Сегодня уже не вчера, а сегодня,
И ночь всё темнее и всё новогодней,
И всё бесконечней, таинственней жизнь,
И ёлка погасла,
А звёзды - зажглись.
Во сне воробей за окном зачирикал.
Начало каникул! Начало каникул!
И медленный день,
И летящая ночь,
И книга, с которой расстаться невмочь.
Позёмка меж голых кустов хороводит.
Я чувствую: что-то во мне происходит.
Но что?
Я ответить и сам не могу.
И тают слова, как деревья в снегу.
Шумели дожди, летели листья, птицы собирались в стаи и улетали на юг, но когда появлялось солнце, было так просторно и хорошо, что казалось, нет ничего на свете лучше этих последних золотых деньков.
– Бер-р-р-регите погоду! – каркнула Ворона.
И Ёжик с Медвежонком задумались.
«Эх, если б это было возможно!» – думал Ёжик.
– Мы бы с неё пушинки сдували, – незаметно для себя вслух сказал Медвежонок.
И вдруг закричал: «Придумал! Придумал!»
– Говори.
– Надо сделать большой-пребольшой зонт! Чтобы – над всем лесом! Чтобы…
– Так-так-так… – забормотал Ёжик. – У зонта должна быть нога…
– Верно!
– Нога должна быть…
– Высокая!
– Сосна на горе!
– Согласен!
– А крыша?
– Знаю! – завопил Медвежонок. – Бежим к паучкам!
И они помчались.
– Паучки! – издали ещё крикнул Ёжик. – Берегите погоду!
– Согласны! – закивали паучки.
А Самый Маленький Паучок вышел вперёд и сказал:
– Мы очень согласны! А как?
– Подробности объяснит мой друг Медвежонок.
Медвежонок встал на пенёк и поведал план.
– Вот это да! – сказал Главный Паучок. И прослезился.
А Медвежонок посадил паучков в корзину и побежал с ними к сосне, потому что сами бы они очень долго двигались.
– Тките! – попросил Медвежонок.
И паучки забрались на верхушку и потянули сорок паутинок к разным концам леса, а Ёжик с Медвежонком стали собирать лёгкие золотые листья и набрали их целых две корзины.
– Паутинки готовы! – доложил Самый Главный Паучок.
– Начали! – сказал Медвежонок.
И паучки поползли с разных концов к верхушке сосны, волоча за собой кленовые листья.
Вот это была картина!
Будто сами собой к вершине ползли лёгкие кленовые листья, и к вечеру всё небо над лесом засияло, словно вылепленное из золота.
Кто-то потом говорил, что это закат…
«Да-да-да! – стрекотала Сорока. – Это заходящее солнце! Заходящее солнце!..»
И только Ёжик с Медвежонком знали, что это паучки подняли в небо золотые листья осени, чтобы сберечь погоду.
Маленький черный жучок появился на парте неизвестно откуда. Уверенной быстрой походкой он направился прямо к раскрытому учебнику, вскарабкался на него и остановился на карте древнего мира, не дойдя двух сантиметров до Карфагена. Рядом был нарисован воин с копьём, схвативший за волосы упирающуюся рабыню.
– Гляди! – толкнул меня Юрка в бок. – Боится в Средиземное море лезть.
Жучок не двигался. Видно, размышлял, стоит ли ему, в самом деле, лезть в Средиземное море.
Юрка тихонечко пнул его кончиком карандаша. Жучок двинулся вперед, ненадолго задержался на голой коленке воина, потом развернулся и пошёл обратно, вглубь Африки.
Я быстро достал из портфеля линейку и преградил ему путь к отступлению. Но он, не дойдя до линейки, взял курс на Египет. Затем влез всё-таки в Средиземное море и опять остановился, выбрав для передышки остров Крит.
– Я ему имя придумал, – сказал Юрка.
– Какое?
– Гомер.
– Почему Гомер?
– Бродит по свету, поет себе песни про Одиссея.… Ну, и вообще.
Тем временем Гомер опять попытался улизнуть в Африку. Но Юрка так пихнул его карандашом, что из Средиземного моря тот перелетел сразу в Балтийское, перевернулся на спину и забарахтался между страницами.
– Что, Гомерчик, холодно? – ехидно проговорил Юрка, наклоняясь над картой. – Что, не нравится?
В этот момент сверху опустилась рука Николая Михайловича и захлопнула учебник.
Юрка вздрогнул и задрал голову.
– Николай Михайлович, вы Гомера раздавили! – воскликнул он несчастным голосом.
В классе засмеялись. Юрка, изо всех сил стараясь казаться серьезным, невинно смотрел в глаза историку. Но силы его быстро таяли. Юркины щеки надулись, сам он сделался красным и вдруг – икнул. Потом ещё раз. И ещё.
Опять все захохотали.
– Я не нарочно, честное слово, – попытался Юрка оправдаться, но начал икать ещё чаще.
Николай Михайлович нахмурился.
– Вот что, Шевельков. До конца урока ещё двадцать минут, так что, к счастью, ты его не весь сорвал. Иди водички попей, обдумай свое поведение и не показывайся мне сегодня на глаза.
Не переставая икать, Юрка пошёл из класса.
Меня будто кто-то за язык дернул:
– Как же он попьет водички, она же не кипячёная?
– Вот что, Сорокин, – совсем рассердился историк. – К тебе тоже относится всё, что я сказал твоему другу. До свиданья.
Я вышел из класса вслед за Юркой.
Юрка дожидался меня в коридоре, улыбаясь во весь рот.
– А я икать перестал!
– Поздравляю, – буркнул я.
– Понимаешь, икаю и не могу остановиться. Ну, думаю, всё! Ещё чуть-чуть – и заворот кишок. Аж живот заболел.
Назавтра истории не было, так что настоящие неприятности начались два дня спустя. Едва Николай Михайлович вошел в класс и повесил карту, Юрка опять начал икать.
– Кончай, – сказал я ему. – Не смешно.
– Какие уж тут шу-ут!-ки, – ответил он.
В классе снова захихикали. Пуще прежнего нахмурился историк. И через пять минут Юрка уже закрывал за собой дверь со стороны коридора.
На перемене он жаловался:
– Фантастика какая-то! Как только вышел из класса, сразу икать перестал. Что я, специально, что ли, икал? Что я, дурак, что ли?
Я не успел ответить утвердительно, потому что прибежал Орлов и, сияя от удовольствия, сообщил, что нас вызывает директриса.
Когда мы вошли в кабинет, они сидела за длинным столом и рассматривала нас, прищурившись. Посередине стола стоял графин с водой, и я подумал, удобно ли Юрке пить из директорского графина, если опять ему вздумается икать?
– М-да, – покачала головой директриса. – Не ожидала от тебя, Шевельков. А от тебя, Сорокин, и подавно.
Она выдержала длинную паузу. Юрка вздохнул. Я пожалел своих родителей.
– Ну? Что молчите?
– Я сам от себя не ожидал, Мария… Пахомовна! – воскликнул Юрка. – Я…
– Маргарита Прохоровна, – поправила директриса.
– Я сам от себя не ожидал, Маргарита… Пахомовна. Я, как историка опять увидел…
– Николая Михайловича.
– Я, как Николая Михайловича опять увидел, так на меня икота опять напала. Наверно, у меня на него иммунитет.
– Что, что у тебя на него? – изумилась Маргарита Прохоровна.
– Ну, этот.… Как его?..
Открылась дверь, и в кабинет вошел историк.
– Присаживайтесь. Николай Михайлович, – пригласила директриса. – Будем решать, что с ними делать. Оказывается, у Шевелькова на вас иммунитет.
Юрка виновато взглянул на учителя и вдруг икнул.
Николай Михайлович побледнел и чуть не опустился мимо стула. Видимо, такое безрассудное хулиганство было выше его понимания. Дрогнувшей рукой он налил из графина полный стакан и выпил его залпом.
– Вот видит-е, – радостно икал Юрка. – Я же не обманываю!
– Прекратить паясничать сейчас же! – директриса ударила ладонью по столу и поднялась с места. – Значит, мне, как ты предлагаешь, нужно сделать выбор: либо Николая Михайловича уволить с работы, либо тебя оставить на второй год.
– Ничего я не предлагаю, – пробормотал Юрка.
– Ну как же? Уроки истории ты теперь посещать не в состоянии. А с двойкой по истории я тебя в следующий класс не переведу. Просто права не имею. Не так ли, Николай Михайлович?
Николай Михайлович откашлялся, как будто собирался произнести речь. Но ничего не сказал, а просто кивнул.
И тут меня осенило.
– Шевельков не виноват! – закричал я. – Гомер во всем виноват. Он, наверное, заразный. Надо класс опрыскать!
Директриса посмотрела на меня, потом на Николая Михайловича, потом опять на меня. Ужас мелькнул в её глазах.
– Нет, – вздохнул Юрка. – Гомер сегодня отсутствовал, а я все равно икал.
Это было правдой.
– А почему это ты, интересно, икать перестал? – подозрительно произнесла директриса.
– Ой, и правда! – удивился Юрка. Он набрал в грудь побольше воздуха, шумно его выдохнул и взглянул украдкой на Николая Михайловича.
Но с учителем творилось что-то непонятное. Он сидел уже не бледный, а розовый, и, казалось, не дышал. Взгляд его был устремлен в противоположную стену. Он не издавал ни единого звука, но через короткие промежутки времени вздрагивал всем телом.
Директриса забеспокоилась.
– Что с вами, Николай Михайлович?
Тот встал, взмахнул руками, будто отмахиваясь от невидимых насекомых, и выбежал из кабинета.
– Ты его икотой заразил, – шепнул я Юрке.
Зазвенел звонок с большой перемены.
Директриса потерла пальцами виски и вдруг резко спросила:
– Кто вам рассказал про Гомера?
Мы переглянулись.
– Николай Михайлович…
– Во второй четверти еще.
Она покачала головой:
– Эх, вы! Ничего-то не знаете. Это было его университетское прозвище. Он самостоятельно выучил древнегреческий язык. Его на кафедре оставляли. Бескорыстнейший человек! Ему бы наукой заниматься, а он с вами мучается, остолопами. Ступайте!
Мы ждали, что она вспомнит про наших родителей, снизит оценки по поведению или ещё какую-нибудь придумает нам казнь. Но директриса молча перебирала на столе бумаги, словно уже забыла про нас. Мы тихо вышли и осторожно прикрыли дверь.
Иду по коридору, Юрка вдруг остановился у окна и приложил палец к губам. Я посмотрел в окно. На школьном крыльце стоял Николай Михайлович и курил. Он был без пальто и без шапки, снег падал ему прямо на голову, ложился на плечи. На голове у него я заметил маленькую лысину. Впервые я глядел на учителя сверху вниз. И мне его было жалко.
Жил король да поживал
И от всех придворных
Требовал себе похвал
Только непритворных.
Если фальшь он замечал,
То, подобно зверю,
Вскидывался и рычал:
— Нет, не то! Не верю! —
В гневе он кричал шуту:
— Все вы лицемеры,
Я привью вам простоту,
Вкус и чувство меры!
Если любишь — не ори,
Не маши руками,
Тихо, скромно говори:
«Восхищаюсь вами!»
Не кривляйся, не юли,
Тут тебе не сцена,
Ты хвали меня, хвали —
Только откровенно!
Уселся воробышек
Рядом со мной.
— Не трусишь? — спросил я. -
Ты что же, ручной?
— Я дикий! — сказал он,
Взлетев на скамью. —
Бросай бутерброд,
А не то заклюю!
В магазин сороконожка
Покупать пришла сапожки.
Осмотрела весь товар:
– Красных, с пряжкой. Двадцать пар.
Продавец-паук в ответ:
– И без пряжек столько нет.
В магазине всех сапог
Только на шестнадцать ног.
Для семнадцатой и далее –
Мой совет – купить сандалии.
Правда, их не хватит тоже,
Но они из мягкой кожи.
Остаётся пара ног
Без сандалий и сапог,
Но ведь это даже лучше!
Это ваш счастливый случай!
Пара ног, – сказал паук, –
Будет как бы парой рук.
Подберём для них перчатки,
И считайте – всё в порядке.
Обретался на небесах один бывший полководец. Фельдмаршал.
Внимательно смотрел на землю, как там войска без него воюют. А воевали, конечно, неважно. С новым-то фельдмаршалом.
– Ну куда ж он третий-то полк послал в штыковую атаку! Рано, в резерве бы попридержать! А конница – она же в лесу не развернется! Ну и полководец! Ни стратегии, ни тактики … Вот, уже отступают… Паника началась. Нет, не могу на это смотреть. Эх, Господи, зря ты меня забрал, я бы дело выправил.
– Тебе же ядром голову оторвало, – отзывался Господь, – что ж я мог поделать? Не нужно было в самую гущу лезть, да еще на белом коне!
– Был грех, – соглашался фельдмаршал. – Любил, чего скрывать, чтоб в самую гущу, да на белом коне! И чтоб пули свистели, ядра рвались.
– Ваше высокородие! – Раздавался голос новопреставившегося. – Узнаёте меня?
– Кузькин! Четвертого гвардейского первой роты унтер-офицер?
– Так точно! Эх, ваше высокородие, и как же мы вас любили! Особенно когда вы в самую гущу, да на белом коне! Такое находило воодушевление – кого угодно могли победить! А с нынешним проиграем! Столько наших полегло – и всё зря!
– Господи, – не выдерживал Фельдмаршал, – отпусти! Хоть на полчасика!
– Что ты, что ты, не могу! Против законов природы.
– Но ведь наши гибнут!
– Ну как ты там с оторванной-то головой?
– Приставь как-нибудь, яви чудо!
– Ну не знаю, не знаю, – колебался Господь. – На полчаса – нет, максимум три минуты.
– Ладно! Только быстрее. Господи, быстрее, а то поздно будет, бегут ведь уже!
И фельдмаршал появлялся на белом коне в самой гуще сражения. Воодушевлённые полки переходили в атаку, вмиг разбивали дрогнувшего неприятеля и кричали «ура!».
А фельдмаршал со слезами на глазах уже обнимал Всевышнего:
– Прости, я раньше в тебя не очень-то верил, а теперь вижу, ты и в самом деле, БОГ!
Работал в одной поликлинике доктор. Эммануил Соломонович.
Приходил пациент, жаловался. Доктор внимательно слушал.
– Вот, попейте это лекарство, – говорил, – и вам станет легче.
Пациент приходил домой и чувствовал, что ему действительно стало легче. Причем независимо от того, пил он то лекарство или нет.
Так было со всеми пациентами этого доктора. Но кто-то из них иногда все-таки умирал. Попадал на небо, встречал Всевышнего и сразу его узнавал.
– Эммануил Соломонович, так вы, значит, Бог?
– Ну, – разводил руками Эммануил Соломонович, – можно и так сказать.
Один осенний лист не падал с дерева. Другие падали. Пролетали мимо, здоровались, прощались.
– Я еще немножко повишу! – оправдывался лист, – а потом тоже…
Дул холодный ветер, падал снег, накрывал упавшие листья, а наш неупавший всё держался, держался, держался.
Наступала весна, появлялись юные зеленые листочки, с удивлением смотрели на нашего неупавшего, на бурого, сухого, скрюченного.
– Ты кто? – спрашивали.
– Я? Ну, это… Учитель!
Он украл на пляже дарственную ручку, зажигалку с дарственной надписью, нейлоновые японские носки и портсигар из вывернутой оленьей кожи с дарственной надписью. Он украл ключи и платок с инициалами.
И вот он сидит на песке, девятилетний мальчик, попавший в дурную компанию.
Вокруг толпа.
– Как ты дошел до жизни такой? – спрашивают его.
Он плачет.
– Тебе не стыдно? – спрашивают его.
А он плачет, бедняга, попавший в дурную компанию.
– Разве так можно? – спрашивают его.
А мальчик так расплакался, что хоть отдавай ему обратно украденные вещи и пусть он идет домой.
– Отпустите его, – говорит один.
И мальчик плачет тише.
– Я в его годы не такие дела обделывал, – говорит другой.
И мальчик уже не плачет.
– Всё равно его не посадят, – говорит один.
И мальчик улыбается.
– Может, он случайно, – говорит один.
А у мальчика такой вид, будто у него самого украли, сейчас он погрозит всем пальцем – так у него поднялось настроение.
– А может, он вовсе ничего не крал? – говорит один.
И мальчик встаёт, чтоб его пропустили.
– Я его ведь за руку поймал, товарищи, а он другой рукой ключи в море бросил.
Мальчик плачет.
– Нужно было его сразу за обе руки схватить!
Мальчик громче плачет.
– Надеть бы на него костюм водолазный, пусть ищет ключи, чтоб знал!
Мальчик жутко плачет.
– Я трусы выжимал, а он в это время у меня ключи вытащил, пусть водолазный костюм теперь надевает, а что…
Мальчик плачет. Он так орет, что все плачут.
– Не бойся, мальчик, никто не собирается на тебя водолазный костюм надевать, дяди шутят.
И мальчик не плачет.
– Кто тебя, милый ты мой, хороший, в море за ключами пошлёт, успокойся, сынок, симпатичный такой парнишка…
И мальчик улыбается.
– Да вытри ты слезки, ишь как разревелся, дурачок, мама с папой, небось, за тебя сейчас волнуются, ждут не дождутся, а ты тут сидишь себе нервы треплешь, умное какое у него лицо, заметьте.
И мальчик вовсю улыбается.
– На ребёнка накинулись как сумасшедшие из-за ключей! Да этим ключам паршивым вместе с вашей ручкой дурацкой, простите, грош цена по сравнению с нервной системой человека! Да я готов вам заплатить сейчас же эту ничтожную сумму, чтобы вы оставили ребенка в покое!
Тогда мальчик смеётся и даже хлопает в ладоши. И вокруг смеются и хлопают в ладоши.
– Вам смешно, а мне в дом не войти, – говорит пострадавший.
– Ему в дом не войти, а вы смеётесь!
– Как же можно смеяться, товарищи, если человеку в дом не войти! Да тут плакать надо!
Тогда мальчик перестает смеяться и начинает плакать.
– Держите его, товарищи! А то он может сбежать!
Мальчика держат, а он с плачем вырывается.
И, глядя на всё это, я тоже заплакал.
Переводы Григория Кружкова
Гриф за здоровьем не следит,
Он ест, когда попало,
Вот у него и мрачный вид,
И шея исхудала.
Он и плешив, и мутноглаз –
Несчастное созданье;
Какой пример для всех для нас
Блюсти режим питанья.
Всегда отменно вежлив будь
С лягушечкою кроткой,
Не называй ее отнюдь
«Уродкой-бегемоткой»,
Ни «плюхом – брюхом – в глухомань»,
Ни «квинтер – финтер – жабой»;
Насмешкой чувств ее не рань,
Души не окорябай.
Но пониманием согрей,
Раскрой ей сердце шире –
Ведь для того, кто верен ей,
Нет друга преданней, нежней
И благодарней в мире!
Размышления черепахи, дремлющей под кустом роз
неподалёку от пчелиного улья в полуденный час,
когда собака рыщет вокруг,
и кукушка кукует в дальнем лесу
С какого ни посмотришь бока –
Я в мире очень одинока!
Монолог черепахи, вновь посетившей через полчаса
грядку с салатом, хотя ей давно было пора
вкушать послеобеденный сон
на клумбе среди голубых незабудок
Растительная пища –
Такая вкуснотища!
Ночные мысли черепахи,
страдающей от бессонницы
на подстриженном газоне
Земля, конечно, плоская;
Притом ужасно жесткая!
Какой же ты неряха, Носорог!
Все время у тебя ужасный вид:
Измята шкура, съехал на нос рог –
И как тебе от мамы не влетит?
По мотивам великобританского фольклора
В старом чулане,
Где пыль с паутиной,
В тёмном углу
Отыскалась картина.
А на картине –
Речка и дом.
Тётушка Дженни
И дядюшка Том.
Дядюшка Томас
Сидит на реке,
Дядюшка
Удочку держит
В руке.
А на крылечке
Тётушка Джен
Варит повидло,
А может быть, джем.
Годы бегут
Над соломенной крышей,
Шепчутся в погребе
Толстые мыши:
Что ж это,
Что ж это,
Что ж это будет?
Скоро ли дядюшка
Рыбы наудит?
Что приготовит
Почтенная Джен –
Может, повидло?
А может быть, джем?
А. Мару
Всё случилось как-то вдруг.
Друг уехал. Лучший друг.
Не к друзьям гостить, в столицу,
Не в деревню к старикам.
Друг уехал заграницу,
К дальним, тёплым берегам.
Невзначай пришла беда.
Друг уехал. Навсегда.
На краю большого света –
Самолёт летит полдня! –
Он живёт теперь, и нету
Больше друга у меня.
А как будто бы вчера
Мы сидели у костра.
В круглой шляпе, загорелый
Он под пальмою сидит.
А у нас метелью белой
За окном зима кружит.
Тонут в белизне дома.
Горка. Снеговик. Зима.
Вьюжной ночью плохо спится.
Подскажите, как тут быть?
Кто придумал
нас границей
С лучшим другом разлучить?
У самой речки в кустах на тоненькой паутинке висел паучок. Он глядел далеко-далеко вперёд. А издали всё кажется маленьким. Большое дерево – маленьким деревцем. Вот таким. Большая гора – маленькой горкой. Вот такой.
Вдруг увидел паучок, как на маленькую горку взобрался маленький-маленький медведь. Вот такой.
Постоял медведь на горке, повертел своей маленькой головкой и пошёл мимо деревца.
«Куда это он собрался?» – подумал паучок, а сам раскачивается на своей паутинке: кач-кач, кач-кач… Качается паучок и дальше думает: «Вот-вот взойдёт солнце. А какое оно на вкус, солнце, – горькое или кислое? А может быть, сладкое? Хорошо бы поймать солнце».
Так подумал паучок и сейчас же принялся плести паутину: нитка к нитке, нитка к нитке.
Вдруг – плюх… плюх… плюх… Что такое?
А это пришёл медведь. И был он большой-большой. Вот такой.
Медведь залез в воду. Поплавал. А потом вылез из воды. И стал перекатываться с боку на бок по песку.
– Осторожнее! – пропищал паучок.
Медведь открыл глаза. Увидел маленького паучка,
– Ты зачем, малыш, сюда залез? – прорычал» медведь.
– Я хочу поймать солнце.
– Что? – удивился медведь.
– Солнце, – повторил паучок. – Видишь, какую прочную паутину я плету? А ты зачем, медведь, катаешься по песку?
– Я хочу сделаться жёлтым, – сказал медведь.
– Зачем жёлтым?
– Чтобы пчёлы меня не узнали, малыш. Пусть думают, что я не медведь, а жёлтая гора. Ведь ты знаешь, что бывают жёлтые горы.
– Знаю, знаю, – сказал паучок и тихонечко засмеялся: нос-то у медведя был не жёлтый, а чёрный. И он ещё фыркал этим чёрным носом. А горы так не делают.
«Глупый медведь. Большой, да глупый!» – думал паучок.
А медведь поднялся и пошёл. «Глупый паучок, – думал он, – маленький ещё, глупый. Разве солнце удержать такими паутинками?» И медведь громко засмеялся.
Он смеялся, пока не залез на ту гору, откуда пришёл, и не стал опять маленьким-маленьким – вот таким.
Приехала к нам в деревню новая учительница. Марья Семеновна.
А у нас и старый учитель был – Алексей Степанович.
Вот новая учительница стала со старым дружить. Ходят вместе по деревне, со всеми здороваются.
Дружили так с неделю, а потом рассорились. Все ученики к Алексей Степанычу бегут, а Марья Семеновна стоит в сторонке. К ней никто и не бежит – обидно.
Алексей Степанович говорит:
– Бегите-ко до Марьи Семеновны.
А ученики не бегут, жмутся к старому учителю. И, действительно, серьезно так жмутся, прямо к бокам его прижимаются.
– Мы ее пугаемся, – братья Моховы говорят. – Она бруснику моет.
Марья Семеновна говорит:
– Ягоды надо мыть, чтоб заразу смыть.
От этих слов ученики еще сильней к Алексей Степанычу жмутся.
Алексей Степанович говорит:
– Что поделаешь, Марья Семеновна, придется мне ребят дальше учить, а вы заводите себе нулевой класс.
– Как это так?
– А так. Нюра у нас в первом классе, Федюша во втором, братья Моховы в третьем, а в четвертом, как известно, никого нет. Но зато в нулевом классе ученики будут.
– И много? – обрадовалась Марья Семеновна.
– Много не много, но один – вон он, на дороге в луже стоит.
А прямо посреди деревни, на дороге и вправду стоял в луже один человек. Это был Ванечка Калачев. Он месил глину резиновыми сапогами, воду запруживал. Ему не хотелось, чтоб вся вода из лужи вытекла.
– Да он же совсем маленький, – Марья Семеновна говорит, – он же ещё глину месит.
– Ну и пускай месит, – Алексей Степанович отвечает. – А вы каких же учеников в нулевой класс желаете? Трактористов, что ли? Они ведь тоже глину месят.
Тут Марья Семеновна подходит к Ванечке и говорит:
– Приходи, Ваня, в школу, в нулевой класс.
– Сегодня некогда, – Ванечка говорит, – запруду надо делать.
– Завтра приходи, утром пораньше.
– Вот не знаю, – Ваня говорит, – как бы утром запруду не прорвало.
– Да не прорвет, – Алексей Степанович говорит и своим сапогом запруду подправляет. – А ты поучись немного в нулевом классе, а уж на другой год я тебя в первый класс приму. Марья Семеновна буквы тебе покажет.
– Какие буквы? Прописные или печатные?
– Печатные.
– Ну, это хорошо. Я люблю печатные, потому что они понятные.
На другой день Марья Семеновна пришла в школу пораньше, разложила на столе печатные буквы, карандаши, бумагу. Ждала, ждала, а Ванечки нет. Тут она почувствовала, что запруду всё-таки прорвало, и пошла на дорогу. Ванечка стоял в луже и сапогом запруду делал.
– Телега проехала, – объяснил он. – Приходится починять.
– Ладно,– сказала Марья Семеновна,– давай вместе запруду делать, а заодно и буквы учить.
И тут она своим сапогом нарисовала на глине букву «А» и говорит:
– Это, Ваня, буква «А». Рисуй теперь такую же.
Ване понравилось сапогом рисовать. Он вывел носочком букву «А» и прочитал:
– А.
Марья Семеновна засмеялась и говорит:
– Повторение – мать учения. Рисуй вторую букву «А».
И Ваня стал рисовать букву за буквой и до того зарисовался, что запруду снова прорвало.
– Я букву «А» рисовать больше не буду, – сказал Ваня, – потому что плотину прорывает.
– Давай тогда другую букву, – Марья Семеновна говорит. – Вот буква «Б».
И она стала рисовать букву «Б».
А тут председатель колхоза на газике выехал. Он погудел газиком, Марья Семеновна с Ваней расступились, и председатель не только запруду прорвал своими колесами, но и все буквы стер с глины. Не знал он, конечно, что здесь происходит занятие нулевого класса.
Вода хлынула из лужи, потекла по дороге, всё вниз и вниз в другую лужу, а потом в овраг, из оврага в ручей, из ручья в речку, а уж из речки в далёкое море.
– Эту неудачу трудно ликвидировать, – сказала Марья Семеновна, – но можно. У нас остался последний шанс – буква «В». Смотри, как она рисуется.
И Марья Семеновна стала собирать разбросанную глину, укладывать её барьерчиком. И не только сапогами, но даже и руками сложила всё-таки на дороге букву «В». Красивая получилась буква, вроде крепости. Но, к сожалению, через сложенную ею букву хлестала и хлестала вода. Сильные дожди прошли у нас в сентябре.
– Я, Марья Семеновна, вот что теперь скажу, – заметил Ваня, – к вашей букве «В» надо бы добавить что-нибудь покрепче. И повыше. Предлагаю букву «Г», которую давно знаю.
Марья Семеновна обрадовалась, что Ваня такой образованный, и они вместе слепили не очень даже кривую букву «Г». Вы не поверите, но эти две буквы «В» и «Г» воду из лужи вполне задержали.
На другое утро мы снова увидели на дороге Ванечку и Марью Семеновну.
– Жэ! Зэ! – кричали они и месили сапогами глину. – Ка! Эль! И краткое!
Новая и невиданная книга лежала у них под ногами, и все наши жители осторожно обходили её, стороной объезжали на телеге, чтоб не помешать занятиям нулевого класса. Даже председатель проехал на своем газике так аккуратно, что не задел ни одной буквы.
Теплые дни скоро кончились. Задул северный ветер, лужи на дорогах замёрзли.
Однажды под вечер я заметил Ванечку и Марью Семеновну. Они сидели на брёвнышке на берегу реки и громко считали:
– Пять, шесть, семь, восемь…
Кажется, они считали улетающих на юг журавлей. А журавли и вправду улетали, и темнело небо, накрывающее нулевой класс, в котором все мы, друзья, наверно, ещё учимся.
Как-то мне приснился сон,
Что пришёл огромный слон
И в подарок мне принёс
Длинный-длинный-длинный НОС.
Я проснулся —
За нос хватъ...
Под подушку...
Под кровать...
Где мой новый
Нос слоновый?
Вдруг я понял —
Всё в порядке:
Буквы здесь
В другом порядке.
Подарил мне добрый слон
Длинный-длинный-длинный СОН.
Волшебник кисточкой взмахнул —
И ожил лист бумажный:
Донёсся грома дальний гул,
И дунул ветер влажный.
И вот уж ливень грозовой
На сад цветущий льётся!
И человечек —
Как живой! —
Под зонтиком
Смеётся!..
В клетке песенка сидит,
Грустно на меня глядит,
Грустно зёрнышки клюёт,
Грустно песенку поёт.
Еду в трамвае.
Мимо трамвая
Мчатся деревья,
Дома и мосты...
— Улица! Что это?
Не понимаю!
Кто из нас едет?
Я
Или ты?
Кружится наша планета-земля,
Кружатся горы, леса и поля,
Кружатся страны и города,
И поезда,
И на морс суда.
Кружатся домики,
Люди в окошке,
Кружатся мошки,
И мышки,
И кошки,
Кружатся мысли мои и слова...
Что ж не кружится моя голова?
Ах, как трудно
Сшить костюм
Для паука!
Почему-то лезет в брючину
Рука,
Пара ног зачем-то влезла
В рукава,
И куда-то подевалась
Голова.
Тут торчат из-под сорочки
Ярко-красные чулочки,
Там — из-под воротничка
Два зелёных башмачка...
Ну а это что —
Нога или рука?
Ах, как трудно
Сшить костюм
Для паука!
Илюше Хр.
Мама лежала на диване и читала французскую книжку, а Илюша Андреевич, он же Ямочкин, Смехунчик, Мудрейкин, Умейкин, Фараон Тутанхамон и Крепкий Орешек стоял возле окна в спальне и завывал.
– У-у! – завывал он. – У-у!
– Если нет ветра на улице, приходится делать ветер дома!
Но мама не ответила, она читала французскую книжку.
– В такую безветренную погоду никакие гости не дойдут до нашего дома, – сказал Крепкий Орешек, – потому что если бы был ветер, он бы подгонял их в спину и довёл до нашего дома, или наоборот, мешал идти, и тогда бы они прибавили шагу и дошли сами, назло ветру, а так, без ветра, они просто не могут сдвинуться с места…
Но мама в ответ только перевернула страницу.
– Какая интересная кошка стоит внизу! – сказал Крепкий Орешек, стоя у окна. – Все кошки обычно прыгают вниз, с четвёртого этажа, а эта, наоборот, хочет запрыгнуть снизу сюда, на четвёртый этаж, придётся открыть ей окошко.
И Орешек слегка приоткрыл окошко.
– Да, – покачал он головой, – эта кошка не хочет лезть в это окошко, она влезла в другое, в большой комнате, – и он направился в комнату рядом.
– У этой кошки один глаз жёлтый, один зелёный, – сказал он из соседней комнаты, – с одного бока она толстая, с другого – худая, на первый взгляд – она серая, но если приглядеться – то наполовину белая… Мама, смотри, теперь шесть кошек гуляют по нашей квартире, одна – с зелёными глазами, вторая – с жёлтыми, одна – худая, одна – толстая, одна серая, вторая белая… Их целых шесть, а у нас даже нет молока, чем же мне угостить их?
– Угости их чёрным кофе! – донеслось с дивана.
Крепкий Орешек сварил большой чайник чёрного кофе, разлил их в красивые синие пиалки, кажется, узбекские, усадил всех кошек на диван в кухне, покрытый синим плюшевым ковром, и начал пир.
Но если бы Крепкий Орешек знал, какой коварный напиток чёрный кофе!
Если люди после двух чашечек кофе начинают громко разговаривать и перебивать друг друга, то эти шесть кошек, выпив чайник кофе, вдруг сразу без всякого предупреждения запели, как ансамбль Димы Покровского… Они пели так громко и самозабвенно и про траву зеленую, и про царя веселого, что Крепкий Орешек не выдержал и сам запел… Но чтобы совсем походить на Диму, он приклеил себе чёрные усы.
После получасового концерта весь ансамбль, приплясывая и притоптывая, удалился под диван, и голоса смолкли, и когда Орешек, нагнувшись, заглянул под диван, он увидел там только пыльный папин тапок, лежавший здесь с прошлого года.
– Как самочувствие? – спросил Орешек у Прошлогоднего Тапка. – Не хотите ли со мной поговорить?
Но Тапок молчал, как будто совсем не умел говорить.
И тогда Орешек пошел в спальню – поговорить с мамой о французской литературе.
Но мамы в спальне на диване не было.
Орешек отправился на кухню.
Мама была здесь, стояла и курила, обволакиваясь дымом, как мехом. Глаза её сверкали из дыма, как огоньки далёкого селения, когда идёшь по горной тропе ночью, или как звёзды в разрывах грозовых туч…
Но когда дым рассеялся, мамы под ним не оказалось. Как будто она рассеялась вместе с дымом, улетела как дым. Орешек бросился к телефону, позвонил соседке.
– Тётечка Сонечка, моя мама у вас? Вы говорили, что дым из нашей кухни попадает к вам, может, дым у вас и моя мама у вас?
– Нет у меня твоей мамы, – сказала тетя Соня. – Дым есть, а мамы нет.
Крепкий Орешек позвонил папе, на студию.
– Папа! – закричал он. – Мама стояла на кухне и курила, и дым вокруг неё был, как шуба, а теперь дыма нет, и шубы нет, и мамы тоже нет! Может, она улетела вместе с дымом и теперь летит где-нибудь далеко, её не догнать?
Папа помолчал несколько секунд, потом прокашлялся и сказал: «Если ты помнишь, мое рабочее окно выходит на Каляевскую улицу. Так вот, сейчас прямо перед моим окном зависло облако, довольно прозрачное, довольно голубое… Может, это твоя мама? Если это так, я попрошу её сейчас же вернуться, и через пятнадцать минут она будет дома. Но меня беспокоит другое! Пожалуйста, ограничивай себя в пространстве!»
– Я ограничиваю, – сказал тихо Орешек.
– Нет! – возразил папа. – Не ты ли сегодня рисовал пирата прямо на стене в спальне?
– Я рисовал его на белом листе бумаги, висящем на стене, – с достоинством ответил Орешек.
– Но левое плечо пирата почему-то оказалось не на бумаге, а на обоях, – заметил папа.
На это нечего было ответить, и Орешек промолчал.
– Подумай, пожалуйста, об этом, – сказал папа. – Кто знает, где тебе придется рисовать в будущем? Может, ты окажешься когда-нибудь на Луне, и у тебя будет с собой лишь маленький листок бумаги, и тебе придется рисовать на нём – чтобы познакомить жителей Луны с жизнью Земли! Как ты это сделаешь, если не умеешь экономно располагаться в пространстве?
Папа помолчал.
– Когда мама вернется, передай ей, пожалуйста, что я просил бы её пожарить на ужин картошку, чтобы съесть её с соленым огурчиком, а также приготовить бифштекс с кровью, – сказал он.
– Хорошо, – кивнул Крепкий Орешек и пошёл в следующую комнату, затем в ванную.
Мама вышла из ванной, глаза у неё были красные.
– Ты плакала? – спросил Орешек.
– Если бы ты знал французскую литературу! – сказала мама.
И отправилась на кухню жарить картошку и бифштекс, потому что она и сама знала, что любит папа на ужин.
Был он серый, как серый забор.
Мы и думали - это палас.
А потом кто-то вспомнил из нас:
«Не палас это, вспомнил! - ковёр!»
И наш дедушка - старый сапёр -
Осторожно включил пылесос
И, поправив очки, произнёс:
«Здесь, похоже, какой-то узор».
На два кармана – четыре дырки.
Ну, куда мне столько? Солить?
Так что, мамочка, после стирки
Две дырки можешь зашить.
В пещере – в ухе у Полкана –
Живёт отшельница коровка.
Направо – крошечная ванная.
Налево – спальня и кладовка.
Сегодня что-то ей не спится,
И ухо чешется. Однако
Полкан не думает сердиться.
Он – очень добрая собака.
Во дворе ребята играли в войну,
А я с совочком вышел во двор.
На меня посмотрели, сказали: «Ну-ну».
Я чуть не умер. Какой позор!
Однажды Коля заметил, что все цветы на подоконнике в классе тянутся к свету, и только кактус всеми своими иголками тянется в противоположную сторону – к учительскому столу, на котором стоит колба с азотной кислотой.
– Зинаида Алексеевна, – спросил Коля учительницу по химии, – а кактус может быть, например, пришельцем с другой планеты?
– Конечно, нет, – усмехнулась Зинаида Алексеевна. – Ты лучше, Сорокин, молчи, а то я не выдержу и поставлю тебе «кол».
– Ставьте, – уверенно сказал Коля. – Мне главное – докопаться до истины.
– Вот и докапывайся на уроке биологии, – сказала Зинаида Алексеевна.
– Инопланетяне умеют притворяться кем угодно, – не успокаивался Коля. – А можно я проведу научный эксперимент?
– Проводи! – разозлилась Зинаида Алексеевна. – Но если твой эксперимент не подтвердит, что кактус инопланетянин, я поставлю тебе «кол»!
– Хорошо, – согласился Коля.
Он взял с учительского стола колбу и полил кактус азотной кислотой. Через три секунды у кактуса на конце каждой иголочки расцвели маленькие фиолетовые цветочки, и по классу стал распространяться необыкновенный аромат.
– Здравствуйте, жители планеты Земля, – сказал кактус.
– Здравствуй, кактус! – хором ответили ребята.
– Вот видите, Зинаида Алексеевна, – сказал Коля.
– Вижу, – сказала Зинаида Алексеевна, – считай, что тебе повезло.
Она косички заплела
и завязала бант.
Она красивая была.
А я не виноват.
Да я б ей слова не сказал
И никогда не тронул!
А тут… и бант ей развязал,
И за косичку дернул.
А у нее еще глаза...
И в белых гольфах ноги.
Ну, невозможно, ну, нельзя
Не встать ей на дороге.
То в платье розовом с каймой,
То в белом, ещё хуже…
Ну как же мне её водой
Не окатить из лужи?!
То прядь волос со лба смахнёт,
То смотрит, не мигая...
И просто зло меня берет —
Зачем она такая?
Ну что мне делать? Как мне быть?
Терпеть — невыносимо!
Ну не могу ж я с ней дружить?
Придётся, видно, отлупить,
Чтоб не была красивой!
Раз, два, три, четыре, пять, Рыбу я решил поймать. Пять, четыре, три, два, раз – Рыба в руки не далась. Разогнула мой крючок, Поломала мой сачок: Не поймать ее никак! Укусила за башмак (Не припомню, за какой) И взлетела над рекой. Громко крыльями плеща, Буйной гривой трепеща И усищами суча, И ножищами стуча! Грозным клювом грохоча, Воя, плача, хохоча! И, в мгновение одно, Как тяжелое бревно В воду шлепнулась опять: Раз, два, три, четыре, пять!
Сосед наш – вот так номер! –
Недавно взял и помер!
Но все-таки не это,
А то
Смешней всего,
Что, господа и дамы,
Наверно, никогда мы –
Ни здесь, ни там, ни где-то
Не встретим
Впредь
Его!
Джерри Халл
Совсем не мал.
Правда, шапку потерял,
Когда пас
быка вчера
На носу
у комара.
Взрослые и ребятишки называли его запросто Лаврентьичем.
– Лаврентьич, помоги выкопать колодец!
– Лаврентьич, подскажи, как подрезать виноград!
– Лаврентьич, сделай ручку для мясорубки!..
Мастер на все руки. А главное – безотказен! Вечно в делах, всегда в заботах. Был у Лаврентьича и огород. Далековато, аж в пойме Ахангарана. Там он сажал картошку, помидоры, сеял лук, горох… Время было трудное, послевоенное.
Как и положено, на краю огорода стоял у Лаврентьича шалаш из прутьев тала и тростника, по-местному – чайля, где он мог в знойный полдень передохнуть или же, возвращаясь с гор после охоты, переночевать.
Однажды мы, поселковые ребятишки, решили обследовать шалаш Лаврентьича. Жили тогда по законам большого общежития, и мы по дороге на рыбалку просто взяли да и завернули в его чайлю. Откинули мешковину, заменявшую полог… Обычная, как и у других, чайля. Немудрящая утварь: алюминиевая миска с ложкой, котелок, кружка, закопчённый на огне чайник. Старое, протёртое на коленях галифе – память о фронте, набитый соломой тюфяк, такая же подушка. А вот на подушке…
– Гляди, ребята!
На подушке Лаврентьича, слежавшейся и твердой, как камень, возлежала большая пятнистая змея. Говорят, у страха глаза велики. Потому-то пять, а то и шесть колец почудилось нам в спящей на Лаврентьевской подушке змее…
Со всех ног кинулись мы обратно в посёлок известить кузнеца о страшной гостье. Лаврентьич, однако, почему-то не испугался.
Жесткой рукой потрепал нас за чубы, сказал — не то в шутку, не то всерьез:
– Змею я эту завел себе вместо собаки. Так что не вздумайте дразнить её. Своих она не трогает, а чужих – кусает.
Змея вместо собаки? Ребята, конечно, рты поразевали от удивления. Но только маленький Шурик, с вечно липким от персиков пузом, решился на дальнейшие вопросы:
– А вас она кусяет?
– Нет, не кусяет, – в тон малышу ответил Лаврентьич.
Мы тоже посмеялись над Шуриком, но Лаврентьичу не поверили. Чтобы змея в ладу жила с человеком? Такого просто быть не могло! Наверно, Лаврентьич решил нас разыграть…
Но вот однажды мы с моим дружком Акрамом пошли на протоку ловить под корягами руками маринок. Обратный путь лежал через огород Лаврентьича. Хозяин как раз оказался в чайле.
– Идите сюда, огольцы-сорванцы! – позвал кузнец. – Чай будем пить.
Мы не без опаски заглянули в шалаш. Та же самая змея, в той же самой позе лежала на подушке! Казалось, она спала. Заметив наше замешательство, Лаврентьич повернулся к подушке и, ласково погладив змею ладонью, сказал:
– Ползи-ка ты, Вася, домой! Видишь, ребята тебя боятся.
И… странное дело, змея послушалась: негромко шипя, сползла на землю и -скрылась в траве.
– Там, — махнул кузнец в сторону реки, – у нее нора – дом.
– А почему – Вася? – удивился я.
– Так назвал! – засмеялся Лаврентьич.
Вскоре в поселке привыкли в тому, что в чайле у кузнеца вместо собаки живет змея. Только мы, ребятишки, еще время от времени забегали на огород Лаврентьича — «посмотреть Васю». Дальше полога, однако, никто шагнуть не решался – духу не хватало…
А потом хозяин необыкновенной чайли неожиданно умер. От простейшей болезни – аппендицита. Не долежал положенного после операции срока в постели, вышел куда-то из дому. Может, в кузницу. Может, на огород. А шов и лопнул.
Хоронили кузнеца всем селом. И девять дней спустя многие пришли на кладбище -помянуть хорошего человека… И вдруг какая-то женщина, подойдя к свежей могиле, истошно закричала:
– Змея! Змея!
А кто-то из пацанов схватился за палку…
Но этих двоих народ тут же оттеснил в сторону. И Вася ещё долго лежал, свернувшись в кольцо, на мягком, как подушка, холмике.
Корова пропала.
Пропала корова!
Хозяйка искала,
и ласковым словом
она подзывала,
и строго кричала.
Корова слыхала,
корова молчала...
А какой
прошуршал ветерок!
А какой подошёл вечерок!
А вечерок был душистый такой!
Корове совсем не хотелось домой!
Ах!
Забывают глаза о ногах.
Забывают, вперёд забегают!
Ноги
в поле шагают,—
глаза уже поле пересекли,
в рощу вбежали,
в речку вошли...
речку
переплывают!
Ноги
не поспевают!
Мы едим кисель черничный,
Аппетит у нас отличный,
А усы черничные
Очень симпатичные.
По опушке шла старушка,
А навстречу ей – лягушка.
По опушке шла лягушка,
А навстречу ей – старушка.
– Ой, какая лягушенция! –
Завизжала старушенция.
– Ой, какая старушенция! –
Завизжала лягушенция.
К мадам корове на обед
Пришел красавец бык Альберт –
Букет из самых лучших роз
Корове Кларе преподнёс.
И говорит быку корова:
– Му-му-мурси, мусью Альберт,
Я после супа и второго
Съем эти розы на десерт.
Грузовик подбрасывало на ухабах. Мы взлетали на скамейке вспугнутыми воробьями. Между ёлками мелькали проплешины, подёрнутые седыми мхами, будто снежными заносами. Вдруг на развилке грузовик резко затормозил. Ольга, наша провожатая из соседней деревни, выскочила из кабины на дорогу. Под ногами у нее растекалась сизая грязь. Широкая эта лужа бухтела и пузырилась, словно каша на плите. Вылезать из кузова не хотелось.
– Давайте, давайте, – скомандовала Ольга. – Знатное место вам покажу.
Где оно, знатное это место? Неужто нужно шлёпать по этой жиже? Но послушно мы сгрудились у борта машины.
– Вот, – сказала Ольга, – гляньте сюда.
И она широко обвела рукой хлюпающую жидкую грязь. Ничего особо привлекательного. Разве что грузовик сядет здесь по самые рессоры.
Ольга осторожно прошла, высоко поднимая ноги в резиновых сапогах, в самую середину кипящей лужи. Здесь жижа вздувалась под мелкими ударами упругого кулачка, бьющего изнутри и разрывающего сизую поверхность. Зеркальцем блеснула чистая ладошка воды.
Ольга зачерпнула из этой ладошки и поднесла ко рту.
– Ух, солоно! – засмеялась она.
Мы трое журавлями прошагали к ней и тоже зачерпнули водицы. Она оказалась действительно солёной и неожиданно приятной на вкус, мягкой.
– Солёный ключ, – сказала Ольга. – Когда-то здесь навес стоял. Желоб жестяной тянулся. Родник солёный бьёт из земли. Целебная вода. Скот сюда специально гнали. Солёный ключ от любой болезни вылечивал, говорят. Сок земли.
– А теперь что ж?
– Забыли, затоптали. Без человека и родник не пробивается.
Она стряхнула капли солёной воды и пошла к машине. А я зачерпнул ещё. Умыл лицо. Потом долго ещё облизывал солоноватые губы. Думал, что не забуду уж никогда мягкий вкус Солёного ключа. Ан нет, позабыл. Зато в глазах стоит крохотная ладошка чистой воды, не поддающаяся обступившей её вязкой тине.
Перевод Елены Липатовой
Фонарь освещает калитку и дом,
Всё реже и глуше шаги за окном,
В соседних домах загораются свечи -
Над сонным посёлком
Сгущается вечер.
А в печке гудит и гарцует огонь,
Там скачет и рвётся оранжевый конь,
И отблески света, как красные маки,
На стенах и кровле
Дрожат в полумраке.
Там город пылает и, сдвинув штыки,
Гвардейцы идут за полками полки,
Сквозь пламя и дым, мимо рухнувших башен,
Как будто огонь им
Нисколько не страшен.
Но пламя увяло - и город погас,
А с городом армии скрылись из глаз.
Вдруг новая вспышка -
и в блеске пожара
Опять марширует
За парою пара!
Узнать бы, откуда они и куда
Идут, исчезая в огне без следа,
И что там за город в цветущей долине
Рассыпался углем
в остывшем камине.
Я из этого шумного дома,
Где весь день голоса не смолкают,
Где отчаянных глаз не смыкают
И смеются усталые люди,
И не могут друг друга понять,
Я на лыжах, на лыжах, на лыжах,
На растресканных, старых и рыжих,
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной, апрельской лыжне.
Дует ветер, как мальчик, грубый.
Крепко-крепко сжимаю губы,
Я быстрее ещё могу!
По-разбойничьи свищут лыжи,
Мальчик-ветер лицо мне лижет,
А лицо моё - в талом снегу.
До чего же тут всё по-другому,
Тут сама я честнее и проще,
Тут взрослее я и сложней.
Мне как фильтры - белые рощи!
...Я из этого шумного дома
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной апрельской лыжне.
Пожелтел и насупился мир.
У деревьев осенняя стать.
Юность я износила до дыр,
Но привыкла - и жалко снимать.
Я потуже платок завяжу,
Оглянусь и подумаю,
что
Хоть немного еще похожу
В этом стареньком тесном пальто.
Шёл я как-то по лесной тропинке, гляжу, навстречу мне муха с палочкой ковыляет.
– Здравствуйте, уважаемая госпожа муха, – поприветствовал я её, – позвольте, – говорю поинтересоваться: почему вы не летите? Неужели крылышко поранили?
– Я дама солидная, не пристало мне порхать, словно легкомысленной бабочке, – на ходу ответила мне муха и удалилась не попрощавшись.
«Наверное, к подруге на блины спешит», – решил я и уже было хотел идти дальше, как вдруг увидал в траве золотой пятачок. Не иначе как моя тихоходная знакомая обронила.
Схватив монетку, я побежал за мухой следом, но вскоре споткнулся о кочку и растянулся на земле.
Лежу я, охаю, вдруг слышу, впереди кто-то возится. Раздвинул я осторожно кусты и увидел, как та самая муха, за которой я бежал, прячет свою клюку в дупле старого дерева, расправляет крылышки и улетает прочь.
«Никакая она не солидная дама, – с досадой подумал я. – Скорее, врушка и притвора».
Потёр ушибленную коленку и пошёл своей дорогой. А золотой пятачок решил переслать мухе по почте, денежным переводом.
Таракан мне говорил,
В гости заскочив на супчик:
– Травят, морят, нету сил.
Помогите нам, голубчик.
Я сказал: – Что плакать зря,
С вами мы давно знакомы,
Поживите у меня,
Я не против насекомых.
Ко мне пришёл сосед и спросил:
– Когда у тебя день рождения?
– У-у-у, – протянул я, – день рождения у меня был неделю назад, а сегодня – даже угостить тебя нечем.
– Всё равно, – сказал сосед, – я поздравляю тебя с днём рождения и прими от меня подарок – это Чудо-Юдо.
И вручил мне большую коробку, перевязанную белой ленточкой. Я развязал ленточку, заглянул в коробку и увидел, что там действительно сидит Чудо-Юдо.
– Ну, спасибо! – сказал я соседу.
– Не за что, – ответил он и сразу ушёл.
А я постелил в прихожей мягкий коврик, посадил на него Чудо-Юдо и налил ему в блюдечко молока. Чудо-Юдо выпило молоко, схрумкало блюдце и, шмыгнув носом, похожим на обрубок слоновьего хобота, уморительно посмотрело на меня.
– Ишь ты, – удивился я. И дал ему старый веник.
Чудо-Юдо сжевало веник и облизнулось фиолетовым языком, на конце которого были маленькие розовые присоски. Тогда я подтащил к нему сломанную стиральную машину, стул без одной ножки, свежую кипу газет, а сам пошёл спать.
Проснулся я на голом полу, в совершенно пустой квартире, а рядом сидело Чудо-Юдо и дожёвывало мой любимый диван.
– Что же ты наделало! – закричал я. – Ты же меня по миру пустишь!
– Не пущу, хозяин, – ответило Чудо-Юдо.
И проглотило меня.
Чем темней
Подземный ход,
Тем ясней
Всё видит крот:
И сплетенье
Корешков,
И скопленье
Червяков,
И личинок копошенье,
И компанию жуков...
Потому что
Темнота —
Мать родная
Для крота!..
Лежу,
Борюсь со сном упрямо,
Хочу не спать
До самого утра,
И слышу вдруг,
Как говорит мне мама:
— Вставай,
Медведь мой,
Завтракать пора!
У совы
Глаза, как плошки,
А не видят днём
Ни крошки...
А вот ночью эти плошки
Видят всё в лесу густом:
И ежонка на дорожке,
И зайчонка под кустом.
И травинку на пригорке,
И хвоинку на земле,
Даже мышку в тёмной норке,
Даже белочку в дупле.
Потому-то,
Потому-то
И была б сова не прочь,
Чтобы всякую минуту
Над землёй
Стояла ночь!
Ходит пó лесу олень
Целый день.
А за ним, зубами щелк,
Серый волк.
А за ним охотник-дед
Ходит вслед.
А за дедом тоже вслед —
Людоед.
Позади, разинув рот,
Людоедоед идёт.
Смотрите,
По папиным брюкам плывёт
Вперёд
Белоснежный утюг-пароход!
А мама с биноклем стоит у руля:
«Виднеется прямо по курсу земля!»
Объездила мама немало морей:
Футболок,
Рубашек,
Штанов,
Простыней…
И айсберги-складки для мамы —
Пустяк,
Она в этом деле бывалый моряк.
Её не страшит никакая волна!
Наверно, морская волчица она!
Однажды нам велели написать в классе сочинение на тему «Я помогаю маме».
Я взяла ручку и стала писать:
«Я всегда помогаю маме. Я подметаю пол и мою посуду. Иногда я стираю носовые платки».
Больше я не знала, что писать. Я посмотрела на Люську. Она так и строчила в тетрадке.
Тут я вспомнила, что один раз постирала свои чулки, и написала:
«Ещё я стираю чулки и носки».
Больше я уж совсем не знала, что писать. Но нельзя же сдавать такое короткое сочинение!
Тогда я написала:
«Ещё я стираю майки, рубашки и трусы».
Я посмотрела вокруг. Все писали и писали. Интересно, о чём они пишут? Можно подумать, что они с утра до ночи помогают маме!
А урок всё не кончался. И мне пришлось продолжать:
«Ещё я стираю платья, своё и мамино, салфетки и покрывало».
А урок всё не кончался и не кончался. И я написала:
«А ещё я люблю стирать занавески и скатерти».
И тут наконец зазвенел звонок!
…Мне поставили «пять». Учительница читала моё сочинение вслух. Она сказала, что моё сочинение ей понравилось больше всех. И что она прочтёт его на родительском собрании.
Я очень просила маму не ходить на родительское собрание. Я сказала, что у меня болит горло. Но мама велела папе дать мне горячего молока с мёдом и ушла в школу.
Наутро за завтраком состоялся такой разговор.
Мама.
А ты знаешь, Сёма, оказывается, наша дочь замечательно пишет сочинения!
Папа.
Меня это не удивляет. Сочинять она всегда умела здорово.
Мама.
Нет, в самом деле! Я не шучу! Вера Евстигнеевна её хвалит. Её очень порадовало, что наша дочь любит стирать занавески и скатерти.
Папа.
Что-о?!
Мама.
Правда, Сёма, это прекрасно? – Обращаясь ко мне: – Почему же ты мне раньше никогда в этом не признавалась?
– А я стеснялась, – сказала я. – Я думала, ты мне не разрешишь.
– Ну что ты! – сказала мама. – Не стесняйся, пожалуйста! Сегодня же постирай наши занавески. Вот хорошо, что мне не придётся тащить их в прачечную!
Я вытаращила глаза. Занавески были огромные. Десять раз я могла в них завернуться! Но отступать было поздно.
Я мылила занавески по кусочкам. Пока я намыливала один кусочек, другой совсем размыливался. Я просто измучилась с этими кусочками! Потом я по кусочкам полоскала занавески в ванной. Когда я кончала выжимать один кусочек, в него снова заливалась вода из соседних кусочков.
Потом я залезла на табуретку и стала вешать занавески на верёвку.
Ну, это было хуже всего! Пока я натягивала на верёвку один кусок занавески, другой сваливался на пол. И в конце концов вся занавеска упала на пол, а я упала на неё с табуретки.
Я стала совсем мокрая – хоть выжимай!
Занавеску пришлось снова тащить в ванную. Зато пол на кухне заблестел как новенький. Целый день из занавесок лилась вода. Я поставила под занавески все кастрюли и сковородки, какие у нас были. Потом поставила на пол чайник, три бутылки и все чашки с блюдцами. Но вода всё равно заливала кухню. Как ни странно, мама осталась довольна. – Ты замечательно выстирала занавески! – сказала мама, расхаживая по кухне в галошах. – Я и не знала, что ты такая способная! Завтра ты будешь стирать скатерть…
С этими переводами стихов Алана Александра Милна я познакомился давным-давно, ещё в середине восьмидесятых годов прошлого (уже прошлого!) века. Замечательный поэт Нонна Слепакова читала их в Ленинградском Доме писателя. С тех пор ушли от нас и Дом писателя, сгоревший в одночасье десять лет назад, и Нонна Слепакова, а её переводы остались – прежде всего, потому что была в своё время выпущена издательством «Детская литература» превосходная книга с прекрасными рисунками Б. Калаушина. Называлась она «Я был однажды в доме», и в неё вошло немало поэтических переложений из Милна, с любовью и талантом собранных и переведенных Слепаковой.
В этих переложениях очень важна интонация – переводчик всё время подчеркивает, как нам следует читать стихи: где сделать паузу, где разбить слово пополам, где, как по ступенькам, съехать вниз по строчкам, а где с особым ударением прочитать выделенные большими буквами слова и фразы.
Стихи Милна у нас уже не раз переводились (вспомним, например, блестящие переводы Марины Бородицкой), но работа Нонны Слепаковой занимает, как мне кажется, особое место в этой «милниане». Мы угадываем и знакомую ритмику английского стиха, и поэтические аллюзии на весёлые и остроумные народные песенки, – и в то же время собственный авторский голос Н. Слепаковой присутствует в этих строчках на равных с голосом английского поэта.
Как всегда, всё дело в таланте. Нонна Слепакова была наделена замечательным чувством слова и одаривала этим чувством своих взрослых и детских читателей. Сегодня этот дар воспринимается с особой благодарностью.
Михаил Яснов
Перевод Нонны Слепаковой
Джон носит
Боль-шущий
Прорезиненный
Портфель,
Джон носит
Боль-шущий
Прорезиненный
Колпак,
Джон ходит
В боль-шущем
Прорезиненном
Плаще.
«Так вот, –
Молвил Джонни, –
Вот так
И вообще!»
Посередине лестницы,
Посередине ровно,
Ступенька есть волшебная,
Ступенька зачарованная.
Посередине лестницы
Я сяду на ступеньку,
И думать про ступеньку
Начну я помаленьку:
«Я
на полпути
до верха!
Я
на полдороге
вниз!
Ни на улице – ни дома,
Словно в воздухе повис!
Не могу найти ответа –
Помогите мне в беде!
ГДЕ ЖЕ Я?
Наверно, ГДЕ-ТО?
Или ГДЕ-НИБУДЬ НИГДЕ?
А если б, как медведь,
Я мехом весь оброс –
Не стал бы я смотреть
На снег и на мороз!
Морозно или вьюжно,
Метельно или снежно –
Тревожиться не нужно,
Когда одет медвежно!
Я ходил бы в большом меховом башлыке,
В меховых рукавицах (на каждой руке),
И в большом меховом пиджаке (на боках),
И в больших меховых сапогах (на ногах).
Меховым одеялом укрыт с головой,
Всю бы зиму в постели я спал меховой!
Я был однажды в доме,
Но это был не ДОМ,
Хотя там есть и двери,
И лестница винтом,
Но только нету садика,
садика, садика,
И вовсе не похоже на ДОМ!
Я был однажды в доме,
Но это был не ДОМ,
Хоть там и дуб, и тополь
Растут в саду густом,
Но только нету вишенки,
вишенки, вишенки,
И вовсе не похоже на ДОМ!
Я был однажды в доме,
Но это был не ДОМ,
Хоть есть там сад вишнёвый
И всё бело кругом,
Но нету птицы чёрной,
чёрной-пречерной,
И вовсе не похоже на ДОМ!
Я был однажды в доме –
Вот настоящий ДОМ!
Там чёрный дрозд щебечет
Над белым деревцом!
Но жаль: никто не видит,
не слышит и не знает
И знать никто не хочет о том!
А я нашёл монетку!
Блестящую монетку!
И с этою монеткой
Я побежал на рынок.
Хотел купить я кролика,
Приветливого кролика,
Высматривал я кролика
Среди горшков и крынок.
Я подошёл к прилавку,
где продавали клюкву.
(«Всего одна монетка
за кисленькую клюкву!»)
– А нет ли кроликов у вас?
На что мне ваша клюква?.. –
Но кроликов не вынули
торговцы из корзинок.
Я отыскал монетку,
Потом – ещё монетку!
И с этими монетками
Я побежал на рынок.
Хотел купить я кролика,
Ушастенького кролика,
Высматривал я кролика
Среди мешков и крынок.
Я подошёл к прилавку,
где продавали брюкву.
(«Всего лишь две монетки
за кругленькую брюкву!»)
– А нет ли кроликов у вас?
На что мне ваша брюква?.. –
Но кроликов не вынули
торговцы из корзинок.
Нашёл я пять монеток,
Пять маленьких монеток!
В руке зажав монетки,
Я побежал на рынок.
Хотел купить я кролика –
Люблю весёлых кроликов! –
Высматривал я кролика
Среди лотков и крынок.
Я подошёл к прилавку,
где продавали тыкву.
(«Всего лишь пять монеток
за толстенькую тыкву!»)
– А нет ли кроликов у вас?
На что мне ваша тыква?.. –
Но кроликов не вынули
торговцы из корзинок.
Нашёл я НИКОПЕЙКУ.
Не взял я НИКОПЕЙКУ.
Ну кто же с НИКОПЕЙКОЙ
Пойдёт на шумный рынок?
Пошёл я на лужайку,
Зелёную лужайку,
А там повсюду кролики
Сидят среди былинок!
Мне жалко тех, которые
торгуют кислой клюквой!
Мне жалко тех, которые
торгуют круглой брюквой!
Мне жалко тех, которые
торгуют толстой тыквой!
Ведь никогда им кроликов
Не вынуть из корзинок!
Коля, наш конюх, очень долго и обстоятельно может объяснять мне, что такое супонь и что значит рассупониться.
Он бережёт лошадь, ухаживает за ней, протягивает ей хлеб на ладони, но если она вдруг начнет дурить, кусаться и скалить зубы, – а кусаются лошади очень больно, пальцы могут переломать, – Коля спокойно даст ей по морде.
Зоря, с которой мы каждую весну сажаем картошку, так и норовит заехать копытом в грудь. И Коля время от времени, тут уж ничего не поделаешь, с ней дерётся.
Я люблю эти весенние дни, когда все на телеге выезжают в поле. Обязательно кто-нибудь шутит, вспоминает приметы: небо в тучку – картошка в кучку.
По кромке борозды идет Зоря, следом мы, кладем в борозду картошины. Галки налетают на свежего весеннего червячка.
Дома работников ждёт угощение – моя любимая окрошка, с укропом, яйцом, огурчиком. Пока мы обедаем, Зоря стоит во дворе привязанная, болтает головой, фырчит и вынюхивает в траве одуванчики.
Так происходит изо дня в день: поле, пашня, обед. Пока вся деревня не пересажает картошку.
И в этот раз все было, как всегда: Зоря шагала, скрипели подпруги, мы раскладывали картошины. Если Зоря вдруг останавливалась, останавливались и мы. Ждали терпеливо, пока она найдёт, выберет и медленно разжует перемешанную с навозом солому.
Живот и бока у неё, как всегда во время работы, чернели и блестели от пота, будто промасленные. Мы о чём-то болтали, тётя Нина пересказывала очередной сериал. Коля, в потемневшей рубахе, шёл за плугом и командовал: «Прямо, Зоря, прямо!»
Удивительно то, что повалилась она на землю очень медленно. Не рухнула, а именно тихонечко опустилась. Легла на бок осторожно и совсем не игриво, не так, как иногда делают лошади, когда хотят поваляться.
Зорю, конечно, тут же разнуздали, сняли хомут. Так пытаются помочь человеку, которому трудно дышать: расстегивают или разрывают ворот рубашки.
Но всё было уже бесполезно. И жаворонки, и синее небо. Голова лошади была прижата к земле, и мы видели, как при вдохе и выдохе то сужаются, то расширяются лошадиные ноздри. Зоря не кричала, никого не звала, не перебирала в отчаянии копытами. Усы её и губы, которые, когда к ним прикоснешься, щекочут ладонь, были припорошены земляной пылью. Той весной земля была сухой и выгоревшей, как пепел. Мы, конечно, очень переживали, что так получилось, но и картошку надо было досаживать. Около трех часов мы сидели и ждали трактор, чтобы он вытянул и увез мёртвую лошадь с поля. Перед этим Коля снял и убрал оставшуюся на Зоре упряжь.
Потом пригнали новую лошадь, и у неё так же скрипели подпруги, и такими же темными от пота были бока.
Коля умер в том же году зимой. Упал замертво на дороге и разбил трехлитровую банку молока.
А мы ведь с ним так мечтали прокатиться ночью в августе на телеге: чтобы Зоря бежала впереди, чтобы с супонью всё было в порядке, и звёзды были раскиданы по небу, как новый, никем ещё не собранный урожай.
Соревнование у нас:
в футбол играем — класс на класс.
А я — сижу в запасе!
Растёт не в нашу пользу счёт.
И ясно, почему растёт:
ведь я сижу в запасе!
Не клеится игра, хоть плачь!
Сейчас окончен будет матч,
а я — сижу в запасе!
Вот и свисток. Пять — ноль! Разгром!
...Но только я-то здесь при чём?
Ведь я сидел в запасе!
Как всё заманчиво
В солнечном дне:
Жук золотой
На сиреневом пне,
Сочная ягода,
Запах травы,
И муравьиные
Хитрые львы.
Белый песок,
Фиолетовый пруд,
Где в облаках
водомерки бегут.
Как же всё радует!
Сам посуди:
Месяц каникул
Ещё впереди!
Снег превращается в воду,
Погода в непогоду.
Жаркое лето в плаксивую осень,
Семь плюс один превращается в восемь.
А второгодник Вова
Во Владимира Андреича Петрова.
Над мышиной норкой кружится сова,
И дрожат от ветра листья и трава,
Квакают лягушки, оглашая тишь –
Полевая мышка спряталась в
КАМЫШКАМЫШКАМЫШКАМЫШ…
Памяти Дмитрия Авалиани
Я с детства завидовал математикам. Как у них всё замечательно четко и ясно устроено! Дважды два всегда четыре, от перестановки слагаемых сумма не меняется и так далее.
А вот в нашей речи всё гораздо сложнее и запутаннее. Никакой тебе таблицы умножения, а от перестановки слагаемых результат очень даже меняется. Убедись сам: если, например, переставить местами буквы-слагаемые в слове КАРЕТА, то получится слово РАКЕТА. Вот если бы и на самом деле можно было, переставив детали тихоходной кареты, умчаться в космос на ракете!
Давай испытаем на перестановки другие слова:
Р О М А Ш К А А П Е Л Ь С И Н Л А Д О Ш К И
М О Ш К А Р А С П А Н И Е Л Ь Л О Ш А Д К И
Оказывается, подобных примеров в русском языке очень много, по крайней мере, несколько тысяч! Ну а такие слова, которые получаются из других перестановкой букв, называются анаграммами. Значит, например, слово «ракета» – анаграмма от слова «карета», а слово «валенки» – анаграмма от слова «великан».
Слово «анаграмма» – греческое, и это не случайно. Ведь первыми – две с лишним тысячи лет назад! – додумались переставлять буквы в словах именно древние греки. Так что первые анаграммы были на греческом языке. А теперь они известны во всех языках, где есть алфавит, а значит и буквы, которые можно перемешивать. Вот несколько таких буквомешалок (кстати, знатоки из клуба «Что? Где? Когда?» называют анаграммы буквомесами) на английском: ocean (океан) и canoe (каноэ), lemon (лимон) и melon (дыня), night (ночь) и thing (вещь), present (подарок) и serpent (змея).
Особенно здорово, когда анаграмма от какого-нибудь слова связана с ним по смыслу, а еще лучше, если оба они сплетаются в предложение. Ну, например: Русалки – красули. Кобра робка. Малина манила. Демон моден. Ужимка мужика. Салон слона. Ав-тодорога дороговата. Замечательную по красоте и сложности анаграмму – дивносинее сновидение, – придуманную королём словесных игр, московским поэтом Дмитрием Авалиани, я даже поставил в заглавие. А вот еще одна его чудесная анаграмма – Увиденное дуновение. Будто и впрямь видишь, как буквы одного слова, словно листья под лёгким дуновением ветра, складываются в новый причудливый узор…
Из таких анаграммных пар можно складывать более длинные фразы и даже це-лые стихотворения. Посмотри, как это делают Авалиани и другие авторы:
Пушкина слово – волос, пушинка. (Д. Авалиани)
Вижу зверей – живу резвей. (Д. Авалиани)
Отбрось робость! (И. Мейлицев)
Отбил нутро. Трону – болит. (И. Мейлицев)
Город Москва дорог квасом. (О. Федина)
Однако вовсе не обязательно, чтобы в анаграммных предложениях каждое слово было анаграммой от другого. Можно пытаться составлять такие фразы, в которых, например, правая половина была анаграммой от левой половины. Или, чтобы вторая строка (если фраза записана в две строки) – была анаграммой от первой.
Один такой пример, сам того не ведая, ты знаешь с самого детства – это скороговорка:
На дворе трава –
на траве дрова.
Можешь проверить – вторая строчка состоит в точности из тех же букв, что и первая.
Еще один подобный пример Дмитрия Авалиани
С мая весной
сам я не свой.
А в этой забавной фразе того же автора правая ее половина (т.е. «пожуй салат») является анаграммой от левой (т.е. «пожалуйста»):
Пожалуйста, пожуй салат!
Оригинальную анаграмму придумал один американец:
eleven + two = twelve + one.
Оказывается, на английском равенство 11+2=12+1 верно даже если его записать словами – «сумма» букв слева и справа одинакова!
Ну а эту анаграмму ты наверняка видел в книжке «Гарри Поттер и тайная комната». Помнишь: «Он достал из кармана волшебную палочку и стал чертить ею в воздухе, написав три мерцающих слова: Том Нарволо Реддл. Затем взмахнул палочкой, и буквы его имени сами собой перестроились в другом порядке: лорд Волан-де-Морт».
Писатели вообще очень любят анаграммы. Одни для того, чтобы что-нибудь зашифровать (как в «Гарри Поттере»), другие – чтобы придумать себе псевдоним из букв своего настоящего имени. Именно так, с помощью анаграммы, «появился» на свет Льюис Кэрролл – знаменитый автор «Алисы в стране чудес».
Но иногда анаграммы от имен используют для других целей. Во все времена были любители переставлять буквы в именах великих, чтобы узнать тайну их владельцев. Придворные поэты составляли хвалебные анаграммы из имен королей. Богословы строи-ли анаграммы от имени Бога, что постичь его сущность. А кто-то с помощью анаграмм выяснял отношения. Так французский поэт Андре Бретон поссорился с легендарным художником Сальвадором Дали, после того, как придумал анаграмму
Salvador Dali – avida dollars,
т.е. «Сальвадор Дали – жаждущий долларов».
Загадка, спрятанная в анаграмме, всегда привлекала любителей головоломок. Они придумали много разных игр и задачек на перемешивание букв, среди которых есть даже анаграммные кроссворды. Но я хочу рассказать только об одной из них, игре «в бирюльки». Задаются два слова, из букв которых надо «сложить» одно новое слово. Например: чудак + вино = одуванчик или краса дам = маскарад. Так что и в словах есть своя таблица сложения! Попробуй сам разгадать несколько «бирюлек»:
кот + лес = ?
треть + ад = ?
иней + лак = ?
мел + каска = ?
сто градусов = ?
три ответа = ?
Находить анаграммы не так-то просто, недаром кто-то однажды сказал:
Не на тонны, а на граммы
Измеряют анаграммы.
Но зато такие находки приоткрывают нам волшебную дверцу в загадочный мир слов, каждое из которых – тайна. А что может быть лучше разгадывания тайн!
Приближается Новый год. У Деда Мороза дел невпроворот: подарки надо приготовить и на праздничные мероприятия успеть. А ведь с каждым годом детей становиться всё больше, и желания у них всё круче! Хочется порадовать каждого ребёнка, а наш Дед уже довольно старый. Старческая забывчивость даёт о себе знать. Снегурочка ещё молодая, ветреная, ей только бы по лесочкам бегать, да сказки зайцам рассказывать.
Поэтому решил Дед Мороз научиться работать на компьютере, чтобы умная машина помогала вести учёт подарков и желаний, составляла список запланированных детских утренников, ёлок, да и по интернету можно пообщаться с Санта Клаусом. Всё лето изучал устройство компьютера, программы, возможности интернета… Еле успел к зиме.
Вот входит Дед Мороз на склад игрушек. Подмышкой новейший ноутбук «IQ2003». Включил он его, запустил программу «ПОДАРКИ В.С.Е.М.-2004», а она ему выдаёт: «Компьютер заблокирован…Подождите…Идёт перемещение подарков со склада». Обернулся Дед и видит, склад пустеет со скоростью мысли. Удивился наш дедушка, но не растерялся и решил запустить антивирус «Доктор Айболит 0.3.». Не помогло. А система разбушевалась не на шутку: она уже вышла в интернет, поставила 10 паролей на компьютер, стёрла любимый Тетрис Деда Мороза и заказала пиццу с креветками и малиновым джемом…
Пока не поздно, компьютер выключили. Дед был разъярён! Ведь из-за этого вируса все ребята могут остаться без подарков, Снегурочка без интернет-каталогов модных шуб, а Дед Мороз без новых рекордов в Тетрисе. Что делать? Конечно, бежать в скорую компьютерную помощь «Семь гномиков в домике». Но там ему сказали, что компьютер подвергся атаке нового вируса «Мститель», созданного группой хакеров «Подпольный сыр», состоящей преимущественно из мышей со всего света! Программа для уничтожения этого вируса будет создана только после Нового Года, а другие способы борьбы с «Мстителем» приведут к потере всех данных.
Выхода нет? Новый год отменяется? Любители Тетриса лишатся лучшего из них? НЕТ! Ведь с нами великий и неповторимый, единственный в мире – кот Баксик – гениальный охотник на мышиных хакеров. За баночку универсального кошачьего корма «Кискаса» Баксик найдёт хакера. За две баночки «Кискаса» и заводную мышку он его поймает. А если вы приложите к этому ещё и бидончик сливок со вкусом кока-колы, то он заставит его выполнить любую вашу прихоть. Снегурочка раздобыла всё это с большим трудом. Первую банку «Кискаса» поменял на расчёску для хвоста Кот в Сапогах. Вторую баночку пожертвовал Мартовский кот за набор конфет «Мышиное ассорти». Механическую мышку наколдовал старик Хоттабыч за новейший шампунь для бороды «Магические кудряшки». Со сливками было ещё больше возни. Пришлось корову Милку из соседней деревни заставить выпить две с половиной цистерны кока-колы. И долго после этого весь хутор пил газированное молоко и ел сметану со вкусом колы. Получив гонорар, Баксик выполнил всё чётко и быстро. Пойманный хакер рассказал, что мыши решили отомстить Деду Морозу, потому что тот не приносил им подарки на Новый год. Но антивирус мышонок сделал быстро, как только узнал, что отец Бакса работает на фабрике «Мышьбургер».
Компьютер был спасён. Игрушки возвращены на склад Деда Мороза, откуда они попадут к своим новым хозяевам. Дедушка занялся подсчётом и сортировкой подарков. Снегурочка снова убежала в лес рассказывать последние новости своим хвостатым и пернатым друзьям. Баксик вернулся к своей обычной жизни, наслаждаясь сливками и «Кискасом». А Милкино молоко со вкусом кока-колы уже пошло на экспорт.
Все хорошо? Проблемы решены? Никто больше не отважится помешать Деду Морозу устанавливать новые рекорды в Тетрисе? Ну, что ж…Увидим…
