Я сплю,
но в то же время
слышу всё:

как облака
скребут тихонько
крышу,

как муравей
соломинку несёт
к себе домой
и напряжённо дышит,

как птица
в невесомости парит
с шуршанием
почти неразличимым,

как рыба
что-то тихо говорит —
чуть слышно,
но вполне красноречиво,

как паутинка
стонет на ветру,
вибрируя
в сплетеньях
струй воздушных,

как точит жук
древесную кору -
упорно,
непрерывно,
равнодушно,

как гриб случайный
под окном растёт,
траву и корни
с хрустом раздвигая.

Я слышу,
как безмолвный небосвод
негромко, но отчётливо 
вздыхает.

Я сплю
и словно грежу наяву.

Я слышу
шум движения
молекул...

Во сне понятен
слуху моему
мир звуков,
недоступный
человеку.

Жила на свете лягушка, и один глаз у неё был розовый, а другой чёрный. Если лягушка просыпалась утром и открывала сначала розовый глаз, то мир казался ей прекрасным и солнечным, намного лучше того, каким он был на самом деле. Если же она просыпалась и открывала сперва чёрный глаз, то всё вокруг становилось печальным и плохим, намного хуже того, каким было на самом деле. Вот такие были у лягушки глаза.

Однажды лягушка проснулась, почувствовав, как солнце припекает спину. Замерев, она гадала, какой глаз откроется первым на этот раз – хороший или плохой, и какой день её ждет. Честно говоря, она так устала от своих разных глаз, что на этот раз вообще решила не открывать их, а просидеть целый день на кочке и, быть может, ещё поспать.

Вдруг совсем рядом она услышала громкое чавканье и возню, будто кто-то большой шлёпал губами и жевал совсем близко от неё. Лягушка так испугалась, что, не успев понять, в чём дело, распахнула оба глаза сразу и тут же отпрыгнула в сторону. И как раз вовремя – огромная голова с большими замшелыми рогами, зависнув, принялась поедать траву с её кочки. Лягушка спряталась и стала разглядывать голову. Она увидела два блестящих, выпуклых глаза, высматривающих сочные травинки, ноздри, подрагивающие, когда в них попадала роса, губы, шершавые и толстые, уши, похожие на два мохнатых лопуха. Это была всего лишь голова лося, и она видела её такой, какая она была на самом деле. Не весёлая, добродушная мордашка с чем-то вроде сияющей короны на лбу, как если бы она открыла розовый глаз, и не чудовище с острыми копьями вместо рогов, как если бы открыла чёрный. Это был просто лось, который ел траву. Поняв это, лягушка развеселилась. Но тут лосю в ноздрю попала травинка, он фыркнул и громко чихнул, а лягушка отлетела и шлёпнулась в пруд.

Попав в воду, она поскорее поплыла прочь, держа оба глаза широко раскрытыми и с удовольствием замечая всё, что встречалось ей на пути – как большие рыбы гонялись за маленькими, облепленные илом камни, вяло колышущиеся толстые стебли кувшинок. И с тех пор уж больше никогда не знала лягушка беды со своими глазами, а видела всё как есть – и плохое, и хорошее.

Мы с папой любим рыбу. Копчёную и варёную, жареную и заливную, в маринаде с морковкой и лавровым листом. Обожаем селёдку под шубой, вяленную на солнце воблу, шпроты в жестяной консервной банке и живого карпа, выловленного из огромного пластмассового чана угрюмой продавщицей магазина «Океан».

Мы едим рыбу целыми днями: на завтрак, обед и даже полдник. С рисом или картофельным пюре. Или просто так, без ничего, политую майонезом. А можно и вообще без майонеза. Тоже вкусно.

Эта безграничная любовь к рыбе заставляет нас при первой возможности хвататься за удочку и выковыривать из земли жирных багровых червей. С банкой червей мы идём на пруд и мечтаем о большой рыбе… такой небывалой, невиданной рыбе, которую и пожаришь, и засолишь, и уху сваришь, и наешься, и всех накормишь, и ещё останется. Вот какую рыбу мы когда-нибудь поймаем с папой!

Мы приходим на наше любимое место, где над водой нависла старая скрипучая берёза. Привычным жестом папа вынимает из банки червяка, смачно плюёт на него и со знанием дела насаживает на крючок.

– Плевать на червяка, – объясняет папа, – это обязательно, если хочешь поймать настоящую рыбу.

Мы садимся на мягкую густую траву и смотрим на поплавок. И папа рассказывает мне про писателя Хемингуэя. Папа всегда рассказывает мне то, чего нет в школьной программе. Или то, что есть, только не так, как в учебнике, а по-другому, гораздо интереснее.

Так вот, этот Хемингуэй много лет назад жил на Кубе, носил грубый свитер, короткую бороду и курил трубку. Он написал много книг. И «Прощай, оружие», и «Снега Килиманджаро». А однажды сочинил историю про старика, который, как и мы, мечтал о большой рыбе.

– Восемьдесят четыре дня подряд, – рассказывает папа, – старик уходил на лодке далеко в море и возвращался ни с чем. И только на восемьдесят пятый день…

Мы живём на даче полторы недели. Вот уже десять дней мы ловим большую рыбу и каждый раз приходим домой с пустым ведром. Я пытаюсь сосчитать, какой будет месяц, когда наступит восемьдесят пятый день, и у меня получается октябрь. К тому времени мы уже давно вернёмся в город, зарядят дожди, я буду ходить в школу…

– На восемьдесят пятый день, – продолжает папа, – старик, как всегда, вышел в море. Он плыл, плыл и плыл на своей лодке. Всё ждал большую рыбу. А она никак не хотела ловиться. И старик ел сырого тунца, чтобы подкрепить угасающие силы.

Мы достаём из пакета бутерброды с колбасой и мамины пирожки с вареньем. Мы едим, чтобы не умереть от голода в ожидании рыбы и радуемся, что нам не надо давиться сырым тунцом.

– И вот, – заговорщицки подмигивает мне папа, – она заглотила наживку…

Поплавок резко дёргается и уходит под воду. Потом выскакивает на поверхность, но тут же погружается вновь, и от него по всему пруду бегут быстрые круги, похожие на сигналы SOS.

Папа суетливо запихивает в пакет недоеденный бутерброд и хватается за удочку.

И я хватаюсь за удочку с ним рядом.

Мы тянем её изо всех наших подкреплённых бутербродами и мамиными пирожками сил. И удочка выгибается параболой, будто кто-то держит её снизу за леску.

– Она-а-а, – выдыхает папа со смесью восхищения и угрозы в голосе и упирается спиной в старую скрипучую берёзу.

И я упираюсь спиной в берёзу, как папа. И леска дрожит так, что вот-вот порвётся. Мы тянем её очень долго. Целую вечность. Но ничего не вытягивается. И мне приходит в голову, что никакая это не «она». Просто крючок зацепился за полено. Или за утонувшую автомобильную покрышку.

– Подсекай! – кричит папа.

Я не знаю, что такое «подсекай», но вместе с папой тяну удочку в сторону. Потом в другую. Потом резко дёргаю. И тут из воды в воздух взвивается что-то. По всем законам жанра это должен быть старый дырявый башмак. Или гнилая коряга. Или, на худой конец, пучок водорослей. Но это не башмак, не коряга и не водоросли. Это «что-то» ярко-золотого цвета. Оно переливается на солнце и летит прямо на нас. Играет плавниками. Как будто птица Феникс машет в небе своими огненными крыльями.

Всё-таки нам повезло больше, чем старику. Потому что мы не ждали восемьдесят пять дней, а только десять. Представляю, как старик радовался, когда на исходе третьего месяца ему улыбнулась удача. И я тоже радуюсь. Но недолго…

– Держи её! – громко кричит папа, с размаху падает на живот и лупит по земле руками.

Из-под него выскакивает громадная рыба. Она сорвалась с крючка и, как бешеная, несётся в сторону пруда, издевательски извиваясь и подпрыгивая. Папа пытается схватить её за хвост. Она выскальзывает. Папа наваливается на неё всем телом:

– Лови её!!!

Я тоже плюхаюсь на живот рядом с папой и чувствую, как она бьётся и выгибается прямо подо мной.

И я кричу и обнимаю её двумя руками. Сжимаю пальцами прохладные бока, мелкую упругую чешую, колючие плавники. И представляю, что я – тот старик. Он ведь тоже не сразу одолел свою рыбу. Несколько дней она его таскала по морю, как буксир старую баржу. Даже не выныривала на поверхность.

– Знаешь, какого она была размера? – говорит папа.

– Кто?

– Ну, та рыба, которую поймал старик.

Мы сидим на берегу, с ног до головы вымазанные рыбьей чешуёй и илом.

– Она была как его лодка. Даже больше.

– Ого! – говорю я.

Наша рыба угомонилась и сидит теперь смирно, тычась носом в эмалированное ведро. Она очень большая. Конечно, не такая, как у старика. Но всё равно… И очень красивая. У неё золотые бока, красные плавники и умные выпуклые глаза.

– Придём домой, – говорю я, – покажем маме.

– Ага, – говорит папа. – А потом зажарим. Со сметаной и луком.

– Нет, лучше сварим.

– Сварим, так сварим, – соглашается папа.

Но я уже не хочу ни варить её, ни жарить. Мне только хочется показать её маме. Какая она большая, красивая. Как кинозвезда. Какие умные и печальные у неё глаза. Какой тихий и нежный голос… хотя про голос я, конечно, немного загнула.

Рыба тихо плещется в ведре позади нас. И под этот плеск нам хорошо сидеть, привалившись спиной к берёзе, и говорить про старика. Про то, как долго он ждал свою рыбу. Как боролся с ней. И как полюбил. Рыба стала ему как брат. Наша рыба нам теперь тоже немножко родственница. Затаив дыхание, я слушаю, как она тихо плещется. Как пускает пузыри и шлёпает губами. Как сладко она мурлычет, хрустит плавниками, трещит костями, чавкает и утробно урчит от удовольствия…

…В груди у меня стало холодно, как будто туда натолкали льда. Мы с папой обернулись разом. Перевёрнутое ведро каталось по земле. Вся вода из него вылилась. А на нашей родной, любимой рыбе сидела огромная толстая кошка и, тряся головой, вгрызалась в неё зубами.

У меня перехватило в горле.

– Брыс-с-сь, – просипела я.

– Бр-р-ры-ы-ысь!!! – заревел папа.

Кошка зарычала, не разжимая зубов, и шерсть на ней встала дыбом.

Папа швырнул в кошку недоеденным бутербродом, но, как всегда, не попал. Кошка мявкнула и, поудобнее перехватив рыбу за голову, поволокла её в кусты.

– Отда-а-ай!!! – завопила я не своим голосом.

– Брось, – безнадёжно махнул рукой папа, – ну, её! Ещё поймаем.

Мы смотали леску, отпустили ненужных червяков и пошли домой.

– Хочешь узнать, что стало с той рыбой, которую поймал старик? – вдруг спросил папа.

– Не хочу, – сказала я.

– Её съели акулы, – сказал папа, – много акул. Старик отбивался от них целый день и целую ночь. Но их было много, а он один. И они её съели всю. Только скелет остался.

– Он очень расстроился? – спросила я.

– Он устал. Добрался до своей хижины и сразу уснул.

– А что было потом?

– Не знаю, – пожал плечами папа, – про это в книжке не написано.

– Жалко, – вздохнула я.

Далеко за прудом тоскливо свистнула одинокая птица. В воздухе запахло сырой травой и туманом.

– В твоей жизни, – сказал папа, – будет ещё много рыбы: и большой, и маленькой, и всякой.

И жареной, думаю я, и заливной, и в маринаде с морковкой и лавровым листом. И вяленной на солнце воблы. И селёдки под шубой. Будут шпроты в жестяной консервной банке и живой карп из магазина «Океан». Только ни у кого из них не будет таких золотых боков, таких красных плавников, таких умных выпуклых глаз. У меня защипало в носу, и захотелось плакать – как будто я похоронила не очень дальнюю родственницу.

Всё-таки старику повезло больше – он привёз домой хотя бы скелет. И большую голову с мечом вместо носа. И все рыбаки ему завидовали: как он смог победить такую рыбу.

А что осталось у нас? И что мы покажем маме?

Мама сидела на крыльце. Ждала нас и читала книгу.

Мы подошли и сели рядом.

– Ничего? – сочувственно спросила мама, заглянув в пустое ведро.

– Ты, конечно, нам не поверишь… – сказал папа.

– …но мы её всё-таки поймали, – сказала я.

И путаясь в словах и деталях, мы рассказали маме про большую рыбу и старика, про сырого тунца и бутерброды, про толстую кошку, акул и про скелет, который остался у старика, а у нас с папой – ничегошеньки.

Мама закрыла книгу. С её обложки на нас смотрел человек в грубом свитере, с короткой бородой и трубкой в зубах.

– Так не бывает, – сказала мама, – чтобы совсем ничего. Ведь осталась история! История про рыбу.

И тут мне показалось, что Хемингуэй нам подмигнул. Хитро так сощурил левый глаз и ухмыльнулся в седую бороду. Ведь это он был на обложке. Тот писатель, которого не проходят в школе. Я его сразу узнала.

Сегодня утром выпал первый снег.
Когда он падал, было очень тихо.
Так тихо, что лифтёрша-сторожиха
Не вслух, а шёпотом
сказала «Здрасьте!» мне
И даже небеса перекрестила.

Там, в самом деле, очень тихо было.
Доверчивый, снег падал прямо в руки.
И замирали уличные звуки…

А в доме,
как по вызубренным нотам,
Разыгрывалось утро: грохал лифт,
И люди уходили на работу
И грохали.

И каждый новый взрыв
Лифтёрша принимала, содрогаясь
Ознобливым движеньем чутких плеч,
И говорила: «Тише вы!», стараясь
Тот первый снег от шума уберечь.

* * *

То тает, то метёт,
Метёт и снова тает.
А жизнь – она летает,
А вовсе не идёт.

Летает жизнь моя,
Скрывая цель полёта,
Нашёптывая что-то,
Чего не слышу я.

 

Ёлочный искристый снег!
Он с утра идёт сегодня.
Как в спектакле новогоднем,
Неправдоподобный снег!

Снежный занавес плывёт,
Будто бы — ещё мгновенье –
И начнётся представленье,
И наступит мой черёд.

В том спектакле жизнь свою
По-другому я поставлю:
Краски яркие добавлю
И сюжет перекрою.

Жду начала пьесы, но…
Снег валит всё гуще, гуще;
Снежный занавес опущен –
Видно, всё отменено.

Стрелки часов всё ближе и ближе подкрадывались к цифре 12. На кухне гремели посудой, по коридору проносились быстрые шаги, украшенная ёлка приветливо мигала гирляндами и сверкала шарами. Но обычная предновогодняя суета, которая всегда доставляла Рите столько радости, на этот раз только злила её. Зачем ей этот Новый год?! Зачем ей День рождения, который у неё 1 января?! Вот ведь угораздило родиться на Новый год! У всех нормальных людей два праздника, им два раза дарят подарки, они два раза приглашают гостей, а у неё… Эх! Да и редко кто вообще соглашается придти к ней в гости в этот день, все ведь отсыпаются после весёлой новогодней ночи. Правда, как раз завтра обещали придти три одноклассника, хотя ей непросто было их уговорить, ох, как непросто. Как же она была счастлива, с каким нетерпением ждала в этом году конца декабря, она даже вычёркивала деньки в календаре, ускоряя, как ей казалось, течение времени.

И вот, когда до праздников оставалось всего-навсего два не зачёркнутых дня, случилось то, чего Рита боялась больше всего на свете – заболела её младшая сестра. Да заболела не просто какой-нибудь простудой или воспалением лёгких, а заразной ветрянкой! И, конечно же, родители Ритиных друзей не разрешили им идти к Рите на праздник, в их семье был объявлен карантин. Сама-то Рита переболела ветрянкой, когда была совсем маленькой, ей ветрянка была не страшна, и злило её совсем другое: эта противная Лерка! Она всегда всё портила. Вот, летом, например, они отправились с родителями на юг, первый раз за всю Ритину жизнь, между прочим. И всё было прекрасно: и тёплое море, и ракушки, и камешки на берегу, и ужины в кафе на набережной, и аттракционы – всё, кроме Леры, которая умудрилась на таком солнцепеке подхватить ангину. Разумеется, отдых был испорчен: в тот же день родители собрали чемоданы, поменяли билеты на поезд, папа схватил на руки горячую Лерку, а Рите даже не дали в тот день последний разок сходить искупаться. Да что там говорить?! Сестра каждый раз что-нибудь выкидывала, а Рита страдала, ведь все сразу же кидались к этой Лерке, начинали вокруг неё бегать и причитать, а то, что у неё, у Риты, не будет Дня рождения, это никого не волновало. И её даже не утешало то, что мама пообещала обязательно отметить Ритин День рождения позже, когда Лера перестанет быть заразной.

Вот Рита и сидела на подоконнике, злая-презлая на Леру, и смотрела на термометр за окном, который показывал -22 градуса, а ещё там, за окном, пробегали быстро-быстро, чтобы не замерзнуть, радостные прохожие, шёл снег, в свете розового фонаря кружились крупные снежинки. И тут вдруг из этого розового фонаря вынырнула крупная светящаяся снежинка, а может, это была искра – Рита сначала не поняла, но это что-то светящееся стало кругами приближаться к Ритиному окну. Рита, не моргая, уставилась на эту светящуюся точку, а она, подлетая ближе к окну, всё меньше и меньше становилась похожа на снежинку, а всё больше и больше – на маленького человечка в белой вязаной шапочке с синим помпоном, с длинной белой бородой, с крошечным рюкзачком, одетым не на спину, а на живот, потому что на спине у человечка были крылышки, и рюкзак сильно мешал бы ему лететь, а в руках он держал малюсенький фонарик. Рита не поверила собственным глазам, она даже крепко зажмурилась, но когда снова открыла глаза, человечек был всё там же, за её окном, и стучал кулачком в стекло, показывая жестами, что его надо бы впустить. Рита была очень удивлена, но, тем не менее, сразу же вскарабкалась на подоконник и открыла форточку. Человечек, пыхтя и отдуваясь, влетел через форточку в комнату, плюхнулся на подоконник рядом с Ритой и попросил горячего чая. Рита, пребывая в каком-то странном состоянии – то ли во сне, то ли наяву – пробежала на кухню мимо комнаты, где лежала в кровати Лерка, зелёная и в крапинку, как кикимора, схватила чашку чая и кинулась обратно в свою комнату, не надеясь увидеть на подоконнике странного гостя. А он сидел на том же месте, где Рита оставила его, правда, за время её отсутствия он расстегнул свой рюкзачок, достал оттуда блокнот, и теперь сидел с важным видом и что-то в нём писал. Когда вбежала Рита, он отложил блокнот в сторону, степенно встал, поклонился и представился:

– Меня зовут Дреби-Дон. А тебя – Рита, я знаю. Сколько там у нас до Нового Года? – он посмотрел на свои наручные часы. – Ох, совсем мало времени, а дел ещё невпроворот, поэтому я надолго у тебя не задержусь, вот только погреюсь чаем. Мороз сегодня настоящий, новогодний.

Дреби-Дон сел и отхлебнул чая. Он снова открыл блокнот:

– Так… что тут у нас? Ага-ага… Ну что, Рита? Что у тебя стряслось? Какая беда приключилась? Я, видишь ли, спешу, поэтому долго разговаривать не могу, я тебе быстренько сейчас объясню, кто я такой. Каждый год, за несколько часов до наступления Нового Года, я летаю по городу, заглядываю в окна и исполняю одно желание каждого, кто почему-то грустен и несчастен, у кого приключилась какая-то беда или даже маленькая неприятность. У тебя, как я вижу, отменился День Рождения? Да, неприятно, конечно, но я могу это исправить. Впрочем, я же не должен тебе подсказывать твоё желание, это против правил. Ну, давай, загадывай побыстрее, и я полечу дальше: у меня ещё пятнадцать адресов, а до Нового Года всего два часа, могу и не успеть.

Дреби-Дон порылся в своём рюкзачке, выудил оттуда золотой колокольчик, который казался огромным в его крошечной ручке, и замер в ожидании Ритиного желания.

Рита могла пожелать чего угодно, у неё всегда был миллион желаний, её даже мама иногда называла «моя Хочушка», потому что ей всегда чего-то хотелось: в кино, в цирк, новую игру, научиться кататься на коньках, научиться рисовать, как Крынкина, поехать летом на дачу, найти клад, откопать скелет динозавра… в общем, всего и не вспомнишь. Но сейчас Риту терзали совсем другие желания, сейчас её мучила злость, поэтому, ни на минуту не задумавшись, Рита выпалила:

– Хочу, чтобы Лерки не было! Ни-ког-да!

Дреби-Дон, который в этот момент одной рукой подносил чашку с чаем ко рту, а другой уже приготовился позвонить в колокольчик, поперхнулся чаем, а колокольчик со звоном упал на пол.

– Что, это и есть твое желание?! – спросил он.

– Да! – твердо ответила Рита.

Дреби-Дон, кряхтя и охая, слез с подоконника, поднял колокольчик и сказал:

– По инструкции я должен исполнить любое желание, но может, Рита, ты подумаешь получше?

– Я уже подумала, – Рита смотрела на Дреби-Дона в каком-то оцепенении.

– Ну, что ж… Сейчас я позвоню три раза в колокольчик, и твоё желание исполнится. Раз! – И колокольчик издал коротенькую трель, похожую на птичье пение. – Два! – Прозвучала мелодия скрипки. Перед третьим разом Дреби-Дон тяжело вздохнул и произнёс: – Три! – Рита услышала звук, похожий на удар в гонг. – Моя работа выполнена, Рита, прощай. Счастливого Нового Года!

Дреби-Дон поспешно сложил свои вещи в рюкзачок, не глядя на девочку, надел рюкзак на живот, и даже забыв от расстройства включить фонарик, вылетел в форточку.

Рита сразу же решила проверить, исполнилось ли её желание, и метнулась в комнату сестры. Однако там Риту ждало сильное разочарование: крапчатая и зелёная Лера все так же сладко спала в кроватке. Желание не исполнилось.

-Эх, – вздохнула Рита, – обманул! Хотя, может, это и лучше, всё-таки я к ней привыкла, к этой Лерке.

Рита вернулась в свою комнату и легла спать, она очень устала от переживаний и впечатлений, которые ей принёс последний день старого года.

* * *

Утром Риту разбудили папа, мама и бабушка, которые, окружив Ритину кровать, скандировали: «По-здра-вля-ем!» Потребовалось какое-то время, чтобы Рита пришла в себя и сообразила, что поздравляют её с Новым Годом и Днём Рождения, что под ёлкой, наверное, лежат-дожидаются подарки в красивых упаковках. Рита вскочила с кровати, поцеловала по очереди маму, папу, бабушку и прямо в ночной рубашке и без тапочек кинулась к ёлке. Подарков была целая гора. Рита нетерпеливо разрывала упаковку и вскрывала коробки. Чего там только не было: набор цветных карандашей, плюшевая мышка, новая игра, о которой она мечтала, билеты на ёлку, железная дорога… Рита забыла обо всём на свете, целый час не отрывалась от подарков, но вдруг девочка остановилась, что-то было не так… чего-то не хватало. И наконец Рита сообразила, чего! Под ёлкой были подарки только для неё, для Риты. А как же Лера? Хотя, может, родители отнесли подарки в комнату сестры, поскольку Лера не вставала с постели из-за температуры? Надо сбегать посмотреть, интересно, что подарили Лере. Рита вскочила и бросилась в комнату сестры, но, добежав до двери, замерла на пороге: Леры там не было. Даже не то что Леры не было, там не было даже Лериной кровати, в комнате вообще всё было по-другому: там, где вчера была кровать, стоял письменный стол, там, где был Лерин стол, стоял шкаф. Рита смотрела и не верила своим глазам.

– Мама! Папа! Где Лера? Родители завтракали на кухне, но, услышав Ритин вопрос, они непонимающе переглянулись:

– Какая Лера, Риточка?

– Ну, как – какая? Моя сестра! Лера. У которой ветрянка!

– Доченька! – мама потрогала Рите лоб на предмет повышенной температуры. – У тебя же нет сестры, ты у нас одна, Рита.

– Ты что, мама?! Я пришла к ней, а её нет, и мебель вся переставлена… Мама взволнованно посмотрела на папу. А Рита побежала к бабушке: уж бабушка-то должна помнить, что у неё две внучки, она же так любит Лерку!

Но бабушка тоже удивленно развела руками:

– Какая Лера? О чём ты, Риточка? Тут до Риты, наконец, всё дошло: Дреби-Дон не был её вчерашним сном, он прилетал на самом деле, и он не обманул её, он исполнил её, Ритино, желание.

Но как же так? Где теперь Лера? Она не могла ведь просто исчезнуть? Или могла? И как теперь без неё… Она, конечно, противная и всё портит, но всё-таки, это же её сестра.

– Мама, я пойду пройдусь… В магазин схожу. Рита стояла уже в куртке и шапке.

– Да ты что? Сегодня ведь первое января, магазины не работают, да и к тебе скоро гости придут, ты же так ждала, Рита! Мама была очень взволнована: с дочкой явно что-то творилось, уж не заболела ли она?

– Я тогда просто… пройдусь.

Рита вышла из дома и пошла мимо площадки, где они всегда играли с Лерой, зашла в соседний двор, пересекла сквер. Всё-всё вокруг напоминало ей Леру: вот здесь они катались с горки, здесь сидели на заборчике, а в тот магазинчик любили заходить за жевательными мармеладками – Лера всегда просила малиновые. Рита шла и злилась, но уже не на Леру, а на себя, на своё глупое необдуманное вчерашнее желание. Разве она всерьёз хотела, чтобы оно исполнилось? Да и вообще, она думала, что это такая шутка.

Все магазинчики, действительно, были закрыты, но домой Рите не хотелось, ведь там никто не помнил про Леру. И День Рождения ей теперь тоже стал не нужен, и гости не нужны, и подарки. Найти бы сейчас этого Дреби-Дона! Но ведь он сказал, что летает только в последний день старого года, что же теперь, целый год жить без Леры и ждать его? А если он вообще не прилетит?!

Так дошла Рита до маленькой книжной лавки – магазинчика на углу дома, куда они с Лерой часто заходили, чтобы купить свежий выпуск «Веселых картинок» или новые раскраски. Как ни странно, в магазинчике горел свет, хотя надпись на двери гласила: «Закрыто на все праздники». Рита заглянула в окно, но никого не увидела, тогда она решила постучать в дверь, ведь хозяин лавочки хорошо знал их с сестрой, помнил имена и даже угощал конфетами. Рите очень хотелось найти хоть кого-то, кто бы помнил Леру, а то и она уже стала сомневаться, а была ли у неё сестра, или это ей примерещилось. Девочка стучала и стучала до тех пор, пока с той стороны двери не послышался кашель и шевеление ключа в замочной скважине, и пока не появился на пороге заспанный и очень недовольный хозяин.

– Что такое? Что ты стучишь, читать, что ли, не умеешь? Мы закрыты до конца праздников! Ты знаешь, какое сегодня число?

– Знаю. С Новым Годом! Вы помните меня?

Хозяин протёр кулаком глаза и посмотрел повнимательней на непрошеную гостью.

– Ну, помню, и что?

– Вы помните, я всегда покупала у вас журналы и раскраски? А вы не помните ли, я приходила к вам одна или нет?

Хозяин явно был недоволен, что его разбудили и теперь устраивают допрос.

– Ну, помню, помню, ты обычно с мелкой сестрой приходила, Лерой, кажется. И что?

– Ура!!! – Рита буквально бросилась ему на шею. – Значит, она – это не сон.

И Рита рассказала хозяину магазинчика про всё, что произошло вчера перед Новым Годом, и про Лерино исчезновение, и про то, что она, Рита, теперь очень жалеет о своём гадком поступке и хочет всё исправить, но не знает, как.

Хозяин очень внимательно её выслушал, почесал затылок и сказал:

– Странная история… Ведь и ко мне вчера прилетал этот Дреби-Дон. Дело в том, что недавно мне сообщили, что мой магазинчик скоро снесут, а на его месте построят огромный многоэтажный дом. Я, конечно, очень расстроился, а вчера, за несколько часов до Нового Года, ко мне в окно постучал Дреби-Дон.

– И сказал, что очень спешит, – подхватила Рита.

– Но выполнит одно мое желание, – закончил хозяин. – Разумеется, я тут же пожелал, чтобы магазинчик не сносили. Дреби-Дон начал рыться в своём рюкзаке, перетряхнул его весь, даже вывернул наизнанку, но волшебного колокольчика, который он искал, там не было. Дреби-Дон и до этого был какой-то грустный, а тут совсем чуть не расплакался. Он что-то бормотал, жаловался, что теперь никуда не успеет, не исполнит добрых и нужных желаний, а всё из-за одной злой девочки, которая так расстроила его своим гадким желанием, что он от расстройства даже выронил где-то свой колокольчик. Потом Дреби-Дон немного пришёл в себя и пообещал, что обязательно вернётся, как только найдёт свой колокольчик, чтобы я непременно ждал его, пусть через день или через два, ведь Дреби-Дон никого не обманывает и всегда держит своё слово. Вот я и жду, не ухожу домой и не гашу свет, когда ты постучала, я думал, что это – Дреби-Дон.

– А это всего лишь гадкая Рита, – девочка опустила голову.

– Послушай, – сказал хозяин книжной лавки, – да ну его, этот магазин, перебьюсь я как-нибудь без работы, придумаю что-нибудь… Вернуть Леру – гораздо важнее! Иди домой, всё будет хорошо: когда прилетит Дреби-Дон, я пожелаю, чтобы твоя сестрёнка вернулась.

– Правда?! – Рита подскочила от радости. – Вы такой, такой…

– Иди же, иди, а то родители, наверное, уже волнуются.

Рита выбежала из магазинчика, её переполняла радость, но в то же время ей было очень жалко, что хозяина книжной лавки потратит на неё своё единственное желание. И тут вдруг ей в голову пришла одна мысль. Рита резко развернулась на каблучках и побежала обратно в магазин. Хозяин даже не успел ещё закрыть за ней дверь.

– Подождите, подождите, – кричала Рита. – Я вот что придумала: пожелайте, чтобы Дреби-Дон вернул всё на день назад, чтобы время вернулось в тот момент, когда я сидела на подоконнике и злилась на Леру, а он прилетел ко мне. Скажите так, пожалуйста. И тогда всё будет очень хорошо.

– Ты уверена? – с сомнением спросил хозяин.

– Да-да! Пожелайте так! – крикнула Рита уже на бегу.

Через пять минут Рита была дома. Родители, конечно, уже успели поволноваться, а мама велела ей переодеться в нарядное платье, потому что скоро должны были придти гости.

Но вместо этого Рита пошла к окну в своей комнате, уселась на подоконник и стала ждать: он обязательно прилетит, обязательно! Сколько девочка просидела у окна, она не знала, на улице уже стало темнеть, но вот, в какой-то момент она увидела, как от света фонаря отделился маленький огонёк, который в прошлый раз она приняла за странную снежинку. Но теперь Рита точно знала, кто это.

– Ну, здравствуй, – неприветливо заявил Дреби-Дон, плюхнувшись на подоконник и отряхивая свои крылья от снега. – Времени до Нового Года осталось мало, так что давай побыстрее говори своё желание.

Когда Рита услышала это, то даже завизжала от радости.

– Погодите одну минутку, – попросила она. – Я только проверю, только одним глазком…

Девочка бросилась в коридор, налево, к двери комнаты сестры: Лерка, зелёная, в крапинку, противная, кикиморская Лерка, была на месте!

– Ну вот моё желание, – через обещанную минуту Рита сидела у окна рядом с Дреби-Доном. – Я очень-очень-очень хочу, чтобы книжный магазинчик на углу улицы никогда не сносили, и чтобы его хозяин не потерял работу!

Дреби-Дон улыбнулся, позвонил в колокольчик три раза, надел рюкзачок и поспешил по другим адресам. Ведь очень многие люди за несколько часов до Нового Года почему-то несчастны. А Рита ещё долго стояла у окна и смотрела на удаляющийся свет его маленького фонарика.

А со мной вот какая история на даче приключилась. Я спать укладывался. А кровать у окна стоит. Я пожелал маме спокойной ночи, полез под одеяло и решил перед сном на луну посмотреть. В окно глянул, а там – батюшки! Ведьма по крыше соседнего дома карабкается, а её волосы всклокоченные на ветру развеваются. Я – скорей за мамой.

Она поднялась с кровати и спрашивает с интересом:
– Где твоя ведьма, показывай!

Я и показал. Мама засмеялась:
– Это не ведьма! Это берёза на ветру дрожит, а её ветви на волосы похожи. Спи!

Я – снова под одеяло. На всякий случай в окно посмотрел, а там – циклоп!

Мама на этот раз неохотно поднялась. Видно, уже заснуть успела.

– Это не циклоп. Это дуб во дворе качается. А на нём – скворечник.

Ушла мама.

Я решил никуда больше не смотреть. Разве что только в огород…. Пришлось снова к маме бежать. Там в огороде – волк-оборотень на луну воет. Страшно до мурашек.

На этот раз мама даже с кровати не поднялась. Только рукой пошарила по тумбочке и протянула мне спицу, которой свитер вяжут.

– Держи, – говорит, – это волшебная спица. Она от всякой нечисти помогает. – И – на другой бок.

«Надо же, – удивился я и пошёл к себе. – Кто бы мог подумать? – Я залез на кровать. – Обычная спица. – Я сбросил тапочки и потянулся. – А оказывается, волшебная». – Я укрылся одеялом с головой. Сунул спицу под подушку и заснул.

Спал плохо. Всю ночь ворочался. Проснулся рано, до петухов ещё. Открываю глаза, а у меня на кровати сидят ведьма, оборотень и циклоп. Смотрят на меня во все глаза (циклоп – в один глаз).

Ведьма говорит:
– Страшно-то как! Он на мальчика из мультика похож, который Бабу Ягу в печке зажарил.

А волк-оборотень говорит:
– Мне страшнее! Он на Победителя Оборотней похож! Так же волосы торчком стоят.

Циклоп говорит:
– А мне каково? Он вылитый Одиссей, который моему брату-циклопу единственный глаз выколол! – Циклоп задрожал от страха, и кровать заскрипела.

– Тише вы! – говорю им, – ещё маму разбудите! – Они вообще до смерти перепугались. Тогда я достал из-под подушки волшебную спицу и им отдал. – Махните на меня, – говорю, – и я исчезну!

Ведьма скрюченной рукой спицу подхватила и потрясла ею в воздухе. Враз все трое исчезли. Только слышно было, как спица звякнула об пол.

Я поглядел, куда она закатилась, чтобы завтра маме вернуть. А потом снова лёг и заснул. На этот раз – совершенно спокойно.

Кто это 
         так 
               барабанит?!
Кто это
          так
               гремит?!
Делом
         ребенок
                     занят:
По крышке он 
              ложкой 
                        стучит!


Если
         так
                  барабанить
Часами 
         без 
                  передышки - 
Можно 
         стать 
                  самым 
                           великим 
БАРАБАНЩИКОМ 
                  ЛОЖКОЙ 
                              ПО КРЫШКЕ!

Истории из жизни Червякакия Акакия

Где-то на земле есть крохотная железнодорожная станция. Такая крохотная, что и не станция даже, а всего половина, полстанции. Поэтому и называют её полу¬станком.

Здесь никогда не останавливаются скорые поезда. Им, таким важным и блестящим, привыкшим к большим многолюдным городам, даже в голову не придёт при¬тормозить у полустанка, а уж остановиться – и подавно. Прогудят сквозь зубы: «Привет» – и мчатся дальше ¬навстречу ярким огням и весёлой жизни.

А что же маленькие поезда? Электрички?

Они, хоть никогда не ездили дальше ближней дере¬веньки, стараются ни в чём не отставать от городских поездов.

Проезжая мимо полустанка, они делают вид, что им очень некогда и при этом гудят так оглушительно, что полустанок от страха ёжится и делается ещё меньше.

Вы, наверное, подумали, что полустанок этот нена¬стоящий?

Нет! Просто, он ростом мал и находится очень дале¬ко, а в остальном он ничуть не хуже, чем любой другой полустанок, станция или даже столичный вокзал.

Есть у него две платформы и семафор. Есть зал ожида¬ния с почтой, телеграфом и парикмахерской. Есть билет¬ная касса с окошком, над которым висит железнодорож¬ное расписание.

Но это не главное …

Главное, что работа на полустанке кипит день и ночь: начальник отдаёт приказы, кассир считает билеты, теле¬графист ждёт телеграмм. Все работают, как один. Да они все и есть – один, потому что на полустанке нет никого, кроме Червякакия Акакия. Он здесь один. Это его полу¬станок. Это его жизнь.

Хотите познакомиться с ним? Вот несколько историй из жизни. Несколько историй с полустанка Червякакия Акакия.

Скрипка

Рядом с полустанком растёт старое грушевое дерево. В его дупле и живёт Червякакий Акакий. Но это только снаружи дупло, а внутри – самый настоящий домик с двумя комнатами, кухней и мансардой. Правда, окно всего одно, но зато оно на крыше, и через него очень хорошо видно небо.

Когда идёт дождь, Червякакий Акакий задёргивает на потолке занавески и при свете настольной лампы, сделанной из ореховой скорлупки, слушает шум падаю¬щих капель.

Так было и в тот вечер …

Кончалось лето. Шёл дождь. Червякакий Акакий, как всегда после работы, раскрашивал картинки. Склонив¬шись над толстым альбомом, он очень осторожно водил кисточкой по листу. Получалось красиво: дом из белого становился красным, лес – зелёным, и только небо по-прежнему оставалось белым. Червякакий Акакий больше всего на свете любил голубой цвет – поэтому голубая краска заканчивалась раньше других красок в коробке. И вот, думая, в какой цвет красить небо, Червя¬какий Акакий вдруг услышал громкий стук в окно. «Это птица. Она замёрзла и просится в гости – погреться», – решил Червякакий Акакий и, отложив альбом, стал взбираться по лестнице, чтобы открыть окно.

Через минуту он снова сидел у лампы, разглядывая нежданную гостью. Сморщенная, жёлтая, холодная – ¬на его ладони лежала маленькая дикая груша.

– Уважаемый Червякакий! – вдруг тихо сказала груша. – Я пришла к Вам, чтобы Вы сделали из меня скрипку.

– Но это так неожиданно… Я не умею… – растерялся Червякакий Акакий. – И потом, разве из диких груш бывают скрипки?

– Я не дикая, а свободная,– гордо ответила груша и, закрыв глаза, попросила: – Скорее! Делайте скрип¬ку – не то я увяну, и музыка увянет вместе со мной…

– Как? Как делается скрипка? – чуть не плача бормотал Акакий. Груша открыла глаза: «Нужно убрать лишнее. Всё, что останется, – это и будет скрипкой.»

И груша умолкла.

Напрасно звал её Червякакий Акакий. В его руке лежал лишь маленький, съежившийся жёлтый комочек.

И Червякакий решился. Он освободил грушу, избавил её от всего лишнего. А как узнал он – что лишнее, что нет? Об этом ему рассказало его собственное сердце, ставшее на время маленьким скрипичным ключом…

Когда на полустанок спустилась ночь, скрипка была готова. Она пела на все голоса.

Сквозь пелену дождя показались звезды.

Листья из жёлтых превратились в зелёные и разлетелись по деревьям. Небо в альбоме для раскрашивания само собой сделалось голубым.

Говорят, что с тех пор люди, подъезжая к полустанку, всегда улыбаются друг другу.

– Какая чудесная музыка! – восхищаются они и глядят в окна. Но, как и прежде, не замечают ни маленького полустанка, ни Червякакия Акакия, играющего на грушевой скрипке.

Впрочем, разве это так важно?

Старинный глобус

Червякакий Акакий делал у себя в доме генеральную уборку и, разбирая хлам на чердаке, нашёл глобус.

Это был старинный глобус. Когда-то он принадлежал пра-пра-прадедушке Акакия, который служил Червяка¬кием на деревянном корабле и помнил Колумба ещё маленьким мальчиком. Вот как это было давно. Поэтому и глобус был совсем не похож на те, которые мы с вами привыкли видеть.

Во-первых, он был не круглый, а плоский, как блин. Во-вторых, не крутился и не вертелся, а твёрдо стоял на спинах семи слонов, которые стояли на ките, который лежал в Океане. В-третьих, он был не из пластмассы или картона, а из дерева и меди – и оттого очень тяжёлый.

А самое главное, что отличало этот глобус от современного, это то, что на нём не было ни одного конти¬нента – одни сплошные моря. Это, наверное, потому, что глобус был морской и предназначался для капитанов дальнего и очень дальнего плавания.

«Да… – думал Червякакий Акакий, разглядывая гло¬бус. – Жалко, что он не для железнодорожников. Ведь тогда на нём была бы нарисована суша, и я мог бы узнать, где, в какой точке Земли я живу. Но, – продолжал думать Акакий, – зато теперь я знаю, где живут слоны, и если мне захочется на них поглядеть… – Додумать он не успел, потому что ему сразу же очень захотелось увидеть живых слонов и подружиться с ними. – Что ж, – решил Червякакий Акакий, – если Земля такая же плоская, как мой глобус, то прорыть ход на другую сторону можно за два дня. Решено! Завтра же отправляюсь в путь! Только бы отпустили с работы».

Но на работе всё получилось как нельзя лучше. Начальник полустанка Акакий подписал заявление о трёхдневном отпуске кассира Акакия. Телеграфист Акакий разослал во все города телеграммы об этом собы¬тии, и почтальон Акакий принёс в дупло грушевого дерева депешу, что кассиру Акакию отпуск разрешён. Вместе с почтальоном пришёл парикмахер Акакий, который по¬стриг отпускника перед дорогой.

Утром следующего дня Червякакий Акакий начал копать ход на другую сторону Земли. Если бы кто-нибудь его увидел – сразу бы понял, что перед ним настоящий путешественник. На голове – мотоциклетный шлем, в руках – лопатка, за спиной – рюкзак, а в рюкзаке – ¬котелок, палатка и фляжка с клюквенным морсом.

Два дня промчались быстро.

Вечером на привале Акакий сидел и загорал под жарким солнцем. Дело в том, что из-под земли днём видно звёзды, а ночью – солнечные лучи.

«Отпуск кончается, – грустно думал Акакий.¬ Пора возвращаться, а слонов я так и не нашёл. Видно, Земля не такая плоская, как мой глобус – иначе я давно бы уже гулял по её другой стороне».

Вскоре он уснул. И ему приснилась Земля. Земля была плоская и напоминала сдувшийся воздушный шарик. Но вдруг она стала расти, округляться и превратилась в боль¬шой, круглый земной шар. Шар попытался улететь, но непонятно откуда появившийся слон успел поймать его за ниточку.

– Возьмите! – сказал слон, протягивая земной шар Акакию.

Акакий открыл глаза.

Наступило подземное утро, и в свете звёзд Акакий увидел, что над ним, склонившись, стоит кто-то большой и теплый.

– Вы слон? – спросил шепотом Акакий.

– Он, он… – закивал гость и положил рядом с Акакием маленький блестящий камешек. – Возьмите!

– А где же Ваш хобот, Ваши бивни? – приглядев¬шись к слону, поинтересовался Акакий.

– Были ливни, а теперь – сухо.

– Вы плохо слышите! – догадался Акакий.

– Я? Нет! Просто, мне хотелось сделать Вам приятное – ведь Вам так хотелось познакомиться со слоном. А я, к сожалению, обыкновенный крот.

«Он тоже одинок», – подумал Червякакий Акакий и, улыбнувшись кроту, сказал: – Давайте дружить!

Они успели поговорить обо всём на свете. Крот по¬казал своему другу шахту, на которой работал один за всех. Это была его маленькая, никому не известная шахта. Его жизнь.

А потом крот проводил Акакия до грушевого дерева, но зайти в гости отказался – мало ли что могло про¬изойти на шахте в его отсутствие.

Договорились встретиться в ближайшие выходные. На том и расстались.

Всего несколько слов напоследок.

Камешек, который крот подарил Червякакию Акакию при знакомстве, оказался подземным зеркалом. Поэтому днём в нём отражаются звёзды, а ночью – солнце.

Что же касается глобуса, то он, хоть и устаревший, и не такой, как Земля, но ведь это именно он помог Акакию найти путь к другу.

А это, согласитесь, в глобусах – самое главное!

– Вот, дед, принимай подарок, – из салона сверкающего на солнце джипа внук достал корзинку.

– Это кто ж такой? – удивился дедушка, вглядываясь подслеповатыми глазами в трёхцветный комочек на дне.

– Бассет-хаунд, – пояснил внук. – Пёс хороший – ласковый, спокойный. По характеру – вылитый ты, дед. Хлопот не будет.

Дедушка улыбнулся, спросил:

– Мальчик?

– Обижаешь: разумеется!

Так, с легкой дедовой руки и закрепилось за щенком имя Мальчик.

*

Мальчик оказался на редкость смышлёным и не по возрасту уравновешенным щенком. Как внук и обещал, проблем с ним не было. Не баловался, не безобразничал, не грыз тапочки, не портил дедушкину мебель. Соседи диву давались: что за странный пёс? И внешний вид по деревенским меркам необычный: сам длинный, лапы короткие, щёки висят, а уши у самой земли болтаются.

– Пёс тебе под стать – средь сельских шавок ворона белая, – усмехалась соседка, баба Клава.

Дедушка не обижался. Двадцать пять лет прошло, как в деревню из города перебрался, а всё чужаком считают. Раньше военным был, служил исправно. А как на пенсию отправили, да жена умерла, да дети кто куда разъехались, решил в деревню переехать – опять же доктора советовали. Сердце пошаливало. Теперь только младший внук навещает: гостинцев привезёт, с лекарствами поможет. Мальчика подарил, чтоб одиноко не было…

Зажили дед с Мальчиком душа в душу. Ели вместе: что у деда на столе, то и у Мальчика в животе, спали в одной комнате – не мог собаку на цепь посадить. Вместе ходили в сельпо, вместе на рыбалку, за грибами в лес. Неспешно, вразвалочку Мальчик неотступно следовал за хозяином. А вечерами сидели во дворе – дед на лавочке всё думал о чём-то, пёс дремал у ног. Размеренная жизнь обоим была по вкусу.

Прошёл год – возмужал Мальчик. Стал взрослым, и по ночам, когда кто-то шёл мимо окон, подавал зычный, уверенный голос.

Дедушка расхворался, всё реже выбирался из дому – сердце… Не помогали дорогие лекарства, что привозил внук. Как-то вечером заглянула на огонёк баба Клава. Посидели, поговорили за чаем. Дедушка всё больше о Мальчике рассказывал, какой он замечательный…

– Спасибо вашему дому, да пойду к своёму, – засобиралась баба Клава, но дедушка вдруг схватился за сердце.

– Что с тобой, Сергей Юрич? – всполошилась соседка.

– Плохо что-то, – чуть слышно проговорил дед, облокачиваясь о стену.

– Где таблетки-то? – старушка засуетилась, забегала по дому.

– На кухне, в шкафчике.

Мальчик приподнял морду и удивлённо смотрел на дедушку.

– Ничего, ничего. Сейчас лекарство приму – полегчает.

Но лучше не стало. Приехала «скорая», незнакомые люди в белых халатах наполнили горницу резким запахом. Мальчик беспокойно стучал хвостом, тревожно вглядывался в лица, пытаясь понять, что не так с дедушкой.

– Придётся в район везти, – сказал доктор.

– Не могу, Мальчик у меня, – запротестовал дедушка.

– Соседка за вашим мальчиком присмотрит. Вам здоровья девать некуда? На тот свет захотелось?

Сергея Юрича уложили на носилки и понесли к машине. Сердце собаки заныло: куда уносят? Зачем? – не находил ответа. Пёс бросился следом.

– Я вернусь, жди, – попросил дедушка, и дверцы «скорой» захлопнулись.

*

Так началась самостоятельная жизнь Мальчика. Каждый день его навещала баба Клава, принося нехитрую еду, выпуская гулять. Пёс не ел, но прогулок не мог дождаться. Выбегал за ворота, мчался по дороге, пытался узнать, почуять, куда увезла дедушку машина. Каждый раз запах хозяина приводил к трассе, что вела в город. Со временем запах слабел и вскоре выветрился, смешавшись с бензином и копотью. Стоя у обочины, пёс глядел на ревущие автомобили: дедушка, где ты? Что с тобой? Почему меня бросил? Пёс не в силах был ответить, но помнил: хозяин просил ждать. И он ждал.

*

Часто, когда Мальчик дремал, баба Клава слышала, как он тихонько повизгивает во сне. «С дедушкой говорит», – старушка тяжко вздыхала.

Мальчик лежал во дворе; как обычно, думал о дедушке. Он больше не ходил на трассу, но ждать не перестал.

Распахнулась калитка, и во двор вбежала румяная девушка. Татьяна – Мальчик её знал. Татьяна работала на почте, не раз приносила дедушке письма из города.

– Здравствуй, – ласково обратилась к собаке.

Пёс не встал – лишь вяло постучал по земле хвостом.

– Чего грустный? – девушка присела на корточки, положила перед мордой конверт. – Вам письмо, гражданин.

Родным, любимым запахом повеяло на Мальчика. Вскочил, с жадностью обнюхал конверт.

– Смотри, что написано: «Алтайский край, деревня Бобровка, улица Сосновая, дом 5, Мальчику», – Татьяна распечатала конверт. – Это тебе письмо. От дедушки.

Пёс давно всё понял сам. Нюхал пустой белый лист и понимал: хозяин где-то есть, он помнит о нём и обязательно вернётся.

Ровно через неделю Татьяна появилась вновь. На этот раз от нетронутого листка лекарствами пахло сильнее, но Пёс всё равно прочёл родной запах.

Прошла ещё неделя. Не в силах ждать больше, Мальчик сам пришёл на почту. Стоял у порога, переминаясь с лапы на лапу, не смел войти.

– Ах ты, Господи, – всплеснула руками Татьяна, – полюбуйтесь, кто пожаловал!

На её голос из почтамта выглянули сотрудницы.

– Умница какой! – хвалила Татьяна Мальчика, гладя по голове. А тот с нетерпением принюхивался к увесистой брезентовой сумке.

– Вот твоё письмо, – Татьяна вытащила конверт, пёс бережно взял его зубами.

– Совсем народ обнаглел! Почта и так под завязку загружена, а они собакам письма шлют! Ни стыда, ни совести, – на пороге появилась начальница почтамта, Нина Ивановна – известная сплетница и скандалистка. В деревне её недолюбливали – много гадостей людям сделала. То слух нехороший о человеке пустит, то кляузу напишет… А однажды, когда Нина Ивановна подсматривала, что через забор у соседей делается, покусал её дворовый пёс. С тех пор собак она терпеть не могла – глядела на Мальчика со злостью. – Псам надо не по деревне разгуливать, а на цепи сидеть!

– Зачем вы так, – заступилась за собаку Татьяна. – Он по хозяину скучает.

– Чтоб я его здесь не видела! – распорядилась начальница, яростно хлопнув дверью.

Ровно через неделю Мальчик пришёл вновь. Постепенно люди привыкли к необычному поведению собаки. Слухи о псе, получающем из города письма, расползлись по деревне. Несмотря на запрет начальницы, Татьяна всегда с радостью встречала Мальчика, вручала очередной конверт. Их было уже восемь… Пёс осторожно, чтобы не помять, в зубах приносил письмо домой. Баба Клава распечатывала его и давала Мальчику «почитать», затем аккуратной стопочкой складывала в комод.

*

В тот день Мальчик проснулся раньше обычного. Запросился на улицу – старушка, услыхав, отворила.

– Не спится? Письма ждёшь? – проворчала добродушно и выпустила пса во двор. Мальчик стремглав бросился на улицу.

Еле вытерпел, пока нерасторопный сторож отпирал двери почты, но было рано – Татьяна ещё не пришла. Пёс ждал, устроившись у порога. Что-то беспокоило, какое-то новое чувство тревожило сердце.

– Опять ты? – подошла Нина Ивановна. – Я же сказала: не приходи! А ну, сгинь! – замахнулась рукой.

На всякий случай пёс отошёл в сторонку, но поста не покинул.

Татьяны всё не было, но Мальчик – терпелив.

– Ты уже здесь! – наконец появилась она. – Рано сегодня. Подожди, сейчас вынесу.

В предвкушении пёс топтался на месте. Каждого письма, каждой весточки ждал он с нетерпением. Получать конверты стало смыслом жизни, невидимой нитью, что соединяла с дедушкой. Пусть он далеко, пусть они не вместе, но хозяин помнит о нём.

Вышла Татьяна – на лице читалось недоумение:

– Тебе ничего нет…

Мальчик насторожился, уловив в голосе тревожные нотки.

– Давай-ка подождём, может, вечером… Ступай домой.

Он не ушёл – до заката сидел под окнами. Изредка Татьяна выглядывала в окошко. Мальчик не шелохнулся – ждал…

– Сегодня уже ничего не будет, – не выдержала девушка. – Приходи завтра, авось, объявится письмо, – в голосе не было уверенности.

– Да чего ты с ним нянькаешься, точно с дитём малым? – процедила Нина Ивановна, выйдя на крыльцо. – Сказала бы прямо: помер хозяин! Вон умный какой, поймёт, небось, – глаза начальницы сузились, ноздри раздулись. – Нет твоего хозяина больше, усёк? И не ходи сюда!

Мальчик поднялся, с удивлением посмотрел на Татьяну: та молчала, а глаза блестели влагой.

Пёс дернулся, точно сквозь него пропустили электрический ток, сорвался с места и бросился прочь. Подгоняемый одному ему ведомой мыслью, летел стрелой. Инстинкт, неведомая человеку интуиция гнали собаку вперёд, и сердце билось в унисон с новым чувством.

Он мчался по отлогому склону низкого холма и уже подходил к линии окаймляющего его неба. Солнце неясно обозначалось вблизи горизонта, почти скрытое за туманом и паром, поднимающимся от вечерней реки. Эти туманные облака были густыми и плотными, очертания их напоминали бегущих по небу собак. Ленивые, они никак не поспевали за Мальчиком. А бассет-хаунд, нерасторопный от природы, летел, точно на крыльях, не разбирая пути. Он не поверил словам недоброй женщины. Дедушка обещал вернуться, и пёс твёрдо знал: хозяин не обманет.

*

Во дворе в закатных лучах сверкал новенький джип. Калитка была открыта. С радостным пронзительным визгом Мальчик бросился в дом…

За столом сидел дедушка.

Яблоко пишет, а тыква читает

Яблоко пишет,
А тыква читает.
Яблоко часто
По тыкве скучает.
И представляет,
Как в дальней дали
Тыква ведёт
По ручьям корабли.

Если вдруг Тыква
С обиды заплачет,
Яблоко сразу
На помощь прискачет
Яблоко хочет,
Чтоб тыква о нём
Думать могла,
Как о друге своём.

Яблоко очень
На тыкву похоже:
Круглое тоже
И с хвостиком тоже.
Яблоко любит
Смотреть с высоты...
Тыква, а Тыква,
А что любишь ты?

Перевод с финского Евгении Тиновицкой

1.

Жил да был один чудак.
Он решил однажды так:
– Поищу по свету белу
Лучшего удела.
Не найдётся, что ли,
В мире лучшей доли?

Жил да был в большом-большом городе маленький-маленький человечек.

Город был такой большой, что можно было, гуляя по нему, свернуть тысячу раз и не оказаться дважды на одной и той же улице. Такой большой, что на его фотографиях маленького человечка не видно было вовсе. Даже пятнышка не разглядишь.

Маленький человечек был так одинок, что никто не знал ни его имени (а звали его Кисточкин), ни его профессии (а он был маляром).

– Доброе утро, часы, – говорил он по утрам будильнику.

Но часы не отвечали.

– Доброе утро, тарелка с кашей, – говорил он тарелке с кашей, но не отвечала и она.

Тогда человечек говорил:

– Доброе утро, сапоги, – но молчали и сапоги. И это было очень грустно.

Однажды от тоски человечек открыл книгу стихов – уж они-то понимают толк в жизни. В книге говорилось, что где-то далеко-далеко, за семью морями, есть Остров счастья.

Человечек закрыл глаза и задремал. И Остров счастья приснился ему.

Во сне сияло над морем золотое солнце. Купались в солнечном свете луга и медные скалистые островки. Деревья с синими ягодами и чудесные синие кусты украшали пейзаж.

Сидел на этом острове маленький человечек Кисточкин с женой и детками, ничего не делал, только грелся на солнышке, ел клубнику, огурцы и маленьких золотистых рыбок.

– Вот куда я отправлюсь, – сказал Кисточкин и проснулся. – Пойду искать свое счастье. Где-то ведь должен быть этот остров, раз он мне так славно приснился. Там, меня, наверное, уже дожидаются. Стану-ка я там царём!

Маленький человечек сказал:

– До свидания, будильник! До свиданья, тарелка с кашей!

И конечно, никто ему не ответил.

– Здравствуйте, сапоги, – сказал тогда человечек, – нам пора. Он натянул сапоги и сел в машину. Машина-то у него как раз была – самая маленькая и самая синяя машина во всём городе, и укатил он на ней прочь.

Город остался позади, показалась река.

Хочешь плыть по реке – ищи лодку.

И человечек обменял свою машину на лодку – досталась ему взамен всего лишь маленькая лодчонка с вёслами, ведь и машина у него была маленькая и синяя.

И поплыл он на лодке вниз по реке, к морю – где-то там, посреди моря, прятался Остров счастья.

«Как только туда приплыву, сразу стану государем, – думал Кисточкин по пути. – Стану жить в богатстве и счастье. Будет у меня, небось, трон, высокий да набитый пухом. Хорошо бы обит он был сукном, зелёным, как поляна. А подлокотники пусть будут медные, как скалы под солнцем. Вот уж на таком троне я бы посидел!»

Грёб он, грёб, и приплыл наконец к устью реки, а там и к открытому морю. Виднелся в море, на зелёном просторе островок – доберёшься вскоре, а на островке стоял город, славный, точно земляничка!

Дома были красные и синие, в переулках слышался людской гомон, у набережной тихо пыхтели лодки.

Маленький человечек Кисточкин оглядел остров и подумал: «Красивый какой остров. Может, это и есть Остров счастья? Останусь-ка я здесь».

– Здравствуй, колокольня, – вежливо поздоровался он. – Здравствуйте, печные трубы. Здравствуйте, ставни.

Но никто ему не ответил.

Тогда маленький человечек взобрался на колокольню и крикнул:
– Не нужен ли вам государь? А если не государь, то, может, нужен управляющий, бургомистр или губернатор? Я человек свободный, могу заняться.

Но ставни, трубы и колокола молчали, а горожане, которым случилось в тот час пройти мимо, только посмеивались.

Тогда маленький человечек вздохнул, сел в свою лодку и отправился дальше.

«Нет, это не Остров счастья», – решил он.

2.

Повстречал чудак другого по пути –

Веселей вдвоём идти, как ни крути!

Человечек грёб да грёб, пока не скрылись из виду берег и острова, и не раскинулось со всех сторон одно только синее море.

Ветер то поднимался, то стихал, ночи выпадали то звёздные, то туманные, а наш человечек даже не знал, где он находится. Только вода была кругом, вода да одиночество. Но человечек, этот Кисточкин, сказал себе:
– Уж не одиноче, чем сейчас, было мне в большом городе! Авось, выплыву когда-никогда к какому-никакому острову.

И выплыл!

Поначалу вдали показались скалы со смешливыми чайками, а после и маленький остров с высокой башней.

«Что-то не очень это похоже на остров Счастья», – подумал Кисточкин. Но может, живёт в башне кто-нибудь, кто даст хороший совет?

А башня эта на самом деле была маяком, а в маяке жил-поживал одинокий смотритель – угрюмый человек, хоть и звали его Лампочкин.

«На этом острове я царь-государь, – говаривал себе смотритель. – Хоть и небольшое у меня государство, а всё-таки моё собственное. Хочешь – приказывай, хочешь – командуй. Добыть бы мне ещё хоть одного подданного, а лучше – двух-трех».

А маяк горел в ночи, подмигивая в тумане и шторме проплывающим кораблям, чтобы не сбились с пути, нашли дорогу в родную гавань.

Слушать смотрителя было некому, кроме белокрылых чаек, да и те только хохотали. Болтливый они были народ, легкомысленный, такие в подданные не годятся.

Вот к этому острову и причалил на своей лодке маляр Кисточкин, попросился на ночлег. «Авось, выйдет из этого чужеземца подданный», – подумал Лампочкин, да и пустил Кисточкина к себе.

– Тоскливо, ох тоскливо здесь одному, – жаловался Лампочкин Кисточкину за вечерним чаем. – Часто я подумываю – а не стать ли мне где государем? Сидел бы я на стуле, пухом набитом – трон называется. Был бы трон из синего бархата, в серебряной оправе…

– И я о том же думал, вот чудеса-то! – обрадовался Кисточкин. – А не пуститься ли нам на поиски вместе?

– Коли дума общая, так и дорога одна, – согласился Лампочкин.

Собрал смотритель целый рюкзак еды на дорогу, и едва утро забрезжило, пустились они в путь.

Хохотали на скале чайки:
– Стало у нас нынче два государя! Ишь, в правители захотелось! Который будет государь, который министр? Не пора ли пойти войной на какое-нибудь королевство?

Хохотали да высиживали птенцов, оттого что не нужны чайкам государи, да и сами они в правители не метят. Как-то без того обходятся.

Гребли Кисточкин с Лампочкиным, гребли, и нашли пустой цветущий остров. Вот уж где государям раздолье! Разве что подданных и там не нашлось. Сказал тогда то ли Кисточкин, то ли Лампочкин:

– А не завести ли нам барана? Барана и овечку! Скоро получится здесь целое стадо! Будут у нас и шерсть, и суп из баранины. Поедем в город и купим на рынке.

– А и верно, бараны ведь смирные, послушные, – ответил то ли Лампочкин, то ли Кисточкин. – Блеют себе! Отличные получатся подданные.

Долго ли, коротко ли, баранов прибавилось.

– Эдак мне нравится царствовать, – сказал как-то раз Лампочкин, – разве что трона не хватает. Зато баран у меня есть! Без моего барана не народились бы у твоей овечки ягнята.

– Да какой же из тебя государь, – рассердился Кисточкин. – Я здесь государь, и это баран мой! Я заберу барана, а ты овечку.

– Тебе овечку, а мне барана! – заспорил Лампочкин.

– Нет уж, тебе овечку, а барана мне!

Спорили, щурили глаза, а на ветвях деревьев поблескивали точь-в-точь жемчужины – прошёл дождь – и оттого становились наши путешественники всё жаднее и жаднее. Так разрослась перебранка, что миром никак её было не разрешить.

Овец решено было распродать, и государства не стало.

3.

Вот уж трое чудаков в дальний путь пустились.

Вышли в море чудаки, да и заблудились.

Гребли они день, гребли неделю, ни словечком не перемолвясь, пока не выплыл им навстречу рыбак по имени Удочкин.

Позвал Удочкин Кисточкина и Лампочкина к себе – а у него на острове настоящее государство! И изба есть, и баня, и амбар, и сарай, и пристань.

– Здесь сам я себе государь, – давай рассказывать рыбак. – Рыбы в сеть набивается видимо-невидимо. А всё же будь нас тут побольше, глядишь, вытянули бы мы из воды и ещё что-нибудь. Не остаться ли вам здесь? Как найдем сокровище – пригоршню жемчужин – так сразу и в государи!

Понравились такие речи Кисточкину и Лампочкину. Решили они остаться на острове ловить жемчужины, а мечту свою о троне каждый затаил про себя.

И вот однажды стали они тянуть сеть – а она такая тяжёлая, точно попала в неё целая бочка свинца!

Тащили они, тянули, пыхтели да кряхтели, и показалась наконец над водой сеть, полным-полна раковинами, а в каждой ракушке поблёскивает большущая жемчужина, вроде как глазом подмигивает.

Тащит сеть Кисточкин, тащит Лампочкин. Тащит сеть Удочкин, вздыхает да приговаривает: «Вот и конец простому житью-бытью. Нынче я государь! Подданных, правда, у меня немного, зато уж и куплю я себе трон, высокий да пухом набитый. Будет он из алого китайского шелка, с золотыми подлокотниками. Буду я на нём сидеть, приказы раздавать, а на голове у меня будет корона вся жемчужная».

– Ты – государь! – ахнули в один голос Кисточки да Лампочкин. – Коли сеть вместе тянули, стало быть, и добыча общая!

– А ведь сеть-то моя, – Удочкин говорит.

Тут Кисточкин с Лампочкиным и выпустили из рук добычу. Не удержал Удочкин сеть с жемчужинами, ухнула она обратно в морскую пучину. С тех пор никто больше не видал того сокровища.

Опустились тем временем сумерки, поднялся ветер. Помчал вихрь лодку. Понесло наших путешественников без рыбы да без сетей прямо в открытое море. Плывут они день, плывут два, вот уже и целую неделю море бороздят.

– Скоро и конец нам придёт, – думают.

Долго ли, коротко ли, замаячил вдали большой остров.

Колыхались под ветром пшеничные поля, играли у ворот дети, зажигались в домах вечерние огни. Пел зяблик.

– Здравствуйте, поля! – крикнул Кисточкин.

– Здравствуйте, здравствуйте, – отвечали хозяева.

– Здравствуйте, фиалки, – промолвил Лампочкин.

– Здравствуйте-здравствуйте, – отвечали хозяйки.

– Здравствуйте, маленькие птички, – заголосил Удочкин.

– Здравствуйте-здравствуйте, – отвечали дети.

Пошли наши чужеземцы просить еды и крова. В государи нанимались.

– Нет на острове работы для государя, – развели руками местные жители. – Зато рыбаку всегда дело найдётся. И смотрителя на маяке давным-давно не хватает. А уж как пригодился бы маляр! Ни одного на острове нет.

Понятное дело, обрадовались наши трое путешественников так, что и сказать нельзя. И рыбак Удочкин обрадовался, и смотритель Лампочкин, а уж маляр Кисточкин и подавно!

И остались все трое на острове, и живут там по сей день со своими хозяйками, ребятишками да хлопотами.

Только о Кисточкине, чудном маляре, осталось сказать особо.

Первым делом решил он:
– Верно, это и есть остров Счастья, – и давай вытворять чудеса.

Собрал в свою мастерскую стульев со всего острова, скамеек, табуреток, лавочек – черных да серых, побитых да некрашеных.

– Ох и покрашу их сейчас! – говорит.

И расписал он стулья и синим, и красным, и зелёным, всеми цветами радуги разрисовал, и заблестели они так, что в целом мире не было стульев краше этих.

– Себе зелёный возьму, – сказал Кисточкин, – мечтал я когда-то о зелёном троне… Лампочкину подарю синий, Удочкину – красный. Золота и серебра, правда, мы не добыли, да и государей из нас не вышло. А всё же вышло не хуже того.

Сказал так Кисточкин и давай красить дальше. И получил всякий житель острова по собственному трону – чтобы сидя на нём владеть своим сердцем, государством тайным и вечным, коему не видать границ.

Про маму и вишнёвую косточку

Мама у нас очень рассеянная. И иногда немножко нервная. Если она что-то начинает делать, её лучше не отвлекать, а то она разволнуется и всё перепутает. Недавно она решила сварить вишнёвое варенье без косточек, я обрадовалась, потому что очень его люблю, и сидела тихо-тихо, пока мама косточки вынимала. Но тут папа всё испортил. Он подошёл к маме и сказал:

– Какая ты у нас красивая!

А мама почему-то всегда очень нервничает, когда ей так говорят. И как-то всё наоборот понимает.

– Да, – говорит, – сама вижу, что мне давно волосы красить пора. Уже вот тут седину видно. И тут. И вот тут.

И пальцами своими вишнёвыми куда-то тычет не глядя.

– Что ты, что ты! – пугается папа. – Ничего тебе не надо красить. У тебя шикарные волосы. Такая грива!

– Да, – мрачнеет мама. – У меня грива. Потому что я настоящая лошадь. Или корова. Или даже слон. Уже в зеркало не помещаюсь.

– Это просто зеркало у нас маленькое. – Тут папа понимает, что возражает как-то неправильно и спешит исправить ошибку. – И вообще, при чём тут лошади и слоны? Ты же мой зайчик…

– Да, – тут же подхватывает мама. – Глаза расставлены за километр друг от друга, как у зайца, – мама опять наугад тычет куда-то в щёки и разрисовывает себя вишнёвыми узорами. – Наверное, уши стерегут, чтобы от такой красоты не сбежали.

– Не дадим никуда убежать таким чудесным ушкам, – совсем уже трусливо говорит папа.

– Да, – с готовностью подтверждает мама, терзая очередную вишню. – Отличные уши. Ими в жаркий день хорошо обмахиваться. Или мух отгонять. Любая лошадь позавидует. И корова.

– А слон не позавидует! – выкрикивает папа и позорно бежит с поля боя. Он садится на диван, хватает нашу кошку Булку и начинает её яростно гладить.

– Булочка, – говорит он, – какая ты у нас красивая!

– Мррррр, – соглашается Булка, и папа постепенно успокаивается.

Но это папа успокоился, а мама так разнервничалась, что все косточки обратно в вишню затолкала. А варенье с косточками я не люблю.

Про лук

А ещё я не люблю лук. От него во рту пожар, а в глазах, наоборот, наводнение. Никакой не люблю – ни репчатый, ни свекольчатый.

– Какой ещё свекольчатый? – возмущается бабушка. – Что ты вечно выдумываешь?

А я ничего не выдумываю. Обычный лук похож на репку, потому его и называют репчатым, мне это папа объяснил. Но последнее время бабушка пытается пичкать меня каким-то красно-фиолетовым луком, говорит, что он очень вкусный и обязательно мне понравится. А как лук может понравиться?! Ну и похож он, конечно, не на репку, а на свёклу. Значит, не репчатый, а свекольчатый.

Бабушка постоянно говорит о том, какой лук полезный. И дедушка добавляет, что в нём какие-то летучие вещества, которые с простудой борются. Я эти вещества представляю в виде крохотных летучих мышей, которые кружатся над каждой луковицей. И от этого лук кажется мне совсем несъедобным.

А недавно дедушка с бабушкой подарили мне книжку про Чиполлино, и мы вместе её читали.

– Ну как, – спрашивает потом бабушка, а сама хитренько так на меня смотрит, – понравился тебе Чиполлино?

– Понравился.

– Будешь теперь лук есть?

Знаете, я когда читала сказку про колобка, всегда удивлялась: как это дед с бабкой собрались его есть? Ну вот ведь у него глазки, носик, ротик, живой он, неужели они не видят? Да ещё и песенки поёт. Как же его есть?

А теперь смотрю на своих дедушку и бабушку и думаю: кажется, они тоже могли бы колобка съесть. Раз Чиполлино мне хотят скормить. А ведь они очень добрые. Просто, наверное, не всё понимают. Надо будет им объяснить.

Случилось однажды престранное дело:
В окошко к поэту корова влетела!

Влетела, как птица,
Присела,
Моргнула,
Поэт от испуга свалился со стула.

Ну ладно бы мышка,
Ну ладно бы кошка,
Так нет же –
Корова влетела в окошко!

Корова в квартире –
Прескверная шутка,
Представишь такое –
Становится жутко.

И в тот самый день, как случилось всё это,
В испуге покинула муза поэта.

Уж как он старался –
Ни строчки, ни слова
Не смог срифмовать
После встречи с коровой!

И хоть, говорят,
Это было давно,
Я вставлю, пожалуй,
Решётку в окно.

Из сборника «Недовольные мыши»

Сюрприз

Показалось однажды мышке,
Что у неё слабые мышцы:
«Слабые мышцы. С получки
Надо купить гантели».
Через месяц знакомые кошки
Посмотрели на мышкины ножки,
Посмотрели на шею и ручки,
На спину и грудь посмотрели
И сказали: - Такого сюрприза!..
Нет, ну такого сюрприза!..
Ужас какой-то! Крыса!
Нет, ну такого сюрприза!..

В деревне

Вот норка.
Спит, наверно, мышь.
Подруга с улицы кричит:
- Норушка, просыпайся, слышь!
Нам весь амбар принадлежит!
Кота не видно, он, поди,
Опять пошёл к ветеринару!
Гуляем, значит!
Выходи!
И прихвати с собой гитару! 

Обокрали

Кошка около норки
Поджидает мышку-норушку.
«Поймаю и съем». А мышка
Залезла к кошке в избушку;
Сложила шубу из норки,
Красную мохеровую кофту с поясом,
Вельветовые джинсы, сапоги из нат.кожи –
В мешочек из-под картошки.
Вышла с мешком из избушки,
Через окошко, по крыше.
И нету теперь у кошки
Того, что написано выше.

Из коллекции Учителя Смеха Леонида Каминского

НА СТЕНЕ ВИСЕЛИ ФРУКТЫ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ НАТЮРМОРТА.
(Урок рисования)


Динозавры все вымерли, и поэтому их приходится рисовать по памяти.

Натюрморт мне очень понравился. Он вызывает у меня сильный аппетит.

Репин шёл по берегу Невы и увидел бурлаков на Волге.

Художник нарисовал на фоне пейзажа портрет коровы.

Художник написал портрет с маслом.

На этой картине мы видим Илью Муромца, который выглядывает из-за горизонта.

На картине нарисованы девочка, собака и ее бабушка.

Учитель рисования сказал: «Назови картину Перова!» Саше подсказали: «Охотники на привале». А Саша ответил: «Охотники наплевали!»


ОТВЕТЫ У ДОСКИ

– Что такое «натюрморт»?
– Это когда нарисовано что-нибудь вкусное…

– Как зовут трёх богатырей с картины Васнецова?
– Атос, Портос и Арамис!

– Почему ты не ходишь на занятия?
– Я ищу себя в искусстве.


ЧЕРЕЗ КОЗЛА Я НЕ ПЕРЕПРЫГНУ. НЕТ ЛИ У ВАС КОЗЛЁНКА?
(Урок физкультуры)

В спортзале дрессировались борцы.

Наши футболисты победили бразильцев по фигурному катанию.

На уроке физкультуры мы делали прыжки над головой.

Вратарь, широко расставив глаза, следил за мячом.

Вратарь стоял, загнувшись.

Вратарь был всем телом погружен в игру.

На вратаре была спортивная одежда: свитер, трусы, ботинки и забинтованное колено.

Прыгун взял высоту 2,85 м над уровнем моря.

Боксёр сначала применил прямой удар, а потом хук и антрекот.

Каждое утро я проветриваю свою форточку.


ПОДСЛУШАННЫЕ РАЗГОВОРЫ

– Я очень люблю физкультуру.
– Почему?
– Там можно заниматься бегством!

– Какой вид спорта ты любишь больше всего?
– Потягивание!

 

Кукумбер благодарит за предоставление материала своего друга Михаила Яснова

В кафе мы с дедом стали наслаждаться мороженым: я ела, а дед поглядывал на меня с одобрением. Мне было тогда семь. Мороженое было ананасным. Я съела его и подумала, что хорошо бы ещё разок посмотреть, как продавщица будет наполнять вазочку – это зрелище мне очень по душе. Но родители мне запретили есть больше одной порции. Они заботятся о том, чтобы я не располнела. Деда это беспокоит меньше. Он спросил:

– Что ты замышляешь? Расскажи.

– Ничего я не замышляю! – сказала я. – Пошли.

– Как? Тебе больше не хочется?

– Ещё как хочется! – сказала я.

– Так в чём же дело? – спросил дед.

– Мне нельзя, – отрезала я. И дед стал радоваться тому, какая я послушная и как я прибираю со стола салфетки, которых мне понадобилось аж три, чтобы вытирать губы.

Дед знай себе веселится, когда мы гуляем, а придумывать развлечения приходится мне.

Я покачалась на качелях, а потом взяла и придумала разговор.

– Дед, – спросила я,– как после смерти люди попадают на небеса?

– Они возносятся, – ответил дед.

– А почему мы этого не видим?

– Потому что возносится душа, а она невидимая.

– Дед, – запротестовала я. – Я не хочу, чтобы после меня осталась одна душа.

– Не волнуйся,– сказал дед, – Бог даст тебе новую плоть.

– Красивую?

– Какую только можно себе представить.

Дома я посмотрела на себя в зеркало: рыжеволосая девочка с веснушками, которую любят мама и папа. Мне нравилась моя плоть. Когда там у меня будет другая? Я даже представить себе не могла, что будет она красивей нынешней.

Уж как же я о ней заботилась! Усердно чистила зубы, шуровала мочалкой изо всех сил; смотрела на себя в зеркало, когда переодевалась. Даже шрамик на коленке, который заработала я в шесть лет, плюхнувшись на асфальт, был у меня на учёте. Веснушек я, правда, не пересчитывала, но мне нравились и они.

Кое-кто меня подразнивал из-за них.

Недавно этот кое-кто стал сопровождать меня, когда возвращалась я из школы.

– Дима, – спрашивала я этого кое-кого, – зачем ты идёшь за мной? Нам же дальше не по пути.

А он отвечал:

– Иду своей дорогой. И ты себе иди своей.

И так вот он ходил за мной, напевал «чунга-чанга», ударял коленкой по ранцу и уверял меня, что идёт просто так, своей дорогой.

А сегодня, негодник, подскочил ко мне, чмокнул в щёку и умчался, как ветер, я даже не успела вслед ему прокричать: «А вот ты у меня получишь!»

Я пришла домой, а дед спрашивает:

– Вероничка, что это ты такая раскрасневшаяся?

Я отвечать не стала, вместо этого спросила:

– Дед, а ты уверен, что я не прогадаю? Вот бы взглянуть одним глазом на свою новую плоть.

– Поживёшь – увидишь, – сказал дед.

У Силантия и Марты не было детей. То есть слонят.

Они были женаты уже давно, с позапрошлого ливня (а дело было в Центральной Африке, и ливни там большая редкость), но слонят всё не было. Марта уже связала целый комод распашонок и пинеток, но надевать их было до сих пор не на кого.

Однажды она сидела на пороге дома, перебирала гречку к ужину и вздыхала, как обычно, когда рядом с ней из песка показалась голова ящерицы.

– Привет, – сказала голова. – О чём вздыхаем? Как обычно, о слонёнке?

– О слонёнке, – согласилась слониха Марта.

– Да, тяжело жить без детей, я тебя очень хорошо понимаю. Это всё равно что без хвоста, нет, даже ещё хуже. Марта, а что если тебе сходить к Большому Баобабу? Это недалеко, в Судане. На Баобабе живёт Детская птица. Те, кому она даст волшебное зёрнышко, сразу обзаводятся детьми. Правда, даёт она его не всякому…

– Правда? Я побежала! – Марта была уже у на середине двора, а потом обернулась. – А кому?

– Никто не знает, – вздохнула ящерица. – Говорят, давным-давно…

Но её уже не слушали. Гречка была отставлена так поспешно, что половина рассыпалась по двору, и теперь там с писком и дракой возились попугайчики. Марта бежала к выходу.

– Погоди, возьми еды на дорогу!

– Да, точно, чуть не забыла, – слониха вернулась, рассовала по карманам несколько вилков капусты и помчалась с такой скоростью, что земля задрожала на много километров вокруг, и с деревьев посыпались листья.

Очевидцы потом долго рассказывали детям, а потом внукам о странном слоне, который нёсся по Африке так, как будто за ним гнались все мыши континента.

Саванна сменялась болотами, болота джунглями, вдали показались какие-то невысокие горы, потом местность стала почти совсем пустынной, иногда мелькали деревни. Марта неслась и ничего не видела на бегу, только бормотала, задыхаясь: – Где же, где же Баобаб, где же, где же Баобаб? Наконец она поняла, что больше не может бежать, да не только бежать, она и идти уже не может. Её сильные ноги налились свинцовой тяжестью, и Марта только и успела тяжело осесть на землю. Если бы она этого не сделала, то просто упала бы.

Когда слониха отдышалась настолько, что смогла оглядеться по сторонам, она увидела, что сидит в небольшой баобабовой роще посреди голой сухой местности, а с веток деревьев на неё смотрят десятки глаз.

«Обезьяны, наверное», – подумала Марта и решила перекусить. Голод наконец дал о себе знать – ведь она за время своего марафона ничего не пила и не ела. Она достала капустный кочан из левого кармана и только хотела его надкусить, как на деревьях началась какая-то суматоха, с веток кто-то запрыгал, и Марта с удивлением обнаружила, что её окружила целая толпа тощих детей и напряжённо смотрит на неё громадными голодными глазищами, которые ярко светились на фоне коричневых мордашек.

– Э-э-э, да вы голодные, – догадалась слониха и протянула детям капусту.

Те не заставили себя упрашивать и налетели на сочные листья, точно стая саранчи. Через десять минут все Мартины кочаны были съедены. Ей осталась только половинка последнего, и она её немедленно съела, потому что всё-таки очень проголодалась за день.

– Ну что ж, рассказывайте, как вы докатились до такой жизни, – велела детям Марта, когда все наконец наелись и более-менее спокойно расселись на песке.

– А ты сама разве не заметила? – спросила одна девочка постарше.

– Нет, а что я должна была заметить?

– Войну, – тихо сказала девочка, и все дети сразу стали казаться ещё меньше, нахохлились и заозирались. – У нас тут война. Взрослые воюют, а мы не знаем, что делать.

– Войну? – Марта не поверила своим ушам. – Я пробежала насквозь полстраны и ничего не заметила? Да-а… Хотя, если вспомнить, как я торопилась, то не удивительно.

А потом в её памяти стали всплывать воспоминания о тех местах, через которые она только что пробегала. И Марта поняла, что они действительно выглядели необычно. В посёлках, где должна была стоять толкотня и суета, было непривычно тихо и пусто, везде царил разгром, из некоторых домов подымался неприятный дым, а в одном месте огонь перекинулся на джунгли. И ещё она вспомнила странные звуки, на которые просто не обратила внимания в своей сумасшедшей гонке.

– Вот мы и спрятались, – продолжала рассказывать девочка. – Мы сидим здесь уже очень давно и ждём справедливости. Наши родители воюют друг с другом, совсем про всё забыли, мы даже уже и не знаем, где они. Сначала мамы не хотели воевать, говорили, что это всё глупости и скоро закончится. Моя мама говорила, что вот-вот придёт справедливость, и всем станет хорошо. И что никто не будет ссориться. А потом она всё равно стала помогать папе. Жалко, что она не дождалась тебя, дорогая Справедливость! Тут девочка махнула рукой и скомандовала:

– Три-четыре.

И дети нестройным хором громко сказали:

– Мы очень рады, что ты пришла к нам, дорогая Справедливость! Не оставляй нас больше! Мы никогда не будем ссориться!

– Я? Справедливость? Я Марта, слониха, я пришла за слонёнком к Детской Птице, – начала было отнекиваться Марта… И тут увидела, что глаза детей подозрительно заблестели, а носы наморщились…

– Ой-ой-ой, только без рёва! Вы же не подумали, что я вас тут оставлю? Я просто хотела сказать, что никакая я не Справедливость… Ладно-ладно, пусть будет Справедливость, не надо реветь. Личные дела – вещь, конечно, важная, но мы, слоны, всегда были умнее людей и не допустили бы подобного. Где это вообще видано – воевать! Только вот что – остаться с вами здесь я не могу, потому что всё равно капусты у меня больше нет. Так что мы пойдём домой. Лезьте ко мне на спину и помните – вы обещали не ссориться.

Мгновенно повеселевшие дети резво полезли на спину слонихи по ногам и хоботу, прямо в точности как обезьянки.

– Всё равно искать Большой Баобаб с ними на спине слишком рискованно, – сказала сама себе Марта, когда все расселись и уцепились за складки её платья и шеи.

– А этот баобаб тоже очень большой, – сказал мальчик, который сидел ближе всего к Мартиному уху, – на нём жила такая красивая птица, но она улетела, когда мы пришли. Испугалась, наверно.

– Ладно, всё равно тут никого нет, значит, сначала займемся срочными делами.

И Марта двинулась в путь. Теперь она не могла бежать, чтобы не растерять своих пассажиров, и маршрут пришлось выбирать очень тщательно, чтобы их не заметили – мало ли что. Война есть война – начнут к документам придираться, а у Марты была с собой только карточка страхования, а о паспорте она в спешке вообще не вспомнила.

Так что шли они гораздо дольше, пару раз останавливались попить воды и подкрепиться чем-нибудь, что попадалось по пути, но всё равно к вечеру следующего дня уже были на месте.

– Марта, девочка моя, что же ты не предупредила меня перед уходом! И вообще – как можно было идти в такую неспокойную страну, тебя могли ранить или взять в плен в зоопарк! Я чуть хвост не открутил этой глупой ящерице, когда узнал о вашем разговоре! – Силантий бросился навстречу жене, а дети у неё на спине с перепугу подняли визг.

– Ой, что это у тебя? – спросил он.

– Извини, дорогой, ты же знаешь, что я никогда не могу сделать ничего нормально. Иду в магазин за финиками, а приношу больную черепашку, иду к родственникам, а по дороге начинаю мечтать и прихожу совсем к другим родственникам. Короче, я надеялась найти волшебную Детскую Птицу, которая иногда помогает тем, у кого нет детей. Вот я и нашла детей. Целую кучу. Правда, Птицу так и не повстречала и о слоненке мне опять придётся только мечтать. Но ты ведь позволишь им остаться пока у нас? Мы же не можем допустить, чтобы они пропадали в пустыне, пока их глупые родители выясняют отношения!

– Милая, о чём речь! Я так рад, что ты вернулась! – Силантий нежно обхватил хоботом талию жены, – будет у нас слоненок, потерпи, обязательно будет.

Позже все они сидели за длинным столом, ужинали гречневой кашей и рассказывали разные истории. А потом к Марте подошел тот самый маленький мальчик и протянул ей что-то в кулаке.

– Возьми это себе, дорогая Справедливость, – сказал он. – Я нашёл это в птичьем гнезде, в той роще, где мы прятались. Это всё, что у меня есть, но я очень хочу тебя отблагодарить.

С этими словами он положил перед Мартой какое-то маленькое семечко.

У мальчика был такой серьезный вид, что слониха не смогла отказаться. Она аккуратно взяла семечко кончиком хобота и положила его в рот. И в ту же секунду волшебное семечко растаяло у неё во рту, и она вдруг вспомнила, что слоны всегда ждут своих слонят долго-долго, целых два года, и что совсем скоро, через каких-нибудь пять месяцев, у неё будет слоненок.

– Силантий, какая же я была глупая! Я всё поняла! – голос Марты срывался от счастья. – Это был тот самый Баобаб! Мне повезло, как же мне повезло!

Тут песок перед её ногами снова зашевелился, и из него показалась голова ящерицы.

– Детская Птица знает, кому помогать, – сказала голова ящерицы и испуганно спряталась обратно, потому что заметила сердитый взгляд Силантия.

– А ты, ящерица, отправляйся теперь туда сама и повесь на баобабе вот такое объявление, – велел слон. И так всегда серьёзный, сейчас Силантий был в пятьдесят раз серьёзнее. Записывай: «Уважаемые граждане! Хватит воевать, это позор и безобразие. А своих детей вы можете забрать по адресу: Центральная Африка, город Слонск, улица Доброй Марты, дом 3. Вознаграждение не требуется».

Когда я его увидел, он сидел на заборе. Такой большущий, как телевизор. И весь-весь чёрный. Только ноги жёлтые, клюв жёлтый и глаза. А на голове гребень. Красный и большой. И борода у него тоже была очень красной. Я прямо засмотрелся на такого красавца.

Мне захотелось с ним подружиться, и я пошёл к нему. А он вдруг раскрыл клюв да как кукарекнет, да как замашет крыльями, да как полетит! Я и крикнуть не успел, как он запрыгнул на меня. Клюёт, крыльями бьёт, а я бегу. Хорошо, что прибежал к бабушке Оле. Она увидела петуха, схватила полотенце и – хлоп меня по голове! Петух свалился на пол.

– Кыш, нечистая сила! Хулиган проклятый! – кричит бабушка. А петух даже не испугался. Посмотрел сердито на бабушку, постоял-постоял и – пошёл своими важными шагами на улицу.

Теперь я во двор не выхожу. И вообще никуда не выхожу. Сижу у раскрытого окна, смотрю на деревья и кусты. А под кустами муравьи ползают. Трудятся. Куда-то что-то всё носят. И хоть бы один муравей догадался ко мне в гости приползти. Я бы дал ему какую-нибудь палочку для строительства или кусок сахара – покормить муравьят.

Однажды пришла к нам соседка тётя Нюра. Бабушка ей и говорит:

– Ты, Нюра, зарежь своего Петьку. Добром прошу. А не то подам в суд – и будут тебя с твоим петухом-бандитом судить. Что ж такое получается? Внук отдыхать приехал, а из-за твоего Петьки будет всё лето сидеть в доме?

– Да как же это, – заплакала тётя Нюра. – Ведь у меня куры. Им без Петьки никак.

– А ты другого заведи. Посмирнее, – говорит бабушка.

– Другого… Забыли, тётя Оля, как в прошлом году у нас пристройка загорелась? Ночью случилось. А Петька как закричит – мы все и выскочили. Хорошо, пожар ещё только занялся – потушить успели. Как же я Петьку зарежу? Разве на такого рука поднимется?..

– Ну, уж не знаю. А только придётся мне идти в милицию.

«Бабушка пойдёт, – подумал я, – пожалуется, и Петьку в милицию отведут. Судить. И тётю Нюру тоже, потому что она его хозяйка. А ведь этот Петька…»

Тут я подошёл к тёте Нюре и сказал:

– Тётя Нюра, можно, я вашего Петьку поколочу? Чтобы он меня больше не трогал.

– Милый ты мой! Головушка золотая! – закричала тётя Нюра. – Да поколоти ты этого ирода! Сделай милость, попужай его, попужай. Только как тут быть? Ведь он в руки не даётся. Вот горюшко-то…

– А я на него, тётя Нюра, с саблей.

– Сидел бы уж… Аника-воин, – сказала бабушка.

Но я сидеть не стал. Я взял длинную палку от швабры и крышку от стирального бака. Из крышки получился хороший щит. У тёти Нюры муж ездит на мотоцикле, и поэтому тётя Нюра сбегала домой. Она принесла мне шлем с очками и такие длинные мотоциклетные рукавицы. Шлем оказался очень большой, не по моему росту, поэтому я надел только очки. А вместо шлема бабушка дала мне маленькую кастрюльку. К ручкам бабушка привязала две верёвочки, чтобы шлем не свалился.

– Ну, Петька, теперь берегись! – сказала тётя Нюра.

Я вышел на крыльцо. Я думал, что Петька уже давно забыл про меня, что, может, и драться с ним уже не надо. Но только я сошёл с крыльца – смотрю, Петька на заборе.

– Сейчас же иди в дом! – кричит бабушка.

– Не бойся, бабушка, – сказал я и потихоньку пошёл к забору.

Петька взмахнул крыльями, кукарекнул и бросился мне на голову. Он думал вцепиться, а у него ничего не вышло. Ведь у меня на голове был шлем! Петька немного побарабанил по моему шлему ногами и упал на землю. Он очень рассердился, закричал – снова прыгнул на меня. Я подставил щит – и Петька опять свалился на землю.

Он оказался очень смелым. Он всё нападал и не собирался сдаваться. Хорошо, что у меня на голове был шлем, а на глазах мотоциклетные очки! А саблей я промахивался, всё по воздуху попадал – потому что вдруг попаду по Петькиной голове?! А ведь Петьке голова ещё пригодится!

И вот мы с ним оба здорово устали. У меня ноги прямо сами стали сгибаться, и мне очень захотелось посидеть. Я бы даже сейчас с удовольствием и полежал, если бы на меня никто не запрыгивал и никто не клевал. Если бы этот Петька хоть чуточку перестал.

И вдруг оказалось, что Петька устал сильнее. Он взлетел на забор, хотел кукарекнуть, не смог и свалился к себе в огород. Я подошёл к забору и стал смотреть на Петьку. Теперь я его не боялся, потому что я его победил.

Петька лежал в траве. От усталости клюв у него разевался, а глаза закрывались.

Я сказал ему:

– Петька, вставай! Не лежи на сырой земле – простудишься! А я драться больше не буду, ладно? Вот смотри! – я размахнулся саблей и забросил её в кусты.

Петька всё лежал.

– Ну, вставай, Петя, – говорю. – Ведь ты живой – я вижу. Ты просто очень устал. И я тоже. Зато тебя теперь судить не будут. И мы с тобой подружимся.

Петька встал на ноги. Он посмотрел на меня своим жёлтым глазом, да так, что я сразу спрятался за щит. Хорошо ещё щит не выбросил.

С тех пор Петька на меня не нападает. Только, если я подойду к забору, он начинает хлопать крыльями и готовится к бою. Бабушка говорит, что Петька злопамятный. Глупый всё-таки он. Ведь я подхожу, чтобы послушать, как здорово он кукарекает.

Вместе с прадедом живёт
Пятилетний Мишенька.
Старичок его зовёт
Ягодкой и Вишенкой.

Дед подходит, не спеша,
Опершись на палочку,
Нежно гладит малыша:
– Что за щёчка! Яблочко!

И ответил Миша вдруг,
Вспомнив полдник в садике:
– Ты, дедуля, Сухофрукт –
Сухонький и сладенький!

Успех

В нашем ТЮЗе поставили «Вия». Успех был грандиозен: на поклонах Вию пятнадцать раз поднимали веки…

Костлявая рыба

Не наелся, но устал.

Мамина досада

– Да, Слава, ты упал в моих глазах на ровном месте!..

Поклонница высокой поэзии

Пошла муха на базар и исключительно для рифмы купила совсем ей не нужный самовар.

Приглашение

Я вас приглашаю ко мне на день рождения не приходить.

Характер

Помню, детский врач Людмила Павловна:
– Слава, детка, тебе что-нибудь болит?.. А ты подумай!
– Ничего мне не болит, не уговаривайте!

Человек-невидимка

Комары не гудели, они уже кричали: «Где он?!»
Было жутко.

* * *

Капли дождя весело слетают с неба,
Ложатся на цветы и превращаются в бриллианты.
О! Сколько в мире загадок!

* * *

У звёзд кто-то выше, кто-то ниже.
Кто-то ближе, кто-то дальше, 
                                 кто-то ярче, а кто-то тускл -
Всё зависит от звезды.

Лягушонок

Утром, 26 октября, иду я как обычно в школу. Утро ещё окончательно не проснулось, ещё дремлет, потому что темно и холодно. Хорошо, что фонари включили, а то дорогу в школу я бы не нашла. Идти в такую погоду в школу грустно, я шла и думала, что скоро наступит зима.

И вдруг прямо у себя под ногами я увидела хрустальный комочек, и как только я на него не наступила! Я подняла его и увидела, о чудо, внутри него был лягушонок! Он просто замёрз. Весь день вчера светило солнышко, а ночью был мороз, вот лягушонок и попался в западню. Мне стало очень жалко лягушонка. Я тогда ещё не знала, что лягушки могут оттаять, когда придёт весна. Я осторожно положила прозрачный шарик к себе в портфель. Когда я пришла в класс, уже начался урок литературы. Учительница на меня сурово посмотрела, и я всё поняла без слов. Про лягушонка я, конечно, забыла. И вдруг посреди урока раздается:

– Ква! Ква!

Все посмотрели на меня. Я тоже стала вертеть головой по сторонам. Наталья Сергеевна рассердилась:

– Мало того, что ты опоздала на урок, да ты ещё и квакаешь.

И вдруг опять:

– Ква! Ква!

Звук исходил из моего портфеля. Я опомнилась и вытащила из портфеля лягушонка.

Учительница удивилась, откуда у меня лягушка, а я рассказала всем, как она оказалась в моём портфеле. Тогда Наталья Сергеевна улыбнулась и погладила меня по голове.

Всю зиму лягушка прожила с нами в классе. Мы её кормили сушёными комарами и мошками, брызгали на неё водой, чтобы не пересохла. Она даже выучила вместе с нами таблицу умножения. Спросит Наталья Сергеевна:

– Сколько будет дважды два?

А лягушка:

– Ква! Ква! Ква! Ква!

Весной мы отпустили её на улицу. Пусть других лягушек обучит таблице умножения.