В одной восточной стране жил купец, торговавший домашними животными.

Слава о нём гремела по всему халифату. И даже эмир считал за честь покупать домашних животных только у этого купца.

Каждый год к купцу приезжали важные слуги эмира и покупали самого быстрого коня, самого сильного быка, самого умного козла и самого воинственного барана. И платили они столько золота, сколько весило каждое животное.

Вот и на этот раз слуги эмира купили всех животных и собирались уходить, когда вдруг заметили длинноухого осла, жующего солому в дальнем углу двора.

– Уважаемый, – сказали слуги эмира купцу, – мы хотим купить у тебя этого осла.

– Извините, – сказал купец, – но осёл не продаётся.

– Э-ээ, дорогой, – сказали слуги эмира, – всё на свете продаётся.

– Может быть и всё, – кивнул купец, – кроме этого осла.

– Хорошо, – сказали слуги эмира. – Мы дадим за него столько золота, сколько он весит.

– Нет, не продам, – сказал купец.

– Тогда мы дадим тебе столько золота, – сказали слуги эмира, – сколько весит два осла. Нет, даже три осла. Ты согласен?

– Нет, – сказал купец, – даже один осёл тяжелее всего золота на свете.

– Что может быть ценного в простом осле? – закричали слуги эмира.

– Дорог не осёл, а дорого его упрямство, – сказал купец.

– Нет ничего дороже золота, глупец, – сказали слуги эмира и, подобрав дорогие одежды, сели на своих лошадей.

Вернувшись во дворец, слуги эмира рассказали своему господину про бесценного осла.

Эмир не поверил рассказу и решил сам проверить правдивость услышанных слов.

На следующий день эмир навестил купца, но осла на дворе не было.

– А где твой осёл? – спросил эмир, у склонившегося в приветствии купца.

– У меня нет осла, – ответил купец.

– Ты продал его? – спросил эмир.

– Нет, – сказал купец, – я его подарил.

– Подарил? – не поверил своим ушам эмир – Кому?

– Нищему бродяге, – сказал купец.

– Почему ты это сделал? – вскричал эмир.

– Он натёр ногу и хромал, – сказал купец. – Я с трудом уговорил его сесть на осла.

– Какой же ты купец, – насмешливо сказал эмир, – если выбрал не золото, а жалость. Ты отдал бродяге драгоценного осла, которого не продал самому эмиру.

– Дорог не осел, а дорого его упрямство, – улыбнулся купец. – А его упрямство я никому не отдавал.

(Из книги «Вафельное сердце»)

Перевод с норвежского Ольги Дробот

«Вафельное сердце» — это забавный, увлекательный и нежный рассказ о жизни двух маленьких жителей бухты Щепки-Матильды – девятилетнего Трилле и его подруги Лены.

Юн-с-горы и Юнова кляча

(Печатается с сокращениями)

…Однажды, только мы примчались из школы и зашвырнули ранцы под балкон, дед спросил, не хотим ли мы снова сгонять на Холмы к Юну-с-горы. Снег уже стаял, так что катиться придётся не на санках, а на велосипеде.

Оказалось, что подниматься на велосипеде с мотором системы «крути педаль» так же утомительно, как тащить наверх санки с Леной. Дед выжимал из своего мопеда последнюю скорость и поддразнивал нас, пытавшихся за ним угнаться.

С того дня мы с Леной стали звать Юна-с-горы иначе: Юн-в-гору.

В молодости Юн-в-гору был моряком и в сражении потерял один глаз. С тех пор он ходит с чёрной пиратской повязкой.

— Я вижу только половину жизни, и отдельное спасибо Господу за это, — любит он повторять.

Из-за этой повязки многие дети Юна-в-гору боятся, но мы с Леной оба знаем, что он не страшный. Наоборот, в нём много хорошего, например, Юнова кляча — его лошадь. Летом она стоит на опушке леса и жуёт, а зимой стоит в конюшне и жуёт.

— Эта лошадь до того умная, что она ржёт стихами, по-моему, — говорит про неё дед.

Когда мы наконец взобрались на Холмы, дед с Юном сели пить на крылечке кофе, а мы с Леной побежали в конюшню.

— Скучная какая-то эта кляча, — сказала Лена и наклонила голову набок.

— Она умная, — в полутьме ответил я.

— А ты откуда знаешь? Ты понимаешь ржание?

Ржать я не умел, а что кляча умная — знал. Но Лену разве так убедишь?

Мы долго торчали у Юновой клячи. Мы её гладили и болтали с ней, Лена угостила её конфетой. Я сказал себе, что это самая лучшая лошадь в мире.

— Она съела конфету, — рассказал я деду, когда мы вернулись к ним с Юном.

— Тогда это последняя конфета в её жизни, — сказал дед, застёгивая шлем и садясь на мопед.

— Почему последняя? — удивился я, но дед уже поехал и не услышал вопроса.

Когда мы доехали до дома, и дед наконец остановился, я бросился к нему, схватил за руку и снова спросил:

— Почему конфета последняя?

Дед сначала юлил, но потом рассказал, что Юн-в-гору стал таким старым, что его забирают в дом престарелых, но Юнову клячу никто не хочет брать, потому что она тоже очень старая.

— Становиться старым вообще вещь поганая, — сердито буркнул дед и хлопнул своей дверью у меня перед носом.

— И что же с Юновой клячей будет? — крикнул я в запертую дверь.

Дед не ответил. Он заперся у себя, сидел там и злился на то, что и лошади, и дедушки стареют. Зато мне ответила Лена. Громко и ясно.

— Нет домов для престарелых лошадей. Поэтому её отправят на бойню.

Я вытаращился на Лену.

А потом как заору:

— Они не имеют права! — с такой силой, как Лена обычно кричит.

Я так и сказал маме. Я был весь зарёванный и сказал ей, что они не имеют права отправлять на бойню таких умнейших лошадей, как Юнова кляча. И папе я тоже крикнул, что они не имеют права.

— Не имеют права, — серьёзно откликнулась Крёлле.

— Трилле, милый, мы каждый год посылаем овец на бойню, и ты никогда так не расстраивался, — сказала мама и вытерла мне слёзы.

— Юнова кляча не овца! — завопил я.

Нет, они ничего не понимают!

На следующий день я не мог думать ни о чём, кроме Юновой клячи, тихой смирной лошади, никому не сделавшей зла, но всё равно обречённой на смерть. На математике я понял, что сейчас заплачу. Только этого не хватало! Я покосился на Лену. Она смотрела в окно. Как она сказала — нет домов для престарелых лошадей? Я встал так стремительно, что опрокинул стул.

— Эллисив, нам с Леной нужно немедленно уйти до конца уроков, — сказал я нервно.

Лена понятия не имела, что я затеял. Но без колебаний решительно сунула учебник математики в ранец и добавила с глубокой серьёзностью на лице:

— Речь идёт о жизни и смерти!

И пока Эллисив и остальные таращились на нас, от изумления открыв рты, мы с Леной выскочили из класса в обнимку с незастегнутыми ранцами.

— У тебя что-нибудь горит? — прохрипела Лена, когда мы добежали до леса у нашего дома.

— Мы откроем дом для престарелых лошадей! — крикнул я в азарте.

Лена остановилась на бегу. Не считая птичьих трелей и нашего сбившегося дыхания, в лесу было тихо. Я в тревоге посмотрел на Лену. Неужели ей не понравилась моя идея? Но тут раздался победный вопль:

— Трилле, вот здорово, что ты додумался до этого как раз на математике!!!

Дома был один только дед. Это нам повезло. Особенно потому, что в этом деле мы могли рассчитывать на одного только деда. Я присел рядом с ним под балконом.

— Юнова кляча может жить у нас в старой конюшне. Представь, как обрадуется Юн, что ему не нужно посылать её на бойню! Я буду косить траву, сушить и ворошить сено, и убирать за ней, и кормить, а Лена мне поможет. Ведь правда, Лена?

Она неопределённо дёрнула плечом. Конечно, она всегда поможет немного в уходе за старой клячей. Я понял, что Лена радовалась из-за математики.

— Дед, и ты ведь тоже можешь помочь мне иногда? — спросил я тонким голосом, не решаясь даже посмотреть на деда. Дед растирал колено загорелыми старческими руками и задумчиво смотрел на море.

— Ты, например, можешь быть взрослым, у которого мы спросили разрешения, — сказал я ещё более тонким голосом.

Как же трудно просить о таком! Я чувствовал, что слёзы польются вот-вот, и старался сдержать их. Дед посмотрел на меня долгим взглядом.

— А почему нет? Неужели дружище Трилле и соседская кнопка¹ не справятся с одной старой лошадью? — сказал он в конце концов.

В этот раз мы просто должны ехать в ящике его мопеда, сказал дед. По двум причинам. Во-первых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем перевозчик с бойни увезёт Юнову клячу. Во-вторых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем дед успеет ещё раз подумать.

— Потому что я, похоже, выжил из ума!

Мы резко затормозили во дворе перед домом Юна-в-гору. Там уже стояла одна машина. Это была машина Веры Юхансен. Она племянница Юна. Теперь она энергично помогала ему сложить вещи и убрать всё, чтобы ехать в дом престарелых. Сам Юн-в-гору сидел на стуле и имел потерянный вид. Дед сунул руки в карманы комбинезона и молча поприветствовал своего лучшего друга.

— Дружище Трилле хотел спросить тебя кое о чём, — сказал дед и вытолкнул меня вперёд.

— Я вот тут подумал… Нельзя ли мне взять твою лошадь, мы с Леной и дедом собираемся открыть дом для престарелых лошадей…

Стало звеняще тихо, я едва осмелился взглянуть на Юна. Он быстро протёр здоровый глаз.

— Храни тебя Бог, мой мальчик, — сказал он, — но лошадка моя уплыла на пароме двадцать минут назад.

Стоя перед Юном-в-гору и глядя в его единственный печальный глаз, я думал, что больше никогда, никогда не смогу радоваться. Это было точно как в тот день, когда от меня уехала Лена. Та самая Лена, которая теперь сердито дёрнула меня за куртку:

— Э-эй, так мы открываем лошадиный приют или что? Прикончить лошадь — это, наверно, не минутное дело, да?

И она бросилась к мопеду. Нам с дедом осталось только её догонять.

Пока дед заводил мопед, на крыльцо вышел Юн-в-гору. Он махал нам, и на лице его отражалось много разных чувств.

— Давай, дед, — крикнул я. — Гони!

И дед погнал. Я наконец-то понял, почему мама не разрешает ему возить нас в ящике мопеда. Когда он запрыгал по кочкам под горку, даже у Лены стало испуганное выражение лица. Мы ехали так быстро, и нас так ужасно трясло, что я три раза прикусил язык. И всё-таки мы опоздали.

— Давай же! Паром отошёл! — завопил я.

— Сейчас же поворачивай обратно, дурацкий паром! — подхватила Лена.

Мы выпрыгнули из ящика и стали отчаянно махать руками.

Капитан заметил нас и увидел, наверно, что дед тоже немного махал, потому что он вернул паром к причалу. Паром пришвартовался со стуком, и матрос Биргер впустил нас на борт. У папы² был перерыв на обед, так что его нигде не было видно.

— Если можно, не говори пока папе, что мы на борту, — попросил я матроса Биргера.

— Почему? — спросил он.

— Это немножко секрет, — ответила Лена. — У него сегодня день рождения.

Матрос Биргер посмотрел на деда, тот кивнул авторитетно.

— Да, вы уж поласковей сегодня с моим мальчиком, ему исполняется сорок четыре, — и дед так хлопнул Биргера по спине, что билетная сумка звякнула всеми замками.

Я смотрел на деда и Лену в ужасе. У папы не было сегодня дня рождения!

— Дружище Трилле, знаешь, приврать иногда даже полезно, — сказал дед. — И папе только лучше: возможно, Биргер спроворит ему и торт, и подарок.

По-моему, никогда ещё дорога до города не занимала столько времени. Я торчал у борта, но мы не приближались ни на сантиметр, по-моему. Зато Юнова кляча с каждой секундой всё ближе подъезжала к воротам бойни.

— Мы никогда не доедем, — сказал я. — Вот так бы прыгнул за борт и поплыл.

— Пока ты будешь болтаться посреди фьорда без жилета, мы точно опоздаем, — фыркнула Лена.

Дед смотрел на часы.

Когда мы наконец причалили в городе, дед ещё удвоил скорость против прежнего, но нас с Леной он закрыл одеялом, чтобы никто нас не увидел, и прежде всего полиция. Я лежал и думал, сколько всего строго-настрого запрещённого мы сегодня сделали: прогуляли уроки, наврали матросу Биргеру, без разрешения организовали дом для престарелых лошадей и носимся в ящике мопеда и по Холмам, и по городу. Ужас! Но тут у меня перед глазами встала Юнова кляча. Боженька, милый, сделай так, чтоб мы успели!

— Ждите меня здесь, — строго сказал дед.

Он ушёл внутрь в своём комбинезоне и деревянных башмаках, а мы с Леной остались посреди огромной парковки. Так вот куда мы посылаем овец по осени, тяжело думал я, и у меня неприятно сводило живот. Туда, где мы стояли, не доносилось ни звука.

— Наверно, её уже превратили в конскую колбасу, — мрачно сказала Лена. — Сейчас перец добавляют.

— Помолчи! — рассердился я.

Ведь Юнова кляча приехала сюда на целый час раньше нас. Наверняка её уже нет в живых. И чего дед там торчит? Боится выйти и сказать мне это?

Я старался не плакать, но слёзы текли всё равно. Лена делала вид, что не замечает этого, и ковыряла ботинком асфальт.

Но в конце концов дверь открылась, и вышел дед — без Юновой клячи.

— Нет! — закричал я.

— Успокойся, дружище Трилле, я не мог вывести её через дирекцию, пойдём заберём её с другого входа.

Так что мы всё-таки успели, хотя и в последнюю секунду, признался потом дед. И вот я внезапно обзавёлся собственной лошадью и стою с ней посреди огромной парковки. Господи, каким же счастливым можно иногда быть!

Мы прошли через весь город процессией в таком составе: впереди дед на мопеде, потом я с лошадью на верёвке, и замыкающей — Лена, громогласно извещавшая нас каждый раз, как Юнова кляча примерялась сделать свои дела. Но свершилось это только на причале. Мы пристроились за чёрным «Мерседесом»: сначала дед на мопеде, потом я с лошадью и наконец Лена.

— Она такую гору навалила — ни проехать, ни пройти! — восторженно закричала Лена.

Пассажиры смотрели на нас с недоумением, и я радовался, что у меня такая смирная и разумная лошадь, которая тихо стоит в общей очереди, не привлекая к себе лишнего внимания.

Но без лишнего внимания всё же не обошлось, потому что обеденный перерыв у папы как раз закончился. Он стоял у входа, когда паром причаливал. Увидев нас, он разинул рот так широко, что я разглядел зубы мудрости. Он был так потрясён, что забыл дать знак «Мерседесу» и другим машинам заезжать на борт. Но они поехали без его сигнала, и мы двинулись со всеми вместе, постепенно приближаясь к папе, который стоял посреди машинной палубы, а из кармана у него торчала бумажная именинная корона. Сначала мимо него прошуршал «Мерседес», потом чихающий мопед деда, потом мы с моей клячей тихо ступили на борт, причём я даже не поднял на папу глаз, и последней вошла Лена с неясной улыбкой. Она любит разные заварухи.

Чтобы собраться с мыслями, папа сначала взял деньги за проезд с «Мерседеса». Потом подошёл к деду на мопеде. Папа был красного цвета и собирался, похоже, произнести небольшую речь. Но дед слез с мопеда, вытащил бумажник и сказал:

— Один пенсионер, два ребёнка и одна лошадь, пожалуйста.

— И поздравляем с днём рождения! — добавила Лена.

В этот вечер папа сказал, что мы его доведём когда-нибудь, и тогда ему придется досрочно выходить на пенсию. И ничего страшного, успокоила его Лена, мы всегда примем его в наш дом престарелых. Хотя он прежде всего для лошадей, конечно.

¹ Так дедушка называет Лену.

² Папа Трилле работает на пароме.

Две другие главы читайте в номерах 94 и 91 Кукумбера. Книга «Вафельное сердце» выходила в издательстве «Самокат».

Не улетайте, птицы, а то придёт зима,
На город ляжет полночь, бесшумна и черна.
Мы вам на голых ветках построим терема
И принесём в кормушки отборного зерна.

Не улетайте, птицы, дорога далека,
Устанут ваши крылья, вожак сойдёт с ума.
Пусть улетают мыши, - беда невелика.
А вы не улетайте, не то придёт зима.

Не улетайте, птицы, погибните в пути.
Вот листья попытались, - и мёртвые лежат.
День слякотный и вялый, и сумерки с пяти,
А по утрам тяжёлый туман к земле прижат.

Лишь серая ворона да серый воробей
Нам шумно намекают: - Ребята, не робей!
Не слишком-то порхают и кое-как поют.
Зато не улетают и нас не предают.

Маленький человек гулял за городом и размышлял, что ему незачем жить. Все его обижают, все считают его уродом. У него нет друзей! Никто не любит его (мама не считается).

Он думал, что наступит вечер, и надо будет незаметно броситься в пруд. Покончить с этим страданием. Он уже нашёл подходящий водоём и прохаживался неподалёку, ожидая темноты.

Пока что он присел на лужайке. Потом прилёг на бочок.

И вдруг маленький человек увидел Дюймовочку.

Он её едва мог разглядеть, она сидела на какой-то соломинке, как на бревне, закрыв ручками лицо. Видимо, она плакала. Но маленький человек не мог точно рассмотреть, плачет ли она.

Маленький человек осторожно вытащил носовой платок, расстелил его перед Дюймовочкой и пригласил её сесть на это огромное белое поле.

Его голос прогрохотал как гром.

Дюймовочка отказалась, замахала ручкой. И снова закрыла лицо.

Маленький человек тогда подумал угостить Дюймовочку ягодой и сорвал для неё землянику – Дюймовочка до неё бы не допрыгнула. Ягодка росла на стебельке, а для Дюймовочки это было целое дерево!

И ягода была тоже велика для неё, как арбуз для ребёнка.

А уж рука этого маленького человека и вообще: каждый его палец мог показаться ей чуть ли не с бревно.

Маленький человек осторожно положил огромную ягоду на белый платок.

Она красовалась, как арбуз на скатерти.

Дюймовочка не притронулась к землянике, она плакала, закрыв лицо руками. Теперь это было понятно.

– Что я могу для вас сделать? – прогремел как гром голос маленького человека.

Дюймовочка долго не отвечала. Маленький человек тоже осторожно молчал, не хотел ей мешать думать.

Наконец она закричала тонким голоском:

– Мне надо в тёплые края!

Маленький человек прогрохотал:

– А как?

Дюймовочка ответила как можно громче:

– Я заблудилась! Меня ждёт ласточка, а я не могу её найти. Она там, наверху, летает.

Маленький человек задрал голову и увидел множество ласточек в небе, они носились далеко в вышине, еле видимые.

Вечернее небо было розовое, и чёрные крошечные ласточки с большой скоростью рассекали это огромное пространство на невероятной высоте.

Как Дюймовочка собирается сесть на ласточку?

Это же невозможно! Они её просто не видят!

И потом, ласточки никогда не садятся на землю. Они же не куры и не вороны и даже не воробьи! Они птицы воздуха!

Но маленькому человеку очень хотелось помочь несчастной крошке Дюймовочке.

Он даже собрался ей сказать «давай я подниму тебя в небо», но потом раздумал: мало ли, поднимешь её на ладони, налетит ворона и склюёт.

Ласточки-то высоко, пока ещё нужная ласточка заметит маленькую девочку, а вороны вот они, пешком ходят и вообще сидят близко. Приготовились.

Нет, так не годится.

– Мне нужны какие-нибудь крылышки! – завопила еле слышно Дюймовочка. – Вы понимаете? Крылья!

Маленький человек стал оглядываться и заметил белую бабочку как раз с подходящими крылышками. Она финдиляла с цветка на цветок.

Но что теперь, хватать бабочку своими огромными пальцами? Отрывать у неё крылышки? Убивать бедную? Да Дюймовочке эти вырванные с мясом крылышки не пригодятся! Она – даже если возьмёт их в руки и начнет ими махать – никогда не взлетит. Это же глупость!

– Давай пойдём ко мне домой, – загрохотал голос маленького человека. – Я тебе там устрою домик с кроваткой. У меня мама очень добрая.

– А моя ласточка? Как меня найдёт ласточка? – прокричала Дюймовочка и, по всей видимости, опять заплакала. Во всяком случае, она закрыла лицо ручками.

Что же было делать?

– И потом, – вдруг закричала Дюймовочка, – там меня ждёт мой принц! Мне надо лететь! Надо успеть!

Действительно, маленький человек вспомнил ту детскую сказку. Дюймовочка в конце концов должна прилететь в страну эльфов.

Солнце уже склонялось, оставлять эту малютку на ночь не хотелось. Просто нельзя было!

– Идём ко мне домой, а завтра опять я тебя сюда принесу, – тихо, как можно тише сказал маленький человек, но голос его прогремел опять как гром.

– Не надо! Не надо! – заплакала Дюймовочка. – Меня не найдет ласточка! Мне надо вылетать сегодня!

– Что же делать, как же тебе помочь?

– Ты крикни: «Ласточки! Ласточки! Найдите ласточку Дюймовочки! Дюймовочка ищет её рядом с этим великаном!» Так крикни! Будь добр!

Маленький человек гаркнул изо всей силы:

– Ласточки!

Ласточки носились, посвистывая, высоко в вечернем небе.

– Ещё раз, – пискнула снизу Дюймовочка.

Маленький человек, напрягаясь, заорал ещё раз:

– Ласточки! Найдите ласточку Дюймовочки!

Ребята, которые гоняли мяч у пруда, прислушались и заинтересовались.

Маленький человек боялся их. Они его дразнили и иногда швыряли в него камнями. Некоторые дети, думал маленький человек, не понимают страданий других людей, хромых, безруких, слепых и неходячих, малорослых и великанов, им смешно при виде чужих болезней, они чувствуют себя гораздо сильнее при виде слабых и обездоленных, и им хочется проверить границы своей силы. То есть иногда бывает, что им хочется уничтожить всё непохожее, всё беззащитное. Во всяком случае, хотя бы поглазеть, показать пальцем и посмеяться. И они любят телепередачи, в которых люди неловко падают у всех на глазах.

Маленький человек испытал это на себе, он был совсем небольшой, не похожий на других, ростом с ребёнка, и некоторые дети – да и взрослые, – когда никто их не видел, испытывали желание его поймать, поиграть им и попробовать сломать, как чужую брошенную игрушку. Они не понимали, что он тоже живое существо, как и другие.

Но сейчас маленькому человеку было страшно не за себя. Ребята кричали уже поблизости. Они подхватили свой мяч и двигались по поляне целой стаей. Вот-вот они могли подойти.

Маленький человек присел около Дюймовочки и прошептал: «Ласточки меня не понимают. Твои ласточки не снижаются!» Тогда Дюймовочка крикнула: «А ты посвисти!» И она что-то там выдула с помощью пальцев из своего крохотного ротика. «Повтори», – сказал маленький человек и лег ухом поближе к Дюймовочке. Дети орали что-то друг другу, заранее смеясь, и шли убыстренными шагами, приближаясь. «Ну — повтори, я не слышу, как ты свистишь», – тихо произнес маленький человек.

И тут он услышал треск!

И немедленно кто-то вцепился ему в ухо, но не как хватаются ребята, а как своими мелкими острыми лапками корябает жук. Маленький человек испугался и хотел было схватиться за ухо и стряхнуть жука, но Дюймовочка закричала: «Моя ласточка! Ой! Сейчас! Сейчас!» И она вскочила на ножки, протянула ручки и полезла сначала по толстым пальцам маленького человека, а потом по его огромной руке, она бежала как могла быстро, домчалась до рукава и поползла по рукаву маленького человека наверх, к сидящей на его макушке ласточке. Ласточка цеплялась одной лапкой за его ухо, второй закрепилась в его волосах. Она трещала крыльями, балансируя в этой неудобной позиции.

Но уже слышался топот мальчишек, их возбужденные крики и ругань. Маленький человек хотел вскочить и убежать с Дюймовочкой на рукаве (она уже карабкалась близко к воротнику), но не мог – во-первых, они бы его догнали сразу и повалили бы, а во-вторых, ласточка бы улетела. А так она терпеливо сидела и ждала, взмахивая крылышками и уцепившись одной лапкой за его волосы, а другой за его ухо.

«Лилипут! – кричали мальчишки довольно близко. – Лилипут сбежал из цирка! Чё орёшь, лилипут! Он сбежал, надо его поймать!» Голоса их слышались довольно близко: «Вон он, тут, я вижу, держи его!» Дюймовочка не успевала добраться до ласточки, а маленький человек не мог пошевелиться, чтобы не спугнуть птичку, которая и так еле держалась. «Гля, на нем на башке сидит воробей! Смотри!» – завопил кто-то рядом.

И тут маленький человек посвистел то, что просвистела ему Дюймовочка. Он запомнил этот короткий мотив, эту маленькую песенку Дюймовочки. Фью-фью-фиии!

То есть: ласточка, ко мне!

Ласточка встрепенулась, быстро-быстро опустилась коготками по его шее, стараясь приблизиться к Дюймовочке, но подбежали мальчишки – и она вылетела прямо из их протянутых рук. Маленький человек упал на бок, свернувшись, и лежал тихо на своем платке. Руками он защищал голову. Так он делал обычно, когда на него нападали. Перед его глазами темнела, как большая капля крови, раздавленная ягода земляники на носовом платке. Ласточка улетела, усвистела вверх. Но Дюймовочка должна была еще ползти по рубашке с другой стороны. Она не успела добраться до ласточки.

«Он лежит, – сказал мальчик. – Чё ты лежишь?» – «Я сломал ногу», – прогрохотал маленький человек. – «Чё? Чё он сказал? Пищит чего-то!» – «Я сломал ногу», – закричал маленький человек. – «Поймал что?» – «Ногу! Он поймал ногу!» – засмеялся ещё один мальчишка.

«Позовите мне доктора! – громко-громко сказал маленький человек. – Скорая помощь!» – «А чё?» – «Видите, у меня сломана нога. Помогите мне. Воды, воды! Мне нужен врач. Помогите мне срочно!» Маленький человек знал, что дети не будут ему помогать и тем более не станут искать доктора в чистом поле. Им это скучно и неинтересно. Мальчики постояли, один из них дёрнул маленького человека за ножку: «Эта нога?» Потом он наступил ему на другую: «Или эта?» Все заржали. Кто-то пнул его в бок. Маленький человек не шевелился. Он закрыл глаза и лежал как мёртвый.

Тут засвистели с пруда. Ребят кто-то ждал там. Они тоже засвистели. Некоторые убежали. Маленький человек затаился, окаменел. Дюймовочка тоже затаилась, видимо. Ее не было видно мальчишкам. Иначе бы они её растоптали. Дюймовочка, наверное, спряталась за его воротником. Дети постояли ещё и убежали. Им всегда скучно, когда ничего не происходит. Лежит битый, просит врача, кому он нужен!

Подождав несколько минут, маленький человек осторожно спросил: «Дюймовочка, ты где?» – «Я тут», – ответила она близко у его уха. «Топни по мне ножкой!» – велел маленький человек. И тут же он почувствовал, как что-то шевельнулось в его воротнике: «Сиди там. Я сейчас встану». Он осторожно, держа ладонь у воротника, сел. «Держишься?» – прошептал он как можно тише в сторону своего воротника. «Не дуй так сильно, меня унесёт», – ответила Дюймовочка. «Садись ко мне на ладонь». – «А где это?» – «Вот посмотри. Я поднесу свою руку к тебе, к воротнику, и шевельну пальцем». – «Осторожно! – запищала Дюймовочка. – Ты сейчас меня задавишь этим бревном».

Наконец он почувствовал, что Дюймовочка забралась к нему на ладонь. Он на неё не смотрел, не поворачивал к ней своего огромного глаза, чтобы не испугать её. Он вытянул перед собой руку. Дюймовочка, в розовом платьице, в розовых башмачках и сама вся розовая, с блестящей короной на голове, сидела в его огромной ладони. На короне горели мелкие розовые бриллианты. Или это её так освещало красное заходящее солнце.

«Свисти!» – приказал ей маленький человек. Дюймовочка как-то поднатужилась, сунула в рот пальчики и тихо-тихо свистнула. Тут же ласточка присела на ладонь маленького человека, и Дюймовочка стала карабкаться, цепляясь за её огромные перья. А мальчишки с гиканьем, очень озабоченные, уже бежали к ним. Видимо, они всё-таки следили издали.

«Ты чё? Ты чё? Чё он? Почему воробей птица сел? А ну дай!» – вопили они, протягивая руки и подбегая. Маленький человек не мог пошевелиться. Дюймовочка была ужасно медлительной, еле-еле ползла по блестящим перьям ласточки. «Оп!» – рявкнул подбежавший парень, но маленький человек крикнул: «Ложись! Бомба!» Мальчишка оглянулся, и в этот момент ласточка взлетела. Неуклюжая Дюймовочка опять не успела забраться и упала на ладонь маленького человека. Он быстро-быстро сунул её в нагрудный карман своей рубашки. «Где бомба? – угрожающе спросил парень. – Ты чё?» – «Какая бомба?» – удивился маленький человек. «А вот сейчас я тебе дам, – заорал парень, – чё ты тут выступаешь? Бомба ещё. То скорая помощь, то бомба ему!» – «Я из цирка, ты знаешь цирк? – громко сказал маленький человек (это было его мечтой, выступать в цирке). – Приходи вечером на представление, – быстро говорил он. – Как твоя фамилия?»

Парни смотрели на него, медленно соображая, что к чему. «Я дрессировщик ласточек, – продолжал врать маленький человек. – Приходите вечером в цирк, я оставлю ваши фамилии на входе, вы пройдёте без билетов на верхние места». – «Чё? – спросил главный из ребят. – Чё он трындит? Ты чё, по шее захотел?» – «Как фамилия твоя?» – не унимался маленький человек. «Ну… Бябякин. Быбыкин!» Все заржали. «Так. Бябякин. А твоя?» – «Пискин!» Они хохотали, окружив маленького человека. «Вы что, не хотите вечером в цирк? Там выступают слоны, клоуны… Тигры. Бябякин, хочешь? На слонов посмотреть?» – «А чё? Какие? Ты кто?» – «Билет в цирк хочешь?» – «А чё?» – «Ну вот, – сказал маленький человек, – если вы хотите попасть в цирк, отойдите и садитесь. И тихо смотрите. А то мои ласточки, они хоть и дрессированные, но боятся людей. Сейчас будет репетиция». – «Чё? – спросили подошедшие парни. – Кто? Чё он?» Маленький человек строго сказал: «Сидеть!»

Главный, Бябякин или Быбыкин, оглянулся и что-то сказал парням. Это были огромные дети, почти все лет по десять-двенадцать. Они послушались его и сели один за другим. Они тихо пересмеивались. Маленький человек сунул руку в нагрудный карман, тихим шёпотом велел Дюймовочке забраться на ладонь. Почувствовал легкое щекотание и вытянул полузакрытый кулак из кармана. Потом он поднял руку и приоткрыл ладонь. «Свисти!» – велел он тихо. Это был смертельный номер. Парни напряглись, как собаки на охоте. Они могли раздавить Дюймовочку в одну секунду.

Но они не различали Дюймовочки. Она же была в розоватом платье и сама розовая, такая же, как ладонь маленького человека. Кроме того, закатное солнце всё перекрасило в розовый цвет – и лица мальчиков, и далёкие дома.

Опять защекотало в ладони. Дюймовочка, видно, точно так же, как раньше, сунула два пальца в рот и засвистела что есть мочи.

«Гля! – сказал один из ребят. – Птица летит!» – «Тише, – крикнул им маленький человек, – смотрите и не шевелитесь. Сейчас будет фокус». Тут же ласточка села ему на руку. Он стоял неподвижно, строго, как учитель, глядя во все глаза на парней. Те сидели молча и вытаращившись, только один, гадко улыбаясь, рылся в кармане штанов. Он доставал, как понял маленький человек, рогатку. «Это все убрать, – сказал маленький человек железным тоном. – Рогатку убрать».

Парни шевельнулись и покосились на своего товарища. Тот уже держал рогатку в одной руке и невольно посмеивался. Он доставал теперь из кармана что-то ещё, возможно, камень. Парни поняли и начали шарить вокруг себя. Один нашёл довольно большой голыш.

Дюймовочка, растяпа, опять никак не могла забраться на ласточку. Маленькое, слабое существо с крошечными ножками.

«Если он не уберёт рогатку, я не оставлю вам билетов. А сегодня вечером будет выступать самый большой силач мира Али Хан. Он поднимет две машины». Парень, однако, натянул рогатку. Никто не слушал маленького человека. Здесь, на поляне, парни сами были силачи и самые важные в мире. Они запросто могли растоптать маленького человека и его птицу. Зачем им нужен был Али, поднимающий две машины! Тут было интереснее!

Все смотрели то на парня с рогаткой, то на маленького человека и старались не ржать слишком откровенно, им было дико интересно и смешно, как от щекотки. Они буквально давились от хохота. Они, однако, понимали, что так поступать нельзя! И тем более это им втайне нравилось. Они, опустив головы, оглядывались по сторонам, не видит ли кто из взрослых их преступную затею.

Но никого не было.

Парень приладил камень к резинке, натянул её.

Дюймовочка всё щекотала ладонь маленького человека. Она ещё не забралась на ласточку. Та терпеливо ждала, присев, как верховая лошадь.

Парень натянул рогатку и выстрелил, и попал прямо маленькому человеку в лоб, потекла кровь.

Все загоготали, завозились.

Многие шарили вокруг себя в поисках нового камня.

Но маленький человек даже не вскрикнул, боясь спугнуть птицу.

Тем временем другие ребята тоже полезли в карманы, доставая рогатки. Раз этому было можно, то почему и нам не пульнуть?

Они, опустив головы, ржали до слёз. Один прямо упал и стал дрыгать ногами, показывая рукой на истекающего кровью маленького человека.

Стон стоял всеобщий. Прямо как на телевизионной передаче, где показывают падающего растяпу.

«Целься в него, в него, – говорили они друг другу. – В воробья. И в глаз ему, в глаз! Лилипуту!» Следующий камень угодил маленькому человеку в шею. «Слушай мою команду! – сказал он, не пошевельнувшись от нового удара, чтобы не испугать ласточку. Камень вспорол ему кожу, но не слишком больно. – Стрелять надо всем вместе, залпом. Так… Приготовились… Нет. Ты, вот ты! – закричал маленький человек. – Ты почему не готов? Натяни свою рогатку! А ты? Пискин!» Все опять повалились на траву, дрыгая ногами. Они кричали: «Ты пискин, пупискин!»

Потом они стали подниматься на ноги и образовали круг.

Маленький человек громко и очень ясно сказал: «Он целится в тебя сзади, смотри! Сейчас он разнесёт тебе голову! Он сейчас пульнет в тебя, тот, сзади. Смотри!» Бябякин обернулся, увидел стоящего позади Пискина с натянутой рогаткой и быстро, не успев подумать, дал ему в лоб кулаком. Тот ответил ногой. Все закричали. За Бябякина вступились двое, остальные начали колотить тех, кто им был ненавистнее (так это выглядело).

Слышались пыхтение, топот и крики.

Пока они выясняли кулаками, кто виноват, неуклюжая Дюймовочка забралась на ласточку.

Видимо, та поняла, что дело сделано, и встала в полный рост, выпрямив лапки (маленький человек не видел ничего, он стоял с поднятой рукой, тем более что кровь заливала ему глаза), а потом ласточка с силой оттолкнулась от ладони маленького человека и, царапнув его коготками, подскочила и унеслась.

Маленький человек с трудом встал на ноги, поднял с земли платок с красным пятном посредине, вытер им кровь с лица и шеи, отряхнулся, глядя на дерущихся, и неторопливо пошёл прочь.

Солнышко почти садилось, где-то в вышине улетала на ласточке Дюймовочка, парни же не на шутку разодрались, но это уже было их дело.

И маленький человек решил вскоре пойти в цирк и попроситься там на работу.

Он уже давно хотел быть уборщиком у слонов, но его не взяли из-за малого роста. В цирке люди простые и прямо называют вещи своими именами. Они сказали ему, чтобы он валил домой, у них не лилипутский цирк!

Но теперь маленький человек запомнил дюймовочкин свист, которым она подзывала ласточек. Это был бы единственный номер в мире – дрессированные ласточки!

Правда, для такого фокуса надо бы было ловить ласточек и держать их в клетках – на это маленький человек, он это сразу понял, пойти не мог. Он слишком полюбил ту ласточку, которая доверчиво сидела у него на голове. Хотя он её так и не увидел вблизи.

Он теперь собирался предложить цирку номер на вольном воздухе – как он, маленький человек, стоит один среди толпы в центре площадки высоко над городом, как он свистит еле слышно, и к нему на ладонь садится птичка, которая никогда ни к кому не сядет!

Но рогатки! У людей могли быть рогатки!

Тогда надо было бы просить, чтобы зрители, выйдя из цирка, крепко взялись бы за руки. В этом случае ни один из них не полез бы в карман за рогаткой.

Так он придумывал, взволнованно представляя себе своё будущее.

Он даже хотел уже сейчас свистнуть тем особенным свистом, которому он научился от Дюймовочки, и посмотреть, что из этого выйдет, – но потом он передумал, сообразив, что а вдруг та улетевшая ласточка услышит (у них очень хороший слух) и вернётся с полдороги и опять сядет ему на голову со своей недотепой Дюймовочкой!

Он решил подождать до завтра.

Завтра ласточка с Дюймовочкой уже будут очень далеко, на пути в тёплые края.

Какое счастье, что он их спас, думал маленький человек.

Вот я молодец, думал маленький человек впервые в жизни. Он шёл по огромной поляне, освещённой низким вечерним солнцем, и радовался. Он как будто вырос! Его тень была огромной!

Мама часто говорила ему, что он молодец, но он не верил. Поскольку мама его любила, как никого в своей жизни, и поэтому справедливо считала, что он добрый, умный, красивый и молодец.

Все мамы такие.

Так что маленький человек не верил в мамины слова.

А вот теперь поверил.

Он маленький, но мало ли маленьких в мире! И кошки, и собаки, и младенцы, и птицы ещё меньше него. А бабочки? И все они живут и хотят добра. И им можно помогать и их защищать.

А кто помогает другим, становится больше и сильнее. Это проверено.

Надо стать птичьим доктором, решил маленький человек. Закончить школу, это раз. Поступить в институт учиться на птичьего доктора. А потом лечить соловьев, орлов и сов, и даже ворон, а уж ласточек особенно!

И он, высоко подняв голову, пошёл домой к маме. На всякий случай он снял запачканную кровью рубашку и остался в одной майке.

И мама ничего не заметила, она, как всегда после разлуки, сказала, открыв ему дверь: «Как ты вырос!»

Но потом, вглядевшись, мама закричала: «Ты вырос, ты действительно вырос! Что-то случилось, да? Тебе встретилась волшебница, да?» И тут мама, которая никогда не проронила ни единой слезинки, кивнула сама себе и радостно заплакала.

У него была маленькая круглая голова на длинной жилистой шее, широкий зад, узкие покатые плечи и большой отвислый живот. Теперь, когда он сидел, живот растёкся у него на коленях бесформенным студенистым холмом, и он изредка нежно и сосредоточенно оглаживал его двумя руками.

Когда он вошёл и сел на свободное место в последнем ряду, лицом к задней стенке троллейбуса, надменного вида дама, рядом с которой он сел, немедленно встала и отошла, сделав брезгливую мину. Поэтому он сидел теперь совершенно один, разместившись свободно посередине сидения, и что-то беззвучно сам себе объяснял, слегка размахивая руками и вяло гримасничая. Иногда, когда обычных доводов не хватало, он вдруг начинал неистово жестикулировать, и гримасы его становились ужаснее и выразительнее. Временами он поднимал руки вверх и бурно раскачивал ими так, будто это – трава под ветром в степи. Было видно, что он получал от этого какое-то особенное, неизъяснимое удовольствие, потому как на лице его тотчас появлялось выражение благости и блаженства.

Так коротал он время за чудесной беседой, пока взгляд его вдруг не упал на двух изящных вертушек – рыженькую и блондинку, – стоявших справа у окна, на площадке. Вертушки громко смеялись, беседуя, и были и вправду по-весеннему чудно милы. И от этой неожиданной красоты он даже как-то затормозился, невероятным змеиным движением, ап, поправил ставшую вдруг помехой шею, и, срочно закатав до колена брючину вельветовых синих штанов, стал подтягивать канареечный носок и шнуровать красный ботинок – прихорашиваться. Покончив с этой, важной во всех отношениях, процедурой, снова, ап, поправил змеиным движением шею и медленно стал переводить взгляд с одного чудесного видения на другое, с одного – на другое… Видимо, рыженькая понравилась ему больше, потому что он уставился на неё немигающим взглядом и застыл, свесив руки и приоткрыв в обожании рот. Наконец, рыженькое создание окончательно утвердилось в его душе в качестве фаворитки и пустило волшебные корни. Гримасы блаженства стали набегать на его лицо волнами, руки стали крутиться быстро-быстро, как крылья ветряных мельниц… Он был влюблён! Он был счастлив необыкновенно!

Откуда он только взялся, этот патлатый верзила! Гнусность какая! Поцеловал её даже! И вторую! Это было ужасно, это было с её стороны такое предательство, такая измена… Он немедленно «сделал шеей», нахмурился, гневно выпятил губы, вытянул ногу и топнул. Он ревновал! Он мучался! Он бил кулаками воздух и грозно скрипел зубами!.. Он… Но всё было напрасно. Измена была очевидна! В душе постепенно стало поселяться понимание тщетности, пока, наконец, окончательно в нём не утвердилось. И такая тоска появилась на лице, безысходность такая… А потом он как будто смирился. Не то чтоб покой, но успокоенность пришла в его душу. Он взял свою левую руку правой и погладил себя ею по голове, одновременно мурлыкая что-то под нос. Постепенно светлая грусть овладела им, глубокая светлая грусть. Откинувшись на сидении, он погладил живот, повелительно стукнул себя кулаком по колену и принял решение.

– Встать! – скомандовал он себе – и резко поднялся.

– Штаны подтянуть!– скомандовал он себе – и штаны были срочно подтянуты.

– Шеей ап! – скомандовал он себе – и она подчинилась.

Теперь всё было кончено. Трудности преодолены. Пора было двигаться дальше. Гордо закинув голову, он вышел на остановке, подошёл к каштану, цветущему у обочины, обнял его… и горько-прегорько заплакал.

Когда червячок листики ел –
Все его ругали.

А когда стал бабочкой,
Все стали им восхищаться.

Ну, и где тут логика?

Пруд становится катком
в январе.
Можно бегать на коньках 
детворе.

Я упал, хотел подняться,
и вдруг
Красных рыбок увидал 
пару штук!

Если честно, представляю с трудом:
Как там рыбки – 
без тепла,
подо льдом?!

Но, возможно, 
на румяных ребят
Рыбки тоже изумлённо глядят…

Листик лилии 
на дне теребя,
Удивляются они 
про себя,
Отрываясь иногда от еды:
«Как там люди – 
надо льдом,
без воды?!» 

К нам в гости опять приехал дядя Матвей, мамин брат.

Пока он обнимался с мамой, раскладывая вещи, я всё ходил вокруг и заглядывал ему в лицо, стараясь угадать – что будет, куда дядя Матвей позовёт меня и что подарит.

Но он только подмигивал и ничего не говорил.

От волнения я начинал глубоко и часто дышать.

…Вообще с дядей Матвеем у меня были связаны самые разные воспоминания. И хорошие, и плохие. Хорошие – потому что дядя Матвей был шумный, весёлый человек. Плохие – потому что любил «подначивать», а я этого не любил, даже боялся.

– Не обращай внимания. Улыбайся и молчи, – учила меня мама. Но у меня никак не получалось выполнить её совет.

…В тот вечер я принёс дяде Матвею шахматную доску и погромыхал перед его носом.

– Ага! – весело крикнул он. – Заматовать хочешь дядьку?

Я молча положил доску на диван и стал доставать фигуры. Папа одобрительно смотрел сбоку. Дядя Матвей придвинул к краю доски большой живот и гулко прокашлялся.

…Каждая партия кончалась неожиданно быстро. Дядя Матвей ловко переставлял фигуры, и они легко и весело окружали моего короля-тугодума. После каждой партии дядя Матвей одинаковым голосом спрашивал меня:

– Ещё? Заматовать хочешь дядьку? Ух ты какой!..

Вдруг я почувствовал набухающий в горле плотный ком. Стало душно.

Я вышел на кухню и заплакал. Мама сказала дяде Матвею – я услышал её громкий шепот:

– Связался с ребенком, шахматист! Проиграй хоть одну!

И дядя Матвей крикнул уже другим – недовольным и виноватым голосом:

– Эй, гроссмейстер, иди отыгрывайся!

Я помотал головой, хотя никто этого не видел. Нет. Хватит.

…Это было давно. А теперь я сидел в большой комнате и ждал. Теперь лето. Может, мы пойдём на футбол. Может, в зоопарк.

А если дядя опять начнёт подначивать? Главное – не поддаваться. Улыбаться и молчать.

Дядя вышел из кухни, вытер рот большим платком и полез в чемодан. Я даже вспотел от волнения.

Вдруг у него в руках оказался маленький бумажный сверток. Главное, подумал я быстро, не расстраиваться. Может, ерунда какая-то.

Он стоял и хитро разглядывал меня маленькими весёлыми глазками.

– Хочешь в армии служить? – спросил он неожиданно. Из кухни вышла мама и, улыбаясь, прислонилась к дверям.

Я молчал. И тоже старался улыбнуться.

– Не хочешь? – притворно удивился дядя Матвей. – Инженером хочешь? Как папка? Жаль…

Он стал медленно разворачивать сверток. Меня сорвало с дивана, и я прижался к круглому животу дяди Матвея.

– Спасибо! – крикнул я. – Спасибо большое! Очень большое!

Быстро наступил вечер. Я сидел у себя в комнате и рассматривал дядины погоны.

Это были настоящие офицерские погоны с тремя маленькими звёздочками.

Зашла мама и велела ложиться спать. Я сунул погоны под подушку и стал медленно снимать рубашку. Взрослые о чём-то разговаривали. Я решил прислушаться, как всегда, но не мог, хотелось скорей лечь и нащупать рукой холодные колючие звёздочки.

– Ну что, Матвей, слышно? Не будет с Америкой войны? – спросила мать тихо.

– Не будет, не будет, – так же тихо, как будто бы сонно и даже равнодушно ответил дядя Матвей.

– Чуть что, соседки бегут крупу покупать. Не знаешь, что и думать, – вздохнула мама.

«Причем тут крупа?» – недовольно подумал я и закрыл глаза.

Всё!

Кончена прошлая жизнь!

Кончены игры в солдатиков и мишек!

Дядя Матвей прав – я стану офицером. Когда вырасту. Когда вырасту… Что-то тупое и безнадежное было в этих словах. Нет! Я стану офицером не когда-нибудь, а сейчас.

Я сел на постели и одними губами произнёс:

– Клянусь быть настоящим офицером!

И снова бухнулся на подушку.

…Вот я иду по улице. Никто не знает, что этот мальчик – офицер невидимого фронта. Что он точно выполняет приказы невидимого командования.

…Проехала иностранная машина. На секунду обернулся водитель в чёрных очках. Гад! Думает, если в очках, я ни о чём не догадываюсь.

Иду дальше. Пусть проедет хоть сто иностранных машин. Голыми руками меня не возьмёшь. Я здесь все дворы знаю.

Слежка за врагом. Вот этот, в шляпе. Эх, прижать бы тебе браунинг к пузу, спросить спокойно: «Служил у фрицев?» Но нельзя. Мирное время.

А вот из этого окна, если установить пулемёт, вся улица будет простреливаться. Попробуйте, подойдите!

Странная фантазия овладела мной. Вдали тонко и тревожно запела труба. Часто и глубоко дыша, я глядел в одну чёрную, мёртвую точку пространства.

…Наутро я встал поздно, разбитый и усталый. И сразу крикнул маме:

– Ма, где моя военная рубашка?

– Может, умоешься сначала? – язвительно спросила она.

Я зашёл в ванную и включил воду, постоял просто так, глядя в зеркало.

«Ничего не будет. Я всё придумал», – отчетливо подумал я.

Во рту стало кисло от этой мысли.

– Ты нашла рубашку? – спросил я, выйдя из ванной.

– Да что с тобой сегодня! – она грохнула на плиту сковородку. – Все его ждут, сидят голодные, а у него одни рубашки на уме.

В голосе мамы была какая-то растерянность.

– На! – она порылась в шкафу и кинула оттуда мою старую зелёную рубашку. Я закрыл за собой дверь, лихорадочно переоделся и приложил погоны к плечам. Погоны были велики. Непоправимо, немыслимо велики.

– Мама! – заорал я.

Она испуганно вбежала в комнату.

– Что с тобой? – крикнула мама.

– Пришей! Пожалуйста! Погоны! – медленно и четко выговаривая слова, произнёс я. Видно, было в моём голосе что-то военное. Мама сразу послушалась. Она села на кровать и пятью грубыми стежками прикрепила погоны.

– На, носи! – сказала она. Погоны косо свисали, как крылышки дохлой курицы.

Я упрямо натянул рубашку и посмотрелся в зеркало.

– А ты обрежь, – тихо сказал кто-то. Я обернулся. На пороге стоял дядя Матвей и улыбался.

Картон оказался плотный, грубый, ножницам он не поддавался. На пальцах сразу выступили ярко-красные рубцы. Зажмуриваясь от боли, пыхтя и нажимая изо всех сил, я резал погоны.

Раз! И лопнула первая блестящая нитка. Раз! И лопнула вторая. Под расползающейся материей выступил серый рыхлый картон. Одна за другой рвались нитки. Обрезки картона выпирали из-под рваного материала.

В доме стоял горький, противный запах яичницы. На кухне громко орало радио.

Я с наслаждением докромсал погоны и пошёл на кухню.

Там стоял дядя Матвей в парадной майорской форме.

– Я в парк Горького иду! – весело сказал он. – На чёртовом колесе катался?

Я сунул обрезки в помойное ведро и посмотрел ему в глаза.

А потом постарался улыбнуться. Как учила меня мама.

Жил был Старый Сверчок музыкант. Звали его Игрич. Он жил в маленькой квартирке на последнем этаже. Игрич любил сидеть на балкончике, завернувшись в любимый старый плед, и смотреть на звёзды. Прохожие снимали шляпы и кричали ему частенько:

— Маэстро, чудесный вечерок, не так ли? Давненько мы не слышали вашей скрипки!

Тогда Игрич зажигал свечу на камине, и комнатка озарялась мягким светом. Все вещи в ней вдруг оживали, и на всей земле тогда не было домика уютнее. Сверчок открывал ноты, и музыка прекрасная, как сон, лилась из-под его чутких пальцев. Тогда каждый слушатель вспоминал самые лучшие дни своей жизни и как по волшебству переносился в прошлое. Одинокие и старые вдруг оказывались в детстве. Грустные и бедные забывали о своих печалях и уносились мысленно далеко-далеко, туда, где всегда светит солнце над ласковым и щедрым морем.

Старый музыкант знал о волшебстве своей музыки. И когда его спрашивали любопытные, в чём его секрет, Игрич раскуривал трубочку и отшучивался:

— Не я это. Всё дело в моём пледе, свече и вот этой хрустальной пепельнице.

— Как так? Поясните, пожалуйста, мы не понимаем.

— Посмотрите, как сверкают грани хрусталя в острых лучах свечи. Если включить электричество, очарование сразу исчезнет, перед нами окажется обычное тусклое стекло.

— Да вы всё шутите, маэстро. Мы вас серьёзно спрашиваем, а вы… Ну, а зачем вам плед?

— О! Где только со мной не побывал мой пледик. Когда я был юн и беспечен, я объехал с концертами много стран. И мой тогда ещё пушистый плед согревал меня вечерами. Мне случалось ночевать и на вокзале, — да-да! — если не хватало места в гостинице. Этот плед встречал со мной рассветы в горах, — о, какое это зрелище! Мы с ним вместе любовались закатами над морем. Тогда я был молод и влюблён… У моей Стрекозы глаза — м-м-м-м! Яркие, огромные, фасеточные!..

— Всё с ним ясно,- сложила утреннюю газету жабка Квакша, дальняя родственница Сверчка Игрича и сваха по профессии. — Так можно совсем рехнуться. Уж сколько лет от Стрекозы его ни слуху, ни духу, а он всё о ней. Всё о ней! Не понимаю, ну что он в ней нашёл. Женить его пора. А то помрёт, не дай Бог, и поминай, как звали. Кто его оплачет? Кто пойдёт за гробом? Кому в лапы попадут его книги, свеча, пепельница, клавесин… Квартирка, наконец? А мне бы, — мне много не надо. Мне бы только этот его пледик достался! Уж очень он мне нравится.

Жабка вскочила на лихой трёхколёсный велосипедик и через минуту была уже под балконом Старого Сверчка. Услыхала она чудесные переливы клавесина и остановилась послушать музыку.

— Ишь, как убивается, бедолага. И всё по ней, по Стрекозе своей, — утирала слёзы липкой лапкой Квакша. — Ну, ничего. – Она, кряхтя и ругаясь, потащилась с велосипедиком на пятый этаж. — Я знаю, кто ему нужен, – пыхтела она себе под нос, — Саранча! С ней не соскучишься. Спортивная, деловая. Женю! Или я не сваха. Ох. Пятый этаж.

С этими словами она дёрнула за верёвочку звонка. Хозяин втащил в

прихожую велосипедик, потом саму Квакшу, усадил её на табуретку в кухне и поставил чайник.

— Чаёчку? Кофеёчку?- добродушно предложил он.

— Некогда мне чаи распивать. Читала я в газете о твоей холостяцкой жизни. Разве это жизнь? Ну, что ты видишь со своего балкончика, кроме шляп прохожих? Хорошо ли быть одному? Вон, у Сороконожек уже внуки бегают, а у тебя?

— А у меня не бегают, – почесал в затылке Игрич. — Действительно.

— Тебе пора жениться.

— Мне? Да я давно утратил прыгучесть. У меня бессонница. Я по ночам играю на скрипке. И потом, у меня столько вредных привычек…

— Кстати, где твой дружок-контрабасист этот, как его… Шершень-то?

— А, Старина Шер на гастролях, за морем. Всё жду его, жду…

— О, я и говорю, Шер твой лопнет от зависти.

Квакша сделала губы трубочкой и шумно втянула в себя целое блюдце сладкого крепкого чая.

— Короче. Есть у меня кандидатурка. Вот посмотри, — она утёрлась лапой и достала из рюкзака фотографии. — Красотка, а?

— Так это ж Саранча, – испугался Сверчок.

— Ну, Саранча, и что ж такого, Игрич? И ничего такого.

— Будь я хотя бы кузнечиком, а так… Мы с ней совершенно разные. Мы даже по росту не подходим друг другу. Я ей по пояс.

— Ну, разные. По-моему, так даже интересней. Противоположности притягиваются, – Квакша похлопала Сверчка по плечу.

— А-а… можно узнать, что она любит, какие у неё интересы? — спросил Игрич.

— Интересы как интересы. Я не тороплю, подумай. Вот я тут её телефончик оставляю, надумаешь — позвонишь, сам и спросишь. Я гарантирую тебе тихое семейное счастье. Семейное счастье. Понимаешь? — повторила она вкрадчивым голосом.

Сверчок Игрич не стал обижать Квакшу, поблагодарил и снёс вниз трёхколёсный велосипедик.

Наступил вечер. Сел Сверчок на свой вертящийся стул, крутанулся на нём пару раз, и хотел уж было заиграть на клавесине, как обычно, но вспомнил про фотографии. Он поставил любимую пепельницу, закурил и стал всматриваться в портрет Саранчи.

— Что тут скажешь. Молодая, улыбчивая, стройная. Ладно, — Игрич встал и заходил по комнате взад и вперёд, потирая руки. – Я научу её играть. Семейный дуэт — моя давняя мечта!

И Старый Сверчок снял трубку и набрал номер Саранчи.

Её сильный, глубокий голос понравился Игричу, и в эту ночь он играл так вдохновенно, что ночные мотыльки уселись на перила его балкона, слушали не дыша и аплодировали крылышками, а некоторые особо утонченные бабочки утирали усики и хоботки платочками:

— Браво, маэстро! Ещё! Сыграйте нам ещё!

И окрылённый Сверчок играл им шлягеры своей молодости.

И вот настал день, и Саранча приехала к Игричу пожить-погостить на пару недель.

— Можно просто Сара, – заявила она с порога, протянув жилистую руку. — А Нча – это моя фамилия, по мамочке.

Игрич смутился, забегал в поисках второго тапка, засуетился на кухне, замельтешил у клавесина, стараясь понравиться невесте и показать сразу все свои таланты.

— Я так рад, так рад. Прошу! Проходите, не стесняйтесь. Чаёчку? Кофеёчку?

— Сядь, — сказала Саранча. — Расслабься.

Она обвела глазами стены и потолок квартирки и присвистнула.

– М-да… Ну и дыра. Как можно работать в такой пыли? Где тряпка?

— В ванной, под раковиной, – стушевался Сверчок.

— Не оригинально.

Она раздвинула тяжёлые шторы, подняла жалюзи, и резкий солнечный свет хлынул в дом. Поблёкший на нестерпимо ярком свету язычок свечи колыхнулся раз, другой и исчез. Лишь дымок от фитиля белым платочком взмахнул на прощанье и растаял. Старый Сверчок хотел поднести спичку и снова зажечь её, но не успел. Саранча сцапала свечу и быстро унесла в чулан.

— Неумелое обращение с открытым огнём приводит к пожарам. Как маленький, ей Богу. Ну и грязища, — Саранча засучила рукава. — Ничего. Я устрою тут райское гнёздышко. Подними-ка ноги.

— Игрич послушно забрался на крутящийся стул с ногами, пока его невеста шуровала шваброй. Из-под кровати она извлекла второй тапок и давно потерянные и столь милые сердцу Игрича камертон и машинку для самокруток.

Внизу стояли друзья и почитатели таланта Сверчка из театра музыкальной комедии – Божья Коровка и Жук Пожарник. Они пришли под окна послушать музыку, а увидели ужас что! Саранча вытащила на балкон любимый плед их дорогого друга и страстно выбивает из него пыль. И чем!..

— Это же смычок! Что вы делаете?! — закричали наперебой возмущённые музыканты.

С балкона свесилась недобрая физиономия Саранчи.

— А вам-то что? Поберегись! — гаркнула она и вывернула им на головы содержимое хрустальной пепельницы. — Не будут шляться под окнами, — сказала она остолбеневшему Старому Сверчку. — Вон, всю траву вытоптали, бездари.

Внизу волновались друзья:

— Что с маэстро? Почему он не играет?

— Халява кончилась. Расходись по домам! — крикнула с балкона Саранча.

— Послушай, дорогая, — Сверчок взял её за руку, — ну зачем ты так? Выключи пылесос. Давай тихо посидим, послушаем весеннюю капель. Или пригласим гостей, поиграем в «Угадай мелодию». Будет так весело! А ночью все вместе пойдём на пруд, слушать ночные рулады лягушек.

— Ага, щщщас. Все эти посиделки — лишние денежные расходы. Наедят, натопчут…

— Да это всё не важно. Ну, хочешь, я научу тебя музыке. Мне кажется, тебе бы очень подошла губная гармоника и ударные инструменты. Представь себе, ты можешь быть саранчой-оркестром, одна! Здорово? Поедем с тобой в турне с концертами, как в стародавние времена. Я покажу тебе города, где был счастлив… Вот мы со Стрекозой и осами-близняшками…

— Что-о-о-? Избавь меня, пожалуйста, от своих воспоминаний молодости. Оркестр! Подумать только. Бегу и падаю! У меня другие задачи по жизни. Ну-ка, помоги мне вынести на помойку весь этот хлам.

— Это же мои ноты!

— Тогда не бросай их где не попадя. Положи в чулан. Полки мне нужны под флокусы-крокусы, под розы-мимозы, и под фикусы-пикусы.

— Какие пикусы?

— Дурашка. Цветы — это же еда. Они растут — а мы их едим, они растут — мы их едим. Они растут…

— Понял, понял. Мы их того, этого… едим.

— Нашим деткам нужен будет простор. Поэтому клавесин мы вынесем на балкон. Тебя и дальше слышно будет, и на поклон не надо выходить, кивнул — и наяривай дальше.

Саранча упёрлась в пол крепкими ногами, навалилась на клавесин и стала двигать его на балкон.

— А с Нового года начнёшь давать платные уроки музыки. Всё копейка в дом. Будем копить на новую квартиру.

Она вытерла о живот натруженные лапы и принялась зажевывать сочные стебли сельдерея.

«Ничего не понимаю. Где обещанное Квакшей тихое семейное счастье? — думал Сверчок Игрич, провожая глазами красные листья кленов и кутаясь в плед. — Скорее бы зима. Приедет Старина Шер, расскажет о своих гастролях», — думал он, щурясь от дыма своей сигарки. На балконе ему курить не запрещалось. Пока что.

— Так. Бездельничаешь, — сказала однажды Сверчку Саранча. — Ты для чего на балконе посажен? Работать. Вот тебе метроном. Играй гаммы. Отрабатывай беглость. Или чего там у вас?

— Дорогая, ну какие гаммы? Мне это уже не интересно. Меня друзья засмеют, скажут, впал в детство наш Сверчок.

— Короче. Я лечу на море с друзьями, вернусь и займусь тобой по-взрослому. Ты будешь у меня звездой первой величины. Жди меня, мой брильянтовый, и поливай крокусы-покусы.

И улетела.

Пришла зима. Одинокий Сверчок Игрич сидел на кухне и вяло решал кроссворд.

— Жизнь кончена, — думал он, — надо посмотреть правде в глаза.

Тут свеча недовольно вспыхнула, хрустальная пепельница синим отблеском согласилась с ней, а расстроенный плед сполз на пол. Игрич очень удивился, и тут зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Алло?

— Сверчок Игрич! Привет, дружище, это я. Как поживаешь?

— Шершень Шер! Где ты? – закричал, от радости себя не помня, Сверчок.

— Заваривай чаёчек-кофеёчек, я иду к тебе, поднимаюсь по лестнице. Угадай, кто со мной?

Дверь распахнулась. На пороге стоял его верный друг — Старина Шер, собственной персоной, огромный, добрый и улыбчивый, а за его спиной трепетали прозрачные радужные крылья.

Это была она! Стрекоза выбежала из-за толстого Шера и обняла своего Игрича.

— Ты всё так же прекрасна, — сказал он, глядя в её большие глаза, полные слёз. — Ты всё ещё поёшь мои песни, красотка?

— Я только их и пою. И поэтому за морем ты стал очень знаменит.

— Где ты была так долго? Я написал много новых мелодий для тебя!

— Неси скорее свои ноты, сыграй мне свою музыку.

Хохоча и дурачась, они втроём кое-как втащили в комнату клавесин. Игрич полез в кладовку и достал свои пыльные черновики и водрузил на место свечу. Как ярко и весело вспыхнул её огонек на камине! Как засияли грани хрустальной пепельницы в её свете!

Друзья всю ночь пели песни, рассказывали друг другу про свою жизнь, играли и веселились. А утром, когда пришла пора прощаться, Стрекоза сказала:

— Мне не нужен никто, кроме тебя. Никто не играет на клавесине и скрипке лучше тебя. Я не знаю музыки лучше твоей. Публика ждёт тебя. Поехали с нами?

— Как в прошлом веке, по всему побережью? — спросил Сверчок.

— Как в прошлом веке. По всему побережью, — ответила она.

Сверчок, не долго думая, кинулся в кладовку, достал бывалый чемодан, кинул в него любимый плед, свечу, хрустальную пепельницу, прихватил лучшие свои ноты, и — вот он и готов! Заперев квартирку на последнем этаже, друзья отправились на вокзал. По пути им встретился Жук Пожарник и Божья Коровка из театра музыкальной комедии. Они проводили маэстро до вокзала, сфотографировались с ним на память и пожелали счастливого пути. Только Стрекоза, Счастливый Сверчок и толстый Шер сели в вагон, и поезд тронулся, как слышат:

— А квак же свадьба? Свадьба-то квак? Люди добрые! Что ж делается на свете! Жених удирает!

Сверчок открыл окошко и выглянул, чтобы понять, что там за крик. Глядь — по перрону катит Квакша на трёхколёсном велике и вопит во всё горло:

— Бросить невесту! Перед самым венцом! Ква-кой позор! Квак ей теперь жить-то?! Что я скажу её родне? Они ж меня съедят!

— Скажите, что я умер! — крикнул ей в ответ Старый Сверчок.

Но поезд издал такой торжествующий вой, что вряд ли сваха Квакша расслышала последние слова маэстро.

— Плакал мой плед, — сказала Квакша. — Знать, не судьба.

Ворона у нас величавая птица
Она не торопится, не суетится.
И сыр никогда не роняет она,
А все потому, что Ворона умна!

А в басне старинной Ворона другая,
Скорее, похожая на попугая!

*

Пролетая в вираже,
Жук увидел букву «Ж».
И сказал: «Как мы похожи,
Жаль, что ты летать не можешь!»

*

Есть у Индюка подружка…
То зовут её Индюшка,
То зовут её Индейка…
Что за странная семейка!

*

Шептала Моль: «Я – Мотылёк!
Я полечу! Я шкаф покину!
Вот только меховой сапог
Доем
и шубу из овчины!»

*

В ванной добрая Улитка
моет кафельную плитку.
Хоть неспоро и не прытко,
но старается Улитка!
Как она сюда попала?
Видно, лист свой потеряла!
Отнесу её назад –
В сад!

Вот и сад, а вот калитка.
Ну, пока!
Ползи, Улитка!..

*

Не просто левая щека,
Не просто правая щека,
А кладовые Хомяка.
Еды там хватит на века!
Но нечего надеяться,
Что он с тобой поделится.

Хлынули снега. Солнце кипело так, что в один день растопило все снежные вершины Самых Синих гор, и потоки талой ледяной воды, бурой, жёлтой, с крошками льда дружно обрушились на Почти Сосновый Лес.

Бумбурук сидел на крыше своего дома и вязал полосатый шарф.

– Клац, клац,клац, – разговаривали спицы.

– Клац, клац, клац, – синяя полоска.

– Клац, клац, клац, – красная.

Иногда Бумбурук подхватывал с земли листик или веточку и вплетал в вязание. Получалось очень красиво. Дом Бумбурука – пушистый снежный сугроб – стоял в тени сосны, и до него ещё не добралось весеннее солнце.

Из полуразвалившегося скворечника выскочил Крошка Юрк. Шумно втянув носом воздух, он спрыгнул на землю, прошмыгнул мимо Бумбурука, даже не поздоровавшись, засуетился вокруг сугроба, понюхал землю, задвигал ушами и встал столбиком. Бумбурук вязал и делал вид, что не замечает всей этой суеты. Крошка Юрк зашептал:

– Вода, Большая вода, прямо с гор, и так много… Обрушится прямо на нас… Что будет, что будет…Что ты сидишь?! – закричал он на Бумбурука. – Я же говорю – Вода, огромная, как холод! Прямо на нас! Надо бежать, спасаться! Да оторвись ты от этого глупого шарфа!!!

– Я петли считаю.

– Он считает петли! Это шарф, там всегда одинаковое количество петель! Ты вяжешь его всю жизнь, кому он вообще нужен, этот дурацкий шарф! Нас сейчас затопит!!!

Бумбурук ничего не ответил, только спицы в его лапах заклацали обиженно. «Какое непонимание, – думал он, – какая бестактность! Сказать такое… Да ведь я всю душу вкладываю в этот шарф. «Ты вяжешь его всю жизнь!» Он ничего не понимает. Вот эта пятая серая полосочка… Я связал её прошлой осенью, когда лил холодный дождь, она до сих пор хранит его печаль и сырость. А эта – четвёртая сверху – рассветная, и листик тут очень кстати… Как же он не понимает? А ещё сосед! Всю жизнь живём с ним соседями, стали почти родственниками. Не то, чтобы друзьями (как можно быть друзьями с существом, которое может сказать: «этот дурацкий шарф»)….Но всё-таки…. Всё-таки я по-своему привязался к нему, даже свои дома старался строить поближе к его скворечнику, а если не получалось, он сам переносил скворечник поближе ко мне, хотя я его совсем об этом не просил, я вообще считаю, что подобное соседство…»

Но тут Большая вода с гор хлынула в лес, подхватила Бумбурука вместе с его домом-сугробом и понесла к реке.

– Вот только этого не хватало, – пробормотал Бумбурук. – Кто пустил сюда всю эту воду? Ещё вязание намокнет! – и он аккуратно сложил разноцветные клубки в корзинку.

…А в Лесу начался страшный переполох, шум и гам. Крошка Юрк почти никого не успел предупредить о приближении Большой воды, и это событие многих застало врасплох. Разные мелкие существа носились по лесу, прятали имущество, выбирая холмы и деревья повыше, они ссорились и скандалили, ругали солнце, ругали горы и всю эту УЖАСНО БОЛЬШУЮ ВОДУ. Олени всей семьей покинули Оленью рощу и стремительно летели в сторону Заветных лугов. Олененок Лойко на минутку задержался, чтобы подхватить ревущую от страха Лахмотю, и бросился догонять своих. Лахмотя вцепилась в Лойкину шерсть и верещала от скорости и восторга: она спасается вместе с оленями! Вот все обзавидуются!

Лоскутные зайцы начали возводить плотину у реки, но разве можно удержать Большую воду? А она всё приближалась, и многие жители Почти Соснового Леса уже начали подумывать, а стоит ли вообще суетиться, раз её не остановить?

– Надо что-то делать! – сказала КаБадя.

– Да, надо, – согласился Монко, сын белого волка и сбежавшей от злого хозяина собаки. Они сидели под перевёрнутой лодкой и думали.

– Мы самые глупые на свете, – сказала, наконец, КаБадя.

– Я тоже? – удивился медвежонок Семён.

– Да. Мы сидим под ЛОДКОЙ! Идёт Большая вода, и все утонут.

– Навсегда?

– Нет, мы их спасём! Ведь лодка умеет плавать!

– Она вся дырявая, – засомневался Монко, – такие лодки уже не умеют плавать.

– А мы её научим. Мы будем вычерпывать из неё воду и умело управляться с вёслами.

– У меня большая кружка с собой! – обрадовался Семён.

Они выбрались из-под лодки, перевернули ее и забрались вовнутрь.

– Мама убьёт меня за то, что запропастился куда-то в такой опасный момент. А тебя, Монко?

– Когда Мама с Папой пошли в горы, а я сказал, что, пожалуй, останусь с КаБадей во время потопа, Мама только попросила меня не плавать очень далеко. Но я далеко и не буду.

Семён только вздохнул. Ему бы такую самостоятельную жизнь!

– Не переживай, – утешила его КаБадя. – Твоя мама будет благодарна тебе за то, что ты не погиб. Пожалуйста, приготовьтесь. Когда вода подойдёт, она сама подхватит лодку, нам надо только удержаться в ней и…

– И мы поплывём! Эге-ге-гей! – восторженно завопил Семён.

– Мы не просто поплывём, – строго сказала КаБадя. – Мы будем спасать всех пострадавших и несчастных. Это будет настоящая СПАСАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ. Мы наберём целую лодку замерших и промокших, закутаем их в тёплые одеяла и дадим горячего чаю с лимоном и мёдом…

– Ой, а ведь у нас нет ни одеял, ни чая!

В это время с рёвом накатила Большая вода, подхватила лодку и понесла к реке. КаБадя тут же выудила за уши обессилевшего лоскутного зайчонка и пробормотала:

– Ну, может быть, одеяла и термос не такие уж и важные вещи в Спасательной Экспедиции.

Вокруг лодки бурлила вода, бурая и тяжёлая. Она неслась к реке, сметая всё на своем пути: последний снег, сломанные ветки и целые деревца, домики мелких зверюшек, их скарб и самих зверюшек. КаБадя и Монко только и успевали вытаскивать из воды всякую мелюзгу. Спасённые сидели на дне лодки, дрожали ушами и хвостами, стучали зубами. Лодка всё тяжелела, и Семён едва успевал вычёрпывать воду.

Мимо лодки величественно проплыл подтаявший сугроб, на котором сидел Бумбурук и вязал шарф.

– Эй, на сугробе! – крикнул Монко. – Бумбурук! Кидай нам свой шарф, мы подтащим тебя на буксире!

Бумбурук не отозвался, но сильно возмутился в душе: что же это такое! Труд всей его жизни (да! И не стыжусь этого!) превратить в буксир?! Все как сговорились сегодня!

Но всё же он оторвался на минуту от вязания. Просто чтобы убедиться, что всё не так страшно, как кричат об этом глупые звери. Он увидел своё отражение в воде. Закрыл глаза. Снова открыл. Вода. Вокруг. Везде.

«Интересно, умеют ли Бумбуруки плавать?» – подумал Бумбурук. Ему стало как-то неуютно на крыше своего дома. Даже сыровато, пожалуй, и холодно.

Вдруг он услышал какой-то писк. Рядом с его сугробом барахталась в воде малявочка. Такая малявочка, что и говорить-то толком не умела, только пищала.

– Куда это смотрят твои родители? Разве можно купаться в такую погоду? – очень удивился Бумбурук и подождал ответа. Но малявочка продолжала пищать и барахтаться.

– Закаливания, конечно, полезны, я понимаю, но всё-таки ты ещё совсем крошечная малявочка.

Лодка спасательной экспедиции подошла вплотную к сугробу.

– Ну! – крикнул Монко. – Давай же! Бросай свой шарф и перебирайся в лодку! Мы тебя спасём!

– Оставьте меня в покое! – разъярился Бумбурук.– Я разговариваю! И совсем не с вами!

Тут сугроб врезался в поваленное дерево, и Бумбурук чуть не свалился в воду. Конец шарфа выскользнул из корзинки и накрыл малявочку с головой.

– Только этого не хватало! – воскликнул Бумбурук. – Кто разложил здесь все эти деревья?

Он побыстрее вытащил свой шарф из воды и уставился на него. С шарфа капало. Мокрый конец его потускнел и затвердел на холоде. Но самое возмутительное – в него вцепилась эта малявочка и смотрела на Бумбурука огромными чёрными глазами.

– Что ты вытворяешь?! Ты же вытянешь мне всю вязку! Это чистая шерсть, между прочим.

Но вот странно: на малявочку этот аргумент не произвёл никакого впечатления. Она продолжала стучать зубами и отчаянно цепляться за шарф. Бумбурук перебрался с совсем растаявшего сугроба на дерево, перетащил туда свою корзинку и сказал:

– Ладно уж, можешь погреться пока. Я не как другие, я считаю, что если тебе самому испортили с утра настроение, то это ещё не повод портить его другим.

И он укутал малявочку сухой половиной шарфа, взял её на руки и даже слегка прижал к себе. Малявочка почти сразу перестала дрожать и стучать зубами, а вскоре совсем согрелась и благодарно заурчала.

– Знаю я вас…– проворчал Бумбурук, утраивая малявочку поудобнее на своих коленях в ожидании кого-нибудь, кто захочет их спасти.

…К концу дня вода спала, растворила в реке свою силу и сердитость, унеслась к Далёкому морю. Ушла в землю, и у земли появился вкусный запах большой весны и большой радости, она до краев наполнилась ожиданием близкого тепла, и чавкала и хлюпала под ногами и лапами. КаБадя, Семён и Монко причалили к берегу, выгрузили всю мелюзгу, которая тут же разбежалась в поисках домов и родственников. КаБадя предложила выпить по чашечке горячего шоколада у неё на сосне, но Крошка Юрк, которого они тоже спасли, сказал скандальным голосом:

– Вы не можете меня бросить вот так, совсем одного, несчастного, одинокого и бездомного! Вы должны и обязаны найти моего Бумбурука! Мы, конечно, не родственники и не друзья (не могу же я дружить с тем, кто занят только своим шарфом!), но он мой сосед и …

Крошка Юрк заревел. Пришлось забыть о шоколаде, тёплом доме внутри Большой сосны и дружеской беседе и идти искать Бумбурука. Они покружили по лесу, заглянули в Тихий Ельник и на Поляну, потом вернулись к реке.

– Вон он! – радостно взвизгнул Крошка Юрк, который сидел у Семёна на макушке и всё видел, – видите, дерево упало в воду? А на нём – тёмное пятно, видите? Это он, Бумбурук! Немедленно его спасите!

Спасательная Экспедиция подошла к поваленному дереву.

– Уважаемый Бумбурук! – сказала КаБадя, которая всегда знала, как надо разговаривать с Бумбуруками. – Вы можете пройти по бревну до берега?

– О, конечно! Для нас, Бумбуруков, это ничего не стоит! – и он тут же добежал по дереву до берега. – Мы с малявочкой давно ждём, когда вы нас спасёте. Мы, правда, ждали вас с воды. Смотри, малявочка, нас спасли. Она, бедненькая, совсем замёрзла, пока купалась. Пришлось подарить ей мой шарф. По правде сказать, он ещё не закончен, но я думаю… то есть мне так показалось, что ей он и такой понравился…

– Что??!! – подпрыгнул на Семёновой макушке Крошка Юрк. – Ты! Подарил! Какой-то малявке! Которую первый раз видишь! Свой шарф! Который ты вязал! Для меня! Всю жизнь! Как ты мог?! – Крошка Юрк сел и посмотрел на Бумбурука огромными от слёз глазами. – Как ты мог… я так ждал… я надеялся, мечтал…А ты! – и Крошка Юрк закрыл мордочку лапами, чтобы никто не видел его горьких слёз.

И хотя Бумбурук был сердит на него, ему вдруг стало неловко, и он пробормотал:

– Но ведь тебе не нравилось… Ты сказал: «Дурацкий шарф»…

– Я?! Сказал? «Дурацкий шарф»?! Ты нарочно! Нарочно путаешь меня с кем-то, чтобы не дарить мне шарф. Мне! Своему другу и соседу, почти родственнику!

Бумбурук засомневался: «А если это и впрямь сказал не он? Ах, сегодня все только и делают, что говорят мне гадости! Но ведь началось всё с Крошки Юрка. Есть такие существа, с которых всё всегда начинается!» И Бумбурук сказал:

– Но у меня есть ещё шерсть и, если ты действительно не говорил: «дурацкий шарф», и согласился бы подождать до Нового года…

– До Нового года?!

– Шарф должен быть красивым и достаточно добротным, – насупился Бумбурук. – Некоторые думают, что связать хороший шарф – плевое дело!

Крошка Юрк смягчился:

– Верно, мой шарф должен быть красивым и добротным. И чтобы я мог закутаться в него весь-весь, от носа до хвоста! Пожалуй, я могу подождать до Нового года. А где ты собираешься поселиться теперь?

Бумбурук передал КаБаде закутанную в шарф малявочку и попросил:

– Позаботься о ней, пожалуйста. Думаю, надо разыскать её родителей и сказать им, чтобы не отпускали её купаться одну. А мне, извините, некогда. Надо шарф вязать.

И они пошли с Крошкой Юрком по берегу, рассуждая, что новый дом надо строить, пожалуй подальше от всей этой воды, а КаБадя, Семён, Монко и малявочка смотрели им вслед.

Полуостров Камчатка формой похож на рыбу. Её хвост лежит на восточном краю России, волны холодных морей омывают бока. Камчатские горы- вулканы круглый год белеют снегами и дышат паром.

Как-то на Камчатке стояло пасмурное лето. Одуванчики почти не раскрывались, люди ходили съёженные и озабоченные. «Завтра снова будет дождь и туман», – грустно обещало радио.

Прилетали самолёты, привозили из отпуска загорелых счастливчиков.

– Здравствуй, Камчаточка, здравствуй, родная! А мы были на юге! Там солнце, солнце, там море теплее, чем утренняя постель… Ох, мы фруктов с дерева наелись, дынями объелись.

«Где-то юг, – вздыхала про себя Камчатка. – А у меня скоро осень. Эх, было время, целые материки двигались. А я? С моими-то вулканами! Похожая на рыбу! Да неужели не смогу?»

И в ночь с пятницы на субботу Камчатка тихо-тихо отделилась от материка и, вильнув хвостом, поплыла на юг. В Тихий океан.

…В это самое время малый рыболовецкий сейнер «Стремительный» вынимал из воды последние центнеры рыбы. Трюмы были полны, и капитан Петров взял курс домой на Камчатку. Но… Камчатки не оказалось на месте. Всю ночь сейнер наугад блуждал в тумане, а на рассвете наткнулся на остров Хоккайдо.

– Конити-ва, японцы! – крикнул капитан Петров. – Камчатку не видели?

– Да, да, как же, – ответили японцы. – Камчатка была, но отправилась далее и поплыла, очевидно, в Австралию.

Винты вспенили воду, и «Стремительный» помчался в Австралию.

…Утром в субботу камчадалы просыпались и с непривычки жмурились:
– Ура, солнце выглянуло! – и спешили на берег загорать.

А мимо берега мчались лазурные моря, проносились острова с пальмами, небоскрёбами и золотистыми от загорающих богачей пляжами. Тропический воздух овевал Камчатку, на вулканах стали подтаивать снега, с городских крыш капала смола. Камчадалы жевали диковинные фрукты – гуаву, маракую – это смелые мальчишки успевали сплавать с авоськой на Калимантан и обратно.

Все купались, играли в волейбол, катались на дельфинах. И только начальство потело в галстуках и пыталось связаться с Москвой. Наконец, Москва отозвалась и сказала: «Никакой паники. Ситуация под контролем. Меры принимаются».

В три часа дня Камчатка, салютуя вулканами, подошла к австралийскому берегу. Стайка одурелых от жары камчатских медведей бросилась в глубь материка, распугивая кенгуру и страусов. А люди – австралийцы и камчадалы, – радуясь, что исчезли границы и расстояния, жали друг другу руки, обнимались и целовались. Там и сям интернациональные компании распевали «Катюшу» и «Мани-мани». Коллекционеры менялись марками и юбилейными монетами. Над Авачинской бухтой сверкали брызги, слышался многоязыкий смех и визг.

А Камчатка улыбалась про себя: то ли ещё впереди! Дав предупредительный взрыв вулканом Шивелуч, она отвалила от зелёного континента. В этот момент на австралийском берегу остановилась машина, оттуда вылез председатель Общества австрало-российской дружбы и закричал, размахивая флажком:
– Джяст ю вэйт! Подождьите!

Но было поздно. Рассекая воду мысом Лопатка, наш полуостров уносился в сторону Африки.

Настала южная ночь. На Камчатке спали разве только грудные дети. Море дышало. Море светилось. Огромные звёзды сияли, как дыры в ночи. Все девушки в ту ночь повлюблялись, а которые уже была влюблены – полюбили ещё сильнее. Старушки делали на крыше гимнастику. Синоптики составляли прогноз: погода в воскресенье будет чудесная.

К утру МРС «Стремительный» с гребнем брызг затормозил у Мадагаскара.

– Ау, малагасийцы!– прокричал в рупор капитан Петров. – Камчатка не проплывала?

– Недавно была, но скрылась из виду и поплыла час назад в Антарктиду.

– Курс – зюйд! – скомандовал Петров. – Не дадим пропасть улову ценных промысловых рыб!

Два дня блудный полуостров носился по океанам. На Мальвинских островах помог синему киту сняться с мели. Распугал пиратскую флотилию в Карибском море. Передал президенту Венесуэлы привет из России и оленьи рога на стену. В Северной Атлантике за Камчаткой увязался авианосец «Эндуэй». С прибрежных сопок на него свистели мальчишки и стреляли из рогаток. Когда в адмиральской каюте высадили стекло, авианосец не выдержал и отстал.

Камчатка хотела вернуться домой к началу рабочей недели, но вдруг застряла в Беринговом проливе. Камчадалы все как один вышли на воскресник и упёрлись руками в стесняющие берега. Жители Чукотки и Аляски помогали изо всех сил. Два континента содрогались в землетрясениях. И всё без толку! Но вот – подоспел героический сейнер «Стремительный», присоединился к общим усилиям, и – ура! – словно пробка, Камчатка выскочила из пролива в Берингово море. Криками ликования огласился Дальний Восток!

А потом Камчатка аккуратно вползла под шапку облаков на своё место – и как будто никуда не уплывала… Усталая, заснула. Блаженно вытянулись в постелях усталые камчадалы. Малый рыболовецкий сейнер «Стремительный» уткнулся носом в тёплый Камчаткин берег и тоже заснул.

А мир шумел сенсациями.

Австралийцы изловили беглых русских медведей и выслали на родину круизным лайнером.

Адмирал с авианосца «Эндуэй» подал в отставку и стал бороться за мир.

Сантехник Семёныч отстал от полуострова в антарктических водах, но, проявив чудеса стойкости, добрался до полярной станции «Восток».

Животный мир Камчатки пополнился ещё одним видом: в Долине гейзеров пригрелось семейство аллигаторов.

Иностранные военные разведки задумались над непостижимым русским секретом.

А это и не секрет. Просто люди нежно любят свою Камчатку, а Камчатка любит своих людей. И Камчатка – не какой-то кусок суши, не мертвая стратегическая территория, а – КАМЧАТКА!

– Пап, – сказал Мурашкину его отпрыск Стасик. – А трудовик дал нам домашнее задание – сделать скворечник.

– Почему скворечник-то? – спросил Мурашкин, не отрываясь от газеты. – Почему не табуретку? Или разделочную доску.

– Пап, ты что, с дуба рухнул? – удивился Стасик. – Весна же. Скворцы скоро прилетят. А им жить негде – хаты нет. Трудовик потом, когда оценку поставит, мой скворечник мне же и отдаст, чтобы я его пристроил у себя во дворе. Поможешь? А я тебе за это пятёрку принесу.

– Делать им нечего, скворцам этим, – проворчал Мурашкин. – Вот и шастают туда-сюда. Ну, ладно, а пятёрку-то ты мне по какому принесёшь?

– Да по любому! У деда вон займу, он как раз пенсию на баксы поменял.

– Так он тебе и даст, – усомнился Мурашкин. – Дед наш, как прибавили ему пенсию, так сказал, что только жить начинает, и копит теперь на турпоездку в Таиланд. Откуда твои скворцы прилетают. Нет, брат, ты мне всё же лучше пятёрку по какому-нибудь предмету принеси.

– Построим нормальный скворечник, и будет тебе пятёрка по труду.

– Но учти, я ведь не плотник и не столяр там какой-нибудь, а всего лишь бухгалтер, – предупредил Мурашкин, откладывая газету. – Кроме ручки и калькулятора, другого инструмента в руках и не держал.

– Да знаю, – отмахнулся Стасик. – Хотел маму попросить. Но ей некогда, она теплицу ремонтирует.

– Ладно, пошли во двор. Я пока материал подыщу, а ты спроси у мамки молоток, эту, как её, ножовку и гвозди.

Когда Стасик вернулся, Мурашкин уже сидел под яблоней и вертел в руках старый посылочный ящик.

– Смотри, сына, уже почти готовый скворечник, – обрадованно сказал он наследнику. – Надо только выпилить в одной стенке дырку. Чтобы скворец мог попасть к себе домой.

– Так он же из фанеры! – обескураженно сказал Стасик. – А трудовик дал задание сделать скворечник из досок.

– А ты ему скажешь, что сейчас время такое, надо на всём экономить! Ну, давай, пили дырку!

– Да почему я-то? – возмутился Стасик. – Мы же честно с тобой договорились: ты помогаешь мне, а я тебе несу пятёрку. Или что дадут.

– Я тебе материал нашёл? Нашёл! Так что пили давай.

Стасик, обиженно пыхтя, заелозил ножовкой по скользкой фанере.

– Нет, так у тебя ничего не выйдет, – с сожалением сказал Мурашкин. – Тут нужно стамеской работать. Ну-ка неси стамеску!

Теперь за дело взялся сам Мурашкин. Он ударил по стамеске молотком два или три раза, и в стенке ящика образовалась безобразно большая и неровная дыра.

– Сюда не то, что скворец, а и самый захучанный воробей не захочет поселиться, – разочарованно сказал Стасик.

– Да? – удивился Мурашкин и сконфуженно почесал стамеской лысеющий затылок. – Слушай, может, его где купить можно, этот чёртов скворечник?

– Если бы, – вздохнул Стасик. – Может, всё же маму попросим помочь нам?

– Нет, не женское это дело, – категорично заявил Мурашкин. – Мы это сделаем сами. Вот только из чего?

И тут его взгляд остановился на собачьей будке, в которой жил и довольно условно охранял их покой маленький беспородный пёс Тузик. Будка тоже была небольшой, может, чуть больше только что безнадежно испорченного посылочного ящика.

– Так, крыша есть, вход тоже оборудован, – бормотал Мурашкин, оценивающе рассматривая будку. – Вот, сына, покрась будочку, грузи её на тачку и вези своему трудовику. У тебя будет самый большой птичник в нашем посёлке. Штук на десять скворцов. Так что пятёрка тебе обеспечена.

– А как же Тузик?

– До осени в бане поживёт, а на зиму опять займёт свой скворечник… Ну же, крась давай! А я пойду, вздремну. Устал очень. Шутка ли – целое скворчиное общежитие построили!

Мы сами не понимаем, как так получается, что мы всегда ссоримся. На всю школу. Каждый день. Из-за всякой ерунды ссоримся. Но кто-нибудь один начнёт:

– Фу, у Катьки банты кривые!

– Сам ты кривой! – отвечает Катя и ещё рожу состроит.

И поехало. Будто перестрелка.

Ирина Алексеевна заходит в класс и, первым делом, спрашивает:

– Ну, а теперь из-за чего?

Потому что ссоры у нас каждый день из-за чего-нибудь нового, и ей интересно, сколько это может продолжаться. Один раз мы совсем серьёзно поссорились. Игорь даже попал в кабинет директора. Потому что разбил стекло в шкафу. Колей разбил. Эта была уже не просто перестрелка, а тяжёлая артиллерия.

После этого Ирина Алексеевна сказала:

– Всё, я больше не могу вас мирить. Хотите ссориться, так ссорьтесь! Объявляю дуэль.

Мы притихли. Потому что у нас гимназия с пушкинским уклоном, и мы слышали, что на дуэли даже убить могут. Пушкина, например, убили. И Лермонтова.

– А с кем Вы будете стреляться? – спросила Настя.

– А где Вы пистолеты возьмёте? – спросил Тихон.

Но Ирина Алексеевна сказала, что она стреляться не будет. Стреляться будут те, кто ссорится. А все остальные выступят секундантами. И не пистолетами будем стрелять, а словами.

– А, это мы умеем! – закричали мы. Мы, правда, умеем хорошо обзываться, и орать друг на друга. И хотя мне мама говорила, что словом тоже можно убить, я вздохнула с облегчением. Всё же пистолетом можно сильнее убить, на совсем, а словом только до слёз.

Ирина Алексеевна посадила Игоря с одной стороны стола, а Колю с другой. Коля был слабее, потому что им только что стекло разбили. Но и у Игоря сил было немного после директора.

– Патроны у вас будут необычные. Стрелять вы должны хорошими словами о своём противнике. Кто первый не сможет подобрать подходящие слова – проиграл и будет учить на два пушкинских стихотворения больше.

И дуэль началась.

Игорь смотрел, смотрел на Колю и, наконец, придумал, сказал, что вообще-то Коля парень сильный. Он не заревел, когда вмазался в шкаф.

Коля сказал, что Игорь тоже сильный. Он у директора тоже не заплакал. А ещё он на физкультуре хорошо занимается.

Игорь подумал, хотел сказать, что Коля в физкультуре дохляк, но так говорить было нельзя. Тогда он вспомнил, что Коля на аккордеоне умеет играть. Он как-то на концерте в школе выступал. И мы все слушали.

Коля подумал и вспомнил, что Игорь очень хорошо таблицу умножения знает. Он её ещё в садике выучил.

Тогда Игорь выстрелил тем, что Коля рисует смешные комиксы. И он вообще-то не хотел Колину тетрадку с комиксами порвать, он хотел только посмотреть.

Коля думал-думал – он у нас долго думает, и мы решили ему помочь, подсказали, что в прошлом году Игорь за наших девчонок заступился, кода «бэшки» снежками начали бросать в лицо. Он один «бэшек» в сугроб зарыл. А потом мы Игорю подсказали, что Коля добрый, он, если конфеты в школу приносит, всегда делится.

Коля тогда дал Игорю свою тетрадку с комиксами и говорит:

– Посмотри, если хочешь. Там не так сильно и порвано.

А Игорь ответил:

– Я заклею, где порвал.

– Понятно, что такое дуэль? – спросила Ирина Алексеевна.

Мы кивнули. Теперь вся школа знает: если в нашем классе орут:

– А у тебя почерк красивый!

– А ты прыгаешь дальше!

– А ты никогда не забываешь «пожалуйста» говорить!

– А ты умеешь вилкой и ножом есть,

– то это значит, мы опять ссоримся. Дуэль у нас.

Урожай

Осенью в деревне мы собираем картошку.

Берёшь ведро и начинаешь собирать.

Сначала на дне картофелин штучки три болтается.

Потом шесть.

Потом восемь.

Потом девять.

Потом десять.

Одиннадцать.

Двенадцать.

И, наконец, пятьдесят одна картофелина!

А бабушка смотрит, как я сижу на ведре, и говорит:

— Что, уже наскучило? Вот умничка, езжай себе обратно в город.

Бабье лето

В середине сентября начинается бабье лето.

— Бабушка, лето твоё настало! — сообщаю я.

— Какое такое лето? — спрашивает бабушка.

— Нормальное лето, — говорю я. — Июнь, июль, август.

Дожди

В середине осени начинают идти дожди.

Я смотрю за окно, а там всё льётся и льётся.

Мама включает воду, и из крана раздаётся шипение.

— Надо же! — удивляется мама. — Нам воду отключили.

— Не отключили, а переместили, — говорю я и показываю на окно.

Маму это очень успокаивает.

Осенние уроки

Уроки осенью длинные.

Один урок может длиться час, два, три, четыре.

Иногда я не выдерживаю и кричу с места:

— Да отпустите вы нас, мы уже месяц тут квасимся!!!

А учитель говорит:

— Потерпи. Пятнадцать минут осталось.

Поэзия

Осенью приходит вдохновение, и я начинаю писать стихи.

Примерно такие:

Привет, друзья!
А вот и я!
Я к вам пришёл,
Поел, ушёл.

Мама очень просит, чтобы в гостях я это стихотворение не читал.

Простуда

Осенью я умудряюсь простудиться.

Начинаю чихать, кашлять, температура у меня поднимается, и я не иду в школу.

— Простудился? — заботливо спрашивает мама.

— Ага! — довольным голосом говорю я.

А мама мне:

— Ну и на здоровье.

Листья

Осенью падают листья.

Иногда я стою под деревом и говорю какому-то листочку:

— Ну же! Давай! Отрывайся! Улетай!

И листок отрывается, пристаёт к какой-нибудь стае и улетает в тёплые края.

Я знаю — весной он обязательно вернётся.

Умный пёс

Нынче задумалась я, почему
Нельзя без скафандров летать на луну?
А ответ на мой вопрос
Мне пролает здешний пёс!
Хоть не очень он умён, 
Но на луне он заострён.
Умный пёс всегда подскажет,
Даст совет или расскажет.
Прочитает и напишет,
И всегда тебя услышит.
Где угодно вас разыщет
И спасёт от неудач.
Если надо, успокоит
И попросит вас: «Не плачь!»
А в придачу даст калач!
Но ответ на мой вопрос
Жаль, не знает здешний пёс!
Значит, очень он умён,
Но на луне не заострён. 

Из словарика афоризмов-определений

Вдохновение – такая волна, которая, когда приходит, всё получается.

Жизнь – это ручей, который заканчивается камнем.

Колодец – отель для воды.

Швабра – это такая штука, которой достают из-под дивана мусор и маленьких собачек.

Наташа Кром, 9 лет

Чёрный перец

Жил был в стручке Чёрный Перец. Жил он жил, никого не трогал. Но вот пришли Люди и забрали его.

Теперь он живёт в банке, и зовут его Молотым Чёрным Перцем. Прошло много времени, и он стал очень, очень маленьким. И имя его стало таким: Маленькая Маленькая Щепотка Чёрного Перца. Он очень гордился своим именем, которое стало длиннее адреса его хозяина.

Но вот однажды его всего высыпали в суп, а то, что осталось в банке после того, как её вымыли, потекло вместе с водой в канализацию и встретилось с другими приправами. Теперь его звали То, Что Осталось От Маленькой Маленькой Очень Гордой Щепотки Молотого Чёрного Перца. Он был о-о-очень горд (и, конечно, доволен) своим длинным-предлинным именем и рассказывал другим приправам про свою длинную-предлинную жизнь.

Из словарика афоризмов-определений

Горизонт – это полоса клея, склеивающая небо и землю.
Собака – четвероногая верность.
Фантазия – страна внутри головы.

Атмосфера – воздушный пузырь, который поглотил в себя Землю и летает в космосе.

Ссора – конкурс злословия.

Ёжик – колючий хомяк.
Молоток – затупившийся топор.

Май.
Кончается весна.
Расцвела в саду
……………………                                           ответ: яблоня или вишня


Опять
В солдатиков играл
Десятилетний
…………………………….                             ответ: мальчик           


Нынче в нашем доме
Кавардак,
Потому что встал он
На……………………                               ответ: ремонт


Ест у киоска
Чебурек
Четвероногий
……………………                                   ответ: щенок или котёнок


Я вскричала:
- Птица, кыш!
- Кар! –
Ответила мне
………………….                          ответ: ворона


Шёл я лесом,
А левей
В речке крякал
…………………….                                   ответ: утёнок или селезень