Как известно,
собаки не могут летать, 
Как известно, собаки бескрылы...
В этот маленький порт
на посадку опять 
Залетают гремящие «Илы»... 
Здесь,
обыденно ёжась
от рева винтов, 
Пёс бессменно дежурит
на трапах –
В вереницах ботинок,
сапог и унтов 
Ищет он
твой единственный запах.
Ты два года назад
подкатил на такси, 
Вывел пса на короткой цепочке, 
Натуральный каракуль
в седых завиточках 
Аккуратно лежал на джерси. 
Ты шагнул к самолету,
спокоен и горд, 
Но когда, несмотря на каракуль, 
Вдруг собаку твою
не пустили на борт, 
Ты подумал... и бросил собаку. 
И когда ты, удобное кресло заняв, 
Отдыхал, лимонад попивая, 
Пёс бежал за тобою,
цепочкой звеня, 
Выдыхаясь, едва поспевая... 
Не догнал...
И небесная чёрная гать 
Самолёт подхватила и скрыла. 
Как известно,
собаки не могут летать, 
Как известно, собаки бескрылы. 
Пёс, два года чужие следы теребя, 
Тщетно ждёт твоего возвращенья, 
Не для мщенья, не для прощенья, 
Просто чтобы дождаться тебя. 
Так вернись, человек,
если ты человек,
Распахни для объятия руки, 
Дай насытиться псу
завершеньем разлуки 
И возьми на воздушный ковчег. 
Мы посадим его,
мы готовы лететь –
До отказа наполнены баки. 
Просто все экипажи
хотят поглядеть 
На хозяина этой собаки.
Под могучим крылом
вновь встаёт полоса –
На посадку идут самолёты. 
Пёс - у трапа.
Идём, опуская глаза, 
Мы, пилоты гражданского флота.

Солнечный зайчик влетел в окно. Третий этаж, пятое справа, напротив старой липы. Не целился, просто наугад. Сначала прошёлся по занавеске, сделал, так сказать, пробный круг, нашёл начинающуюся дырочку внизу, пролез в неё несколько раз туда-обратно… Не впечатлило. Побежал по обоям, обогнул книжную полку с острым углом (айй), скользнул на кровать. Сначала пощекотал розовую пятку (никакого эффекта), потом добрался до щеки, осторожно лизнул реснички… голова спряталась под одеяло. Под одеялом солнечным зайчикам не жизнь — остановился сверху. Две зебры на поверхности одеяла переглянулись и решительно двинулись в разные стороны, пришлось ловить их за хвосты и возвращать на место… фухх… вот вы, например, ведь никогда не ловили зебр на одеяле? А говорите… Потом его заинтересовал стол овальной формы, на трёх ножках (и почему вдруг на трёх?). По столу было здорово скользить: разгоняешься – и вжжж… пока не упрёшься в пустой стакан… Посидел в стакане, посмотрел изнутри на кружевных бабочек подстаканника, потёрся об стенки – не понравилось. Выстроил дольки мандарина в ряд, цепочкой, по всей поверхности стола, проехался мимо них, полюбовался эффектом (а ничего!)… И тут увидел сову. Она сидела перед зеркалом и смотрела в него. Пёрышки на её ушах торчали, как колоски ржи, в разные стороны, жёлтые глаза поблёскивали многозначительно. Ух ты!!! Зайчик уселся на зеркало, сверху, и подмигнул ей. Сова чуть заметно мигнула в ответ. Он попрыгал на её перьях-колосках, взъерошил их и внезапно так засмущался, что сбежал под самый потолок… Но быстро вернулся. Сова улыбнулась одними глазами. Так они познакомились. На следующий день он прилетел снова… Третий этаж, пятое окно справа, напротив старой липы – разве такое забудешь?..

Перевод Ольги Гришиной

* * *

КАК-ТО УТРОМ Муравей брёл по лесу.

«Ох, тяжела моя головушка», – думал он. На ходу ему приходилось поддерживать голову правой передней лапкой. Из-за этого его уводило то влево, то вправо.

Он остановился под ивой, вздохнул и присел на лежавший под деревом камень. Теперь ему приходилось подпирать голову обеими передними лапками. «Ох, чисто каменная», – продолжал сетовать он.

«А я знаю, почему, – вдруг дошло до него. – Это потому, что я знаю всё на свете. А это ведь тяжесть какая».

День был пасмурный, временами начинало моросить. Ветер гнал по небу тяжёлые облака и со скрипом и шумом раскачивал деревья.

«А это и хорошо, что я всё знаю, – думал Муравей. – Потому что если бы я ещё больше знать хотел, я и вообще бы головушки моей не сносил».

Он покачал головой, что далось ему не без труда, и мысленно нарисовал себе картинку: его головушка, выпадающая из передних лапок и с грохотом валящаяся на землю. «И вот тогда, – сказал себе Муравей, – пиши пропало».

«А потому всё, – не унимался он, – что я так ужасно много думаю. А сколько я всего знаю, уй. Про мёд, про пыль, про океан, про всякие подозрения, про дождь, про лакрицу, – спроси только, чего я не знаю. И всё это втиснуто в мою головушку».

Локти его постепенно онемели, и он начал медленно сползать с камня. В конце концов он растянулся на животе, уткнув подбородок в землю. Голова его сделалась совсем неподъёмной.

«Не иначе как я до чего-то ещё додумался, чего минуту назад не знал, – догадался он. – Ну уж теперь-то, надо полагать, я точно всё на свете знаю».

Он заметил, что ему больше не удавалось ни качать головой, ни кивать. «Улыбаться-то хоть смогу я?» – подумал он, попробовал улыбнуться и ощутил, как его губы растянулись в некое подобие ухмылки. Но вот зевать у него не получалось, а также хмуриться и высовывать язык.

Так лежал он посреди леса, пасмурным осенним днём.

Поскольку он всё на свете знал, он мог предсказать, что незадолго да полудня на него невзначай набредёт Белка.

– Муравей! – с изумлением воскликнула Белка, завидев его, распростёртого на земле. – Ты чего это вообще?

– Голову поднять не могу, – поведал Муравей.

– И что так? – поинтересовалась Белка.

– Слишком много знаю, – ответил Муравей. Тон его был окрашен замогильной меланхолией.

– Ну и что такое ты знаешь? – допытывалась Белка.

– Я знаю всё, – ответствовал Муравей.

Белка уставилась на него во все глаза. Она не сомневалась, что и сама знала кое-что. Но при этом подозревала, что не знала она ещё больше. «Поэтому головёнка у меня такая лёгкая», – решила она и без всякого видимого усилия помотала головой.

– Ну и что делать будем? – осведомилась Белка.

– Боюсь, что придётся мне кое-что из головы выкинуть, – вздохнул Муравей.

Белка тоже не видела другого выхода. Но что именно он мог выкинуть? Солнце? Вкус медового торта? День рождения Кита? Свою зимнюю куртку? Муравей попытался забыть всё перечисленное, но больших изменений в своём состоянии не заметил.

– Может, ты уж лучше меня забудешь, – наконец нерешительно сказала Белка.

– Тебя? – удивился Муравей.

– А что, никак?

Муравей кивнул, прикрыл глаза… и внезапно взмыл в небо, как пушинка, подхваченная ураганом.

Белка отскочила. Муравей почти исчез из виду, скрылся за верхушками деревьев. И… вдруг снова свалился на землю.

– Вот ей-богу, совсем было тебя забыл, Белка, – сказал он, с болезненной гримасой потирая затылок. – А потом вдруг как вспомню…

Белка уставилась себе под ноги и пробормотала:
– Это был всего лишь один из вариантов.

– Ну конечно, – сказал Муравей.

Он уселся на землю. Но из-за падения он позабыл, что всё на свете знал. И, к своему изумлению, без труда вскочил на ноги.

Немного погодя они в тяжком молчании брели по лесу.

Потом Белка сказала:
– А у меня дома ещё банка букового мёду.

– Да ну, – сказал Муравей, – и ты молчишь!

Он подскочил на месте от восторга и во все лопатки припустил к буку.

* * *

ОДНАЖДЫ БЕЛКА ужасно соскучилась по Муравью. Она и сама не понимала, отчего, но тоска пронзала её до самого кончика хвоста.

«Муравей, – думала она. – Муравей, Муравей, Муравей».

Белка знала, что от таких мыслей легче не становится, но отмахнуться от них не могла.

«Вот была бы такая рука в воздухе, – размечталась она, – чтобы ею от всякого там отмахиваться…»

Она представила себе такую руку, а потом Муравья, свернувшегося калачиком в каком-то дупле.

Палец за пальцем Рука двигалась по лесу между деревьев, осторожно пробираясь между листьями. Немного задержалась перед дуплом. Потом указательный палец пробрался вовнутрь и постучал Муравья по спине.

– Эй, чего там? – встрепенулся Муравей, который, разумеется, спал.

Палец согнулся, разогнулся и снова согнулся в направлении выхода.

– Ты хочешь сказать, мне – туда? – уточнил Муравей.

Палец кивнул.

– А ты, собственно, кто такой? – спросил Муравей, разглядывая палец, а чуть позже, вылезши из дупла, и всю руку.

Но никакого ответа не получил. Рука медленно двигалась впереди него, палец за пальцем, между деревьев. Если Муравей ненадолго останавливался, мизинец тихонько подкрадывался к нему и подталкивал в спину.

Так и шли они по лесу, Муравей и Рука.

Солнце медленно опускалось. Вокруг шелестела листва, слышался плеск речной воды. Когда они уже подошли к буку, Белка встрепенулась.

«Да ну, – подумала она, – вечно у меня мысли какие-то. Вот было бы такое специальное зеркало, посмотрела бы я на них! – и Белка вздохнула: ей по-прежнему было очень скучно без Муравья, хотя она по-прежнему не знала, что такое «скучать». Она опять было замечталась, как вдруг услыхала знакомый шорох и заметила некую странную тень, похожую на голову с пятью ушами, скользнувшую вниз по стволу бука.

– Ты откуда это вдруг взялся? – удивилась Белка.

Муравей пожал плечами.

– Местечка не найдётся? – спросил он, перепрыгивая со ствола на веточку рядом с большой веткой, на которой сидела Белка.

– Я по тебе скучала, – сказала Белка. И тихонько добавила: – Ты мне ещё должен объяснить, что это, в сущности, за штука: скучать по кому-то.

– Как-нибудь, – сказал Муравей.

* * *

– А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, – спросил Муравей у Белки, – ты тогда огорчишься?

Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето, солнце стояло высоко в небе, река поблёскивала.

– Ага, – сказала Белка, – огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?

– Ага, – ответил Муравей, – рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что всё-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?

– Ага, – сказала Белка, – сильно огорчусь. – Она откинулась на спину и крепко зажмурилась. – Но если я тогда что-нибудь выдумаю, – продолжала она, – из-за чего тебе не захочется уходить, ты тогда здорово рассердишься?

– А чего ты придумаешь? – заинтересовался Муравей.

– Ну, это… – смешалась Белка. – Я придумаю, как только ты скажешь…

– А я сейчас хочу знать! – заорал Муравей.

– Но я ещё ничего не придумала, – сказала Белка.

– Ну тогда я пошёл, – сказал Муравей.

Белка огорчилась и сказала:
– Нет. Не уходи.

Муравей рассердился и сказал:
– Нет, я пошёл. – И сделал шаг.

Белка промолчала и откинулась на спину.

Долгое время ничего не происходило.

– Ну? – спросил Муравей наконец. – Что ты теперь выдумаешь?

Но Белка покачала головой.

– Ты же ещё не ушёл, – сказала она.

– Но я на самом деле ухожу, слышишь? – объявил Муравей и сделал вид, что уходит. Через каждые два шага он оборачивался и спрашивал:
– Ну? Придумала, нет?

Но Белка всякий раз мотала головой.

Всё это ей казалось очень сложным. Она боялась, что Муравей вдруг и в самом деле уйдёт, и зайдёт так далеко, что уж больше не вернётся. Но она ничего не сказала.

Муравей уходил всё дальше и делался всё меньше. До Белки всё ещё долетали обрывки его слов: «Что-то придум… уж… Бел…»

В конце концов он совершенно скрылся из глаз.

«Теперь он в самом деле ушёл, – думала она. – Теперь он в самом деле совершенно ушёл». В глазах у неё что-то покалывало. «Слёзы», – подумала она.

Но внезапно на горизонте возникло пыльное облако. Это к ней на всех парах нёсся Муравей.

Через несколько мгновений он стоял перед ней.

– Ну уж теперь ты должна мне сказать, – задыхаясь, выпалил он, уставился на Белку пронизывающим взглядом и погрозил пальцем прямо у неё перед носом. Пыльное облако медленно оседало на землю.

«Вот теперь придётся мне сказать», – подумала Белка и что-то наконец придумала.

Неожиданность

Паук не очень-то старался:
Терпенье есть – терпи, лежи.
Ждал много дней паук, дождался.
А вот для мухи неож-ж-ж-жи…

Про паука

В уголке сидит паук –
Многоног и многорук.

Для чего живёт на свете?
Целый день плетёт он сети,
В сети ловит бедных мух,
В обращении он сух,
Неприветлив,
Скучен,
Мрачен,
Будто чем-то озадачен.
Слова доброго не скажет,
А в углу сидит и вяжет –
Покрывало,
Одеяло –
Всё ему, бедняге, мало.
Тапки вязаные кучей –
Всё себе,
В свой дом паучий.
Вяжет свитер,
Вяжет кофту…

Кто их любит, пауков-то?

Светлячок

Светляк невелик,
Но мерцает при этом
Каким-то нездешним,
Таинственным светом.
Без дров,
Электричества нету тем паче,
Но – светит!
Наверно, не может иначе.
Известно: весьма непрактично – светиться.
Завистники, хищники –
Могут польститься.
Так что же даёт светлячку этот свет?
Резона и смысла
В свечении нет.
Но светится,
Светится,
СВЕТИТСЯ он –
Божественным светом!
При чём тут резон?!

Мошка Машка

Мошка Машка -
Девчонка букашка,
Она шестиножка,
Она танцевашка.
И как циркачи
На параде алле,
Танцует она
На оконном стекле.

И всех она краше,
Когда на окошке
И крылышки пляшут
У Машки, и ножки.
Все «Браво!» кричат ей,
Ах, Машка,
Ах, мошка,
Ещё на окошке
Станцуй хоть немножко!
  
А так вроде нет
Ничего в ней такого -
Полно у нас мошек
В селе Мотыльково.
Но как затанцует,
Все скажут: «ОНА!»
Вы только дождитесь
Её у окна. 

Через кóзлы прыгают козлы

Через кóзлы прыгают козлы,
Очень все милы и веселы.

И, жуя, поглядывают козы,
Как козлы выделывают позы,

Как они по воздуху летят,
Как они понравиться хотят.

Дескать, наши дамы дорогие,
Гляньте мы у вас козлы какие! 

Сидели однажды Маша с Виктошей в столовой, пили чай с сушками и болтали о том, о сём.

– Ты любишь улиток? – спросила Маша Виктошу.

– Люблю, а ты?

– Я тоже. Я даже стихотворение про улитку придумала:

Улитка пошла
К своей соседке…

Маша замолчала, будто задумалась.

– А дальше?

– Ты не понимаешь, улитка ведь медленно двигается:

Ползла-ползла,
Ползла-ползла…

Маша снова замолчала.

– Ну, а дальше?

– Ползла-ползла…
А всё на ветке!

– Ну, это не настоящее стихотворение, – сказала Виктоша, – «ползла-ползла» – я тоже так могу!

– А я ещё про пироги придумала, – объявила Маша, – вот:

Бабушка пекла пироги
Долго-долго.
Пекла-пекла,
Пекла-пекла –
Всей улице напекла!

– А, это совсем неправдашнее стихотворение, не может твоя бабушка всей нашей улице пироги напечь!

Помолчали, похрустели сушками. Маша предложила:

– Давай вместе стихи сочинять!

– Давай, – согласилась Виктоша, – а про что?

– Ну, вот – про сушки:

Сушки –
Не ушки!

Виктоша подхватила:

Сушки кушают…

И Маша закончила:

– А ушки – слушают!

Обе засмеялись: здорово получилось.

Немножко переставили слова, и получилось ещё смешнее:

Ушки –
Не сушки!
Ушки кушают,
А сушки слушают!

Виктоша смеялась так, что чуть со стула не свалилась. Маша стонала от смеха и даже пролила немножко чай:

– Ой, не могу, «Ушки – кушают»!

Отсмеявшись и закончив пить чай, девочки стали думать, что ещё сочинить, но больше ничего не придумывалось.

На другой день вечером, когда все собрались за столом, Маша забралась к деду на колени и спросила:

– А что такое вдохновение?

Взрослые переглянулись: вот так вопрос! Конечно, лучше всех могла бы Машина мама ответить, она детский поэт и учительница. Но она молчала, и пришлось деду самому выкручиваться.

– Помнишь, на днях ты стихи сочиняла? Мы с тобой про качели придумали, про кота…

– Помню! Ещё про пироги и улитку!

– Тебе это нравилось?

– Нравилось. Вчера мы с Виктошей тоже сочиняли, очень весело было. А сегодня ничего не придумывается…

– Вот это оно и есть – вдохновение – то приходит, то уходит.

– А оно вернётся?

– Всё может случиться…

– А у тебя, мама, сегодня есть вдохновение? – принялась допытываться Маша.

Мама погладила Машу по голове, посмотрела на деда, как строгая учительница, и ничего не ответила.

И вдруг Маша как заорёт:

– Пришло, пришло вдохновение! Вот оно, стихотворение:

Идет собака брякнутая,
На поводке вздыхает:
У ней хозяин брякнутый,
Хозяйка стуканутая,
И дочка африканская…

Вот!

Есть такой зверь – Боба

Боба ? это сурок, вернее, сурчиха. Когда мы с Бобой гуляем в скверике у Птичьего рынка, к нам подходит много людей. Почти все они спрашивают, что это за зверь, а самые сведущие называют её и бобром, и сусликом, и нутрией, и хомяком. Боба действительно чем-то похожа на всех этих животных: мордочкой ? на бобра, хвостом и ушами ? на суслика, размером она с нутрию, а щёки у нее такие же толстые, как у хомяка.

Гуляет Боба охотно. Особенно любит рыть ямы. На свободе сурки роют себе норы до пяти метров в глубину.

Когда Боба занята своим любимым делом, она громко фыркает и не забывает поглядывать по сторонам. В сквере кроме нас прогуливают много собак. Маленьких собачонок вроде болонок и карликовых пинчеров Боба просто не замечает. Собакам это очень не нравится. Наверное, им кажется, что этот незнакомый зверь должен бояться их. Рассерженные наглостью сурчихи, собаки иногда подбегают слишком близко и бывают наказаны за это. Боба встает на задние лапы и отвешивает им очень чувствительные затрещины.

Иногда к Бобе подходят и большие собаки. В таких случаях я беру её на руки, но один раз зазевался и не успел. Взрослая немецкая овчарка оказалась в метре от моей питомицы. Увидев это, я бросился спасать Бобу, но было поздно: овчарка улепетывала от Бобы со всех ног, а мой бесстрашный зверь стоял столбиком и громко щёлкал зубами.

Боба маленькая

Бобу я привёз из Казахстана. Мне подарил её колхозный повар, который получил её от тракториста, который тоже получил сурчонка в подарок, поэтому я не знаю, как её поймали.

Стасик принёс мне маленького сурчонка совсем плохим. Боба отравилась крысиным ядом и едва-едва дышала. Я тут же побежал в деревню и в первом же доме попросил молока. Его пришлось вливать в Бобу при помощи самодельной пипетки из шариковой ручки.

На следующий день сурчонку стало лучше. А ещё через сутки Боба разбудила меня ночью. Признаться, я сильно испугался. При свете уличного фонаря я увидел на подушке зверька, похожего на крысу. Боба вольготно расположилась на моей подушке. Она жмурилась и, вытянув мордочку, говорила: гу-гу-гу-гу. Потом я понял, что так она выражает свое удовольствие и радость…

Утром следующего дня Боба совсем оправилась от болезни и принялась осматривать новый дом. Для неё не было ничего невозможного. Она свободно взбиралась на газовую плиту и носом сталкивала оттуда посуду. То же самое она проделывала и на столе. В первый же день после болезни Боба очистила стол от красок и бутылок с разбавителем, разукрасив пол возле стола. Увидев страшный разгром, я хотел вернуть Бобу повару, но Стасик уехал на несколько дней в поле. Мне ничего не оставалось, как терпеть хулиганские выходки сурчихи.

В тот же день Боба вывалялась в синей краске и после этого залезла спать ко мне в постель. Когда я увидел ее, похожую на синий баклажан, в своей постели, мне стало плохо. А Боба смотрела на меня невинными глазами и говорила: гу-гу-гу-гу.

Боба летит в Москву

Командировка моя закончилась, и я начал собираться домой. За месяц я очень привязался к Бобе. Тем более что она оказалась хорошим воспитателем и приучила меня к аккуратности. Теперь, закончив работу, я тщательно закрывал банки с красками и убирал их на полки. Правда, каждое утро мне приходилось искать свои ботинки, а вечером ? тапочки. Но потом я приспособился ставить обувь в духовой шкаф. Бобе это явно не нравилось. Целыми днями она бродила по комнате и искала, что бы такое стянуть. Ничего не найдя, она принималась кусать меня за ноги, а потом забиралась на кровать и засыпала.

День отъезда стал для Бобы настоящим праздником. Все мои вещи были вытащены наружу и лежали где попало. Пока я укладывал краски, исчезла моя рубашка. Я нашел её под кроватью далеко не такой чистой, какой она была. После этого я поймал Бобу под столом. Она затолкнула мою зубную щётку под газовую плиту и пыталась сделать то же самое с мыльницей. Пока я вытаскивал щётку, Боба выкинула из сумки мое бельё. Рассвирепев, я страшным голосом закричал на разбойницу. Боба подошла ко мне на задних лапах, вцепилась в брючину и сказала свое: гу-гу-гу-гу.

В автобусе Боба вела себя хорошо, а когда мы приехали на аэродром, начала возмущённо кричать и вылезать из сумки. Именно этого я и боялся. Меня могли не пустить в самолет, а бросить Бобу в городе значило обречь её на верную смерть.

Засунув Бобу за пазуху, я бегом проскочил мимо контролёра. Девушка подозрительно посмотрела на меня, а я делал вид, будто у меня болит живот.

Всю дорогу Боба изводила меня своими капризами. Она всё время пыталась спрыгнуть на пол, царапалась и взвизгивала всякий раз, когда я водворял её на место. Не знаю, как Боба, но я прилетел в Москву очень уставшим и вздохнул свободно, только когда отпустил её на пол в собственной квартире. Здесь Бобой занялась моя жена Лиана.

Боба обживается

Лиана долго восхищалась Бобиной внешностью, и зверьку это нравилось. Боба важно сидела на коленях у Лианы и иногда гугукала.

К вечеру было решено определить Бобе место. Мы положили в угол комнаты коврик, а сверху маленькую подушку, но Боба забралась на диван и развалилась, задрав лапы кверху. Я отнес её на законное место, но Боба раскричалась, начала раскидывать приготовленную ей постель и снова влезла на диван. После десятой попытки я вынес Бобу в коридор вместе с её постелью. Обидевшись, Боба не сказала нам на ночь свое гу-гу-гу-гу. Она уткнулась носом в подушку и закрыла глаза.

Проснулись мы от страшного грохота. На кухне кто-то кидался кастрюлями и палил из ружья. Тут же я вспомнил, что для Бобы забраться на кухонный стол ? сущий пустяк.

Свет немного испугал Бобу. Она оставила в покое банку с вареньем и возмущенно посмотрела на меня. Я понял, что вошёл вовремя. Литровая банка с клубничным вареньем стояла в сантиметре от края стола. На полу валялись кастрюли, осколки тарелок, бывший заварной чайник, а под подоконником ? то, что мы приняли за ружейные выстрелы ? цветочные горшки с кактусами. Лиана всегда гордилась своими кактусами, но здесь мне пришлось объяснить, что отныне ей придётся гордиться Бобой. Тем более что погибшие кактусы не вернёшь. Не знаю, как Лиану, а Бобу такое положение устраивало. С невозмутимым видом она подошла к своей новой маме на задних лапах и сказала: гу-гу-гу-гу.

Мы посоветовались и решили поместить Бобу в ванной комнате. Устроив постель под умывальником, я объяснил Бобе, что здесь она будет только спать, а днём мы все вместе будем жить в комнате. Боба внимательно меня выслушала, а когда я закрыл дверь, начала истошно орать и скрестись. Через полчаса она успокоилась, и мы уже начали засыпать, но тут где-то в районе ванной ударил гром.

? Тазик, ? сказала Лиана.

Еще минут десять Боба толкала этот тазик носом по кафельному полу. Звук от этого получался пренеприятным. Пришлось убрать из ванной всё, что можно было столкнуть или сорвать. Ложась снова спать, я был почти уверен в том, что к утру Боба прогрызёт в чугунной ванне дырку или отвинтит смеситель, но ? странное дело ? ничего такого не произошло. Боба поцарапалась в дверь и, наконец, уснула. Долго ещё мы прислушивались: не упадет ли раковина или потолок, и тоже как-то незаметно уснули.

Боба строит себе дом

Трудно было нам привыкнуть убирать всё, что плохо лежит. Оказалось, что плохо лежит абсолютно всё. Уходя на работу или погулять, мы начинали лихорадочно искать, что бы ещё такое спрятать. Боба всегда находила что стянуть. Ну кому, например, придёт в голову убирать шторы? Боба, повиснув на шторе, выдергивала её из прищепок и волокла к себе в гнездо. Когда у нас в доме пропадала какая-нибудь вещь, мы знали, где её икать. Достав из Бобиного гнезда пропавший предмет, я находил там ещё, например, и свой шарф, носки, кухонное полотенце или мочалку. Особенно любила Боба тапочки и газеты. Тапочки ? за то, что их можно было подолгу грызть, а газету рвать на мелкие клочки и потом гонять их по всей квартире.

Став побольше, Боба научилась открывать любую дверь. Пришлось мне срочно прибить запоры. Правда, прошло немало времени, прежде чем мы привыкли закрывать их. Многих хрупких вещей, не считая посуды, лишились мы из-за своей забывчивости. И ни разу я не видел, чтобы Боба после очередного разбойничьего нападения почувствовала себя виноватой. Разбив что-нибудь, она вставала на задние лапы и радостно гугукала. Мол, видели? Это вам не крючки на двери вешать.

Но в конце концов мы с Лианой привыкли к навязанной нам бдительности. За каких-нибудь полгода Боба вымуштровала нас. Хотя крючки крючками, а всё-таки некоторые вещи до сих пор остаются для меня загадкой. Например, где Боба берёт мои чистые рубашки для устройства своего гнезда?

Боба-сторож

Уже в месяц Боба хорошо знала свое имя и слово «нельзя». Не каждая собака так быстро начинает понимать человеческую речь. Правда, Боба странно реагирует на это слово. Когда я ей говорю «нельзя», она оставляет своё занятие, недоуменно смотрит на меня и снова принимается за прежнее. Её упрямство часто приводит нас в отчаяние.

Почувствовав чужого, Боба начинает лаять. Голос у неё пронзительный и громкий. Если лай не помогает, Боба меняет тактику. Она прижимает заднюю часть к полу и начинает ходить от стены к стене. За ней остаётся мокрый след. Почти все звери так метят свою территорию. Отчертив демаркационную линию, Боба садится по другую сторону и принимается громко клацать зубами. Звук этот похож на щёлканье кастаньет. В таких случаях Бобу приходится сажать под арест.

К себе Боба уходит неохотно, но очень важно. Гости напуганы, последнее слово осталось за ней, значит, можно пойти поспать.

Один наш знакомый, отчаянный человек, как-то попросил нас выпустить Бобу, чтобы пообщаться с ней. Мы долго отговаривали его от этой легкомысленной затеи, но он так настаивал, что мы, наконец, сдались. Боба была выпущена. Человек и зверь долго ходили кругами, примериваясь друг к другу. Я на всякий случай стоял в центре этого круга, но они не обращали на меня никакого внимания. Наконец, наш знакомый присел на корточки и протянул Бобе руку. У меня было такое чувство, будто он сунул руку в камнедробилку, но ничего не произошло. Боба встала на задние лапы, обнюхала руку и сказала: гу-гу-гу-гу. Безрассудство победило, и с тех пор наш знакомый безбоязненно подходил к Бобе и даже гладил её.

Вообще-то Боба ? незлобивый зверь. Ей вполне достаточно напугать гостя, а уже потом она согласна дружить. Человеку ведь тоже было бы приятно, если бы его испугался какой-нибудь динозавр величиной с девятиэтажный дом. Правда, не со всеми Боба согласна дружить. Когда к нам приходит кто-нибудь из таких знакомых, Боба даже за дверью начинает людоедски щёлкать зубами, но стоит её погладить в этот момент, и она тут же забывает обо всём.

Через некоторое время после приезда Бобы у нас в доме появился новый жилец ? наш сын Андрюша. Андрюша всё время лежал в своей кроватке, агукал и пускал пузыри, а Боба ходила вокруг и заглядывала в кроватку. Ей очень хотелось забраться к маленькому человеку и познакомиться с ним. Заочно Боба была знакома с Андрюшей. У неё в ванной комнате мокли, висели и лежали его пелёнки и распашонки. Но, видно, одного запаха было недостаточно. Боба жаждала познакомиться поближе с Андрюшей и однажды добилась своего. Мы забыли закрыть дверь на крючок, а когда вошли в комнату, Боба уже лежала рядом с Андрюшей и блаженно гугукала. Лиана хотела было упасть от страха в обморок, но все же решила вначале прогнать Бобу. Как Боба возмущалась, когда Лиана взяла её на руки! Она кричала, как сирена, и отбивалась лапами, как гладиатор. А Андрюша, услыхав Бобин крик, из солидарности расплакался. Боба сразу притихла и с пониманием и благодарностью посмотрела в сторону кроватки. Если бы она умела говорить, то, наверное, сказала бы: «И ничего-то вы не понимаете, товарищи взрослые». На самом деле, мы всё прекрасно понимали и тут же решили отдать Бобу в зоопарк.

На следующий день я засунул Бобу в большую хозяйственную сумку и поехал в зоопарк. Почувствовав неладное, сурчиха всю дорогу скреблась и жалобно попискивала.

Дирекции зоопарка Боба очень понравилась, но взять её они отказались. Сказали, что нет мест. Боба всё слышала и, наверное, на радостях начала буянить. Пришлось мне выпустить её погулять на газон. Это было большой ошибкой с моей стороны. Боба тут же выскочила на дорогу и пустилась наутёк. Наверное, запахи зверей напугали её.

Бобу сразу заметили посетители, и несколько человек закричали: «Зверь сбежал из клетки!» Тут же появилась служительница зоопарка. Все вместе мы принялись ловить беглянку, и, в конце концов, я поймал Бобу и засунул её обратно в сумку.

? Отдайте зверя, гражданин, ? грозно потребовала служительница.

? Это мой зверь, ? ответил я.

? Как же, ? возмутилась женщина. ? Может, и тот ваш? ? она показала на клетку со львом.

? Правда, мой, ? сказал я. ? Я приносил её сюда, хотел отдать зоопарку, но её не взяли.

? Со своими зверями в зоопарк не ходят. Запрещено, ? сурово сказала служительница, наступая на меня.

Я поспешил уйти. Неизвестно, кому больше повезло ? Бобе или нам, но Боба так и осталась жить у нас.

Друзья

Чтобы как следует узнать Бобу, я решил прочесть всю литературу о сурках. Ее оказалось не так много. Почти всё, что я нашел, мне было уже известно. Я знал, например, что сурки хорошо поддаются дрессировке. Не зря же шарманщики брали себе в помощники именно сурков. Что уж там делали хитрые шарманщики, как они обучали своих четвероногих артистов, я не знаю. А вот у меня ничего не получилось. Часами я ползал перед Бобой на коленях, втолковывая ей, как надо пройтись на задних лапах, как взять игрушку, а Боба в это время одобрительно смотрела на меня и не желала ничего повторять. Скорее всего, ей нравилось наблюдать за мной. Бесплатный спектакль с дрессированным человеком прямо на дому.

Устав от моих кривляний, Боба уходила спать или играть с Андрюшей. Андрюша, пожалуй, лучше всех из нашей семьи понимает Бобу. Они вместе бьют всё, до чего можно дотянуться, вместе разбрасывают игрушки и вместе таскают у меня тапочки. Боба даже признаёт Андрюшу более сильным, но вот почему-то ей никогда не приходило в голову, что я сильнее своего сына.

Иногда мне кажется, что Боба считает себя и Андрюшу самыми главными в нашей квартире. Мой сын так же, как и Боба, метит территорию мокрыми ползунками. И Боба ничего не имеет против, если Андрюша отбирает у нее часть владений. Когда Боба подходит к Андрюше и говорит свое гу-гу-гу-гу, Андрюша отвечает ей га-га-га-га ? и смело хватает Бобу за нос. Прямо под носом у сурчихи растут зубы в полпальца длиной, но Андрюшу это нисколько не беспокоит. Наглость, как говорят, пасует перед ещё большей наглостью. Единственное, что Боба себе позволяет в таких случаях, это легонько оттолкнуть маленького тирана лапами. Андрюша возмущается и лезет кусаться. Чаще всё кончается очень трогательной сценой: Боба, гугукая, тычется носом в Андрюшин нос, а тот гагакает и крепко обнимает Бобу.

Сейчас, когда я дописываю этот рассказ, Боба сидит рядом со мной. Она в кресле, а я на стуле. Боба копает в кресле яму и пытается разодрать обивку. У меня уже нет сил говорить ей «нельзя». Она и сама знает, что нельзя. Поэтому я молчу и потихоньку пишу про это чудовище. Этот рассказ и есть моя месть Бобе за все те неприятности, которые она нам доставила. Пусть ей будет стыдно.

Как-то утром возле одной юрты в дикой степи на голой весенней ветке случайно выросшего дерева-чинары поселился молодой сорóк.

И только он поселился, как тут же раздался в степи голос громкий, озабоченный, как бы не опоздать: «Однако, пора-быз автобыс-га!» И сразу из юрты ручейками побежали малые дети – много-много, мелкие-мелкие. Куда спешат?

Сорóк был молодой, неопытный. Даже трещать пока не умел. Только головой вертел туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И тут из юрты акя выходит – старенький, настоящий, про которых всякое пишут, никогда не знаешь – что от такого ждать.

Вот он встал посреди степи, шапку снял, лысину обтёр длинным рукавом халата, который был на нём, и улыбается. А зачем?

Сорóк затаился, смотрит исподлобья. Что будет? Дети-то кончились! Акя опустил руку свою в карман и достал оттуда маленькие золотые часы на блестящей цепочке. Ах, какие часы славные он достал! Крутятся они на цепочке туда-сюда, качаются вверх-вниз, солнечный свет источают во все стороны. Сорóку совсем уже, совсем невозможно на ветке усидеть, лететь надо, часы хватать.

Полетел. Схватил. Потащить хотел, а акя не отпускает цепочку, держит её крепко-крепко. Поймал он сорóка и учить его начал сразу: как жить, куда деньги девать, когда дети из школы вернутся – как они ему, сорóку, обрадуются. Всё рассказал.

Сорóк всё равно ничего не понял. Во-первых, потому что испугался. Во-вторых, он по-человечески слов не понимает. В-третьих, потому что детей опять увидел, потому что автобыс-га поломался, а до школы ой как далеко, и никто не пошёл.

Вернулись дети, а шурпа уже готова, дымится в мисках. Сразу всю съели, не дали остыть. Сорóк совсем раскис. Сидит на плече у аки, притворяется будто он беркут гордый нестреляный, хотя сам ничего не понимает, вот-вот в обморок упадёт. А часики акя подальше спрятал – в другой карман. У него их два на халате и оба без единой дырочки: муха не проскочит.

Дети опять в степь утекли. Там хорошо: ветер шумит, сухая трава волнуется, дерево-чинара гнётся и скрипит, счастия не ищет, бежать не может. Походил акя с сорóком на плече, как с ружьём, уму-разуму поучил и на волю отпустил: лети-лети, сорóк молодой, хватай добычу, терзай её клювом могучим, надоел ты мне, ничего не знаешь – зачем живёшь?

И полетел сорóк молодой дальше от юрты, в дикой степи стоящей, от детей, визжащих возле чахлой чинары, от аки, умудрённого халатом своим волшебным, от автобуса без мотора и колёс прямостоящего несмотря ни на что, далеко полетел.

Что встретится ему на пути? Куда занесут его молодые неопытные крылья? Что увидят его круглые маленькие глаза, когда брызнет в них великое Тенгри-небо струями свежего молочного туманного утра? Ничего он не знает. Летит сорóк….

Господи, да как же это хорошо – не знать ничего!

«Репка»

…Жил-был… дед-овощевод…
Каждый год по весне сажал огород.
Понастроит парников, разобьёт теплицы…
Чего только в них не уродится!

То вырастет авокадо, то какой-то грейпфрут…
Бабка с внучкой лишь руками разведут.

А дедов живущий в городе шурин
Зовёт его ласково «наш Мичурин».

…И вот, зная про дедовские таланты,
Достали ему семена репки-гиганта.

«Давай, Мичурин, урожай к сентябрю!»
Посадил дед репку по лунному календарю…
Удобрял и полол, всячески ублажая…
Выросла репка большая-пребольшая!

Аж забор проломила, так её разнесло с удобрений.
Соседи огород обходят не без опасений…

Пришла пора урожай собирать.
Посмотрел дед на репку… Надо бабку звать.

А бабка в совхозе была механизатором.
На зов пришла не одна, а с экскаватором... 

Ничья дальнейшая помощь не пригодилась.
Сказка неизвестно во что превратилась. 

«Колобок»

…Жили-были… старик со старухой…
А старуха была отменной стряпухой.
Старик, что ни день, обедал по-царски:
Трюфеля по-французски, фрикасе по-испански.
Если курица, то по японским рецептам, 
И есть её надо специальным пинцетом…

И вот старик, жертва кулинарного искусства,
Обратился к старухе, не скрывая своего чувства:
«Слышь, старуха, холера тебе в бок!
Ты можешь мне испечь простой колобок?
Обычный рецепт возьми у соседки,
А то я уже не могу есть на завтрак креветки!»

Старуха губы, конечно, поджала,
Но к соседке всё-таки побежала.

Креветки спрятаны с трюфелями на пару.
Старуха нехотя приготовила опару…

Колобок получился пышный и румяный.
Старик тут же полез в холодильник за сметаной
И с аппетитом съел колобок!
Сунул в карман папиросы и коробок
И пошёл к колодцу, где собиралось культурное общество,
Лишив нас произведения народного творчества.

Один хороший человек подружился с гусём. Нет, он его не воспитывал в своих рядах как некоторые, чтобы потом съесть. Нет, он его не вскармливал с маленького жёлтого пушистого возраста. Он его взрослым уже встретил.

Парень этот, хороший парень, добрый, наверное, его звали Даня, он ехал лесом, потом лугом, и вдруг видит – чешет гусь, ровненько, как по линеечке, вдоль поля. Шагает довольно быстро, важно, немного переваливаясь, и орёт. Надрывается прямо: «Помогите-помогите…» Ну примерно такое. Парень этот наш, Даня, не Витя, что вы… Он поближе подошёл, что такое?! Гусь чего-то плачет, слезами заливается, и почти бежит. И так ровненько, дисциплинированно, как в армии. Но как-то странно. Глянул, а рядом с гусём лис чапает, гуся крепко зубами за крыло держит. Лис по дорожке слева идёт, а гусь по колее. Идут вдвоём довольно бойко. К лису в нору, на обед. Обедать шагают дружно парой. Там, наверное, лиса ждёт, лисята. («Познакомься, дорогая… Э-э… Слышь, гусь?! Это супруга моя, лиса. А это дети… Дорогая! Дети! Это… обед. Бон аппетит».) То есть лис этого гуся поймал, а на спину его взвалить не получается – гусь большой, матёрый, тяжёлый попался. Тогда лис его повёл за крыло, как говорят автолюбители, перегонял самоходом… Парень этот наш, Даня, не Витя, нет, лиса отогнал. Как, как… Топал, хлопал, два притопа, два прихлопа… Гуся завернул в куртку и забрал домой. Гуся назвали Геной, лечили, летать так и не смог. Теперь он у этого парня живёт во дворе, ходит за ним как собака. Кстати, и чужих отгоняет, и коляску с ребёнком этого парня, который хороший, добрый, охраняет… Словом, служит в этой семье бодигардом. И когда его (парня, не гуся) спрашивают, мол, Даня, а когда… это… когда приходить к вам, ну чтоб с яблоками на Новый год гусь, а? Парень отвечает: «Стоп, ребята, а кто друзей ест вообще, вы что, совсем?»

Так что у гуся славное будущее в хорошей семье…

Кирюшина бабушка уехала в санаторий на две недели, а дома вдруг обнаружили, что аптечку-то бабушка забыла.

– Ах! – всплеснула руками мама.

– Нехорошо, – насупил брови папа.

Кирюша пожал плечами, а кот Филипп лениво зевнул.

– И сколько тут у неё всего! – заметил папа, открывая бабушкину аптечку.

– Возраст, – кивнула мама и тоже принялась рассматривать содержимое белого чемоданчика.

Аптечка и правда была очень интересной. Она состояла из множества разнообразных баночек с таблетками разного назначения.

– «Для спокойствия нервов», – прочитал папа. – Как раз то, что надо! На работе полный дурдом! – он взял таблетку и выпил.

– «Для красоты», – прочитала мама. – А почему бы и нет? – и тоже выпила таблетку.

Кирюша решил, что и ему необходимо что-нибудь выпить из бабушкиной аптечки и, как только родители легли спать, пробрался на кухню. Ему сразу приглянулась яркая жёлтая баночка.

– «Для хорошего настроения», – прочитал Кирюша и смело проглотил таблетку.

Тут Кирюша заметил кота Филиппа, который лениво потягивался на подоконнике. Кирюша подумал, что Филиппу, наверное, тяжело приходится, раз он всё время уставший и всё время зевает, и дал ему таблетку «Для легкости».

Утром Кирюша застал маму перед зеркалом. Она всё смотрела, смотрела и не могла наглядеться на свои очень красивые павлиньи перья.

– Батюшки! – воскликнула мама, заметив Кирюшин хвост.

Кирюша завилял хвостом, и настроение у него сразу поднялось. Это и правда очень весело, когда у тебя есть хвост, и им можно вилять.

Папа, как увидел, что у мамы выросли перья, а у Кирюши хвост, очень разволновался, но потёр одно заячье ухо о другое, и нервы его успокоились.

– Кошмар! Кошмар! – причитала мама. – Ко мне же сейчас на примерку должна прийти Жанна Петровна! Как же мы ей покажемся?

– Так и покажемся, – спокойно отвечал папа, потирая уши. – Всяко бывает. Может, она ещё и не заметит.

– Не заметит? – возмутилась было мама, но Жанна Петровна уже звонила в дверь.

– Здравствуйте, здравствуйте, – говорила мама, покачивая перьями. – Проходите.

Жанна Петровна медленно прошла в комнату, боязливо косясь на папины уши. А когда мимо пролетел кот Филипп, она совсем побледнела и упала в обморок. Мама вскрикнула и побежала за водой. Папа сразу понял, что это у Жанны Петровны нервишки шалят, и спокойно пошёл за аптечкой. И когда мама вбежала в комнату с водой, с нашатырным спиртом, ватой и марлей, то уже и папа, и Жанна Петровна спокойно сидели на диване, потирая уши.

– Какой у вас неординарный мальчик, – сказала Жанна Петровна, рассматривая Кирюшин хвост. – Ну что, будем мерить брюки?

– Да, да, – спохватилась мама.

– Ой, – развела руками Жанна Петровна, – одна штанина длиннее другой.

– Ну и что? – не понял папа.

– И правда, – согласилась Жанна Петровна. – Что тут такого?

Жанна Петровна уходила очень довольная маминой работой. Она немного задержалась, потому что всё никак не могла надеть новую итальянскую шляпку на длинные уши. Но находчивый папа быстро проделал в шляпе две дырки, и радостная Жанна Петровна ушла домой в любимой обновке.

А через неделю приехала бабушка из санатория. Она сразу кинулась к своей аптечке и велела всем выпить по таблетке из белого флакончика. Уши, перья и хвост исчезли. Но папа был по-прежнему спокоен, а у Кирюши оставалось хорошее настроение, а мама и без таблеток всегда была очень красивой. И только кот Филипп снова стал уставать, зевал и спал целыми днями.

Дожив до десяти лет, Андрей и представить себе не мог, что у него появится брат. Причём не какой-нибудь пищащий младенец, на которого все родственники глазели бы с умилением, а вполне взрослый парень. Его, Андрея, сверстник.

Парня звали Лёша. Он учился в школе-интернате, куда в прошлом году устроилась работать мама, и для десятилетки выглядел уж больно заморённым: узкие плечи, сопливый нос, взгляд постоянно в пол.

Когда родители привели это чудо в дом и объявили, что «мальчик Лёша поживёт у нас на каникулах», а затем, в сторонке, велели сыну «подружиться с братишкой», Андрей отнёсся к происходящему внешне равнодушно. Не стал ни о чём расспрашивать – кто он, этот нежданно-негаданно объявившийся названый брат? Где его настоящая семья? Останется ли после каникул? Нет, Андрей лишь согласно кивнул, будто речь шла о новом стуле – постоит, мол, пока у тебя в комнате…

Родители, очевидно, остались реакцией удовлетворены. Улыбнулись друг другу, а сына потрепали по плечу. Они, конечно же, и не подозревали о том, что в действительности творилось за хрупкими рёбрами подростка: душа, обитавшая – как полагал Андрей – где-то а этой области, растерянно заметалась. Вопросы возникали в голове с невероятной скоростью, а ответа не было ни одного. Даже дышать стало тяжеловато.

Ощущение сдавленности в груди рассосалось, как только новоиспечённые братья познакомились поближе. Лёша оказался никаким не «гуманоидом», как про себя окрестил его Андрей в первые секунды, – обычным мальчишкой, разве что излишне застенчивым. За столом боязливо интересовался, можно ли взять кусок хлеба, а добавку и вовсе боялся попросить. На семейных прогулках шёл, вцепившись в мамин рукав, словно и не десять лет ему было, а вдвое меньше. В играх добровольно предоставлял Андрею право верховодить, во двор – к местной ребятне – не совался. Хотя в июне там и делать было нечего – большинство детей разъехались. Кто по лагерям, то с родителями на отдых.

Родители Андрея отдыхали, в основном, на даче. Уехав в очередное «загородное турне», взрослые предоставили отпрыскам полную свободу действий. Только выразили надежду на то, что к их возвращению «квартира не будет напоминать руины средневекового замка». Андрей и Лёша хором пообещали надежды оправдать.

Беситься, колошматя друг друга подушками, они и правда не собирались. Маленькие, что ли? Посмотрели немного фильмы, потом Андрей показал «братишке» альбом с фотографиями… Тот листал, покусывая губу и впиваясь взглядом в каждый снимок, где была запечатлена счастливая семья – мама, папа, сын, и у всех троих одинаковые улыбки до ушей.

– Ты спрашивай, что тебе интересно. Я расскажу, – великодушно, по-взрослому предложил Андрей. – Вот это мы в Анапе… Я один раз в жизни на море бывал – представляешь? В классе все уже раз десять ездили… Это мама с папой на бабушкином юбилее…

– А это что? – нетерпеливо перебил Лёша, хотя обычно в чужие речи не вклинивался.

– Где? – не понял Андрей, поскольку Лёшин взгляд был устремлён не на фотографии, а куда-то в сторону. Если проследить, то оказывалось – на папин рабочий стол, к которому тот во время отпуска принципиально не подходил.

– Компьютер, да?

– Не, ноутбук, – солидно поправил Андрей. – Папа не разрешает его трогать… Но… если хочешь, давай включим, посмотрим. Хочешь?

Лёше почудилось, будто Андрей смотрит на него испытующе. И сейчас необходимо пройти проверку, выдержать экзамен на прочность. С одной стороны, «папа не разрешает» – всё равно что Закон с большой буквы, а в то же время… Компьютер он видел только в интернатской бухгалтерии, и то мельком. С ноутбуком тем более дел иметь не приходилось.

– Ага… давай, – выдохнул Лёша.

Серый ящичек, раскладывающийся, как книга, мальчишки привели в действие без проблем. Правда, ничего интересного внутри не нашли – папины документы, куча непонятных значков… Поковырялись немного, выключили и забыли.

Вспомнить о небольшой провинности братьям пришлось за день до окончания папиного отпуска. Папе нужно было что-то распечатать, какой-то архиважный документ. Однако документа в компьютере не обнаружилось.

– Куда пропали мои файлы? – недоумевал папа, расхаживая по комнате. – Андрей, ты не знаешь?

И почему изо всех домашних, явно сочувствующих его потере (Лёша виновато вздыхал, багровея ушами, мама советовала позвать программиста…), он обратился именно к Андрею? И что Андрей мог ответить?

– Это Лёшка виноват! – ответил Андрей. – Это он в ноутбуке копался. То есть… мы вместе… но это он захотел. А я твои документы не трогал!

– Я не нарочно! – вскрикнул побледневший Лёша. Крик получился неожиданно пронзительным – будто между лопаток ему воткнули что-то острое, вроде перочинного ножа. – Не нарочно, не нарочно…

– Ну что заладил? – буркнул Андрей, поразившись собственной грубости. Он уже намылился на улицу – пусть папа с братцем разбирается, но отец, у которого цвет лица стал примерно таким же, как и у Лёшки, остановил.

– Пойдём, побеседуем тет-а-тет…

Папа вывел Андрея на лестничную клетку, не обратив никакого внимания на встревоженные взоры мамы и Лёши.

– Ну и?

– Что «ну и»? – Андрей продолжал дерзить, хоть и сам не мог понять, отчего так происходит. – Я же говорю – это всё он…

Слово «он» заглушилось звоном в голове. Как будто в черепной коробке находился сервант, и по нему ударили кувалдой – в результате чего все блюдца, тарелки, фужеры, покоившиеся на полках, посыплись на пол с ужасным звуком, разбились на миллионы мизерных осколочков…

И опять заметалась, засуетилась под рёбрами душа Андрея… За что? Почему? Ведь и впрямь провинился Лёшка!.. Он бы не любопытствовал – Андрей к ноутбуку и не полез бы… И вообще, из-за чего это папа, в жизни ни ремнём, ни кулаком в воспитательных целях не пользовавшийся, вдруг влепил родному сыну пощёчину? Из-за какого сверхценного документа, удалять который никто специально не хотел? Или… не из-за документа?

Вопросов было много – но папа ни на один не ответил.

Полынный слон

Мама подарила Никите полынного слона. У него были такие умные глаза, что Никита даже зажмурился. Мама несла слона в сумке, в которую собирала полынь. Мама любила собирать всякие пахучие травы и набивать ими подушки. Она считала, что на таких подушках крепче спится.

Слон весь пропах полынью. Он был маленький, шелковистый, серый, как полынь и совсем ручной – в руке помещался.

– Кто-то потерял, наверное, – сказала мама, – в самых зарослях лежал.

Но Никите казалось, что заросли полыни – это слоновий дом.

– Как ты его назовешь?

Никита пожал плечами. Он придумал имя Джагги, оно было похоже на веселое слово «буги-вуги», и очень ему нравилось, но он стеснялся. Стеснялся, что он такой большой, а играет с девчоночьими игрушками!

Но Джагги был живой и настоящий.

Вечером Никита шептал ему в шелковое ухо:

– Спокойной ночи!

А когда утром мама находила Джагги у Никитиной подушки, она улыбалась:

– Совсем ты, Никитка, у меня маленький… Ну и как вам со слоненком спалось?

– Это не я! – защищался Никита, – Он сам ко мне забрался! Правда!

И каждый вечер Никита демонстративно, чтобы мама видела, ставил слоненка на полку, повыше. А утром Джагги опять оказывался рядом с его подушкой!

Пришлось маме поверить, что Джагги живой и сам бегает к Никите. К тому же ночью она явственно слышит топот маленьких ножек.

Нечестно

Сегодня Димку учительница по голове учебником треснула. Вообще-то он сам виноват. Он специально ронял карандаш, а потом ползал под партами и засовывал девчонкам в портфели дождевых червяков, которых с утра накопал на пришкольном участке. Учительница терпела, а потом стала голос повышать:

– Зайцев! Что ты под партой делаешь?

– Я это… карандаш достаю.

Не успел вылезти, а учительница уже у его парты стоит и кулаком постукивает.

– Ну и где твой карандаш?

Димка руку растопырил, а оттуда червяки повалились.

Ну, вот тут-то она и схватила учебник и бац Димку по голове! И как ни в чем не бывало пошла к доске. Учебник хоть и тонкий был, как тетрадка, а все равно обидно! Димка-то надеялся, что она его за дверь выгонит, и он пойдет в буфет компот пить. А она – драться! Нечестно это!

Воскресное утро выдалось ясным, но прохладным, с необычно ранней обильной росой по молодой траве, обещавшей тёплый солнечный денёк. Петька порадовался хорошей погоде, наскоро позавтракал и отправился к бабушке, проживающей в одиночестве в небольшом доме на другом конце города. Был конец апреля, пора весенних огородных хлопот. Петькины родители первой электричкой уехали на дачу, а его попросили помочь бабушке вскопать огород.

Петька каждый год помогал бабушке с огородом, потому что она была уже очень старенькая и часто болела. Кроме того, Петьке было интересно с бабушкой. Она никогда не приставала к внуку с нудными советами о необходимости хорошо учиться, не ругала его за увлечение футболом, за то, что он целыми днями гонял мяч с друзьями на школьном стадионе. Наоборот, бабушка Петьку часто хвалила, и это ему нравилось, хотя он понимал, что не всегда заслуживает таких добрых слов.

Бабушка обычно угощала внука козьим молоком с лепёшками и рассказывала ему истории из своей длиннющей жизни. Истории были разные, но всегда интересные. То бабушка вспомнит, как она до войны с классом собирала колоски на колхозном поле, а потом у пионерского костра пела с друзьями героические песни про красных командиров. А то расскажет внуку, как познакомилась с дедом Иваном, тогда ещё молоденьким сержантом-разведчиком. Бабушка тогда санитаркой была и вытаскивала раненого в грудь бойца с поля боя из-под фашистского огня.

– Сестричка, – позвал её тихим голосом очнувшийся боец, – как тебя зовут?

– Клавка я, – ответила бабушка. – Ты не болтай, боец, силы береги. Они тебе ещё пригодятся.

– Слышь, Клава, слово даю, – продолжил боец слабеющим голосом.– Как поправлюсь, найду тебя и женюсь.

– Сначала выздоровей, родимый, а потом о свадьбе поговорим, – устало ответила восемнадцатилетняя бабушка, из последних сил подтаскивая на волокуше раненого к полевому лазарету.

– И то правда,– продолжала бабушка. – Меня ранило через месяц, и я сама оказалась в том же лазарете и встретилась с уже выздоравливающим Иваном. Нас обоих комиссовали по ранению, мы приехали в Приморье, поженились, да так и остались здесь на всю жизнь.

Много интересных историй из старинной жизни было заготовлено у бабушки для любимого внука, все не переслушать. Но сегодня после традиционного стакана козьего молока с горячей пшеничной лепёшкой Петька решительно взял лопату и направился в огород.

– Петенька, внучек, посидел бы чуток со мной, – позвала его бабушка.

Но Петька отмахнулся.

– Бабуля, некогда. Огород вскопать надо. Вдруг назавтра дожди зарядят, земля раскиснет, не вскопаешь, пока не подсохнет. А уже картошку сажать пора.

– Ну, покопай, покопай, внучек, помоги бабушке. А я котлетку тебе пожарю.

Петька солидно, вразвалочку, прошагал по двору, взял под навесом порыжевшую за зиму от ржавчины штыковую лопату и отправился в огород. Копать начал от старенькой баньки, постепенно продвигаясь к концу огорода, невысоким уступчиком обрывавшемуся в мелкую речушку, в русле которой по крупным округлым валунам змеились тонкие струйки воды. Работа у Петьки шла споро, потому что земля на бабушкином огороде была мягкая, рассыпчатая, словно песок.

Солнце клонилось к закату, когда Петька закончил копать и присел отдохнуть на крупный чёрный валун, чуть выступающий из земли на самой меже, у ветхого заборчика из вербных жёрдочек.

«Ну вот, треть огорода осилил, – довольно подумал Петька, оглядывая свою работу и утирая пот со лба. – Завтра после уроков приеду, ещё вскопаю, сколько успею. Только бы контрольную по алгебре завтра написать. Анна Ивановна предупреждала, что надо уравнения с неизвестными повторить. А у меня по этим проклятым иксам одни двойки. Хорошо Лёшке Колотову. Он сейчас не огород копает, а сидит за учебником и задачки решает. Вот бы мне завтра пятёрочку получить. То-то все удивятся!

Петька размечтался, представил, как завтра математичка возьмёт в руки его контрольную работу, покажет всему классу жирную пятёрку и скажет:

– Вот, ребята, как надо писать контрольные.

Витая в сладких грёзах, Петька вдруг почувствовал, что камень под ним неожиданно шевельнулся, как живой. Петька подскочил и внимательно осмотрел то, на чём сидел.

– Валун как валун, – пожал плечами он. – Чего бы ему ворочаться? Показалось, наверно, – и Петька побежал к речке отмыть руки от чернозёма.

– Бабушка, завтра после уроков снова приеду, покопаю. Вот только бы контрольную по алгебре хорошо написать.

– Напишешь, внучек, постарайся только, – поддержала его бабушка, угощая котлеткой и горячим чаем с мёдом.

На следующий день контрольная показалась Петьке совсем несложной. Он неожиданно быстро для себя решил две задачки и все примеры, аккуратно записал в тетрадку и отдал Анне Ивановне, немало её удивив своим проворством. Учительница, привыкшая к его двойкам и тройкам, тотчас проверила его работу, недоверчиво покачала головой, поставила оценку, затем подняла тетрадь вверх и, показав всему классу жирную пятёрку, голосом удивлённого бегемота произнесла:

– Вот, ребята, как надо писать контрольные. Молодец, Петя, хорошо подготовился. А Лёша Колотов сегодня, к моему огорчению, не справился с заданием.

Класс долго не мог прийти в себя от удивления. С Петьки не сводили глаз изумлённые одноклассницы, а в углу сидел темнее классной доски, отвернувшись к окну, получивший двойку отличник Колотов.

«Так тебе и надо,– мстительно подумал Петька. – Не будешь задаваться».

Петьке очень понравилось такое внимание класса, хотя он и сам был приятно удивлён своим неожиданным успехом.

Дома Петька наскоро перекусил и поспешил к бабушке.

– Бабуля, я сегодня пятёрку по алгебре получил, а отличник Лёшка – двойку.

– Это, внучек, потому, что ты умный мальчик, – обрадовалась бабушка и пододвинула внуку стакан молока.

День был тоже солнечный, но ветреный, от речки несло сыростью, однако Петька споро справился с намеченным участком огорода и отдохнуть присел на тот же самый межевой валун. При этом он приметил, что валун вроде бы стал за ночь повыше. Петька в душе ликовал, вспоминая свой алгебраический триумф.

«Здорово я Лёшку прокатил сегодня на алгебре, – вспоминал он с торжеством. – Вот бы завтра ещё и диктант написать на пятёрку. То-то все удивятся, а Галка особенно».

Едва он так подумал, как опять почувствовал, что камень шевельнулся, словно живой, пытаясь выбраться из земли. Петька осмотрел камень, ощупал его руками, попробовал вытащить его из грунта, но безрезультатно. Камень крепко сидел в земле, не поддаваясь его усилиям. Но по влажной полоске на его поверхности было заметно, что он стал чуточку повыше.

– Странный какой-то камень у бабушки, – подумал Петька. – Ворочается, словно выбраться хочет из земли.

Назавтра Петькин диктант поразил Галину Петровну, учительницу русского языка, до самой глубины её педагогического сознания. Опять в его тетрадке краснела жирная пятёрка, снова весь класс не сводил с Петьки широко открытых от удивления глаз, а в дальнем углу девчонки дружно утешали Галку, рыдающую над своим диктантом с кучей грубейших ошибок и мерзкой двойкой под ним.

-Чудно как-то получается, – думал Петька, от души жалея одноклассницу, очень нравившуюся ему, так неожиданно отхватившую прегадкую двойку в свой пестревший пятёрками дневник. – Я всегда еле-еле на троечки вытягивал, а тут подряд две пятёрки получил. Как на камне у бабушки загадаю, так и получается. Что же это за камень такой?

После школы Петька даже домой не зашёл, а прямо с портфелем поехал к бабушке.

– Бабушка, я сейчас, – торопливо бросил он старушке портфель и кинулся в огород.

Камень был на прежнем месте, но стал ещё выше. Петька схватил лопату и принялся выкапывать чёрный валун. Яма вокруг валуна росла, но конца камню всё не было, он оказался неожиданно длинным. Откинув очередную лопату грунта, Петька бросил взгляд на странный камень и вздрогнул. С чёрной ноздреватой поверхности на него в упор смотрел жутким мёртвым взглядом одинокий глаз древнего идола. Мурашки ледяного озноба пробежали по Петькиной спине. Он огляделся.

Погода резко переменилась. Солнце спряталось за тёмную тучу, набежавшую от сопок за речкой. От реки потянуло холодом, в лесу закричал филин. Петьке стало жутковато, но он пересилил страх и копнул лопатой ещё несколько раз. Земля у камня осыпалась и открыла на валуне второй глаз, такой же суровый и мёртвый одновременно.

-Так вот, оказывается, в чём дело. Значит, это не просто камень, а шаманский заговоренный идол, – догадался Петька. – Вон глазищи какие, как у Годзиллы. Потому-то он и выполняет мои желания. Вот здорово. Чего бы мне ещё пожелать такого? – задался он вопросом. – Ага, завтра у нас зачёты по физкультуре.

– Значит так, Чёрный Шаман, – решительно обратился он к камню, – завтра хочу рекорд поставить на стометровке. Витьку обогнать хочу. Поможешь?

Петьке показалось, что камень в ответ чуть шевельнулся, вновь став немного повыше.

Петька скоренько докапал огород, не слушая бабушкиных историй, залпом выпил стакан молока и поспешил домой.

Назавтра учитель по физкультуре Яков Сергеевич, имевший среди учеников прозвище «Гвоздь» за свой высокий рост, худобу и широченную кепку на ранней лысине, чуть свисток не проглотил от удивления, когда Петька на стометровке легко обошёл чемпиона Витьку Тяпкина и показал третий результат школы за всю её историю.

– Кудряшкин, – дрожащим от радости голосом бросил он Петьке, – завтра же приходи на тренировку. Поедешь на городские соревнования. А ты что хромаешь, растяпа? – накинулся физрук на поникшего чемпиона Витьку Тяпкина.

Однако оказалось, что Витька порвал связку на правой толчковой ноге, и его отправили на скорой помощи в больницу. Одноклассники опять не отводили от Петьки изумлённых глаз, девочки шептались о нём в углу, но настроение у Петьки было очень даже неважное. Получилось так, что это он, Петька, виноват в том, что его друг Витька порвал связку стопы и таким грустным образом завершил свою спортивную карьеру. Значит, Чёрный Шаман так выполнил его, Петьки, просьбу? А иначе как бы он, Петька, победил чемпиона? Витька столько тренировался, каждый день пробегал несколько километров, и мечтал поставить мировой рекорд. А тут такая травма.

Дома Петька, хмурый и молчаливый, походил из угла в угол, не выдержал и отправился к бабушке проведать странный камень. Бабушка даже обиделась на него, когда он, невнятно поздоровавшись, направился прямиком в огород.

Петька ещё издалека приметил чёрную голову древнего идола, нахально высовывающуюся из земли. Петьке даже показалось, что этот чёртов камень ожидает его с какими-то своими целями.

Подойдя к камню, Петька увидел, что голова идола с круглыми страшными глазами и двумя неровными чёрточками, обозначающими рот и нос, полностью вышла из грунта и теперь с грозным любопытством оглядывала окрестности бабушкиного огорода и самого Петьку, робко застывшего рядом.

Петьке стало не по себе. Однако он переборол свой страх и решительно обратился к древнему идолу.

– Вот что, Чёрный Шаман, спасибо, что помог мне на физкультуре. Но зачем же Витьке связку было рвать? Я тебя об этом не просил. Если ты всё можешь, сделай так, чтобы завтра же Витька поправился. Он мой друг, а ты его покалечил, – сказал Петька и робко притих. Ему показалось, что камень наклонился, словно кивнул ему, и с противным шорохом ещё на несколько сантиметров выбрался из грунта.

– Ну что за камень такой? – недоумевал Петька.– Что ему надо? Что будет, когда он целиком выберется? И какая такая сила толкает его из земли?

Назавтра Петька с радостью встретил в классе чуть хромавшего Витьку.

– Витька, здорово. Как твоя нога?

– Чуть побаливает, а так ничего, – ответил Витька, широко улыбаясь.– Доктора сначала думали, что у меня связка порвана. Когда разобрались, оказалось, что просто растянул её чуток. А ты здорово вчера стометровку пробежал. Давай вместе тренироваться.

– Не, Витька, это я случайно пробежал так быстро. Мне ветер помог. Ты поправляйся и снова тренируйся, ставь рекорды. А я за тебя болеть буду.

Однако оказалось, что тренироваться Витьке стало не с кем. Вчера на занятиях неуклюжий «Гвоздь», прыгая через «коня», зацепился за снаряд, упал и сломал ногу. Теперь не меньше месяца будет дружить с костылями и гипсом. Петьку опять пронзило чувство вины. Неужели это опять «Чёрный Шаман» наколдовал, вылечил связку Витьке и сломал ногу физруку. Отчего же так получается?

Тут Петька вспомнил свою пятёрку по алгебре и отчаяние Лёшки Колотова, признанного отличника, вспомнил так поразившую всех его пятёрку по диктанту и горько плачущую в уголке отличницу Галку. Родители за двойку по диктанту её наказали и не пустили на каникулы в турпоездку во Францию. Выходит, что именно он, Петька, так подвёл своих одноклассников. Получается, что этот чёртов камень не просто так выполняет желания, а помогает ему за чужой счёт.

После уроков он помчался к загадочному камню. Увиденное в огороде поразило его. Чёрный влажный камень уже почти полностью выбрался из земли. Его длинное, грубо вырубленное из базальтовой скалы тело сильно наклонилось к земле, готовясь вот-вот упасть.

– Ты кто? – закричал Петька, обращаясь к камню. – Ты почему одних лечишь, а других калечишь? Не нужны мне твои фальшивые пятёрки и рекорды. И ты мне не нужен. Зачем ты здесь? Иди отсюда вон. Я сам со своими двойками разберусь.

Петька всем телом налёг на колдовской камень, пытаясь свалить его. Тот неожиданно легко подался, со скрежетом вывернулся из земли и упал в глубокую межу на краю огорода. Тотчас в небе прозвучал удар грома. Петька поднял голову. От сопок на него надвигалась огромная сине-чёрная, словно жирная чернильная клякса, грозовая туча. Внутри страшной тучи непрерывно сверкали молнии, грохотал гром. Чёткие нити дождя расчертили небо в косую линейку. И грянул ливень, какого Петька никогда ещё не видел.

Земля разом покрылась мелкими лужицами и ручейками, а речушка в конце бабушкиного огорода на глазах стала подниматься, наполняясь жёлтой мутной водой. Уже через несколько минут свирепый ревущий поток бежал по камням, кое-где подмывая крутой бережок.

С крыльца бабушка звала внука укрыться в доме, но Петька не слышал её, заворожёно наблюдая за чёрным камнем. Древний идол чуть заметно полз к речке, оставляя в раскисшей земле отчётливый ровный след. Казалось, что его влекут за собой потоки воды, сбегающие по меже. Но это только казалось. Петька понимал, что тонкие струйки не могут сдвинуть тяжёлый камень с места. Очевидно, некая таинственная сила помогала камню-колдуну продвигаться к речке. Медленно сползающий идол неожиданно остановился, упёршись в простой валун, встретившийся ему на пути. Потоком воды в меже чёрный камень перевернуло, и глаза древнего идола обратились к Петьке, словно прося о помощи.

Петька приналёг на идолище и подтолкнул его к реке. Тяжёлый камень двинулся неожиданно легко, словно был не каменный, а деревянный. Вот он уже у берегового уступчика, наклонился с него и с глухим плеском свалился в воду. На глазах удивлённого Петьки чёрный базальтовый идол не утонул в мутной воде речушки, а стремительно поплыл по течению, как лёгонькая щепочка. При этом лицо его было обращено вверх, а глаза, казалось, неотрывно, с укором смотрели на Петьку. Мёртвый взгляд древнего идола в последний раз мелькнул за волнами бурливого переката и навсегда исчез из Петькиной жизни.

Бабушка ахнула, увидев ввалившегося на кухню Петьку, насквозь промокшего, перемазанного в глине, но очень серьёзного, со странным блеском в глазах. Скоро Петька пил смородиновый чай с мёдом, а его отстиранная от глины одежда сушилась на горячей печке.

Странное происшествие с чёрным идолом очень переменило Петьку. Жирных пятёрок он больше не получал и рекордов не ставил, но из двоек и троек выбрался. И что заметили все, стал очень дружен с одноклассниками и никогда не позволял себе с ними грубых слов.

А когда Петька приезжал проведать бабушку, то после традиционного стакана молока уходил в конец огорода, садился на бережок вновь обмелевшей речушки и долго сидел в задумчивости, глядя вниз по течению. И никто не знал, что семиклассник Петька в эти минуты с грустью думал о том, куда же мутная вода паводка унесла чёрного древнего идола и какие ещё желания завистливых и глупых людей он теперь выполняет, принося другим неожиданные страдания.

Когда же Петька узнавал о том, что где-то с кем-то случилась беда, он виновато втягивал голову в плечи и про себя очень жалел о том, что тогда, весной, не расколотил проклятый камень на куски и не закопал их в разных концах бабушкиного огорода. Глядишь, и бед в мире стало бы поменьше.

Наручные часы

Мы такие трюкачи!
Не часы, а циркачи!
Мы не хуже акробата
На страховках-ремешках,
Не жалея циферблата,
Ловко ходим НА РУКАХ!

Скрепка

- До чего, - вздохнула Скрепка, - 
Жизнь меня согнула крепко!
Словно стиснутый кулак,
Я держу края бумаг,
В три погибели кривлюсь,
Все никак не распрямлюсь.
Лишь во сне порой мне снится,
Будто я пряма, как спица. 

Прихватки

Мы – прихватки-рукавицы,
Тёплых варежек родня.
В снег идут гулять сестрицы:
Лепит бабу ребятня.

Мы как бабочки мелькаем
Возле кухонной плиты,
Сковородки мы таскаем
За горячие хвосты.

Руки вам храня, сжимаем
Ушки круглые кастрюль.
Молоко с плиты снимаем,
Лишь послышится: «Буль-буль!»

Ручку чайника хватаем,
В печь сажаем пирожки
И отчаянно мечтаем
Хоть разок сыграть в снежки!

Рыба-молот

          Под волной 
      гуляет  Молот,
  к а к  без  д е л а  
в  д о м е  г о с т ь.
           Э х, 
           най-
           т и 
           бы 
           ры-
           бе- 
           мо-
           лот
    
       в океане    
         рыбу-
            г
            в
            о
            з
            д
            ь
            ! 

Морковка

        Где             
      же ты,
   морковка?
   Спряталась,
  п л у т о в к а.
 Приглашаешь
  в  г о с т и – 
      потяни за      
          с         
        о  т
       в    и
      х      к
                !

Загадка

Где Забор, 
   т а м  и 
    Калитка,
     где Катушка,
                т
         а
       м  
          и …
            

                 (Н 
                      и                         
                  т                     
               к
                 а)

На одном болоте жила-была лягушка. Звали её Маша. Болото было большое, просторное. Одним берегом оно упиралось в лес, а другим в край деревни. И Маше казалось, что она живёт в самом центре мира.

Больше всего на свете Маша мечтала научиться петь. Всю жизнь она слушала песни соловья, и сердце её замирало. «Ах, если бы мне так!» – думала Маша. Она пыталась подрожать соловьиному пению, но получалось только банальное кваканье, как у всех лягушек.

Однажды Маша пришла к соловью.

– Извините, пожалуйста – сказала Маша – я большая ваша поклонница. Простите мою дерзость, но не могли бы вы научить меня петь?

Соловью было лестно, что лягушка так высоко оценила его творчество, и приятно ей помочь.

– Мне бы хотелось для начала вас послушать, – ответил соловей.

– С удовольствием, – обрадовалась лягушка и запела.

– Ква, квааа, кваааа! – разнеслось по лесу.

Соловей растерялся. Было жаль огорчать такую милую лягушку, но она хотела невозможного. Собравшись с духом, он сказал:

– Мне жаль вас расстраивать, но было бы нечестно с моей стороны обнадёживать вас и тратить ваше время. Боюсь, ваши голосовые связки не предназначены для пения. Увы.

Лягушка уныло поплелась домой. Несколько дней она сидела дома и страдала от разочарования. Но как-то утром её разбудил петушиный крик.

«Это, конечно, не соловей, но всё-таки!» – решила Маша и запрыгала в деревню.

Петух сидел на заборе, гордый и очень довольный собой.

– Здравствуйте! – поздоровалась лягушка – Вы ведь умеете петь?

– Умею? Конечно! Я самый лучший певец в деревне! – объявил петух.

– А вы могли бы научить меня? – робко спросила лягушка.

– Да легко, ходи за мной да слушай, потом повторяй.

Маша так и делала. Вся деревня смотрела на неё с удивлением. Ещё бы! Лягушка учиться кукарекать! А петух не обращал на Машу особенного внимания. Правду сказать, Маша не так представляла себе уроки, но выбирать было не из чего.

Через несколько месяцев лягушка уже многое умела. Она не теряла времени даром. Нельзя сказать, что она точно повторяла петушиные трели, но и кваканьем её песни нельзя было назвать. На болоте Маша произвела фурор. Соседки собрались на её концерт и хлопали, пока не заболели ладошки. Маша была счастлива.

На следующее утро вдохновленная Маша опять пришла к соловью.

– Я бы хотела Вам спеть, – предложила Маша.

– Пожалуйста, – согласился соловей.

Маша запела. Соловей был удивлён, потрясён, растерян. Это была нежная и трогательная песня, а сильный, уверенный голос разнес её по всему лесу. Никто из тех, кто её слышал, не смог бы предположить, что это поёт лягушка. Когда песня закончилась, лес потрясли аплодисменты. Маша смущенно молчала.

– Потрясающе! – сказал соловей – Вы героиня! Если вы не будете против, и у вас найдётся время, давайте с вами вместе заниматься музыкой.

Ночью Маша долго не могла заснуть. Она сидела и смотрела на звёзды. Ей было очень трудно поверить в то, что её мечта сбылась.

Заметки начинающего туриста

***

Папа сказал: «В выходные идём в поход».

Мама сказала: «Натку не берём. Она маленькая».

А папа: «Ничего. Вот и подрастёт».

И я начала тренироваться: я ходила из кухни в зал, из зала в спальню, а оттуда в детскую. Потому что в поход берут только тех, у кого выносливая походка.

***

Папа обманул! В поход не идут, а едут на машине. Багажник надо набить всякой всячиной: едой, одеждой, удочками. А мой рюкзак с игрушками еле-еле влез. Вот и была бы я в походе как сирота!

***

Приехали на речку. Там папины друзья с жёнами и без детей. Тёти все в панамках, обцеловали меня и дали три шоколадки, киндер-сюрприз и яблоко. Придётся опять быть всеобщей любимицей.

***

«Будем строить дом», — сказал папа. Шутил, конечно. Видела я, как дом строили напротив детского сада. Но папа принёс мешок, вытряхнул из него большую тряпку, палки и стал ползать по земле. И у него получился настоящий домик, сине-оранжевый с одним окошком. Давно бы так! А то мама всё время жалуется, что он нам новую квартиру построить не может.

***

Я-то думала, что в маленьком домике должна быть маленькая мебель. Оказалось, внутри темно и пусто. «Это трёхместная палатка. Мы будем здесь ночевать», — пояснил папа. Я спросила про кроватки. А папа сказал, что в палатке спят в специальных спальных мешках, и они очень тёплые. Что же я, буду спать в мешке, как картошка?!

***

Я подружилась с Петровичем. У него борода и гитара. Он пел песни про меня. «Натка, Натка, где твоя улыбка…», «С Наткой весело шагать по просторам…», «Мне Натка строить и жить помогает…». А потом позволил подергать струны. Я решила: выйду замуж за Петровича. Вот и мама говорит: «Интересный мужчина, только балбес».

***

Отдыхать в походе некогда. Дяди носят дрова для костра. А тёти готовят в котлах еду. Мне же досталось самое трудное – всех фотографировать. Они ходят туда-сюда, туда-сюда. Лишь бы из кадра ушмыгнуть. И я стала фотографировать костёр. Он-то никуда не убежит. Совсем безногий.

***

Как же классно в походе обедать! Сидишь на коврике прямо на земле. Все болтают и смеются. Я попросила добавки. И мне положили половник гречневой каши с тушёнкой. Папа сказал: «Как наша Натка аппетит нагуляла! Дома-то совсем плохо ест». Конечно, если бы дома мне разрешили есть на полу, да к тому же разговаривать и смеяться, я бы всегда уминала за обе щеки.

***

Я видела змею! Она грелась на пне. Папа сказал, что это уж, и он не ядовитый. Жалко, а то бы я его поймала, и мальчишки в саду у меня бы по струнке ходили. Хотели показать змею маме. Но она наотрез отказалась. Сказала, что если ей хоть одну змею покажут, то она отсюда сразу же уедет. Но я-то знаю, что никуда она не уедет, пока мы с папой здесь.

***

Купаться никому не разрешили. Вода холодная. Но папа отважился: «Я всё-таки воду пощупаю». Вторым решился измерить температуру в реке Петрович. Потом к ним присоединилась мама и другие тёти с мужьями. Они плескались, ныряли и кричали мне: «Купаться нельзя. Вода холодная. Мы только воду проверим и сразу на берег».

***

«К вечеру уха будет», — пообещал папа. Ему трудно не поверить. У него удочек не меньше, чем у меня игрушек.

Вечером: «Место было не прикормленное. Завтра на зорьке отыграюсь».

Взрослые всегда оправдывают свою лень обстоятельствами.

***

Устроили чемпионат по бадминтону. Моя мама выиграла! Кто бы мог подумать, что она такая спортсменка. Теперь буду говорить в детском саду, что мама у меня не домохозяйка, а БАДМИНТОНИСТКА!

***

Петрович спилил сухое дерево. Остался пенёк. Папа был недоволен, ругался: «Зачем ты, Петрович, такой высокий пенёк оставил. В лесу так не положено». «Какой же он высокий, — отвечал Петрович. – Как раз ростом с Натку». И поставил меня рядом с пеньком. Мы оказались одного роста. Ну и меткий глаз у Петровича! Не зря я его в мужья выбрала.

***

Взял Петрович меня на руки: «Ну ты и тяжеленная! Подросла, наверное». И ставит рядом с пеньком, а я его на голову выше. Подросла! А ведь пятнадцати минут не прошло с тех пор, как я первый раз мерялась. Ужас! Если так дальше пойдёт, я выше Петровича и выше папы сделаюсь. И кому я такая дылда нужна буду? Только баскетболу…

***

Вечером все собрались у костра. Петрович пел. Песня была незнакомая. Я люблю только те песни, которые могу подпевать. Но эта мне понравилась. Потому что была про тех, кто сидит у костра, а значит, и про меня тоже. Пили чай. Мне наливали из котелка. А сами хлебали из каких-то фляжек. Я хотела попробовать. Но мне сказали, что это чай холодный, для взрослых, и, как обычно, мои расспросы  прервали конфетами.

***

Я засыпала в нашей сине-оранжевой палатке и думала: «Вернёмся домой, брошу детский сад, куплю шпильки, как у мамы, ноутбук, как у папы, и устроюсь на работу. Всё-таки поход – это место, где взрослеешь».

В голодные военные и послевоенные годы хорошим подспорьем в деревне считались заготовленные на зиму дикорастущие ягоды, грибы. Ягоды только сушили, а грибы – и сушили, и солили, а некоторые –мариновали.

Валька не любил собирать ягоды – уж очень медленно наполнялось лукошко, да и комары, мошки всякие надоедали. А вот за грибами он ходил с большой охотой. Пяти–шестилетние грибники знали все потаённые места – где росли белые, где рыжики, а где маслята.

Интересно, что до войны в Валькиной деревне считали поганками такие грибы, как лисички и осенние опята. Их стали собирать только после приезда горожан, эвакуированных в начале войны из Москвы и Ленинграда. Между прочим, они же впервые научили деревенских жителей выращивать помидоры.

Однажды, когда уже было за полдень, Валька и его друг Женька уговорились вдвоём пойти за грибами. А надо сказать, что из-за голодного времени грибников в лесу порой собиралось больше, чем грибов. И вот чтобы не остаться без добычи, мальчишки решили пройти подальше, к соседней деревеньке. В этой деревне давно уже никто не жил, дома стояли пустые, с заколоченными окнами.

Ребята не ошиблись – грибов в том месте оказалось вдоволь – и пузатых крепышей белых, и длинноногих подберёзовиков, и красноголовых подосиновиков. Прошли ещё дальше – а там красавцев-боровиков и того больше, так что вскоре из заполненных доверху корзинок грибы уже вываливались. Значит, пора назад.

Но где дорога к дому? Никаких ориентиров. Солнце за тучами. Из пустой деревни – ни звука, в ней никто не живёт. Да и в лесу тоже неожиданно всё смолкло – птицы и те перестали чирикать; какая-то зловещая тишина сгустилась вокруг ребят. Тут уж грибники поневоле испугались, даже запаниковали: ведь скоро начнет смеркаться, что тогда делать?

Стоит отметить, что волков в ту пору в округе водилось великое множество – в военные годы они все сбегались в места, где не велось боевых действий, и поэтому стаями бродили по окрестным лесам и полям. Так что остаться тогда в лесу на ночь – без взрослых и без оружия – означало верную смерть.

И вдруг мальчишки услышали песню – это шла почтальонка Галя, она каждый день разносила с почты письма по деревням, и всегда что-нибудь напевала. Говорили, что не пела она, только если несла кому-то «похоронку» с фронта.

На эту-то песню Валька с Женькой и вышли к дороге.

 * * *

В тёмных кронах плакучих берёз
Мне мерещатся конские гривы.
Грациозны, легки и красивы,
Кони в небе летят во весь рост.

Как изящна их гордая стать,
Я за ветром их цокот не слышу,
Это ветер берёзы колышет,
Заставляя коней гарцевать.

Ночь июньская прочих бледней,
Не идёт по земле, а танцует,
А по небу берёзы гарцуют,
Превращённые ветром в коней. 

 * * *

Тугая прелесть прелой тишины
на дне лесов осела, как в стакане;
на уровне кустов и звуки не слышны,
а выше – птиц и посвист, и порханье.

А выше день. И синева сквозь ветки,
и облаков сырая береста.
Вскипает звук рокочущий и крепкий
за самолётом, точно борозда.

Гудят стволы, и проступают корни,
раздвинув мох и приподняв траву:
деревья рвутся из земли упорно,
чтоб улететь в густую синеву.

(Из повести «Привет, Петровна!»)

Если сказать Петровне, что она волшебница, она сразу начинает шуметь: «Да ты что! Какая я волшебница — обыкновенная пенсионерка. Хожу на рынок, плачу за квартиру, ничем особенным не занимаюсь». Ага! А кто попросил облака потушить дождём пожары в Калифорнии? Кто остановил ураган во Флориде? Кто сделал так, чтобы на Землю не упал тяжеленный метеорит? Она! Точно говорю — мы с ней друзья. А все потому, что Петровна умеет выходить на альфа-уровень. Сама я там ещё не была. Но знаю, что если туда выйти, то можно разговаривать с облаками, птицами, звёздами и вообще, наверное, со всей вселенной.

Полярная звезда

Петровна любит пироги с капустой. Без пирогов с капустой её в гости просто не зазвать. Такое бывает. У нас есть знакомая, для которой надо готовить картофельное пюре. Ей с юго-запада Москвы к нам на восток добираться два часа — на автобусе, метро и трамвае. Но если она думает о пюре, то дороги не замечает. Очень у нас большой город, проще по телефону дружить.

А Петровна живёт на севере. Раньше она вообще жила на улице Полярной. На севере Москвы, да ещё на Полярной улице! А Петровна радовалась. Не потому, что у неё характер вьюжный. Конечно, когда она расшумится, всех так и сдувает с места, но холоднее-то не становится.

Просто Петровне нравится представлять, будто она — Полярная звезда.

Это такая звезда, которая всегда светит на севере. А если точно знаешь, где север, можно встать лицом в ту сторону, и тогда слева будет запад, справа — восток, а сзади — юг. Иногда это надо — точно знать, где север. Особенно в открытом море, где не у кого спросить дорогу. И особенно если компаса с собой нет. Раньше путешественники дожидались ночи и находили в небе Полярную звезду — путеводную. «Ага!» — говорили они и поворачивали штурвал в правильную сторону.

Конечно, было бы лучше, если бы они находили в небе Петровну. Я — за! Так и вижу, как она стоит слева от созвездия Кассиопеи в своих белоснежных кроссовках, у которых шнурки завязаны морскими узлами, и машет:

— Сюда, сюда! Север тут!

А я бы летом, в августе, когда раньше темнеет, приезжала на дачу, выходила перед сном за калитку, сразу поворачивала направо, потом поднимала бы голову — и вот она, Петровна! И я бы шла с фонариком по улице, точно на север, до самого забора, который огораживает наши садовые участки, а в небе передо мной плыла бы Петровна, тянула за собой двух Медведиц, Большую и Малую. И мы бы кричали друг другу на весь космос:

— Что? Да! Вижу, вижу! А? Хорошо, у нас всё хорошо!

Хотя, с другой стороны, тогда Петровне некогда было бы жить в Москве,  ходить к нам на пироги с капустой.

Петровна меня старше. На столько старше, что я с ней на «вы», а она со мной — на «ты». Но всё равно мы друзья. Она у нас друг семьи.

Это мы между собой зовем её Петровной. Я придумала! Скажешь: «Петровна» — и всё понятно.

Мне раньше казалось, что это у неё игра — в Полярную звезду. А она-то, и правда, путеводная! Но это не всегда заметно, а только если не знаешь, как быть. Так вот смотришь в окно — тополь растёт, на нём ворона сидит… а всё равно как будто в открытом море без компаса. И это очень странно. Потом поговоришь с Петровной — и ты уже не заблудилась.

И я решила: Петровна у нас будет дневной Полярной звездой, а та, что на небе, в созвездии Малой Медведицы, — ночной.

По-моему, путешественникам так намного спокойнее.

Правда, не очень-то её найдешь — у неё всё время занят телефон.

Сто-олько заблудившихся — с ума сойти!

А я думала, такое только со мной бывает!

Родинки

У Петровны на спине много родинок. Из-за этого ей нельзя загорать: говорят, солнечный свет родинкам вреден. Но зато они расположены точно так, как звёзды в созвездии Большой Медведицы.

Большая Медведица и Орион — любимые Петровнины созвездия. Семь ярких звёзд в «песочных часах» Ориона, семь ярких звёзд в «ковше» Большой Медведицы, и семь родинок — на спине у Петровны.

Ясными ночами в небе у неё за окном стоит Орион. В это же время на севере, с другой стороны дома сияет Большая Медведица. Петровне её не видно, потому что окно выходит на юг. Но это ничего, Большая Медведица у неё всегда с собой. Если встать у окна лицом на юг, к Ориону, то спина с Большой Медведицей из родинок развернётся точно на север. Она — как вторая половина звёздного неба.

Стоит Петровна у окна, большая, как медведица, смотрит в ночь и мечтает когда-нибудь найти человека, у которого родинки на спине расположены так же, как звёзды в созвездии Ориона. Чтобы встать лицом друг к другу и вдвоём образовать целый космос. Вот было бы здорово!

Только как его найдёшь — ведь ему тоже, наверное, нельзя загорать.

В тот год в горах Гугарка на севере Армении осень наступила быстро. В хмурую, дождливую погоду идти по липкому суглинистому грунту было тяжело, особенно в гору. Издалека старик-пастух, которого мы увидели, выглядел на фоне пожухлого, с каменными выступами склона горы как-то сиротливо. Он стоял, грудью опираясь на пастуший посох, и, кажется, был уверен, что мы обязательно подойдём к нему. Он был прав – вдали от населенных пунктов радостна каждая встреча с человеком, тем более в это время года, когда в горах почти безлюдно.

Несмотря на злобный лай собак, охранявших небольшую отару овец, вскоре мы стояли рядом со стариком. После обычных для случайного знакомства расспросов – кто мы, откуда родом, куда идём, – старик закурил предложенную сигарету. Разговорились… Я рассказал, что мы – геологи, собираем образцы горных пород и минералов, чтобы составить геологическую карту.

– А я – живу здесь в горах один, как говорят, за версту – кругом никого. В неделю один-два раза приходит внук и приносит продукты. До деревни нашей недалеко: по ту сторону той высокой горы, она Круглой шишкой зовётся, – сказал пастух.

Пора было двигаться дальше. Я хотел попрощаться, но старик попросил задержаться и… показать собранные камни. Просьба, можно сказать, была неким исключением из неписанных правил гор – не проявлять излишнего любопытства по отношению к встречным. Во всяком случае, за годы моей работы такое ещё не случалось.

Мой напарник, молодой деревенский парень, развязал рюкзак и начал доставать из маленьких ситцевых мешочков камни. Старик с интересом рассматривал их. Когда очередь дошла до голыша желтоватого халцедона, он взял камень в руки, провёл по нему – словно погладил – шершавой ладонью и сказал:

– Это лисий камень, да, он! – Потом задумался и, загадочно улыбаясь, признался: – Мне было интересно: есть ли он здесь – в этих местах.

Предугадав мой очевидный вопрос, старик как бы переспросил:

– Почему он так называется? А вот послушай. Этот камень такой же рыжеватый, такой же гладкий и вёрткий, как лиса, и так же, как она, норовит выскользнуть из рук. Но не это главное – у таких камней повадки как у лисы: появятся неожиданно, и так же неожиданно исчезнут. Сегодня камень лежит на земле, а пройдёшь завтра – его уже нет. Потом может снова появиться: на том же месте или неподалеку. А знаешь почему? Лиса, как гласит предание, – хитрый и ловкий оборотень, может принять любой облик. В поле, на пашне, видя опасность в лице человека, превращается в камень. И не только сама – этой хитрости она обучает и своих лисят. Вот потому иногда ты видишь целое семейство – пять-шесть, а то и дюжину таких лисьих камней. Они даже зарываются в землю – каждый в свою нору. А уйдёт человек, камень вновь оборачивается лисой, выходит из земли, и всё семейство уходит с этого места. Но потом лисы возвращаются – ведь здесь их дом. Многие недолюбливают лису, считают её мстительной, злой. Она действительно такая, но только для недобрых людей, зато щедро одаривает тех, кто не трогает её. Вот и ваши красивые камни – это подарок лисы: видимо, вы ей чем-то понравились.

Старик прищурился, машинально окинул взглядом отару овец и продолжил:

– Говорят, если человек будет держать в руке зуб лисы, то собаки испугаются и не станут лаять на него, не укусят. Мои собаки залаяли, потому что у вас нет такого зуба.

Трудно было понять, шутит или всерьёз говорит пастух. Впрочем, если и шутит, то немудрено: разница в годах была по меньшей мере тридцать пять – сорок лет.

– А ты знаешь, что сало лисы – хорошее лекарство? В старину люди растапливали такое сало на медленном огне и по каплям вливали в ухо – оно исцеляло тугоухость, да и вообще лисье сало устраняет всякую ушную и костную боль. А тому, кто отправлялся в дальний путь, натирали салом руки и ноги. И сколько бы ни шёл человек, не уставал. Вам, геологам, такое сало, наверное, оказалось бы в самый раз.

– Неужели это правда? – не выдержал мой напарник. – Я знаю о целебных свойствах медвежьего сала, ну ещё барсучьего. А вот о лисьем – не слышал…

Беседа определенно выходила из «каменной» колеи. Отыскав в полевой сумке несколько кусочков красиво окрашенного халцедона, я выложил их на ладони и показал старику.

– Скажи, – обратился я к старику, – почему лисий камень бывает стольких цветов: этот, красно-коричневый, например, называется сардом; под солнцем он будто бы краснеет, как девица, становится цвета красного вина; жёлтый, цвета лимона – церагат, а такой – нежно-розовый – называется сердолик?

Старик снисходительно прищурился:

– Не знаю, как вы их называете, но для меня все они цвета лисы, все они – лисьи камни. Почему разного оттенка? Так ведь и лиса бывает разной: зимой одного цвета, летом – другого, осенью – третьего. В наших краях водятся не только серые и рыжие, но также красные лисы; ты, небось, таких и не встречал? Вижу, не веришь – улыбаешься. А ты найди время и зайди вот в то ущелье, – он махнул рукой вдоль синей гряды гор, – там пройдись по пашне, и найдёшь разные лисьи камни. Если же не встретишь их в первый раз, не отчаивайся, вернись туда через некоторое время.

В ту осень не удалось исполнить напутствие старика. Да и предание, если говорить откровенно, скорее смахивало на добрую сказку для малышей.

…Вернувшись из экспедиции в город, я попытался по справочникам и лапидариям узнать что-нибудь о лисьем камне. Увы, поиски оказались тщетными. Правда, обнаружил, что с животным миром связаны названия многих камней. Так, испокон веков известен безоаровый камень, или безоар, – из внутренностей безоарового козла. Армяне называли этот камень «тунадег» — противоядие. Многие владыки Востока всегда держали при себе безоар – на случай возможного отравления. Правда, в его полезные свойства верили не все. Наполеон, например, получив в подарок от шаха Ирана такой камень, приказал бросить его в огонь: не верил он в целебные свойства камней. Возможно, зря: многие полагают, что император был отравлен…

Во внутренностях леопарда, правда, почему-то только у самок, находили и использовали в лечебных целях так называемый «леопардовый камень». В старину, в качестве целебных, применяли также петушиный, голубиный, рыбий, орлиный, ласточкин камни. В наши дни популярны другие «животные» камни: кошачий глаз, тигровый глаз, соколиный глаз. Их используют в основном в ювелирных целях.

Узнал я и о лисьем сале: согласно старинным лечебникам, у лисьего сала действительно множество полезных качеств, в частности, оно считалось хорошим средством от усталости и ревматизма. Но о лисьем камне нигде не упоминалось…

Годы спустя один из моих маршрутов пролегал вблизи того ущелья, на которое когда-то указал старик. На краю свежевспаханной пашни начинался двугорбый скалистый отрог с жилами молочного кварца, из которых мне нужно было отобрать несколько проб на золото. Вспомнив слова старика, я решил пройтись по пашне и невольно оглянулся, будто мог увидеть поблизости старого пастуха…

Вдали покрытые снежными узорами синие горы замыкали ущелье. Нависшие на них грозовые тучи готовы были пролиться дождём… Вскоре, действительно, начал покрапывать дождь, и на пашне то и дело стали попадаться мелкие куски халцедона, яшмы, агата! Особенно обрадовали меня окатанные, будто полированные голыши красно-каштанового сарда, на мой взгляд, самые красивые из халцедоновых камней. Усилившийся дождь уже не мог остановить меня: мокрые самоцветы, словно волшебные цветные магниты, притягивали руки. Мне не хотелось уходить. Отправив напарника укрыться под ближайшим деревом, я продолжал собирать образцы. Засовывал их в карманы, в полевую сумку, находил всё новые. И, вдруг, – что это: на гребне чёрной борозды, где не было ничего, абсолютно ничего, вдруг прорезывается серо-жёлтое пятно, с ноготь! Пятно буквально на глазах становится больше и больше и превращается в агат, точнее – в буро-жёлтый сардоникс. Потом неподалеку в земле появилось другое «растущее» пятно: красная яшма! Буро-чёрная почва пашни начала расцвечиваться жёлтыми, серыми, розовыми «цветами» – «лисье семейство» выходило из «нор»!

Теперь уже нетрудно было понять истоки предания: дождь смывал с камней землю, обнажал и очищал их. Потом ветер запорошит землей и пылью, вновь захоронит многие куски лисьего камня. И если пройтись по тем же местам через некоторое время, покажется, что многие из них просто исчезли. А будущей весной плуг проложит новые борозды и вынесет из глубинных слоев почвы те же или другие куски цветного камня, захоронит часть старых. Так дожди и ветры, словно соревнуясь, «показывают» или «прячут» самоцветы, отводя красивым голышам всё новые места…

Загадка «лисьего камня» проста ещё и потому, что чёрные или серые камни обычно не привлекают внимание людей. Яркие же, особенно жёлтые и красные, – как бы «фотографируются» в памяти…

Некоторые халцедоновые камни из безымянного ущелья хранятся в моей коллекции самоцветов. Вопреки всем канонам минералогии я по-прежнему называю их лисьими камнями. Как дань уважения к мудрому старику, с которым встретился в годы исканий и надежд…

Осень

В октябре и в ноябре
Каждый зверь в своей норе
Сладко спит и видит сны
В ожидании весны.

Только маленькую Катю
Вынимают из кровати,
Умывают в пять минут,
В садик за руку ведут.

Во дворе ещё темно,
Машет бабушка в окно.

Август

Падают яблоки
В нашем саду,
Падают звёзды.
Я спать не иду.
Бабушка вышла,
Закуталась в шаль.
Вот и кончается лето.
А жаль.

Из белой ткани есть ковер,
Покрыл деревья и кусты,
А если человек прошёл,
Остались белые следы.
Мой разум весь покрылся снегом.
Решил побыть снеговиком
И буду им до лета.
С друзьями буду я играть и строить крепости из снега.
И не устану я так долго,
Вот прям до следующего лета.
Я посмотрю на небосклон,
Скажу, что это так красиво.
Зима прекраснее всего,
Так как она не вообразима.

Снег летает в облаках
Зимушкой-зимою,
Быстро тает на руках
Мокрою слезою.

На земле ковром лежит,
Зелень-травку сторожит.
Снег пушистой бахромой
Заметает путь прямой:
Обходить сугроб придётся
И замёрзшее болотце.