Синева заливает наш сад.
Шелестят на березах листочки.
Травы сникли. «Тук-тук!» – невпопад
Ставит дятел последние точки.
Дятел-дятел, ты все позабыл:
Только точки, а где запятые?
Вот и ветер осенний завыл,
И дожди полетели косые.
Как же трудно прощаться с теплом
Золотого осеннего сада…
Погоди, не спеши, ты потом
Стукнешь точку – в конце листопада.
– Заяц! Заяц! Заяц! Скорее беги сюда!
– Что случилось? – спросил Заяц.
– Ты только погляди! – Белка сидела высоко на сосне и куда-то показывала, вытянув лапу.
Заяц подпрыгнул:
– Ничего не вижу.
– Лезь сюда! Погляди, как красиво!
– Ты что, Белка? Я же не умею… по деревьям.
– Я спущу корзинку, – крикнула Белка. – Ты садись, я тебя втяну!
И опустила корзину, с которой ходила по грибы.
– Ты что, Белка? – снова сказал Заяц. – Разве я вмещусь?
– Ты зацепись, зацепись!
Заяц ухватился, как мог, и Белка втянула его на сосну.
Заходило солнце, и было так красиво, что у Зайца перехватило дыхание.
– Весна! Весна! – кричала Белка. – Слышишь, как пахнет?
Заяц принюхался.
– Да ты вот сюда погляди, сюда!
Заяц глядел во все глаза, было очень красиво, но он всё же не мог забыть, что ему надо спускаться.
– А как я спущусь? – спросил Заяц.
– Потом, потом, – щебетала Белка. – Ты – гляди! Солнце сядет!
Заяц дрожащими лапами держался за сучок, глядел на заходящее солнце, понимал, что действительно красиво, но не мог не думать о том, что ему надо будет спускаться.
«И зачем я влез в эту корзину? – думал Заяц. – Ну, выбежал бы на берег – оттуда тоже хорошо видно».
– Гляди! Гляди! – не умолкала Белка.
И Заяц вдруг подумал: ну что я всё дрожу? ну, что я всё – «да как?», «да что?», «да почему?»
«Плюнь! – сказал сам себе Заяц. – Плюнь и гляди! И радуйся! А уж потом подумаем, как спуститься».
И Заяц перестал дрожать.
И встал на ветке, как птица. Большая гордая птица с откинутыми ушами.
И ему вдруг показалось, что весь лес, вся поляна, вся река, которую теперь было хорошо видно, – всё это – принадлежит ему, Зайцу, и не надо ни о чём думать.
– Ну вот, – сказала Белка. – Давно бы так! Смотри, как ты похорошел, Заяц!
Было воскресенье. Петя и папа сидели на скамеечке во дворе. Мимо них пробежал забавный лопоухий щенок.
– Смешной пес, – сказал Петя,
Щенок, как будто услышав Петины слова, вернулся и стал весело вилять хвостом.
– Умная собака! – сказал папа.
– Папа, – заметил Петя, – вот интересно: я сказал «пес», а ты сказал «собака». А какое слово правильное?
– Оба слова правильные. Такие слова называются синонимы.
– Какие – такие?
– Синонимы – слова, которые звучат по-разному, а означают одно и то же. Например, ГРУСТЬ-ПЕЧАЛЬ, КОНЬ-ЛОШАДЬ.
– ДВОЙКА – ПАРА – добавил Петя.
– Правильно, – засмеялся папа, – только мне эти синонимы не очень нравятся.
– Мне тоже, – согласился Петя.
– А бывают еще слова, противоположные по смыслу. Они называются антонимы.
– Например? – спросил Петя.
– Например, ДЕНЬ – НОЧЬ, ПЛАКАТЬ – СМЕЯТЬСЯ, ТОЛСТЫЙ – ТОНКИЙ…
– КОШКА – СОБАКА, – опять добавил Петя,
– Причем тут кошка с собакой? – возразил папа.
– Ну, как же? Ведь они противоположные и дерутся друг с другом!
– Нет, этот пример неудачный. Вот вы с Мишей Мокиенко часто деретесь, но вы же не антонимы!
– Мы с Мишкой не деремся, мы только боремся.
– Знаешь что, – сказал папа, – давай с тобой поиграем в антонимы.
– Давай! А как?
– Вот послушай. Я сейчас буду сочинять маленький рассказ, а ты постарайся мои слова заменять на антонимы, то есть, говорить наоборот.
– Хорошо, давай попробуем. Начинай!
И папа стал сочинять:
– Жил-был маленький мальчуган Толик.
Петя подумал и сказал:
– Жил-был здоровый старикан Толик.
– Почему «здоровый»? – спросил папа. – Я же не сказал, что Толик был больной?
– Здоровый – в смысле громадный.
– Так и говори – громадный. И потом: «старикан» – грубоватое слово.
– Ладно, – согласился Петя, – пусть будет так: «Жил-был громадный старик Толик».
– Он был добрый и никогда не дёргал маленьких девочек за косички.
– Он был злой и всегда дёргал больших бабушек за косички.
– Он был очень аккуратный и мыл руки перед едой.
– Он был жутким неряхой и пачкал руки после еды.
– Сам гладил свои брюки.
– Сам мял чужие брюки.
– Любил животных и старался накормить бездомную собаку.
– Ненавидел животных и старался отобрать пищу у домашней собаки.
– Однажды Толик пошёл в зоопарк.
– Однажды Толик вышел из зоопарка.
– Там он увидел много интересного.
– Там он не увидел ничего интересного.
– Огромных слонов и маленьких белых мышей.
– Крошечных слонов и огромных черных мышей.
– Ловких обезьян и медленных черепах.
– Неуклюжих обезьян и быстрых черепах.
– Толстых бегемотов и зубастых крокодилов.
– Тощих бегемотов и беззубых крокодилов.
– Вечером Толик пришёл домой, разделся и заснул.
– Утром Толик вышел из дома, оделся и проснулся.
– Вот и всё.
– Вот и ничего.
– Нет-нет, – засмеялся папа, – ты меня не понял: я закончил рассказ.
– Да-да, – засмеялся Петя, – ты меня понял: я начал рассказ.
Эта игра так никогда бы и не закончилась, если бы мама не вышла на балкон и не позвала Петю и папу обедать.
Бабушка открыла дверь и сказала:
– Мойте руки!
А мама спросила:
– Не проголодались, мужчины?
– Проголодались, женщины, – ответил Петя.
Скачет ежик, скачет ежик
Без тропинок, без дорожек,
Гривка вьется, сердце бьется –
Может, это конь несется!
Через ветку, через кочку,
По опавшему листочку,
Разбегайтесь, разлетайтесь,
На пути не попадайтесь!
Скачет ежик, скачет ежик,
Скачут сто колючих рожек,
Лапки быстро, глазки остро –
Доскакать ему непросто:
По ложбинке, по пригорку,
Через палку, через норку,
Скачет, скачет, скачет, – стал!
Доскакал.
– У-ух, – отдулся, отдышался.
– Как я несся, как я мчался
Через горы, чрез реки,
Буераки и засеки.
Чуть уж было не погиб.
Здравствуй, здравствуй, вкусный гриб!
В холодильнике кто-то живет.
У него преогромный живот.
Только вчера мандарины там были,
А сегодня в обед
Их нет.
А я их совсем, ну вот столько не ел.
От голода даже живот заболел.
Ну, правда! Ну, может, чуть-чуть… Так и что же!
Я очень надеюсь, что может быть, может,
У этого, кто их там ест сидит –
Тоже живот болит.
Писатель Алексей Дмитриевич Глебов живёт на Арбате. Давно известно – все волшебники живут на Арбате.
Каждое утро волшебный писатель Глебов ходит в булочную, гуляет. И ничего такого волшебного в нём никто не замечает. Обычный прохожий, скромно одетый, тихий. Всё правильно. Волшебнику самому нужно всё замечать. Зачем же ему в глаза другим бросаться?
Он ходит, смотрит, слушает. И вот ведь какие чудеса получаются: видит он то же самое, что и все мы. Но вот возвращается он домой, садится за старенький письменный стол, на расшатанный стул, берёт чистый лист бумаги и… Начинается волшебство. Появляются на листе буквы, буквы складываются в слова, слова в предложения…
Вроде бы рассказы его о совсем обычных делах, о таких же мальчишках и девчонках, которые носятся в каждом дворе. Но потом понимаешь, что рассказы Глебова о Доброте, о Самом Главном. И как он сумел разглядеть, заметить то, что мы не заметили? Потому и сумел, что волшебник.
Но я открою вам тайну: чтобы стать волшебником, Глебову пришлось много работать. Самый крошечный рассказ он переписывает по много раз. И до сих пор переживает за каждое написанное слово.
Когда же к нему приходят гости, он притворяется обычным человеком: угощает чаем и пирожками с курагой.
Волшебник бережно показывал старенькие книги с дарственными надписями от Кассиля, Твардовского и других писателей. Показывал медаль «За оборону Москвы», которой по праву гордится. На фронт он не попал по здоровью, но для победы много трудился. А ещё он награждён почётным знаком Гайдара, которым кроме него награждены всего три писателя.
Вы говорите – не настоящий волшебник? Ещё какой настоящий! Только самые настоящие волшебники оставляют после себя людям свои главные сокровища. У волшебника Глебова – это написанные им книги.
Его рассказы и повести часто грустные, задумчивые. Но не только же о смешном писать. Жизнь – она разная. Не случайно он сам сказал:
«Если глаза ни разу не плакали – это невидящие глаза».
Родька Муравьев – мальчишка лет двенадцати, набрав в ближнем лесу корзинку грибов, направляется домой. За грибами он бегает часто и когда приносит, бабушка вкусно жарит их.
Пройдя лес, Родька выходит к заросшему камышом и осокой болоту, останавливается… Над головой проносится чибис и кричит тревожно, совсем по человечьи: «Чьи – вы? Чьи – вы? Чьи – вы?» «Муравьевы мы…» – мысленно отвечает Родька. Птица то взмывает вверх, то опускается и пролетает почти рядом с Родькой. Он делает несколько шагов вперед, и чибис кричит еще тревожней. Нагнувшись к небольшой кочке и пошарив в траве, Родька видит гнездо, а в нем четыре яичка.
Минуту-две Родька раздумывает, потом смыкает раздвинутую траву, выпрямляется и отходит в сторону. Чибис взмывает в небо и кричит уже не так тревожно: «Чьи – вы? Чьи – вы?» «Любопытный больно…» – думает Родька.
Обойдя болото, он выходит на заросшую муравой тропинку. Тропинка щекочет и холодит босые Родькины ноги, идти по ней легко и приятно. Родька знает, что тропинка эта приведет прямо к дому, а если идти по ней в другую сторону, то попадешь в соседнее село Козлово, куда они прошлым летом с бабушкой ходили в сельсовет выправлять ей пенсию.
Родька приносит грибы, отдает бабушке и бежит на речку. На реке ещё не жарко. Отражённое солнце спокойно покачивается на гладкой воде, словно дожидается того часа, когда озорная и крикливая детвора расплескает его на мелкие брызги. Родька подсаживается к сидящим на берегу ребятам.
– Когда я в Москве был, у сестры гостил, – рассказывает Коньков Женька, бойкий хвастливый парнишка, – то Москва-реку два раза переплывал, туда и обратно.
– А широка река-то? – спрашивает один из мальчишек.
– С километр будет, – отвечает Женька и, немного подумав, добавляет: – Даже два.
– Врёшь, – вступает Родька, – четыре километра ни вжисть тебе не проплыть.
– Поспорим, – вспыхивает Женька. – На десять щелчков.
– Давай… А как докажешь?
– Очень просто, – отвечает Женька. – Двадцать раз переплыву нашу речку, туда и обратно.
Все ребята знают, что спорить с Женькой, особенно на щелчки, опасно. Щелчки у него хлёсткие, и бьёт их больно, метит всегда в одно и то же место.
Но Родька не сдаётся.
– Не двадцать раз переплывешь, а сто тридцать, а вернее сто тридцать три раза.
– Это почему? – удивляется Женька.
– Арифметику знать надо: ширина нашей речки не больше тридцати метров, все знают, а ты споришь на четыре километра… Ну-ка, посчитай…
Женька считает в уме, сколько раз ему надо переплыть и, не сосчитав, отступает:
– Арифметикой в школе заниматься будем, – говорит он, – а сейчас айда скупнемся, без всяких споров.
Он раздевается и бросается в воду, подняв столб брызг. За ним прыгают ребята. И купальня оживает: слышатся фырканье, смех, крики. И будто включаясь в это веселье, низко полосуют густой воздух стрижи. Искупавшись, мальчики ложатся загорать на косогоре.
– А я чибисиное гнездо знаю, – говорит Родька. – Яички в нем бурые такие, с темными пятнышками.
– Вот и загнул. Никаких пятнышек нет, – возражает Женька.
– Нет есть, сам видел.
– Спорим на десять щелчков, что нет.
– Да ну тебя, – отмахивается Родька, ему не хочется спорить, он знает, что, покажи он гнездо Женьке, тот чего доброго и разорит его. За ним случалось и такое.
– Струсил, – ехидничает Женька. – Не знаешь никакого гнезда, вот и струсил.
Они долго спорят, припирая друг друга, распаляются, бьют по рукам и вместе с ребятами гурьбой направляются к болоту.
Пройдя полдороги, Родька останавливается, он думает, что зря он поспорил и согласился показать гнездо Женьке, да и ребят много – разорить могут… Он, конечно, может доказать Женьке свою правоту и проучить его… Но тогда…
– Чего стоишь, – злорадно спрашивает Женька. Щелчков боишься, струсил?
Родька идет дальше, он приводит ребят на болото и, увидев то место, где утром нашел гнездо, снова останавливается. И подумав немного, вдруг неожиданно для всех решает:
– Бей, – подойдя вплотную к Женьке, говорит он. – Где гнездо – не знаю. Забыл.
И когда Женька с упоением набивает на его лбу изрядную шишку, он облегченно вздыхает.
Ребята всей гурьбой поворачивают обратно в деревню. А над болотом в синеве кричит чибис: «Чьи – вы? Чьи – вы?»
(из стихов талантливого двоечника)
Вот не моют руков мухи И болят у мухов брюхи, Потому что к ним в утробы Забираются микробы. Ведь микроба тоже, детка, Руки с мылой моет редко!
Вышел Петрухин во двор,
Выбить персидский ковёр.
Веник покрепче он сжал…
Вскрикнул ковёр
И сбежал.
СТЫД ВАМ, ПЕТРУХИН,
И СРАМ!
Ласковей надо к коврам.
Танцевать я не умею
И стихов я не пишу,
Самолетики не клею,
За футболом не слежу.
Не умею петь я басом
И из глины не леплю,
НО ЗАТО
– ОДИН ИЗ КЛАССА —
Я
УШАМИ
ШЕВЕЛЮ!!!
По ступенькам: стук, да стук,
шел по лестнице Паук.
Цокали подковки
на его обновке.
Он себе на рынке
Приобрел ботинки.
– Васька! Глупый! У тебя
нет ума ни капли!
Ты зачем пять раз подряд
Наступил на грабли?!
Отвечает Васька:
– Чтоб
не чесался больше лоб.
Я – отважный самурай:
я проник тайком в сарай
с Вовкой Мухиным на пару.
Мы бы дали курам жару!
Но в засаде был петух…
Еле вырвались мы.
Ух!…
В конце курсов везунчикам, честно выполнившим все домашние задания, выдаются дипломы профессиональных счастливчиков с пожизненной гарантией!
Василий Петрович (или попросту Вася, наш старый знакомый, друг Коли, Ксюши и Любочки) в поте лица протрудился весь урок математики и добрую половину урока литературы, после чего его «Список того, чего я хочу от жизни», основательно исчерканный и исправленный, выглядел так:
«Я хачу: 1. Иметь волшебную палочку. 2. Быть президентом и круглый год одыхать на море. 3. Уроки не учить – и получать все пятерки 4. Скоросной велосипед или лучше «Харли Девидсон» в натуральную величину и чтобы на Земле был мир. 5. Быть сильнее Коли. 6. Быть умнее Сидоровой. 7. Чтобы меня не заставляли говорить по английски. 8. Чтобы всегда была хорошая погода и никогда не шёл дождь. 9. Мороженное (кило два-три) 10. Чтобы вещи не разбрасывались сами собой по квартире…»
Васин список состоял из ста четырех пунктов, после чего вынужденно заканчивался, поскольку на двойном листке, вырванном из тетради, места не оставалось. Под пятьдесят первым номером в списке значилось «Помочь Карине, чтобы она была счастливая», на шестьдесят девятом – «Чтобы комары не кусались», а на последнем, сто четвертом, «И чтобы вообще все было хорош…». Слово «хорошо» Вася не дописал не потому, что не хватило места, а потому, что в этот момент к его парте подошла Елена Николаевна и отвлекла будущего счастливца от столь важного занятия.
Вася прискакал в редакцию с недописанным списком, двойкой по литературе и улыбкой от уха до уха.
– Всё! – заорал Вася, плюхаясь в своё любимое кресло около стола, за которым мы обычно поглощали невкусные тортики. – Я выполнил все задания. Теперь вы должны выдать мне диплом везучести, и я буду делать что хочу и быть счастливым. Ура!
Мы молча переглянулись, главный редактор поперхнулся очередным куском тортика, а усатый охранник, мирно дремавший в кресле, на которое плюхнулся Вася, подскочил под потолок с душераздирающим «мяу!». Пока редактор откашливался, Вася вывалил на стол еще кучу бумажек.
– Вот! – гордо сказал он. – Это домашние задания. Все до единого. Дневник везения. Обратите внимание: чёрные полоски пустые. Целое сочинение из десяти строк на тему «Я – счастливый потому, что …». Письма Карине – между прочим, несколько вариантов. И список того, чего я хочу. Вопросы и предложения будут?
– Будут, – сказали мы, любуясь жирной точкой в конце Васиного сочинения. – Особенно предложения.
– Какие? – удивился Вася.
– А такие. Во-первых, вписать в черную полосу двойку по литературе, потому, что это всё-таки двойка. Во-вторых, переделать список, потому, что в нём куча ошибок. А в-третьих, нельзя делать только то, что хочешь, и быть при этом счастливым.
– Разве у меня много ошибок?
– В каждой строчке. Некоторые твои желания нереальные, некоторые несовместимы с другими, а некоторые, если разобраться, и вовсе не являются твоими настоящими желаниями. И если они сбудутся, ты будешь совсем несчастлив.
– Ну, допустим. Допустим, слово «хачу» пишется через букву о, – надулся Вася. – Но почему я не могу делать только то, что хочу и быть при этом счастливым? Почему?
– Закон природы! – пожал плечами Главный.
И он поведал нам об одной девочке, которая… Нет уж, пусть он вам лучше сам расскажет!
Давным-давно, может год назад, а может и ещё раньше, жила на нашей планете одна девочка. Звали её не то Анна, не то Мария, а лет ей было семь-восемь, не больше. Анна-Мария ходила в школу, занималась музыкой и обожала Дэвида Копперфильда. Она умела показывать некоторые фокусы и жонглировать одним мячиком, мечтала работать в цирке, когда вырастет, а пока везде старалась получать одни пятерки. Старалась она, старалась, и вот в один прекрасный день ей так надоело стараться, что Анна-Мария решительно захлопнула учебник математики, забросила ноты под пианино и сказала:
– Всё. Я больше не могу!
– Что ты больше не можешь, Анна-Мария? – ласково спросила её волшебница, которая как раз проходила мимо.
– Ах! – воскликнула Анна-Мария. – Я больше совсем ничего не могу! Я не могу решать примеры, играть гаммы и писать диктанты! А сквозь стены у меня проходить вообще не получается!
Из её глаз брызнуло что-то мокрое и солёное.
– Наверное, ты просто устала, – сказала волшебница, – поэтому у тебя ничего не получается и ничего не хочется.
– Нет, хочется! – заупрямилась Анна-Мария. – Мне хочется получать пятерки по всем предметам и вообще быть лучше всех! Ах, если бы я только могла делать всё, что хочу! Волшебница, помоги мне, пожалуйста!
Ручьи, текущие из глаз Анны-Марии стали ещё обильнее, мокрее и солонее.
– Ну хорошо, – ответила волшебница, доставая волшебный пульт управления. – Сейчас я нажму на эту кнопочку, и с этого момента ты сможешь делать всё, что захочешь. И всё у тебя будет сразу получаться, без забот и хлопот.
– Правда? Вот здорово!
Анна-Мария сразу вытерла слёзы, запрыгала и захлопала в ладоши.
– Но учти, – озабоченно сказала волшебница, – ты сможешь делать только то, что захочешь. А то, что ты не захочешь делать, не сможешь сделать совсем. Никогда и ни за что. Сколько бы ты ни старалась, у тебя ничего не получится. Тебя это устраивает?! Подумай как следует, ты согласна?
– Тут и думать нечего! Я согласна!
Волшебница молча нажала на кнопочку, повернулась и исчезла. «Мне это приснилось», – подумала с горечью Анна-Мария и опять села за математику. «А может, и не приснилось… Вот бы здорово, если бы не приснилось! Попробую… Что же я хочу уметь делать? Ну, конечно же, я хочу уметь решать задачки лучше всех в классе, нет лучше всех в школе!» Анна-Мария открыла глаза и заглянула в учебник. Задачки показались ей такими легкими, что непонятно, как это ей раньше приходилось с ними так долго возиться. В одну минуту Анна-Мария приготовила все уроки и решила попробовать сделать ещё что-нибудь. Она подошла к пианино и открыла крышку. «Как бы я хотела играть так, как моя учительница, и даже ещё лучше!» – подумала Анна-Мария, перелистывая ноты. Ноты показались ей знакомыми, хотя альбом был совсем новым. Анна-Мария сыграла наугад одну пьесу, потом другую… Мелодии журчали и переливались, пальцы девочки порхали над клавишами как будто сами по себе. «Вот все удивятся!» – подумала Анна-Мария и закрыла пианино. Музицировать ей больше не хотелось. Теперь она решила поиграть в цирк. Анна-Мария откопала в ящике с игрушками мячики и представила себя великой фокусницей. Она так хотела придумать своё собственное шоу! Она очень-очень этого хотела! И – о чудо! – сначала мячики по желанию хозяйки стали исчезать и появляться в разных углах комнаты, потом начали зависать под потолком, менять цвета и размеры, летать по кругу и даже светиться изнутри. Это было потрясающе! Выскочке Дэвиду наверняка такое и не снилось! Анна-Мария завизжала от восторга, победно посмотрела на себя в зеркало и побежала к маме.
– Мама! Ты знаешь, кем я буду? – закричала она. – Я буду настоящей фокусницей! Честное слово! И даже не то, что буду, а я уже могу тебе та-а-кое показать, прямо сейчас… Ты не веришь? Хочешь, я пройду сквозь эту стену? Или залезу в ящик и распилюсь? Я буду самой лучшей потому, что я так хочу!
– Конечно! – сказала мама, – Если ты хочешь стать самой лучшей, то обязательно ею станешь! Я в этом совершенно уверена! Но только давай отложим это хотя бы до вечера, ладно? Сейчас у нас с тобой есть дела поважнее.
– Какие дела?
– Мы должны пойти к зубному врачу.
Анна-Мария нахмурилась и потрогала языком зуб. Зуб действительно побаливал. Но идти в поликлинику не хотелось.
– Это будет совсем не больно, – сказала мама. – Я тебе обещаю! Не бойся!
– Я не боюсь!
– Ты у меня просто молодец! Иди одевайся, и пойдём.
Анна-Мария вздохнула и собралась было пойти одеваться, но вдруг почувствовала, что не может сдвинуться с места. Ноги как будто приросли к полу. Анна-Мария сразу поняла, что с ней произошло.
– Мамочка, – сказала она, – я не могу пойти к врачу, потому что я не хочу туда идти. Понимаешь, одна волшебница…
– Что? – удивилась мама, – Какая ещё волшебница?! Мало ли чего ты ещё не хочешь! Если твой зуб не вылечить, он разболится и доставит тебе массу неприятностей!
Как будто в ответ на мамины слова зуб заболел посильнее.
– Но мамочка, я действительно не могу пойти! Я же не хочу!
Анна-Мария стояла на прежнем месте, как приклеенная. Зуб предательски болел, причем всё сильнее и сильнее. Идти в поликлинику было страшно и совсем не хотелось.
– Ну что ж, – сказала мама. – Не хочешь, как хочешь.
И она вышла из комнаты. Анна-Мария опять расплакалась. «Я хочу пойти к врачу», – уговаривала она сама себя. – «Я очень хочу к нему пойти!» Всё было бесполезно. Зуб разболелся не на шутку, и чем сильнее он болел, тем сильнее Анна-Мария боялась, и тем меньше ей хотелось идти к врачу. Тогда Анна-Мария попыталась схитрить: «Я хочу, чтобы у меня не болел зуб!» Увы! Волшебница обещала девочке только то, что она сама сможет делать, что хочет. Но всё остальные, и зуб в том числе, вовсе не были обязаны её слушаться! Ситуация складывалась совершенно безвыходная. Неизвестно, чем бы это всё окончилось, но как раз в этот момент мимо опять проходила волшебница…
– Волшебница! – радостно воскликнула Анна-Мария. – Как это здорово, что ты вернулась! Видишь ли, у меня так болит зуб, что просто ужас! Мне надо пойти к врачу, а я не хочу. А поскольку не хочу, то и шага не могу сделать. Не можешь ли устроить так, чтобы я могла делать и то, что хочу, и то, что надо, сразу и без хлопот?
– Нет! – развела руками волшебница. – Этого я не могу! Честное волшебное!
– Какая же ты после этого волшебница! – разочарованно вздохнула Анна-Мария, держась за больной зуб.
– Какая-какая… обыкновенная волшебница. А для таких дел, как ты просишь, нужна необыкновенная волшебница. Я могу сделать только половину того, что ты просишь. Ты сможешь делать и то, что хочешь, и то, что надо. Вот только не сразу и с хлопотами. Подумай как следует! Ты согласна?
Зуб болел, выбирать не приходилось, и не спорить же с волшебницей, пусть даже самой что ни на есть обыкновенной… Анна-Мария энергично кивнула, волшебница нажала нужную кнопочку…
…Анна-Мария вылечила больной зуб, научилась решать задачи и очень неплохо играет на пианино. Что касается фокусов, я вам ничегошеньки рассказывать не буду. Включите телевизор, когда будут показывать цирк, сами всё увидите. Чудеса, да и только!
Когда умеешь делать и то, что надо, и то, что хочется, чудеса начинают происходить сами собой, пусть даже не сразу. И никакие волшебницы для этого не нужны. Без волшебниц даже интереснее…
Главный редактор замолчал. Секретарша Машенька, которая по субботам с удовольствием подрабатывала волшебницей в детском театре, тяжело вздохнула. Вася принялся чесать в затылке, а мы быстренько написали для вас, дорогие наши читатели, новое
1. Найди ошибки в Васином списке желаний. Все ли Васины желания могут осуществиться? Что произойдёт, если некоторые из них вдруг осуществятся? Какие изменения стоит внести Васе в список?
Проверь, нет ли похожих ошибок в твоём списке. Стоит ли на первом месте самое главное? Можешь ли ты сделать что-нибудь для того, чтобы твои желания сбылись?
2. Как ты думаешь (это очень сложный вопрос, и даже мама с папой могут на него не ответить), почему люди, у которых все желания исполняются сразу и по полной программе, по-настоящему счастливым не бывают?
(Бесконечная песенка)
На огромном дереве,
дереве,
дереве
Сидел огромный тетерев,
тетерев,
тетерев.
А на носу у тетерева,
тетерева,
тетерева
Росло большое дерево,
дерево,
дерево.
А на этом дереве,
дереве,
дереве
Сидел огромный тетерев,
тетерев,
тетерев…
А на носу у тетерева,
тетерева,
тетерева
Росло большое дерево,
дерево,
дерево.
И на этом дереве,
дереве,
дереве
Сидел огромный тетерев,
тетерев,
тетерев,
А на носу…
Поздним вечером два воробья опустились на плоскую зелёную крышу.
– В этом самом доме, как раз под нами, проживает одна особа, – доверительно сообщил приятелю бывалый воробей. – Ты понимаешь, о ком я говорю! Это злая рыжая кошка!
– Тогда давай погромче топать, разгуливать взад-вперёд по крыше! – предложил его отважный собрат. – Не дадим кошке уснуть всю ночь! Пусть и не мечтает теперь о покое!
– А если людей перебудим? – осторожно поинтересовался пожилой воробей. – И собак!
– Людей?… – задумался герой. – Вот так рыжая кошка! Она уже и людей, и собак себе завела…
Дряхлый пожилой заяц повстречал на поляне такого же, как он сам, старика волка.
– Здравствуй, бродяга! – храбро приветствовал заяц волка. – Я ведь теперь никого не боюсь! Кому я такой нужен, развалина! Мясо жёсткое, невкусное… А запах. Фу-у, могу себе представить!..
Волк нежно обнял отважного зайца, крепко прижал его к себе и со вздохом отвечал:
– А у меня, браток, одни неприятности… Молоденького и аппетитного зайчика мне уже не догнать!
Ехидна (была или нет?)
Если была, то –
У Идолища Поганого
Нет в жизни самого главного,
Нужного каждому, основного.
Зато сколько хочешь всего остального:
Парк, в нем зверей удивительных много,
Замок, красивая к замку дорога,
Вдоволь пирожных, варенья, конфет,
Только любви, к сожалению, нет.
Есть у него изумруды, алмазы,
Чаши, ларцы, драгоценные вазы,
Есть разрешение на колдовство…
Что же никто не полюбит его?
В общем, от жизни ему достаётся.
Идолище никогда не смеётся
И, не имея покоя и радости,
От огорчения делает гадости.
В одном маленьком городке время от времени появлялся чёрный автобус без водителя. Все матери в этом городке предупреждали своих детей, чтобы они не садились в этот чёрный автобус. Но некоторые дети всё-таки садились. Им хотелось покататься. Больше их никто никогда не видел! Ещё в автобус заходили приезжие, потому что ничего не знали. И они тоже бесследно исчезали… Милиционеры много раз преследовали чёрный автобус, но он каждый раз ускользал в неизвестном направлении, развивая фантастическую скорость. И тогда начальник отделения, майор Сидоров, понял, что есть только один способ разобраться в этом деле. Когда автобус в следующий раз появился в городе, майор уже ждал его на остановке.
Он вошёл и сел на первое сидение. Двери закрылись, и автобус тронулся с места. Шофёра, как обычно, не было. Но автобус ехал всё быстрее и быстрее… Майор взглянул на часы и чуть не умер от ужаса. Стрелки часов крутились с огромной скоростью – и не вперёд, а назад!!!
Майор снял фуражку и потрогал лысину. Лысины не было. На макушке выросли волосы. За несколько минут майор помолодел лет на десять… Вскоре у него перестала болеть поясница, потом пропали усы, и он почувствовал себя юношей, потом подростком, потом он стал дошкольником и выскользнул из кителя и штанов. Тут он понял, что пора действовать. Майор оторвал своей маленькой ручонкой кусочек газеты и написал записку.
Тут же карандаш выпал у него из рук, потому что он уже стал младенцем. Майор успел сунуть записку в рот и в следующее мгновение провалился в полную темноту…
Через некоторое время в роддоме американского города Денвера (штат Колорадо) родился мальчик. Когда акушерка перевернула его вниз головой и похлопала по попе, он закричал, и изо рта у него выпала записка. В ней было написано:
«Я майор Сидоров».
Пожилой плотник Усов в обеденный перерыв решил искупаться. Он подошёл к морю, снял пиджак и брюки, надел резиновую маску. Отплыв от берега метров сто, Усов нырнул и увидел рыбу с огромным носом. Нос был длинный и плоский, а на конце его была ручка.
«А-а-а, – подумал Усов, – это же рыба-пила».
Он хотел подниматься вверх, но тут увидел рыбу-молоток. Рыба-молоток гналась за маленькой твёрдой рыбкой. Вот она догнала её и одним ударом вбила в корягу. И Усов сразу же понял, что это была рыба-гвоздь.
«Ишь ты, – подумал Усов, – тут их целый столярный набор».
Рыба-молоток подплыла к рыбе-пиле. Они посмотрели друг на друга и зевнули.
«Вот, – подумал Усов, – зевают. А у нас там работы невпроворот. Лодку некому делать».
Тут из-за бурого камня выплыли ещё две рыбы. Одна была рыба-рубанок, другая – рыба-сантиметр. В Усове кончился воздух, и он стал быстро грести наверх…
А ночью часа в два Усов вытащил из сарая бревно. Он бросил бревно в воду, привязав к нему камень, а с боку приколол чертеж лодки. Бревно потонуло. И весь следующий день всплывали опилки и стружки. А вечером Усов полез в воду и вытащил новую лодку. Перевернув её вверх дном, он вылил из неё воду. Потом Усов забыл про рыб. А рыбам понравилось работать. Они огляделись и увидели, что всюду на дне стоят дырявые деревянные корабли. И вот опять стали всплывать стружки, а потом ложки, табуретки. Колхозники ловили их сетями и радостно несли к себе домой…
Однажды Усов мылся в бане. Баня брала воду прямо из моря по широкой железной трубе. И вдруг Усов услышал, что по трубе кто-то стучит. Это стучала рыба-молоток. Усов посмотрел в трубу и увидел, что у другого её конца собрались все его знакомые рыбы. Рыба-молоток, рыба-пила, рыба-рубанок и рыба-сантиметр. И еще Усов увидел, что вокруг на всём дне не осталось ничего деревянного.
– Сейчас получите работу, – закричал Усов в трубу, – сделайте триста рам для парников!
И тут же распорядился утопить в воде пятнадцать брёвен. С тех пор работа в воде не замирала. А через месяц Усов надел скафандр и полез в воду меняться опытом. Он провёл у рыб сорок минут, и было слышно, как он хохотал. Потом он закричал, чтобы ему скинули стеклянную банку. Скоро он вышел на берег, неся эту банку в руках. В банке была вода, а в воде плавала рыба-молоток. Усов отнёс ее на площадку, где плотники строили двухэтажный дом. Рыба-молоток сидела в банке тихо. И внимательно следила за работой. Чтобы после, вернувшись из командировки, обо всём рассказать друзьям-рыбам.
Рыбаку, рыбаку
Не лежится на боку,
У окошка не стоится,
Ни о чём не говорится.
Рыбаку, рыбаку
Все б сидеть на бережку,
Щуриться на солнышке,
Хлеб крошить на волнышки,
Да из трубки дымок
Пускать не спеша…
Поглядит на поплавок –
Успокоится душа.
Не волнуют рыбака
Причитанья окунька,
Достижения ума
Толстолобого сома.
Не страшны для совести
Ры-ба-ка
Жизненные повести
Зав-тра-ка.
Мы доскачем на лошадке
до неведомой страны.
И лошадка мостик шаткий
раскачает до луны.
Там под мостиком у речки
спят мокрицы и жуки,
и подводные колечки
завивают ручейки.
Там на солнечной лужайке,
на зеленовой траве
громко скачут немешайки
и стоят на голове.
После утренней зарядки,
после кофея с тортом
немешайки чешут пятки
под малиновым кустом.
Немешайки не мешают
поворотливой реке,
только глупости болтают
на нелепом языке:
«Шуры-муры, пампадуши,
уши вырастут весной,
бей баклуши, сохни суше,
мокни в речке шерстяной!»
(Нестрашные сказки про страшную Буку)
Бука с самого утра начала капризничать.
— Хочу собственного дракончика! Живого дракончика! — ныла она.
Мы ей дракона на большом альбомном листе нарисовали и из пластилина слепили, а Бука опять за своё:
— Живого дракона хочу! Вы что, не понимаете?! Не буду ваше противное молоко пить, если вы мне живого дракона не дадите!
Ноет и ноет. Соседи уже стали приходить, спрашивать: что вы тут животное мучаете!? Мама папе на работу позвонила, просила узнать, где у нас драконы живые бывают. Папа сказал, что обязательно узнает и придёт с работы пораньше. Кое-как папу дождались.
— Ну, кто хотел дракона? — прямо с порога спросил папа.
— Я! — закричала Бука. — Иначе есть ничего не буду и умру с голоду. И вы заплачете, если не дадите мне дракона, — подтвердила Бука.
— Нашей бедной Буке больше и не придётся кушать, — вздохнул папа.
— Почему? — удивились все.
— Потому что как раз по дороге домой, возле памятника Генину с Татищевым я встретил дракона.
— Правда?! — обрадовалась Бука. — Давай мне его скорее!
— Правда, — подтвердил папа. — Только тебе нужно самой к нему идти. Он как раз сидит и ревёт: «Хочу Буку! Приведите мне немедленно живую Буку!»
— Зачем ему Бука? — поинтересовалась мама, которая бы ни за что на свете не стала просить себе Буку. Даже если бы ей за это пообещали колечко с бриллиантом.
— Кушать хочет, — объяснил папа. — А ест он всё, что едят Буки и ещё самих Бук. Вот сегодня у него как раз капризное настроение. Он стоит и ревёт, что очень-очень хочет Буку, потому что все эти паровые котлетки ему надоели!
— Жаль, — вздохнула мама. Правда не очень грустно, но вздохнула. — Что ж, Бука, собирайся, мы исполняем твоё желание и отпускаем тебя к дракону. Смотри, веди себя хорошо. Не груби и не капризничай, если ты ему покажешься недостаточно вкусной. Прощай, Бука.
Но Бука уже что-то не очень хотела дракона. Тем более живого. Тем более, такого капризного.
— Сегодня уже поздно, — сказал Бука. — Мне спать пора.
И пошла спать, выпив большой стакан молока.
Выдающийся флотоводец Федор Федорович Ушаков (1745-1817) в этом году причислен к лику местночтимых святых Саранской епархии. Ушакова часто называют «морским Суворовым»: из 43 морских сражений он не проиграл ни одного, ни один российский корабль под его командованием не был потерян, ни один матрос не попал в плен к врагу.
Шла война между Турцией и Россией.
Ушак-паша – это совсем не турок. Ушак-паша – это русский адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков.
Ушак-пашой турки его прозвали. Боялись они Ушакова. Не раз вступал он с ними в морские схватки, немало потопил турецких кораблей.
Турецкий адмирал Саид-Али поклялся отомстить Ушакову.
Приказал он сделать железную клетку. Показал её турецкому царю – султану. Клетка большая, прутья толстые, пудовой гирей замок висит. Дал Саид-Али султану слово, что разобьёт он в морском бою Фёдора Ушакова. Схватит. Посадит в клетку. Доставит в Турцию. Повезут Ушакова – Ушак-пашу – напоказ по турецким городам и сёлам.
Понравилось султану обещание Саид-Али. Одобряюще закивал султан.
Был уверен турецкий адмирал, что сдержит слово, которое дал султану. Однако получилось всё по-другому.
На Чёрном море, у западных его берегов, есть мыс Калиакрия.
В те дни в этом месте находилась турецкая эскадра. Стояла она недалеко от берега. Ничего не предвещало турецкому флоту беды. Море было спокойно. Светило солнце. И вдруг…
– Неизвестные корабли! – закричали турецкие дозорные.
Это были корабли Ушакова.
Умно поступил Ушаков. Ветер в тот день дул с берега на море. Направил адмирал свои корабли так, что оказались они между берегом и турецкой эскадрой. Корабли в те времена ходили только под парусами. Прошёл Ушаков между мысом Калиакрия и турецкой эскадрой. Потом развернулся в сторону турецких кораблей. Ударил ветер с суши в русские паруса. Набрали полотнища силу. Устремились на турок русские корабли.
Пытался Саид-Али развернуться навстречу кораблям Фёдора Ушакова. Однако смяли русские турок. Погнали турецкие суда в открытое море.
Разгромил Фёдор Ушаков – Ушак-паша – эскадру Саид-Али. Турецкий флот был полностью уничтожен.
Турецкий адмирал, однако, спасся.
Узнав о гибели своих кораблей, турецкий султан был в страшном гневе. Вспомнил он про железную клетку, в которой адмирал Саид-Али обещал привезти Ушакова, приказал бросить в эту клетку самого Саид-Али.
Повезли с позором адмирала Саид-Али показывать народу по турецким городам и сёлам.
Узнал Ушаков, что Саид-Али брошен в клетку, которая предназначалась для него, для Ушакова, усмехнулся:
– Уступил я ему своё место!
Стали друзья называть Ушакова:
– Вежливый адмирал.
Кукумбер, как всегда, сидел в редакции на краешке стола и болтал в воздухе короткими ножками.
– Ну-ка ты, овощ французская, слазь с моего стола, – проворчал корреспондент Вася Пёрышкин.
– Если ты знаешь, что «кукумбер» по-французски означает огурец, это ещё не значит, что ты очень умный, – обиделся Кукумбер. – И вообще, что ты знаешь про овощи?
– Про овощи я знаю самое главное, – подмигнул Пёрышкин. – Их едят.
– Как несправедливо устроен мир! – вздохнул Кукумбер. – Так уж и быть, расскажу несколько подлинных историй из жизни овощей. Он стал рассказывать, а Ирина Широкова, которая безумно любила описывать всяческие подлинные события, эти истории записала…
Начнём, конечно же, с огурчика. Зелёный хрустящий огурчик много попутешествовал по свету. Из Индии, которая считается его родиной, – в Турцию. Раньше огурцы стоили так дорого, что по легенде жадный турецкий султан Магомет Второй запретил своим придворным их есть. Когда семь слуг султана не удержались и нарушили запрет, по его приказу они были жестоко убиты.
В Россию огурцы попали из Греции, но, слава богу, здесь из-за них не было смертоубийства.
Возьмём, например, морковь. Между прочим, в старину её считали лакомством гномов. Было поверье, что если отвезёшь вечером в лес миску пареной морковки, утром найдёшь на этом месте слиток золота. Многие доверчивые люди носили гномам это лакомство, но вот находили ли они золото?… Впрочем, такие секреты, увы, не раскрывают.
Родиной свёклы считают древний Вавилон, но название у неё греческое. Греки её очень ценили, даже делали ей подарки в виде серебряной свёклы. Персы же считали её символом ссор, раздора и сплетен. Они даже тайком подбрасывали дикорастущую свёклу в дом врага или соперника.
У саксов свёкла была ответственной участницей важного события. Придёт жених сватать невесту и ждёт, что ему подадут родители его избранницы. Если угостят киселём, значит, рады ему, а если поднесут вареной свёклы – уходи и про дочку забудь.
Вы любите горох? А почему встарь говорили: «Рассыпался горох на четырнадцать дорог», знаете? Тогда слушайте русскую легенду. Давно это было. Тяжело жилось людям. Стали они путешествовать по земле в поисках лучшей доли. Чтобы помочь тем, кто пойдёт следом за ними, идущие впереди бросали по обочинам дорог зёрна гороха. Горох быстро растёт и вызревает, многих он спас от голодной смерти.
— Расскажите, был каков
Ваш приятель Коробков?
— Наш приятель Коробков
Съел весь торт и… был таков!
Первый мой молочный зуб
В коробок я положил.
Мой второй молочный зуб
Рядом голову сложил.
Третий и четвертый зуб
Наскочили на орех.
Пятый закачался вдруг
И остался во дворе.
А шестой молочный зуб
Ест со мной молочный суп.
Он мечтает подрастИ
И стать зубом мудростИ.
— Дятел! Дятел!
Ты не спятил?
Весь асфальт перетолок!
— Я не дятел.
Я не спятил.
Я – отбойный молоток.
Чтобы мне купили кошку,
Я поплакала немножко,
Но, смотрю, для носорога
Мне придётся плакать много,
Потому что мама против,
Потому что папа против
Говорят, что хуже кошек
Носороги мебель портят,
Что едят они не кашу,
По асфальту не гуляют,
Что воспитанных, домашних
Носорогов не бывает.
Папа с мамой смотрят строго.
Громко плачу у окошка.
Раз вчера купили кошку,
Завтра купят носорога.
Лопоухая собака
Шла в сиреневых галошах
Шла, пугая всех прохожих
Явно чем-то необычным.
Призадумалась собака:
«На людей я не похожа,
Но хочу ходить в галошах!
Разве это неприлично?»
Люди шли и удивлялись,
И собаку обходили.
А собака, обижаясь,
Молча складывала крылья.
Я бережно ношу в памяти маленький, как хрупкая льдинка, кусочек Алтая. Это я, бабушка Галя и корова Зорька. Да ещё трава за селом Березовка. Такая трава, что я ей по пояс. Сколько мне было? – не помню. Помню только, что говорить ещё не умел, а всё понимал.
– Где же наша Зорька? – спрашивает бабушка, обращаясь ко мне.
А мне не до разговоров. Не заблудиться бы. Всё равно спотыкаюсь и падаю. Меня поднимают сильные руки, переносят по воздуху и водружают на высокий, поросший зеленью пригорок.
– Устал, внучек? Посиди, отдохни на Каракановой горке. Каракан не обидится.
С тех самых пор я и несу через жизнь это слово. Упало оно в душу и проросло так, что не вырвешь. Однажды, классе в шестом, не выдержал, спросил у матери:
– Что такое Каракан?
– Откуда ты знаешь это слово? – удивилась она.
– Бабушка Галя говорила. Я ещё маленький был.
– Бабушка Галя… Ну, тогда слушай…
Он появился в селе Березовка зимой 1945-го года. Человек ниоткуда. Без роду, без племени. С жёлтыми собачьими глазами, переполненными безысходностью и тоской. На ногах – потерявшие форму опорки, с торчащими из зевов посиневшими пальцами. Ватные штаны солдатского образца, да видавшая виды душегрейка. Один карман для хлеба, другой – для табака. Мир тогда порешил, что это – татарин.
– Каракан! – кричали в предвкушении потехи мальчишки. – Каракан, у тебя жена была?
– Была у Каракана жена, – привычно перечислял тот. – Сдохла. Был у Каракана сын. На войне сдох. Был у Каракана конь… У-у-мер-р…
И тело его содрогалось в рыданиях, и хохотали мальчишки, которые за глаза называли его Тараканом. Не только из-за имени-прозвища. Просто ночевал он всегда в остывающих после помывки русских банях. Кто ж такого в дом-то пустит?
Так он и жил. Менял табак на хлеб, а хлеб на табак.
Бабы в деревне – поголовно солдатки. И чтобы мужей от беды оборонить, за время войны прислонились к Вере. Церковные праздники соблюдали, постились. Хотя, кто тогда не постился!
Рождество встречали с сибирским размахом. Чего-чего, а самодельной водки много было выпито.
– Каракан, – сказала раскрасневшаяся от веселья молодая солдатская вдова, – чего ж ты до сих пор здесь делаешь? В соседней деревне, у деда Чепеля, баню топят!
Потом она оправдывалась, мол, пошутила. А он шуток не понимал. Он пошёл. И, судя по тому, что пошёл, не местный был, не сибиряк. Кто ж из знающих попрётся за семь верст накануне пурги? Где-то на полдороги она его и накрыла. А он, вместо того, чтобы на варежки сесть, да спиной к ветру повернуться, сложился калачиком и прилёг. Там его и нашли, когда снег сошёл, там и прихоронили.
Вот, собственно, и всё. Рассказал я эту историю знакомому писателю.
– Напиши, – говорю, – сними крест. Сорок лет эту занозу в душе таскаю.
– Сам, – говорит, – напиши.
– А как? Я же не умею.
– Как рассказал, так и напиши.
Написал. Пусть кто-то ещё, кроме меня, вспоминает о Каракане – маленькой человеческой песчинке, брошенной войной на широкую ладонь Курулдинской степи.
Когда я была маленькая, на завтраки в школе давали всё очень невкусное, какое-то недожаренное и горелое одновременно. В нашей школе так целыми днями и пахло этим горело-недожаренным. Мы, конечно, просто терпеть не могли школьные завтраки и всегда старались принести справки от врача, что нам нельзя завтракать в школе.
Особенно противными в школьных завтраках были котлеты. Ну такая бяка, что даже вспоминать не хочется.
И вот однажды, – как раз в ноябре, когда стоят такие холодные, темные дни, что никак не хочется просыпаться, и уж тем более неохота идти в школу, и вот уж никак не светит есть школьный завтрак, и настроение довольно сварливое, – конечно же, на завтрак дали котлеты…
Когда я их увидела, у меня в животе как-то сразу кисло стало. «Куда бы, – думаю я, – эту котлетину деть, чтобы никто не заметил?» Потому что учителя следили, чтобы мы всё съедали на школьных завтраках, и от этого хорошо учились.
Неподалеку стоял мальчик из параллельного класса по фамилии Раппопорт. Он был отличник, но шуток не понимал. Ему скажешь «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он думает, что это обидные неприличности и бежит ябедничать. Я стала смотреть на Раппопорта и думать, как он всегда ябедничает, важничает, воображает… Конечно, на самом деле он воображал не больше других, но у меня было такое сварливое настроение, что он казался мне Главным Воображалой всего нашего Свердловского района или даже всей Москвы. К тому же я разглядела, что он совсем не ест противные котлеты, а спокойно запивает чаем бутерброды и пирожки, принесенные из дому. Наверное, он заполучил справку от врача! Это разозлило меня до полного умопомрачения, и я что было силы, словно снайпер какой-то или метатель ядра, запустила котлету в Раппопорта-аэропорта…
Но котлета не долетела. По дороге котлета слегка зацепилась за широкое плечо нашего физкультурника, изменила курс и угодила прямо в лоб одному чехословацкому туристу, который со своими друзьями, тоже чехословацкими туристами, пришел посмотреть, как в нашей школе всё хорошо. Турист немножко удивился, встрепенулся как-то, огляделся по сторонам, и дружелюбно улыбнулся русской детворе, а котлета отскочила от его лба и приземлилась аккуратно в раскрытую сумочку учительницы по музыке, которая мирно пила какао с коржиком и увлечённо читала журнал «Музыкальная жизнь».
Самое удивительное, что никто ничего не заметил. Раппопорт слопал свои бутерброды, туристы ушли осматривать медпункт, а учительница по музыке, не отрываясь от журнала, защёлкнула сумочку и пошла по своим делам. Представляю себе – приходит она домой, или к ученикам, или, ещё лучше – идёт с женихом в кино… Смотрит какой-нибудь жалобный фильм, хочет достать носовой платочек, открывает сумочку, а там…
Ужас какой-то!
С тех пор я больше никогда не кидаюсь котлетами. Вдруг они тоже окажутся такими прыгучими и попадут совсем не туда? А может быть, таких прыгучих котлет больше не делают? Из чего же их всё-таки делали, что у них была такая повышенная прыгучесть?..
Однажды на даче я спросила у папы:
– Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?
– Да, – ответил папа. – Тогда он назывался Ленинградом.
– Это было очень давно?
– Да, в древности.
– А мамонты тогда еще водились?
– Мамонты? – папа сделал серьезное лицо. – Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.
Я посмотрела на него внимательно:
– Ты шутишь?
– Шучу, конечно, – папа улыбнулся. – Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.
Мне стало жалко мамонтов, и я спросила:
– Все-все?
Папа вздохнул:
– Увы, как это не печально… Не грусти – пойдем лучше погуляем.
Мы пошли на берег и встретили мамонта.
Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик – ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.
С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.
Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:
– Кыш! Кыш отсюда!
Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.
Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:
– Купаться будете?
Папа поежился:
– Бр-р! Вода, наверно, ледяная.
– Могу подогреть, – предложил водяной.
– Нет, спасибо. Уже скоро семь часов – нам пора на станцию встречать маму.
– А меня с собой возьмете? – попросил водяной.
– Айда.
Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:
– А твоя мама не испугается моих рогов?
Я успокоила его:
– Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.
Папа почесал в затылке:
– Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…
Водяной заволновался:
– Что же делать?
И тут мне в голову пришла мысль:
– А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.
– Гениально! – в один голос воскликнули папа и водяной.
Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.
Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. Нет, говорит, без приглашения я не могу, да и поздно уже. И вернулся в реку.
Мы, конечно, все маме рассказали, и про мамонта, и про водяного.
Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:
– За-аврик! Ди-ино!
Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи.
Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихо, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.
– Где же твои динозавры? – спросил наконец папа.
Мама развела руками:
– Улетели, наверно.
– Куда?
– В Африку. Они всегда осенью улетают в Африку. Нынче осень ранняя – вот Дино с Завриком и улетели пораньше.
Мама закрыла окно и стала подпрыгивать и помахивать руками, показывая, как динозавры взлетают. Что она дальше говорила, я не помню – я заснула прямо в кресле.
И всю ночь видела во сне мамонта, динозавров и рогатого водяного, как он пришел к нам в гости и принес маме венок из кувшинок.
А утром в голове все перепуталось, и я теперь не знаю, что было на самом деле, а что мне только приснилось.
Зарубите на носу,
Не дразните волка.
Кто мне встретится в лесу
Проживёт недолго.
Тут в лесу любой герой
Предо мною – птаха.
Щёлкнут зубы – даже свой
Хвост дрожит от страха.
Простая дворняга запела:
— Не в предках, я думаю, дело.
Не помню ни маму, ни папу…
И всё-таки можете смело
Пожать мою честную лапу.
Сильнее огромного пса я,
Когда я хозяйку спасаю.
Я страха не ведаю в драке,
А многие люди, я знаю,
Не могут любить как собаки.
Хоть я не из принцев, поверьте,
Хозяйке я предан до смерти.
Породой блистать не рискую,
Но знаю, за верное сердце
Я взял бы медаль золотую.
(КРАТКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ПОД
РЕДАКЦИЕЙ ОЛЬГИ КЛЮКИНОЙ)
Он был таким человеком, который даже в мелочах любил строгий порядок. Однажды этот философ обнаружил, что на земле живёт много других людей, которые тоже любят во всем порядок и систему, и надумал устроить свою общину.
Многие не понимали, что за странная собралась вокруг него компания, в которую входили и политики, и учёные, и врачи, и даже женщины, что для того времени было полнейшей дикостью.
Никто не мог додуматься до простой вещи, что на самом деле все эти разные люди были прочнее прочного объединены любовью к порядку и мечтой устроить свою жизнь по раз и навсегда установленным правилам.
Правила, которые придумал этот мудрец, были, например, такими:
– не разгребать огня ножом, чтобы его не поранить;
– не сидеть на хлебной мере, чтобы её не обидеть;
– не оставлять следа горшка на золе;
– постель после сна непременно разглаживать и свёртывать (чтобы на ней не оставалось отпечатков тела человека, на которые можно наслать колдовство);
– сердца бычьего ни в коем случае не есть;
– обувь надевать сначала на правую ногу, мыть же ноги всегда начинать с левой;
– многое другое, в таком же духе…
Пифагор был по характеру прирождённым начальником, и в общине с ним никто не спорил.
«Ибо человек по своей природе не может оставаться благополучным, если никто не начальствует», — эти слова принадлежат нашему философу, который старался постоянно держаться на возвышениях, откуда его всем было бы лучше видно и слышно.
Желающих поступить в общину мудреца, чтобы научиться соблюдать несколько простейших правил, зато в дальнейшем с чистой совестью делать всё, что вздумается, постепенно стало так много, что её основатель замучился всех считать и вскоре даже перестал записывать учеников по именам.
Зато наблюдая с высокого холма или другого возвышения за сторонниками своего учения, он стал размышлять про себя так: вот один человек — это точка, а две точки, определяющие прямую, уже линия, три — вроде как получается уже фигура… Отсюда возникли его представления о «треугольных», «квадратных», и «прямоугольных» числах, и первые размышления о числе как о начале всего сущего.
Чем больше появлялось в общине новых людей, которые тоже желали обуваться непременно с правой ноги, тем изощрённее становились вычисления нашего философа. Вот уже произошло открытие несоизмеримости гипотенузы и катетов прямоугольного треугольника, возникло учение о пяти правильных телах, о чётных и нечётных числах, доказана знаменитая теорема, а в общину всё прибывали и прибывали новые люди.
В конце концов, чтобы окончательно не запутаться и не сойти с ума, наш философ мысленно присвоил каждому ученику свой порядковый номер и сделал знаменитый вывод, что «число образуется из единого, а различные числа — это вселенная».
«Всё есть число», – так сказал философ, глядя на толпу людей у подножия холма, и к концу своей жизни превратился из проповедника правильного мытья ног в величайшего математика.
Говорят, после смерти философа его общину сразу же разогнали, потому что слишком многие пожелали жить не по установленным государственным порядкам, а по забавным правилам, которые выдумал один-единственный чудак.
Но математика всё равно осталась, и от этого мы теперь уже никуда не денемся.
В нашем дворе у всех ребят были прозвища. Как правило, их давали по фамилии. Например, Бутылкина Вовку звали Бутыль. Карасева Женьку – Карасик, Доскина Генку – Доска. Но если фамилия была неинтересная, и из нее никак не складывалось прозвище, то давали кличку по виду или по какому-нибудь таланту. Так, длинноносого Филиппа нарекли Дятлом, толстяка Сашку одни звали Пузырь, другие – Толстяк, а фантазера и вруна Юрку – Враль, Загибала, Чудик. Я был самый счастливый – имел больше всех кличек и прозвищ. Во-первых, у меня хорошая фамилия – Смехов. Во-вторых, я от природы рыжий и немного заикаюсь, и у меня огромные, с блюдце, уши, которыми, кстати, я умею шевелить, но, главное – я мог состроить такую физиономию, что все падали от смеха. Ребята постоянно советовали мне выступать в цирке, говорили, что я – прирожденный клоун. Я и сам это знал, и за свое будущее был спокоен.
Однажды в соседний дом переехали новые жильцы, а на другое утро во дворе появился незнакомый мальчишка. Его звали Колька. Вот уж был неудачник так неудачник! Всё имел обыкновенное: простую фамилию – Аникин, обычное лицо с нормальным носом и ушами, и весь он был чересчур нормальный: ни толстый, ни тонкий, не заикался, не картавил, даже соврать ничего не мог. Такой оказался правильный и безликий, какой-то пресный и скучный – он не произвел на нас никакого впечатления. Вернее – произвел унылое впечатление, и мы долго не могли придумать ему прозвище. Я хотел окрестить его Сухарем, но подумал, что он обидится. И вдруг Колька сам начал нам помогать:
– Вообще-то я неплохо катаюсь на велосипеде, люблю петь, у меня есть хомяк, – так и сяк подсказывал, но всё это было не то – всё, что он умел и имел, мы тоже умели и имели. Ну, не хомяка, так попугая или рыбок в аквариуме. Короче, мы измучились с ним, и тогда я спросил:
– А кем ты хочешь стать?
И Колька внезапно брякнул:
– Клоуном.
Вначале мы подумали, что ослышались, или что он так по-дурацки шутит. Но когда Колка повторил свою глупость, сказал, что серьезно подумывает пойти в клоуны, мы схватились за животы и покатились от смеха. Особенно я. Я чуть не лопнул, даже припал к земле и долго не мог отдышаться – такую Колька сморозил глупость. Ведь каждому было ясно: уж если из кого и выйдет клоун, так только из меня. У меня для этого все данные: фамилия и внешность.
Колька невозмутимо подождал, пока мы отсмеемся, потом пригласил к себе домой.
– Садитесь на диван, – сказал. – Я сейчас. – И ушел в соседнюю комнату.
Через некоторое время из той комнаты, шаркая, вышел старичок с красным носом, в очках, в нахлобученной на лоб шляпе: он был в потертой телогрейке до пят и в валенках – не старичок, а карлик, но какой-то грузный, косолапый. Он поздоровался с нами и, кряхтя, проследовал на кухню; вернулся оттуда со стулом и, только хотел на него присесть, как стул сам по себе – каким-то невероятным образом – отъехал в сторону и старичок чуть не упал. Мы впились в необычный «живой» стул. А старичок, нахмурившись, зашел к стулу сбоку и неуклюже прыгнул на него. Но стул опять отъехал, и старичок плюхнулся на пол. Мы прыснули от смеха и хотели ему помочь подняться, но он вытянул вперед ладонь – как бы останавливая наш благородный порыв, и рассердившись, стал привязывать стул к торшеру. Привязал, осторожно сел на него и стал делать вид, что прикручивает к валенкам коньки. Прикручивает, а сам провожает глазами кого-то, как бы конькобежцев – будто он на катке. Покончив с коньками, встал, но его ноги задрожали и разъехались в разные стороны. Мы расхохотались. Старичок снова опустился на стул и пригрозил нам пальцем. И вновь стал рассматривать катающихся. Заметил знакомых, поприветствовал, приподняв шляпу и обнажив седые волосы с лысиной, и вдруг неумело побежал за своими знакомыми, спотыкаясь и отчаянно размахивая руками. Догнал, вцепился в чью-то куртку и дальше покатился, как на буксире. И вдруг скинул валенки, хлопнул в ладоши и сделал сальто. Потом неожиданно скинул телогрейку и… маску, и старичком оказался… Колька.
Несколько секунд в комнате стояла тишина, – мы не на шутку были ошарашены. Потом ребята опомнились, заохали и заахали, бросились поздравлять Кольку. Все, кроме меня. Мне почему-то стало тоскливо.
Всё длится,
Всё длится,
Всё длится удав,
И сам от длины своей длинной
устав.
А если
К тому же
Он злится,
Тогда ещё до-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-льше он
длится.
Червячок дождевой –
Мужичок боевой,
Как увидел свой
хвост –
сразу кинулся в бой.
Хвост и так,
Хвост и сяк –
Наседает червяк.
Тут уж хвост
Не стерпел:
– Червячок, дорогой!
Не губи ты меня,
Я же – свой,
Я же – ТВОЙ!
Матроса, с которым я познакомился в Гаване, звали Франциско. Когда-то он ловил акул.
Всё началось с перчатки. Он нашел её в порту. Перчатка была на правую руку, ладонь – из кожи толщиной в палец.
– Эта перчатка – ловить акул, – объяснили ему.
Франциско был молод, и глаза его загорелись. Он смастерил снасть и стал выходить в свободные часы в море. Ловил по одной – две акулы и привык, что дело это нехитрое, требует только сноровки.
В тот день он выехал с вечера, после захода солнца, заглушил мотор и положил лодку в дрейф. На корме у него валялась задняя нога овцы, а на крючке – Франциско ловил на нейлоновый трос с цепочкой и двумя крючками – была насажена овечья печень. Не успел он забросить снасть, как лодку тряхнуло, и он очутился на досках. В нескольких метрах за кормой кто-то шумно бился о воду. Франциско встал на четвереньки и подобрался к мотору. Овечья нога с кормы исчезла.
«Эге! Вот куда делась нога, – подумал Франциско, разглядывая белый бурун и плавник, который то показывался из воды, то исчезал. – Ну, берегись!»
Он подумал так и забросил приманку поближе к акуле. Та уже покончила с овечьей ногой и кружила рядом с лодкой. Франциско водил приманку около акулы, но та плавала взад-вперед и не торопилась хватать крючья.
Наконец, она решилась. Короткий бросок – проглочены и наживка, и половина цепочки. Акула совершила прыжок и рухнула в воду, окатив Франциско с головы до ног. Он придержал снасть, и крючки намертво впились в акулью глотку.
«Теперь не плошать!»
Правой рукой, одетой в перчатку, он половчее перехватил шнур и стал потихоньку стравливать его. Леса, натянутая, как струна, врезалась в перчатку.
Вода у борта качнулась, и при слабом свете звезд он увидел около лодки длинную чёрную тень. Акула казалась неподвижной, Франциско вздохнул и на мгновение ослабил леску. И тотчас же тень исчезла, шнур врезался в ладонь. Рассекая кожу перчатки, он стремительно скользил, – акула уходила на глубину.
Франциско вцепился в него обеими руками. На ладони горячей картофелиной вздулся и лопнул пузырь, перчатка наполнилась кровью. Ногу свела судорога.
Наконец леса стала дрожать: акула устала. Зачерпнув левой рукой воды, он смочил лицо и принялся сматывать лесу. Он вёл акулу, и та покорно уступала. Вот знакомая тень снова показалась под лодкой. Из воды появился косой плавник. Франциско нащупал рукой стальной болт – один из четырёх, которыми мотор был прикреплён к днищу. Свернув шнур петлёй, он набросил его на болт.
Когда плавник опять показался из воды, Франциско нагнулся, чтобы вытащить из-под скамейки верёвку. Он решил привязать акулу к лодке за хвост. И тогда из-под воды вырвалось чёрно-белое тело, акула перевернулась в воздухе и стремительно пошла головой вниз… Франциско не успел сбросить петлю с болта, послышался звук, похожий на выстрел, – шнур лопнул. Освобождённая от тяжести, лодка свободно закачалась на воде.
Когда Франциско пришел в себя и смотал снасть, он недосчитался сорока метров, – их унесла акула вместе с крючками и цепочкой. Замотав тряпкой кровоточащую ладонь, он присел возле мотора и поднял лицо. Небо было уже розовым: он провозился с акулой около пяти часов.
– Была так велика? – спросил я, когда Франциско закончил свой рассказ.
– Да нет, всего метра три с половиной. Но у нее был характер, и она дралась до конца. Она заслужила свободу!
Много написано и рассказано о царях и императорах, о великих полководцах и путешественниках, о людях сильных и мужественных. А что делать тем, кого природа не одарила этими качествами – физической силой и мужеством? Я имею в виду женщин. В чем же его сила? Их сила – в красоте!
Красоту люди научились ценить очень давно. К 14 веку до н.э. уж точно, потому что имя “Нефертити” означает: “красавица грядёт”. Нефертити полностью оправдала это гордое имя. Она родилась принцессой и стала женой фараона, Аменхотепа Четвёртого (правда, не единственной). Её муж был настоящим революционером среди фараонов. Сообразив, что жрецы, захватившие слишком большую власть в стране, не дадут ему как следует развернуться, он провозгласил нового бога, Атона, а себя объявил его верховным жрецом. После этого столицу перевели в другой город, Амарну. Аменхотеп стал называться Эхнатоном (“угодным Атону”), да и царице пришлось взять себе новое имя: Нефер-Неферу-Атон (“прекрасны красоты Атона”). Она помогала мужу в его преобразованиях. Когда же оставшиеся не у дел жрецы отравили непредсказуемого фараона и всё сделалось по-старому, Нефертити осталась верна культу Атона, хотя на неё, вероятно, поглядывали косо.
В 20 столетии Нефертити словно родилась заново. В 1912 г. археологи раскопали в Амарне мастерскую ваятеля Тутмеса и обнаружили там портреты царицы. Из них особенно прославился тот, на котором Нефертити изображена в профиль, в высоком головном уборе.
Египетская царица Береника Вторая – кажется, единственная в истории женщина, чья красота увековечена в космических масштабах. Она правила в 3 веке до н.э. и особенно славилась роскошными кудрями, с которыми вышла вот какая история.
Однажды муж Береники Птолемей Второй отправился в военный поход. Царица дала обет пожертвовать своими волосами, если он вернётся с победой. Птолемею повезло. Береника постриглась и принесла волосы в храм Афродиты, покровительницы любви. Наутро кудри из храма пропали. А к царице явился жрец-астроном с сообщением о том, что боги взяли их на небо и превратили в новое созвездие.
То ли эти события совпали, то ли жрец провёл нервную, бессонную ночь в астрономических изысканиях, но только с тех самых пор человечеству известно созвездие Волосы Береники (которую с течением веков переделали в Веронику).
Это лето было первым в жизни юного Кукумбера. Он бродил по солнечным лугам и тенистым лесам, с каждым днем открывая для себя все новых обитателей нашей зеленой планеты, удивляясь красоте трав и деревьев, птиц и зверей. Но больше всего его поразили «летающие лепестки», порхающие над его головой – бабочки. И тогда он попросил нашего друга – путешественника и энтомолога – рассказать об этих странных и прекрасных созданиях. И друг не посмел отказать…
1885 год. Участники Британской экспедиции сходят на берег Соломоновых островов, что в Тихом океане, и видят гигантскую бабочку, стремительно летающую высоко над деревьями. Был лишь один способ добыть её. Им и воспользовался вскинувший ружьё натуралист Дж. Мак-Гилливрей. Подстреленный трофей оказался самкой птицекрыла виктории с размахом крыльев 23 см. И все же это не самая крупная дневная бабочка. У самки птицекрыла александры, обитающей в джунглях на юго-востоке острова Новая Гвинея, размах крыльев достигает 26 см. Как и у всех бабочек этого тропического рода, самцы александры значительно мельче. Размах их крыльев не превышает 16-19 см. Но яркостью окраски самцы превосходят своих подруг.
А ночью летают еще более крупные бабочки. Обитатель тропических лесов Южной Америки тизания агриппина – безусловно чемпион по размаху крыльев – до 30,8 см. Известный перуанский энтомолог Марио Каллегари, с которым я ловил бабочек в сельве Амазонки, рассказывал, что в 1997 он поймал агриппину с размахом крыльев 31 см! В сельве нам посчастливилось видеть это чудо и пережить потрясение от таких встреч. Агриппина похожа на птицу не только размером, но и окраской, напоминающей перья. Однако передние крылья агриппины довольно узкие, а задние – значительно меньше их. Поэтому по площади крыльев она уступает первенство гигантским павлиноглазкам: Аттакусу атлас и косциноцере геркулес. До недавнего времени атласа с очень широкими передними и задними крыльями считали самой крупной бабочкой мира. Но теперь этот титул «оспаривает» геркулес. Задние крылья самца геркулеса заканчиваются длинными – до 13 см – хвостами. У самых маленьких бабочек размах крыльев всего около 2 мм.
Примечания
Повесть в рассказах. Начало читайте в номерах: 10, 11
В середине мая в деревню приехали дачники и расставили сети. Ночью налим проплывал мимо сетей. В ячейках застряло много мелкой рыбы. Здесь были и колючие окуни, и серебристая плотва, и широкие подлещики. Налим попытался достать из сети окунька. Сеть зашевелилась, попавшаяся рыба хотела освободиться из пут. Налим вырвал окунька и проглотил его. Затем он принялся за подлещика, который так запутался, что пришлось повозиться. Широкий подлещик никак не проскакивал сквозь узкую ячейку. Налим помял его зубами и вытащил из сети.
Утром рыбаки вынули снасти и удивились, что к ниткам прилипло много рыбьей шелухи, и часть улова кто-то украл. Рыбаки все свалили на выдру и не догадывались, что это проделки налима.
Однажды ночью в поисках убежища налим приплыл к устью речки Осётрик. Он направился вверх по реке. Берега постепенно сужались. Налим брел через мелкие перекаты, сваливался в глубокие омуты. Местами ивы сращивались над речкой, и свет воды не отражался на темной воде. На его пути в глубоком закоряженном омуте гнила старая верша – она напоминала большую бочку, сплетенную из ивовых прутьев. Вершу поставили прошлым летом пожарные. Любопытный налим заглянул в нее. Там томились три голавчика и тройка пескарей. Налим прошел сквозь узкую длинную горловину – она тянулась до середины верши. Внутри стоял полумрак. Перед глазами налима мелькали потревоженные рыбки. Налим был сыт и не трогал испуганных пленников. Он обследовал странный дом, прощупывая усом ивовые ветки и обвиваясь вокруг горловины. Выхода из западни он не находил: так хитро была сплетена верша. Его маленькие сокамерники успокоились и деловито соскабливали со стенок верши черных жучков и козявок. Спокойствие соседей передалось налиму. Он по-хозяйски заплавал по верше. Но вскоре притомился и улегся на дне ловушки.
Всё лето налим прожил в верше. Ему было хорошо. Он не чувствовал себя пленником. Его мир сузился, но зато еда всегда была к его услугам.
Как-то ранним утром залетела в вершу водяная крыса: польстилась на рыбку. Она без труда схватила толстого пескаря и забилась в ловушке, как сумасшедшая: назад хода не было. Налим и мальки подались панике и закружились вместе с обезумевшей крысой.
Та судорожно открывала зубастый рот и мелко дрожала хвостом: ей не хватало воздуха. Вскоре крыса подохла. Рыбы поочередно обнюхивали ее мертвое тело. Никто еще не умирал в этом подводном доме. Через день крыса испортилась. Налим крепко спал и не чувствовал смердящего запаха. Мальки перестали искать еду и встали головами к течению, чтобы не задохнуться от зловония. У них пропал аппетит, но зато он пробудился у рака. Тот приполз к верше и не раздумывая полез внутрь.
Через два дня у стенки верши белели мелкие крысиные косточки. Еще через день исчезла мелкая рыба. Когда налим проснулся, он увидел рака, который ползал по ивовым прутьям и сдавливал их клешнями. Вкуснейшая добыча сама пожаловала.
Налим поднялся со дна, и его мелкие зубы прокусили рачью скорлупу. Заевшийся рак почти не сопротивлялся.
В конце августа подул северный ветер, начались сильные дожди. Налим взбодрился, и ему захотелось свободы. Но, кроме тыкания в стенки верши и ощупывания ивовых прутьев усом, он ничего придумать не смог. Спасительного отверстия внутри верши он не замечал. Вокруг него роились жирные пескари и ерши. Ленивому налиму оставалось только открывать рот и всасывать в себя рыбу. Жертва проваливалась в его пасть, а остальные обреченно ждали своей очереди. Вскоре налим извел своих невольников и несколько дней голодал. К счастью, откуда-то появились мальки. Их набилось в вершу столько, что еды хватило бы до весны. Налим растолстел. Его круглое брюхо было набито рыбой. О большем он и не мечтал. Это было лучшее время в его жизни. Не было нужды гоняться за каждой рыбкой. Он полеживал на дне верши и рассматривал стоящий над ним плотный косяк рыбы. Он любил сладких ершей, которых брал с головы, медленно складывая колючие иголки. Лакомая слизь приятно сочилась по горлу, и налим от удовольствия слегка встряхивал приплюснутой головой.
Выхода из ловушки он уже не искал. Налим редко плавал. Зачем тратить силы? Он или ел, или отдыхал. Налим так раздался, что при всем желании не смог бы протиснуться сквозь горловину верши. Он этого уже и не хотел.
Однажды поздней осенью прибыл на речку хозяин верши. Он приехал на охоту и вспомнил о забытой на реке ловушке. Нашел привязанную к колу веревку и принялся тащить. За год вершу занесло илом и песком, и она не двигалась с места. Налим ощутил легкое сотрясение своего жилища, но не придал этому значения. Он верил, что его убежище выдержит все испытания.
Человек перекинул веревку через плечо и приналег. Полусгнившая верша ломалась. Через трещину дружно разбегалась рыбья мелочь, и только налим притаился в углу и притих. Дыра разрасталась. Верша переломилась пополам. За веревкой тащилась передняя часть с горловиной, а в другой хоронился налим. Он понял, что лишился своего удобного дома. И не знал, горевать ему или радоваться свободе.
Этот глаз смотрит на меня
Сверху вниз.
Я ему кричу:
«Привет!»
Он отвечает мне легким подмигиванием.
Он такой маленький, синий
И очень красивый.
И все телескопы, с учёными,
Все смотрят на него!!!
А там кипит бурная жизнь!
Танцуют там человечки,
Скачут их быстрые ножки!
Поросенок вскочил с тарелки,
И звездные курицы помчались за ним!
Жених и невеста целуются, плачут,
И бурная музыка всю ночь там играет!
И удивляются наши учёные,
И смотрят они в телескоп,
Но звездочка гаснет,
И всё умолкает – и песни, и пляски,
Поросенок и курица, – всё засыпает.
Ученые громко зевают
И засыпают вместе с звездой…
Увяла клюква на болоте мшистом.
Повсюду птиц последних крик.
И на ковре листов пушистом
Травинка свой последний миг
В лесу унылом уж встречает.
В уютных норах под землею
Ежи на зиму засыпают,
И рыба дремлет под водою…
Повсюду тишина и грусть.
И на земле, от влаги мягкой,
Последний светло-белый груздь
Кивает незаметно шляпкой.
Супружеская пара преклонного возраста ставила эксперименты над особью семейства куриных рябого окраса (Ряба), результатом которых стало плодоношение вышеуказанной особи яйцом небелкового состава.
Первоначальный визуальный анализ яйца позволил идентифицировать его состав: 100% Aurum. Продолжая исследования, супружеская пара попеременно подвергала означенное яйца регулярным физическим воздействиям различной силы. Яйцо деформации не подверглось. Однако в процессе эксперимента произошла непредвиденная ситуация, имевшая катастрофические последствия. Соприкосновение с хвостовым отростком особи отряда грызунов оказалось достаточным, чтобы золотое яйцо, обладающее неустойчивой формой и не зафиксированное неосторожными исследователями, получив ускорение, упало на пол и рассыпалось на ряд фрагментов! Эмоциональный стресс поверг в истерическое слезоточение супружескую пару. Однако побочным открытием стало умение Рябы произнести, употребляя примитивную человеческую лексику: «Не плачь, дед. Не плачь, баба. Я снесу вам яичко не золотое, а простое».
Таким образом, повтор эксперимента по массовому производству небелковых яиц из благородных металлов посредством курицы не представляется на данном этапе возможным.
Муха ахнула сперва:
– Ах, какие кружева! –
А попала в кружева –
И пропала голова!
Бедняжка, словно в тине
Увязла в …
(паутине)
В лесу, под щебет, звон и свист
Стучит лесной телеграфист:
«Здорово, дрозд-приятель!»
И ставит подпись: …
(дятел)
Ёжик вырос в десять раз,
Получился…
(дикобраз)
По реке плывёт бревно.
Ох, и злющее оно!
Тем, кто в речку угодил,
Нос откусит …
(крокодил)
До чего же скучно, братцы,
На чужой спине кататься!
Дал бы кто мне пару ног,
Чтобы сам я бегать мог, —
Я б такой исполнил танец!
Да нельзя: я – школьный …
(ранец)
Один господин из Тамбова
Руками сгибает подковы.
Сначала сгибает,
Потом разгибает
Несчастные эти подковы.
Прекрасная дама из Ниццы
Съедает не больше синицы.
Потом же, в ночи,
Жует калачи
Худющая дама из Ниццы.
