Иду по улице, и вдруг
Взглянул я вниз случайно:
Там на асфальте – жёлтый круг,
Огромный круг с лучами!
Вот синее пятно, а в нём
Барашков белых пятна,
И надпись «МОРЕ» под пятном,
Чтоб было всем понятно.
Вот пальма, пляж… а рядом – дом
Засыпан снегом белым!
Здесь целый мир с большим трудом
Был нарисован мелом.
Пришлось сойти с дорожки вбок.
Ну, посудите сами –
Я запросто обжечься мог,
На Солнце встав ногами!
Ночь. Вьюга. Белые змеи позёмки мечутся между ство¬лов деревьев. В мути неба где-то прячется серпок месяца. Иногда он блеснёт, осветит безмолвие леса, и снова тьма… По знакомой тропе вожак идёт первым, за ним след в след идут остальные волки. Вожак останавливается и нюхает морозный воздух. Ветер качает верхушки деревьев, взъерошивает шерсть на загривках серых разбойников. Вожак чутким ухом услышал скрипы полозьев и фырканье лошади. Он поворачи¬вает к санной дороге, за ним покорно шествуют остальные. Вожак опытен и смел. Он полководец в этой голодной стае. Если бы он увидел лося, то стая бы разбилась на две или три части: одна в погоню, вторая наперерез, третья в засаде – на случай, если зверь повернёт обратно… Цепочка двигалась, проваливаясь в сугробах. Скоро волки вышли на дорогу, и вожак увидел, что сани двигались к деревне. Вдалеке мерцали редкие огоньки. Вожак каким-то знаком подал команду, и стая, нарушив цепочку, пустилась в погоню…
Возница, увидев бегущих волков, что-то кричал, хлестал кнутом лошадь. Стая приближалась к саням – всё ближе, ближе… И тут в ночи вдруг вспыхнуло пламя, загорелась в санях солома. Волки остановились. А лошадь, с горящими санями, ошалело мчалась к деревне… Вожак протяжно взвыл и повернул стаю обратно в лес.
Жил был у бабушки серенький козлик. И потерялся. Пошла бабуля козлика искать. Ходит она медленно. До чистого поля еле добрела. Бродят по полю вольные кони игреневые.
– Здравствуй, бабушка! Чего ищешь? Кого зовёшь?
– Козлика потеряла серенького, ищу вот.
– Нет козлика в чистом поле, бабушка! А в тёмный лес мы не пойдём. Там волки.
Шла бабушка, шла и до высоких гор добрела. А там псы муругие ей навстречу.
– Куда, бабуля, путь держим? Где пропуск? Паспорт? Аусвайс? Ну-ка, назад! За линию не заступать! Проходить по одному! Гав!
– Пустите, милые, козлика посмотреть! Может, здесь он где-то?
– Нет у нас в горах твоего козлика. И не было. Ищи его в тёмном лесу. А нам туда хода нет: чужая территория, извини.
И побрела бабушка в тёмный лес, в самую чащу. И увидела она там, на сырой земле следы своего козлятушки, а рядом – волчьи. Много волчьих следов. И поняла она всё. И горько-горько заплакала.
Долго бабушка плакала. Всё козлика жалела. Потом притомилась и задремала на камушке возле речки лесной. И слышит она сквозь сон, как кто-то то ли плачет, то ли скулит. Проснулась она, огляделась. Видит: под камушком нора какая-то, вроде волчьей, только маленькая. Оттуда и доносится плач.
– Эй, кто там прячется? Ну-ка, выходи!
– Это я, волчок – серый бочок! Страшно мне, одиноко: мамы нет, папы нет, вот я и плачу…
– А куда же они девались?
– Тут недавно козлик серенький приходил! Вся наша родня волчья собралась, поймали козлика, связали и стали думать-решать, что с ним делать. А он ночью верёвки перегрыз и к охотникам жаловаться убежал.
– А потом?
– Утром пришли охотники и всех забрали, всю волчью стаю. Их теперь судить будут, наверное… У-у-у-у… А я один уцелел, спрятался под камушком. Нет у меня теперь никого… у-у-у… Как мне теперь жить?
– Не плачь, серенький. Не плачь, маленький. Пойдём со мной в избушке жить. Я тебя молочком напою, на ночь сказку расскажу.
Забрала бабушка волчонка к себе домой. Стали они жить-поживать да радоваться. Волчонок ласковый такой оказался, а уж как бабушкины сказки любит! Ушки развесит и слушает, и слушает. Только глазёнки горят…
А серенький козлик у охотников прижился. Они ему телефон выдали, ходит козлик с телефоном по лесу и жалуется на всех подряд. Хорошо, что он не у бабушки. Ей с волчонком веселее.
Из повести «Жёлтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие», получившей в 2009 году приз Национальной премии «Заветная мечта».
Тётя Маша потчевала гостей:
– Давай, Серёга, я тебе ещё рыбного пирога положу.
– И мне тоже положьте.
– Можешь носом пить? Я могу.
– У тебя из ушей потекёт.
– Ну-ка не фулюганьте, а то сейчас живо всё заберу!
На свой день рождения Борька созвал весь двор.
Костя поднял глаза от тарелки и оторопел: прямо на него, облизывая розовые пальчики с прозрачными ноготками, глядела Анжела. Он даже поперхнулся.
– Подай конфету, – указала она на хрустальную корзинку с золотой ручкой. – Не эту, а ту вон…
Он протянул всю вазу, как его учили, но тут же пожалел об этом. Пока Анжела, а потом сидевшие рядом Жёлтый и Маринка выбирали себе по горсти разных конфет, корзинка под действием силы тяжести начала опускаться – и он чуть не опрокинул стакан.
Анжела улыбнулась в знак благодарности – и тут же по всему его телу разлился жар смущения и торжества. Костя что-то пробормотал в ответ – сам не понял, что и к чему – и ещё больше смутился. Когда он вновь осмелился взглянуть на неё, Анжела была уже занята дележом торта: кому достанутся «розочки», а кому «грибочки». Девочкам нарезали с розочками, но неожиданно Жёлтый нагнулся и слизнул с её куска ядовито-морковный цветок.
– Тётя Маша! – заверещала Анжела. – А Жёлтый розочку сожрал!
– Ну, что ты за человек, Жёлтый! Не можешь, чтоб не напакостить! Словно шилья у тебя в одном месте! – напустилась борькина мать. Жёлтый втянул голову в плечи, скосил глаза к перепачканному в креме носу и расплылся в глупой улыбке. Глядя на него, засмеялась сквозь слёзы даже Анжела, которой срезали с торта и положили на кусок новую розочку.
Гости стали выползать из-за стола, икая и поглаживая животы. Потянулись к креслу, где были свалены подарки. Кто-то отвернул дорожку и стал запускать луноход, кто-то пошёл смотреть, как, подбоченясь, пыхает сигареткой курильщик. Костя присел на диван, там собрались игроки в географическое лото.
Анжела выдала ему две карты с изображением животных, топографических знаков и первооткрывателей. Она же читала вопросы. Костя быстрее всех закрыл обе карты и, заметив, что Жёлтый прозевал накрыть несколько картинок, громко подсказал ему, а потом сидел с распорядительным видом и с чрезвычайным вниманием следил за игрой, украдкой выпуская колючую лимонадную отрыжку.
Постепенно на диване они остались с Анжелой одни: все пошли смотреть луноход. От неё пахло душистым мылом и шоколадными конфетами. Она сползла по спинке дивана, поэтому плечи были приподняты. Разгоряченное лицо в обрамлении русых завитушек нежно розовело, губы ярко горели. Костя готов был не замечать даже родинку под носом. Чудом было уже то, что он вот так запросто сидит рядом с ней и молчит.
– Ты тогда катался – это твой велосипед был? – спросила Анжела, разворачивая конфету.
Костя смешался и ответил отрицательно в том смысле, что это разве велосипед – так «драбаган».
Она выслушала ответ, положила в рот леденец, а бумажку засунула ему в нагрудный карман. Перекатив конфету за щекой, Анжела сказала, что у неё есть «третьеюродный» брат, так у него тоже велосипед, только взрослый.
– Только он в другом городе живёт, – добавила она, теперь от неё пахло ещё мятой.
Анжела достала изо рта подтаявшую сосучку, посмотрела задумчиво сквозь зелёный кристаллик на свет и сказала:
– Он меня учил, но у меня на нём ноги не достают.
– На ком?.. – слегка опешил Костя.
– На велике – ба-а!..
– А! – спохватился Костя. – На взрослом можно под рамой кататься.
– Хм, я же не пацан в юбке! – возразила она. – На твоём бы я сразу научилась – хочешь, будешь меня учить?
Косте показалось, что он ослышался.
– Да, только у него прокрутка и тормоза плохие… – Она внимательно посмотрела на него. – Но это ерунда, так у него ход хороший, классный велик!
Все же осталась недосказанность: будут они учиться ездить на велосипеде или нет?
На другом конце комнаты решали, чем бы заняться. Ирка предложила поиграть в «краски».
– Ну уж нет, подруга, если играть, то в «фанты», – сказала со своего места Анжела.
В подобных играх распоряжались всецело девочки. Пацаны лишь покорно, словно новообращенные в ожидании таинства, выполняли их приказания. Да и кто лучше девочек сможет скрыть под строгим рвением, серьёзным видом, педантичным следованием правилам тайный, настоящий интерес игры? Они и шепчутся, когда кому-нибудь выпадает долгожданный жребий, как искушённые жрицы, – невольно начинаешь подозревать, что им известно больше, чем простым смертным.
Общее возбуждение возрастало с каждым фантом, и когда Косте выпало поцеловаться с Анжелой, все вдруг заржали и заблеяли вокруг. Косте казалось, будто он с самого начала предчувствовал, что так именно всё и случится: так же Маринка сорвёт с глаз повязку и начнёт наводить порядок, расталкивая пацанов; так же Анжела возьмёт его за руку и потащит в прихожую; и так же внезапно стихнет шум в зале и чьи-то любопытные, невидящие – со света в темноту – глаза станут подглядывать из-за занавески через стеклянную дверь…
– Я так не буду! – капризно притопнула Анжела, и физиономии скрылись.
На кухне гремела посудой тётя Маша, рядом, в туалете, откуда тянуло табачным дымом, вздыхал и покашливал борькин отец. У двери продолжалась борьба: Маринка отгоняла любопытных, но то и дело, приставив сбоку ладонь, вглядывалась в темноту сама. Костя стоял под вешалкой в ожидании, что будет дальше. Он ощутил дыхание на своей щеке – неожиданно по лицу хлестнули волосы: она оглянулась на дверь и, приблизившись, сказала:
– Скажем, что уже всё – понял?
– Ага…
Вдруг щёлкнула дверь уборной, и оттуда в столбе света и дыма вышел дядя Валера.
– Вы кого тут караулите! – прикрикнул он довольным баском.
Анжела с Костей проскользнули в зал. При их появлении Жёлтый по-идиотски заблеял: «э-э-э» – но никто не поддержал. Костя был рад, что так всё закончилось: в любом поцелуе – а тем более в таком – есть что-то двусмысленное, от него всегда стараешься увернуться даже с близкими родственниками. Зато отныне их связывала общая тайна, заговор против всех.
Что бы теперь ни выпало Косте – съесть горький перец, попросить закурить у дяди Валеры, – он всё выполнял с готовностью. В конце концов, тёте Маше надоели шум и беготня, и она выгнала их на улицу. Спускаясь по лестнице, Серый шепнул ему на ухо, что Ирка нарочно уронила на пол ложку, чтобы Маринка назначила его «фанту» поцеловаться с Анжелкой. Для Кости его слова прозвучали как откровение – он был озадачен, обрадован, смущён: не знал, что и думать, – и при чём тут, вообще, Ирка с Маринкой, когда это касается только его и Анжелы?
– Велосипед выноси, – сказала Анжела, ковыляя впереди Ирки по бордюру на скрещенных ногах.
Последний марш до своей квартиры он преодолел в три прыжка.
Мама мыла пол и укатила велосипед в лоджию. С велосипедом под мышкой он идёт через кухню, там бабушка чистит плиту и ворчит:
– Новые брюки в ремки изорвать хочешь…
«Второй год они новые!» – но, нет, он молчит, только сжимает губы – некогда. Скорей надеть кеды – и за дверь, пока мама не увидела, что он в «новых» брюках и не заставила переодеваться. А вот и она…
– Остынь, сядь-посиди с матерью. – Видит, что ему некогда и нарочно пристаёт. Костя вырвался, заскочил в туалет. Замер, возведя взор к потолку. Странно: когда в нём всё кипит и торопится, организм живёт своей жизнью, в своём неспешном ритме. Костя поторопил его: пс-пс-пс – но не ускорил отправление. Сбегая по ступенькам с велосипедом на плече, ещё слышал, как бурлит вода в их квартире.
Ну и где они? Больно задев локтем дверь, он выехал прямо из подъезда. Один Борька стоит в обнимку со своей матерью в окружении сплетниц.
Костя объехал вокруг дома – никого. Остановившись подальше от тёток, поймал Борькин взгляд.
– Где пацаны? – спросил он почти одними губами.
– Туды побёгли твои пацаны, – ответила за Борьку тётя Маша.
– Они в «стрелки» пошли играть, – пояснил Борька.
Костя повернул в указанную сторону. Точно: вон первая стрелка – он по ней проехал и не заметил. Вторая была за дорогой, она указывала вглубь чужого двора. Костя объехал его весь, но стрелок больше не нашёл. Это обманный знак, сообразил он, и вернулся к первому указателю. Вот верное направление: под акациями, метрах в тридцати, он увидел ещё одну стрелку, начерченную мелом на тротуаре, а там на стене – ещё, и ещё – на колодце…
Уже начинало смеркаться, когда, то теряя след, то натыкаясь на него снова, он выехал на пустырь перед железными гаражами и увидел Ирку, которая, присев, осторожно трогала свежую ссадину на колене. Дальше стояли Санька и Лёха, они растерянно улыбались, последний с пальцем во рту. Рядом вилял хвостом Вулкан. Костя подъехал ближе – и ему открылась следующая сцена. В проходе между гаражами Серый и Жёлтый выкручивали Анжеле руки, Маринка оттаскивала то одного, то другого – неожиданно Жёлтый резко заломил руку вверх. Анжела нагнулась и застонала скороговоркой: ой-ой-ой. Её отпустили, она присела на корточки, обхватив локоть, и залилась слезами.
– Дураки, руку сломали! – закричала Маринка. Серый с Жёлтым переглянулись, не зная, что сказать. Тут Санька спросил:
– Ну, мы будем играть – нет?
– Со сволочами ещё играть! – выкрикнула яростно сквозь слёзы Анжела.
– С больными дурами – играть! – возразил запальчиво Жёлтый.
Они принялись выяснять, кто первый начал. Костя понял только то, что у мальчиков и девочек диаметрально противоположные представления на этот счёт. Маринка присела рядом с Анжелой, обняла её за плечи.
– Не обращай на дураков внимания. Если он ещё хоть раз тебя тронет… – Она выразительно посмотрела на Жёлтого и стала шептать подруге на ухо. После её увещеваний Анжела встала и сказала, что играть будет – «но только до первого раза, пока они не смухлюют». «Сами вы мухлюете!» – пробурчал под нос Жёлтый.
– Надо наново поделиться, а то у вас одни пацаны, а у нас одни девочки, – сказала Марина, продолжая обнимать Анжелу.
– Я что ли девочка? – подал слабый голос Лёха, но его никто не услышал.
Разделились по-новому. Костя был почему-то уверен, что попадёт в одну команду с Анжелой – так и случилось. Он уже не удивлялся своему везению, оно казалось естественным.
Но тут возникло новое затруднение – велосипед. Против него восстали Санька с Иркой. Помощь пришла с самой неожиданной стороны.
– Ладно-ладно, фиг с ними, пускай… – сказал обиженным тоном Жёлтый, хоть и был с ними в одной команде.
Анжела, не говоря ни слова, вскарабкалась на раму, Серый и Лёха бежали рядом и отмечали свой путь призрачными в сгущающихся сумерках стрелами, словно символами своего стремительного передвижения.
– Потом я, чур, на велике, – крикнул Серый. Костя не ответил. Несмотря на боль в спине и ногах, несмотря на то, что пушистый затылок закрывал дорогу и мешал дышать – и приходилось широко расставлять колени и локти, чтобы не задеть её, – он ни с кем не собирался делиться драгоценным грузом.
Оторвавшись от преследователей, Костя предложил Анжеле пересесть на сиденье, он же будет крутить педали стоя. Но не успели они поменяться местами, как из-за угла выбежали преследователи. Серый крикнул: «Встречаемся у магазина», – и скрылся в ближайшем проулке. Оглянувшись, Костя увидел, что Ирка с Санькой держат вырывающегося Лёху; увидел со всех ног бегущего Жёлтого…
Улица уходила под гору – он с трудом, наваливаясь всем весом на педали, стронул велосипед. Расстояние между ними и Жёлтым неумолимо сокращалось: ещё немного, и тот ухватится за сиденье – уже и руку протягивает… Но велосипед, казалось, сам набирал скорость. Вот напряжённое лицо Жёлтого начало отставать, – когда Костя оглянулся в следующий раз, то Жёлтый был уже далеко, он перешёл на шаг и досадливо размахивал руками.
Велосипед мчал их сквозь темноту. Он стал неуправляем: штанина «новых» брюк попала в цепь – невозможно было ни остановиться, ни даже притормозить. Руль, словно живой, пытался вырваться на выбоинах из рук. Костя судорожно сжимал его, опустившись на раму, и вглядывался в чёрную бездну, в которую они падали. Острые пальчики впились в плечи. Они обогнали «волгу» с блеснувшим на капоте оленем. Костя мог разглядеть белые цифры на светящемся голубым огнём спидометре. Мрак чередовался с полосами света, красными вспышками светофоров. Чьи-то тени – не то летучих мышей, не то людей – пересекали им дорогу. Кто-то страшно рявкнул у них за спиной. Мошка врезалась ему в нёбо, и Костя проглотил её. Однако страха не было – одно упоение бешеной гонкой. Потом, уже дома, при мысли о том, чем могла она закончиться, его пронизал леденящий ужас, но тогда… Её руки лежали на его плечах, и он словно знал, что с ними ничего не случится.
Велосипед вылетел на главную площадь, проехал мост через реку, докатился до рынка и только там остановился. Возвращаться пришлось в гору: чтобы пройти расстояние, которое они преодолели за считанные минуты, потребовалось не меньше часа. Но Костя не думал о времени – потому что времени больше не было…
Она шла по одну сторону от велосипеда, он – по другую (как ходят в старых фильмах влюбленные, поэтому было немного неловко). О чём они говорили – прерви его тогда, он и то не смог бы ответить. Последнее, что Костя запомнил, это то, как он убеждал её, будто научиться на велосипеде – легче лёгкого. Когда его учили, толкнули в спину – и он покатил… Нет, только толкать её не надо, говорила Анжела, ездить она умеет – не может лишь поворачивать и останавливаться. Лучше пусть он подержит велосипед, когда она будет садиться. Ладно, соглашался Костя, а научиться останавливаться – вообще легкота и т.д. и т.п..
– Какую девочку ты сегодня на велосипеде катал? – пристала с порога мама. – Как её зовут? Где живёт?
– Секрет, – бросил на ходу Костя и, чтобы избежать расспросов, заперся в ванной. Он открыл воду, посмотрел в зеркало. Оттуда выглянуло его собственное и в то же время чужое лицо: серьёзное, с вздыбленными надо лбом волосами, с тёмными подтёками на висках. Он словно забыл о его существовании и теперь с интересом рассматривал себя. Осторожно, чтобы не задеть взъерошенную романтично чёлку, умылся, ещё раз взглянул в зеркало: всё равно что-то бесследно пропало.
– Ты что там, заснул? – задёргалась дверь.
Костя попытался проскользнуть незамеченным – но где там!
– Постой! Скажешь, чья это девочка? Как зовут?
– Я-то откуда знаю, господи! – Как будто ей важно знать: кто да чья – лишь бы его подразнить.
Он вырвался, заскочил в свою комнату.
– Иди ноги помой, ухажёр, пятки как сажа!
– Я ещё не буду ложиться.
Он упал животом на кровать, раскрыл книгу. Прочёл целую страницу и лишь тогда заметил, что не понимает, о чём читает. Перечитал – и опять словно какая-то сила вытеснила смысл прочитанного. В голове роились события прошедшего дня: сговор девочек, несостоявшийся поцелуй, полёт с горы – и последнее: вот она, виляя, поворачивает и едет прямо на него. В глазах сосредоточенность и испуг, глядит на Костю, он пытается её остановить… Вдруг кто-то трясёт его за ногу, и он слышит ласковый голос:
– Иди, барбосина, ножки помой, я тебе постелю. – Оказывается, он заснул, но просыпаться тяжело, да и не хочется. Стараясь не расплескать сон, с закрытыми глазами он бредёт в ванную, натыкается на косяки и углы – и пребывает как бы между двух реальностей. Колеблется, к которой пристать, и не пристаёт ни к одной. Они причудливо переплетаются в его мозгу: острый угол стола и велосипедный руль, который врезается ему в бок. Их подчас невозможно отделить одну от другой: что это краснеет там впереди? Настольная лампа сквозь веки или сигнальные огни машин?..
Вот и ванна – сел на её холодное ребро, свет не включил нарочно.
Но откуда столько света? И почему они мчатся уже не вниз, а вверх? Из прозрачной глубины над головой разливается бирюзовое сияние, свежестью веет в лицо. Он держит Анжелу за руку, внизу из-под ног улетает светящийся, голубой шар. Они уже оттолкнулись от него, но необходимо последнее усилие, чтобы вырваться за пределы притяжения. Выгнув одновременно спины, волнообразно толкаются всем телом – и шар начинает быстро удаляться. Костя ощущает тянущую негу в спине и ногах после каждого такого толчка, душа дрожит, как оперенье. Навстречу им летят две планеты. Сквозь серебристую дымку атмосферы видны материки, леса, горы; допотопные животные плавают в океане. Он взглянул на Анжелу: у неё черные, вьющиеся волосы, персидские глаза – и это не удивляет его. Они снова, как одно существо, толкаются, изогнув спины, – и планеты проплывают с двух сторон, остаются позади-внизу. Впереди-вверху всё небо залито лучистым, сквозь голубое, сиянием…
– Где Костя? Я его отправила ноги мыть – куда он запропастился? – слышит он голос матери.
«Я не запропастился!» – хочет он крикнуть в ответ, но не может – и тут неземной свет приблизился, ударил ему в лицо.
– На унитазе заснул! Ах, ты, борбилочка, вставай-просыпайся, соня. Пойдём, я тебе ножки помою.
Костя открыл глаза и обнаружил себя сидящим на унитазе. Из прихожей в лицо светит лампочка; плечо, которым он только что рассекал пространства, занемело, прижатое к холодной стене; спина затекла. Перед ним стоит мама и пытается приподнять его под мышки.
– Я сам, – бормочет Костя.
– Сам так сам. Как от тебя всё-таки псиной разит.
Костя бредёт в ванную, отворачивает кран… Но ощущение полёта – этот щемящий трепет и переполненность пространством – не проходит.
Осторожно, двери закрываются!
В речке засыпают сом и карп.
Журавли в дорогу собираются –
Собирают свой дорожный скарб.
Клёны осыпаются за вязами,
В небе всё прозрачно и светло.
Узелки заплечные завязаны
И в пути не давят на крыло.
В узелках травинки да сухарики
С молоком попутных облаков,
А ещё – толковые словарики
Незнакомых южных языков.
Сегодня дождь идёт с утра.
Какой чудесный день! Ура!
Надену плащик-дождевик,
Возьму любимый грузовик,
Пойду пройдусь немножко
В резиновых сапожках.
И грязь! И лужи! Красота!
Моя исполнилась мечта!
Я кричу: «Вот это да!
У меня в руке звезда!»
Не с небес, и не морская,
Настоящая, земная!
Новая,
Кленовая!
Ко мне сегодня рыжий лис
Заглядывал в окно.
Он дал мне в руки жёлтый лист –
От Осени письмо.
Мол, «Я иду. Привет. Встречай.
Вот только соберусь...
С малиновым вареньем чай
Готовь. Не откажусь.
Я принесу тебе, мой друг,
Своих подарков горсть.
Да! Приготовь большой сундук
Для падающих звёзд».
Пока читал я, лис лакал
Из лужи под окном.
- Ой, гость! Ты хочешь молока?
А он вильнул хвостом.
- Лис! Погоди – сейчас подам!..
Куда девался гость?
Лишь хвост его то тут, то там,
Лишь рыжий хвост то тут, то там
Мелькал в листве берёз.
— Севка! Иди сюда!
Ну, чего ещё! Неужели мама не может оставить меня в покое ну хотя бы на полчасика?!
Не понимает, что у человека с утра школа, потом уроки… В магазин сходил, английский выучил. Почему я не могу спокойно поваляться на диване у телевизора? Ведь совсем скоро придёт из садика Лютик, и с ним уже не отдохнёшь… Нет, не подумайте, Лютик отличный брат, и я люблю с ним возиться. Но сейчас-то у меня есть полчаса, ну хотя бы десять минут — чтобы ничего не делать?! Да ещё по телевизору показывают какую-то дребедень…
— Севка! Севушкин, иди скорее!
А я не слышу! Вот не слышу, и всё.
Мама на кухне варит суп. Значит, либо посуду зовёт помыть, либо картошку почистить. Или ещё хуже – лук… Нет, лук чистить — это вряд ли. Ведь не изверг она всё-таки – я же её родной сын!
Вы не подумайте, я не лентяй. Просто я люблю нормальную мужскую работу. Скажем, гвоздь забить или лампочку поменять. Я один раз даже утюг починил, сам!
Только почему-то очень редко нужно забить гвоздь. А лампочку ввернуть – вообще почти никогда. Зато каждый день – посуда, картошка или что-нибудь в этом роде… Эх, не повезло нашей маме! Вот была бы у нас с Лютиком сестра – маме бы куда легче было! А так всё мне отдуваться приходится…
— Севка! Да иди же, наконец, сейчас всё закончится!
Что там может закончиться? На картошку что-то не похоже…
И я усилием воли всё-таки стаскиваю себя с дивана и открываю кухонную дверь.
— Послушай, Севка, послушай, какая музыка!
Ах, вот оно что! Музыка…
Наша мама просто помешана на музыке. Причём на классической – всякие там концерты, симфонии… Фаготы-виолончели.
Она даже в консерваторию поступала, когда молодая была. Её не приняли – сказали, таланта не хватает. Много они понимают там, в консерватории! Ведь никто так музыку не любит, как моя мама!
Раньше всё на концерты со мной ходила. Я что – сижу себе тихонечко и рисую в блокноте солдатиков. Я же понимал прекрасно, что шуметь нельзя. А потом родился Лютик – и маме стало не до концертов. Он ведь и минуты не может на месте посидеть! Какая уж тут консерватория! Да и пианино мы продали…
Теперь мама слушает музыку по радио. Варит что-нибудь на кухне и слушает. Я даже сказал ей как-то:
— Что же ты — под Бетховена пол моешь?!
А она обрадовалась и отвечает:
— И правда, Севушкин… Давай я тогда просто посижу и послушаю, а пол ты вымоешь!
И пришлось ведь мыть… Больше я с ней о Бетховене не заговаривал.
Единственное, что хорошо – мне она ничего не навязывает. Не нравится – не надо. Только иногда позовёт: «Иди, Севка, послушай, какая музыка…»
Вот как сейчас. А музыка, чёрт возьми, действительно очень красивая. То есть очень-очень красивая, я, кажется, такой красивой и не слышал никогда…
— Это что, Моцарт? – спросил я. Пусть не думает, что я совсем ничего в этом не соображаю. Когда-то она говорила мне, что Моцарт – это самая лучшая в мире музыка. Какая-то космическая. Сейчас, по-моему, как раз такая.
— Нет, Севка, не Моцарт. Это Бах… Ария Баха.
Ария Баха. Я вдруг заметил, что мама ничего не чистит и не шинкует. Просто сидит и слушает. И какое-то лицо у неё… Странное.
Я тоже сел, прямо на пол. Сел в дверном проёме, опираясь спиной о косяк.
Сидел и смотрел на мою маму. Она и не заметила, что я на неё смотрю. А я вдруг понял, что давно на неё не смотрел вот так, и даже не очень помню, какое у неё лицо. Оказалось – красивое. Надо же, никогда не думал, что у меня красивая мама! Не замечал как-то.
Музыка кончилась. Дикторша начала что-то говорить, но мама нажала кнопку и выключила радио. И мне тоже захотелось тишины. Мы помолчали.
А потом мама спросила:
— Что, Севка, понравилось тебе?
И я вдруг почувствовал, что она волнуется – а вдруг не понравилось?
— Ну, понравилось, — ответил я, пожимая плечом. А что я должен был ещё сказать? И как?
Но всё-таки ещё что-то нужно было, и я вдруг сказал вот что:
— Давай я тебе картошку почищу.
— Да нет, Севка, я уж почти всё сделала, — удивилась она. – Ты иди, отдохни пока – а то скоро уже за Лютиком бежать.
А я думал про Баха. Ария Баха и картошка… При чём здесь картошка?
Может, как-нибудь на концерт мне её отпустить? Лютик уже большой, я вполне с ним справлюсь, и уложить смогу, наверное.
Заработаю денег – и куплю ей такую машинку, чтобы сама картошку чистила. И лук тоже.
И ещё куплю пианино – пускай играет! Что-нибудь такое… Такое… Вот арию Баха, например…
Этот золотой чемоданчик подарил мне… не помню кто. Может быть,
отец, а может быть, дедушка. Дед был классным портным, что угодно мог
скроить и сшить пальто без выкройки, по живой мерке. Женщинам он шил одно
пальто на всю жизнь: на случай, если она соберётся родить ребёночка, а
потом опять похудеет. Молодым людям и пацанам ко всем меркам добавлял
ширину ладони. Такой одежды хватало «на вырост» лет на десять-двадцать. По
старой портновской привычке он любил говорить: «Пойдёшь куда на день – бери
запас на неделю…» Чего «запас»? Ниток для работы, или еды, или того и
другого, – дед не объяснял, а хитро хмыкал и нюхал табак из пенициллинового
пузырька, чтобы отвлечься в чихательное на всё настроение.
Дедушка Иван Степаныч говорит, что каждый русский человек –
обязательно мастер в какой-то области жизни. А мастер должен иметь свой
чемоданчик с инструментом. И вот однажды в магазине «Детский мир» он купил
специально для меня этот латунный, но очень похожий на золотой,
закруглённый чемоданчик с крышечкой на передней стенке, которая запиралась
латунным крючком.
На крышечке, в овальной рамочке, был нарисован несмываемыми
красками красивый длинноносый Буратино в малиновой куртке и в полосатом
колпачке и большая золотистая черепаха Тортилла, дающая этому деревянному
мальчику Золотой Ключик от страны Счастья.
Этот чемоданчик я повсюду таскала за собой: в детском саду в нём
хранились мои «секретики», носовой платочек, запасные вещички, найденная в
бане золотая серёжка с бирюзовым камнем, мамина медаль «За восстановление
Ленинграда» и круглое зеркальце.
Очень удобный был чемоданчик. Но воспитательница, однажды заметив в
нашем детсадовском кругу вращение столь редкой медали, а также золотого
ювелирного непарного изделия с полудрагоценным камнем, встревожила мою
маму. Мама быстренько отобрала у меня свою медаль, а с серьгой она не знала
как быть, ведь это я её нашла, значит, она моя, и отбирать её у меня
нельзя. Немного поколебавшись, мама серёжку оставила в моём чемоданчике:
всё равно уши ни у неё, ни у меня не проколоты для серёжек.
И мой чемоданчик снова вернулся ко мне. Мы с ним гуляли на участке
в детском саду, играли с девочками в магазин, в дочки-матери, в скорую
помощь, и он тоже играл с нами. И сверкал на солнышке своими золотыми
боками. Он был единственный, ни у кого в группе больше такого не было. И
нам с чемоданом это очень нравилось.
Но прошло счастливое лето, когда мы делали секретики из цветочных
лепестков. Отцвели «золотые шары» у бесконечной красно-кирпичной стены в
нашем детском садике, пошли дожди. И тут вдруг я заметила, что у двух
девочек из нашей группы на ногах красные резиновые сапожки, и не простые, а
с маленькими шпорами, как у сказочного Кота в Сапогах!
А у меня таких сапожек не было… Я попросила маму купить и мне – со
шпорами… Но они мне сказали, все – и мама, и папа… дедушка при этом,
кажется, не участвовал: он же мне чемоданчик подарил… – они все мне
сказали, что только же что этой осенью мне купили новые черные сапоги, и
разве я не вижу, как они ещё блестят, эти новые сапоги 32-го размера!?
А у наших-то девочек – сапожки красные, розовые, голубые…
Красивые!!!
Но нет таких сапожек на мой размер в магазине. Меня уговаривали,
что у меня размер ноги слишком большой, не по годам. А покупать резиновые
сапоги два раза в год НЕЛЬЗЯ, потому что «нога быстро растёт».
Тогда я тихонько начала нашептывать про сапожки со шпорами тётям:
сестре папы тёте Зое, которая работала машинисткой в Министерстве, и доброй-
предоброй тёте Гале, которая работала медсестрой на «скорой помощи». Но они
тоже хвалили мои новые чёрные резиновые сапоги и говорили: «Давай мы тебе,
Марин, на день рождения подарим новые сапожки!»
А день-то рожденья мне теперь до следующего августа ждать!!!
Вот и осень кончилась золотая… Листья облетели.
А мы с папой и мамой вдруг переехали из дома дедушки в отдельную
квартиру. Теперь мы жили в самом центре города, в деревянном двухэтажном
доме на Первомайской улице, где вовсю строились новые пятиэтажные дома из
белого кирпича, где земля под ногами была разрыта, перебучена, перемешана с
песком и кирпичом, с обломками досок и проводами…
Мы жили за средним окошком на первом этаже, в длинной комнате, и у
нас было во всю стену окно с форточкой вверху! С такой огромной, что при
желании можно было в неё вылезать целиком прямо на улицу! И в этом доме
было полно старух и мальчишек.
По воскресеньям я тащила папу и маму в обувной магазин: он теперь
был в соседнем квартале! – «смотреть» сапоги со шпорами…
Но прошла зима, а моего размера так и не было. Ещё интереснее было
то, что большой палец у меня на правой ноге стал предательски упираться в
сапоге, и даже временами его приходилось немного поджимать…
– Ну, вот, – сказал однажды мама, глядя на мои ноги. – Опять у тебя
палец упирается…
Папа, бродивший в это время вдоль обувных полок, грустно спросил,
приставив руку к ремню:
– Хотел бы я знать, куда ж ты так растёшь, дочь!?..
Я посмотрела на них снизу вверх, сидя на скамеечке для примерки
обуви, и поняла, что теперь сапожек со шпорами мне никогда не то что не
купят, но даже примерить не дадут. И теперь все следующие сапоги мои –
всегда!!! – будут чёрные, некрасивые, «тупорылые», как у мальчишек, и как у
взрослых тёток, – и всё только потому… потому только (!!!), что большого
размера цветных красивых сапожек со шпорами в нашей Родине – нигде – «не
делают»!
А мои ноги всё растут и растут, – не знай, куда…
И я заревела! Так безутешно, что продавщицы все сбежались защищать
меня, думали, что меня родители бьют. Покупатели, озираясь, перестали
примерять туфли и сапоги и гурьбой стали выходить из отдела. А мама с папой
от бесполезных утешений уже точно готовы были побить меня за то, что я их
позорю в людном месте.
– Хватит!!! Имей совесть! Кончай капризничать!!! – рявкнул папа.
– А то всю жизнь будешь в чёрных сапогах ходить! – пригрозила
мама, вытаскивая меня, мокрую от слёз и красную от обиды, из магазина «за
шкирку» и, наверно, отчасти боясь, что я её покусаю, или упаду от горя
головой об асфальт.
На улице она схватила меня в охапку, прижала к себе и начала
укачивать, как в детстве, приговаривая: «Ш-ш-ш… Всё-всё-всё… Всё, кутя,
успокойся, девочка моя…» Я замолчала, но слёзы градом катились по щекам, и
меня всю трясло. Я не могла смотреть на них, потому что было стыдно, и я
спрятала лицо в мамины пушистые волосы и обняла её за шею.
– Лариса! Не сюсюкай с ней! Она взрослый хитрый ребёнок, поставь её
на ноги, и пусть сама идёт домой, своими ногами! – взревел отец и с
раздражением сунул мне в руки золотой чемодан с Буратино и Черепахой,
который в магазине держал, пока я примеряла обувь.
Мы быстро пошли домой по мокрой улице. Уже начинало темнеть. На
Первомайской по траншеям были перекинуты мостки, и надо было не реветь, а
смотреть под ноги, чтобы не потеряться в какой-нибудь щели. Мы шли почти
бегом. Мама вела меня за руку, другой рукой я несла золотой чемоданчик и
сопела себе под нос расстроенно и разочарованно: «Папа… папа… па-па…», –
вдруг запнулась и брякнула: «Попа…»
Как отец услышал это последнее слово? – Его как всколтыбанило! Ка-
ак он разозлился на меня: «Это я – «попа»?! Ах, ты, козявка!!! Ах, ты…» – И
тут он вырвал у меня из руки золотой чемоданчик с Буратино и швырнул его,
не глядя, в темноту, в разрытые траншеи…
Я выпустила мамину руку и застыла, как деревце на ветру.
Там, впереди, не было видно ничего… и только слышно было, как
шумит дождь по деревянным мосткам, по кирпичам, торчащим из земли… Там –
мое зеркальце, мой самый прекрасный на свете Буратино, мой блестящий, как
солнышко, золотой чемоданчик… – они там одни, в грязи, в могильной
бездне…
– Ты что сделал-то? – спросила мама.
– Найдём завтра… – пробурчал отец.
Но назавтра надо было с утра всем бежать на работу. А вечером меня
прямо из садика увезли на скорой помощи в больницу с воспалением
лёгких…
Ко мне пришёл сосед и спросил:
– Когда у тебя день рождения?
– У-у-у, – протянул я, – день рождения у меня был неделю назад, а сегодня – даже угостить тебя нечем.
– Всё равно, – сказал сосед, – я поздравляю тебя с днём рождения и прими от меня подарок – это Чудо-Юдо.
И вручил мне большую коробку, перевязанную белой ленточкой. Я развязал ленточку, заглянул в коробку и увидел, что там действительно сидит Чудо-Юдо.
– Ну, спасибо! – сказал я соседу.
– Не за что, – ответил он и сразу ушёл.
А я постелил в прихожей мягкий коврик, посадил на него Чудо-Юдо и налил ему в блюдечко молока. Чудо-Юдо выпило молоко, схрумкало блюдце и, шмыгнув носом, похожим на обрубок слоновьего хобота, уморительно посмотрело на меня.
– Ишь, ты, – удивился я. И дал ему старый веник.
Чудо-Юдо сжевало веник и облизнулось фиолетовым языком, на конце которого были маленькие розовые присоски. Тогда я подтащил к нему сломанную стиральную машину, стул без одной ножки, свежую кипу газет, а сам пошёл спать.
Проснулся я на голом полу, в совершенно пустой квартире, а рядом сидело Чудо-Юдо и дожёвывало мой любимый диван.
– Что же ты наделало! – закричал я. – Ты же меня по миру пустишь!
– Не пущу, хозяин, – ответило Чудо-Юдо. И проглотило меня.
Не меньше,
Чем дети боятся укола,
Боялась детишек
Несчастная школа.
Тряслись её окна,
И двери, и рамы
От вечного крика,
От шума и гама.
Потрескались стены,
Поехала крыша,
Хотелось ей крикнуть:
– Пожалуйста, тише!
Куда бы мне спрятаться?
Где бы мне скрыться?
Слетаю я к морю,
Как вольная птица!
Дверями взмахнула
Она на заре:
– Прощайте!
Я к вам
Не вернусь в сентябре!
Ммм, чего бы такого съесть? Я открыла кухонный шкаф. О, изюмчик! Помыла себе полную миску – мама тут как тут:
– Скоро обед! – и отобрала у меня изюм.
Ну, я тогда обиделась и решила уйти далеко-далеко! К Наташе.
Мама сказала мне в спину:
– Я тётю Тамару попрошу, она тебе крикнет, когда обед. Только бегом! Чтоб не остыло.
Пришла к Наташе – они с дедушкой встряхивают огромные плёнки.
– После десятого июня не бывает заморозков, огород можно не укрывать. Так сказано в книжке по огородной науке, – объяснила Наташа научным голосом. – Плёнки сворачивают и убирают в сарай!
Мне тоже захотелось поучаствовать в таком научном деле. Мы с Наташей стали упрашивать дедушку, чтоб он разрешил нам самим свернуть плёнки. Дедушка поколебался – мол, не будем ли мы баловаться, – но решил, что плёнки вещь скучная, с ними не побалуешься. И ушёл в дом.
Мы с плёнками быстро справились. Только по разику закатали в них друг друга, как будто мы мумии. И побегали по участку с развевающимися плёнками за спиной, словно бы это наши мантии. А потом свернули их в упругие валики и понесли в сарай.
– Тьфу ты! – что-то в полутьме хлопнуло меня по лбу. – Грабли, штоль?
– Это… – Наташа пригляделась, – метла. Ой, что я вспомнила! Когда я была маленькой, мне дедушка рассказывал, что ею надо махать в воздухе и говорить: «Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь». И всё, что пожелаешь, исполнится. Я этой метлы боялась. И серенького медведя.
Просто смешно, какими маленькими мы были когда-то! И верили во всякие небылицы.
Я вытащила метлу на свет. Метла как метла.
– А давай в колдовство поиграем, – говорю. – Пожелаем что-нибудь… небывалое. Чего летом не бывает.
– Например, мороз, – придумала Наташа. Перевернула метлу вверх тормашками и забубнила: – Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь…
Тут из дома выбегает дедушка. И прямиком в сарай. И плёнки, которые мы только что уложили, вытаскивает!
Бабушка тоже вышла из дома.
– Почему дедушка плёнки вытаскивает? – спросила её Наташа. – Не так мы их, что ли, свернули? – Ведь дедушка всегда недоволен тем, как другие всё делают.
– Да по радио передали, – говорит бабушка, – что ночью возможны заморозки.
Мы с Наташей озадаченно поглядели на метлу.
– Давай ещё поколдуем, – говорит Наташа, понизив голос. – Теперь твоя очередь. Желай чего-нибудь!
– Много-много сладкого, – пожелала я. – Колдуй баба, колдуй дед…
– Хозяева! – раздалось из-за ворот.
Мы обернулись. На улице стоял дядька в телогрейке и бейсболке. Заметил нас и окликнул:
– Старших позовите!
А бабушка уже сама его услышала и пошла к воротам.
– Что-то продаёте? – спрашивает.
– Сахар в мешках. По пятьдесят килограмм. Будете брать?
Мы с Наташей ушам не поверили. Целых пятьдесят кэгэ сахара! Мы снова поглядели на метлу. Теперь уже с интересом. Очень даже с интересом…
– Надо ещё раз проверить, – говорю. – Только наколодовать что-то такое, чего мы и взаправду хотим.
– А чего мы с тобой взаправду хотим?
– Не знаю, подумать надо…
– Давай как следует подумаем.
Мы погрузились в раздумья. Не привыкли мы мётлами колдовать, желания загадывать. Без сноровки так сразу и не сообразишь, чего пожелать!
– Наверно, чтоб случилось что-нибудь из ряда вон выходящее, – решила Наташа. – А то каждый день – одно и то же!
Я, в такт словам покачивая помелом, принялась перечислять:
– Чтобы папа приехал… или нет, чтоб взрослые ненадолго исчезли, и я бы… (я вспомнила про изюм) ела что хочу! А ещё – вот бы мне такой мобильник, как у мамы! Смартфон. Им и фотографировать можно, и видеосъёмку, и в шахматы…
– Маша! – раздалось с тёти Тамариного участка.
Ну вот, дозагадать желания не дают. Я не спеша пошла к забору.
– Срочно беги домой! – истошно прокричала тётя Тамара.
Что за срочность? Обед, что ли, совсем остыл?
– Паша упал, мама с ним едет в больницу, – скороговоркой сообщила тётя Тамара, когда я очутилась на её участке.
Мигом позабыв про метлу и про желания, я бросилась домой…
На террасе прямо на полу лежала мамина сумка, на столе – её смартфон. Миша скрёб ножом снег из морозилки.
– Паше к голове прикладываем, – объяснил Миша про снег. – Мама папе позвонила, он уже едет…
– Да чего случилось-то?
– Паша упал с лестницы. Мама боится, что у него сотрясение мозга…
У ворот забибикала машина. Это подъехал папа. Мама с орущим Пашей в руках выбежала на террасу.
– Поешьте сами, что хотите… – прерывающимся голосом проговорила мама, – и звоните, если что… – она ткнула в свой смартфон.
Паша так орал, что я перестала что-либо соображать. И очнулась, когда шум от нашей машины стих где-то у плит.
И тут только я поняла… Что мы натворили!!!
Всё, чего мы желали, сбылось! Вот он, мамин смартфон, у меня в руках! Мама сказала – ешьте, что хотите! И даже папа приехал! А главное, случилось нечто из ряда вон выходящее, будь оно неладно!
Мне вмиг стало жарко. Что если мы своим дурацким колдовством на всю жизнь повредили Паше голову?! А вдруг он умрёт?!.. В глазах почернело. Даже солнце стало чёрным, когда я со смартфоном в кармане похоронным шагом направилась к Наташе…
Наташа на меня уставилась так, будто не узнаёт. А я разревелась…
– …Да нет, ты что, он не умрёт, – испуганно утешала меня Наташа.
– Ты бы слышала, как он кричал, – подвывала я сквозь всхлипы. – Вот бы вернуть всё назад!..
А Наташа как вскрикнет:
– Вернём всё назад! Метлой!!
Я сразу перестала всхлипывать. И как мне самой в голову не пришло!..
Мы снова держали в руках метлу. Вдвоём, для верности.
– Мы очень, очень хотим, чтоб Паша остался жив! – с мольбой говорила я.
– И чтоб у него не было сотрясения мозга!.. – вторила мне Наташа.
– Колдуй баба! Колдуй дед! Колдуй серенький…
Из моего кармана затрезвонило. Что-то я сейчас узнаю? Я с опаской нажала на зелёную кнопку…
Это был папа:
– Всё в порядке. В больнице сказали – никакого сотрясения. Даже шишки нет. Мы уже едем к вам.
…Мы долго с почтением и страхом смотрели на всемогущую метлу. Потом тихонько взяли её и вдвоём отнесли в сарай. И поставили в самый дальний угол.
Хорошо, что всё так хорошо закончилось. Но больше мы никогда не будем колдовать!
Корова Таня завидовала соседнему стаду. Не только Таня, но и все остальные печально замирали, глядя, как молодой, весёлый пастух без всякого кнута спокойно сопровождает своих коров. «Какой симпатичный! – думала Таня. – Не то, что этот!». Танин пастух был старый, непомерно суровый и очень неопрятный. Он в любую погоду ходил в одной и той же неопределённого цвета одежде, в одних и тех же тяжёлых сапогах. Всё лицо у пастуха обросло щетиной, он брёл за стадом, и щетина уже с утра покрывалась пылью. Такого вида не то что коровы, а и люди порой пугались:
– Ни дать ни взять, оборотень! Умылся бы хоть!
Но пастух только ухмылялся. Он сидел на горячем холмике среди пастбища и ел сало с чесноком. У пастуха была такая же свирепая и лохматая собака. Стоило ему крикнуть «Султан! Взять!», как собака неслась к стаду и кусала первую попавшуюся корову. Не раз и не два Таня страдала от острых клыков, и сколько она ни пыталась изловчиться и ударить собаку копытами, ничего не получалось.
Но страшнее собаки был огромный чёрный кнут. У Тани схватывало сердце, когда пастух щёлкал им по земле, коровы в панике грудились и спешили быстрей переместиться туда, куда их гнал пастух. Лишь бы не попасть под страшный кнут.
Но с Таней это однажды случилось. На колхозном поле зазеленел овёс. Коровы шли вдоль поля и вожделенно смотрели на молодые расточки. Таня оглянулась и увидела, что пастух совсем далеко разговаривает с каким-то человеком. «Успею! – подумала Таня. – Несколько колосков сорву с краешку и сразу назад!» Но она увлеклась, молодой овёс был таким сладким и нежным, что Таня забыла об опасности и далеко зашла на запрещённую территорию. Удар был таким, что Таню отбросило в сторону, будто не кнутом, а бревном перетянули по спине.
– Ах ты ж, прорва! – закричал пастух и замахнулся снова.
Таня вовремя отбежала, и кнут просвистел рядом.
Только Маруся жалела свою корову. Сначала Маруся водила Таню на верёвочке за огороды. У Тани тогда были уже крепкие ножки, но сама она была ещё совсем лёгкая и, идя по дороге, непроизвольно подпрыгивала.
– Тихо ты! – ругалась Маруся, у неё, наоборот, от старости была больная нога, Маруся поверх чулка обматывала её платком.
За огородами она вбивала колышек и на весь день уходила. Таня бегала вокруг колышка, смотрела на своё село, на шмелей и кузнечиков и ела ароматную траву. Ей было весело, но к вечеру Таня уже волновалась, всё смотрела на огороды, не появится ли Маруся с прутиком в руке. И если её долго не было, Таня кричала:
– М-ма-а! М-ма-а!
Когда Маруся увидела на Таниной спине большой кровавый шрам, она выскочила на улицу и стала ругать злого пастуха:
– Леший нечёсаный! Угробишь скотину, я тебя самого твоей палкой убью!
Таня вышла из калитки, посмотреть, как Маруся ругает пастуха. Ей это очень нравилось. Но пастух вместо покаяния смеялся и лез к Марусе целоваться.
Во дворе Маруся чем-то мазала Танину рану. Сначала было щекотно, а потом прохладно.
– Красавица ты моя, – говорила Маруся.
Таня знала, что она красавица. Все коровы обращали на неё внимание. Таня была пегой масти. По бокам красовались два почти одинаковых чёрных пятна и одно пятно на лбу. У Тани были большие ресницы и маленькие изящные рожки.
Маруся гладила её по спине и повторяла:
– Ты моя стройная.
«Да, я стройная, – думала Таня. – Стройная и красивая».
Вечером во дворе появлялись кошки, дочка с мамой, такой же пегой масти, как Таня. У них были розовые носы и большие жёлтые глаза. Кошки приходили, как только Маруся снимала марлю с прищепки и брала дойное ведро. Они сидели возле блестящих копыт толстенькие и круглые оттого, что Маруся подрезала им ушки и хвосты.
Когда это началось, Таня не обратила внимания. Сначала у неё зачесался бок в районе задней ноги и так сильно, что она едва дожидалась вечера, чтобы добраться до своего двора и вдоволь начесаться об угол дома. Зуд проходил, но к середине следующего дня возобновлялся. На осеннем, уже холодном пастбище Таня изгибалась, чтобы посмотреть, что там такое, но увидеть не могла. Маруся ничего не замечала, хотя к тому дню, когда коров перестали выгонять на замёрзшие поля, Таня уже прихрамывала.
В хлеву она могла чесаться сколько угодно, и никуда не нужно было ходить. Таня надеялась, что к весне всё пройдёт.
Когда выпал снег, случилось непонятное и неприятное для Тани событие. Вечером, после дойки, к Марусе пришёл пастух. Вопреки своему привычному виду, пастух был в белой рубахе, выбритый и весёлый. Маруся тоже всё время смеялась и, когда кончила доить, закрыла Таню в хлеву, а сама вместе с пастухом пошла в хату.
Таня и не думала подходить к яслям. Она стояла у притвора и пыталась увидеть сквозь щели, что происходит во дворе. Но во дворе было тихо, пастух не выходил из дома. Таня волновалась, перетаптывалась с ноги на ногу и постоянно прислушивалась. Она думала, что злой пастух страшным кнутом бьёт бедную Марусю по спине и кричит: «Ах ты ж, прорва!»
Но поздно вечером пастух ушёл. Маруся его провожала, и оба они весело о чём-то разговаривали.
Потом это происходило почти каждый вечер. Таня, хоть и привыкла к его визитам, всё же тревожилась за Марусю.
Бок всё сильней чесался, однажды Таня не рассчитала и притёрлась к стене резче обычного. Ей стало больно так, что резко свело челюсти, и она долго не могла жевать.
Только через неделю Маруся обратила внимание на то, что корова сильно припадает на правую ногу. Она вывела её из хлева, посмотрела на исчёсанный, напухший бок и заголосила:
– Ой, Танечка! Что ж ты терпела, бедная?
Вечером опять приходил пастух с неизвестным мужиком, они осматривали Таню и что-то обсуждали. Мужик говорил:
– Жалко корову, совсем ещё молодая.
– Да ладно тебе! – махал руками пастух. – Жалко!
Таня весь следующий день ничего не ела. В полутёмном хлеву она то смотрела на закрытый притвор, то опускала голову. Таня всё понимала.
Когда стемнело, во дворе послышались голоса. Вскоре в хлев зашёл пастух, он принёс провод со светящейся лампочкой. На боку у пастуха висела грязная, тряпичная сумка, из которой торчали ручки ножей и ещё какие-то железки. Маруся принесла паяльную лампу и простыню. Когда она привязывала Таню за рога к яслям, на пороге хлева появилась лохматая пастушья собака. Она легла напротив и стала внимательно наблюдать за происходящим.
«Собаку-то зачем привели?» – думала Таня. Ей почему-то было стыдно, что собака будет на всё смотреть.
Пастух зажёг паяльную лампу, накалил на ней большой чёрный тесак и сказал:
– Ну! Дай Бог!
Таня дёрнулась, хотела посмотреть на Марусю, но веревка её не пустила. В тот же миг она почувствовала жгучую боль в боку. В глазах потемнело, передние ноги подкосились. Последнее, что Таня услышала, был голос пастуха над самым ухом:
– Верёвку-то! Верёвку ослабь!
Тане приснился тёплый, солнечный сон. Будто стоят они с Марусей на дороге. Маруся нарядная в беленьком платочке, в вышитой блузке и в красных лакированных туфельках. Таня, как в детстве лёгкая и свободная, подпрыгивает и протяжно кричит:
– Маруся! Пойдем скорее на колхозное поле! Там овёс уже зазеленел!
Маруся радуется и говорит:
– Пойдём, Танечка! Пойдём!
Над дорогой прыгают кузнечики и летают шмели. Тане не терпится, и она торопит Марусю:
– Маруся! Пойдём быстрее! Овёс поспеет, станет невкусным!
– Бегу! Танечка! – говорила Маруся и махала прутиком. – Бегу!
Дорога спускалась к реке, Таня бежала очень быстро. Лёгкое тело заносило вверх, и остановиться было невозможно. Мокрый песок у кромки воды приближался с бешеной скоростью. Таня со всего размаху врезалась в холодный берег и проснулась.
В хлеву было темно и тихо. Сквозь щели просматривался падающий снег под тусклыми фонарями.
«Живая, – подумала Таня. – Живая». Она долго лежала, гадая, то ли сейчас ночь, то ли уже раннее утро. Хотелось пить, но тело охватила слабость, только сбоку, вместо прежнего зуда и боли, появилась приятная прохлада. Послышался хруст снега, и на пороге появилась Маруся.
– Проснулась, милая? – спросила она.
Таня, хоть и с трудом, но всё-таки встала. Маруся принесла ведро с водой, в котором плавали две буханки пшеничного хлеба. Таня съела хлеб и выпила полведра воды. Маруся собирала с таниной шерсти налипшие соломинки и говорила:
– Сто лет у меня жить будешь, кормилица.
Утром пришёл пастух в чёрном рваном тулупе. Таня всё же чуть-чуть побаивалась, но уже совсем не так, как раньше. Пастух осмотрел Танин бок и сказал:
– Вот и всё! А то резать, резать!
Он подскочил к Марусе и вытащил из кармана большое жёлтое яблоко:
– Угощайтесь! Мария Прокофьевна!
– Ой! Серёжка! – Маруся махнула рукой, но всё же взяла яблоко и стала его грызть.
Пастух Серёжка достал из кармана другое яблоко, разломил его и протянул половинки Тане:
– И вы угощайтесь, Татьяна! А как же!
Таня приняла подарок, она очень любила яблоки, тем более зимой.
В этот день произошло ещё одно событие. Как только Маруся с Серёжкой ушли, притвор заскрипел, натянулся на длинном крючке, и в хлев протиснулась пастушья собака. Зашла и замерла. Таня от страха тоже не шевелилась, она смотрела на собаку, собака – на неё. Но всё кончилось благополучно. Только сейчас Таня обратила внимание, что в углу хлева Маруся насыпала целую кучу соломы. Собака, насмотревшись на корову, долго копошилась в этой куче, потом улеглась, громко вздохнула и успокоилась. С тех пор собака так и поселилась в хлеву. Но привыкнуть к такому соседству Таня не могла, всякий раз она опасливо косилась на грозного соседа.
Однажды Маруся после дойки поскользнулась и разлила Тане на ноги почти всё молоко.
– Вот растяпа старая! – досадовала Маруся.
Как только она ушла, собака подошла к Тане и стала выхлёбывать молоко из копытных лунок. А потом: «Что это?» – подумала Таня и оглянулась. Собака тёплым, мягким языком принялась облизывать её ноги, залитые молоком. Облизывала как раз те места, за которые раньше кусала. Тане было неловко, но очень приятно.
Всю следующую неделю во дворе появлялись нарядные люди. Маруся и Серёжка всех принимали. Каждый вечер из дома доносились песни. Одну песню играли чаще всего. Таня даже запомнила первую строчку: «Птица счастья завтрашнего дня…»
Зимой хлев стали посещать кошки. До этого они там никогда не появлялись. А теперь каждый день приходили посмотреть на собаку. Кошки садились на бревно под самым потолком и смотрели. А собака смотрела на кошек, но не долго. Она начинала дремать и, наконец, совсем засыпала. Кошки поджимали под живот лапки и тоже спали. Только Таня не спала. Она жевала душистые травинки, по которым летом прыгали кузнечики. В травинках попадались засохшие цветы. Они сильно потускнели, но всё-таки можно было понять, какие из них были синими, какие жёлтыми или белыми.
С полей повеяло свежестью, в хлев, на то место, где спала собака, набежала талая вода. Серёжка настелил соломы прямо возле таниных яслей.
– Ложись, Султан. Отдыхай. Скоро череду погоним.
Теперь Таня нисколько не боялась Султана.
Под яслями уже несколько дней кто-то копошился. Наконец, под вечер оттуда выползла жаба. Она подошла к притвору, посмотрела на улицу и вернулась. «Наверно, ещё холодно, – подумала Таня. – Ничего. Всё равно скоро на пастбище».
Летом многое изменилось. Пастух каждый день надевал чистые рубашки и брился. Таня уже не завидовала соседнему стаду. Когда Маруся приносила в поле обед, и Серёжка вместо сала с чесноком ел то манную кашу, то борщ с помидорами, Таня подходила и ложилась рядом с ними. Она была спокойная и счастливая.
И всё-таки, среди полевых цветов и шмелей, под ласковым солнцем, Таня смотрела на окружающий мир неизменно печальными, настрадавшимися коровьими глазами.
- Лови его!
- Держи его!
А он сидит - и ничего!
А он на пне - кусочек пня,
А он на мне - кусок меня!
А он совсем не виден, он -
Хамелеон!
Мокрица живёт в минеральной водице.
Курорт! Но не нравится это мокрице.
Ей мокро, ей сыро, к тому же, ей жалко,
Что зря пропадает её минералка:
Кому же захочется, братцы, напиться
Воды из бутылки, где тонет мокрица?!
Съел зелёное колечко,
Съел вишнёвое сердечко,
Жёлтый месяц надкусил,
А на домик нету сил.
Эх, попробую дугу...
Нет!
Объелся!
Не могу!
Кто-то скажет – это камень.
Кто-то скажет – это холм.
Кто-то скажет – это таз,
перевернутый вверх дном.
Только все же это – дом,
Чтобы прятаться от страха.
Но, наверное, о том
знает только черепаха.
Мои глаза грустили,
расстроились до слёз –
они не разглядели
на стуле абрикос.
Мои глаза грустили,
а вместе с ними нос –
он не почуял сразу
на стуле абрикос.
Я сел на стул с размаху,
я сел на стул, и вот –
грустят глаза, и нос грустит,
а больше всех – живот.
Один мой приятель был в экспедиции с учёными на берегу Чёрного моря. Разбили они лагерь.
Погода пасмурная. Только что отгрохотал шторм. Скалы мокрые. Из расселин ручейки. Низкие облака цепляются за верхушки скал. Облака невысоко – метров сорок.
«Дай, – думает мой приятель, – рукой потрогаю облако!»
Подумал так и полез на скалу. Лезет, по сторонам смотрит. Запоминает обратный путь.
Вверх не страшно, а вот вниз! Куда ногу ставить – не видно.
Лез, лез и долез до широкого уступа.
Посмотрел вверх. До облаков ещё метров десять. Посмотрел вокруг – в камнях на уступе лужицы.
Видит – в одной лужице что-то шевелится. Присел над ней на корточки. В красноватой воде – крабишка. Увидел человека и под камень – шасть! Посидел под камнем, любопытство одолело, высунул нос. Клешонками шевелит – ждёт, что человек делать будет?
А в луже он не один. По дну две витые ракушки ползут, чёрные моллюски их на себе тащат. Маленькие серые рачки шныряют: то в стайку собьются, то во все стороны – порск! И что самое удивительное – рыбка! Бычок, с мизинец толщиной. Глазастый, губы бантиком.
Очень удивился мой приятель. Как эта живность в дождевую лужу на верхушку скалы попала? Ну ладно, краб, моллюски, рачки по стене могли залезть. А рыбка?
Странная компания! Не по воздуху ведь они сюда прилетели?
Захотелось приятелю пить. Макнул палец – и в рот. А вода-то в луже солёная, морская!
Тут он и сообразил. Никакая это не дождевая лужа. В шторм, когда волны о скалу разбивались, брызги вверх летели. Получались на уступе лужи. И морские животные с брызгами сюда попали – вон на какую высоту их забросило!
Ну, а что с ними дальше будет? Выглянет солнце, лужи высушит – и конец?
Опустил приятель в лужу руку, загнал бычка под камень, вытащил за хвост и швырнул в море.
Больше он никого не спасал. Краб и моллюски захотят – своим ходом уйдут, а рачков не поймаешь – маленькие они да вёрткие.
А может, солнца скоро и не будет? А будет опять шторм?
Снова полетят вверх солёные брызги. Переполнятся лужи водой и потекут ручейками вниз. Вместе с водой потекут их обитатели. Домой – в море.
Посмотрел мой приятель ещё раз на крабишку, попрощался с ним и хотел было лезть дальше. А дальше – никак. Выше отвесная стена, ни одной ступеньки.
Так и не долез он до облаков. Метров десять. Чуть-чуть.
Солнечные утренние лучи поползли по стене, скользнули по изголовью кровати и коснулись щеки Питера. Он отодвинулся дальше, но луч настойчиво полз вслед за ним – так что в конце концов пришлось открыть глаза. Первые несколько секунд он недоуменно озирался по сторонам, пока, наконец, не сообразил, что это не его спальня. Он уже неделю жил в деревне, но всё никак не мог привыкнуть к этой комнатке, пропахшей деревом, под самой крышей деревенского дома.
– Питер, надо купить хлеба, сходишь на площадь? – спросила его бабушка за завтраком. – Дедушка работает, а мне нужно кур кормить.
Питер взял сумку, деньги и направился к калитке. На главной площади он был всего раз, поэтому не успел там всего хорошенько рассмотреть.
Их дом стоял на самой окраине деревни, и с одной стороны вниз вёл спуск к лесу, где сейчас на опушке сидел дедушка, склонившись над очередным механизмом. Дед Питера был часовщиком, и мальчик с детства помнил волшебные истории о времени, заключенном в часах, которое может вырваться из-под контроля. В детстве он им верил, но сейчас, когда вырос, относился к этим рассказам снисходительно.
Он помахал дедушке рукой и пошёл в другую сторону по песчаной дороге, ведущей в деревню. Несмотря на раннее утро, лавки на площади были уже открыты.
Первая принадлежала жестянщику – Питер даже не стал туда заглядывать, увидев блестящие круглые бока кастрюль и чайников. Зато из второй вкусно пахло хлебом и сладкими булочками. Питер вошёл. Робко окликнув неведомого владельца, он прождал несколько минут, прежде чем на его зов вышел полный, румяный булочник.
– Тебе чего, сынок? – спросил румяный, и Питер объяснил, что ему нужно купить два батона и кирпичик чёрного хлеба.
– Ты Питер, внук Часовщика, да? – спросил вдруг, улыбаясь, булочник, заворачивая покупки. – А я Тарампет. Это мама меня так назвала, мифическое имя.
– Поня-ятно, – протянул Питер, думая, что мифическое имя могло бы быть и посолиднее, особенно учитывая размеры его обладателя. – Ну, спасибо… я пойду.
– Ой, подожди минутку, – вдруг воскликнул Тарампет, скрылся где-то в глубине лавки и почти сразу же вернулся, протягивая Питеру небольшие наручные часы. Они были с сияющим серебристым циферблатом и потрепанным чёрным ремешком.
– Сломались, – вздохнув, сказал он. – Ещё бы, такие старые. Они мне достались от дедушки – вот это был мастер! Только эти часы точно знают, сколько должно стоять тесто и кипеть суп.
Он посмотрел на Питера, потом на часы и добавил:
– Очень надеюсь, что Часовщик их починит.
– Конечно починит, не переживайте – сказал Питер и спрятал часы в сумку. Ещё раз попрощавшись, он вышел из лавки.
Занеся хлеб домой, Питер заметил в углу футбольный мяч, который привез с собой, но на который всё не хватало времени. Мяч лежал, покачиваясь, у самой двери – так что Питер просто не мог пройти мимо.
– Ладно, возьму, – решил он, пряча мяч в наплечную сумку, и побежал вниз, к лесу. Солнце уже поднялось высоко, и лесное озеро манило его, поблёскивая вдалеке, за деревьями.
Пробегая мимо ручья, Питер окликнул дедушку, занятого работой. Тот сидел на маленькой скамеечке и пытался дотянуться до ящика с инструментами. Вокруг него были разложены часы – множество самых разных корпусов и механизмов, некоторые давно проржавевшие.
– Почему ты не можешь чинить часы дома, разве там мало места? – спросил Питер, протягивая ему ящик.
– Такой поток времени не должен проходить рядом с людьми, это опасно, – отвечал дедушка. – Даже здесь, увы, слишком близко.
– Да что может случиться, это же просто часы.
Дедушка многозначительно покачал головой, но не ответил.
– Так, эту шестеренку повернём, соринку достанем, и всё, – вместо этого забормотал он, а Питер, глядя на крохотные детали в его руках, в который раз удивился, как же он всё видит и знает. Хотя он тоже многое умел и частенько помогал деду, зажимая пружинки и подавая инструменты. Иногда ему даже казалось, что он вполне способен сам починить часы – разумеется, если поломка самая простая.
Почти дойдя до озера, Питер вдруг стукнул себя по лбу.
– Забыл! Забыл отдать часы Тарампета. Придётся возвращаться.
Но оказалось, у ручья дедушки нет. Скамейка стояла пустая, а ящик с инструментами лежал за кустом.
– Может, бабушка позвала, – подумал Питер и собрался было уже уходить, как вдруг его осенила прекрасная мысль. Вот он, его шанс попробовать себя в роли часовщика.
Питер уселся на скамеечку и, достав инструменты, взял часы.
– Значит так, сначала посмотрим, не застряло ли что в механизме, – сказал сам себе Питер, снимая заднюю крышку и поворачивая часы к свету. На первый взгляд всё было в порядке, но стоп… что-то топорщилось прямо за главным колёсиком, напоминая то ли семечко, то ли пушинку.
– Сейчас мы его достанем, вот так, – Питер ковырнул в часах пуансоном, семечка-пушинка поддалась, и вдруг… колесики вылетели из корпуса, стрелки закрутились в обратную сторону, а пробившийся сквозь листву луч, отразившись от серебристой стенки, ослепил Питера.
Когда в глазах перестали плыть чёрные круги, он собрал все детали – хорошо, что они не разлетелись далеко, закрыл крышечку корпуса и спрятал скамеечку с инструментами на место.
– Лучше отдам их вечером дедушке, – решил он. – А то доломаю окончательно.
Питер снова пошёл к озеру. Поворачивая у разлапистых ёлок, он вдруг заметил, что сквозь игольчатые ветки пробивается свет, словно за ними лес редел или даже его не было вовсе.
– Надо же, неужели там какая-то поляна, – присвистнул он. – А я и не замечал раньше. Нужно посмотреть. Если она большая, то наверняка там должны быть ягоды, – бормотал Питер, проползая под ёлкой и ныряя в высокую траву. – Хотя местные уже, небось, всё тут подъели.
Пробравшись сквозь кусты малины, на радость Питеру красневшие крупными ягодами, он увидел перед собой… нет, это была не просто лесная поляна.
– Это же футбольное поле!
Он никогда раньше не видел такого огромного поля. Ворота высились по обе его стороны, белые линии разграничивали пространство, а по краю стояли скамейки, ожидающие своих болельщиков.
Питер как раз окидывал восхищённым взглядом скамейки, когда на одной из них, с самого краю, вдруг увидел чей-то белобрысый затылок. Он осторожно зашёл сбоку и выглянул.
Свесив ноги в смешных коричневых ботинках и длинных носках, уперев ладошки в коленки, на скамейке сидел мальчик. Он был маленький, курносый и очень грустный.
Сморщив лоб и закусив нижнюю губу, он изо всех сил старался не заплакать.
– Привет. Какое огромное у вас поле – наверное, здорово на таком играть, – громко сказал Питер.
Мальчик повернулся, выпучил на него большие голубые глаза, ещё полные слез, и заикаясь, ответил:
– Д-да, поле хорошее. – А потом добавил, шмыгнув носом: – Только меня не берут играть.
– Деревенские?
Мальчик кивнул и с тоской посмотрел на поле.
– Знаешь, а у меня есть мяч – как раз с собой, – вдруг вспомнил Питер. – Хочешь, поиграем вместе?
Он с радостью наблюдал, как посветлело лицо мальчишки.
– Кстати, меня зовут Питер.
– А я Дуг, – тот спрыгнул со скамейки. – Только я не очень хорошо играю.
– Это ничего. – Питер вручил мяч Дугу и пошёл к воротам. – Давай, ты будешь мне забивать.
Дуг побежал к центру поля, неся мяч в руках. Там он долго устанавливал его на траве, примерялся, а потом ударил изо всех сил. Жаль, он не рассчитал направление, и мяч улетел за скамейки.
Питер, провожая глазами мяч, только и сказал:
– Ну и удар! – А потом повернулся и ободряюще добавил: – Хорошо бьёшь. Просто ещё не технично. Я покажу, как надо.
Целый день Питер объяснял Дугу, как бить по мячу, заставляя отрабатывать удары носком, пяткой и даже головой.
– Молодец, – сказал он, когда они шли по тропинке к озеру – оказалось, что попасть на поле можно не только сквозь бурелом. – Завтра приходи в это же время – будем дальше отрабатывать.
На опушке они распрощались – Дуг сказал, что оставил удочку на озере, и нужно её забрать, а Питер поспешил домой.
*
– Дедушка, мне булочник утром дал часы на починку, – Питер вбежал на кухню, где на столе уже стоял чугунок с картошкой и солёные грибы.
– Ну-ка, ну-ка, поглядим, – дедушка вытащил из кармана лупу, но их прервал строгий голос бабушки:
– Никаких дел за столом. Питер, мой руки и быстро садись. И так где-то бродил целый день.
– Я встретил мальчика в лесу, и мы играли в футбол, – поделился Питер.
– Надо же, я думал старое поле заброшено – после того, как этот легендарный футболист уехал из деревни много лет назад.
– Ух ты, здесь жил футболист? – восхитился Питер. – И ты молчал?
– Да как-то совсем запамятовал. В своё время он очень много играл, да и поле было действительно хорошее.
– Ну, значит, деревенские его поправили, потому что оно новое, с большими крепкими воротами.
– Это хорошо, – кивнул дедушка. – А то твой мяч совсем стосковался в углу.
– Ничего, теперь и ему найдётся работа, – весело ответил Питер.
– Питер, – голос дедушки остановил его прямо у калитки, когда он следующим утром собрался на поле. – Ты ничего не делал с часами? Странная какая-то поломка.
– Н-нет, – помотал головой тот, замирая внутри, – я их только уронил.
– А-а, ну, может, сдвинулось что-то.
Питер побрёл вниз к лесу – на душе у него было противно. Мало того, что сломал часы, так ещё и наврал.
Вдобавок, дойдя до озера и осмотрев всё вокруг, он так и не смог найти тропинку, по которой они с Дугом выходили из леса. Пришлось идти назад и снова продираться сквозь кустарник.
Дуг его уже ждал. Увидев Питера, он радостно побежал к нему с другого конца.
– Я думал, что ты по тропинке придёшь, – подбегая и тяжело дыша, сказал он. – А ты опять через кусты.
– Да не нашёл я тропинку, – проворчал Питер. – Ходил-ходил вокруг озера, так и не увидел. А ты вот, кстати, поле перебежал и запыхался. Совсем никакой выносливости нет! Нужно тренироваться.
Он положил сумку и мяч, и они начали тренировку. Кроме бега по полю, Питер заставил Дуга отжиматься и ходить гуськом. Все подготовительные упражнения отняли столько времени и сил, что на большее их уже не хватило.
– Ой, у меня ноги не поднимаются, – еле ткнув мяч носком ноги, сокрушённо произнёс Дуг.
– Да, что-то мы сегодня перестарались, – согласился Питер. – Зато в следующий раз будет легче.
Они присели на скамейку, и Дуг достал из-под неё маленький бидончик с молоком.
– Вот, мне мама дала, сказала, что нам надо много пить, – смущённо сказал он, пододвигая бидончик Питеру. – Вообще, у меня очень хорошая мама – всегда меня поддерживает и помогает…
Дуг говорил, а Питер сидел и смотрел на траву под ногами, где маленькая золотистая букашка всё никак не могла взобраться на сухой стебелёк. Разглядывая её, он думал о своей матери. Он даже не понял, в какой момент букашка вдруг стала расплываться перед глазами, в горле запершило, и, сглотнув, он сказал:
– А моя мама пропала в лесу. Я был совсем маленький и этого не помню, но дедушка говорил, что она ушла за травами и не вернулась.
Питер ни с кем раньше не делился своими переживаниями, но сейчас почему-то слова сами слетали с губ.
– После этого папа перебрался в другой город и очень редко приезжал. Наверное, ему было больно. А я рос с маминой сестрой и её мужем. А потом папа… он очень любил лошадей, даже меня пытался учить кататься, но мне не понравилось. В общем, он упал, на скачках…
Тут голос у него сорвался и он, глотая слёзы, отвернулся. Немножко придя в себя, он вытер глаза рукавом и посмотрел на Дуга.
Тот сидел и хлюпал носом, моргая покрасневшими глазами.
– Не представляю, каково это, когда совсем один, – сказал он. – Моя мама говорит, что если бы со мной что-то случилось, она бы не пережила.
– А папа что говорит? – спросил Питер.
Дуг нахмурился.
– Ничего. Он уехал несколько лет назад.
– Как уехал? Куда?
– В город, – изумился Дуг, словно это было очевидно. – Сказал, что в деревне нет будущего, что надо стремиться вперед.
– А как же вы? – Питер так удивился, что даже забыл о своих горестях.
– Он обещал нас забрать, когда обустроится. И я верю, что он приедет, – вдруг добавил Дуг. – Он мне пишет письма, рассказывает обо всём, что с ним происходит – о городе, о новой работе, всяких интересных вещах. Вот ты знаешь, что есть такой прибор, через который можно смотреть на звёзды? И видно даже самые-самые маленькие.
– Знаю, – ответил Питер. – Телескоп.
– Да-а, – удивленно протянул Дуг. – А я вот всё время забываю слово, где этот телескоп стоит. Серватория. Псерватория. Да, Псерватория!
– Обсерватория, – поправил его Питер, а потом, подумав, добавил: – Всё равно я не понимаю, как можно оставить семью.
Дуг насупился.
– Но ведь твой отец тоже бросил тебя после смерти твоей мамы?
– Неправда, он не… – горячо начал Питер, но не договорил. Он никогда не обвинял отца в том, что тот приезжал к нему всего несколько раз в год – ведь он так ждал этих встреч. И сейчас, глядя на раскрасневшегося Дуга, Питер только вздохнул и положил руку Дугу на плечо.
– Давай не будем об этом. У каждого своя ситуация.
Дуг потёр нос рукавом.
– Извини, я не хотел, просто не удержался.
– И ты извини.
*
На следующее утро за завтраком Питер сидел молча, обдумывая, как лучше рассказать дедушке про часы. Он уже выпил две кружки чая, но дедушки почему-то всё не было.
– Питер, Питер, о чём задумался? – бабушка трясла его за плечо.
– Я.. а-а… да вот думаю, что показать сегодня Дугу. А где дедушка?
– Он уехал в город, сказал, что не хватает деталей, чтобы починить часы.
– Понятно, – тихо ответил Питер и почувствовал, что у него горят уши. – А когда он вернётся?
– Дней через пять, а может, и больше.
Прошла неделя. Питер помогал бабушке по огороду, много тренировался с Дугом, но тяжёлые мысли не оставляли его ни на минуту.
В тот день они снова играли почти до самой темноты, а по пути назад Дуг вдруг сказал:
– Приходи ко мне завтра в гости. Я тебя познакомлю с мамой – она всё время спрашивает, почему я тебя не приглашаю. Мой дом – пятый от обрыва. Синий с белым.
Питер подумал и кивнул:
– Хорошо, я приду.
Они уже собирались разойтись, как вдруг мяч в руках Питера дёрнулся и, выскользнув, подкатился к ногам Дуга. Питеру вдруг пришла в голову мысль – он наклонился, поднял мяч и протянул его Дугу.
– Знаешь, мне кажется, он должен храниться у тебя. Пусть он будет твоим талисманом.
– Ты мне его отдаёшь?! – Дуг так обрадовался, что несколько секунд просто стоял, открыв рот. А потом смущенно добавил: – Спасибо. Я так рад, что ты мой друг. Я столькому у тебя научился.
Питера вдруг охватило странное чувство, что они больше не увидятся. Оно появилось внезапно, как налетевший ветерок, пробежало холодом по коже, и… не ушло. Его друг стоял и улыбался, а Питеру очень захотелось прямо сейчас отправиться с Дугом в его синий дом, познакомиться с его мамой, слушать рассказы об отце и рассказывать что-нибудь самому.
Но он только положил ему руку на плечо и сказал:
– Я тоже очень-очень рад.
Поднимаясь по холму, Питер заметил телегу около калитки и припустил к дому со всех ног.
– Ты куда так бежишь, меня встречать? – улыбаясь, спросил дедушка, сидевший на крыльце.
Питер кивнул и уткнулся ему в рубашку, пахнущую потом и травой.
– Дедуль, я… я их открыл, часы булочника, – слова срывались с его губ против воли, но он так долго переживал, что уже не мог сдержаться. – Думал, что сам смогу исправить…
– Я знаю, что открыл, – дедушка потрепал его по голове. – Видно, что там кто-то неумело ковырялся.
Голос его звучал по-доброму, но на слове «неумело» Питер съёжился.
– Т-ты сможешь починить? – запинаясь, спросил он.
– Я-то смогу. Да и ты когда-нибудь сможешь. Но лучше делать это, когда полностью уверен в своих силах.
– Да, я уже это понял.
– Вообще-то ещё нет, – загадочно и грустно сказал дедушка. А потом спросил: – А как твой друг, с которым ты играешь в футбол, у него всё получается?
– О, да. Он очень талантливый и… хороший. У него папа ушёл, представляешь, оставил их, а сам уехал в город, где больше возможностей, – Питер, радуясь, что неприятный разговор окончен, переключился на отца Дуга, рассказав дедушке всё в подробностях.
– Да, это было подло, – задумчиво ответил тот, – но ведь он исправился.
Питер не стал спорить, но про себя подумал, что дед как всегда верит в хорошее.
Утром, спускаясь за водой, Питер увидел дедушку, держащего в руках часы Тарампета. Не замечая внука, он снял крышечку с часового корпуса и ковырнул внутри.
Питеру показалось, что перед глазами что-то вспыхнуло. Он даже ойкнул от неожиданности.
– Как в прошлый раз, – пробормотал он. – Наверное, там какой-то зеркальный механизм внутри, который отражает свет.
Подойдя поближе, он спросил:
– Ну что, деталь подошла?
Дедушка кивнул и протянул ему часы.
– Отдам Тарампету. Заодно и к Дугу зайду, я вчера обещал, – вдруг вспомнил Питер и поспешил вверх по холму. Ему показалось, что дедушка что-то крикнул вслед, но останавливаться он не стал.
– Дуг сказал, пятый дом от обрыва. – бормотал он, вбегая в деревню. – Значит, это третий, четвёртый, ох ты…
Перед Питером высился небольшой домик с недавно обновлённой покраской и белыми наличниками на окнах. На табличке, прибитой к воротам, было вырезано: «Дом-музей Д.Прима».
Питер надавил на дверь калитки, она скрипнула и открылась. Тут же из дома к нему поспешил худой старичок. Увидев Питера, старичок очень обрадовался.
– Заходи. Если ты любишь футбол, то тебе понравится.
Питер медленно зашёл в дом. Все стены большой комнаты были увешаны фотографиями – весёлый, улыбающийся парень гонял по полю мяч, вот он смотрит в объектив камеры, стоя на огромном людном стадионе, а вот показывает толпе детей, как правильно заносить ногу для удара. Питер вглядывался в его лицо, переходя от одной фотографии к другой – и не мог поверить…
– Он уехал в город, когда ему было 15, стал знаменитым. Точнее, отец приехал и забрал их с матерью. С тех пор прошло так много лет… Кажется, он так и живёт где-то в городе, во всяком случае, сюда он не возвращался. Но разрешил открыть в нашей деревне музей, и даже дал свой талисман… когда уже перестал играть. Дуг сказал, что нашёл его здесь, как и своего самого настоящего друга, научившего его мечтать и верить.
Питер почти не слышал его – он не отрываясь смотрел перед собой. Отгороженная большой стеклянной витриной, на стене была приклеена фотография, где мальчик лет 10 держит в руках мяч и смотрит в объектив уверенно и спокойно. А перед фотографией на обтянутой бархатистой тканью подставке лежал старый мяч, потёртый, с облупленными боками.
– Да-да, это и есть его талисман, – сказал смотритель. – Который ему достался от друга.
Питер, пряча глаза, поблагодарил старика и быстро вышел. В горле что-то сжалось, и он долго не мог сглотнуть. Все, что казалось ему странным в последнее время, теперь объяснилось. И дедушкин рассказ про время, и тропинка, которую он никак не мог найти. Ещё бы, ведь она была тогда, много лет назад, а сейчас уже давно заросла.
Дедушка… Питер даже остановился.
– Дедушка знал, что я открыл «окно»… Почему же он не сказал мне, – Питер от отчаяния и злости на деда даже остановился. – Ведь я же мог попрощаться. Я мог столько ему ещё показать и рассказать, если бы знал.
Он шёл, сжимая кулаки, и очень старался не заплакать, в глубине души понимая, что на самом деле неправ, что дедушка и так дал ему слишком много времени.
Уже подходя к главной площади, Питер вдруг улыбнулся:
– И всё-таки у него всё получилось. Всё, во что он верил и чего ждал.
С чёрным зонтиком, в берете,
По заданью ФСБ
Вышел некто на рассвете
В точку А из точки Б.
Без заминки, очень скоро
По нетоптаной траве
Он пробрался вдоль забора
В точку Г из точки В,
В точке Д свернув с тропинки,
Перешёл через кювет,
В точке Е он снял ботинки,
В точке Ё сменил берет,
В точке Ж он утомился
(Дождь слегка заморосил),
В точке З остановился,
Отдохнул, перекусил
И пошёл, сверяясь с картой,
(Цель как будто бы близка)...
Где-то рядом ворон каркал,
Вероятно, в точке К.
Хлынул дождь... Сломался зонтик!
Хорошо, что рядом - ель!..
Дождь прошёл. На горизонте
Показалась точка Л.
Напрямик пошёл лесочком
И в болото угодил.
Из болота он по кочкам
Как по точкам выходил.
О, П, Р... Ещё немного...
Стало суше... Ф, Х, Ц...
Ч, Ш, Щ… И вдруг тревога
Отразилась на лице.
«Из ума я, видно, выжил!
Вот пустая голова!
Ведь из точки Б я вышел,
Чтоб дойти до точки А!
Рядом был!.. Невероятно!..»
И, зубами скрежеща,
Некто повернул обратно
В точку А из точки Щ.
Летом Мишутка приехал в деревню, к своему дедушке.
Дедушка был пастухом. Раньше он пас большое стадо, со всей деревни, а теперь, когда состарился, пас всего семь овец.
– Дедушка, давай я буду пастухом, попасу овец! – сказал Мишутка.
– А сумеешь? – спросил дедушка.
– Сумею! – ответил Мишутка. – Ты мне только свой кнут дай, я буду им щёлкать!
– Ладно, – согласился дедушка. – Но сначала я познакомлю тебя со своим стадом. Вот – баран. Видишь, какие у него крутые рога? Он – Вожак, защищает стадо. Эту овцу я называю Умницей, она всегда первой находит чистую воду, вкусную траву. Эта овца – Трусишка, всего боится, комар мимо пролетит – шарахается! Эта овца всегда норовит залезть в незнакомый овраг, я её называю Любопытной Варварой. Эти две овцы – Близнецы, они самые послушные. Седьмая овца у меня – Мечтательница: увидит бабочку, замечтается, траву не ест, худеет на глазах.
– Ладно, дедушка, запомнил, теперь пойду пасти! – сказал Мишутка.
Щёлкнул кнутом и погнал овец за деревню, а дедушка остался дома.
Вот идут овцы потихоньку за Мишуткой, блеют: «Бе-е, бе-е, бе-е!».
Это она так разговаривают между собой. А Мишутке казалось – просто блеют! Он же не знал их языка!
– Ну и пастушок у нас! – блеял Вожак. – Несмышлёный! Как бы чего с ним не случилось!
– Не первый день пасёмся на этом лугу! – проблеяла Умница.
– За мной! – Мишутка щёлкнул кнутом, свистнул и побежал во всю прыть по ямам и ухабам.
– Как бы не угодил в овраг! – проблеял Вожак. – Так и есть – свалился!
Овцы побежали к оврагу. Наклонились, посмотрели вниз. Мишутка, перепачканный землёй, висел у края обрыва, держась за кустик.
Овцы быстро нашли хворостину, спустили один конец вниз, за второй уцепились сами. Мишутка ухватился за хворостину и выскочил наверх.
– За мной! – опять свистнул, гикнул и побежал вперёд.
Добежал до лужайки, поросшей цветами, уселся в траву, скомандовал:
– Паситесь, овцы, травы здесь много!
– Ох, возле поганки сел, как бы не отравился! – проблеяли Близнецы.
Вожак ухватил Мишутку зубами за край рубашки и потащил за собой.
– Куда ты меня тащишь? – сердито закричал Мишутка. – Хоть ты и Вожак, я ведь Пастух, ты должен меня слушаться!
Но Вожак всё тащил Мишутку за собой, пока не притащил на полянку, на которой не было грибов-поганок.
Овцы пришли следом и принялись прилежно щипать вкусную травку.
С неба закапал дождик. Тёплый, грибной.
– Дождь! – вскочил Мишутка. – Где мой зонтик?
Овцы дружно заблеяли. Если бы Мишутка знал их язык, он бы понял, что они смеются.
Дождь всё не унимался.
– Дождь-то не перестаёт! Придётся идти домой. Овцы, за мной! – и Мишутка опять щёлкнул кнутом.
– Надо найти укрытие! – проблеяла Умница. – А то промокнет!
– Вон дуб, под ним можно укрыться! – проблеяла Любопытная Варвара, которая хорошо знала эту местность.
Овцы направились к дубу.
– Куда вы? – сердито закричал Мишутка.
Но овцы уже укрылись под густой кроной дуба, и Мишутка тоже побежал туда.
Когда дождь кончился, выглянуло солнышко, и овцы разбрелись во все стороны. Вышел из укрытия и Мишутка.
Вожак сводил стадо на водопой, к лесному ручью, и Мишутка тоже вволю попил прозрачной воды, увидел плавающих рыбок. Захотел поймать их, но это ему не удалось.
Умница нашла в чаще дикую малину, и Мишутка вволю наелся сладких ягод, так что у него даже живот заболел.
Потом Мишутка захотел залезть в дупло дуба, посмотреть, что внутри. Но Вожак стащил его за штанину и поволок прочь.
И правильно сделал, потому что из дупла вылетели рассерженные осы и погнались за Мишуткой. Пришлось ему бежать, пока она не отстали.
Наконец, Мишутка притомился и, разлёгшись на мягкой траве, заснул.
И тут Мечтательница, которая сторожила его сон, поглядывая на небо, где плыли похожие на овечек пушистые облачка, услышала треск сучьев. Она вскинула голову и проблеяла: – Волк!
Овцы, пасущиеся неподалёку, встрепенулись.
На опушке леса стоял и смотрел на них облезлый худющий волк.
– А может, это одичавшая собака! – сказала Умница. – Она обязательно нападёт на нашего Пастушка, ведь он такой слабый, беспомощный!
– Слушай мою команду! – проблеял Вожак. – Собраться всем возле Пастушка! Выставить рога! По сигналу: раз-два-три! – громко заблеять!
Так и сделали. Овцы встали кругом, – в середине сладко спал Мишутка – выставили вперёд рога и по сигналу Вожака громко заблеяли.
Волк, услышав грозное блеяние, тут же поджал хвост и убежал.
Поздним вечером дедушка встречал у калитки своё стадо.
– Ох, дедушка, я так устал! – сказал Мишутка. – Оказывается, так трудно быть пастухом! Завтра вместе пойдём!
Бабушка подхватил Мишутку на руки и унесла его в дом. Там уложила в кроватку, и он уснул.
А дедушка посмотрел на своих овец, качающихся от усталости, принёс им колоду, полную вкусной колодезной воды, насыпал соли побольше – ведь овцы любят соль! – и сказал:
– Спасибо вам, мои милые, что попасли моего внучка!
Старый рыжий пёс лежал в своей будке. Он не был прикован цепью. Зачем бродяжничество и свобода, если есть дом и заботливые хозяева?
Летом он спал в конуре, а с приходом холодов перебирался на веранду. Такого порядка Дружок придерживался уже много лет. И уже много лет жила с ним бок о бок чёрно-белая кошка Муська. Между ними не было вражды и раздора. Только понимание и любовь. Муська часто наведывалась в будку к Дружку, а уж на веранде они и вовсе всегда спали в обнимку. Так у этих двоих было заведено.
Три раза в год Муська исправно приносила котят. И три раза в год они бесследно исчезали, стоило ей отлучиться. Кошка болезненно воспринимала пропажу, мяукала и тосковала.
Этот год должен был стать особенным. Муську осенила гениальная идея. Почему бы не найти того, кто будет сторожить деток во время её отсутствия? Выбор пал на приятеля Дружка.
Когда в будке появилось пять мяукающих комочков, пёс очень удивился. Поводил лобастой головой. Лопухи ушей беспокойно заходили из стороны в сторону.
Частую гостью Дружок не погнал, хоть и пришла она на этот раз с потомством. Только обнюхал всех хорошенько. Лизнул Муську в нос и улёгся у входа в конуру.
Кошка вздохнула с облегчением.
Так и зажили они теперь всемером. Хозяева время от времени с удивлением ощупывали Муськин живот. Собачья будка стояла в стороне, и люди к ней редко приближались. Приплод заметили, только когда непоседы выползли во двор.
– Томка, глянь, никак ваш Дружок окотился! – захохотала соседка, выйдя на крыльцо.
Она как раз домой собралась, а тут такое дело.
Под пристальным взглядом двух женщин грозный пёс продолжал тщательно вылизывать своих маленьких подопечных. Те неуверенно перебирали лапками да тихонько попискивали.
– Это что же такое творится? – всплеснула руками хозяйка.
Мимо, с высоко поднятым хвостом гордо проследовала Муська. Она тут же нырнула в конуру. Котята, толкаясь и мяукая, заторопились к матери. Настало время обеда!
Дружок по-отечески подталкивал рыжим носом отстающих.
– Сколько их там?– спросил хозяин.
Он наблюдал за женой, что заглядывала в жерло собачьего домика.
– Кажется, пять.
Перепуганная за детей Муська усердно тёрлась о хозяйкин халат.
«Я ваша! А они мои! Оставьте!» – безмолвно просила она.
Женщина рассеянно погладила чёрно-белую шерсть.
Тут же у ног вился обеспокоенный Дружок.
– Что с ними делать будем? – озабоченно спросил хозяин.
– Может, пускай останутся? Где это видано – выводок котят с собакой в конуре живёт! Чудо!
– Ага. Ты ещё экскурсии проводи и билеты продавай. Разбогатеем! – с сарказмом протянул мужчина.
– Да причём тут деньги? Здесь качества человеческие!
– Пять штук, Тома! Скоро осень. Куда мы их денем?
– Раздадим! – уверенно произнесла супруга. – Объявления развесим. Мол, отдаём котят от кошки-крысоловки.
– Ещё и приплачивать будем, чтобы забрали, – съехидничал хозяин.
– Да что ты всё о деньгах?! – разозлилась жена. – Тут собака с кошкой как люди! А мы…
Она махнула рукой, поднялась с колен.
– Оставляем и точка! Сама раздам.
Сегодня Дружок привычно совершал свой ежедневный обход. Выбежал за калитку. Перекинулся парой гавков с соседским Шариком. Бедняга сидел на цепи всю жизнь и другого способа общения просто не знал.
Дружок пробежался вдоль родной улицы, примечая, кто тут ночью проходил. Свои ли? Чужие?
Вдруг внимание привлекло знакомое попискивание. Оно раздавалось из сточной канавы. Осторожно ступая, пёс подошёл к яме и заглянул через край.
На дне высохшего рва копошился чёрный пакет для мусора.
Дружок принюхался, повертел головой. Сомнений не было!
Пёс спрыгнул вниз и аккуратно толкнул носом находку. Мешок не был завязан. Из него тут же показались две пушистые серые мордашки. Жалобно мяукая, они испуганно взирали на мохнатое рыжее существо, что нависло над ними.
Дружок тяжко вздохнул, ухватился за край пакета и легко оторвал его от земли. Не оставлять же бедняжек здесь!
– Кирилл, – крикнула хозяйка с веранды, – послушай. Так пойдёт? «Отдам в добрые руки пятерых котят от домашней кошки-крысоловки. Адрес и телефон прилагаются».
– Семерых, – донёсся с крыльца обречённый голос супруга.
– Что? – женщина выскочила на крыльцо.
– Вот! Дружок принёс, – муж протянул ей развёрнутый мусорный мешок. Рука невольно потрепала бархатистую шёрстку.
Пёс исподлобья наблюдал за людьми. Не обидят ли найдёнышей?
– Дожили! – ошарашено произнесла хозяйка.
Она подняла текст объявления на уровень глаз, бегло прошлась по нему глазами.
– Семерых котят от домашней кошки-крысоловки.
Развернувшись, женщина собралась войти в открытую дверь.
– Том, куда их? В будку?
Супруга обернулась.
– А Муська не поранит?
Мужчина пожал плечами. Не к нему вопрос!
Хозяйка задумалась ненадолго
– Отдай пакет Дружку! Думаю, они скорее договорятся.
Муська с недовольством взглянула на найдёнышей, но от себя не погнала. Дружок привычно улёгся у входа в конуру. Вскоре возле будки хозяйка поставила блюдце с молоком. Пёс понюхал, но прикасаться не стал. Его покормят позже. Муське же самой семерых не прокормить.
Надо мной - облака,
Словно карта земли,
Континенты, моря
Проплывают вдали.
Голубая страна
Превращается в дым,
Побелел океан,
Словно стал он седым.
Эта карта – ускоренный
Времени бег,
Лишь минута прошла –
Пробежал целый век.
Только в памяти
Остров лазурно-красив,
А на месте его
Уже плещет залив.
Эта карта – модель
Убегающих лет,
Разрушаются горы –
Границ уже нет,
Побережье из скал
Затопил океан,
Плещут воды на месте
Потопленных стран.
Лишь минута прошла –
Пробежал уже век.
Вырастают холмы
Между руслами рек.
Эта карта небес –
Как модель перемен,
Будь то камень, звезда –
Всё для времени тлен.
Этот путь перемен
Будет труден и прост.
Как-то медленно-быстр
Для камней и для звёзд.
