Ренате Мухе
Этой ночью внезапно прошел над лесами
тёплый ливень. А может быть, два.
И намокшие ветви, поникнув, свисали,
и во сне лопотала листва.
И всю ночь
от вечерней зари до рассвета
даже глаз не сомкнула сова
и смотрела вокруг то на то, то на это,
для стихов подбирая слова.
И видала, как чёрная туча над бором
прохудилась и двинулась прочь,
а звериная мелочь, забившись по норам,
мелкой дрожью дрожала всю ночь.
И мышата сидели неслышно, как мыши:
что поделать – дрожи не дрожи,
а луна над лесами всё ярче и выше,
всё опасней шныряют ежи.
И всю длинную-длинную ночь до рассвета
ни на миг не вздремнула сова
и к рассвету стихи сочинила про это,
а наутро забыла слова.
Всю ночь,
С темноты до рассвета
На ветке
Сидела Сова.
И песню
Сложила про это.
А утром
Забыла сова.
этот номер журнала Кукумбер вышел в свет под флагом Ренаты Мухи. Флаг этот не умеет скучно висеть, как, впрочем, не желает степенно и гордо реять. Он скачет на флагштоке эдаким отвязным козлёнком, потешно взбрыкивая и выделывая коленца.
Рената Муха была храбрейшей мухой на свете. Она, похоже, не боялась того, чего привычно пугаются простые смертные, те, которые не-мухи. Она не боялась показаться смешной. Она шутила, когда ей было больно, она отчаянно смеялась в лицо страху. Презрительно фыркала. Дерзко встряхивала головой. Так подхватим же из её рук брыкливый, бодливый флаг бесстрашия!
Но прежде — признание в любви. Мы вас любим, Рената Григорьевна!!! Позвольте почесаться о ваш забор!
По длинной тропинке
Немытая свинка
Бежит
Совершенно одна.
Бежит и бежит она,
И вдруг
Неожиданно
У неё зачесалась спина.
Немытая свинка
Свернула с тропинки
И к нам постучалась во двор
И хрюкнула жалостно:
«Позвольте, пожалуйста,
О ваш почесаться забор!»
Однажды
(а может быть, дважды)
В дорогу
(а может быть, в путь)
Уехал Правитель Отважный
И взял с собой
Самых Отважных,
Отважных,
Отважных,
Отважных
От важных забот отдохнуть.
На полюсе Южном
Собрались Пингвины,
Такие нарядные,
Что непонятно —
Не то собираются
На именины,
Не то с именин
Возвратились обратно.
Рената Муха (в соавторстве с Вадимом Левиным)
Вы ничего не слышали о Маленьком Пингвине?
А он на Крайнем Севере, на Самой Крайней Льдине,
Без валенок, расстроенный, стоит в снегу по пояс —
Он шёл на ужин к Бабушке и перепутал полюс.
Попал на полюс Северный, а сам хотел на Южный,
И вот стоит растерянный и, кажется, простуженный.
На Самом Крайнем Севере, на Самой Крайней Льдине,
Где не было до этого пингвинов и в помине,
Где миллионы айсбергов, а, может, даже тыщи,
Где никакая Бабушка Пингвина не отыщет,
Стоит Пингвин заброшенный, один в глуши арктической
И ничего хорошего уже не ждёт практически.
Но тут пригрело Солнышко, и откололась Льдина,
И к Бабушке в Антарктику доставила Пингвина.
И кончилась история совсем не так уж плохо,
Обрадовалась Бабушка, на радостях поохала:
«Ну вечно происшествия! Ведёшь себя как маленький!
Уходишь в путешествие и забываешь валенки!»
Потом Пингвин поужинал и понял окончательно:
«Конечно, это здорово — гулять самостоятельно!
Такое приключение мне в жизни пригодится:
Могу теперь, пожалуйста, где хочешь заблудиться,
Хоть сам, хоть вместе с Бабушкой… Хотя, пожалуй, лучше ей
Гулять на Крайнем Севере лишь в Самом Крайнем Случае».
Полгода с самого утра
Стоит ужасная Жара.
И даже Солнце
В эти дни
Мечтает спрятаться
В Тени.
Стоит Дождливая Погода
И удивляется, вздыхая:
«Такие лужи!
Грязь по горло!
А говорят, что я – плохая».
Прохожие сутулятся,
И капли на окне.
А я иду по улице,
А дождь идёт по мне.
В семье Осьминогов ужасная драма:
За ужином ссорятся папа и мама.
А бедные дети стоят на пороге
И просят родителей взять себя в ноги.
Всё утро в зеркало Яйцо
Глядит и думает уныло:
«Так где кончается лицо
И начинается затылок?»
«Я Вас очень прошу», —
Написал мне Чудак
И поставил в конце
Попросительный знак.
*
Вчера Крокодил улыбнулся так злобно,
Что мне до сих пор за него неудобно.
*
Я никогда не видела Окружности
Такой безукоризненной наружности.
* (в соавторстве с Вадимом Левиным)
Пришёл Скелет к Скелету в гости
И до утра играл с ним в кости.
*
Чуть-чуть похудеть
Захотелось Скелету,
И он ради этого сел на диету.
*
Наверное, я молоко обижала, —
Зачем бы оно из кастрюли сбежало?
Ночью кто-то ходил по дороге.
Сначала слышалось осторожное шуршание в кустах. Раздавался негромкий плеск, таинственный незнакомец вступал в воду, – сотни маленьких лужиц сохранились после дождя в лесу. Затем еле слышно поскрипывал песок, – гость преодолевал последние метры, которые оставались ему до дороги. И, наконец, слышалось осторожное царапанье и пощелкивание: он крался по асфальту. Вот покатился задетый им камешек. Вот чавкнуло в канаве. Ночной посетитель перешел дорогу. Снова зашуршали сухие листья: шаги удалялись в сторону моря…
Это было перед самым моим отъездом с острова. Я прощался с Кубой.
Лежа в постели, я слушал эти звуки и, в конце концов, не выдержал, встал, оделся и, крадучись, вышел из дома. Небо было затянуто облаками. Ни луны, ни звезд. Чернильная тьма. Я сделал наугад несколько шагов, почувствовал ногой неровный асфальт, присел на корточки и стал слушать.
Ночь была полна звуков. Ровно, как метроном, отбивало удары о берег море. Звук медленно нарастал, превращался в рокот и обрывался. В кронах деревьев мерно тенькали цикады. Они не заводили, как наши, долгой песни, а коротко притрагивались каждый к своему колокольчику – тень! Крикнул и замолчал. С другого дерева ответное – тень! Подала голос птица, жалобно, отрывисто.
На дороге снова послышалось осторожное постукивание. Кто-то в деревянных башмачках торопливо перебежал ее.
Я сделал несколько шагов, осмотрелся, послушал. Никого. Снова прислушался. Тихо. И тогда я отправился по асфальту прочь от деревни, на ощупь находя ногой продолжение дороги, спотыкаясь и едва не срываясь в канаву. То и дело я останавливался и слушал. Невидимые путешественники не дали себя перехитрить: они тоже притаились. Сбив ноги и поняв бесполезность своих попыток, я повернул обратно. На повороте дороги лежал ствол сейбы, я присел на него. Облачная пелена редела, пассат растягивал ее и рвал на части. В разрывах появились звезды, слабый, неверный свет упал на дорогу, она возникла из темноты, как река, покрытая островами, – черные провалы ям и светлое течение асфальта.
За моей спиной послышалось осторожное шуршание. Кто-то пробирался через кусты. Шорох дошел до канавы, опустился в нее, превратился в поскрипывание и шум песчинок. Я осторожно повернул голову. На сером асфальтовом островке появилась тень. Покачиваясь и постукивая, она пересекла дорогу и поспешно скрылась в лесу.
Я сидел неподвижно и молчал. И тогда шорохи стали возникать со всех сторон. Они приближались, на дороге возникали прозрачные тени. Тени с легким стуком перебегали асфальтовую реку и скрывались все в том же направлении – к морю. Я видел тени, но не видел тех, кто их отбрасывает! Чудеса.
У самых моих ног послышалось пощелкивание и возникла очередная тень. В слабом звездном свете я с трудом разглядел ее хозяина. Зеленовато-серый, под цвет асфальта, большой краб крался, осторожно переставляя ноги. Приседая, он выбрасывал вперед очередную пару, и при этом его панцирь задевал асфальт. Ритмично постукивая, краб плыл по асфальтовой реке.
Дома я разглядел добычу. Краб был бледного молочно-желтого цвета. Серым и зеленым он казался только при свете звезд. У него был массивный толстый панцирь и длинные, приспособленные для пешего хождения, ноги. Я перевернул животное на спину и присвистнул: так вот оно что! На брюшке, прижатая подвернутым хвостом, чернела гроздь икры. Это была самка, которая направлялась к морю, чтобы оставить там свою ношу – тысячи икринок, которые должны дать продолжение ее роду.
Так вот в чем разгадка упорного движения крабов через дорогу!
Я поднял крабиху, отнес ее к тому месту, где поймал, и, положив на асфальт, отнял руку. Животное приподнялось на суставчатых ногах и, не останавливаясь, не пытаясь спрятаться, продолжило путь, прерванный полчаса назад.
Один краб… второй… третий… Их были тысячи. Постукивая панцирями и волоча за собой тени, животные, которые когда-то покинули океан и стали жить в лесу, вновь, повинуясь могучему инстинкту продолжения рода, торопились к воде.
Над равниной висел зной. Каждое слабое движение воздуха поднимало желтые тучи пыли. Они вытягивались по ветру и медленно оседая, исчезали, гасли.
Неподвижный розовый воздух лежал над выгоревшей саванной. Он лежал тяжелой раскаленной плитой. Травы пожухли и полегли. Дно пересохших небольших рек покрылось, как паутиной, сетью трещин.
Одинокие черные грифы кляксами висели в побелевшем небе. Они парили над равниной, высматривая трупы павших животных.
На пыльных глинистых дорогах, которые в разных направлениях пересекают равнину, стоят автомобили с туристами. Осоловевшие от зноя, до пояса раздетые, с зелеными от защитных козырьков лицами, обвешанные фотоаппаратами, с видеокамерами на плече, люди ждут.
И вот, наконец, на востоке поднимается медленное коричневое облако. Слышится неясный, похожий на рокот прибоя, шум. Люди в автомашинах сразу же зашевелились. Заурчали моторы. Автомашины выкатываются вперед, занимая места на вершинах холмов и над обрывами.
Показались первые стада антилоп. За ними – все более плотные и протяженные. Стада смыкаются, накатываются друг на друга. Живой вал катится по равнине. Ручейками текут огненно-рыжие импала. Плотно, без промежутков, касаясь друг друга боками, плывут иссиня-черные гну. Полосатые запыленные зебры маршируют рядами, как кавалерия. Остро пахнущий живой поток стремится на запад. Первые ряды давно уже скрылись за горизонтом, а конца движению все не видно.
Пораженные невиданным зрелищем, люди в автомашинах притихли, они перестали щелкать фотоаппаратами и стрекотать камерами. Они стоят в автомобилях навытяжку и молчат.
Засуха гонит обитателей саванны на запад к воде, к устьям не пересыхающих рек Нгуаби и Мбаланкета.
Время медленно движется. Оно тянется, как слюна. Наконец, проходит несколько часов, и ток животных начинает иссякать. Сквозь коричневое облако, висящее над равниной, пробивается радужное солнце. Оно висит, окруженное зелеными и оранжевыми кольцами, над выбитой, перемешанной с соломой и испражнениями землей.
И тогда люди приходят в себя. Но они уже увидели что-то новое и заволновались. Снова жужжат видеокамеры, все объективы направлены вниз. В долине показались хищники. Львы, шакалы, гиены бредут следом за ушедшими стадами. Они идут, с трудом неся отвисшие, полные пищи животы.
Первые хищники смешались с больными и отставшими антилопами. Звери сыты и не торопятся. Они знают: несколько дней еды будет в избытке.
В нашей машине, кроме меня и моего друга смотрителя заповедника Джека Оуена, сидят еще немцы, две семьи. Обессиленная, хромая зебра, подломив ноги, рухнула в пыль. Около нее прилегло семейство львов.
– Они ее разорвут, надо что-то делать. Ну, сделай что-нибудь! – говорит немка, обращаясь к мужу. У мужа лицензия на право охоты и двуствольный винчестер с оптическим прицелом. Женщина не перестает умолять. Мужчина нехотя поднимает ружье. Джек отводит его ствол в сторону.
– Не вмешивайтесь, – говорит он. – Не пытайтесь в один миг изменить то, чему звери научились за сотню тысяч лет. Законы саванны нельзя сделать лучше или хуже. Они такие, как есть.
Начинает дуть слабый восточный ветер. Он поднимает над равниной оранжевые столбы смерчей. Кренясь и падая, они движутся следом за ушедшими стадами. Туда, где антилоп ждут спасительные воды двух рек.
В прошлом году Международное творческое объединение детских авторов «Braylland» провело литературный конкурс «Рената Муха. Начало следует». Задача авторам ставилась такая: перевести разговоры, мысли, чувства всего живого на русский язык и записать в виде стихотворения в духе Ренаты Мухи. Читайте некоторые стихи победителей и участников этого конкурса и отрывки из интервью с ними. Один из вопросов был такой: «Давно ли Вы почувствовали внутри себя эти шевеления рифм?» На него и отвечают на этих страницах некоторые писатели.
Материалы целиком можно увидеть на сайте http://www.braylland.com.
«Начало следует» – рождение жанра
Хорошая цитата подобна изюминке в хлебе, но не выпекай хлеб из одного изюма!
Эмиль Кроткий
«Отрывки из ненаписанного»
Шёл человек по городу
И ел бутерброд без хлеба.
Рената Муха
Прочь заботы, прочь напасти и другое в том же духе.
Выпадает в жизни счастье, как стихи Ренаты Мухи.
Феликс Кривин
Одной из самых любимых игр моих литстудийцев всех возрастов – от первоклассников до их родителей – было дописывание стихов. Предлагалась первая строка неизвестного участникам «неоконченного» двустишия, обычно – юмористического. Например:
Щука щуку укусила…
Нужно было закончить двустишие. Дети придумывали смешно и не очень:
…За обиду отомстила.
…Да, в цене у рыбок сила!
…Разрешенья не спросила.
…И прощенья попросила.
…И добавки попросила (!).
Вариантом игры было «Допиши две строки!». Придумывали, например, завершение к началу четверостишия, которое написала Нина Фидря, когда училась в пятом классе и занималась в нашей студии:
В зоопарке бегемот
Проглотил ежа. И вот…
Требовалось добавить две строчки, чтобы получилось смешно.
Решения были разнообразными:
…Поднял он ужасный крик –
К острой пище не привык.
…Повезли его в больницу,
Стали резать поясницу.
…Бегемот вовсю хохочет:
Ёж ему нутро щекочет!
Подлинник Нины Фидри завершался так:
…Целый день касторку пьёт
И ревёт… как бегемот.
Дописывали строчки из Олега Григорьева:
Вдоль реки бежал Аким,
Был Аким совсем сухим…
Для справки привожу завершающие пары строк подлинника:
…Побежал он поперёк –
Весь до ниточки промок.
Конечно, вскоре в ход пошли двустишия Ренаты Мухи. Вот какие к ним получились продолжения:
*
Стоит собака у столба
И утирает пот со лба…
…А на столбе соседский кот
Себе со лба стирает пот.
*
Еду я, еду верхом на коне,
Не знаю, что думает конь обо мне…
…Вот если бы ехал бы конь бы на мне,
Я знал бы, что думаю я о коне.
Реночкины двустишия оказались чудесными изюминками из отсутствующей булки. Они вызывали у слушателей чувство творческого голода, подобно Мухиному бутерброду без хлеба: каждому, кто их слышал, не терпелось собственноручно испечь к ним недостающую булочку. При этом играющие нередко нарушали правила игры «Допиши две строки!» и выходили за пределы четверостишия. Однажды и у меня из Реночкиного «начала»: «Жил на свете муравей – Без ресниц и без бровей…», – получилась история в восемь строк:
Жил на свете муравей –
Без ресниц и без бровей.
Он терпеть не мог девиц
Без бровей и без ресниц.
Потому у муравья
Были только сыновья:
Сорок восемь сыновей –
Без ресниц и без бровей.
Помню, как впервые прочитал эти стихи Рене. Услышав про девиц без бровей и без ресниц, Рена ойкнула и остановилась, привлекая внимание прохожих. Мне тоже пришлось притормозить и дочитывать историю, стоя на месте. Когда я закончил, Рената, не обращая внимания на людей вокруг, издала своё фирменное «о!-О!!-О!!!». А потом резко посерьёзнела и сказала сурово:
– Вадик, это – стихи.
Так у нас с Реночкой появилось первое совместное стихотворение – «Безбровая история о муравье». Потом были две песенки со слонёнком и другие стихи. Обычно всё начиналось с Мухиной изюминки. Причём изюминки эти, далеко не всегда рифмованные, явно были частями уже существовавших где-то стихов, ещё никем не обнаруженных.
– В девятиэтажном доме на десятом этаже, – произнесла однажды Рена, когда мы пили чай в Москве у нашего общего друга добрейшей Стеллы Морисовны Бондаренко. И минут двадцать обе дамы разговаривали между собой шёпотом, чтобы не помешать мне выловить из ниоткуда завершение песенки бродячих кошек:
В девятиэтажном доме
на десятом этаже
никого не селят,
кроме…
Никого не селят,
кроме…
Никого не селят,
кроме
тех,
кто там
живёт
уже.
Наши совместно написанные стихи мы стали публиковать под двумя именами. В двух общих книгах, которые вышли у нас с Реночкой и включали как стихи Рены, так и наши совместные и мои, авторство каждого произведения указывалось в оглавлении. Кроме того, Рена включала наши совместные стихи почти в каждый свой авторский сборник. Тогда она непременно помечала в сносках: «В соавторстве с Вадимом Левиным».
Но вернусь к рождению жанра «Начало следует». Вскоре после периода «начал» в творчестве Ренаты Мухи наступила эпоха двустрочных концовок к будущим стихотворениям:
*
…Пожалуйста, я откажусь от короны,
Но дайте сначала доесть макароны.
*
…Ещё Осьминог собирался к миноге,
Но тут, к сожалению, кончились ноги.
Одна из этих концовок подсказала мне стихотворение, которое вошло в нашу с Реной копилку совместно сочинённых стихов:
Сегодня доволен собой Осьминог –
Чудесно провёл он воскресный денёк:
В футбол наигрался –
Передней ногой.
Хороших знакомых проведал
Другой.
А Третья
каталась в лесу дотемна –
Катанье на лыжах любила она.
Четвёртая
тоже любила кататься,
Но всё же отправилась с Пятой на танцы.
Шестая
весь день просидела в кино.
Седьмая играла с Восьмой в домино.
Ещё Осьминог собирался к миноге,
Но тут, к сожалению, кончились ноги.
И вот, когда Мухиных двустиший, которые должны были начинать или завершать стихи, накопилось довольно много, назрело время родиться новому жанру. И он родился.
Случилось это в поезде Харьков-Москва в 70-е годы. По дороге в Москву мы с Реной придумывали очередной номер, с которым Муха выступит на очередном «Празднике поэзии и сказки» в ЦДРИ. Как подать Мухины концовки нашей аудитории?
– Давай сначала я расскажу, как мы с тобой пытались сочинять стихи вдвоём.
– Кооператив поэтов! – перебила Рена. Тогда кооперативы входили в моду.
– Может быть. Мы договорились: я сочиняю первые строчки, а ты последние. Но так как я сочиняю медленно, ты не смогла меня дождаться и насочиняла окончания впрок. И сегодня мы почитаем «наши стихи» вдвоём, только вместо моих ненаписанных строк я буду отстукивать их ритм хлопками, а ты будешь читать свои концовки.
– Начало следует! – выкрикнула Рената. И придуманный ею жанр получил название.
Уже на первом выступлении со стихами «Начало следует» выяснилось, что жанр побуждает читателя стать подлинным соавтором: найти такие «начала», которые придадут неожиданный смысл двустишию, предложенному Ренатой.
*
…С тех пор он питается разными кашами.
По-моему, так хорошо. А по-вашему?
*
…И это для дятла такая наука,
что он никуда не заходит без стука.
*
…С тех пор этот сом проживает на дне
И к праздникам шлёт телеграммы родне.
*
…Сидит итальянка, печальная с виду,
Сосёт апельсин и глотает обиду.
*
…С тех пор он жил на острове в печальном одиночестве,
Детей не знал по имени, но вспоминал по отчеству.
*
…И вот с этих пор так и бродим в потёмках.
Ну, ладно, потомки поймут. А потом как?
Совсем иной характер оказался у жанра «Недоговорки», который тоже ввела в литературу Рената Муха. Не знаю случая, чтобы кто-нибудь удачно дописал хоть одну Реночкину миниатюру в этом жанре. Думаю, никому это и не удастся. Потому что договаривать «Недоговорки» не нужно. Изящество, новизна и необычность этого жанра, созданного Ренатой, исчезнет, если читатель усмотрит в них незаконченные произведения.
*
Как-то раз у Короля
Не хватило денег для.
*
Как-то раз в одной Стране
Все решили больше не.
*
Один Верблюд, кипя от злобы,
Вчера ушёл в пустыню, чтобы.
Прелесть этих двустиший в том, что они не допускают продолжения, они должны оставаться многозначными, содержащими не один намёк, а возможность бесконечного разнообразия продолжений. Потому в конце миниатюр стоит не многоточие, а точка. Стихи Ренаты Мухи в придуманном ею жанре «Недоговорки» – это изюминки, каждая из которых – завершённое блюдо.
Маленький, долгоногий верблюжонок
Гулял с матерью, верблюдицей, в поле, —
Щипал зеленую верблюжью колючку.
Неопытный верблюжонок
Вдруг увидел под кустом ежат и ежиху.
Увидел — удивился, к матери-верблюдице прижался!
Думает верблюжонок
О ежатах и матушке-ежихе:
"Что за несуразные диковинные созданья!"
Думают о нем, верблюжонке,
Неразумные малые ежата:
"Ну и уродец же этот зверь, — горбатенький и долгоногий!"
Сильно, сильно болела макушка
У пузатого малого Мишки!
Опустилось правое ушко,
Появилась тоска и одышка...
Оттого-то в свой скромный домишко
Вызвал лекаря маленький Мишка.
И пришел к нему Мишенька-лекарь,
Сладкий лекарь, медовый аптекарь,
И принес на спине
Бочонок,
Полный ягод и яблок моченых.
А ещё, пациенту в угоду,
Он принес распрекрасного мёду!
И едва приоткрылся бочонок,
Где душистый был мёд распрекрасный,
Глупый маленький медвежонок
Рассмеялся, как месяц ясный!
И расправилось правое ушко,
Как-то сразу окрепла макушка,
И не стало тоски и одышки!
Свет горел до утра в домишке, —
До утра хохотали мишки...
Н.М.
Бурый
(Плюшевый весь!) Медвежонок
В рукавичку наклянчил деньжонок
И задумался:
Как же тут быть?
И какую бы вещь закупить бы,
Чтоб не глупым медведем прослыть бы,
А толковым медведем прослыть?
И решил закупить он тележку,
Чтобы в ней прокатить сыроежку,
Шишку кедра
И рыжую белку,
Собачонку, черняву и мелку,
И синицу - смышлёную птицу,
Песни петь, танцевать мастерицу, -
И зайчонка, и с ним кочерыжку,
И... такого же глупого Мишку,
Как он сам, (закупивший тележку,
Чтобы в ней прокатить сыроежку,
Шишку кедра
И рыжую белку,
Собачонку, черняву и мелку,
И синицу - смышлёную птицу,
Песни петь, танцевать мастерицу, -
И зайчонка, и с ним кочерыжку,
И - такого же! - глупого Мишку,
Как он сам, закупивший тележку!)
И с такой же большой головой.
Дай зерна поклевать воробью!
Над огромным земли шалашом
Он возносит на крыльях зарю,
Не считая себя малышом.
Хорошо дать зерна воробью!
В огород путь открой воробью:
Никогда он тебя не объест!
Поклюет —и в халупку свою
Полетит на уютный насест.
"Рад вас видеть!" - скажи воробью,
Ягод солнечных дай воробью!
Пусть он вольно летает в твой сад,
Пусть под стрехою кормит семью,
Пусть воспитывает воробьят.
Ничего не жалей воробью!
Не мешай, брат, клевать воробью,
С голубями пастись у складов;
Он так верит в сердечность твою...
Погляди: он к зиме не готов...
Не мешай, брат, пастись воробью!
Лето склонится. Будет зима.
Снег природу окутает сном,
Птицы кинут сады и дома, —
Он один будет петь под окном.
Не скупись, — дай зерна воробью!
Никогда не предай воробья.
Кто он? Он только бедный твой друг.
У него лишь гнездо да семья,
А твоя — вся природа вокруг!
Никогда не предай воробья.
Зерен дай! — Я всерьёз говорю, —
Воробью и детишкам его!
Ты богат в своем щедром краю,
У него же, брат, нет ничего.
Что нам стоит помочь воробью?
— Да ты куда-куда,
Да ты куда, кудах,
Да ты скажи, куда,
Куда ты подевался, мой цыплёнок?!
Мой самый маленький,
Мой самый жёлтенький,
Мой самый шустрый!
—Да никуда-кудах,
Да никуда-куда
Не подевался он! —
Тут отвечает курица-соседка, —
Не плачь, да не волнуйся ты, наседка!
Придет, придет домой
Твой самый жёлтенький,
Твоё сокровище!
Кому он нужен-то?
Куда он денется,
Твой самый шустрый?
Наш козел — такой пролаза!
На него нужны три глаза!
А у бабки только два,
Да и те глядят едва.
Только бабка из ворот,
А козел — на огород!
И —скорей, скорей жевать:
Спаржу с корнем вырывать...
Он губой — шевель, шевель, —
И морковку, и щавель,
Лук, чеснок, фасоль, капусту,
И редиску, и салат...
(А уж треску!
А уж хрусту!)
Даже колья из оград,
Даже щепку, даже прутик!..
А хвостом-то так и крутит,
Оком огненным горит
И как будто говорит:
"Мне дорожку! Да пошире!
У меня рога большие!
Я ведь так могу боднуть -
Не успеете мигнуть!.."
Вот какой у нас козел.
Не козел, а горе!
Потому что наш козел
Не учился в школе.
- Эй, Лягушка,
Где твой дом?
Там, за Марьиным прудом,
Под кусточком под ольховым,
Под листом под лопуховым,
Над зелёною волной,
Вод высокою луной!
В 1980 году 13 октября меня увозили в больницу, как раз накануне моего седьмого дня рождения. Я почувствовала внутри явственное шевеление, царапание и сопение и прочитала врачу скорой помощи: «Я царь зверей, я лев лохматый! Сейчас как дам кому-то лапой!» Это было довольно неуклюже, но зато от души, что и требуется в настоящей поэзии.
*
— Я застрял сегодня в пробке, —
Объясняет штопор стопке.
*
Печь сказала утюгу:
— Платье сжечь и я могу!
*
Порван плащ. Погнулась шпора.
ДТП у мушкетера.
*
— Моя дорогая, да вы скандалистка:
Божья коровка — и вдруг атеистка!
*
По болоту — чап-чап-чап —
Ходит вешалка для шляп.
*
Знают все принцессы с детства:
Тыква – транспортное средство.
*
Залив закрыла дамба.
Теперь заливу амба.
*
Дед и четверо внучат
В чате до ночи торчат.
*
Лена режет лук и плачет.
Лена лук жалеет, значит.
Здравствуй, лес,
Дремучий лес,
Полный сказок и чудес!
Ты о чем шумишь листвою
Ночью тёмной, грозовою?
Что нам шепчешь на заре,
Весь в росе, как в серебре?
Кто в глуши твоей таится –
Что за зверь?
Какая птица?
Всё открой, не утаи:
Ты же видишь, – мы свои!
Садись на камень под сосну.
Лесную слушай тишину.
О чём лепечет ручеёк?
О том, что путь далёк-далёк.
Упала шишка.
Скрипнул сук.
Жужжит, жужжит тяжелый жук…
Листва рассказывает сны…
Ты слышишь
Голос тишины.
Мы бродили
Тёмным бором.
Мы спросили
Громко хором:
– Дома бабушка Яга-а?..
Бор ответил нам:
– Ага-а!
Удружил бы
ты, рыбак,
угостил бы
просто так:
без подвоха,
без крючка
подарил бы
червячка!
Новый доктор,
Говорят,
К нам приедет в детский сад!
Новый доктор Авербах –
Он в халате и в очках –
Он приедет,
Он приедет,
Он войдет и скажет:
– Ах,
это что же, в самом деле, -
Простудиться захотели?
Ой, какие сквозняки!
Эй, закройте дверь в прихожей!
И окно закройте тоже!
Покажите языки… -
И в постели нас уложит,
И пропишет порошки.
*
Новый доктор Авербах –
И в халате, и в очках –
Он приехал,
Он приехал,
Он вошел и крикнул:
– Эй,
Окна настежь,
Двери настежь
Открывайте поскорей!
А теперь за мной – айда!
Вперегонки до пруда!..
Вот так доктор!
Мы такого
Не видали никогда!
Интересно с ним играть,
Даже некогда хворать!
Мы теперь ныряем сами,
Скачем в рощах и полях.
И ныряет, скачет с нами
Новый доктор Авербах.
Наталья Карпова публиковалась в «Кукумбере» под псевдонимом Тётушка Ау
Рифмы я срываю со специального дерева. Выбираю самые спелые, сочные. Главное – иметь терпение, чтобы дождаться урожая. Но должна признаться – я с детства жутко нетерпеливая.
Недавно Опёнок подружке Волнушке
Назначил свиданье в дубовой кадушке.
К свиданью готова давно она
И всё же немного взволнована.
Громко хвастался Рассвет:
— В красоте мне равных нет!
Услыхал Закат об этом
И поссорился с Рассветом —
Не желает видеться!
Надо ж так обидеться!
— Барабан,
кого
ждёшь?
— Обещал
зайти
Дождь!
— Ну, а если
с ним
Град?!
— Буду я
вдвойне
рад!
У жирафа поднялась температура
И заохала:
— Вот это верхотура!
Признаю — высоковато получилось …
Я, пожалуй, в этот раз погорячилась!
Хозяин гордился своими усами.
Он с ними возился буквально часами!
Усы подрастали, не зная печали —
Густели, блестели и кверху торчали!
Они хорошели, и было похоже,
Что очень гордились хозяином тоже!
*
Тайна была чрезвычайно общительна —
Это ей жизнь усложняло значительно.
*
Видок неважный у луны,
Похоже, ночи ей вредны!
*
Слыхали, Левша, что подковывал блох,
От цокота блох совершенно оглох!?
*
Игла не желает со спицей водиться —
Она заявляет, что спица — тупица!
*
На ветке сушились четыре сорочки —
Попали под дождик сорокины дочки!
*
Носки на прищепку глядели украдкой —
Знакомы носки с её фирменной хваткой!
Папа всячески поддерживал во мне «шевеления рифм». Вечерами мы с ним садились за круглый стол и сочиняли стихи на заданные темы.
Жила-была
Тётя Баклуша.
Ходила она
Неуклюже.
Ворчала:
— И вы б так
Ходили,
Когда бы
Всё время
Вас били.
— Я — змея! —
Сказал Червяк.
А Змея:
— Каков чудак!
Подрасти Вам надо,
Да набраться яда.
Лук говорит: «О вас забочусь, люди —
Поплачете, и легче сразу будет».
Почаще ноги нужно мыть, ребятки —
Ведь иногда ДУША УХОДИТ В ПЯТКИ.
Лень ползёт
Тихонько в класс
Змейкою усталой…
Мариванна говорит:
— Что-то в глаз
Попало.
Каблучками —
Тук-тук-тук,
А сама зевает.
Покатился мел из рук.
Села.
Засыпает.
А за ней —
Весь пятый «А»
Погрузился в дрёму.
Повалилась
С потолка
Муха на Артёма.
Паучок,
И тот застыл
В классе пятиклашек.
Нет желания и сил
Сторожить
Букашек.
Заглянул
Петров Иван,
Очень удивился:
— Что случилось, Марива…
И, уснув,
Свалился.
Тишина.
Покой вокруг.
Школа сном объята.
Даже крепкий военрук
Видит сон
Девятый.
И директор спит,
Сопя,
И техничка Оля…
Лень ползёт,
Змеёй
Шипя:
— В-с-с-сё!
Порядок
В ш-ш-школе.
Впервые «коза-глаза» я срифмовала года в четыре, – пыталась откупиться от бородатого чудовища хлебом с маслом, чтобы пройти по тропинке и остаться в живых. Была тайная надежда, что чудовище скажет: «Спасибо, ешьте сами», но… хлеб исчез, а путь всё равно был перекрыт. Это было первое разочарование в моей жизни.
А стишок родился уже позже:
Есть у меня знакомая коза –
Она всегда пасётся рядом с домом,
И у неё престранные глаза…
На всякий случай, спрячусь-ка я за…
За маму с папой –
вдруг она
не очень-то ещё пока
знакомая…
На работу поутру
Торопилась Кенгуру,
Посмотрела: всё в порядке,
Ключ в кармане, две перчатки,
Кошелёк, очки, футляр,
Носовой платок… Кошмар!
Носовой платок, гребёнка…
Нет ребёнка-кенгурёнка!!
Но ведь был ещё вчера!
Ключ, платок, очки… Дыра!
Неужели сквозь дыру
Выпал целый кенгуру?!
Всё! Воды! Сейчас умру!
Но послышалось:
- Маманя!
Я совсем в другом кармане!
Дама вышла на прогулку
Вдоль реки, держа в руке
Зонтик с кружевом и булку,
Пуделя на поводке,
Плед (а вдруг подует ветер)
Веер (если станет душно)
И журнал «Про всё на свете»,
(Если даме станет скучно)
Клетку с птицей-попугаем,
А в корзине – кошку с бантом
И - немножко попугаем -
Том с Иммануилом Кантом,
И ещё взяла в охапку
Два бинокля, муфту, шляпку.
Школьный глобус, атлас мира
И коробочку зефира-
Прогуляться налегке
Где-нибудь невдалеке…
Порой
вечерней
перед сном
слоны
идут
гулять
ГУСЬком.
И гуси
не таятся –
выходят
поСЛОНяться.
Улитка говорит ужу:
- Я из себя
не выхожу.
Мне спешка
вoвсе не знакома.
Куда спешить?
Я всюду дома.
А ты бываешь,
уж,
смешон,
когда из кожи лезешь вон.
На рынке,
где всегда народ,
стоит парнишка ловкий.
Он людям
воздух продаёт
в красивой упаковке.
И, видно,
до того хорош
его цветной товар! –
Я сам
последний отдал грош –
купил
воздушный шар.
Всё с шутки началось...
Осла
орлом
ослица
назвала.
Случилось
чудо из чудес –
осёл
вознёсся
до небес.
Резонам всем
наперекор
он там витает
до сих пор.
Её купить решил богач:
- Эй там,
ты цену мне назначь.
Я не шучу,
мне,
богачу,
цена любая по плечу.
А радуга смеётся –
она не продаётся.
Считал шаги свои ишак:
И-ШАГ... И-ШАГ... И-ШАГ... И-ШАГ...
- Да, жизнь полна опасностей и риска! –
в мой рот попав, подумала ириска.
Ёж в гостях у ёлочки
был одет с иголочки.
Льва не случайно уважают звери –
он – царь, но продолжает жить в пещере.
Сначала, в четыре с половиной года, я начала издавать книжки – не свои, других авторов. Например, такую:
«Леф Талстой. Кто сказал мяу»
Это было написано на обложке – я уже умела выводить печатные кривые буквы. Потом вырезались остальные странички, сшивались ниткой (мама помогала). Внутри были каляки-маляки и собственные картинки издателя. А на последней странице обложки обязательно стояли заветные слова «тираж» и «цына».
Поэт во мне прорезался в более пожилом возрасте, чем издатель – в восемь лет. Это произошло в школе на уроке, когда я нечаянно сочинение написала в рифму. Учительница сначала не верила, но потом привыкла. В третьем классе у меня уже была общешкольная «слава поэта».
С той поры рифмы внутри так и шевелятся, ходуном ходят. Бывает несколько десятков пошевелов в сутки.
Был хорошистом я весь год,
В портфеле жил порядок.
И вдруг Причастный Обормот
Завёлся средь тетрадок.
Весь класс серьёзен и затих –
Контрольная работа.
Но где набрать мне запятых
Для этого проглота?
Лишь разживусь я запятой
(Ведь я их не ворую),
Как он уже бежит от той
И требует вторую.
Он издевается и рад,
Что я такой несчастный.
Ох, у него ещё и брат,
Но тот – Деепричастный…
Мы в мешке висим сердито.
Метка накрепко пришита:
«Глеб Козлов, четвёртый “А”».
Мы забыты в школе снова,
И у этого Козлова,
Знать, пустая голова.
Мы – протёртые сандалии,
Много всякого видали,
Колотили ножки парт.
На «изо» бывали даже
Мы измазаны в гуаши
Под расцветку «леопард».
А вчера на переменке
Бился нами Глеб о стенки
(Это был спортивный зал).
А потом скакал галопом,
Очень громко нами топал
И подмётки оторвал.
Мы друг дружке дали слово,
Что уйдём мы от Козлова
К Верке Мышкиной. Пока!
Сменке лучше жить у дамы –
Гуталином смажут шрамы
И разбитые бока.
На крыше нашего дома хорошо была видна большая буква «Л» — выведенная специально для вертолётов, на случай пожаров, чтобы было куда сообщить. И это означало, что мы проживали в лесничестве.
Мама моя носила гордое имя единственной женщины на Сахалине – ЛЕСНИЧИЙ, её называли хозяйкой леса. В мамином подчинении было десять лесников. Я очень гордилась, что я дочь хозяйки леса.
Даже мыло и зубная паста в доме были с непременным названием – Лесное.
И фамилия моя Колесникова этому соответствовала. Сначала она мне совсем не нравилась: что хорошего, если происходила она от колеса? Но потом я догадалась сама, что корень происходит от Леса, и фамилия сразу запахла хвоей и берёзовыми почками!
И жили мы напротив хвойного (пихтового) леса, за домом протекала речка – Крестьянка.
А родилась я на Енисее, на пароходе, под Полярной звездой, это обязывает. Был сильный туман, и пароход не мог пристать к порту Дудинка.
Я храбрый пёс, я громко лаю.
Свою хозяйку охраняю!
Но если, грозный вид приняв,
Нам преградит дорогу лайка, –
От злых клыков спасёт меня…
Моя бесстрашная хозяйка!
Ведро от радости сияло,
На всех глядело
Свысока —
Оно сегодня
Шляпой стало
На голове снеговика.
Для кого колючка зла?
– Для ослицы, для козла…
А верблюд верблюдице
Несёт её на блюдеце!
Лёг в пижаме на бахчу:
«На зарядку? Не хочу!»
Был арбуз наш карапузом,
А сейчас он — дядька с пузом!
В школе была замечательная учительница русского языка и литературы – это были уроки творчества. Учила писать стихи. Надо было придумывать окончания рассказов или сказок, или продолжить стихотворные строчки, или она давала рифмы и темы, по которым нужно было новые стихи сочинить. Мне хотелось написать лучше всех. А часто так и получалось.
Росинки цеплялись
за кончик листа
И делали это
совсем неспроста —
Внизу поджидавшая
Лужа
Шептала им вкрадчиво:
— Ну же!
Соседская такса
Ко мне заглянула.
Наверное, хвостиком
Сразу вильнула,
Но этого я
Не увидел пока —
За мордою тянутся
Долго бока…
— Да где, наконец,
Твой приветливый хвост?!
Ответ на вопрос
И банален и прост —
Он машет в другом
Ещё мире —
Напротив, в соседней
Квартире!
Не ссорьтесь, прошу,
Никогда с комарами,
А лучше дружите
Вы с ними домами.
И сами, увидев
Едва комара,
Бросайтесь в объятия
С криком: «Ура!»
Как тонко поют!
Наслаждайтесь хорошим!
И тут же пошире
Раздвиньте ладоши
И хлопайте, хлопайте:
— Браво! Успех!
И ваших оваций
Пусть хватит на всех!
Рубашка ворчала:
— Прищепка,
Меня ухватили
Вы цепко!
Полегче зубами —
Так больно плечу!
Да что это за…
Помогите! Лечуууу!
*
Так сильно природу любил Короед!
На ужин. На завтрак любил. На обед.
*
В гору ползла еле-еле Дорога —
Видимо, силы осталось не много.
*
Любопытны очень кружки —
Оттопыривают ушки!
*
Корила Мокрица родную криницу,
Кривилась Мокрица: «Криница — не Рица!»
Слышишь,
Крошечные кони
По мосточкам деревянным
Удирают от погони –
От свирепого мороза?
Слышишь
Дробный перестук?
Это клювы по кормушке.
Это птицы
В тесноте
На ветру
В худой одёжке,
Где ни пряжки,
Ни застёжки,
У окошка на кормушке
Рассыпают дробный звук:
Тук-тук-туки, туки-тук!
Вдруг –
Ни птиц
И не зерна.
Только мальчик у окна.
Царевна
Вся в белом
Стоит на асфальте,
А дождик идёт!
Она нарисована мелом
С цветами на платье
И ждёт,
Когда же царевич,
Рисованный мелом,
Весь в белом
К царевне придёт.
Ненавижу я
Щеколды и замки!
Ты ответишь мне:
- Какие пустяки!
Разве солнце,
Или дождик,
Или ветер
На замке?
Или кто-то
Ключ от лета
Навсегда зажал в руке?
Нет, конечно!
Пусть кто хочет,
Всё своё перезамочит
И запрёт
Упрямо
Двери
На щеколды и крюки.
Но на солнце
Или дождик,
Но на небо
Или ветер
Никогда
Никто на свете
Не навешает замки!
Родился
Маленький Дубок!
И я стою
И не дышу.
Родился маленький Дубок,
Он по колено Ландышу!
Пахнут волосы рекой,
Руки — земляникой.
Косу я украсила
Полевой гвоздикой.
Я намазала на хлеб
Пенки от варенья,
И как будто каждый день
Летом воскресенье!
Вхожу,
А в доме гости,
Хоть нету ни души.
А гости не простые —
Из леса ландыши!
И стало всё
Совсем другим,
Настолько всё другим,
Что стол,
И стулья,
И кровать
Иначе хочется назвать.
Пришли к нам в дом
Весна и лес,
А дом — исчез!
Яблоко
Стало невкусным.
Весёлое
Сделалось грустным.
Сахар —
Не сладкий.
Соль —
Не солёная.
Дождик —
Не мокрый.
Трава —
Не зелёная.
Гром
На кого-то
С неба
Ворчит...
Мама не хочет
Со мной
Разговаривать.
Мама молчит.
Скука.
Скука.
Скукота.
Нет ни кошки,
Ни кота,
Ни кошачьего хвоста,
Ни мура,
Ни мява,
Ни блюдечка молока.
Скучает рука
По теплой шкурке.
Ни кошкиного ушка,
Ни шерстяного брюшка.
Нет царапанья в дверь.
Пусто на окошке.
Никого на порожке.
В доме
Нет кошки...
Я начала осваивать жанр политической сатиры ещё в первом классе. Выбиваясь из общего хора, я вдруг запела: «В бой роковой мы вступили с РОГАМИ». После чего в моём дневнике появилась зловещая запись: «Сочиняет и поёт антипартийные песни». Потом посвящала не совсем дружеские шаржи одноклассникам. Реакция была болезненной (в самом прямом смысле слова). Правда, эпиграммы на учителей пользовались большим успехом. Но когда отголоски моей литературной славы доходили до вдохновивших меня педагогов, они вызывали в школу моих родителей. Тогда-то я и поняла, что за каждое своё слово нужно отвечать.
*
Уснул Кенгурёнок, но мама на страже:
В лесу участились карманные кражи.
*
Не может запомнить малыш-Осьминожек
В какой ножке вилку держать, в какой – ножик.
*
Однажды зловредная Муха Цеце,
Сломав хоботок, изменилась в лице
*
Готов затянуть поясок Бегемот,
Но талию, бедный, никак не найдёт.
*
У Бабочки есть основанье считать,
Что могут «рождённые ползать» летать.
*
«Хоть я мягкотела, но в щупальцах жало», —
Медуза прозрачно порой намекала.
*
Укусы Блохи не смертельны, однако,
Блоха всё же съела на этом собаку.
*
Сказал, озираясь с опаской, Микроб:
«Вторгается в частную жизнь микроскоп».
Впервые рифма дала о себе знать в октябрятском детстве (период, когда не было сотовых телефонов и компьютеров. Не путать с Мезозойской эрой!).
*
Воскликнула Кружка, увидев Дуршлаг:
«Ответь, бедолага, и кто ж тебя так?»
*
К вечеру Галстуку стало казаться,
Что он к этой шее успел привязаться.
*
Лягушонок Вили гостил вчера на вилле.
Неплохо жить на вилле, но всё же лучше в иле.
*
Огород не огорожен,
Чем Горошек огорошен.
*
Мы пыль сметаем то и дело,
Она ж чихать на нас хотела.
Весной в горах лежит снег, и цветут эдельвейсы, и голубое перо сойки мелькает в зелёных кедрах. И солнце здесь светит ярче, чем внизу, в долине. Чёрный ворон молча облетает горы. Далеко слышен шум его крыльев, даже горный ручей не может их заглушить. Медленно летит ворон от одной вершины к другой: нет ли где больного зайчонка? Или, может, маленький куропчонок отстал от матери?
Притаился в траве зайчонок, куропчонок ещё крепче прижался к земле. Все боятся ворона, даже олень вздрагивает от его карканья и тревожно озирается вокруг.
Ворон возвращается ни с чем: он очень стар. Он сидит на скале и греет больное крыло. Ворон отморозил его лет сто, а может, и двести назад. Кругом весна, и он совсем один.
У Веры был бельчонок. Его звали Рыжик. Он бегал по комнате, лазил на абажур, обнюхивал тарелки на столе, карабкался по спине, садился на плечо и коготками разжимал у Веры кулак – искал орехи. Рыжик был ручной и послушный. Но однажды, на Новый год, Вера повесила на ёлку игрушки, и орехи, и конфеты и только вышла из комнаты, хотела свечки принести, Рыжик прыгнул на ёлку, схватил орех, спрятал его в галошу. Второй орех положил под подушку. Третий тут же разгрыз…
Вера вошла в комнату, а на ёлке ни одного ореха нет, одни бумажки серебряные валяются на полу.
Вера закричала на Рыжика:
– Ты что наделал, ты не дикий зверь, а домашний, ручной!
Рыжик не бегал больше по столу, не катался на двери, не разжимал у Веры кулак. Он с утра до вечера запасался. Увидит кусочек хлеба – схватит, увидит семечки – набьёт полные щёки, и всё прятал.
Рыжик и гостям в карманы положил семечки про запас.
Никто не знал, зачем Рыжик делает запасы.
А потом приехал папин знакомый из сибирской тайги и рассказал, что в тайге не уродились кедровые орешки, и птицы улетели за горные хребты, и белки собрались в несметные стаи и пошли за птицами, и даже голодные медведи не залегли на зиму в берлоги.
Вера посмотрела на Рыжика и сказала:
– Ты не ручной зверь, а дикий! Только не понятно, как Рыжик узнал, что в тайге голод.
Весной снег быстро растаял, вода поднялась и затопила бобровую хатку.
Бобры перетащили бобрят на сухие листья, но вода подобралась ещё выше, и пришлось бобрятам расплываться в разные стороны.
Самый маленький бобрёнок выбился из сил и стал тонуть.
Я заметил его и вытащил из воды. Думал, водяная крыса, а потом вижу – хвост лопаточкой, и догадался, что это бобрёнок.
Дома он долго чистился и сушился, потом нашёл веник за печкой, уселся на задние лапки, передними взял прутик от веника и стал его грызть.
После еды бобрёнок собрал все палочки и листики, подгреб под себя и уснул.
Послушал я, как бобрёнок во сне сопит. «Вот, – думаю, – какой спокойный зверёк – можно его одного оставить, ничего не случится!»
Запер бобрёнка в избе и пошёл в лес. Всю ночь бродил я по лесу с ружьём, а утром вернулся домой, открыл дверь, и…
Что же это такое? Как будто я в столярную мастерскую попал!
По всему полу белые стружки валяются, а у стола ножка тонкая-тонкая: бобрёнок её со всех сторон подгрыз. А сам спрятался за печку.
За ночь вода спала. Посадил я бобрёнка в мешок и поскорее отнёс к реке.
С тех пор как встречу в лесу поваленное бобрами дерево, так сразу вспомню про бобрёнка, который подгрыз мой стол.
На столе Магнит лежал.
На себе Магнит держал
Неустанно,
Очень крепко
Скобки,
Кнопки,
Гайки,
Скрепки,
Гвоздь,
Пружинку,
Две монеты –
Только нужные предметы.
Нет, не хвастался Магнит
Тем, что очень знаменит
И всесилен,
то есть маг,
Просто был в душе поэтом
И вздыхал:
«…Ещё планеты
Бесполезно кружат где-то –
Не притянутся никак…»
*
– Не могу без приколов! – хихикнула брошь
И так прикололась, что не отдерёшь.
*
Как-то уж сказал ежу:
– Ты остряк, я погляжу!
*
Я люблю тебя, конфета!
Ты прости меня за это…
*
На тарелочке жалко дрожало драже.
А желе… ни о чём не жалело уже.
*
Мама – туча, папа – ветер полевой,
Трудно детям в обстановке грозовой.
*
Долго Робот в школу собирался,
Но на первой перемене разобрался.
*
На полке дрожал побледневший Шекспир…
А слева был Сталкер. А справа – Вампир.
Это произошло 7 апреля 1977 года около 18.00 по московскому времени. Именно тогда я появился на свет. Первым, кого я увидел, был, разумеется, врач. «Спасибо, добрый, мудрый врач. Желаю всяческих удач!», – подумал я.
Так оно с тех пор всё и продолжается…
Как у старого Слона
очень строгая жена.
Что ни вечер – то скандал:
«Где СЛОНялся-пропадал?»
Если сядет на диван –
«ЗаСЛОНяешь мне экран!»
Ляжет рядом на кровать –
«ПриСЛОНяешься опять?!
Отодвинься: жарко!»
Всем беднягу жалко…
Слон – мудрейший из зверей!
Будь, жена, к нему добрей!
На Ехидну смотрит Слон,
удивлён и удручён:
вся в колючках,
вот беда!
А мала-то,
а худа…
На Слона глядит Ехидна
и хихикает ехидно:
знатный,
толстый…
Генерал!
Где колючки потерял?
Как будущий математик, я научился считать довольно рано, но рифмовать научился ещё раньше. Помню, что во дворе (а жил я тогда в Одессе) я был чемпионом по рифмованным дразнилкам. О том, что они были удачными, свидетельствовало непустое и постоянно растущее (пропорционально количеству дразнилкок) множество синяков на различных частях моего тела. Сколько их было, сказать трудно — я тогда ещё не умел считать.
Приглашает в гости Чай.
Отвечает Сахар Чаю:
— Я приду. Но обещай
Не мешать.
А то растаю.
Спросила котлета:
— А правда ли это,
Что зубы увидеть –
Плохая примета?
Оставили зубы
Вопрос без ответа:
Болтать за едою –
Плохая примета.
*
Чтобы вы меня простили,
Я прощу вас тоже, или…
*
Окружность прошла по Касательной –
Зовите скорее спасателей!
*
Луч, дойдя до точки, резко
Осознал, что стал отрезком.
*
Опять через точку проходит Прямая,
Зачем это надо ей, не понимая.
Лежала На дне Водоёма Амёба, Искала Контактов Амёбы Утроба. "Как скучно, Как тошно, Здесь не с кем Водиться", Потом Встрепенулась И стала Делиться.
Припоминаю один случай. Играли мы – я и старший брат – в «Царя горы». Нужно было, поборовшись, столкнуть противника с вершины снежной горки. Мне было годика четыре, брат был старше на два года – и он, конечно, побеждал. Поднимаясь в очередной раз вверх от подножия горки, я попытался отвлечь его и громко продекламировал: «Мы играем в «Царь горы», лучше в мире нет игры!» Пока он ожидал продолжения, готовя, вероятно, ехидную реплику, что-нибудь вроде «Больно умный!», я сделал внезапный рывок – и брат полетел вниз.
Похоже, это был единственный случай, когда поэтическое слово помогло мне добиться физической победы.
*
Костюм жирафу выдал шкаф.
– Измял, – расстроился жираф.
*
В шитье ежихи рылся ёж:
– Иголки в доме не найдёшь!
*
Крот вырыл клад, и что вдвойне приятно,
Он закопал его обратно.
* * *
Электрический скат
Смотрел на закат
И думал: Ну сколько же,
Сколько в нем ВАТТ?
* * *
Когда приходит темнота,
Гулять уходят два кота.
Когда приходят два кота,
Гулять уходит темнота.
* * *
Тихо спичкам сказал коробок:
— Ах, оставьте в покое мой бок.
* * *
Раз семейство чайных роз
Пригласило в гости коз.
Если бы не эти козы,
До сих пор цвели бы розы.
* * *
У дороги лопухи
Говорят всегда стихами.
Вот за эти-то стихи
Их прозвали лопухами.
Ко мне под зонт влетела муха.
Я ей сказал:
«Привет, старуха.
Садись сюда, на рукоять –
Вдвоём приятнее гулять».
Я нос уткнул в оконное стекло.
Осенним ветром муху принесло.
Она снаружи на окне сидит
и на меня внимательно глядит.
Я думаю, что мухе повезло:
и интересно, и ногам тепло.
Велосипед уже полдня
Кручу – педалям нравится!
Вдруг муха села на меня…
Пускай со мной катается!
На слоновом ухе Ночевали Мухи С разрешения Слона. Тихо спали, но одна Муха опоздала - В хобот зажужжала: - Есть ли место для меня? Я, конечно, извиня... Возмутился добрый Слон: - Это вам не домофон! Разбирайтесь сами! И тряхнул ушами.
Перевод с английского Дины Крупской
Рисунки Евгении Перепёлки
Однажды Дэдди Длинноног
в костюме голубом
попрал ногой морской песок
у кромки пенных волн.
И там, по камушкам скача
ветру на продувном,
он встретил Хлопа Мухача
в камзоле золотом.
Вина пригубили слегка,
и в ожидании, пока
дадут к обеду третий гонг,
сыграли в пинг, а также в понг.
И говорит сэр Длинноног
красавцу-Мухачу:
— Вы не летите во дворец!
Причин я знать хочу.
Вы так изящны, так важны,
так подходящи для!
И, сэр, вы попросту ДОЛЖНЫ
уважить Короля!
Он в красной мантии сидит,
на Королеву всё глядит.
Там солнце тает в хрустале,
и мед янтарный на столе.
— Ах, мистер Дэдди Длинноног, —
вздыхает Хлоп Мухач. —
Да, не лечу я во дворец.
Я не лечу, хоть плач.
Будь у меня шесть длинных ног —
как ваши, мистер Дэд, —
я б во дворец явиться мог.
Но с этими — о нет!
Ведь Королева с Королем
(они так смотрятся вдвоем!)
боюсь, воскликнут: «Эй, Це-Це!
Тебе не место во дворце!»
Уж лучше, мистер Длинноног, —
продолжил мистер Хлоп, —
сонетов спойте мне венок
или хотя бы сноп.
У вас и голос был, и слух
чудовищно хорош,
и песни — легкие, как пух,
приятней не найдёшь.
На звук серебряной струны
креветки выйдут из волны,
и раки спляшут наобум
под сладкозвучный «зум-ди-зум».
— Ах, — молвил Дэдди Длинноног, —
Простите, сэр, но — нет!
Настал черёд и мне открыть
постыдный мой секрет.
Давно я песен не пою.
Давно… Тому виной —
все шесть моих несчастных ног
с их каверзной длиной.
Их шесть, а кажется — шестьсот:
на грудь мне давят и живот!
Ни «зум-ди-зум», ни слабый звон
из этих уст не выйдет вон.
Сел мистер Дэдди Длинноног
поближе к Мухачу,
и протянув ему платок,
похлопал по плечу.
— Мы так немыслимо и не-
простительно смешны!
Вам ноги коротки, а мне
мучительно длинны.
Вам путь заказан во дворец,
а я без голоса певец.
Покуда ждали мы обед,
открылось нам, что счастья нет.
Не правда ль, сэр, несчастны мы?
— Весьма, — сказал Мухач.
И моря пенные холмы
сотряс их горький плач.
И ялик маленький нашли
(бывают чудеса!),
и красно-жёлтые вдали
подняли паруса.
И переплыли океан,
чтобы в стране Кромбулиан
до склона лет и даже дней
играть в бол-фут и бол-волей.
За окошком ночь настала,
Где-то вспыхнули зарницы,
Книжка за день так устала,
Что слипаются страницы.
Засыпают понемножку
Предложенья и слова,
И на твёрдую обложку
Опускается глава.
Восклицательные знаки
Что-то шепчут в тишине,
И кавычки по привычке
Раскрываются во сне.
А в углу, в конце страницы,
Перенос повесил нос —
Он разлуку с третьим слогом
Очень плохо перенёс.
Недосказаны рассказы,
Недоеден пир горой.
Не дойдя до этой фразы,
На ходу заснул герой.
Перестало даже пламя
Полыхать в полночном мраке,
Где дракон с одной драконшей
Состоит в законной драке.
Никого теперь не встретишь
На страницах спящей книги,
Только медленно плетутся
Полусонные интриги.
Дремлет юная невеста
По дороге под венец,
И заснули середина,
И начало
и
КОНЕЦ
Я простояло здесь полвечности.
Болит спина.
Болят конечности.
Я больше так не в состоянии.
Всё. Извините.
Изваяние.
Простое предложение
лежало без движения,
И ждали продолжения
внизу пустые строчки.
«Какое продолжение? —
вздохнуло Предложение,
— Вы что, не понимаете,
что я дошло до точки?»