Всё в городе стихло,
Все лампы погасли,
Уснули кино,
Магазины
И ясли.
И только по рельсам
Со звоном,
ЗЕВАЯ,
П о л з у т,
ИзВиВаЯсЬ,
Ночные
Трамваи.
Перевод Инны Бернштейн
До чего же смешно смотреть на курицу с выводком утят!
Послушайте, я расскажу вам историю об утке Джемайме Кряк, которая обижалась, потому что ей не давали самой высиживать яйца.
Её золовка миссис Ребекка Кряк была вовсе не против того, чтобы за неё высиживал яйца кто-то другой.
– У меня никогда бы не хватило терпения сидеть на гнезде целых двадцать восемь дней кряду. И у тебя, Джемайма, можешь мне поверить, тоже не хватит. Ты бы их застудила, и не спорь, пожалуйста.
– Нет, я хочу сама высиживать свои яйца, и как хочу, так и будет! – прокрякала в ответ утка Джемайма.
Она пробовала прятать снесённые яйца, но их находили и забирали. Джемайма Кряк ужасно расстраивалась. И приняла решение устроить гнездо где-нибудь на воле.
Однажды погожим весенним днем она отправилась по просёлочной дороге, что ведёт через гребень холма.
На ней была шаль и модный чепец с козырьком.
За холмом она увидела лес. И подумала: «Вот, кажется, тихое, безопасное местечко».
Джемайма Кряк летать была не приучена. Она разбежалась под гору, хлопая концами шали, а потом подскочила в воздух.
Вообще-то она прекрасно летала, ей надо было только получше разогнаться.
И вот, летит она над самыми верхушками деревьев и видит, посреди леса прогалина, расчищенная от подлеска и кустарника.
Села Джемайма, точнее плюхнулась, на землю и принялась расхаживать вперевалку, высматривая подходящее сухое место для гнезда. Ей приглянулся один пенёк в высоких зарослях рыжей наперстянки.
Однако неожиданно оказалось, что на пеньке сидит весьма элегантный джентльмен и читает газету. У него были чёрные уши и рыжая бородка.
– Кря? – проговорила Джемайма, склонив на бок чепец и голову. – Кря?
Элегантный джентльмен оторвал взгляд от газеты и посмотрел поверх газетного листа на Джемайму.
– Вы заблудились, мадам? – спросил он.
У него был длинный пышный хвост, и он сидел, подложив хвост под себя, так как пенёк всё же был сыроват.
Джемайма нашла, что он страсть какой любезный и видный из себя. Она объяснила, что не заблудилась, а просто ищет подходящее место для гнезда.
– О! Вот как? В самом деле? – произнёс джентльмен с рыжей бородкой, искоса поглядывая на Джемайму. Он свернул газету и сунул в задний карман.
Джемайма пожаловалась ему на курицу с её непрошенными услугами.
– Да? Интересно, интересно, – сказал джентльмен. – Хотел бы я близко познакомиться с этой домашней птицей. Уж я бы научил её не соваться не в своё дело. Что же до гнезда, то с ним ни малейших затруднений: у меня в дровяном сарае есть запас перьев. Нет, нет, мадам, вы никому не помешаете. Можете сидеть там, сколько вашей душе угодно, – заверил пышнодлиннохвостый джентльмен.
Он отвёл Джемайму к маленькой невидной избушке, скрытой в зарослях рыжей наперстянки. Она была сложена из прутьев и дёрна, а трубой на крыше служили два худых ведра, поставленные одно на другое.
– Это моя летняя резиденция; в моей норе… то есть, в моём зимнем доме вам было бы не так удобно, – сказал радушный хозяин.
А сзади дома была пристройка из старых ящиков. Джентльмен открыл дверь и пропустил туда Джемайму.
Там чуть не доверху было набито перьев, прямо задохнуться можно, зато уютно и очень мягко. Такое изобилие перьев слегка удивило Джемайму. Но перья создавали уют, и она преспокойно устроила себе в пристройке гнездо.
Когда она снова вышла наружу, рыжебородый джентльмен сидел поблизости на бревне и читал газету – по крайней мере, держал перед собой в развёрнутом виде, но сам выглядывал сверху.
Он был так галантен, он даже с неохотой отпустил Джемайму домой на ночь. И обещал завтра до её прихода заботливо смотреть за её гнездом.
Он сказал, что очень любит яйца и утят; и будет горд иметь у себя в сарае такое превосходное гнездо.
Джемайма Кряк появлялась в лесу каждый день; у неё в гнезде уже лежали девять яиц, крупных, зеленовато-белых. Рыжий джентльмен на них налюбоваться не мог. В отсутствие Джемаймы он приходил их переворачивать и пересчитывать.
Наконец, Джемайма объявила, что с завтрашнего дня садится на гнездо.
– Я принесу с собой мешочек зерна, чтобы не вставать, пока не проклюнутся яйца. А то как бы они не простыли, – сказала заботливая Джемайма.
– Умоляю, сударыня, не надо никаких мешочков, я обеспечу вас овсом. Но перед тем как начнётся ваше утомительное сидение, я хочу угостить вас обедом. Мы устроим праздничный обед на двоих! Могу ли я попросить вас захватить с огорода немного зелени для приправы, гм, к омлету? Шалфея, тмина, мяты, пару луковиц, пучочек петрушки. А я принесу сальца, чтобы нашпиговать… то есть, поджарить омлет, – говорил любезный джентльмен с рыжей бородкой.
Джемайма Кряк была простовата: даже упоминание шалфея и лука не вызвало у неё подозрений. Она пошла в огород и нащипала различных травок, которыми перед жаркой начиняют утку. Потом она приковыляла в кухню и достала из корзины две луковички. А когда выходила, ей навстречу попался пёс-колли по кличке Хват.
– Зачем тебе понадобились луковицы? И куда это ты каждый день бегаешь одна, Джемайма Кряк?
Джемайма побаивалсь пса; и выложила ему всё как есть.
Пёс слушал, свесив на бок умную голову. Он только усмехнулся, когда услышал про любезного джентльмена с рыжей бородкой.
Хват задал ей несколько вопросов насчет леса и насчет точного местоположения дома и сарая.
А потом вышел за порог и пробежался рысцой через всю деревню – он искал двух молодых гончих, которые ходили повсюду по пятам за тележкой мясника.
Джемайма Кряк в последний раз потащилась в гору по просёлочной дороге. У неё была тяжёлая ноша: пучки зелени и две луковицы в пакете.
Она пролетела над лесом и спустилась перед домом пышнодлиннохвостого джентльмена. Он сидел на пеньке, принюхивался и тревожно озирался по сторонам. При появлении Джемаймы он прямо подпрыгнул.
– Взгляните на яйца и скорее в дом, слышите? Давайте сюда приправы для омлета, да поживее!
Джемайма ещё никогда не слышала, чтобы он разговаривал таким резким тоном.
Она ощутила удивление и некоторое беспокойство.
Только она вошла в сарай, как слышит, кто-то тихо пробежал снаружи под стеной. Чей-то чёрный нос шмыгнул в щели под дверью, и замок защёлкнулся.
Джемайма сильно встревожилась.
Но тут поднялся невообразимый шум – лай, рык, вой, визг и стон.
С той поры рыжего джентльмена в тех местах больше не видели.
А Хват отпер дверь и выпустил Джемайму Кряк. Да вот незадача: в сарай сразу же ворвались молодые гончие и в два счёта сожрали все яйца. Хват не успел их отогнать.
У него было прокушено ухо, а обе гончие прихрамывали.
Из-за яиц Джемайму проводили домой всю в слезах.
Но в июне она отложила новые, и ей позволили оставить их себе. Однако она высидела только четырёх утят. Джемайма Кряк говорила, что это у неё на нервной почве; но на самом деле она никогда не отличалась усидчивостью.
В квартире № 4 жила Галя, девочка со скакалкой.
У всех девочек есть скакалки, скажете вы, что ж в этом удивительного?
А удивительно то, что у Гали было музыкальное имя.
Обычное имя, скажете вы, не музыкальней Нины или Тани.
Так-то оно так. Но вот когда Галина мама выглядывала из окна и звала дочку домой, имя звучало так:
В имени было целых две ноты. Ну а для тех, кто нотной грамоты не знает, можно и так записать:
Га- ля.
Теперь понятно?
Ну, и надо сказать, мама звала Галю домой достаточно громко, так что все в доме Галино имя стали напевать. Уж очень простая мелодия. Не захочешь, а запоешь.
Однажды прыгала Галя во дворе через скакалку. Позвала её мама:
– Га-ля, до-мой!
«Надо спрятаться, – говорит себе Галя. – Как будто я не слышу. Мама позовёт-позовёт и перестанет».
Перебежала она дорогу и спряталась в кафе-мороженое.
Тихо в кафе. За столиками дети с родителями сидят, пломбир из запотевших вазочек чайными ложками выбирают. Захотелось и Гале мороженого, да денег нет.
А мама опять её зовет:
– Га-ля, до-мой!
Громкий у мамы голос. Перестали дети мороженое есть и на Галю смотрят.
«Плохо спряталась», – думает Галя.
Побежала она на вокзал. Села в электричку и уехала в лес.
Тихо в лесу. Невидимая кукушка где-то кукует. Кузнечики стрекочут. Берёзы шелестят. Под ногами земляника растёт.
Обрадовалась Галя, стала ягоды собирать. А они зелёные, не созрели ещё, язык только щиплют.
А мамин голос и отсюда слышен:
– Га-ля, до-мой!
Огорчилась Галя, что опять не вышло спрятаться. Выбежала из леса прямо на аэродром. Прыгнула в самолет и прилетела на Северный Полюс.
Тихо на Полюсе. Снег да льды вокруг. Белое, как говорится, безмолвие. Вышел из-за льдины белый медведь. На Галю глядит, удивляется. Никогда девочек не видел, да ещё со скакалкой. Подошёл, обнюхал Галю и вдруг как подскочит и наутёк. Это он маминого голоса испугался. Это мама опять позвала:
– Га-ля, до-мой! Обе-дать!
«Нет, не спрятаться от мамы», – вздохнула Галя и вернулась домой.
За обедом спрашивает у мамы:
– Скажи, почему ты моё имя нараспев всегда произносишь?
– Правда? – мама удивляется. – А я и не замечала.
– Весь дом теперь меня поёт. Неудобно как-то…
– Когда я маленькой была, как ты, – отвечает мама, – я очень петь любила. С детским хором выступала. Подавала надежды.
– А сейчас почему не подаёшь? – спрашивает Галя.
– А сейчас я стала взрослой, – грустно мама отвечает. – Не до песен уже. Да я их и перезабыла все.
– Это ничего, – говорит Галя. – Я тебя научу. Я много современных песен знаю. Будем вместе надежды подавать. Только ты мне новую скакалку купи, ладно?
– А старая где же?
– Не знаю. Я её, наверно, на Северном Полюсе забыла.
На этой страничке живет замечательный переводчик Ирина Токмакова, которая пригласила к нам в гости поэтов из самых разных стран мира.
Переводы Ирины Токмаковой из детских поэтов Чехословакии
Всё ж перегрелся на солнышке сад,
Хоть и старался прикрыться листьями.
Солнце палило — неделю подряд,
И непонятно, что за корысть ему.
Саду сегодня не спится никак,
Что-то уж очень колотится сердце.
Ах, как пылают у яблок бока,
Вишни
И пальчики жгучего перца.
- Ну а вы сказать могли бы,
Как в реке играют рыбы?
- Рыбы плавают по кругу,
мечут солнышко друг другу.
А когда огромный сом
Под вечер плеснёт хвостом,
Солнце выплеснется прочь,
И наступит ночь.
Из детских поэтов Болгарии
Пусто чижика гнездо.
До.
День осенний на дворе.
Ре.
Воет ветер за дверьми.
До. Ре. Ми.
Светлых дней пуста графа.
Фа.
Побелела вся земля.
Ля.
Лёд на лужах, словно соль.
Соль.
Шапку тёплую носи.
Си.
До. Ре. Ми. Фа. Соль. Ля. Си. До.
ДОждь. ДОждь. ДОждь. ДОждь.
Снег!
Из шведского фольклора
На ворота три вороны сели в ряд,
На воротах три вороны говорят:
— Полетим-ка в Данию, в дальний край.
Для вороны в Дании — рай, рай, рай,
Там сапожки для вороны
Продаются за три кроны,
Купим там сапожки
И согреем ножки!
Из детских поэтов Индии
Где-то там
едет поезд,
Едет поезд,
едет.
Если встретит он муравьишку,
Он его объедет.
Где-то там
едет поезд,
А машинист
правит.
Где-то там
едет поезд
И никого
не давит.
Ему не нужны ни вода, ни уголь,
Ни стрелки,
ни рельсы,
ни шпалы.
Ему для езды только сахар нужен,
И то совсем
мало.
Где-то там
едет поезд,
Эх, без пути и дороги.
Носят его босые колёса...
Простите —
босые ноги!
Жил-был мальчик Дмитрий Игоревич. Это потому, что его зва¬ли Митя, а его папу – дядя Игорь.
Однажды Митя и его папа пошли на Речку смотреть корабли. Идут, а навстречу – собака. Здоровенная! Пятнистая, с длинными ушами и бородой.
– Здорово похожа на пойнтера, – сказал Митя.
– Просто вылитый эрдель, – заметил папа.
Собака остановилась и стала на них смотреть.
– Сейчас кусаться будет, – решил Митя.
– Вот ещё, – сказала собака. – Других дел, что ли, у меня нет?
Митя и папа тоже остановились. От удивления.
– Извините, пожалуйста, – сказал Митя воспитанным голо¬сом. – Разве собаки умеют разговаривать?
– Обязательно, – грустно сказала собака. – Но только в са¬мом крайнем случае.
– А у вас что, уже крайний случай?
– Да, – сказала собака совсем грустно. – Я ищу своего человека. Скажите, пожалуйста, здесь случайно не пробегал мой человек?
– А он какой из себя?
– О! – сказала собака и улыбнулась. – Мой человек – он такой красивый! Кудрявый и с длинным носом. В его доме полно уютных углов, в которых можно подремать. На ужин мой человек ест огромные котлеты. А ещё у него очень удобные колени, куда всегда можно уткнуться мордой. Он играет на гитаре и поёт задум¬чивым голосом.
– Да это же просто вылитая Дарья Павловна! – воскликнул Митя, и все втроём они побежали к ней.
Уже издалека слышалось, как Дарья Павловна играет на гита¬ре и поёт задумчивым голосом песню про далёкую звезду.
– Здравствуйте, Дарья Павловна! – погромче закричал Митя. – Тут пришла одна симпатичная собака и говорит, что вы её человек.
Дарья Павловна выглянула в окошко.
– Ах, какой прелестный барбосик, – сказала она.
– Ну что? – спросил папа собаку. – Она твой человек?
– Ага! – сказала собака радостно.
Дарья Павловна упала в обморок. Потому что она не знала, что собаки умеют разговаривать в самом крайнем случае. Но Дарья Павловна тут же очнулась и опять высунулась в окошко.
– Мы сразу догадались, что это вы! – обрадовался Митя. – Потому что вы такая красивая, с длинным носом и на гитаре игра…
– Что-о-о-о-о-о-о?! – Дарья Павловна схватилась за сердце, а потом за свой нос. – Ах, негодный мальчишка, противный папа, гадкий пёс! Это у меня нос длинный?! Да у меня нос всего сто тридцать миллиметров с половиной!
Она так сердито кричала, что чуть не вывалилась из окна. А Митя, папа и собака убежали.
– Да, – сказал папа. – Наверное, она не твой человек. Она же котлет совсем не ест.
– Георгий Иванович ест котлеты! – подскочил Митя. – Бежим!
– Нет, – вздохнула собака. – И Георгий Иванович не мой человек. Честно говоря, у меня вообще нет своего человека. И не было никогда. Но одна моя знакомая полусиамская кошка гово¬рит, что у каждой собаки или кошки должен быть хоть один род¬ной человек на земле. К тому же вчера ночью шёл дождь. Он шёл-шёл-шёл-шёл-шёл-шёл и не заметил, что я на траве сплю. И пошёл прямо по мне. Я ему: «Чего брызгаешься?» А он: «Дома надо си¬деть, когда я иду». Я говорю: «Ага, дома… а если у меня и дома-то нету?» А дождь говорит: «Ищи себе дом. Устраивайся в хорошие руки. Каж¬дый барбос – кузнец своего счастья».
И вот я пошла искать себе дом и устраиваться в хорошие руки. Да что-то не везёт…
Митя и папа смотрели на собаку.
– Весёлого мало, – сказал папа. – Мы бы тебя взяли, – сказал Митя. – Да нам никакая мама не разрешит. У нас и так уже целых два морских поросёнка. Сыновья морской свинки.
– Что ж, – вздохнула собака, – видно, быть мне всю жизнь бродягой…
А дело было в воскресенье. В воскресенье многие мамы любят ходить в гости или куда-нибудь по делам. У них такие особые, мамские дела, которые только по воскресеньям делаются. В общем, мамы по воскресеньям часто куда-то деваются. Поэтому в воскресенья повсюду бродят беспризорные папы с детьми. И мама Мити тоже утром уехала по делам. А теперь вернулась. Митя и папа ви¬дят – мама на своём мотоцикле мчится. Затормозила так лихо, поднялась на одно колесо, опустилась, остановилась и говорит:
– А это что ещё за чудовище?
– Это собака, – сказал Митя. – Ей жить негде. Правда, на пойнтера похожа?
– По-моему, её прадедушка – эрдель, – сказал папа.
– Обыкновенная бородатая дворняга крупных размеров, – решила мама.
Собака повернулась и пошла прочь такой несчастной походкой, что было сразу видно – это идёт дворняга, бедняга, бродяга и бедолага.
– Нет! – нахмурилась вдруг мама. – Всё неправильно. Нельзя, чтобы собака уходила такой несчастной походкой. Иди, собака, сюда. Оставайся. Будешь наша.
– У нас в доме полно углов, где можно дремать! – обрадо¬вался Митя.
– А у меня как раз есть отличное старое пальто! – папа тоже обрадовался. – Подходящее пальто фабрики «Красный Молодец».
– Да зачем ей пальто? – удивился Митя.
– Она на нём спать будет.
А собака говорит:
– А руки-то у вас хорошие? Я только в хорошие руки хочу…
Папа, мама и Митя протянули ей свои руки. Она ткнулась но¬сом в их ладони и вдруг стала красивая-прекрасивая. Это она от счастья похорошела. Ведь теперь у неё было целых три своих че¬ловека и два морских поросёнка.
Только больше собака никогда не разговаривала. Крайний случай-то кончился!
Он был мастером,
Этот прохожий.
Из полена
Он выстругать мог
Дом красивый
С просторной прихожей,
Дверь
И в двери
Английский замок.
Но из щепки
Он выстругал судно,
Из другой —
Двух пушистых собак.
Вам представить,
Наверное,
Трудно,
Но поверьте,
Что всё было
Так.
Свистнул он —
Подбежали собаки.
И в заливе,
Где плещет прибой,
Вместе с ними
Взошёл он
На судно
И махнул
На прощанье
Рукой.
И сказал нам:
— Прощайте, ребята!
Если клад
Захотите найти,
Если жить
Захотите богато,
То ищите богатство
В пути!
Вы найдёте
Неслыханный клад:
Реки,
Рощи,
Рассвет
И закат.
За кормой
Забурлила дорожка,
Судно в море
Отправилось,
Но
Мы ещё постояли
Немножко,
И ещё постояли
Немножко,
И ушли,
Когда стало темно.
Надоело одному кошмарику сидеть у себя в Кошмарии и всему ужасаться. Сел он в метробус, и отправился в соседнюю Болтунарию.
– Какой кошмар! – поздоровался кошмарик с повстречавшимся ему болтунариком.
– Споткнулся я о камень, упал на дерево и свалился на небо, – отозвался болтунарик.
– Какой ужас! – схватился за голову кошмарик.
Другой болтунарик спросил:
– А что будет, если на корову поставить дом, а сверху накрыть его озером?
– Какой кошмар! – завопил кошмарик.
– Ещё бы не кошмар, – сказал кто-то рядом, – вхожу в печку, а стул уже в яме, смотрю, а от козы и кирпича не осталось.
Испуганный кошмарик помчался, поскорее, обратно в свою Кошмарию.
– Какой кошмар! – обратился он к своему земляку.
– Какой ужас! – ответил ему тот.
– Кошмарный ужас! – отозвался путешественник.
– Ужасный кошмар! – подтвердил прохожий.
Поужасавшись вдоволь, кошмарик отправился домой, отдыхать после дальнего путешествия.
Учительская сказка
Жила-была на свете бедная старушка. Не было у ней ни кола, ни двора. Приходит она к Учителю и говорит:
– Господин учитель, поставьте мне кол.
Учитель говорит:
– Я не могу просто так поставить кол. Вот если бы вы, к примеру, не знали, сколько будет дважды два…
– А я и не знаю. То ли пять, то ли шесть.
Учитель рассердился и поставил ей кол. Но старушка на этом не угомонилась.
– А нельзя бы, – просит, – господин Учитель, поставить мне ещё несколько колов. За дважды три и за дважды четыре… И за всю таблицу умножения. Я же нечегошеньки не знаю.
Учитель согласился и поставил ей сразу сто колов. Взяла старушка колы, воткнула их в землю, огородила себе полянку. Получился двор. Ещё один кол лишний остался. Она воткнула его посередине полянки, привязала к ней козу. Стала козу доить и молочко попивать. Да только стула у ней не было.
Приходит она снова к Учителю и говорит:
– А поставьте мне, господин Учитель, четвёрку.
– Ещё чего! – возмутился Учитель. – Четвёрка – высокая оценка, я не могу её ставить просто так, за здорово живёшь. Вот возьмите книжку, выучите стихотворение Пушкина, тогда поставлю.
Взяла старушка книгу, глянула – без очков ничего не видит. Тогда приступила она к Учителю с другого бока:
– Эх, – говорит, – если бы мне авансом хотя бы троечку, как я есть старая старушка.
Учитель посмотрел: действительно старушка довольно старая. Поставил ей авансом тройку. Старушка взяла тройку, сделала из неё очки в полуоправе, прочитала стихотворение Пушкина раз и два и три, приходит к Учителю и говорит: так и так, у лукоморья, мол, дуб зелёный, поставьте четвёрку.
Учитель видит: старушка серьёзная, в очках, про лукоморье знает, поставил ей четвёрку.
Взяла старушка четвёрку, принесла к себе во двор, перевернула вверх ногами, сделала себе стул. Села, попила козьего молочка, отдохнула. Да и завела себе кошку.
Вот проходит день, проходит два… Смотрит Учитель – опять к нему тащится давешняя Старушка:
– А поставьте мне, господин Учитель либо пятёрку, либо двойку.
Удивился учитель.
– Как это так – либо пятёрку, либо двойку? Ничего не понимаю.
А Старушка ему объясняет:
– А вот как, милый человек. Жила я, бедная старушка, и не было у меня ни кола, ни двора. Потом получила я сто колов, сделала из них ограду, посередине – двор. Завела козу, получила тройку, сделала себе очки, выучила стихотворение Пушкина, завела кота, пою его козьим молоком. Кот попил молочко день, попил два, а там и рыбки запросил. Сломала я прутик, привязала к нему нитку, а крючка-то нет. Вот я и прошу вас, господин Учитель, сделайте такую милость, поставьте мне всё равно что – либо пятёрку, либо двойку!
Туча
По небу
Плыла,
Вёдра полные
Несла.
Туча брякнула
Ведром —
Прокатился
В небе
Гром.
И над лесом,
И над кручей
Повстречалась -
С тучей.
Засверкали
Злые молнии!
Расплескались
Вёдра полные!
Туча с тучею
Ругаются,
Вёдра по небу
Катаются!..
В небе
Коромысло -
Радуга
Повисла.
Моё пальто уже не то,
Состарилось моё пальто.
Мне бы
Шубу
Без износа,
Как у пса
Барбоса.
По улице Моховой
Идёт меховой человек,
Он идёт в меховой магазин
Покупать меховой кошелёк.
Деньги в кошельке меховые –
И не деньги, а белки живые.
День сегодня меховой:
Снег, снег, снег
Укрывает с головой
Всех, всех, всех.
Вот какие чудеса -
Можно даже в луже
Видеть только небеса
(Если видеть глубже)!
В самой гуще,
В самой чаще,
Много зим и много лет
Жил когда-то настоящий
И ужасный людоед.
Но однако каждый встречный
Оставался невредим:
Людоед был дик, застенчив
И ужасно
НЕЛЮДИМ!
Плыл кораблик терпеливый,
Все терпел и не тонул,
Он терпел шторма, отливы
И нашествия акул.
Да, кораблик без терпенья
Ничего бы не сумел:
Ведь и ко-
ра-
бле-
кру-
шенье
Он, зажмурясь, ПОТЕРПЕЛ!
Перевод с английского Нины Демуровой
(Продолжение. Начало в номере 59)
Примерно в это время сын короля, жившего за тысячу миль от озера Прелестного, отправился на поиски подходящей королевской дочери. Он объехал много земель, но стоило ему найти принцессу, как он тотчас находил в ней какой-нибудь изъян. Разумеется, он не мог жениться на простолюдинке, как бы хороша собой она ни была, а принцесс, достойных его руки, ему просто не встречалось. Был ли сам принц столь близок к совершенству, что имел право его требовать в других, я не берусь судить. Я только знаю, что он был славным, видным, храбрым, щедрым юношей хорошего рождения и воспитания, как и полагается принцу.
Во время своих странствий он слышал кое-что о нашей принцессе; так как все говорили, что она заколдована, ему и в голову никогда не приходило, что она может околдовать и его. А на что, скажите на милость, принцу принцесса, потерявшая свою притягательную си¬лу? Возьмёт вдруг и ещё что-нибудь потеряет. Станет невидимой или неслышимой, словом, недоступной органам чувств, так что он и сказать не сумеет, жива она или мертва. Разумеется, он не стал больше наводить о ней справки.
И вот однажды в глухом лесу он отбился от своей свиты. Эти леса бывают очень полезны принцам, поскольку отделяют от них придворных, словно зёрна от плевел. И принцы ускользают от своей свиты, чтобы заняться по¬исками счастья. В этом и заключается их преимущество перед принцессами, которым приходится выходить замуж, не повидав белого света. Это несправедливо – надо бы иногда давать и принцессам возможность тоже теряться в лесу!
Как-то чудным вечером, после долгих блужданий, принц увидел, что вот-вот выберется из лесу: деревья вокруг поредели, меж ними мелькнули лучи заходящего солнца; вскоре он заметил и вереск. Потом показались и признаки человеческого жилья; но тут стало темно, и в поле не у кого было спросить дорогу.
Он ехал ещё час, и тут конь его, истомленный долгим путём и голодом, упал и не смог подняться. Дальше принц пошёл пешком. Наконец снова показались деревья – на этот раз это уже был не лес, а парк; тропинка вывела его к озеру. Той же тропинкой принц продолжил путь; сумерки сгустились. Внезапно он остановился и прислу¬шался: странные звуки доносились с озера. Это смеялась принцесса. Как я уже говорил, смех её был каким-то странным, ведь для настоящего смеха, каким смеются от всей души, необходима хоть какая-то доля весомости. Видно, оттого принц и принял её смех за крики о помощи. Вглядевшись, он увидел в воде что-то белое; мгновенно он скинул с себя плащ и сандалии и бросился в озеро. Плыл он быстро и вскоре увидел, что это женщина. При таком освещении трудно было понять, что это принцесса; впрочем, ясно было, что это дама – ведь на это много света не требуется.
Что было дальше, я не знаю, – то ли она притвори¬лась, что тонет, то ли его испугалась, то ли он так схватил её, что она поняла, что ей не вырваться, – но только он потащил её к берегу, чем очень обидел: ведь она и сама умела неплохо плавать. Он её чуть не утопил, ибо стоило ей открыть рот, чтобы всё ему объяснить, как вода попадала ей в горло – уж этого она вообще не ожидала.
В том месте, куда он её приволок, берег немного воз¬вышался над водой, и он изо всех сил толкнул её вверх, чтобы выбросить на сушу. Но стоило принцессе вылететь из воды, как она тут же снова стала невесомой – с криками и бранью она поднялась в воздух.
– Противный, противный, противный, противный! – завопила она.
Никому на свете не удавалось привести её в такую ярость.
Принц, увидев, как она взлетела в воздух, решил, что его околдовали, и он принял лебедь за женщину. Но принцесса схватилась за самую верхнюю шишку, что росла на могучей ели. Шишка обломилась у неё в руке, она схватилась за другую, потом ещё за одну, – и так, ломая шишки и сбрасывая их вниз на землю, ей удалось в конце концов остановиться. А принц меж тем так и застыл в воде, глядя во все глаза на принцессу. Когда же ветви скрыли её, он выбрался на берег и подошёл к дереву. Вглядевшись, он увидел, как она перебирается по одной из веток вниз к стволу. Однако в лесу было так темно, что принц никак не мог разобрать, кто это. Наконец, спустившись на землю и увидев, что он стоит под деревом, она вцепилась в него и произнесла:
– Я папеньке скажу…
– А вот и не скажешь, – возразил принц.
– Нет, скажу, – не сдавалась она. – Какое ты имел право вытаскивать меня из воды и швырять в воздух? Что я тебе такого сделала?
– Прости, я не хотел тебя обидеть.
– У тебя в голове, верно, нет никакого соображения, а это ещё хуже, чем не иметь веса. Мне жаль тебя.
Тут принц понял, что это и есть заколдованная прин¬цесса. Он понял также, что обидел её. Пока он обду¬мывал, что сказать, она топнула ножкой (если б она не вцепилась в него изо всех сил, то тут же бы и взлетела от этого на воздух) и в сердцах молвила:
– Немедленно верни меня обратно!
– Вернуть тебя куда, красавица? – спросил принц. Он уже готов был в неё влюбиться, ибо от гнева она дивно похорошела. Ему уже было ясно (хотя, конечно, в такой тьме никакой ясности быть не могло), что в ней нет ни одного недостатка, если, конечно, не считать не¬достатка веса. Но какой принц судит о принцессе по весу? Не станет же он определять красоту ее ножки по тому, какой глубины след она оставляет в грязи?
– Так куда же я должен вернуть тебя, красавица? – повторил принц.
– В воду, конечно. Какой же ты глупый! – отвечала принцесса.
– Ну что ж, идём, – сказал принц.
Принцессе и обычно-то было нелегко ходить, а тут ещё платье её было в таком виде, что она всё крепче цеплялась за принца, а это мешало ей идти ещё больше. Принц едва мог поверить, что всё это не дивный сон, хоть она и осыпала его на ходу музыкальными потоками брани. И так как принц не торопился, они вышли к озеру в другом месте, где берег возвышался над водой футов на двадцать пять, по меньшей мере. Подойдя к самому краю кручи, принц повернулся к принцессе и спросил:
– Как же мне тебя опустить в воду?
– Это уж твое дело, – ответила она резко. – Ты меня оттуда вынул, ты и опусти.
– Что же, хорошо, – сказал принц.
Схватил её в объятья и без оглядки бросился с нею со скалы в воду. Принцесса только успела от восторга взвизгнуть – и над их головами сомкнулась вода. Когда же они вынырнули на поверхность, она обнаружила, что не может даже рассмеяться, ибо они упали в воду так стремительно, что ей никак не отдышаться. В тот же миг принц спросил:
– Ну что, понравилось тебе падать в бездну?
Принцесса, задыхаясь, спросила:
– Это и называется «падать в бездну»?
– Да, – отвечал принц, – примерно.
– Мне показалось, это больше похоже на полет, – возразила она.
– У меня тоже было такое чувство, – согласился принц.
Принцесса, видно, не поняла его и повторила его во¬прос:
– А как тебе нравится падать в бездну?
– Ах, больше всего на свете! Ведь я это делаю с самым прелестным существом на свете.
– Не продолжай, – сказала принцесса, – я не хочу больше этого слушать.
Видно, она, как и её отец, не любила играть словами.
– А разве тебе не нравится падать в бездну? – по¬интересовался принц.
– Ах, это так весело, – отвечала принцесса, – ни с чем не сравнить! Я раньше никогда не падала. Вот бы мне научиться! Нет, ты только подумай: у папеньки во всем королевстве я единственная не умею падать!
Тут бедная принцесса пригорюнилась.
– Я с радостью буду падать вместе с тобою, – вы¬звался принц. – В любую минуту, ты только скажи.
– Спасибо. Не знаю… Может быть, это неприлично. Мне всё равно. Но если уж мы упали, давай поплаваем вместе.
– С восторгом! – воскликнул принц.
И они поплыли. Они плавали, ныряли, глядели в небо, лёжа на спине, и снова ныряли, пока наконец не услышали крики на берегу и не увидели огоньки, мелькавшие во всех направлениях. Было уже поздно, и ночь была без¬лунной.
– Пора домой, – сказала принцесса. – Мне очень жаль – было так чудесно!
– Мне тоже жаль, – отвечал принц. – Хорошо, что у меня нет дома, куда я должен был бы вернуться. Вернее, он есть, но я не знаю, где он…
– Вот бы и у меня не было, – подхватила принцес¬са. – Там всё так глупо! Хотелось бы мне сыграть с моими домашними шутку. Почему они не оставят меня в покое? Не могут отпустить меня хоть на одну ночь в озеро! Видишь, вон там зелёный огонёк? Это окно моей спальни. Подплывем тихонько туда. Когда поравняемся с балконом, подбрось меня вверх – ведь ты это так назы¬ваешь? – ну, как ты это сделал недавно. Я ухвачусь за балкон и влезу в окно, а они пусть ищут меня хоть до утра!
– Я повинуюсь, хоть мне и жаль с тобой расставать¬ся, – отвечал принц любезно.
И они поплыли, стараясь, чтобы их не услышали.
– А завтра ночью ты будешь плавать в озере? – спросил принц.
– Конечно… А впрочем, нет… Может быть… – таков был странный ответ принцессы.
У принца хватило ума не настаивать. На прощанье он только тихо шепнул, подбрасывая её в воздух:
– Никому ни слова!
Она лишь лукаво на него взглянула. Она уже была высоко, но взгляд её словно говорил ему: «Не бойся. Мне было так весело! Зачем же всё портить?»
В воде она так походила на всех людей, что принц едва поверил своим глазам, когда увидел, как она мед¬ленно поднялась в воздух, схватилась за перила балкона и исчезла в окне. Он изумленно огляделся: а вдруг она где-то рядом? Но кругом не было ни души. И принц неслышно поплыл прочь, глядя на огоньки, которые мета¬лись по берегу в поисках принцессы, хотя она давно уже спала в своей постели. Когда же огоньки исчезли, он вылез на берег и принялся искать свой меч и одежду. Не без труда найдя их, он обошел озеро кругом. На том берегу лес был гуще, а берег круче; он подымался уступами к горам, замыкавшим озеро со всех сторон. Принц скоро нашёл место, откуда был виден зелёный огонёк в принцессином окне и где его не могли заметить с противопо¬ложного берега даже при ярком свете дня. Это была небольшая впадина в скале: он сделал себе постель из сухих листьев и лёг. Принц так устал, что даже голод не помешал ему тут же заснуть.
Всю ночь ему снилось, что он плавает вместе с прин¬цессой.
Проснувшись на следующее утро, принц отправился на поиски пищи; он нашёл её в хижине лесничего, где и во все последующие дни запасался всем, что положено от¬важному принцу. Обеспечив себе настоящее, он не стал задумываться о будущем. Ну, а если Забота наносила ему визит, он с поклоном выпроваживал её вон.
Вернувшись после завтрака в своё убежище, он увидел, что принцесса уже на озере; её сопровождали король и королева – он узнал их по коронам и огромной свите придворных, разместившихся в хорошеньких лодочках с лёгкими навесами, украшенных яркими флагами и вымпелами всех цветов радуги. Солнце светило вовсю, и вскоре принц, изнывавший от жары, начал мечтать о прохладной воде и принцессе. Но ему предстояло томиться до сумерек, ибо на лодках царило веселье, да и угощенья было хоть отбавляй.
Но стоило солнцу зайти, как лодки следом за королев¬ской баркой потянулись к берегу, и скоро на озере оста¬лась лишь одна лодка – та, что принадлежала принцессе. Но она ещё не желала возвращаться домой; принцу по¬казалось, что она приказала гребцам идти к берегу без неё. Словом, лодка поплыла прочь, блестящая флотилия исчезла из виду, а в воде осталась белая, как облачко, тень.
И тогда принц запел. Вот его песня:
Лебедь-девица,
Взгляни
Нежным взглядом.
Сумрак ночи
Разгони
Нежным взглядом.
Пусть два матовых
Крыла
Снежно-белых,
Словно два больших
Весла
Снежно-белых,
По волне
Влекут ко мне
Деву-лебедь,
Всю в лучистой белизне
Деву-лебедь1.
Не успел он закончить, как принцесса подплыла к тому месту, где он укрылся, и, подняв голову, стала его вы¬глядывать. Слух её не обманул.
– Принцесса, не хочешь ли ещё разок упасть в без¬дну? – спросил принц, глядя вниз.
– Ах, вот ты где! Да, хочу – если можно, принц, – отвечала она, глядя на него из воды.
– Но как ты догадалась, что я принц? – спросил он.
– По тому, что ты так хорошо воспитан, принц, – отвечала принцесса.
– Так поднимайся, принцесса!
– Вытащи меня!
Принц снял свой шарф, перевязь меча, а потом и плащ, связал их вместе и спустил в воду. Но они не доставали до воды. Тогда он размотал свой тюрбан и привязал его тоже, но и он едва доставал до воды, и тогда он добавил к нему еще свой пояс с деньгами. Принцесса ухватилась за тот конец, в который были завязаны монеты, – и через мгновенье уже стояла рядом с ним на скале.
С шумом и плеском упали они в озеро. Принцесса была в восторге; и они с наслаждением всё плавали и плавали в озере.
Ночь за ночью встречались они и купались в тёмных и чистых волнах озера; принц был так счастлив, что нередко ему казалось, будто он плывёт по небу, а не по озеру. Впрочем, возможно, он начал смотреть на вещи принцессиными глазами, а может, просто ему было уди¬вительно хорошо на сердце. Только когда он заговаривал о небесах, принцесса над ним смеялась.
Ночи стали лунными, и это принесло им новую радость. В немеркнувшем свете всё казалось таким странным и необычным. А в полнолуние они затеяли такую игру: ныряли поглубже в воду и, повернувшись лицом вверх, смотрели сквозь слой воды на большое яркое пятно, ко¬торое дрожало, сверкало и сияло у них над головой, то расплываясь, а то сжимаясь, будто тая, а потом снова твердея. Они устремлялись наверх, прямо на него – и, ах! вот она, луна, высоко-высоко у них над головами, холодная, чёткая, ясная и очень красивая, на дне ещё более глубокого и синего озера, чем «наше», как его называла принцесса.
Принц скоро понял, что, находясь в воде, принцесса почти ничем не отличалась от всех остальных людей. К тому же в воде она была не так язвительна в своих вопросах и не так дерзка в ответах, как на суше. И смеялась не так часто, а если и смеялась, то не так громко. Да и вообще в воде она была гораздо скромнее и тише, как и подобает молодой девице. Но едва принц, который влюбился в неё в тот самый миг, когда в первый раз бросился вместе с нею в озеро, заговаривал о любви, она лишь с любопытством глядела на него и смеялась. Прошло какое-то время – и она стала в ответ призаду¬мываться, словно пыталась понять, о чём это он говорит (она уже понимала, что он говорит о чём-то важном), но всё напрасно. Стоило ей выйти из воды, как она тут же так разительно менялась, что принц думал: «Я женюсь на ней, но только если она превратится в наяду, а я – в тритона, и мы тут же уплывём в море».
1Перевод стихов Марка Фрейдкина
Шестой урок.
Доска бела от мела.
Рука устала,
затекла спина.
Мы друг на друга смотрим очумело.
А всё-таки
задача
решена!
Додумались!
Добились!
Раскололи!
Намаялись,
однако же –
смогли!
Забыли о кино и о футболе.
Звонку не рады –
до чего дошли!
Дождик дробь по крышам выбил,
на заре петух пропел.
Ванька Спирькин взял да выбыл,
попрощаться не успел.
Туча низко, слёзы близко,
мгла туманная густа.
Ванька вычеркнут из списка.
Парта Ванькина пуста…
Сказал математик:
«Ну что вы раскисли?»
А ну-ка, давайте
Блестящие мысли!»
Блестящая мысль –
Это быстрое что-то.
А мне потихоньку
Подумать охота:
Представить пункт «А»,
Пешехода,
Пункт «Б»,
И даже тропинку
Представить себе.
Как шёл пешеход
По полям,
По леску,
А где-то кукушка
Кричала «Ку-ку».
Но хмурится небо,
И тучи нависли…
Ребята бросают
Блестящие мысли!
Решили задачу
И снова – вперёд!..
Под дождиком где-то
Идёт пешеход.
Цифру «один»
Мы сегодня проходим.
И к цифре
Примеры из жизни приводим.
«Один леопард!» -
Петя вспомнил кино.
«Одна обезьяна!»
Всем стало смешно.
«Ворона одна…» -
Тихо Павлик шепнул.
Все смотрят на улицу.
Кто-то вздохнул.
Летят на ворону дождинки,
Крупные, будто горошины.
Ворона сидит, как в косынке,
Пёрышки все взъерошены.
(Писатель-натуралист в Индии)
Я жил в деревушке на самом краю Гирского леса – абхаяраньяма, то есть «леса, не ведающего страха». Так когда-то назвал лес местный махараджа, объявив его заповедным и разрешив охоту в нём только самому себе. Если не считать того, что охотился махараджа каждый месяц, то название было правильным.
Моим хозяином в деревушке был сидди, чёрный, как смола, потомок негров, которых, по тому же преданию, завёз сюда из Африки тот царёк. В лесу водились львы, и хозяин леса, вероятно, посчитал, что следить за ними и помогать в охоте лучше всего будут негры.
– Много ли осталось в лесу львов? – спросил я в первый же день у своего хозяина Чанда. Чанд – имя индийское, сидди давно уже утратили свои африканские имена.
– Двести, – убеждённо ответил тот. – Львов пересчитывают каждый год. В прошлом году их было ровно две сотни.
– Проводишь меня завтра в лес?
Он покачал головой:
– Я найду вам проводника – мальчика. У меня завтра большая работа. Завтра привезут бетон. Приедет машина, на которой всё время крутится барабан.
По тому, как точно он описал бетономешалку, стало ясно, что она тут не редкость.
– Зачем тебе бетон?
– Все мужчины деревни завтра пойдут в лес копать землю и строить водопой.
– Ах, вот оно что!
Из дальнейшего разговора я узнал, что главная беда леса – засухи. Половину года тут не идут дожди, несколько небольших ручьев пересыхают, и единственным спасением для гирских львов, оленей и диких кабанов становятся бетонные чаши, сделанные людьми, и колодцы, откуда берут для чаш воду.
Вечером, отдыхая на скамеечке перед хижиной, я заметил висящую на ограде сеть из толстых, прочных веревок. И ещё – у неё была очень крупная ячея.
– Ого, – удивился я. – Для чего она тебе, Чанд? Ведь никакой реки, никакого озера поблизости нет. Да и потом, в сеть с такими крупными ячейками никакую рыбу не поймаешь. Разве что молодого кита.
Что такое молодой кит, Чанд не знал.
– Это сеть для большого льва, – объяснил он.
– А-а…
Я легко представил себе, как мой сидди раскладывает в лесу сеть или как он, забравшись на дерево, набрасывает её на остановившегося под деревом зверя.
Последовавшие несколько дней каждое утро я отправлялся в лес с соседским мальчиком или даже с самим Чандом. Они показали мне, как собираются у только что наполненной водой бетонной чаши олени-аксисы, как чутко пьют, то и дело вскидывая головы и напряженно всматриваясь в лесную чащу. Как приходит к такому водопою леопард и, по-кошачьи пригнувшись, жадно лакает воду. Увидел я и львов. В деревню заехала на сутки группа немецких туристов, и для них был зарезан старый буйвол. Прежде чем зарезать, его отвели в лес. Полдня туристы и я с ними сидели в автобусе. Наконец, к туше буйвола вышла пара – огромный черногривый самец и молодая львица. Они разорвали и выели бок у скотины, а, насытившись, легли тут же подремать.
Нам повезло увидеть продолжение. Из кустов вышел и зло посмотрел на львов леопард. Он сделал несколько нерешительных шагов к буйволу – громадный лев приоткрыл глаза, леопард отпрянул, попятился и растаял в пятнистой зелени…
В день, когда я уезжал, и заказанная автомашина уже стояла у хижины, я увидел, что Чанд снимает с ограды сеть. Мало того – он торопился, он собирался куда-то с ней идти.
– Что случилось? – окликнул я его. – Идешь в лес?
Сидди кивнул:
– В колодец упал лев, тот самый, черногривый, которого вы видели, – объяснил он. – Надо торопиться. Чтобы спасти его, надо эту сеть опустить в колодец и тогда лев сам поднимется по ней наверх.
Так вот для чего предназначался этот ловчий снаряд! Жаль, ах, как жаль, что мне надо ехать, задерживаться нельзя, сегодня у меня самолёт.
Так я и не увидел, как Чанд опускает сеть в колодец, как поднимается по ней, цепляясь когтями за толстые верёвки, гривастый зверь. Он выбирается наверх, а мой сидди стоит в сторонке, не прячась, и наблюдает за ним. Он не прячется, потому что здесь, в Гирском лесу, между людьми и львами давно уже установились совершенно особые отношения – абхаяраньяма.
Первым по времени появления и любимым учеником Бианки был Николай Сладков. О нём старый учитель как-то сказал:
– Сладков родился на окраине Ленинграда. Отсюда синей зубчатой полосой виднелся далёкий лес. Мальчику казалось, что это такой забор, отделяющий знакомую улицу от остального мира. При ближайшем рассмотрении лес оказался зелёным, разноцветным, населённым всякой удивительной живностью. А синяя зубчатая стена отодвинулась дальше за гладь Финского залива. И стало ясно: сколько ни приближайся к этому забору, в синем лесу всегда будут таиться чудеса.
Николай Сладков – зоркий, терпеливый, дотошный наблюдатель. Пытливыми глазами любящего человека он подмечает то, что ускользает от взгляда человека случайного, убеждённого, что в природе всё уже известно и понятно.
Всем своим творчеством Сладков, как и Бианки, как все, кто учился у мастера, говорит: не слушайте людей, которые в живых деревьях видят одни сухие дрова, не верят в сказку, шипят на всё весёлое и радостное. «Даже в лесу, где все деревья пронумерованы и обречены топору, даже здесь может случиться совсем невероятное приключение», – уверяет он.
Со Сладковым я крепко сдружился, побывал с ним в Африке и в Индии. Забирались в заповедники Танзании и Кералы, во все глаза смотрели на львиный прайд, видели след последнего тигра Периара, зарисовывали, фотографировали, расспрашивали. Конечно, моё дело – море, но мне было радостно помогать товарищу. И каждый раз, вернувшись под вечер в номер гостиницы или в охотничий домик, мы говорили: «Эх, если бы здесь с нами был Виталий Валентинович!»
Святослав Сахарнов
На небе ни облачка, а по листьям дождь шуршит! Листья мокрые и блестящие, капельки с листьев скатываются в траву. И на лицо капли падают. Вытираю лицо ладонью и чувствую на губах… вкус мёда! Выставил под дождь ладонь, лизнул, понюхал – так и есть: мёд. Шуршит в лесу дождь медовый, на траве роса медвяная!
А пчёл не видно, и на небе ни облачка…
Смотрю растерянно по сторонам.
На мокрые листья садятся полосатые, как тигры, осы и шершни. По сырым травинкам карабкаются шустрые муравьи.
И муравьи, и осы сосут медовые капли.
И вдруг понимаю, что дождинки медовые не с неба падают, а с листьев клёна! Нависли клёны как туча зелёная, из-под каждого листа падают капли. А из-под дерева – дождь!
Оказалось, на изнанке листьев расселись тли, уткнули в лист хоботки и сосут сладкий кленовый сок. Неисчислимые стада тлей! И все сосут. Сок вытекает, тли роняют капельки – шумит сладкий древесный дождь!
Для всех сладкоежек июнь в лесу – медовый месяц.
– Эй, Волк, чего ты хмурый такой?
– От голода.
– И рёбра торчат, выпирают?
– От голода.
– А воешь отчего?
– От голода.
– Вот и говори с тобой! Заладил, как сорока: «от голода», «от голода», «от голода»! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?
– От голода…
До восхода висело над горизонтом лиловое облачко с огненным ободком. Солнце поднялось багровое, и всё – земля и небо – окрасилось в красный цвет.
Сижу под ивовым кустом с узкими красными листьями. Над головой свистят крылья уток, и крылья у них снизу – розовые.
Необыкновенный рассвет!
Красные волны дробятся в красной реке. Алые клубы пара шевелятся над волной. Чёрные чайки с криками мечутся в вышине, как чёрное вороньё над заревом пожара. Будто обожжённые, они заламывают крылья и падают в горящую реку, выплескивая снопы искр.
Всё ближе чайки, всё резче их крики.
И вдруг из красных волн стали выпрыгивать чёрные рыбки. Узкие, как листики ивы. Вылетят стоймя и стоймя же, хвостом вниз, падают в красную воду. Вот вылетел целый косячок и рассыпался веером. Вот опять: одна за одной, одна за одной!
Рыбьи пляски!
Гляжу во все глаза. Неужто и рыбья кровь вспыхнула в это удивительное красное утро?
А посреди реки, в сутолоке волн, движутся два чёрных пятнышка: пятнышко поменьше и пятнышко побольше. Из воды торчит плоская головка да спина горбинкой.
Выдра!
Вот нырнула, будто растаяла, а из воды тотчас выметнулись рыбки и заплясали: вверх-вниз, вверх-вниз!
Чайки увидали – упали, заломив крылья. Стали хватать рыбок прямо на лету.
Всё стало обыкновенным…
Солнце поднялось – и чёрные чайки стали белыми, чёрные рыбки – серебристыми, красная вода – серой. Лиловое облачко на горизонте шевельнулось и растаяло.
Хищники – чайки и выдра – вслед за пляшущими рыбками скрылись за поворотом реки.
А я сидел у коряги и записывал то, что видел.
Память сердца ведет по Рославлю,
Где войною жилище смело
И травою простоволосою
Всё пожарище поросло.
Только липы стоят нетленные –
Обошёл их пожара пир.
Здесь когда-то была вселенная –
Довоенного детства мир.
Вот – я вижу – бегу росистою
И тяжелой сырой травой,
Небо ветреное и чистое
Синей бездной над головой.
Словно снова я мальчик маленький,
Голос мамы звучит в ушах.
Вот и печки моей развалины,
От которой мой первый шаг.
И чем дальше, тем ярче в памяти
Неизменный и страшный вид:
Старый дом исчезает в пламени:
Это детство мое горит…
Всплывает в памяти упрямо
Разрывов грохот, гарь и дым.
Была картофельная яма
Бомбоубежищем моим.
Я в ней сидел порою поздней,
Зенитки ухали вдали.
И в вышине сияли звезды
И отвлекали как могли
От мысли жуткой и мгновенной
И придавившей жажду жить, -
Что вот сейчас твоей вселенной
Конец наступит, может быть…
Павлу Нилину
Блокада. Ночь. Забитое окно.
Мигающих коптилок тусклый свет.
Из мрака возникает полотно.
Художник пишет женщины портрет.
Она сидела, голову склоня,
И думала в голодном полусне:
«Вот я умру… А что-то от меня
Останется на этом полотне».
А он писал в мигании огня
И думал: «На войне как на войне.
Пусть я умру! Но что-то от меня
Останется на этом полотне».
Памяти Татьяны Александровой
Как-то в калужской лесной деревеньке
Ты усадила детей на ступеньки,
Вынула краски, достала тетрадку
И рисовала их всех по порядку.
Вдруг я увидел сердитую бабку.
Внука старуха схватила в охапку.
Девочки ныли, мальчишки роптали.
Матери их по домам расхватали.
Что они? Глаза боятся дурного?
Но малыши появляются снова.
Вымыты ноги. В порядке причёски.
Очень красивые выйдут наброски.
Утром облака раздвигаются и показывается солнце – так начинается день.
Вечером облака раздвигаются и показывается луна – так начинается ночь.
Однажды утром все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там старик: высунулся и пальцем погрозил.
Все насторожились.
Вечером все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там мальчик спящий, с круглым лицом, открыл глаза, посмотрел и закрыл.
Все облегченно вздохнули.
И ночь была тихая, теплая, все хорошо спали.
А в следующие дни опять: солнце – луна, солнце – луна.
Плыл пловец по морю, вдали светил ему огонёк. И в шторм плыл, и в ясную погоду, и с другими пловцами вместе, и один. Плыл мимо островов с зелёными берегами, мимо лодок, кораблей, косяков рыб.
Однажды с какого-то корабля его заметили, шлюпку на воду спустили, поплыли к нему, спасать. Еле от них увернулся, глубоко под воду нырнул, вынырнул далеко от корабля. Ну, отстали от него, видят – пловец, плывёт куда-то, не остановишь. Он дальше поплыл, туда, где светил ему огонёк. Вдруг огонёк погас. Удивился он: как же так? Он к нему плыл! Сразу стал тонуть, захлебнулся, раз и другой, вот-вот потонет совсем. Вдруг видит – в другой стороне огонёк засветился. Развернулся и поплыл туда, где новый огонёк засветился, откуда только силы взялись!
В одном провинциальном цирке был номер с мартышкой, одетой матросом. Обезьяна выходила на арену в тельняшке и бескозырке, в отутюженных широченных брюках клёш и блестящих чёрных ботинках.
Мартышка жонглировала ложками и стаканом, уморительно плясала «Яблочко», а в конце выступления свистела на боцманской дудке.
Как-то на представление пришёл пожилой адмирал с женой. Мартышка сразу разглядела моряка среди зрителей, но виду не подала. Она как всегда с блеском доработала номер до конца, а вот после даже не пошла снять грим и переодеться.
Обезьяна сквозь щель в занавесе долго внимательно разглядывала широкие адмиральские лампасы, фуражку с золотым «крабом» и большие сверкающие звёзды на погонах…
– Нет, всё равно не понимаю, – после размышлений сказала мартышка сама себе. – Зачем он здесь?
Добродушный с виду адмирал покатывался со смеху и то и дело пихал жену локтем в бок.
– Вот когда я стану совсем старенькой и закончу выступления, я никогда больше не приду в цирк! – махнула рукой мартышка. – Ни за что! Пусть и мне подарят потом самую красивую фуражку на свете, в цирк я не приду!
Два волка решили больше никогда в жизни не разбойничать.
– Милее нас не будет зверя, – мечтательно заметил один из приятелей.
– Точно! – согласился второй. – Такие серые, добродушные оба, лохматые! У-тю-тю, лапочки!
Волки внимательно посмотрели друг на дружку, и так им тепло обоим стало от мысли, какие они теперь хорошие!
– Ладно, – сказал вдруг один из волков. – Разбойничать мы больше не станем, решено! А чем тогда займёмся?
– Ну, чем… – задумался второй волк. – Понятно, чем! В гости ходить станем! Ты ко мне, а я к тебе!
– Точно! – очень обрадовался первый волк. Значит, прихожу я к тебе в гости, прихвачу по дороге упитанного ягнёнка…
– Постой, постой, ты о чём?! – перебил приятеля серый громила. – Ягнёнка нужно сначала у собак отбить, поразбойничать как следует!
– У-уй! Правда! – скривился бедолага первый волк.
– Ты уж сиди лучше дома, никуда не выходи! – предложил второй волк. – Это я к тебе в гости нагряну!
– Приходи, – согласился радушный хозяин.
– Прихожу, значит, я к тебе в гости! – с огромным воодушевлением продолжал второй волк. – Принесу телёнка – молоденького, нежного!..
Оба волка вдруг разом клацнули зубами и опять внимательно посмотрели друг на друга.
– А разбойничать мы с тобой больше не будем, – грустно сказал один волк приятелю.
– Никогда-никогда! – печально подтвердил тот.
– Нужно только для этого сделать сначала кой-какие запасы… Впрок! – предложил первый волк.
– И побольше, побольше! – поддержал его второй. – Вот закончим заготовки – и сразу станем добрейшими, милейшими… лапушками такими!
С лёгкостью на душе и самыми светлыми намерениями немедленно отправились два волка запасаться продовольствием.
В одном провинциальном цирке был номер с мартышкой, одетой матросом. Обезьяна выходила на арену в тельняшке и бескозырке, в отутюженных широченных брюках клёш и блестящих чёрных ботинках.
Мартышка жонглировала ложками и стаканом, уморительно плясала «Яблочко», а в конце выступления свистела на боцманской дудке.
Как-то на представление пришёл пожилой адмирал с женой. Мартышка сразу разглядела моряка среди зрителей, но виду не подала. Она как всегда с блеском доработала номер до конца, а вот после даже не пошла снять грим и переодеться.
Обезьяна сквозь щель в занавесе долго внимательно разглядывала широкие адмиральские лампасы, фуражку с золотым «крабом» и большие сверкающие звёзды на погонах…
— Нет, всё равно не понимаю, — после размышлений сказала мартышка сама себе. – Зачем он здесь?
Добродушный с виду адмирал покатывался со смеху и то и дело пихал жену локтем в бок.
— Вот когда я стану совсем старенькой и закончу выступления, я никогда больше не приду в цирк! – махнула рукой мартышка. – Ни за что! Пусть и мне подарят потом самую красивую фуражку на свете, в цирк я не приду!
Гора пирожков высилась в центре стола на роскошном фарфоровом блюде. «Натуральный Гарднер», – так дедушка Иосиф гордо говорил гостям, когда они начинали хвалить лепнину по краю блюда или нарисованную в центра блюда рощу с ручьем и пастушком.
Что такое Гарднер, да еще и натуральный я никогда не понимал и даже разъяснения дедушки, что Гарднер – это фамилия, а натуральный, значит не поддельный, ничего мне не разъясняли, а только запутывали мои и без того запутанные размышления о происхождении знаменитого сервиза. Если бы блюдо меня сильно интересовало, я, может быть, и докопался бы до истины, но гораздо больше меня интересовали пирожки, и даже не сами пирожки, а их начинка.
На первый взгляд казалось, что на столе только два вида пирожков: слоеные и сдобные. Но одинаковость слоеных пирожков, а уж тем более сдобных была более чем обманчива.
Каких только начинок не выдумывала бабушка Бася. Здесь были пирожки с мясом и пирожки с луком, с капустой и с яйцами, с изюмом и с вареньем. Пирожки с маком умело маскировались под пирожки с марципанами, а пирожков с повидлом была тьма тьмущая видов и подвидов. И повидла все были разные.
Казалось бы, ну какая проблема? Тоже мне незадача – разные пирожки. Ешь, не хочу. Ан, нет. Лично я любил пирожки с курагой. А вот их-то, этих пирожков с курагой, было на удивление мало, а главное – их невозможно было отличить от остальных.
– Бабушка, можно я возьму пирожок? – вкрадчивым, ласковым голосом попросил я, просунув голову в приоткрытую дверь кухни.
– Бери, внучек, бери. Только не увлекайся, скоро обед.
Хорошо ей говорить «не увлекайся», а я взял пирожок, надкусил, а он с мясом. Ну не бросать же надкусанный. Я за другой, а он с малиной. Доел и его. Третий пирожок оказался с капустой, а четвертый… Четвёртый я брать не стал. Сил не было есть четвёртый. Наелся я. Он бы, этот четвёртый пирожок, в меня бы не влез, а если бы он влез, то я бы лопнул. У меня и так пузо стало, как барабан.
Бабушка заходит и спрашивает:
– Что, сынок, наелся?
– Наелся, – отвечаю, – а с курагой так и не нашёл.
– А, – говорит бабушка, – с курагой это же твои любимые, правда?
– Любимые, – вздыхаю я.
– На, – говорит бабушка, – бери из блюда пирожок, – и протягивает мне, – этот с курагой.
– Извини, бабушка, но я не могу. Наелся я. Спасибо.
– Мишенька, – не унимается бабушка, – давай я пирожки с курагой буду кругленькими печь. Тогда ты их сразу отличишь от других и съешь.
Задумался я. И вправду, как было бы здорово. Сразу видно, где мои любимые, а где все остальные. Но пока я думал, вспомнил, какие вкусные пирожки с мясом.
– Не-а, не надо, бабуль, – отвечаю я, неожиданно для самого себя. – Понимаешь, есть пирожки очень вкусно, а искать ещё вкуснее.
– Ну, ищи, ищи, – бабушка вздохнула и ушла на кухню.
И еще долго я слышал, как она, вздыхая, бормотала: «Чего хотят? Чего? Сами не знают. То с курагой давай, то ищи давай, то сам он искать будет. Пожил бы с нами в эвакуации, ел бы, не привередничал. С курагой!? А с картофельными очистками не хочешь? То-то и оно, что не хочешь». Бабушка с силой прикрыла дверь на кухню, и до меня доносилась только странная, гудящая канва её воздыханий: «мну-у-у, хру-у-у, ру-ру-ры».
«Эх, нехорошо вышло», – подумал я и съел пирожок с курагой.
Перевод Андрея Сергеева
Дело было в доброй старой Вирджинии. Зашёл ко мне незнакомый человек и спрашивает:
– Правда, что у вас тут все верят в привидения?
– Не думаю, – отвечаю я. – Кто верит, а кто и не верит.
– А сами вы не побоялись бы провести ночь в доме с привидениями?
– Нет, не побоялся бы.
– Прекрасно. Если вы выдержите там до утра, я дам вам два доллара.
– Согласен, – говорю я. – За два доллара можно.
К дому с привидениями пришёл я под самую ночь. Отворил дверь, вижу – стул, стол, на столе лампа горит. Сел я на стул, жду, что будет. Вдруг в дверь чёрная кошка заглядывает. Постояла, посмотрела, в дом вошла. Обошла вокруг меня, на стол вспрыгнула. Лампу своим чёрным хвостом обвила. Поглядела мне в глаза и говорит:
– Тут нет никого, кроме нас с тобой.
Я потихонечку встаю со стула.
– А сейчас тут не будет никого, кроме тебя, – говорю я – и к дверям.
Мчусь по дороге сломя голову и, как назло, спотыкаюсь и падаю. Приподнимаюсь и вижу – надо мной человек стоит. Голову свою он под мышкой держит, а голова эта и говорит:
– А ты быстро бегаешь! Отродясь не видала, чтоб так быстро бегали!
– Это что, – говорю я, – сейчас я ещё быстрее побегу.
Махнул я через ограду на пшеничное поле. Бегу по меже, передо мной заяц бежит. Догоняю зайца, кричу:
– Не можешь бегать, так под ногами не путайся!
Домой добрался я только к утру. Ждёт меня незнакомый человек.
– Ну как? – спрашивает.
– Ваша правда, – говорю. – Мы тут, пожалуй, все малость верим в привидения.
Ты подумай, что творится –
За окном уселась птица.
Я смотрю и вижу вдруг –
Просто вылитый физрук!
От такого совпаденья
Я совсем забыл про пенье.
Ты подумай, что творится –
Ну у Катьки и ресницы!
Сантиметров пять в длину,
Просто грабли – ну и ну!
От такого удивленья
Я забыл про сочиненье.
Ты подумай, что творится –
Нет в учебнике страницы!
Спорю, что её отгрыз
Мой трёхлетний брат Борис!
От такого невезенья
Я совсем забыл про чтенье.
Нет, ты видишь, что творится –
Мне, наверно, это снится –
Иванова влюблена!
Строит глазки мне она!
От такого потрясенья
Мне уже не до сложенья.
Вот ты видишь, что творится?
Не дают совсем учиться!
Все хотят мне помешать.
Как же тут получишь пять?
Синих кошек не бывает –
это каждый взрослый знает.
Но ребячьему уму
не понятно, почему.
Если взять фломастер синий,
если краски синей взять,
я смогу такую кошку
без труда нарисовать.
Папа с мамой объясняют –
синих кошек не бывает.
Как у взрослых всё смешно!
У меня такая кошка
есть уже давным-давно.
Когда я взрослым стану,
Я всё позволю сыну:
Руками есть сметану
И прыгать мне на спину,
Валяться на диване,
На стенке рисовать,
Жука хранить в кармане,
Лица не умывать,
Кричать,
По лужам бегать,
Спилить у стула ножки,
Не спать и не обедать,
Скакать верхом на кошке,
Крутить в часах пружину,
Пить воду из-под крана…
Я всё позволю сыну,
Когда я взрослым стану!
Сегодня мне всё надоело,
Не надо меня утешать.
Я знаю, что я постарела,
И старюсь, и старюсь опять.
Сегодня мои именины:
Конфет и подарков гора.
Но жуткие сердцу картины
Меня заполняют с утра.
Вот выпадут скоро молочные зубы,
Молочные зубы – основа основ.
Как грубы, ах, Боже, как грубы
Бегущие стрелки часов.
Не надо нашёптывать в ухо,
Что я и юна, и мила.
Сегодня я просто старуха,
А молодость, видно, прошла.
В старинном замке
Бродят тени:
У длинных окон, на полу
Змеятся тени от растений,
Шуршат и прячутся в углу.
А там,
Задумчиво и сонно,
Пушистой тенью дремлет кот,
И тень пузатого барона
Тень торта весело жуёт.
Тень ложки
Тянется к варенью,
Минуя тень от макарон.
Под тенью стула
Теплой тенью
Сидит чешуйчатый дракон.
И стайка мелких привидений
Смеясь, кружит у потолка.
Но не отбрасывает тени,
А только светится слегка.
Великан,
С друзьями споря,
Захотел
Измерить море.
Вычисляя
Глубину,
Он отважно
Шёл по дну.
Распугал он
Всех акул,
Сам чуть-чуть
Не утонул,
Маму очень огорчил
Тем, что ноги
Промочил...
Но зато он
В споре том,
Банку выиграл
С китом!
Я волосы расчёсывала маме -
Они травою пахли и цветами.
Я маме заплела тугую косу
И кончики обрезала без спросу.
А мама только тяжело вздыхала
И говорила, как она устала!
И я взяла волшебную расчёску
И сделала волшебную причёску…
Она как дочь послушная сидела
И долго-долго в зеркало глядела…
Хорошо детей иметь -
сразу есть кому шуметь!
Хорошо, когда все спят:
тут сопят - и там сопят...
Наша курица несётся,
нам загадку задаёт:
ну куда она несётся,
если с места не встаёт?
Один Людоед проглотил одного мальчишку, и нарушился у него во рту кислотно-щелочной баланс.
«Ну вот, – думает Людоед. – Вкус великолепный, а кислотно-щелочной баланс нарушен. Нехорошо-с!..»
Пришёл в поликлинику и говорит доктору:
– Аспирин Бицилинович! Проглотил я мальчишку, а у меня во рту кислотно-щелочной баланс нарушился! Что делать?
– Откройте рот! – отвечает доктор.
Открыл Людоед рот. Аспирин Бицилинович туда заглянул и говорит:
– Да, баланс у вас сильно нарушен. Но мы про него в институте ничего не проходили, даже не знаю, чем помочь. Мальчик, ты жив?
– Жив, жив! – отвечает из Людоеда мальчишка.
– А скажи, мальчик, – интересуется Аспирин Би-цилинович, – это не ты во рту пациента баланс нарушил?
– Ничего я не нарушал! – возмущается мальчишка. – Чуть что – сразу я!..– и замолчал.
– Вот видите, – говорит доктор Людоеду. – Он у вас ничего не нарушал!
– Педагоги разберутся! – буркнул Людоед и отправился к знакомому преподавателю кулинарного техникума. Вызвал его с лекции и говорит: – Маргарин Аппетитович! Проглотил я мальчишку, а он у меня во рту весь кислотно-щелочной баланс нарушил! Что делать?
– Откройте рот! – приказал Маргарин Аппетитович.
Заглянул педагог в рот Людоеду, видит, в самом деле, баланс нарушен.
– Мальчик! Дай дневник! – строго говорит Маргарин Аппетитович мальчишке.
– А полмиллиона у вас есть? – спрашивает мальчишка из Людоеда. – Бесплатно я свой дневник никому не даю!
– Но как же я тогда запишу, что ты Людоеда обидел? – растерялся педагог.
– Никого я не обижал! – возмущается мальчишка. – Чуть что – сразу я!.. – и замолчал.
– Вот видите! – говорит Маргарин Аппетитович Людоеду. – Раз отрицает, значит, виноват. Идите к родителям, пусть они отвечают!
Пришёл Людоед к родителям мальчишки и говорит:
– Проглотил я вашего сына, а он у меня во рту весь кислотно-щелочной баланс нарушил!
– Это он может! – говорит мама.
– Молодец, умеет защищаться! – говорит папа.
– Сами виноваты! – говорит бабушка. – Нечего было человека глотать!
– Правильно! – кричит из Людоеда мальчишка. – Он должен был меня перед контрольной проглотить, а не после уроков! Не выйду, пока каникулы не начнутся!
– Боренька, а ты не переваришься там до каникул? – забеспокоилась бабушка.
– Не волнуйся, бабушка! – отвечает мальчишка. – Я же в костюм фирмы «Хитон» одет!
Вот тут-то Людоед и осознал свою роковую ошибку. Осознал, запечалился и говорит:
– Родители, родители! Я вам семь миллионов рублей дам, пять долларов, полтора фунта стерлингов замок в придачу, только велите вашему Бореньке из меня выйти! Не могу я с нарушенным балансом ходить, нехорошо это!
– Выходи, внучек! – обрадовалась бабушка. – Выходи, родненький! Наша взяла!
Вздохнул Боря, вышел из Людоеда, а сам жуёт.
– Чего это ты жуёшь? – подозрительно спрашивает Людоед.
– Чего, чего… А может, это моя тайна! – ответил Боря и в ванной закрылся.
А Людоед затылок поскрёб, живот свой пощупал, плечами пожал и поехал на химзавод кислотно-щелочной баланс восстанавливать.
Мышь Гликерия в пятницу утром проснулась и подумала: какая-то я нетворческая мышь.
У всех кругом разные таланты. То романсы поют под гитару, то крестиком по канве вышивают, то фуксии разводят. А одна знакомая даже выпиливает лобзиком силуэты экзотических зверей.
И только у Гликерии не видно никаких творческих способностей.
Нет, она, к примеру, петь тоже может. Громко поёт Гликерия, красиво, ей самой нравится. Кто слышал – говорят: ничего себе. И спрашивают: «Что это такое ты пела, Гликерия?». А когда Гликерия отвечает, то все удивляются: надо же, никогда бы не подумали! Разве что стихи знакомые…
– А может, мне стихи сочинять? – воодушевилась Гликерия.
Отложила Гликерия завтрак (гренки, намазанные вареньем, и топлёное молоко) и пошла погулять, чтобы обдумать мысль.
Попалась навстречу одна знакомая.
– Что-то, Гликерия, – говорит знакомая, – какое-то у тебя выражение глаз сегодня необычное: не то голодное, не то поэтическое.
«Вот он, указующий перст судьбы, – подумала Гликерия. – Всё один к одному: стихи – это, вне всякого сомнения, моя стезя».
Однако поэзия – дело серьёзное. Надо сперва подготовиться.
Купила Гликерия блокнот в красном шёлковом переплёте и серебряный карандаш с белым ластиком на конце. И в библиотеку отправилась.
Библиотека была совсем недалеко, в конце липовой аллеи в углу парка.
– Я, – говорит библиотекарю Гликерия, – стихи хочу писать, и мне про это надо теоретически подковаться.
– Подкованная мышь – это великолепно, – степенно согласился библиотекарь. – Хотя в стихах главное – это настроение. Я вам сейчас поэтический словарь принесу.
И, шаркая тапочками, ушёл куда–то вдаль, растворившись в сизом сумраке меж стеллажами.
Гликерия долго ждала. Заскучала. Решила пока почитать любую книгу, до которой дотянется.
Взяла наугад.
Открыла.
Аккурат на букву М читает: «Мыши – великолепный пищевой продукт, как в сыром, так и в обработанном виде. Особенно хорош хво…»
В глазах у Гликерии помутилось от ужаса, сизый библиотечный сумрак опустился на неё душным облаком. А дальше она и не помнит ничего.
– Что ж вы так неаккуратно с книгами обращаетесь? – брызгает на неё водой из цветочной вазы невесть откуда взявшийся библиотекарь. – На этой полке вовсе не для вас литература стоит. Это вам для кошек справочник попался. О вкусной и здоровой пище.
И, чтоб Гликерию окончательно успокоить, показал ей другую книгу:
– Вот, гляньте, в «Мышиной энциклопедии обо всем» вовсе даже написано, что мыши – это существа нежные, поэтические…
Гликерия свежую шишку на затылке лапой потёрла и отвечает:
– Я и сама знаю, что мы поэтические. Я как раз насчет поэзии сюда и пришла.
Сунула мышь Гликерия том литературной энциклопедии под мышку и домой поспешила.
Сидит с книгой на крыльце, топлёное молоко пьёт (оно остыло, конечно, но Гликерия его заново погрела).
«Сначала прочитаю все черные крупные слова слева, – решила она, – а мелкие подробности про них буду потом читать.
Амфибрахий, например… Красиво звучит. На что это похоже? – думает Гликерия.
Это такая старая фланелевая тряпочка, которой она вытирает пыль с пианино. Серенькая, мягкая.
Анапест… Анапест – похож на цветок. Листья у него длинные, как у осоки, острые такие… Когда стебель ломаешь, то раздается сочный хруст.
Анжамбеман… Кажется, у соседа из дома на углу была такая фамилия. Жаль, он уехал давно и далеко. И писем никому не пишет…
Белый стих…»
Отложила тут Гликерия словарь, задумалась. Понравилось ей это: белый стих.
Интересно, белый стих – он какой? Совсем белый, как свежий снег под ярким солнцем, или палевый, как топлёное молоко?
«Это мне как раз подходит, – решила Гликерия. – Дальше и подковываться не стоит, только время терять».
Достала Гликерия новый блокнот в тёмно-красном шёлковом переплёте. И принялась творить.
К вечеру у неё набрался полный блокнот белых стихов.
Села Гликерия на закат любоваться, открыла восьмую страницу в блокноте. Эта восьмая белая-белая страница была как раз про солнце, которое катится за дальний лес. Так Гликерия решила для себя. А девятая белая страница была про то, как в тёплый летний вечер в саду стрекочут сверчки.
– И правда, главное в стихах – это настроение, – вздохнула Гликерия, любуясь закатом. Настроение у неё было хорошее и очень поэтическое.
Вот только серебряный карандашик с белым ластиком на конце пока не пригодился. Но это ничего, может быть, завтра с утра Гликерия откроет в себе рисовательный талант.
А перед сном Гликерия ещё раз в литературный словарь заглянула, так, от нечего делать. Оказывается, белый стих ещё верлибр называется. Но это слово Гликерии не понравилось. Как-то оно не по-мышиному звучит. Пусть его в кошачьей энциклопедии употребляют.
Продолжение. Начало в №№ 55, 56, 57, 58, 59, 60
Тебе нравится, когда славят Тебя? Мне – так очень.
Лёня, 3 кл.
А Ты знаешь, наша тётя Галя уже третьего мужа донашивает.
Рая, 4 кл.
Я написал стихи. Они стыдные. Я их никому не показывал, но Тебе, Боженька, я покажу. Вот они.
Взрослые плачут слезами.
Взрослые плачут глазами.
Маленькие плачут сердцем,
Маленькие плачут жизнью.
Но если взрослый плачет, как маленький,
Значит, он и правда плачет.
Марик, 4 кл.
Я с ней два года ходил в садик, целых полгода учился в первом классе, и вот однажды она мне заявила: «Мы с тобой разные человеки». Ты представляешь, я хуже, чем умер.
Аркадий, 2 кл.
Я ещё никогда не ел кекс. Может, годы не подошли?
Валентин, 2 кл.
Был на кладбище, и меня потряс один памятник. Чёрный большой камень, на нём высечено одно слово: «Мама». И всё.
Ваня, 4 кл.
Некоторые люди, знаешь, живут на Земле и солнце топчут.
Аня, 2 кл.
Ах, если бы Ты знал меня раньше. В садике. Сейчас я немного сдала.
Света, 2 кл.
Слушай, а кем я был в другой жизни, может, зря Ты меня перевел в человеки?
Сеня, 3 кл.
Господи, мне так не везёт, что же я – не люди?
Михаил, 3 кл.
Меня всё время мучает один вопрос: на небе все звезды пятиконечные?
Надя, 2 кл.
Рожают, рожают, умирают, умирают. Чёрт те что!
Коля, 1 кл.
Скажу Тебе по секрету, Ты только никому. Меня целовал Женька, и у нас теперь будут дети. Спасибо, на всякий случай.
Зоя, 1 кл.
Ну, почему бы Тебе не сотворить, чтоб дождь лился с музыкой.
Ася, 2 кл.
Господи, если встретишь Федьку, скажи ему, что я мяч нашёл.
Гена, 1 кл.
Слушай, вот говорят: свет Божий. А тьма чья?
Лена, 4 кл.
Я очень люблю яблоки. Это у меня зов предков?
Нина, 3 кл.
С Тобой я бы пошёл в разведку.
Гарик, 1 кл.
Говорят, Господи, что Ты – любовь. Извини меня, но любовь – Ира.
Алик, 2 кл.
