторожила. И играла бы с нами.

– В приюте для собак ужасно много хороших собак, – сказали дети. – Можно нам одну?

– Собак надо кормить и гулять с ними! – сказала мама.

– От них сплошная грязь! – сказал папа.

– А мы будем её кормить! И с ней гулять! – сказали дети. – И за ней убираться. Можно?

– Так и быть, – сказала мама. – Только уж выберите там попородистей. Следить за ней будете сами!

В приюте дети посмотрели много разных собак. Они все были ОЧЕНЬ породистые, но что-то в них было не то.

– У вас есть какая-нибудь такая собака, которая никому не нужна? – спросили они у одного служащего приюта. – Тут все собаки такие очень породистые, что обязательно найдут себе хозяев.

– Есть у нас одна собака, Кортни, – сказал служащий. – Никто не хочет Кортни.

– Нам про него ничего не известно, – сказал служащий. – Никто не знает, откуда он пришёл. Никто его не хочет. Потому что он старый.

– Нам нужен Кортни, – сказали дети и забрали его к себе домой.

– Что это за чучело? – сказали родители. – Там что, нормальных собак не было? Он же беспородный и старый, разве вы не видите? Нам такого не надо.

– Но Кортни замечательный, – сказали дети.

– Уже поздно. Вам пора в кровать. Пусть Кортни спит тут, на кухне.

На следующее утро дети скорей побежали на кухню, чтобы увидеться с Кортни. Но Кортни там не было.

– А мы говорили, что это плохая собака, – сказал папа. – Беспородным доверия нет. Вы не могли взять НОРМАЛЬНУЮ собаку, как мы просили?

К вечеру вернулся Кортни. За собой он вёз большой розовый чемодан на колесиках.

На кухне Кортни открыл чемодан, достал из него поварской колпак и передник и без промедлений стал готовить какой-то потрясающий обед.

Потом Кортни переоделся в официанта и очень грациозно подал на стол.

Пока все обедали, Кортни играл на скрипке. А потом он достал из чемодана булавы и мячики и стал жонглировать, чтобы развлечь маминого младенца.

Иногда Кортни встречался с другими собаками в парке. Но чаще он проводил своё свободное время в кругу семьи. Он пылесосил, стриг траву, вытирал пыль, мотал с мамой пряжу, смотрел с детьми телевизор, а иногда даже танцевал.

Однажды дом загорелся. Все выбежали на улицу и ждали, пока не приедет пожарная бригада.

– А где Кортни? – спросили дети.

– А где мой младенец? – спросила мама.

И тут они увидели Кортни, который спускался вниз по приставной лестнице с младенцем на руках.

Пожар потушили, дом отремонтировали, и семья зажила своей обычной жизнью.

Но однажды утром они проснулись, а Кортни нет. Дети обыскали весь дом, но так и не нашли ни Кортни, ни его чемодана.

– А мы вам говорили, что доверия ему нет! – сказали родители. – Этому беспородному!

Дети пошли в полицейский участок.

– У нас пропала собака. Он старый, с лохматыми бровями. Он играет на скрипке, готовит потрясающие обеды и жонглирует, чтобы развлечь нашего младенца.

– Я обязательно дам вам знать, если мы найдем старую собаку с мохнатыми бровями, которая играет на скрипке, готовит потрясающие обеды и жонглирует, чтобы развлечь вашего младенца, – пообещал им полицейский.

Тем летом вся семья уехала на побережье. Они взяли с собой лодку.

Каждый день дети катались на этой лодке. Она была крепко-накрепко привязана к скале длинной-предлинной верёвкой. Но однажды случилось что-то ужасное…

Верёвка оборвалась. А ещё дети потеряли вёсла. И лодка уплыла в открытое море.

– Кто-нибудь, на помощь! – кричала мама.

А лодка уже почти скрылась из виду.

Но вдруг лодка сильно качнулась!

Кто-то тянул её обратно!

К берегу!

Они так и не узнали, кто или что вытянуло лодку на берег.

Интересно, кто же это был всё-таки?

Наш папа переехал к этой Тане.
Не понимаю, что он в ней нашёл.
И с кем теперь в бассейн ходить он станет,
И с кем по четвергам играть в футбол.

Там, правда, есть китайский хин Кусака,
Однако же не дог, не бультерьер!
Но ведь и мы могли б купить собаку,
Немецкую овчарку, например!

Оттуда на трамвае до "Динамо"
Тащиться с пересадкой целый час!
Притом что, между прочим, наша мама
Красивей этой Тани в десять раз!

Каждую ночь мимо дыни проплывала луна.

«Вот тоже дыня, — думала дыня. – Только на плохом поле выросла. Семечек вон сколько, а проросло только одно». Так думала дыня о небе и звёздах. Она-то была не одна, вокруг было много таких же дынь.

Та, в небе, была дыня как дыня. Круглая, жёлтая, с пятнышками. Необычно было то, что она умела двигаться. Каждую ночь она проплывала с одного края поля на другое. И ещё вот что было удивительно: ночью дыня не видела никого, кроме этой, небесной. А утром она исчезала, зато становились видны сотни и тысячи дынь, росших рядом. Но это были обыкновенные дыни. Они не светились, не умели плавать, а просто валялись без дела и болтали чепуху.

А та была необыкновенная. «Это не просто дыня, — думала дыня о луне, — это дыня всех дынь. Это дынная богиня». Вот до чего додумалась. Ну и что? И люди так делают.

Однажды ночью она заметила, что дынная богиня изменилась: от неё словно отрезали кусок. На следующую ночь – ещё один. И дыня снова задумалась. «Это знак, — думала она. – К чему бы это? Может, я вижу судьбу всех дынь? И со мной будет то же самое?»

А луна с каждой ночью всё уменьшалась, и вот от неё остался тоненький ломтик… А на следующую ночь она не появилась.

«Дынная богиня умерла», — с ужасом думала дыня. Но додумать не успела.

Утром её сняли и положили в машину. И дыня поехала. Восторг и страх переполняли дынное нутро. «Я плыву! Я плыву, как дынная богиня! Неужели… Неужели теперь я – как она? Или… — здесь у неё перехватило дыхание. – Или теперь я – богиня дынь?!»

А когда её обмыли, поставили на стол в красивом блюде и стали отрезать кусок за куском, и она слышала слова о божественном аромате и восхитительном вкусе, она окончательно поверила в это. «И уменьшаюсь я, как она, — долька за долькой», — пела дынная душа…

Потом её не стало. Семечки выбросили в мусорное ведро, ведро в мусоропровод. Машина отвезла мусор на свалку. Налетевший ветер подхватил одно из семечек и унёс на пустынное поле.

Прошли дожди, и семечко проросло, родилась маленькая дынька. И однажды ночью, подняв глаза, она увидела, как над ней проплывает луна.

«Вот тоже дыня», — думала дыня.

Указ

Не ходите, дожди, по газонам!
Не дышите прохладным озоном!
Не топчите зеленые грядки,
Поднимайте холеные пятки!
Не стучите по звонким карнизам,
Говоря, что закон вам не писан!
Не мутите ручьев говорливых
На дорогах сухих, терпеливых!
К легкомысленным вашим особам
Обращаюсь с указом особым.
Дата. Подпись (коряво и блекло):
Долгожданное летнее пекло.

Частушка

Как у нас на электричке
Ездят грузди и лисички
В кузовках везут народ.
А у вас – наоборот?

Когда молоденькая учительница литературы Елена Николаевна спросила, от чего умер Мцыри, класс дружно опустил головы. Да бог его знает, от чего. Елена Николаевна что-то говорила про любовь к свободе и тоску по родине и, но разве от этого умирают?!

– Как же так, ребята, я же объясняла! – Елена Николаевна явно начала нервничать. – Вспоминайте, что пережил Мцыри: путешествие по горным ущельям, встречу с грузинкой, бой с барсом, наконец. Ну, смелее, смелее…

Елена Николаевна совсем отчаялась получить ответ, как вдруг добродушный здоровяк Лешка Зябликов понял, что нужно спасать урок. Он с шумом поднялся со своей парты, почесал голову и, придав голосу непоколебимую уверенность, заключил: «Во-первых, Мцыри умер от обезвоживания – он не пил целых три дня. Во-вторых, от ран, нанесённых барсом, и от потери крови, а также, возможно, и от инфекции, так как когти барса был грязные».

Джо глянул вверх – над головой, к югу, проплывала большая стая летучих рыб. Наверное, долина очень красива оттуда – с высоты рыбьего полёта. Мягкий ковёр синей травы с редкими бежевыми островками. Разноцветные дома, мосты и башни Города, оранжевая пирамида космопорта. Раньше Джо любил кружить над долиной в своём стареньком жёлтом вертолете. Ах нет, теперь летучие рыбы увидят одни руины…

Пандилисты высадились на планету Ту внезапно. Они занимались в космосе какими-то своими, загадочными и большими делами, не обращая на землян никакого внимания. Пандилисты разрушили Город – никто не смог им сопротивляться – а потом погасили Старшее Солнце. Теперь планета Ту освещалась лишь Младшим Солнцем – маленьким и холодным.

Джо вздохнул, потёр ладони, чтобы согреть, поправил ружьё на плече и пошёл дальше, раздвигая покрывшуюся инеем синюю траву. Где-то впереди, за стеной сумрака, он оставил свой вертолёт. Джо обогнул обвалившуюся башню, за ней возвышался из травы корабль пандилистов, лежащий подошвой вверх. Мельком Джо отметил, что к подошве прилип прозрачный фантик от сосательной конфеты. Вдруг впереди он увидел свой вертолёт и радостно побежал к нему. И тут в небе зажглось Старшее Солнце.

Кузьма развернулся на животе и посмотрел под кровать. Вдали, около самой стены, на бархатном от пыли полу, лежал жёлтый вертолётик без винта. Именно его не хватало Кузьме для дальнейшей игры. Он уцепился рукой за ножку кровати и втянул себя в сумрачные глубины.

Скрипнула дверь, раздался мамин голос: «Господи! Кузька!» Кузьма прижал ноги к животу, стукнувшись спиной об ячеистую изнанку матраса. Мамины руки схватили Кузьму за лодыжки и вытянули из-под кровати. Он выбросил вперёд руку, но вертолётик схватить не успел. Мама поставила Кузьму на ноги и стряхнула подкроватную пыль.

— Эх ты, Кузька — хлебный жук! Почему не играешь с ребятами?

— Не хочу, – надулся Кузьма.

— Почему?

— Я вот понастроил, а они стали тапками кидаться.

— Пойдём. Нечего тут в потёмках лежать. Кто свет выключил?

— Не знаю.

Мама повела упирающегося Кузьму прочь от жёлтого вертолётика в гостиную. В коридоре на тумбочке сидела тётя Наташа и говорила в телефон:

— …да, прелесть, что такое. С вишней, или с яблоками.

В гостиной был включён весь свет. Хозяйкины дети и сын дяди Вовы соорудили пещеру из диванных подушек и пледов.

— Мальчики! Вы почему в Кузьму тапками кидались?

— Да это играли мы, тёть Лен!

— Что это за игры такие? Почему вы его к себе не принимаете?

— Да он сам не хочет!

— Мы его гномом назначили!

— А он Серёжку клюшкой ударил!

— А можно сок?

— Ну вот, Кузьма, играй с ребятами. Смотри, какая пещера.

В кухне раздался громкий смех взрослых и крик: «Леночка? Наташа? Ну где вы?» Мама подтолкнула Кузьму в спину и ушла на кухню.

Кузьма мрачно посмотрел на пещеру и подобрал с пола пластмассовый меч. Серёжка вырвал меч у него из рук и показал кулак. Кузьма уселся на кресло с ногами и заглянул в мутный аквариум. Непонятная рыбка с драным хвостом бездумно смотрела оттуда на Кузьму.

— А давайте в пандилистов играть, — предложил Кузьма.

— Да иди ты со своими пандилистами, — ответил Антон, кутаясь в плащ из полотенца.

— Ребзя, я буду, короче, вампир! – сказал Серёжка и забрался в пещеру.

— А я буду рыцарь! – крикнул Миша.

— Нет, я буду рыцарь! – крикнул Антон.

— Давай мы вместе рыцари, а ты мой оружноносец!

— Меченосец!

— Ты чего, тра-ля-ля? Это рыбка такая – меченосец!

Кузьма постучал пальцем по стенке аквариума. Непонятная рыбка, предположительно меченосец, крутнулась на месте и спряталась между водорослей.

— Крови мне! Мяса! – раздалось жуткое завывание вампира Серёжи из пещеры.

— О! Эй, вампир-в-попе-трактир! Выходи на битву!

— Ага, сейчас! – сказал рассудительный вампир. — Лучше вы ко мне лезьте… на ужин!

Антон накрыл Михаила плащом и зашептал:

— Давай ему, короче, приманку кинем, он вылезет, и мы ему… это…

— Рога отломаем!

— Да, роги отломим. Иди к маме, скажи, что нам котлету надо.

— Ага, вампиры не едят котлеты. Им человечину надо.

Рыцари посмотрели на Кузьму, задумчиво ковырявшего в носу, побросали свои мечи, схватили приманку и потащили к пещере.

Из неё пахло подгнившим мясом и смертью. Повсюду на камнях валялись кости. Среди старых, прокопченных солнцем, попадались и свежие. Это могло означать только то, что вампир уже вышел из спячки и очень голоден. Рыцари были неумолимы, и сопротивляться не было никакой возможности. Он вырвал одну руку из цепкой кольчужной хватки и, ни на что не надеясь, отчаянно, ударил в тусклую металлическую морду рыцаря в жёлтом плаще с весёлыми утятами.

— Ты чего, дурак?! Мама-а-а! Меня Кузя в нос ударил! – заревел Антон.

В минуту всеобщего замешательства Кузьма боднул второго рыцаря в живот. Из велюрового логова выбрался излишне любопытный вампир, за что немедленно получил от Кузьмы клюшкой по голове.

Как показывает практика — у свежевыпоротых детей всегда улучшается аппетит. Старшие дети сидели с одной стороны стола и быстро жевали пиццу. У Антона из ноздри торчала ватная турунда. Кузьма сидел на коленях у мамы и пускал пузыри в стакан с чаем. Едва надкушенный кусок лежал посреди блюдца. Как и все четырёхлетние дети, Кузьма не ел непонятной еды.

Все старшие потихоньку покинули кухню. Сергей вынес в рукаве бутылку кока-колы, чтобы распить её с рыцарями под сводами своей норы. В кухню стянулись с балкона взрослые, немедленно запахло табачным перегаром и духами.

— Кузька! Поросёнок ты эдакий!

— Я… не поросёнок.

— Сиди мне и ешь. Никуда не пущу, пока не покушаешь.

Кузька эффектным жестом сложил руки на груди, раскатал нижнюю губу, и совсем было решил возрыдать, да взрослые отвлеклись тостом, так что плакать стало не для кого. Он дождался, пока мама отведёт от него глаза, и тихонько сполз под стол. Под столом было гораздо интереснее, чем над ним. Кузьма брезгливо отодвинул холодный, раздавленный пельмень и затаился.

Толща воды промыла свет далёкого солнца до бледно-голубого. Он двинул плавниками, развернувшись на месте, и посмотрел в щель между листьями огромного макроцистиса. По дну лагуны бежал-торопился оранжевый краб-хохотун с пельменем в клешне. Стайка меченосцев клевала позеленевшую кружку с надписью «Tea? Coffee? Me?». Казалось, что никакой опасности нет, однако пандилисты были неподалёку. Никто не понимал: откуда они появились, зачем вылавливали Морской Народ и что потом с выловленными делали. Из-за Зеркального Края не возвращался никто. На песок вдруг легла сизая тень. Перед его лицом, раздвинув листья, мелькнул огромный квадратный сачок. Стайка меченосцев брызнула в сторону, кружка отлетела и, дымя песком, скрылась из виду, а Кузьму вытащили из-под стола.

— А-а-а-а! Не хочу-у-у!!! – заорал он благим матом.

— Кузя! Ку! Ты чего под стол залез?

— Хочу.

— Леночка, ну не ругайся на мальчика! – тётя Наташа потрепала Кузьму по макушке.

— Ой, ну кто его ругает!

— Кузьма! Кузьмандия! Иди ко мне! – позвал его дядя Вова, в последнее время непонятно от чего проникшийся к Кузьме любовью.

— Не пойду.

— Слыхали? Не пойду! Настоящий мужик!

— Вова, я тебя умоляю!

— Так, тихо! Кузьма – держи. Иди в ту комнату, играй с мальчиками.

Тётя Наташа вручила Кузьме шоколадную конфету и вывела из кухни.  Кузьма сунул конфету в рот, но шоколад оказался совершенно пластилиновым. Кузьма завернул во взрослую спальню, аккуратно извлёк конфету изо рта и спрятал её в укромное место – под подушку.

К мальчикам Кузьме не хотелось – из комнаты доносилась подозрительная возня и перехихикивание. Он отправился в детскую, где царили ужас и разрушение – попадание тапка в космодром фатально. Кузьма пыхтя забрался под кровать, засунул в карман жёлтый вертолётик, последнюю надежду земных геологов, да под кроватью и затих.

По синему ковру промаршировали пандилисты – бывшие «черепашки-ниндзя», лишившиеся некоторых конечностей в результате многих баталий. Но наши от них спаслись на вертолётике в кармане Кузьмы. И с орбиты пришло подкрепление: несколько ковбоев, разрозненные человечки от наборов «Лего», два резиновых динозавра и  секретное оружие землян — совершенно голая кукла Маша без волос и с дырочками в голове. Драка была нешуточная, но в самый её разгар в комнату зашли две пары взрослых ног, поэтому землянам с пандилистами пришлось попадать и притвориться игрушками.

Кровать скрипнула – на неё сели обладатели ног.

— Лена, надо принимать решение, – сказал дядя Вова.

— Владимир, давай не сейчас, – ответила мама.

— Ну сколько тянуть? Пойдём и всем сейчас скажем!

— Нет! Пожалуйста!

— Что тебя… нет, подожди, что тебя останавливает?

— Всё из-за Кузьмы.

— Что?

— Он не готов пока, пойми. Я должна о нём думать.

— Ну чего там: «не готов»? Они нормально с Серёгой моим играют.

— Где там играют… два раза его клюшкой сегодня стукнул.

— Они же мальчики! У них игра такая!

— Давай до весны пока отложим… Ну что?

— Ничего.

— Вова!

— Нет-нет, всё нормально. До осени ждали уже, до зимы. Чего до весны не подождать?

— Ты меня любишь?

— Подожди!

— Нет! Любишь?

— Знаешь что! Как будто это мне больше нужно!

Ноги в чёрных носках хрустнули коленками и утопали из комнаты. Хлопнула дверь. Мама посидела немного, потом начала плакать.

— А давай мы с тобой космические корабли?

— Ну давай.

Два космических корабля состыковались манипуляторами и отчалили от негостеприимной планеты Ту. В космосе было холодно, дул ветер, маленькому кораблю пришлось спрятать нос под шарф. Планета Ту совсем исчезла за кормой, потерялась на фоне соседних девятиэтажных планет. Там остались нестрашные теперь пандилисты, вампир, рыцари и дядя Вова, от которого плакала мама.

Он был вполне счастлив, этот маленький космический кораблик. Мимо пролетали бибикающие кометы и другие космические корабли. В его левом брючном отсеке лежал жёлтый вертолёт. В вертолете сидел индеец Джо, который тоже был счастлив и хотел поскорее попасть домой.

Татьяна Васильевна, наша классная руководительница, показала нам, как надо слегка поворачивать при письме руку и ритмично нажимать на перо, чтобы оно не рвало бумагу и не ляпало чернилами во все стороны. Это ощущение правильности и чистоты наполняло всю нашу школу с высокими белыми классами, высокими двустворчатыми дверьми, мягким белым мелом и чисто вымытыми чёрными деревянными досками.

Сидеть в школе было очень весело. Мы делали зарядку на каждом уроке для рук, для глазок, вертели головой и даже прыгали. А ещё у нас было два урока физкультуры, на которые мне специально родители купили толстые овечьи носки и спортивные кеды.

– Сидеть, прижав пятую точку к парте, – это великий труд! – провожая меня в школу, говорил папа. – Но ноги тоже надо правильно одевать, чтобы не испортить смолоду!

– Пап, а что такое «пятая точка»? – поинтересовалась я.

– Ну, это то место на теле, на котором удобно сидеть. Но больно падать, – сказал многозначительно папа. – Сидеть на «пятой точке» – значит терпеливо овладевать знанием жизни!

Мы изо всех сил старались сидеть на уроках на этой самой «пятой точке». Но временами жалко было, что на партах нет маленьких подушечек, как у пианистов на стуле: «пятая точка» очень уставала…

На переменах мы с Таней Владимировой и Лидой Голомидовой, расправив крылышки наших новых чёрных фартучков, бегали по коридору и даже заглядывали на второй этаж, где учились старшие классы – третий, четвертый и пятый.

Однажды, хорошо покушав на большой перемене, мы затеяли весёлую беготню по «парадной» лестнице между этажами. Дежурные строго предупредили нас раз, два, а на третий взяли под руки и повели к классной руководительнице: «жаловаться». Я испугалась такого поворота дела, вырвалась от них, побежала по коридору, по лестнице на второй этаж и, как Тарзан, легко на руках повисла на чугунных подпорках перил, болтая ножками в воздухе… При этом я показывала дежурным язык и требовала, чтобы моя любимая учительница Татьяна Васильевна ни за что ничего не узнала о моём плохом поведении на перемене, иначе я никогда отсюда не слезу!

– Как тебе не стыдно?! – спросили меня дежурные и попробовали снять с перил. Но в этот момент из учительской на первом этаже, прямо напротив лестницы, вышла наша «завуч» и как закричит:

– Не трогайте её!!! А если она упадёт и разобьётся, кто за это будет отвечать?!

– Да! – сказала я дежурным, дрыгая ногами. – Надо будет, сама слезу!

– Да как же она слезет?! Сами подумайте: здесь высота пролёта – четыре метра, а в девочке ростику – метр с вершком! – кричит «классная» дежурных со второго этажа завучу вниз.

Тут звонок на урок прозвенел. У нас арифметика началась…

Но никто на урок не идёт, наоборот, народ внизу прибывает.

Мне никто никогда не говорил, что я «с вершком»… Наоборот, все радовались: «Ой, как выросла!» А дедушка в доме на Луговой каждый год отмечает на дверном косяке зарубкой, как я расту!

После таких обидных слов «училки» мне как-то обидно стало висеть «вершком» на глазах у всей школы.

И я решила всё это закончить и красиво подтянуться на руках.

Но руки устали и не слушались.

Эх, надо было подтягиваться пораньше чуть-чуть. Как я теперь слезу?.. Тут я задумалась: прыгать-то действительно высоко, почти три метра. А внизу – каменная лестница. При желании можно расшибиться в лепёшку или сломать что-нибудь…

– Пожарных вызывать? – спросила прибежавшая медсестра.

– Зачем? Щас маты постелем, – бодро сказал учитель физкультуры.

– Какие маты?! Где вы их на лестнице положите?! – прошипела завуч.

Тогда физрук взбежал на второй этаж и исчез из поля моего зрения.

Я услышала его голос где-то высоко над моими затёкшими руками:

– Ученица первого «А» класса Копылова, я ваш учитель физкультуры, я стою наверху от вас на лестничном пролёте, а вы сейчас отпустите руки и перехватитесь за мои! – и он схватил меня за запястья…

А потом – под мышки!!!

Я завизжала от ужаса и от щекотки:

– Не-ет!!! Уберите свои руки!

И как же я успею перехватиться – одновременно, затёкшими руками?! Прямо дурак какой-то… Но он не наш физрук, наш в больнице пока, обещали, что скоро вернется, тогда этот опять уйдёт в соседнюю школу.

Не успела я об этом подумать, а меня схватили за локти зачем-то ещё одни руки. Тут я ещё больше испугалась и завизжала несвоим голосом:

– Не трогайте меня!!! Так я быстрее упаду!!!

Внизу уже подтаскивали тяжёлые кожаные маты из спортзала и клали друг на друга у входа на лестницу. Но их было всего три…

– Ну, это как мёртвому припарки… – пошутил физрук. – Остальные в переобшивку отдали. Но тут ведь прыгать уже совсем не страшно?! Э-эх! Прыгай, девочка! – скомандовал он мне – уже снизу.

– Боюсь… – заревела я.

– Копылова! Хватит сырость разводить! Прыгайте и идите на урок! – плакала шёпотом завуч. – А то сейчас директор школы придёт, и нам всем из-за Вас влетит…

– Полотнище бы какое-нибудь покрепче натянуть… – предложил физрук.

– Только знамя дружины: там всё-таки натуральный шёлк… – робко предложила старшая пионервожатая, Галина Ниловна.

– Вы с ума сошли!? – изумилась завуч. – Ему сто лет в обед!

– А что? В прежние-то времена ткани были натуральнее, прочнее, чем теперь. Может, и выдержит… – прикинул физрук.

– Несите… – обречённо выдохнула завуч.

Послышались беспорядочные звуки барабанов и горнов. И подо мною далеко внизу выплыло растянутое наше пионерское бахромистое алое знамя с вышитой на нём пятиконечной пионерской звездой и профилем Владимира Ильича Ленина…

Я почему-то подумала, что вот и у звёздочки – тоже, как у человечка, пять «вершин». А где у нее «пятая точка», – если в ней голова Ленина растёт сразу из ног?..

– Прыгай! Не бойся, мы будем крепко держать! – крикнул физрук.

Знамя натянулось, как стол в кабинете у директора.

– Нет! Я на Ленина ногами – не могу! И руки не разжимаются!.. Ой! Снимите меня как-нибудь по-другому! Я упаду сейчас! – жалобно простонала я.

И тут внизу появился высоченный человек в светло-сером «с иголочки» костюме с шёлковым галстуком, с совершенно белой седой головой и красивыми крупными губами. «Степан Кондратьевич идёт… Директор!..» – прокатился шёпот по коридору.

Весь шум сразу смолк. Завуч закрыла лицо руками …

Знамя моментально приняло вертикальное положение.

Все расступились.

Этот седой высокий человек влез на маты, серьёзно посмотрел мне в глаза своими лучистыми серыми глазами и протянул ко мне руки. Они не доставали мне даже до носков туфель, но я слышала, как он сказал тихо, только мне: «Я тебя обязательно поймаю, – и добавил с улыбкой, – но не съем».

Я засмеялась, волна тепла пошла по всему телу, мои пальцы сами собой разжались, – я полетела вниз, прямо к нему в руки.

Одновременно со мной упала в обморок завуч, но ей повезло меньше: она сильно ударилась головой о деревянный пол и месяц пролежала с сотрясением мозга.

Моя мама наподдавала мне дома авоськой с кожаными ручками по «пятой точке» в воспитательных целях. А потом ругалась с папой из-за того, что «воспитательный процесс» висит только на ней.

Папа хлопнул дверью и пошёл в магазин.

А я пошла во двор. Тренироваться в прыжках с сараев в опилки.

* * *

В аптеку впорхнула походкою бодрой
Седая старушка с улыбкою доброй,
В пуховом ажурном платке-паутинке –
Как будто сошла с новогодней картинки!

Кассирша шепнула: «Бабуля– Зима!», –
И шутке своей улыбнулась сама.
Но вдруг обомлела – представьте, ребята,
Старушке нужны были МАРЛЯ и ВАТА!

Купила, ушла и – престранное дело –
За окнами сразу чуть-чуть посветлело.
Кассирша, взглянув на оплаченный чек,
Промолвила:
– К вечеру
Выпадет
Снег…

* * *

Скучновато в одиночку
Было мне играть в снежки…
Я в саду приметил бочку,
Горкой выложил комки,

И, прицелившись вначале,
Размахнулся пару раз…
Вдруг на бочке замигали
Левый глаз и правый глаз!

Я стою, гляжу на бочку –
Бочке срочно нужен нос!
Третий залп – и снова – в точку!
Снежный ком как будто врос!

Взял ещё чуток пониже –
Снова в яблочко! И вот
Присмотрелся я и вижу –
Это ж рот! Ну точно – рот!

Сам себя я удивил –
Взял и бочку оживил!

Земля с радостью освобождалась от рваных пятен снега и подставляла бока жаркому солнцу. Всё вокруг так и играло: чистые лужи, грязные лужи, васькины глаза, славкины глаза, кривые пальцы тополей, длинные пряди берёз. И совсем не хотелось идти в школу.

— Лёд скоро сойдёт, — Васька махнул истрёпанным за три четверти портфелем. — До воскресенья ни одной льдины не останется.

— Может, попьём? — Славка остановился у колонки, нажал рычаг.

Тугая струйка воды вонзилась в бетонный желоб, разбросала тонкие нити, побежала в лужу у обочины.

— Попробуем, может, прогулять?— спросил Васька.

— А! Была ни была! — понял Славка с полуслова. — Завтра скажем классной, что по стройке шли, а там канавы, лужи.

— И поскользнулись, залили.

Они сняли по сапогу, сунули их в воду и быстро надели — холодно!

— Ух ты, хорошо! — топал правой ногой Славка.

— Хлюпает! — дрожал от удовольствия Васькин голос. — Бежим!

Дома они переобулись и быстрей, быстрей к реке.

Она, пухлая, словно её оса укусила, тянулась по окраинам города на север. Два рыбака, рыжая дворняга, колхозное поле, ожиревшее за зиму, и ни одной большой льдины. Стало грустно.

— Должна же где-нибудь льдина нормальная плыть, — сказал Славка.

— Маленькие есть, и большие должны быть, — вывел несложную весеннюю формулу Васька и побежал вдоль реки.

Настроение быстро улучшалось. Живучий дух витал над речкой, веселя друзей. Они верили — найдётся льдина, они даже палки прихватили из штакетника у водокачки. Вдруг за поворотом Славка увидел её.

— Смотри! — крикнул он. — Здоровенная!

Большая серая льдина будто спала в трёх метрах от берега.

— Как хряк в огороде, — зачарованно прошептал Васька. — Надо только оттолкнуть её от берега. Пузом на мель села.

— Оттолкнём! — Славка попробовал палкой глубину, и через минуту счастливые друзья бегали по льдине:

— Ура! Крейсер!

Но радость их поутихла сразу, как только они попытались снять льдину с мели: у крейсера был прочный якорь.

— Не столкнём. Вчера надо было. Эх, всю весну прозевали, — Васька сошёл со льдины и охнул. — Ого! Воды стало больше, чуть не залил. Чудеса какие-то.

В воду полез Славка и залил сапоги: река стала глубже!

— Кранты! — махнул рукой Васька. — Надо идти босиком.

Они разулись, завернули брючины, прошли метра два, оглянулись, но… что это?! Льдина — сама! — стала разворачиваться: проснулась!

— Васька, куда это она?

Последняя надежда поплавать на льдине ускользала от них.

— Бежим! — ну никак нельзя было упускать эту льдину.

Она, тяжёлая, ленивая, повернулась широким боком к реке и, подхватываемая течением, подалась вперёд. Мальчишки за ней. Успели!

— Толкай, толкай! — кричал Васька, упираясь палкой в дно реки и не замечая, что стоит босиком на снегу, что пятки обжигает холод, а правая брючина совсем промокла.

— Давай, давай! — рычал Славка, и льдина, будто соскользнув с бугорка, отдалась спокойному течению реки и поплыла. Но не успели мальчишки обуться, как она вдруг клюнула носом, потянулась головой вниз, на дно.

— Славка, ко мне! Утонешь!

Славка шагнул к другу, льдина приподняла голову, выпрямилась, быстро приближаясь к берегу. Нужно было срочно вырулить её на середину реки, но мальчишки стояли в центре своего неуклюжего крейсера и править им не могли.

— Давай расходиться. Я шаг вперёд, ты — назад, чтобы держать равновесие, — сказал Славка, осторожно шагнул вперёд, и льдина подчинилась воле упорных матросов, они выправили курс!

— Здорово мы её, Славка! И ничего не зря весна прошла!

— Не зря! Смотри, дождь капает: вот почему вода поднялась!

Мелкий дождь тюкал по лицам, пробирался за шиворот, разбрасывал по воде серые бусинки, холодил руки, но Ваську и Славку он не напугал. Раз уж вышла такая удача — плыть до Пахры, а то и дальше — до Ленинской!

Проплыли «камушки», лучший на Рожайке пляж, дачный посёлок — хорошо! Солнце блестит, небо синее, а воздух!

— Славка, смотри! — вдруг крикнул Васька.

Славка вздрогнул. Всё шло гладко и спокойно до этой секунды. Льдина, хотя и пугала своим норовом, неустойчивостью, всё же плыла. И вдруг такое!

Сразу за дачным посёлком речка загибала вправо, выходила на «быстринку». Мальчишки знали, здесь придётся попотеть, чтобы река не сбросила льдину на мель, к берегу, но такого они не ожидали. В том самом месте, где река, мелея, набирала скорость, дыбились, как на баррикаде, белые льды. Большие и маленькие, остроносые и тупоголовые, они, как чудища какого-то сказочного страшного царства мертвецов, выкинули из зло шипящей воды бледные тела, прижались друг к другу с явным намерением погубить любого, кто бы ни посягнул на них.

— К берегу! — крикнул Славка, отчаянно работая палкой, а Васька даже присел на колени, чтобы сильнее загребать. Но всё зря.

В эти минуты льдина показала вредный характер в полную силу. Её массивное тело, лениво покачиваясь, плыло точно по середине реки и набирало скорость.

— Тут мелко, Васёк, может, прыгнем?

— Ты что?! Мамка убьёт!

— А может… — хотел что-то ещё предложить Славка, но опасность времени не оставила: ледяные великаны были совсем близко — казалось, это их ехидное шипение неслось из-под воды.

— Славка, осторожно! Там несколько льдин нормально лежит. По ним…

Славка махнул головой, отбросил шест, шагнул к другу, и в этот момент льдина кинулась головой под воду, под свою маленькую сестру. Славка прыгнул на неё, увидел льдину покрупнее справа — туда, ещё одну — на неё. И повернулся назад, крикнул дико, властно, но в то же время заботливо: «Васёк, за мной! Прыгай!»

Васёк повторил его манёвр, и оба они по маленьким и большим льдинам, спотыкаясь, заливая сапоги, добежали до берега. Ужасный, недовольный скрежет, злобное урчание, бухание из-под воды поразили. Они посмотрели туда, где только что был их крейсер, и удивленные переглянулись — льдины не было! Она вся ушла под воду и там, ворочая мощными мышцами, пробивала дорогу вперёд, к Пахре. Река гудела. Льдины в заторе подскакивали, как игрушечные. А Васька и Славка шли вдоль реки, смотрели на торосы и слушали страстную песню, рвущуюся из глубины реки. Вдруг льдина торпедой выскочила на волю, притихли её сестры, скользнул по ним ветер.

— Вот это да! — хлопнули васькины и славкины глаза, а льдина, прощаясь со своими смелыми матросами, качнула белыми боками и скрылась за поворотом.

У меня есть прекрасный друг. Зовут его Димка Рябцов. Занимается он тем, что смотрит на небо в большой, как дом, телескоп в поисках новой звезды. А потому всё, что творится на земле, его мало интересует. Однажды пришёл он ко мне домой и говорит:

— Я открыл новую планету. Теперь не знаю, как её назвать. У тебя воображение работает, подскажи.

— Ничего себе, — говорю, — одно дело собаке имя придумать или, скажем, ребёнку, а тут целая планета!

И стал думать. В голову, конечно, чепуха всякая лезет: Пюпитра, Амфибрахий, Гильотина, Парабеллум, Пиастра, Абракадабрина…

Надо, — думаю, — в книжках посмотреть. Посмотрел — и там ничего подходящего нет. Димка уже ушёл давно, а я всё заснуть не мог, о планете думал.

Тут смотря какая планета, — думаю. — Если, скажем, пустыня сплошная, то можно назвать Песочница, а если там горы, то – Скалолаз.

Звоню Димке, чтобы узнать о планете, а он, представьте себе – спит!

— Ты что, — говорит, — два часа ночи!

— Ну, ты даешь! – говорю. – Целую планету открыл и дрыхнешь спокойно! Это же такое событие! Вот, предположим, как она в твой телескоп выглядит? Если там моря, то можно назвать Океанией, а если снега, то Снеговиком.

— Ты что, — отвечает, — такие глупые названия мне предлагаешь. Меня же на конгрессе засмеют совсем. Тут нужно что-то фундаментальное! Ложись лучше спать, а утром на свежую голову что-нибудь придумаем.

А я не могу спать. Чуть глаза закрою, сразу вижу бескрайнюю равнину, и три луны в небе блестят.

— Трёхлуния… — шепчу я. – Куклундина… Астармина…

Промучился всю ночь, а наутро звонит мне Дима и говорит:

— Можешь не мучиться. Оказывается, эту планету уже до меня открыли.

— И как назвали?! – кричу я в трубку.

— Как, как… Очень просто: Планета № 3645.

Я трубку повесил и подумал: какое глупое название. «Пиастра» было бы намного лучше…

В городке, где я живу, нельзя строить здания выше деревьев. Не знаю, хорошо это или плохо для жителей, но для птиц определённо хорошо.

Типичный американский город юга Нью-Джерси. Из тех, что называют одноэтажной Америкой. То есть, в лесу – замысловатая сеть дорог, а вдоль этих дорог расположились дома. Иногда мне кажется, что такие города созданы специально для автомобилей и канадских серых гусей. И те, и другие плодятся здесь с невероятной скоростью.

Впрочем, я совсем не о гусях хотел рассказать, а о воронах.

Не о серых ворóнах, а о красавцах вóронах. Тех воронах, что живут в Лондонском Тауэре и называются королевскими. Тех, что сопровождали мифического Одина.

Но я опять отвлёкся. Я же хотел рассказать о том, что без чуткого женского руководства мужчинам не обойтись.

Перед моим балконом метрах в тридцати стоит огромный бук. Для пичуг и белок это тоже своего рода город. В начале февраля на бук прилетела пара воронов. Видно, настало время подремонтировать гнездо. Они посовещались, потом ворониха отломила сухую буковую ветку и понесла в гнездовье. Супруг, решив, что маленькая ветка уронит его мужское достоинство, выбрал ветку покрупнее и схватил её своим мощным клювом. Но ветка была живая и ломаться не хотела.

Как он трудился над этой веткой – нужно было видеть! Он садился на неё и подпрыгивал, он повисал на ней, уцепившись клювом, он пытался отломить ветку, взлетая… Ветка не отламывалась, вот и всё.

Тогда он устал, подло украл сухую ветку из беличьего гнезда и полетел в гнездо с добычей. Но при этом он взял ветку за конец, а не посередине, и в полёте его стало заносить набок. Тогда он бросил ветку и вернулся на бук. Я смотрел на него в бинокль, и мне казалось, что он плачет от бессилия.

И тут прилетела супруга. Села рядом. Казалось, что она читает нотацию муженьку, так выразительно она смотрела на него.

Потом показала, как нужно отламывать ветку. Ворон попробовал, и у него наконец-то получилось. Ветка, правда, была не такая большая, как первая, но вполне клювоподъёмная. И, придержав добычу лапой, он взял ветку за середину, а не за конец. Значит, прошлый опыт пригодился.

И сладкая парочка радостно улетела со стройматериалом в клювах.

Хорошее будет гнездо!

Ворона недовольна

По зелёному газону
Посреди двора
Удивлённая ворона
Прыгала вчера.

И ворчала огорчённо:
– Что же за напасть?
Дожила! Уже воронам
Нечего украсть!

Про черепаху

Ей чувство спешки не знакомо.
Куда спешить? Она же дома!

Поросёнку не понять

Наступили холода.
Налетели стужи.
Затянуло коркой льда
Во дворе все лужи.
Поросёнку не понять.
Поросёнку странно.
Как теперь ему принять
Грязевую ванну?

Вниз, вверх, с холма на холм. Бугры корней змеями пересекали утоптанную грибниками тропу, опавшие листья лежали на земле хрустящим жёлтым старинным пергаментом. Седло скрипело и крякало под Васькой, когда велосипед подбрасывало на очередном бугре. Рюкзак с учебниками на багажнике немилосердно колотило и било. После такой гонки обложки книг раздёргивало, размягчало, обтрепывало, но Ваську это мало заботило.

Он подставлял лицо тёплому ветру, щурился от солнца и улыбался ему. Васькины рыжие, ярко-оранжевые волосы разлохматил ветер, чёрные, почти круглые большие глаза сияли.

Кататься он мог сколько угодно в любое время, особенно вместо уроков. Разбуди Ваську ночью, он тут же вскочит на велосипед и помчится, не страшась ни темноты, ни препятствий. Лишь бы педали крутить и ловить ветер в сети клетчатой рубашки, которая пузырилась, парусила за спиной, напоминая шляпку мухомора.

В один миг солнце перевернулось, лес опрокинулся… Скрежет, грохот. На очередном повороте Ваську выбросило с тропы. Кувыркаясь, он полетел в овраг, молча, сдержанно ойкая, если под бок подворачивалась острая ветка или камень. Велосипед со звяканьем и дребезгом летел следом и норовил педалью или колесом ударить хозяина по спине.

Падение было долгим и болезненным. Очутившись на дне оврага, сырого и мрачного, Васька бросился к велосипеду и только потом заметил, что весь правый бок исцарапан в кровь. Штаны и рубашка изорваны так, будто на Ваську сразу сотня котов напала за то, что он съел их любимую колбасу и пару мышей в придачу.

Васька влетел в церковь, велосипед, вернее его покорёженные останки, он бросил у входа.

В церкви служба шла к концу. Из прихожан были всего четыре старушки из соседнего посёлка. И всё равно душновато и чадно было от горящих свечей и лампад, но «благолепно», как любил повторять священник — отец Пётр, который проводил службу. Но благолепие разбилось вдребезги.

Священник как раз читал Библию громким, чётким баском. Высокий, массивный, с аккуратной русой бородкой, с волнистыми волосами до плеч, отец Пётр вдруг что-то услышал, и его широкая спина, обтянутая чёрной рясой, неуютно и настороженно сжалась. Предчувствия его не обманули. Раздался грохот и вопль:

— Па-апа!

Отец Пётр, обескураженный, покрасневший, повернулся. Старушек не потрясло такое появление Васьки. Они знали, что у священника младший сын шумный и безалаберный. Но старушки стали перешёптываться, сердито поглядывая на возмутителя спокойствия.

Отец Пётр развёл руками, извиняясь то ли перед старушками, то ли перед самим Богом за прерванную молитву.

— Идём, — он схватил Ваську за руку и потащил в комнату слева от алтаря.

Усадил на длинную полированную скамью под окном и стал искать аптечку в деревянном шкафчике.

— Велосипед, — Васька тёр колено. Саднило и колено, и локоть, и щёку, и глаза уже щипало. — Совсем, вдребезги. Я не могу без велосипеда! Купи мне новый!

— А ты почему не в школе? И не кричи в храме, — отец вовремя предупредил, прижимая к его локтю вату, пропитанную зелёнкой.

Только Васька редко слушался и заорал пронзительно, возмущённо, брыкнул отца в колено, скатился со скамьи на пол и забрался под стол.

— Паршивец, вылезай сейчас же! — зашептал страшным голосом отец. — Немедленно! Слышишь?

— Велосипед, велосипед хочу! — ревел Васька и бился затылком о фанерную изнанку столешницы. Удары звучали гулко, Васька слишком предавался горю, но не хотел набить шишку на затылке.

— Я кому говорю? Дрянь ты эдакая, — отец Пётр перекрестился. — Прости, Господи. В грех вводишь, Васька. Вылезай.

— Купишь велосипед?

— У меня денег нет.

— Ага! Все говорят, что у попов полно денег, — возмутился из-под стола Васька.

— Мы что, богато живём? — отец поднял тяжёлый край плюшевой скатерти и наклонился под стол вниз головой. Борода попала ему в нос, и он чихнул.

— Нет, но ты, наверное, прячешь деньги.

— Кот, вылезай. Поговорим по-человечески, — отец снова чихнул. Он частенько звал Ваську котом, как и все домашние, и приятели Васьки. Рыжий кот Васька — это про него. А он и не обижался на прозвище.

— Велосипед купишь? — раздался капризный голос из-под стола.

— Ну сколько можно? Нету денег. Будут — куплю. На следующий год. Осень скоро закончится. По снегу же всё равно не станешь кататься.

— Нет, мне сейчас надо! — закричал Васька и опять стал колотиться головой о стол.

— Моё терпение на исходе. Василий, я сейчас тебе наподдам!

— Бей меня, бей, — захныкал Васька. — Ты всегда надо мной издеваешься!

— Я же всего один раз… Но сейчас повторю, если не придёшь в себя. Распустился!

Отец Пётр и правда только однажды попотчевал нерадивого отпрыска ремешком по мягкому месту, когда Васька отказался исповедоваться и причащаться. «Что я, самодоносчик? На самого себя отцу жаловаться буду? Я лучше напрямую Богу сообщу о своих шалостях», — заявил он тогда. Отец вспылил, Ваське досталось. Но после этого, обозлённый, он начал войну против церкви, домашнего уклада и отца. Ни на какую исповедь он, конечно, не ходил, службы тоже не посещал. Это в семье-то священника, где все пятеро детей, кроме Васьки, были верующими, воцерковлёнными.

Отец смиренно принял позор. Но, не удержавшись, сказал: «В семье не без урода». Васька за словом в карман не полез: «Сами вы уроды! Я здесь один нормальный!» Отец тогда хотел добавить Ваське, стал поднимать рясу, под которой был брючный ремень на поясе. Но сын не стал дожидаться, удрал. Вернулся вечером. Отец несколько дней с ним не разговаривал. Потом решил, что худой мир лучше доброй ссоры, и наступило шаткое перемирие. До сегодняшнего дня.

— Ты же взрослый парень! — увещевал он. — Противно смотреть, как ты хнычешь и капризничаешь.

Ваське стыдно не было. Велосипед — вот что его действительно волновало.

— Велосипед хочу!

— Тебе раны надо обработать. Ты заражение крови хочешь?

— Я велосипед хочу!

— О, Господи, дай мне сил.

— Не даст, — злорадно донеслось из-под стола. — Лучше пусть денег даст.

— Всё, — отец Пётр перенёс со стола стопки книг и церковную утварь на скамью, сдёрнул скатерть, взял огромный тяжёлый стол, поднял его высоко, чтобы не задеть Ваську, и перенёс на другое место. Васька сжался. Он напоминал муравьишку, думавшего, что берёзовый листок, под которым затаился, — это надёжное укрытие. А любопытный мальчишка с лёгкостью поднял листок, и вот он, муравьишка, как на ладони.

Отец взял Ваську за ухо и отвёл к скамье. Усадил и начал смазывать зелёнкой его ссадины. Отец молчал. И Васька из упрямства не пикнул. Отец воспринял это как Васькину покорность и примирительно заворчал:

— Велосипед… Погляди, что ты с одеждой сотворил! Теперь придётся штаны и рубашку покупать, а не велосипед.

— Велосипед хочу, — сквозь зубы процедил Васька.

— Ну что ты будешь делать? — отец хлопнул себя ладонями по бёдрам. — Пошли домой обедать. Ольга Ивановна! — позвал он.

— Что, батюшка? — послышался в ответ скрипучий голос служки.

— Вы приберите там. Я со своим отпрыском домой пойду.

— Конечно, батюшка. Не волнуйся, — откликнулась старушка.

Отец взял Ваську под локоток и вывел через служебный вход.

— А велосипед? — оглянулся Васька.

— Кому он нужен? Он же разбит.

Насупленный Васька дошёл до дома, подкапливая сил для второго раунда поединка. Да и дом был недалеко от церкви, за деревянным забором в яблоневом саду. Краснобокие яблоки висели как снегири, случайно прилетевшие из зимы в осень и севшие всей стаей на сад священника. Скоро в доме будет пахнуть яблочным повидлом… Васька облизнулся.

Мать вышла им навстречу из комнаты.

— Что-то ты, батюшка, рано, — начала она было, но увидела Ваську.

Полная, в длинной широкой юбке, в косынке, съехавшей на затылок, она машинально тыльной стороной ладони поправила косынку и спросила:

— Тебя в школе побили?

— Как же! — ответил за Ваську отец. — Вместо школы гонял на велосипеде. Упал. Велосипед разбил, колени разбил. Мне нахамил, но это как раз не новость, это у нас обычное дело, — вздохнул он.

— Опять школу прогулял? — мать упёрла руки в бока, а на боку заправленное за передник висело кухонное полотенце. — Иди-ка сюда!

— Я велосипед хочу! — отчаянно выкрикнул Васька.

— Сейчас тебе будет велосипед, — мама уже вооружилась полотенцем.

Васька вдруг приспустил штаны, повернулся к родителям незагорелым тощим задом.

— Бейте, садисты, издевайтесь. Мне на вас наплевать!

Отец Пётр побагровел так, что мать с испуганным лицом даже шагнула к нему.

— Ну-ка, — он крепко взял Ваську за плечо и подвёл к кровати. — Ложись. Раз сам понимаешь, что заслужил.

Васька лёг, но, уже оробев, всё ещё надеясь, что отец попугает и не тронет. Но отец торопливо снял ремень.

— Папа, папочка! — взвизгнул Васька. — Я не буду больше!

— Что ты не будешь? — уточнил отец, не торопясь приложить вооружённую длань к неосмотрительно подставленному Васькой заду.

— Прогуливать не буду, — Васька всхлипывал. — Не бу-уду.

— Что ещё?

— Хамить не буду.

А отец ещё больше осерчал.

— Значит, ты прекрасно знаешь, что делаешь плохо, и продолжаешь делать. Паршивец!

Отец всё же несколько раз крепко хлопнул Ваську ремнём. Васька зашёлся в крике и плаче.

— Всё равно велосипед хочу! — прорыдал он. — Вы меня не запугаете.

— Нет, он неисправим, — вздохнул отец и ушёл к себе в соседнюю комнату.

Васька ещё немного поплакал и перестал, потому что больно уже не было. Чтобы получить велосипед, нужен был план, и слёзы надо использовать дозированно, в самые критические моменты упрашивания, особенно если родители снова начнут терять терпение.

Пришёл домой старший брат Илья. Он учился в духовной семинарии и старался быть похожим на отца. Носил такую же бородку и такие же длинные волнистые волосы, говорил с расстановкой, тихим голосом, с отцовскими мягкими интонациями. Васька его за это недолюбливал. Он не верил в Илюшкину доброту.

Заметив плачущего на кровати брата, Илья быстро смекнул, в чём дело, и, забыв о своём тихом, мягком голосе, вдруг зло сказал:

— Получил? Наконец-то! Давно пора было тебя налупить. Всех достал.

— Козёл противный!

Васька не боялся обзываться, потому что мог поколотить старшего брата, который в девятнадцать лет оставался тщедушным. Васька обычно кидался на брата, отчаянно колотил руками и ногами и подавлял Илью своей напористостью. Остальные четверо детей в семье были девочки, и все младшие. Они ходили хвостиком за мамой и сторонились драчуна и задиру Ваську.

— Нарвёшься, навешаю тебе сейчас, — зашипел Илья.

— Попробуй, — Васька мгновенно вскочил на ноги прямо на кровать и стал выше брата ростом. — Попробуй, — он выставил перед собой кулаки, усыпанные веснушками.

— Да ну тебя, чумовой! — Илья пошёл к отцу, наверное, ябедничать.

Васька скатился с родительской кровати, шмыгнул к себе в комнату, маленькую, похожую на кладовку, только с окошком. Васька ужом скользнул под кровать. В дальнем углу нащупал фонарик, включил его и в освещённом круге приоткрыл картонную коробку из-под обуви. В коробке стояла картонная иконка с ликом Николая Чудотворца, которую Ваське подарила мать несколько лет назад. Тут же лежал его крестильный крестик. В металлическом школьном пенале, на крышке которого был изображён замок в ночи, мрачно подсвеченный светом луны, хранились Васькины деньги. Смятые десятирублёвые бумажки, монеты по пять и по два рубля.

Мелочь обычно Васька оставлял себе со сдачи, если мать забывала о ней спросить, когда он возвращался из магазина. Десятки копил, отказываясь от школьного обеда. А три десятки Васька в разное время стащил у матери и отца. Денег набралось двести сорок три рубля. Этого не хватило бы и на велосипедную цепь. Васька потёр лик Николая Чудотворца пальцем и шепнул:

— Ну что же ты? Мне так нужен велосипед! У меня нет компьютера, но я и не прошу. А вот велосипед! У Шурки есть, даже у Вальки. Ты не обижайся, что я в церковь не хожу. Это неважно, ведь я и так в тебя верю. Я не люблю, когда на меня давят. Почему я должен делать, как они? А они ещё и дерутся!

Васька ещё раз пересчитал деньги, но их не прибавилось, пока он умолял о чуде святого Николая.

— Кот! Иди обедать! — позвал Илья.

За большим овальным столом собралась вся семья. И все, кроме, конечно, упрямого Васьки, прочли молитву перед едой, как делали всегда. Про Васькины сегодняшние приключения словно забыли.

Не успели они дообедать, как на улице раздался автомобильный сигнал. Отец вышел на крыльцо. Девчонки и Васька бросились к окну. Только Илья степенно продолжал обедать.

На большой ярко-красной машине приехал Иван Петрович. Он был хозяином конезавода, помогал с ремонтом церкви, жертвовал деньги на храм. Весёлый, лысоватый, кругленький, он ловко держался в седле, иногда пролетая на огромном чёрном коне по посёлку. Он любил пофорсить перед односельчанами.

Васька видел в окно, как, размахивая руками, Иван Петрович с улыбкой что-то объяснял отцу. Тот молча слушал, дёргал себя за бороду и отрицательно качал головой. Васька знал, что, если отец так треплет собственную бороду, он очень сердит. К Ивану Петровичу он относился хорошо и вряд ли сердился сейчас из-за него.

Васька переминался с ноги на ногу, вспоминая все свои последние проказы, о которых отец ещё не знал. Так, на всякий случай, готовясь оправдываться.

— Нет, ты подумай! — ещё из коридора загремел своим сочным басом отец. — Васька, наверное, что-то спроворил, — он вошёл в комнату красный и возмущённый. — Не пойму, когда только он успел сказать про разбитый велосипед.

— Я ничего не говорил, — поспешил отказаться Васька.

— А в чём дело? — Илья вытер бороду полотенцем.

— Иван Петрович пытался дать мне денег, чтобы я купил Ваське велосипед. Маша, как тебе это нравится?

— И ты отказался?! — с ужасом спросил Васька.

— Разумеется. Василий, ты у него деньги выпрашивал?

— Петя, — вкрадчиво позвала мать. — На службе ведь была Клавдия Сергеевна, когда Васька прибежал с велосипедом?

— Ну и что? — отец спрашивал неохотно, уже догадываясь, к чему матушка ведёт.

— Клавдия Сергеевна пришла домой и, конечно, сказала сыну о безобразном поведении Васьки. А её сын Иван Петрович, естественно, захотел сделать тебе приятное. Думаю, унизить тебя или твой священнический сан он не хотел.

— Зачем же ты отказался? — Васька схватился за рыжую патлатую голову. Оглянулся на кровать, под которой таилась обувная коробка. Мысленно поблагодарил и снова напустился на отца: — Он же мне велосипед предлагал, а не тебе. Как ты мог отказаться? Ты не можешь мне купить, зачем ты ему помешал?

Васька расплакался. Да так отчаянно и горько, что самая младшая Полина, толстенькая, на кривеньких ножках, с кирпично-красным загаром на пухлых щеках, и Катька с двумя белыми жиденькими хвостиками на макушке, тоненькая, с цыплячей шейкой, — обе кинулись к Ваське, обхватили его за ноги. Полина стала подвывать в унисон, Катька с жалостью смотрела на брата и гладила его коленку. Илья пожал плечами и отвернулся.

Освободив ноги от объятий сестёр, Васька убежал страдать в свою комнату. Бросился на кровать, уткнулся в подушку, но одним ухом прислушивался к тому, что происходит в большой комнате.

Расстроенные и растерянные родители переглянулись.

— Ну я не знаю, — отец развёл руками. — Если уж такие страдания. Поеду завтра к Игорю. Может, в долг даст? Яблок ему наберу.

Васька вытер нос рукавом и улыбнулся. У дяди Игоря — брата отца — деньги водились. Правда, Ваську он считал избалованным, безалаберным и непутёвым. Даст ли денег на велосипед? Скатившись с кровати, Васька полежал на пёстром половике, связанном мамой из разноцветных тряпочек, тёплом и шероховатом. И на пузе юркнул под кровать. Тут было особенно тихо, чуть пыльно и таинственно темно. Только в круглом пятне света от фонарика поблёскивал лик Николая Чудотворца.

— Спасибо, ты всегда мне помогаешь, — зашептал Васька. — Сначала немножко не очень хорошо пошло, а теперь нормально. Главное, чтобы дядя Игорь раскошелился. А то я пропал без велосипеда. Кого мне ещё просить, как не тебя? У них ведь вечно нет денег, а ты чудеса умеешь совершать.

Васька знал молитвы. Заучивал ещё когда вместе со всеми ходил в храм. Он их не забыл, но обращался к Николаю Чудотворцу по-простому, по-человечески.

Утром Васька даже не прогулял школу, а домой спешил в предвкушении того, что отец уже вернулся, и не с пустыми руками. Может, он сразу же в городе и велосипед купил.

Издалека Васька увидел, что у дома стоит красная машина Ивана Петровича. Васька нервно передёрнул плечами, потёр лоб так сильно и озадаченно, будто хотел стереть веснушки.

В доме отчего-то было прохладно и суетливо. Ваську никто не замечал. Зарёванные Катька и Полина сидели за столом и размазывали по щекам манную кашу, не попадая в рот из-за расстроенных чувств. Юлька убежала с полотенцем на кухню, следом за ней рыжая, как и Васька, семилетняя Дашка. Илья отчего-то оказался дома, а не в семинарии и тоже сидел за столом, приглядывая за младшими. На Ваську он глянул презрительно и отвернулся.

— Что случилось? — сорвавшись на шёпот, спросил Васька.

Его вряд ли кто-то услышал, но он и сам заметил, что отец лежит на кровати, рядом с ним сидит мать, а чуть в стороне, у окна стоит хмурый Иван Петрович.

У отца на ноге был белоснежный гипс до колена: массивный и оттого страшный и чуть-чуть смешной. Сам отец был бледный, только на щеках пятнышки румянца, наверное, от температуры.

— Отец с платформы упал, когда возвращался, чуть под поезд не угодил, — сказала мать, обернувшись к сыну.

Васька вжал голову в плечи, ожидая, что мать добавит: «Всё из-за тебя и твоего велосипеда. Если бы отец не поехал, он был бы сейчас здоров».

Мать набрала воздуха, чтобы действительно что-то добавить, но, глянув на зажмурившегося Ваську, промолчала. Васька открыл глаза и заметил на краешке стола конверт, из которого выглядывали тысячные купюры.

— Хорошо, Иван Петрович у станции оказался, отвёз отца в травмпункт и домой. Теперь отец на месяц слёг, если не больше, — всё-таки договорила мать.

Бросившись к себе в комнату, Васька всунулся на животе под кровать. Ему не хотелось сейчас общаться с Николаем Чудотворцем, он даже фонарик не включил, только, вытирая слёзы, сказал в сторону картонной коробки:

— Ну что же ты? Что же?

Отец полулежал на кровати в байковой клетчатой рубашке и в спортивных штанах — таким Васька его редко видел. И теперь, затаившись в темноте, уткнувшись носом в обувную коробку, Васька вдруг подумал, что отец совсем не такой, каким всегда казался. Не строгий, важный и неприступный священник, а добрый, жалкий папка, пропахший яблоками и лампадным маслом, который из любви к противному Ваське рано утром поехал в город и мог оттуда уже никогда не вернуться. Никогда.

— Ни-ко-гда, — еле слышно повторил Васька и заревел в голос. Так, что все, кто был в доме, оглянулись на его комнату. Но никто не встал с места и не пошёл его утешать. А Васька и не напрашивался на утешение. Он рыдал в одиночестве для себя, о себе, непутёвом, об отце, от жалости к которому словно кроватью придавило, так тяжело и душно вдруг стало.

Ваську и не думали упрекать. С каждым может случиться — упасть, сломать ногу. Но конверт с деньгами так никто и не убрал со стола. Он лежал на краешке и когда обедали, и когда ужинали. Васька ел неохотно и всё поглядывал на злополучный конверт.

Можно было взять эти деньги и пойти купить велосипед. Но Ваське не хотелось уже кататься. Слабость и сонливость навалились: он даже не пошёл гулять. Всё молчал и хмурился. Сделал уроки и очень рано лёг спать. Он и встал раньше всех. Достал коробку из-под кровати. На свету она оказалась вовсе не таинственной, а пыльной, с крышкой потёртой и потемневшей от частых прикосновений руками.

Васька взял ключ от храма, висевший под иконами в большой комнате, и вышел на улицу. Солнце всходило, и яблоки стали рассветного розового цвета, нежного, дымчатого. Васька поёжился и припустился бегом к храму.

Внутри было тихо и пусто, всё расцветило розовым и чуть желтоватым, слегка пыльным, словно туман проник сквозь высокие окна.

Васька приблизился к иконостасу, к золотистым деревянным воротцам, ведущим в алтарь. Под иконой Иисуса была выпуклая планка, на которую Васька и пристроил икону Николая Чудотворца. Отёр его лик, долгое время бывший в темноте и заточении. Васькина икона оказалась самой яркой среди всех других.

Опустившись на колени, Васька терпел боль. Каменный пол был слишком жёстким.

— Миленький, пусть папа поправится. Не надо велосипеда. Ну его вовсе. Пусть быстрее поправится и не сердится на меня.

Сзади подошёл немного сонный и немного удивлённый Илья. Он смотрел на огненно-рыжую макушку брата, стоявшего на коленях перед алтарём, и не сразу заметил маленькую иконку. Она прибавилась к иконостасу маленьким листиком с дерева, оторванным бурей и снова чудом вернувшимся обратно и приросшим к родной ветке.

Илья приблизился, встал на колени рядом, положил руку на плечо брата.

— Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли…

Васька шевелил губами, произнося молитву вместе с братом, глядя на свою крошечную иконку, такую яркую и значительную на фоне большого и красочного иконостаса.

Помолившись и покаявшись, Васька, вместо того чтобы пойти в школу, прихватил деньги со стола и уехал в город за велосипедом.

Вернувшись, он сошёл с платформы и на мгновение замешкался. Оглянулся на ступеньки, где отец вчера сломал ногу, и вздохнул.

«Нога через месяц заживёт, — подумал он, поглаживая блестящий руль и красное кожаное седло. — Деньги могли и на хозяйские нужды пустить, а теперь всё. Велосипед-то уже у меня».

Поселились мышки в сыре,
В многодырочной квартире.
Дырка – спальня, 
Дырка – холл,
В коридоре вкусный пол.

Всё прекрасно! 
Только стены
Исчезают постепенно...
Что ж, не будет этих дыр -
Переедем в новый сыр!

я нашел сегодня клад -
папа спрятал шоколад
в кухонном столе.
я половинке был бы рад,
я целой плитке был бы рад,
А ПЛИТОК БЫЛО ДВЕ!

я так был рад,
что влез на стол.
а раньше так не мог. 
я думаю, что шоколад
придумал умный бог. 

я ел, я чавкал,
я пищал,
и, стоя на столе,
я сам себе пообещал,
что съем их сразу две. 

и съел!

О сыре
Знают все на свете,
Сыр любят
Взрослые и дети,
И у лисиц, и у ворон
Давно
В большом почете он.

А если
Говорить про дырки,
Пусть
Будет каждому ясней,
Что это –
Явные придирки:
Сыр с дырками
Еще вкусней.

И можно 
Через дырки в сыре
Узнать,
Что новенького в мире.

Вот опять весна. Опять ласточки к нам в деревню прилетели. Расселись на проводах, сидят, чего-то щебечут… И пичуги-то маленькие, и смотреть-то не на что, а вот — сидят. И видишь — всё в мире правильно и хорошо сделано! И — воон, как они полетели! Высоко…

Вот, братцы, слушайте сказочку. Ласточки мне её на крылышках принесли.

Жила-была на свете одна добрая женщина. Вдовая она была и бедная, трудно ей было одной, без мужика, детишек растить.

И зашивала она как-то носки своим детишкам на крылечке. Зашивала да на ласточек поглядывала — как они из своих гнёздышек под застрехой порхают: туда — сюда, туда — сюда… И вот глядит она: из одного гнёздышка птенчик — на землю пал.

Упал, пищит жалобно.

Взяла его Алевтина, глядит — ножка у птахи не в том месте согнута, сломалась ножка! А у ней как раз нитки под рукой: подняла вдова щепочку с земли, к сломанной ножке приставила да нитками и прикрутила. Хорошо получилось, надёжно.

Алевтина птенчика обратно в гнёздышко пихнула — живи давай! — а сама опять за дырявые носки принялась.

Скоро лето кончилось, ласточки к югу подались. Отплакала, отгоревала длинными дождями осень. Зима снежная, зима лютая накатила, думала уж нас тут всех извести морозами да метелями. Ан нет! По солнечным тёплым лучам скатилась на землю весна, выбила в снегу первые прогалины, сосулек по крышам понавесила, пустила ручейки и ласточек позвала. Зиме — каюк.

Вон ласточки — опять над деревней кружатся…

Одна пичуга прямо ко крыльцу к алевтининому подлетела. Вдова как обычно сидела там, что-то детишкам подшивала. Ахнула женщина: ей ласточка прямо на подол тыквеное семячко кинула, прощебетала ей что-то радостное под ухом и улетела. Видать, это тот самый птенчик и был, которому она ножку в прошлом году перевязывала!

Алевтина давай семячко закапывать. Закопала его на самом солнечном месте и деткам своим велела его хорошенько поливать. А тем и самим интересно: что из этого семечка будет? Всё лето ребятишки за этой тыквой ухаживали, а осенью, когда она здоровенная вымахала, Алевтина её разрезала, и посыпались из тыквы золотые денежки!

С той поры уж ни вдова, ни детишки её нужды не знали.

Ну, в деревне от людей не утаишься. Уж на следующий день бабы у колодца только об ейной удаче и говорили, а соседка алевтинина к ней в гости напросилась и пристала к Алевтине чуть что не с ножом к горлу: расскажи да расскажи, откудова у тебя деньжонки завелись? Тут ей Алевтина всё как есть и рассказала про ласточек.

Забрало соседку алевтинину аж до трясучки! Еле-еле она до весны дотерпела. А как у ласточек в гнёздах птенчики запищали, к ласточкиному гнезду по лестнице взлезла — Цыпа-цыпа-цыпа! — дёрг одного птенчика за голову из гнезда, ногу ему по-быстрому переломила, потом спичку к ножке приставила, специальным пластырем замотала и сверху — бантик из золотой тесёмочки  (вроде как — от большой и чистой любови!) Потом птенчика аккуратненько так в гнёздышко положила и — в избу. Денежек дожидаться.

Насилу жадная баба зиму пережила. Только-только пригревать стало — она уж каждый день на крыльце, как солдат в карауле: в тулупе и в валенках — всё на небе чего-то высматривает!

Дождалась она. Прилетела к ней её ласточка. Кинула семечко ей под ноги…

Целое лето эта жадоба над своей тыквой тряслась. Поливала, ночей не спала — всё боялась, что свои, деревенские утащат. И тыква у ней и взаправду здоровая выросла. В три раза больше, чем алевтинина.

Вот она разрезала её осенью, а там — большущие такие — тараканы!

(Двухтыщные годы, Тридевятое Царство, писано Иваном Татневым)

Коала, благородный, но ленивый зверь по кличке «Даяэто», ненавидел, когда ему в мягкие бока тыкались сухие прошлогодние ветки. В его дупле таких веток было полно. Но собрать он их не мог, так как не по душе ему это было. Коала предпочитал висеть на хвосте вниз головой и жевать листья.

И однажды ночью ему приснилось, что кто-то выбросил наконец старые сухие ветки. Вот кто-то нагибается за ветками… Собирает целую охапку и выносит на улицу!

Хороший сон!

Утром коала вылез из дупла и, как обычно, повис вниз головой на дереве, крепко держась хвостом за ветку. Он часто висел так часами, любуясь перевернутым кверх тормашками лесом.

Мимо пролетала сорока по позвищу «Азнаетеливы». Она любила рассказывать лесные новости разным животным. Сорока приземлилась на ветку рядом с коалой и завела беседу.

— Предаетесь праздности, сосед? А знаете ли вы, что в лесу уродились чрезвычайно богатые заросли ивняка? — сказала сорока и немного подождала. Коала молчал. Ивняк его не интересовал. Беседа не ладилась. Тогда сорока поделилась самой захватывающей новостью: — В лес прибыл кенгуру! — Коала всё молчал. — А малина и ежевика в этом году всем надоела хуже горькой редьки, — сказала уныло сорока, совсем отчаявшись.

— Малина надоела? — вдруг возмутился коала, скатал хвост в колечко и сел на ветку рядом с сорокой. — Да что ты такое говоришь! Да малина не может надоесть! Малину надо доесть! Где малина?

Сорока обрадовалась, что ей удалось завладеть вниманием коалы.

— На поляне у трёх елок! Да не торопись ты так. Её очень много, всем хватит!

Но коала уже быстро слезал с дерева, чтобы спешить к малине. Он любил малину больше всего на свете.

Он бежал быстро и уверенно. Вдруг путь ему перерезал барсук.

— Ты куда намылился? — подозрительно спросил он. — Жуков где-то дают?

— Да я это, за малиной я! — нетерпеливо ответил коала.

— А, это от простуды хорошо. Собери мне маленький туесок, будь другом! — с этим словами барсук вынес коале небольшую берестяную корзинку.

Коала кивнул, схватил туесок и побежал дальше.

Когда он одолел почти половину пути, его окликнул заяц по имени «Ячегоговорю». Он сказал:

— Я чего говорю, ты куда так скачешь, коала? Заходи корешков поесть!

— Да я это, к малине опаздываю! — на ходу ответил коала, не сбавляя темпа.

— А мне набери полбанки! Мне надо для зайчат! — и заяц всунул в лапу коалы жестяную банку с ручкой из проволоки.

— Ну хорошо! — сказал коала и побежал дальше.

Когда он был почти у цели, черепаха крикнула коале:

— Стой кто идёт! Это ты или не ты?

— Я! — ответил коала.

— Ты куда, за грибами, особенно лисичками? — с надеждой спросила черепаха.

— Да я это, за малиной!

— А мне можешь захватить пару ягод? Мне для души! — и черепаха протянула коале фунтик из лопуха. Коала схватил его и помчался дальше.

Скоро он был на месте.

Вокруг расстилались кусты малинника, колючие и прекрасные. Коала пробрался в самую глубину и решил набрать сначала малины для друзей. Он набрал туесок, набрал банку, набрал фунтик, а когда поднял голову — увидел, что малинник пуст! Коала опустошил его.

И есть ему теперь нечего!

Он грустно поплёлся назад, по пути раздавая тару. А когда он пришёл домой, то выбросил колючие сухие ветки из дупла и даже сам не заметил — вот как устал коала!

Перед сном он висел на ветке у своего дупла и думал о том, что дружба — это ещё не всё.

Тут сорока снова пролетала мимо его дупла.

— Сюрприз! А знаете ли вы, что такое манго? Подарок от кенгуру! Объявление дружбы жителям леса! — крикнула она и сбросила в лапы коалы большой сочный плод.

Манго оказалось сочным, оранжевым, и гораздо вкуснее малины! Ничего вкуснее коала не едал.

— Значит, малина – это ещё не всё! – прикинул он.

Потом он заснул. И никакие ветки больше не кололи его бока.

* * *

Губернатору острова Пасхи 
Подарили две баночки с краской,
И отныне весь остров
Разрисован в полоску
Губернатором острова Пасхи.

* * *

Открывая консервную банку,
Шпроты бились решительней танка,
Чтоб попасть на свободу,
И на чистую воду
Повести свою гордую банку.

* * *

На ступеньках шестого троллейбуса
Наблюдалось подобие ребуса:
Локоть, пятка, рука,
Шея, три кулака – 
Кто стоял на ступеньках троллейбуса?

Помогать — это вообще отдельная тема. И заставить, исходя из опыта, невозможно. Приходится заставляться самому, для этого прибегая к некоторым уловкам.

Например, мы с Сашкой придумали такую игру — соревнование: за каждую «помощь» ставить плюсики, а затем, смотря от количества, выводить оценки. Как в школе. Только неделя у нас являлась четвертью, а месяц – годом. Так бы и по-настоящему в школе было!

Однажды я наубиралась на пять с двумя плюсами. Хотя обычная моя оценка в «домашней школе» — три с минусом. В тот знаменательный день я три раза вынесла мусорное ведро; помогла доесть клубнику; 2 раза подмела на кухне; 3 раза помыла посуду (ложка – это уже посуда: укусите меня, если нет!); дождалась с работы родителей и помогла им влиться в «семейную обстановку», прыгая и скача вокруг. Ещё я погладила пять платочков. Я поставила условие: за каждые пять поглаженных вещей – плюсик.

Уставшая, но довольная, я поднялась к Сашке. Она вышла на порог и сказала, что у неё пока «двойка». И ей нужно до тройки ещё помыть: братьев, посуду и пол. Ну — просто у Сашки «школа» с более глубоким курсом изучения мытья. Не хотела бы я учиться в её школе.

Вечером я задержался на кухне. Пил чай и о чём-то задумался. А
когда мысли кончились, смотрю – нет никого. Все спать пошли. Значит, и мне
пора.

В этот момент где-то стукнуло.

Особого внимания на стук я не обратил. В доме полно народа, всегда
что-нибудь где-нибудь стукает. Включил воду и стал чистить зубы.

От следующего стука я даже подпрыгнул. Звук шёл со стороны входной
двери. Кто-то в неё упорно и ритмично колотился.

В гости мы никого не ждали.

– Кто там? – спросил я.

Вместо ответа раздался новый удар. Такой сильный, что дверь
зашаталась.

Тогда я надел тапочки, вышел в прихожую и поглядел в дверной
глазок. Но почему-то никого там не увидел.

Конечно, это еще ничего не значило. Стучавший мог спрятаться за
углом или укрыться в траве. Собравшись с духом, я повернул ключ и резко
распахнул дверь.

Снаружи в самом деле никого не было.

Зато внутри, на пороге, сидела здоровенная зелёно-бурая, толстенная
лягушка. Даже не лягушка, а лягушачий слон. Или, в крайнем случае,
корова.

Вечером, пока дом был открыт, она по глупости заскочила внутрь и
теперь пыталась вырваться на свободу.

Оказывается, это не снаружи стучали. Это изнутри шумела лягушка-
колотушка.

Я долго держал дверь открытой, пока колотушка не сообразила, что
препятствия больше нет. Наконец она дёрнулась и вылетела на двор. Посидела
немного неподвижно, моргнула, развернулась и прыгнула обратно. Едва успел
захлопнуть дверь перед её носом. А то бы она всю ночь колотилась.