Дом наш смолк и уснул, 
И мы тоже уснули.
Заводная лягушка затихла на стуле.
Красный мяч до утра
Под диван закатился, 
И серебряный месяц в окне засветился.
Но пока нас баюкала тихая дрёма, 
Перемыла машина асфальт возле дома.
Под мостом починили 
Трамвайные рельсы, 
Поезда отправлялись в далекие рейсы.
Корабли разгружали 
Плечистые парни, 
Свежим хлебом запахло
Из окон пекарни.
И летя как стрела
По проспекту ночному, 
В «скорой помощи» врач
Торопился к больному.

До утра, 
Не смолкая,
Кипела работа, 
И Земля повернулась
На пол-оборота.

Апрельское солнце залило кабинет 2 «А» класса до краёв. Всё плескалось в этом солнечном море: парты, ученики, коричневая школьная доска. Юлька прищурилась: причёска учительницы, словно корабль, выныривала из солнечных волн, когда она поднимала голову, и вновь ныряла в золотистое марево, когда Валентина Николаевна склонялась над классным журналом.

– К доске пойдёт… – волны сошлись над её головой. 2 «А» булькнул на самое дно. Юлька вздохнула. Задачка давно решена, и на листочке записного блокнота появились рожицы, цветочки, которые тоже плескались в солнечных бликах.

– К доске пойдёт… Борисов Слава.

Слава долго и неуклюже выбирался из-за парты, чем привёл в совершенный восторг своего соседа, совсем было разомлевшего на солнышке. Наконец он вышел к доске.

– Записывай решение задачи, – голос учительницы был строг.

Славка начал писать и говорить вслух:

– Два плюс три – игас…

– Не игас, а икс, – поправила учительница.

– Два плюс три – игас…

На задних партах началось оживление. Кто-то хихикнул. На Юлькином листочке не осталось свободного места.

– Два плюс три, – уныло тянул Славка, и было понятно, что его с головой накрыли солнечные волны, и вряд ли он выплывет на поверхность.

– Ой! – тихонько вскрикнула Юлька и сердито оглянулась. С соседнего ряда на неё озорно поблёскивали чёрные, как спелые смородины, глаза Дениса Суворина, а на Юлькиной парте золотой рыбкой, вынырнувшей из моря-океана, лежала конфета. Юлька притворно рассердилась, погрозив Дениске кулаком, и тут же зашелестела блестящей обёрткой.

Когда, наконец, прозвенел звонок, 2 «А» ринулся в раздевалки, путаясь под ногами старшеклассников, и впереди всех бежал, размахивая портфелем и что-то выкрикивая, Славка Борисов.

После душной раздевалки улица встретила свежестью таявшего снега, птичьим гомоном, солнечной кутерьмой. Юлька вспомнила, что ей сегодня нужно быстрее прийти домой.

– Юль! – застегивая на ходу курточку, к ней подбежала подружка Иринка. – Ты что сегодня вечером будешь делать?

– Не знаю, – сказала Юлька, шумно вдохнув весенний воздух.

– Приходи ко мне, – предложила Иринка и, слепив комок из талого снега, высоко подбросила его.

– Эй, девчонки! Подождите!

Подружки оглянулись. К ним по весенней распутице бежал – пальто нараспашку – Денис Суворин. Юлька вспомнила конфетку – золотую рыбку.

– Бежим! – крикнула она, и две девчушки, смеясь, побежали от Дениски.

– Подождите! Куда вы? Юль! Подожди, Юль!

Иринка обернулась, поправляя съехавшую на лоб вязаную шапочку, и крикнула:

– Ты что, любишь её, что ли?

– Люблю! – и солнце, словно хрустальный шар, разбилось на множество сверкающих луж.

– Люблю! – захлебывались лужи от восторга, и возвращалось солнце на небо брызгами из-под Денискиных ног.

…А ночью Юльке приснился сон. Плывет прямо к ней в руки золотая рыбка в конфетной обёртке и голосом Дениса Суворина говорит: «Люблю…», а за ней другая, третья, и ещё, и ещё, а из солнечных волн выныривает Славка Борисов и сосредоточенно пересчитывает их: «Два плюс три – игас… два плюс три…».

Сашка сидел над домашним заданием и недовольно цокал языком. Мама подходила к закрытой двери, прислушивалась, но слышала только равномерное цоканье. Через закрытую дверь мама спросила:

– Саш? Ну как там с уроками? Закончил?

Сашка что-то пробормотал, и мама сказала:

– Не слышно, Саш. Я зайду, ладно?

– Заходи, – угрюмо сказал Сашка и уставился в тетрадку.

Мама зашла в комнату и присела на диван. Сашка будто бы невзначай прикрыл тетрадку рукой. Мама спросила:

– Так что там с уроками? Может, помочь?

Сашка покачал головой и всхлипнул.

– Ну что такое? – возмутилась мама. – Задание какое было?

Деваться было некуда. Сашка вздохнул, достал дневник и протянул маме. Мама прочитала запись и удивлённо посмотрела на Сашку. Тот пожал плечами.

– Напишите про семью плохо? – недоверчиво сказала мама. – Что это?

– Что-что… Такое задание… – пролепетал Сашка.

– Ну-ка, – сказала мама. – Покажи, что ты написал там в тетрадке?

Сашка замотал головой и навалился на тетрадь всем телом. Мама выдёргивала тетрадку и приговаривала, что ругаться не будет, только посмотрит. Пришлось уступить. Мама посмотрела на тетрадку и прочитала: «Мама ну просто ужасная».

– Саша! – закричала мама. – Как это понимать?

– Ты обещала, – обижено сказал Сашка.

– Одним нам тут не разобраться, – выдохнула мама и решительно вышла из комнаты.

Папа нависал над дневником, как орёл. Бабушка крепко держала дневник в руках. Мама всё повторяла «ну просто ужасная», «надо же!» и «как вообще можно было додуматься до такого!» в разных вариациях.

Папа строго спросил:

– Сергей Петровича задание?

Сашка пожал плечами – мол, чьё ещё.

– Надо жаловаться, – сказала мама.

– Напишите про семью плохо, – перечитывала бабушка.

– Толку жаловаться? – сказал папа. – Учитель года, что вы! Новейшие разработки! Передовые технологии!

– Напишите про семью плохо, – повторила бабушка.

– Я не виноват… – бормотал Сашка.

– Напишите про семью плохо, – прочитала бабушка и улыбнулась.

Папа отобрал у неё дневник, помахал им и сказал:

– Давайте уже напишем чего-то, что ли?

Мама пожала плечами:

– Давайте.

Бабушка улыбалась.

Мама попросила:

– Саш, только зачеркни про ужасную, пожалуйста.

Сашка покорно зачеркнул. Папа ходил по комнате и думал вслух:

– Папа… поздно просыпается… Не помогает делать мне уроки… Любит футбол…

– Надо про плохое, папа, – напомнил Сашка.

– Да, да, – согласился папа и зашагал по комнате молча.

Бабушка схватила Сашку за плечи, посмотрела пристально и сказала:

– Про меня что-нибудь напиши.

Сашка написал: «Бабушка старая».

– Это плохо, – довольно согласилась бабушка.

Было так поздно, что у Сашки стали слипаться глаза. Папа всё ходил по комнате и предлагал варианты, мама спорила, бабушка улыбалась. В Сашкиной тетрадке было только два предложения. Одно, зачёркнутое, про маму, второе, незачёркнутое – про бабушку. Папа рассказывал про себя ужасные вещи, что он замечает пыль и не вытирает, а мама говорила, что не так уж это плохо и ничего страшного, а вот она тоже иногда замечает и не вытирает, и это уж точно плохо, и тогда папа сказал, что ничего страшного…

И тут Сашка воскликнул:

– Я придумал!

И написал: «Моя семья такая плохая, что об этом даже писать нельзя».

– Вот молодец, – сказала мама. – Пойдёмте теперь чай пить.

Всем почему-то стало радостно, и улыбалась теперь не только бабушка, но и мама хихикала, и папа смеялся, и Сашке было хорошо. Они обнялись за плечи и еле протиснулись в дверь, чтобы пройти на кухню.

А мама всё весело приговаривала:

– Мы ужасные, просто ужасные!

На большой перемене Морошкина потащила меня на второй этаж – смотреть картинки. Там сегодня как раз открылась школьная выставка наших же рисунков. Мы с Морошкиной успели первыми, потом прибежал Яшка Каневский и какие-то большие девочки.

Некоторые рисунки, кстати, оказались очень даже ничего. Например, мой стегозаврик с птеродактилем – вполне хорошенькие! Я их, правда, с книжки срисовывала, зато получилось похоже. Не то, что у Морошкиной. Я и её рисунок похвалила, конечно. Хотя, честно сказать, её кошка с бантиком – полнейшая чепуха на верёвочке.

По-настоящему хороших рисунков было всего два. Серёжкина «Осень» (ну, это-то понятно – Серёжка не зря в художественную школу ходит), и ещё – «Портрет брата» Женьки Соловьёвой. Не то чтобы очень красивый этот портрет, но мне вдруг захотелось, чтобы у меня тоже был такой брат – стриженый ушастый первоклассник…

Вдруг Морошкина как захихикает! Она смешно смеётся, тоненько так. Я посмотрела, куда она показывает – и увидела нарисованную собаку. Лохматая такая собака, ушастенькая. Только почему-то зелёно-голубая, а лап у неё – одиннадцать! Представляете, какая глупость?! Ведь любой малыш знает, сколько ног у собак!

– Собакоосьминог! – заливалась Морошкина.

– Да тут на полтораосьминога потянет! – я тоже засмеялась. – Интересно, кто же это отчебучил такое?!

Это папа так говорит, «отчебучил». Вернее, «отчебучила» – понятно ведь, про кого он обычно так говорит.

И тут наш Яшка кулаки сжал и сказал:

– Это, между прочим, мой рисунок. И очень хороший притом! – а у самого даже глаза стали жёлтые. От злости. Вдруг он как подпрыгнет – и содрал листок с доски, кнопки звонко по полу покатились. А он ещё и порвал пополам свою собаку непонятную, скомкал и в окно выбросил!

– Ну и дурак, – спокойно сказала Морошкина. – Да ещё и природу засоряешь рисунками своими бестолковыми!

У Яшки по лицу какие-то красные пятна пошли. Я даже испугалась, что он сейчас в Морошкину вцепится. Но он ничего – отвернулся и пошёл себе в класс. Медленно так. Шея у него длинная, тонкая из воротника торчит. И уши хороши – одно другого больше!

— Совсем псих, – поддержала я Морошкину. Действительно, что он, не знает, что ли, сколько ног у собак?!

Странный он, этот Яшка. Нос у него вбок смотрит, а на носу – веснушки. Как у малыша. И учится странно – то пятёрка с плюсом, и тут же – трояк, а то и что похуже. И всё молчит, молчит, а потом как сказанёт чего-нибудь этакое – все от хохота под парты лезут. А он как будто и не причём – даже не улыбнётся.

Или, к примеру, математика. Какую-нибудь задачу трудную всю решит, и вдруг – бац! – дважды два у него неправильно. И в ответе даже не пять, а сразу, скажем, семнадцать! Мы с Морошкиной, кстати, могли бы и сами догадаться, чья это псина безумная – Яшка один у нас до четырёх плохо считает.

Я даже когда из школы шла, всё про этого Яшку думала. Ведь он нарочно, специально делает всё не так, как все! Зачем?! Его даже учителя на уроках не особенно спрашивают – никогда ведь не знаешь, что он выкинет.

А вот математичка наша его почему-то любит. Возится с ним, как с маленьким – какие-то задачи специальные даёт, и после уроков оставляет заниматься. И даже на районную олимпиаду поехал этот дурачок Яшка, а не я! А я очень, очень хотела. У меня-то по математике все пятёрки. Ну, или почти все. И что самое обидное – олимпиада, наверное, совсем несложная была. Потому что Яшка занял там второе место! Значит, и я могла бы тоже. Да, могла бы! И все бы мною гордились!

От обиды я изо всех сил пнула попавшийся под ноги ком бумаги. Он развалился пополам, и я вдруг поняла, что это и есть Яшкин рисунок. Я подняла обе половинки и постаралась их расправить.

Собака бежала по серому городу, а сама переливалась голубым и зелёным… И у неё была такая морда, такая…

Кажется, зря мы так с Морошкиной выступили.

В общем, я почему-то сунула Яшкин рисунок в карман куртки.

Я решила этот рисунок Мите показать, моему соседу. Что, интересно, он про это скажет? Митя очень умный. Просто ужас, до чего умный! И не задаётся, а мог бы – он меня на два года старше.

Я пришла домой и сразу ему позвонила, но Митя сказал – потом зайдёт, у него сегодня какой-то очень важный концерт в музыкальной школе. Он готовится. И правда, готовится – я его скрипку слышу прекрасно, у нас стенка общая. И пригласил меня на концерт этот самый. А раньше, между прочим, никогда не приглашал!

Я, честно говоря, в музыке не очень. Но уж если Митя пригласил, надо сходить. Интересно, как у них там, в музыкальной? И как это – неужели Митя на сцене стоит, пилит свою скрипку, и все на него смотрят и слушают?!

В общем, я натянула свой любимый свитер – с динозавриками, мне специально мама вязала, – и отправилась вместе с Митей на концерт.

Сначала мне как-то не по себе было. Митя меня в зале оставил – сказал, второй ряд самый лучший – и ушёл разыгрываться. Мне казалось, все на меня смотрят и видят, что я в музыке ничего не понимаю и просто так сижу. А потом слышу – там одна мама другой что-то шепчет про ботинки. Что они их забыли, концертные, или что-то вроде того. Тут мне сразу легче стало – значит, не все тут только о музыке думают. И ребят знакомых полно – из нашего двора и из школы. А я и не знала, что они здесь учатся.

Концерт длинный оказался, сначала малыши играли – а мой Митя в самом конце, так что мне всех слушать пришлось.

Оказалось, кстати, что маленькие тоже молодцы. Самих-то из-за пианино не видно, а играют серьёзно так! Один всё кивал в такт. Казалось, голова у него отвалится. Особенно мне понравилось, когда быстрое что-нибудь играли – и как это они успевают пальцами шевелить! Я тихонько под стулом попробовала – вообще-то ничего, я бы тоже смогла, наверное.

А больше всех мне понравился Тёма Соловьёв – брат моей одноклассницы Женьки. Помните, она ещё его портрет рисовала для выставки. Тёмка играл на такой здоровой чёрной дудке. Мне потом Женька рассказала, что это кларнет. Тот самый, что у Клары с Карлом. Так вот, Тёмка, хоть и первоклассник, дул в этот свой кларнет здорово, громко.

А потом я устала всех слушать, и начала зевать. Какой-то дедушка даже посмотрел на меня так неодобрительно – наверное, в это время как раз его внучка играла. И я, чтобы не уснуть, начала считать в уме: если играть по две ноты в секунду (это в среднем), и так минут пять – это сколько же нот надо запомнить?! Получилось – ужас сколько, шестьсот!

А тут как раз толстая девочка в розовом платье объявляет:

– Исполняет ученик седьмого класса Дмитрий Добродел!

Это у Мити такая фамилия – Добродел. Отличная фамилия, мне очень нравится. А что он такое исполняет, я, конечно, прослушала.

Митя вышел на сцену весь такой серьёзный, и очень красивый – бабочка, рубашка белая. И волосы у него длинные, кудрявые – настоящий артист. С ним тётечка какая-то в серебряном платье, за рояль уселась. Ну и начали они вместе играть. Сначала медленно так, а потом разогнались – всё быстрее и быстрее. И всё у них так складно получается – удивительно. Прямо как синхронные прыжки в воду! В общем, Митя был молодец, да и тётечка тоже. А ещё оказалось, что я всю Митину музыку наизусть знаю – недаром за стенкой живу! Только в зале слушать скрипку гораздо приятнее, чем за стенкой. В общем, хорошо Митя играл – ему и хлопали так долго, и я – громче всех!

Но лучше всего было то, что потом Митя сел не со своими ребятами, а со мной. На меня даже девчонки какие-то обернулись – кто это там рядом с Митей Доброделом сидит?

– Ну как? – спросил он, а у самого уши красные.

– Здорово, – говорю, – я от тебя не ожидала.

Надо было ещё что-то сказать, но я не придумала, что.

– Ты ещё не знаешь, что такое здорово! Вот сейчас такое будет – услышишь, закачаешься.

Я сначала решила, что он так скромничает. Но тут девочка в розовом объявила:

– Яков Каневский, «Фантазия». Исполняет автор!

И на сцену вывалился наш Яшка! Собственной персоной. Ух ты, выходит, это он и есть – «исполняет автор»?! Я чуть со стула не упала.

А Яшка был совсем не нарядный, никаких бабочек. На нём был просто коричневый пиджак и синяя водолазка. Но почему-то он не показался мне смешным. Взрослый какой-то…

Он ещё только вышел, а ему уже хлопали, как олимпийскому чемпиону. Значит, его здесь все знают. Он коротко поклонился и сел за рояль. И сразу нажал какую-то клавишу… А потом ещё одну. И другую, и ещё, и ещё… Звуков становилось всё больше, только это совсем не было похоже на музыку. Какая-то толпа звуков! Мне даже показалось, что Яшка опять валяет дурака, а мы и уши развесили…

Но вдруг я почувствовала, что через эту бестолковую толпу пробивается какой-то голос. Ясный, простой и какой-то грустный… И он становился всё яснее и яснее, и вот всё лишнее стихло, а осталась только эта мелодия. Очень простая. Негромкая. И это было как-то… ну, просто очень красиво. И почему-то печально… Неужели он сам это сочинил?!

Мне, не знаю почему, плакать захотелось. Я нос тихонько рукой вытерла и покосилась на Митю – не заметил ли? Но Митя на меня не смотрел. Он смотрел на Яшку, только на Яшку!

А он всё играл. И играл совсем не так, как все. Я даже поняла, в чём разница – другие ребята очень старались; а Яшка – нет, нисколечко. Просто играл, и всё. И такое лицо у него было… Я бы даже сказала, красивое! И мне хотелось, чтобы он ещё играл, а я бы на него смотрела.

А потом я уже устала слушать, и просто думала про него, про Яшку. Почему-то совсем некстати вспомнила, что сегодня на русском было. Натальиванна попросила нас придумать слова с приставкой «теле» (она означает передачу чего-нибудь на расстояние). Все кричали – «телефон», «телевизор»! А Яшка и говорит:

– Телега…

Все хохотать! А Натальиванна, конечно, сказала:

– Каневский у нас как всегда…

Слышала бы она сейчас нашего Яшку! Такого расчудесного, лучшего в мире Яшку.

Когда он доиграл – я сразу домой пошла. Хотя Митя просил остаться, говорил, оркестр ещё будет.

Прости, Митя, я в другой раз обязательно твой оркестр послушаю. Я знаю, ты там первая скрипка и самый лучший. Только мне сейчас домой надо.

Я поняла, наконец, какое у меня сокровище в куртке валяется! Приду домой, сразу склею Яшкину собаку и проглажу осторожненько тёплым утюгом. И на стенку повешу, над моим диваном.

Теперь у меня дома всегда будет жить настоящая, чудесная, единственная в мире Одиннадцатилапая Собака!

Про Мурзика

Мурзик мой -
Музыкальный кот:
«Мур» да «Мур»
Он всегда поёт.
А сегодня
С котом - беда,
Не такой мой кот,
Как всегда -
Изменил себе
Трубадур:
«Мяу» слышится
Вместо «Мур»...
И тогда
Я спросил у Мурзика:
- Эти странные звуки -
Музыка?
- Мяу! -
Мурзик сказал в ответ.
«Мяу» - да?
Или
«Мяу» - нет?..

Длинношеее животное

К небу голову
Задрав,
Шёл по городу
Жираф.
Рыжей чёлочкой
Слегка
Задевая
Облака... 

Какая-то непонятная в этом году зима. То дня три морозы с метелями, когда ходишь вперёд спиной, чтобы спрятать лицо от злого колючего снега. То, как сегодня, оттепель с ярким, совсем не зимним солнцем. А тут ещё ангина некстати. Слоняюсь по квартире с завязанным горлом. Заняться абсолютно нечем, разве что по графику таблетки глотать.

Хорошо ещё, что мама до обеда дома – работает на этой неделе во вторую смену. Вдвоём всё веселее. Но в два часа мама уходит на свою фабрику, и наступает СКУКОТИЩА!

Сегодня, наверное, в десятый раз подхожу к окну. С грустью наблюдаю за бурлящей во дворе жизнью. Вернувшиеся из школы парни сражаются в хоккейной коробке. Время от времени во дворе раздается победный клич «УРА!». Значит, опять шайба влетела в чьи-то ворота. Таких «УРА!» я насчитал уже одиннадцать. Там же, на льду, две юркие девчонки отрабатывают фигуры из репертуара Ирины Слуцкой. Забавно наблюдать, как они иногда едва успевают увернуться от увлечённых хоккеистов.

По периметру двора нарезают круги трое лыжников в ярких костюмах. Среди них узнаю двух своих одноклассников, братьев Димку и Юрку Горшковых. Хотел покричать им: «Давай, давай, вперёд!», да вовремя спохватился – через стекло всё равно ведь не услышат.

На детской площадке под присмотром взрослых три детсадовца лепят снеговика. У них не очень получается, комы вышли неровные и почти одинакового размера. Взрослые помогают водрузить снежные псевдо шары друг на друга. Потом начинается традиционное украшение-оживление сооружения. Ручки-веточки, глаза-угольки, нос-морковка. Вот только вместо ведра на голову снеговик получает старую вязаную шапочку. А что, снеговичок получается довольно симпатичный. Небольшой, ростом с первоклассника, крутобокий и какой-то очень спортивный с виду.

Правда, и детсадовцы, и их взрослые помощники довольно быстро потеряли интерес к своему творению. Перешли к ледяной горке, на которой и так довольно многолюдно.

Я вздохнул и отошёл от окна. Да, интересно там, где нас нет. Так, кажется, говорится?

С полчаса почитал книгу. Надоело. Ещё раз пропылесосил квартиру. Поиграл с шестимесячным котёнком Васькой. Посмотрел телевизор, лежа на диване. Опять почитал.

Между тем начало темнеть. Во дворе зажглись фонари. Я снова подошёл к окну, выглянул наружу. Двор совсем опустел. Только хоккеисты всё так же продолжают свою баталию. Редкие взрослые спешат с работы к своим подъездам. А на детской площадке, освещённый неярким жёлтым светом столбового фонаря, стоит одинокий снеговик. Совсем один, никому не нужный.

Мне его стало так жалко! Я позвонил братьям Горшковым. Трубку взял Димка.

– Привет, – сказал я, – дело есть. Можешь с Юркой выйти на улицу на полчаса?

– Можем, наверное, – ответил Димка. – А что за дело? У тебя что, прошла ангина?

– Нет, не прошла. И выйти я не могу. Просто нужна ваша помощь, – и, зная любовь братьев к сладкому, добавил: – Обещаю по три пирожных каждому.

Это сразу заинтересовало Димку:
– Что за помощь, больной, рассказывайте…

*

Пока братья одевались, выходили во двор и возвращались ко мне, я успел слегка расчистить балкон и расстелить на нём коврик из прихожей. Наконец звонок в дверь. Это Горшковы принесли первую часть снеговика. Ещё два похода, и снежный человечек собран на нашем балконе. Прощаясь, Юрка спросил:
– А всё-таки скажи, зачем он тебе?

– Для научных экспериментов, – соврал я. Просто не хотел говорить правду, могут засмеять.

А Димка сказал:
– Ну ладно, ученый, пока. Поделишься Нобелевской премией.

– Ага, – подмигнул Юрка и добавил: – А ты это здорово придумал, за каждую часть снеговика по пирожному. Каждому.

*

Мама сразу заволновалась, увидев, что я не сплю в такое позднее время:
– Саша, что случилось? Ты себя хуже чувствуешь? Почему не позвонил, я бы отпросилась с работы.

– Нет, мама, всё нормально. Только вот… небольшой сюрприз…

– Сюрприз? Какой сюрприз? И где коврик из прихожей? Порвал, испачкал чем-то?

– Нет, – ответил я и, взяв маму за руку, повёл к балкону. Увидев снеговика, она рассмеялась. Смеялась и смеялась, вытирая слёзы носовым платком. Я даже хотел обидеться, но потом подумал, что давно не видел маму такой весёлой.

– Мама, пусть он побудет у нас. Он был такой одинокий и такой бездомный.

Мама перестала смеяться. Лицо её стало серьёзным.

– Понимаешь, Саша. Ведь его кто-то сделал. Значит, он чей-то. Я хочу сказать, что и у снеговика может быть хозяин.

– Мама, я за ним полдня наблюдал. Никому он, кроме меня, не нужен. Его сделали, поиграли немного и бросили. Точно так же, как нехорошие люди выбрасывают кошек и собак. Или детей своих бросают.

При этих словах глаза у мамы стали грустными, как после папиных звонков. Она задумчиво посмотрела на снеговика и сказала:
– Может, ты и прав, сынок. Пусть снеговик живёт у нас. Только коврик давай вернём на место. А для снеговика есть большой таз. В нём нашему новому жильцу будет гораздо удобнее.

Я очень хотела иметь котёнка, но мама была против. Я не знала, что делать. Несколько раз я притаскивала котят домой, но всякий раз мама выносила их обратно.

Сегодня я нашла рыжего тощенького, большеглазого котёнка с порванным ухом и больной лапой, но мама, как всегда была неумолима. Я разревелась, разбросала свои игрушки и, объявив голодовку, ушла с Рыжиком на улицу. Не помню, сколько я сидела на скамейке, но про меня все забыли. Котёнок спал у меня на коленках, а мне было так плохо, что даже плакать не хотелось. Ребят становилось всё меньше и меньше, а я всё сидела с больным беспомощным котёнком и согревала его тёплым шарфом, который успела прихватить из дому.

Вдруг ко мне подошёл белобрысый Славка, которого часто дразнили мальчишки, называя Блохой. Славку так прозвали, потому что он любил подпрыгивать и делал это очень смешно. Выбежит из подъезда – и как подпрыгнет! У Славки глаза были такими большими, что казалось, что он какой-то ненастоящий, этот Славка, а глаза ему просто вшили искусственные, но сделали их на совесть. И уши Славкины были аккуратными, даже красивыми. Но прыгал он всё равно смешно.

– Свет, а Свет, – тихо сказал Славка, – ты чего домой не идёшь?

– Не пускают меня с ним. Видишь, лапа у него. Куда я его? А мама даже забыла про меня.

– А знаешь, давай его мне, – жалобно пропел Славка, – У нас уже две кошки есть, будет и третья с нами жить. Мамка ей быстро и ухо, и лапу вылечит.

Я чуть не лопнула от зависти. Во мне что-то как ухнет, как бабахнет, но я всё-таки при Славке не заплакала.

«Это же надо, – подумала я, – у них целых две кошки, и Славка может третью в дом принести!»

Делать было нечего. Котёнок жалобно мяукал, и я отдала Блохе Рыжика, а сама поплелась домой. В желудке моём что-то урчало и булькало, и я, прошмыгнув на кухню и раздобыв бутерброды с колбасой, села перед телевизором и надулась, как мыльный пузырь. Мама вязала папе свитер, а папа с головой залез в интернет.

– Ну, – сказала она, наконец, – успокоилась? Сколько можно таскать в дом этих заразных кошек?

Тут я не выдержала. Из меня потекли такие слёзы, что я сама испугалась. Наверное, весь сок, весь чай и вся другая жидкость, которую я выпила за свои семь лет, скопилась где-то во мне и дождалась своего часа, чтобы вылиться бурным потоком из моих глаз.

– У неё ла-па-па, лапа бо, бо-лит, а е-ей тоже жи-жить надо, – выдавливала я слова, захлёбываясь горькими слезами.

– Она жи-жи-жива-я, – не унималась я, вздрагивая при каждом слове.

Не знаю, что случилось с моими родителями. Наверное, они испугались за моё здоровье, А может, им действительно стало жаль бездомного котёнка. Всё-таки у мамы с папой было сердце, но через час Рыжик, с забинтованной лапой, лежал на мягкой подстилке в большой уютной коробке из-под какой-то папиной железяки. А я сидела рядом с котёнком в кресле и думала, как хорошо, что у меня есть дом, папа, мама и братья. Скоро они приедут из лагеря, и мы будем воспитывать Рыжика втроём.

Котёнок сопел в коробке, напевая свой добрый мурчащий мотив, под который по квартире неслышно пробирались дядюшка Сон и тётушка Дрёма, неся в сундучках волшебные сказки.

– Я люблю тебя, Рыжик, – прошептала я сквозь сон, и на душе у меня стало так радостно, как не бывало, наверное, никогда.

Лось лежал на болотной кочке ничком и грустил. Рога мокли в зелёной болотной воде, а на копыте сидела лягушка.

Мимо летела цапля. Это была перелётная птица, и говорила она с лёгким акцентом. Она вылетела из дома пораньше, хотела полюбоваться прелестным весенним днём и закусить карасями. Сделала круг над болотом и увидела большую бесформенную кочку, которой ещё вчера там не было! Спустившись пониже, она разглядела лося. Цапля удивилась, подошла к лосю и спросила его:

– Друг, случилось что?

Лось вяло приоткрыл один глаз и пробормотал:

– Оставьте меня!

Цапля недоуменно нахмурилась и спросила у меланхолично наблюдающей за всем этим лягушки:

– Что он такой?

– Да депрессия у сохатого, – жуя жевачку, ответила лягушка.

Цапля удивленно вытаращила глаза. Такой рыбы она не знала.

– Как это всё понимать?

– Да надо расспросить его и узнать всё как есть.

Цапля почесала голову и легонько поскребла когтем лося. Лось вяло шевельнул ухом. Цапля толкнула его коленом. Лось вздохнул и повернулся к ней.

– Говори, что у тебя на душе. А то сейчас как сороке всё скажу, сюда весь лес сбежится, – потребовала цапля.

Лось опять вздохнул и стал нехотя рассказывать замогильным голосом, не вставая с кочки:

– Сначала у меня в жизни все было нормально. Я гулял, хорошо кушал и ни о чём не волновался. А три дня назад я познакомился с молодым рябчиком. Он лежал на широком пеньке и смотрел на небо. «Почему ты тут разлегся, друг мой?» – спросил я.

«Я умираю», – ответил он.

«Но почему? Ты ещё молодой рябчик», – удивился я.

«Просто мне всё надоело. Я молодой, но умный. И вот что я понял. Жизнь как коробка жуков – обязательно кончится, и тебе снова придётся их ловить. Вот в моём пеньке они кончились, и меня это чрезвычайно расстроило. Я оказался к этому просто-напросто не готов. Я вдруг понял, что жуки будут кончаться всегда. Так зачем ждать этого грустного дня. Лучше уйти молодым и красивым рябчиком. Но это только моё мнение. А ты со мной согласен?»

Лось пожал плечами и продолжал:

– Я стал думать, согласен я или нет. Сначала я гулял на вкусном одуванчиковом поле и был не согласен, а потом забрёл подальше и уткнулся в это болото. Тут одуванчики не растут, хотя настало время обеда. Я невероятно проголодался и вдруг почувствовал, что согласен. Да, зачем ждать какого-то грустного дня? Ждать не в моём характере. И я решил уйти из жизни, прямо на этом болоте. Но пока только ещё больше есть хочется! Это начинает действовать мне на нервы.

– А что бы ты хотел на полдник? – подумав, спросила цапля.

– Что-нибудь сочное и зелёное! – приподнял голову лось.

Цапля слетала вглубь болота, нарвала вереска и хвоща и добавила букетик свежего камыша.

Лось охотно разинул пасть и начал обедать. Через полчаса он уже доедал камыш стоя. А потом стал прогуливаться вокруг и даже улыбнулся цапле.

Цапля хмыкнула и сказала:

– На болоте же всё самое вкусное! Умирать в такой ситуации – не дело. У тебя просто кончились силы, потому что ты вовремя не подкрепился.

– Если бы я только знал! Послушайте, давайте спасём рябчика!

И звери насобирали брусники – это самое лучшее лакомство для грустного рябчика.

– Брусника, что ли? – подозрительно спросил рябчик, увидев цаплю и лося с корзинкой ягод.

Лось подтвердил информацию. Рябчик с достоинством сел на пенёк и стал пробовать бруснику. Ему пришлось съесть всю корзинку, чтобы хорошо всё распробовать. Потом он крепко обнял и поцеловал зверей и улетел по делам, не прощаясь.

И всё снова стало хорошо, как раньше.

Всю неделю стоял мороз за двадцать, а в пятницу над лесом поднялась голубая дымка. Минус тридцать семь.

Словно обезумела печка. Распустила своё бездонное брюхо – топку – и глотала, глотала целыми охапками берёзовые дрова. Прижались друг к другу, затаились под крышей нахохлившиеся воробьи да синички. Маша слазила на чердак, нашла деревянную кормушку, которую смастерил в прошлом году дедушка, и повесила её на яблоню, прямо перед расписанным ледяными узорами окошком. А много ли надо шустрым пройдохам? Горсть семечек да крошки со стола – и как не бывало для них мороза!

На птичий праздник, на возню, шум да гам слетелись со всей округи лихие сороки. Тихо, без трескотни, как в былые времена, точно воровать они пришли, а не пировать. Маша и их пожалела – не пропадать же весёлым белобокам.

Запыхавшись, как запоздалый гость, примчался во всю прыть из леса красный длинноносый дятел. Посмотрел недоуменно на сорок, на мелкотню – нет ли здесь для него чего-нибудь вкусненького? И его не обидела Маша, угостила мороженым салом.

Оглянулась Маша по сторонам – все ли дела переделала? Нет, и тут не всё. Так и пляшет вокруг Маши, так и заискивает, виляет хвостом верный пёс Пират. Не спасает его от лютого мороза и мохнатая чёрная шубка. Пришлось его Маше впустить на скотный двор, на солому, там теплее.

Только серому коту Кузе всё нипочём! Его в такие морозы с печи метлой не сгонишь. Лежит он себе день-деньской, щурит хитрые глаза да переворачивается с боку на бок.

А к обеду не только снег под ногами, но и сам воздух начал искриться и потрескивать. Минус сорок.

Всё стихло. Ни сорок не видать, ни дятла, ни Пирата. Попрятались все, затаились в своих тёплых убежищах. Лишь воробушки, то один, то другой, нет-нет да выскочат из-под крыши за масляным семечком. От него и в животе сытнее, и на душе радостнее.

И тут, будто Снежная Королева, в два взмаха широкими белыми крылами, тенью опустилась на яблоню сова. Ветки яблони, однако, оказались тонки для неё, и красавица была вынуждена вскоре переместиться на колодец, прямо напротив окошка.

– Бабушка, дедушка! – испугалась Маша. – Это же она на моих синичек прилетела охотиться!

Маша выбежала из дому, в одних валенках, без шубы, без платка, и бросилась к сове.

– А ну, улетай! – махала Маша руками прямо перед самым носом у лесной королевы, но, всё же боясь к ней прикоснуться. – Не тронь моих синичек!

Гордо посмотрела на неё невидящими глазами сова и отвернулась.

– Может, голодная ты? – не отставала Маша и сняла с ветки недоклёваное дятлом сало. На тогда, ешь, пожалуйста, только уж и маленьких не обижай.

Одним наклоном головы отвергла угощение гордая хищница.

Маша вернулась домой и уселась у окошка. Одобрительно мурлыкнул с печи Кузя.

– Не переживай ты за своих воробьёв, Маша! – сказала ей бабушка. – Не нужны они ей. В такой холод все звери, все птицы к человеческому жилью тянуться, отогреться хотят. Вот потеплеет – и улетит сова.

До темноты сидела Маша у окна. Сова не шелохнулась.

А ночью завозился в печи, заухал сердито старый домовой. Завыл жалостливо в трубе ветер. Потеплело.

К утру совы и след простыл.

Кукол у Ленки не было. Но вовсе не потому, что она их не любила. Просто однажды девочке перестали их покупать. Ленка очень хорошо помнила день, когда отец сказал:

– Больше никаких кукол. Чего деньги зря переводить, всё равно на запчасти разберёшь!

Ленка тогда как раз только-только начала понимать, как действует свистулька в её новом пупсе. Правда, для этого куклу пришлось изрядно распотрошить, и та лежала на диване, скучная и некрасивая.

«Потрошительница» отцу не поверила: ну какая это жизнь – без кукол? Но дни проходили за днями, недели за неделями, а новых «машенек» всё никак не покупали. Старые лежали в коробке с игрушками и больше походили на детали машины: пластмассовые ноги – отдельно, белокурые резиновые головы и глаза – отдельно!

Просить и спорить Ленка не пыталась: если отец сказал «нет», значит, нет!

Девочка отводила душу, играя со статуэтками из фарфора и керамики у крёстной мамы Зои. В доме крёстной Ленке нравилось всё: и занавески с оборочками, и круглый деревянный стол с ажурной скатёркой и самоваром. Но больше всего она любила комод. Плотно заставленный статуэтками с семью слониками в центре, он притягивал Ленку, как магнит. С разрешения мамы Зои, статуэтки неизменно выставлялись Ленкой на стол, где тут же превращались в героев сказок.

Однажды девочку осенило: «Маме Зое эти фигурки вовсе не нужны, она же с ними не играет. Их так много, что если я возьму немножко, никто ничего не заметит». Расчёт оказался верным, крестная действительно ничего не замечала. После каждого Ленкиного прихода статуэток становилось всё меньше и меньше…

Домой это нести было нельзя, и Ленка организовала маленький тайник в самой глубине большого малинника. Улучив минутку, она убегала в свой «райский уголок», доставала «сокровища» и становилась глухой к звукам внешнего мира.

Рассекретил Ленку младший брат. Любовь Фёдоровна, устав звать свою старшую обедать, дала ему задание: «гулёну» отыскать и к обеденному столу доставить. Андрюшка давно заприметил малиновое укрытие, а потому только одним глазком убедился, что Ленка на месте, тихонько вернулся и позвал мать. Девочка была поймана «с поличным». Ужасу матери не было предела: её дочь – воровка! Ворам нет места в их семье. Или Ленка сейчас же пойдёт и во всем признается тёте Зое, или пусть забудет о том, что у неё есть семья и дом. Девочка просто потеряла дар речи. Мать собрала ей в подол все фигурки и отправила с повинной.

Статуэтки жгли Ленке руки, они вмиг перестали быть её друзьями и ничем не могли помочь своей незаконной хозяйке. Ноги Ленку не слушались и жили своей самостоятельной жизнью, отказываясь идти в заданном направлении. Кое-как добрела она до поросшего репьём забора тёти Зоиного огорода да там и спряталась. Ленка решила, что лучше умрёт от голода и холода, лишится крова и семьи, но никуда не пойдёт. Сколько времени просидела она так, девочка не помнила. Ноги затекли, страшно хотелось есть и пить, к волосам прилипли цепучие репьи, но ничто не могло заставить её выйти. Во всей Вселенной никто не мог ей помочь. Ленка сидела в полудрёме, покачиваясь из стороны в сторону, словно читая молитву.

Очнулась Ленка от мычания коров и материнского голоса (совсем рядом): «Жданка-Жданка! (Так звали их корову). Пойди, посмотри, что это там за чудо в репьях? Скажи этому «чуду», пусть вылезает и идёт к крёстной: признаваться всё равно придётся».

Что было делать? Ленка выбралась и, опустив голову, поплелась к маме Зое под конвоем непреклонной матери. Крёстная стояла у калитки. Увидев чумазую крестницу, удивилась:

– Леночка, и чего это у тебя лицо такое грязное? Или ты по вторникам не умываешься?

Ленка молчала. Но, как следует разглядеть пальцы на босых ногах ей не дала мать.

– Давай, рассказывай крёстной, чего натворила!

Тон у неё был такой, что Ленка поняла, игры в молчанку кончились.

– Я… у меня… вот, – и девочка раскрыла измятый подол.

Маме Зое не надо было больше ничего объяснять. Она погладила Ленку по голове и непонятно сказала:

– Невелико горе. Подожди-ка.

Она ушла в дом и вскоре вынесла завязанный узелком платок. Протянув его Ленке, сказала:

– Возьми, дочка, играй на здоровье. Я уж давно думала подарить тебе эти побрякушки, зачем они мне, старой, нужны? Я только слоников оставила, мне их покойный Петя из Москвы привёз.

Каким уж таким взглядом посмотрела мама Зоя на Ленкину мать, о чём говорила с ней после, Ленка не знает. А только мать больше не вспоминала про тот случай.

С тех пор прошло тридцать с лишним лет. Ленка стала Еленой Петровной, в её доме красуются фарфоровые статуэтки – её хобби. Среди них – китайский болванчик, подаренный когда-то мамой Зоей и чудом сохранившийся с тех давних детских времён.

Шторм

Что сегодня с морем сталось?
Все оно перемешалось!
И вскипает, и клокочет
В глубине и наверху -
Будто кто-то сделать хочет
Великанскую уху.
Поварешкою
	мешает,
Пену белую
	снимает,
Тут подсыпал,
	там подлил...
Так и есть!
	Пересолил!

К морю

Летом, летом
По билетам
Едет к морю весь народ:
Москвичи садятся в поезд,
Ленинградцы - в самолёт!

Москвичи садятся в поезд
(На исходе месяц май!),
Эскимосы - на оленей,
Одесситы - на трамвай.

Сегодня наша классная сказала, что в школе будет соревнование по сбору металлолома. Раньше мы были маленькими и участие в таких мероприятиях не принимали. Только макулатуру собирали. А теперь мы выросли, задачи перед нами ставят большие и «тяжёлые».

После уроков я и Андрей шли домой и болтали.

– Даже не знаю, что можно принести, – вздыхала я. – Не папины же гвозди?

– Какие ещё гвозди? Ты с головой дружишь? – удивился Андрей.

– А что такое? – закипятилась я.

– Не из дома же! На улице будем искать. Трубы там всякие, шпалы….

– Я шпалу не подниму, ты чего?

– Да это я так, к примеру. Дома какой металлолом? Не холодильник же с плитой сдавать?

– Ну да! Так чего? Поедим и пойдём по дворам?

– Если поедим, то нам уже ничего не надо будет. Переоденемся и пойдём.

Мы переоделись и вышли во двор. Навстречу шёл Сашка Худоруков.

– О! А я к тебе, – сказал он Андрею. – Чего? Уже пошли металлолом собирать?

– Нет! Картошку вышли копать, – разозлилась я. Почему-то мне очень не хотелось, чтобы Сашка с нами остался. А он тут же сказал:

– Ну, тогда я с вами. И фотоаппарат у меня есть.

– А это тут при чём? – спросила я.

– Буду вас фотографировать.

– Интересное дело! Мы будем металлолом собирать, а ты, значит, будешь нас фотографировать! А сам собирать не собираешься?

– Почему не собираюсь, тоже буду. Я вот замечательные трубы в соседнем дворе приглядел. Айда?

Делать было нечего. Пошли в соседний двор вместе. За мусорными баками нашли железное ведро с засохшей краской и моток проволоки. Взяли всё с собой.

– Ну, где твои трубы? – спросил Сашку Андрей.

– Так вот они, – показал Саша на трубы, проложенные вдоль забора.

– Ты в своём уме? – изумился Андрей. – Одна собиралась дома металлолом собирать, другой предлагает городские трубы прихватить. Они же подключены, там, небось, вода течёт.

– Да? А я думал, они просто так лежат.

– Интересно, а как ты собирался их выковыривать? Нет! Лучше скажи, тащить-то как? Они метров пятнадцать длиной от забора до горки. Вот чудик!

Сашка пожал плечами. Во дворе по соседству мы нашли лист железа, наверное, с крыши. Только мы его подняли, как увидели Димку с Лёшкой.

– О! Собираете? – спросил Лёшка.

– Собираем. В школу понесли.

– Мы тоже собираем, – ответил Димка, доедая мороженое.

– Оно и видно! – фыркнула я.

Мы пошли в школу. Невозможно же было с ведром, проволокой и куском ржавого железа продолжать поиск. Идём, вдруг Сашка как закричит:

– Смотрите! Смотрите!

На противоположной стороне улицы восьмиклассники на какой-то тележке везли ВАННУ! Только мы их увидели, ванна стала заваливаться, ребята с визгом разбежались, а она с грохотом упала на тротуар. ДЫН! ДЫН! ДЫН! У-У-У-У-У-З. Загудела ванна. Словно муравьи, наши конкуренты облепили её со всех сторон и, что-то крича, размахивая руками, пытались водрузить на тележку обратно.

– Вот кто получит первое место, – ткнув указательным пальцем в их сторону, сказала я. – А мы будем мороженое есть и проволоку собирать.

– Не факт, что они её до школы довезут, – возразил Андрей.

– Точно! – засмеялся Сашка. – Вон, смотрите, ещё какая-то железяка торчит. Эту я понесу.

Мы подошли к школе, нашли отведённый для металлолома участок с карточкой 6-й «Б».

– Смотрите, у нас уже кое-что набросали.

– Кое-что не считается. Нужно много.

– Пойдёмте через проспект, я знаю, где много! – весело ответил Сашка.

– Ты уже показал нам трубы, помнится, – ехидно сказала я. – Пойдём за кинотеатр, там свалка какого-то оборудования образовалась.

До кинотеатра мы шли долго, потому что по пути нам попадались разные железяки, мы их подбирали, но идти с ними дальше смысла не было. Мы возвращались раз пять или шесть. По дороге встретили одноклассников. Все собирали металлолом группами: то парами, то тройками. Наконец, мы дошли до кинотеатра.

– Ну, – протянул Андрей, – здесь только кучи опавшей листвы да какое-то оборудование неподъёмное. Мы его не осилим.

Я поводила ногой по листьям и наткнулась на что-то твёрдое. Стряхнула листья и увидела батарею.

– Эй! То, что нам нужно! Батарея! Смотрите!

– Что ты, что ты? – замахал руками Сашка. – Мы её даже не сдвинем!

– Пошли, поищем что-нибудь более подходящее, – сказал Андрей.

– Как это пошли?! Никуда я не пойду! Я, может, её всю жизнь искала!

– Это интересная сейчас была мысль, – сказал Андрей.

– Да! – я гордо вскинула голову. – С батареей мы можем второе место выиграть, после ванны! Что не понятно?

– Всё понятно. Кто-то из нас сошёл с ума.

Я нахмурила брови.

– Хорошо, хорошо. Как мы её поднимем?

– Вы не стойте, как истуканы. Надо попробовать сначала. Может, легко!

– Давай попробуем, – ответил Андрей и подошёл к батарее. Сашка тоже подошёл.

Я отряхнула с неё листочки, и мы сделали первую попытку.

– Ых! Ых! О! Нет! На ребро! Д-а-а-а-в-а-а-й!

Тут меня такой смех разобрал! Ничего поделать не могу. Руки стали ослабевать.

– Ты чего смеёшься? Вовремя тебя пробило! – из последних сил сказал Андрей и сам засмеялся, потом Сашка.

– Нет. Так мы её никогда не поднимем, – сказал Андрей после того, как смех прекратился. – Давайте, попытка номер два.

Со второй попытки нам удалось поставить батарею на ребро.

– Это всё. Больше мы ничего с ней не сделаем. Кидаем, отходи.

– Нет! – закричала я. – Не отходи!

– Что ты в неё вцепилась, как в родную, отпусти. Сейчас Сашка отойдёт, и она нас прихлопнет.

– Не отойду. Мама!

– Падает!

БАХ! ДУН-ДУН. Во дворик заглянула голова парнишки из параллельного класса. Я бросилась на батарею, обхватила её руками и закричала, что было силы:

– Это наше! Тут всё, совершенно всё наше!

Голова исчезла. Сашка достал фотоаппарат и сфотографировал меня.

– Тебе что, делать нечего? – возмутилась я, не поднимаясь.

– Да… – почесал затылок Сашка. – Пошёл-ка я к трудовику. Где-то у него тачка была.

– Иди, иди. Она отсюда без батареи не уйдёт. Я хорошо её знаю, – сказал Андрей.

Сашка ушёл. Я села на батарею и спрашиваю:

– А вон там что, под листьями? Не батарея?

Андрей подошёл к куче, стряхнул листья.

– Батарея, – как-то задумчиво произнёс он.

– Так надо…

– Спокойно!

Андрей начал стряхивать листья, а под ними оказалось три, четыре, пять, восемь батарей!

– Ура! – заорала я. – Это две ванны!

Андрей смотрел на меня испуганно.

– Ты что, хочешь сказать, что все эти батареи три нас, трое нас, мы, тьфу ты… – он потряс головой, – …должны на себе в школу притащить?

– Не на себе! На тачке. Но должны!

– Тебе это зачем надо? – вдруг, прищурившись, спросил Андрей. – Медаль получить посмертно или себе на железный памятник собираешь?

– Зачем? – удивилась я.

– Да, зачем? Мы это никогда не перетаскаем в жизни!

– В смысле, на какой памятник?

– На надгробный, разумеется.

Тут появился Сашка с тачкой.

– Трудовика не нашёл, взял без спросу. Небось, не выгонят из школы?

– Сам уйдёшь, – как-то зловеще ответил Андрей.

– Это почему это?

– Это потому это, – Андрей сделал широкий жест вокруг себя.

– Батюшки! – всплеснул руками Сашка. – Вы время зря не теряли. Откуда это богатство?

– Откуда…. Под листьями лежало. Ты кого-нибудь из наших видел, когда сюда шёл?

– Не… Не видел. Я бы притащил помогать.

– Так. Мы берём только одну батарею, – строго посмотрев на меня, сказал Андрей. – Ту, к которой наша леди прилепилась, словно пиявка. Остальные пусть ждут своего часа. Я жить хочу.

Я ничего не сказала, но такое решение мне не понравилось. Мы уцепились за батарею. Подняли её на ребро со второго раза и подкатили тачку.

– Да… А что теперь? – спросил сам себя Андрей. – Если роняем, тачка отъедет или сломается. Если не роняем…. Собственно, у нас выбора нет. Мы всё равно уроним.

– Ну, значит, роняем, – разозлилась я.

– Спокойно. Сейчас подопрём тачку вон теми кирпичами. Может, что получится.

– Как это мы сделаем, интересно? Все при деле! – завопил Сашка.

– Оля, давай ты, – скомандовал Андрей. – Держись, Сашка!

Я быстро отскочила, подпёрла тачку кирпичами и вернулась.

– Давай! – закричал Андрей. – Раз, два, три!

Батарея упала, тачка погнулась и отлетела в сторону. Никакие кирпичи её не удержали. Мы снова принялись за дело. БА-БАХ! ДУН-ДУН! – то и дело разносилось вокруг. Тачка сильно пострадала, но ещё катилась.

– Хоть бы ты не каталась! – заорал на неё Сашка.

– Ага. Сломайся уже скорее. Одна успокоится и пойдёт домой, другого из школы выгонят, – проговорил Андрей.

– Это почему?

– Ты тачку в каком состоянии брал? То-то. К тому же, зачем она нам, если она не катится? У нас задача какая?

– Какая?

– Не батарею на тачку положить, а батарею в школу привезти. Но это так, отступление. Я вот есть хочу смертельно.

– Я тоже.

– И я, – вздохнул Сашка. – Что будем делать?

Совершенно мокрые, грязные, выбившиеся из сил, мы сели на батарею и замолчали.

– Что это вы тут делаете? – спросил нас какой-то мужчина, неожиданно появившийся ниоткуда.

– Батареи воруем, – угрюмо ответил Андрей.

– Металлолом? – с сочувствием спросил мужчина.

– А то что же? Мы батареи не коллекционируем, – вставил Сашка.

– Ой! Ой! Ой! Какие злые. Это у нас после ремонта кинотеатра батареи остались. Подождите немножко. Сейчас поможем.

– Поверить не могу, – прошептала я, когда мужчина ушёл.

Через несколько минут он вернулся с двумя крепкими парнями. Они быстро закинули батарею нам на тележку.

– Ещё придёте? – спросил мужчина.

– Да! – воскликнула я.

– Нет, – торопливо перебил Андрей. – Уже сил нет.

– Да? – спросила я неизвестно кого.

– Да, – твёрдо ответил Андрей, медленно толкая тачку. – Ещё неизвестно, сколько дней мы её до школы везти будем.

Сбрасывая свою батарею с тачки у школы, мы увидели нашу классную.

– Александра Захаровна, – умоляюще заговорила я. – Мы там столько батарей нашли! За кинотеатром! Но перевезти их не можем!

– И не нужно, попросим завтра к этому месту машину подогнать. Не переживайте.

Утром, когда пришла машина за металлоломом, наша классная договорилась с завучем школы, что водитель подъедет к кинотеатру и погрузит оставшиеся батареи. В машине, забиравшей металлолом, такой специальный маленький кран есть для погрузки. Наши батареи подняли в машину и прибавили к зафиксированному ранее весу: три раза по столько же! Мы заняли первое место! А восьмиклассники свою ванну так и не довезли.

Задача 1

На уроке арифметики Галина Игоревна спросила Петю.

– Если Света подарит тебе одного котёнка, а я подарю тебе двух котят, то сколько у тебя будет котят?

– Четыре! – сразу ответил Петя.

– Плохо, – покачала головой учительница. – Слушай внимательно. Света подарит тебе одного цыплёнка, я тебе подарю двух цыплят. Сколько у тебя теперь будет цыплят?

– Три цыплёнка, – опять быстро ответил Петя.

– Молодец, справился, – облегченно вздохнула Галина Игоревна. – А почему ты задачку с котятами неправильно решил?

– Нет, я правильно решил, – не сдавался Петя.

Что, по-твоему, ещё сказал Петя?

Ответ. – Нет, я правильно решил, – не сдавался Петя. – Дело в том, что один котёнок у меня дома уже живёт.

Задача 2

Заяц убегает по полю от волка строго по прямой со скоростью 10 метров в секунду. Впереди показалась роща, ширина которой 200 метров. Как долго заяц будет бежать в рощу?

Ответ. Заяц будет бежать в рощу только до её середины первые 100 метров, т.е. 10 секунд. Потом он уже будет бежать ИЗ РОЩИ.

Задача 3

Илья Муромец и Соловей Разбойник нашли необычный клад – банки с мёдом. На каждой банке написано, сколько в ней литров мёда. Долго они пытались поделить мёд, но у них ничего не получилось. Помоги им разделить мёд поровну.

Ответ. Если внимательно посмотреть, то легко заметить, что банка 6 перевёрнута. На самом деле это в этой банке 9 литров мёда. Один должен взять банки 1, 3 и 5, а другой – банку 9.

Задача 4

Известно, что квадрат, от которого отрезана четверть, можно разрезать на 4 одинаковые части так.

А как разрезать целый квадрат на 5 одинаковых частей?

Ответ. Разрезать целый квадрат на 5 одинаковых частей очень просто.

До наступления Нового года оставалось всего ничего, дня два, наверное.

За окном трещал мороз, по взлётной полосе аэродрома Баклушино мела позёмка.

Лётчик Петухов сидел у себя дома на диване и смотрел телевизор. Новости приходили тревожные: в столице всё ещё не выпал первый снег, ни одной снежинки!

Показали сюжет, как все московские ребатишки вышли на Красную площадь с бесполезными и ненужными в такой ситуации лыжами, коньками и даже старыми дедовскими салазками. Дети стояли молча, с потухшими глазами.

В комнату вошла жена Петухова, стюардесса Зина.

– Сердце моё разорвётся! – сказала она, мельком взглянув на экран. – Пельмешков хочешь? А у нас здесь, в Баклушино, снегу этого – хоть фанерной лопатой греби! Чудеса в решете!

– Точно! – мгновенно встрепенулся лётчик Петухов и даже вскочил с дивана. – Лопата у нас в аэродромном хозяйстве есть, да и решето, если вспомнить, тоже имеется!

– Что ты удумал, горе моё?! – тихо ахнула стюардесса Зина.

– Решето мне от бабушки в наследство досталось, – объяснил Петухов. – В этом самом решете моя бабушка бельё на речку полоскать носила!

Не откладывая больше ни на секунду, лётчик оделся потеплее, сбегал в сарай за лопатой, отыскал за поленницей огромных размеров плетёное решето и, от души, с горкой наполнил бабушкино решето лёгким, как пух, белым чистым снегом.

Стюардесса Зина хорошо знала характер мужа и ни о чём больше не спросила. Пока Петухов махал лопатой, она подготовила к вылету самый быстрокрылый самолёт.

– Экипажу занять свои места! От винта! – скомандовал пилот.

Москву наши легко, по огонькам Останкинской телебашни.

– Я весь день пельмешки лепила, старалась… – глядя сверху на городские красоты, вздохнула стюардесса Зинаида.

Внизу всё выглядело одинаково унылым, серым – и крыши, и асфальт. Дети на Красной площади даже не поднимали к небу лиц.

– Приготовиться к снегометанию! – лётчик Петухов всей ладонью утопил красную тревожную кнопку на щите управления.

– Чуть наклони самолёт, – только попросила мужа стюардесса. – Бочком держи, чтобы сыпать было проще!

Зинаида распахнула настежь дверь.

Быстрокрылый баклушинский самолёт несколько часов кругами летал над Москвой, и всё это время бортпроводница без устали трясла над столицей решетом со снегом. Снег из бабушкиного решета валил густыми крупными хлопьями.

Когда Петуховы вернулись домой, по телевизору уже показывали только счастливые детские лица. Всю Москву завалило первым снегом, по самые кремлёвсие звёзды…

– Да знаем! – отмахнулся от новостей лётчик Петухов и взял из вазочки бублик с маком. – Проголодался я что-то… Вари пельмени, жена!

Митём был белый и круглый. Его часто забывали прикрутить на место. Тогда Митём страдал, потому что в его аккуратные выемки набивалась пыль. И ещё потому, что забытый, он не мог выполнять свою работу. «Как ни крути, – думал он и невесело усмехался такой игре слов, – очень важно быть именно на своём месте, а не на месте какой-нибудь соски». Так он думал, когда Марусенька его грызла. «Брось, бяка!» – говорила тогда мама Марусеньке. Обидно, если бякой обзывают незаслуженно, но приятно, что вспоминают о нём. И прикручивают на место. Вжик. Хорошо!

От Марусеньки-то он и узнал, что его зовут Митём. А раньше имени у него не было. Так он и крутился без имени.

А Пагасик, тот вообще света белого почти не видел. Пагасика доставали из шкафчика, только когда Марусенька болела. Это бывало редко. Так что жил Пагасик на полочке, по соседству с пшикалкой для красного горла. И, в отличие от Митёма, на свое место возвращаться не стремился.

Ему тоже было важно выполнить свою работу. Пусть даже такую горькую. Марусенька, едва завидев его, сразу кричала: «Не Пагасика! Бууу!». «Зато носик будет дышать!» – уговаривал папа. И Пагасику, хотя его и отпихивала маленькая сердитая ручка, всё равно было приятно.

Однажды они встретились. Митём лежал на полке, грустный, забытый, пыльный.

А Пагасика только что ошпарили кипятком, он был чистый.

И тут их Марусенька увидела.

– Ой, Митём! Пагасик! Ла-ла-ла…

Она засмеялась и положила их в корзинку к своим резиновым динозаврикам.

Угадайте, кто из них расстроился, а кто обрадовался?

– Да где же колпачок от крема? – намазав Марусеньке щёки, спросила мама.

– Куда подевалась пипетка? – пошарив на полочке в шкафу, спросил папа.

Дедушка тихо храпел в кресле-качалке перед работающим телевизором. Машка на цыпочках прокралась мимо него и скрылась за дверью. Я отложил любимый журнал с моделями кораблей и осторожно пошёл за ней следом.

«Никак, на чердак собралась?» – подумал я.

Точно. Хотя она старалась идти тихо, но деревянные доски иногда скрипели под её ногами. Было слышно, как Машка сначала пошла по коридору, потом стала осторожно подниматься по лестнице, ведущей на чердак. Наверху скрипнула дверь. Я пошёл следом.

Узкая щель оставалась незакрытой, и чтобы дверным скрипом не спугнуть Машку, я превратился в маленькую мышку, проник на чердак и стал искать сестрёнку. Машка стояла у окна и смотрела во двор.

Как здесь пыльно на чердаке! У меня зачесался нос. Я зашевелил усиками, но не удержался и громко чихнул. Маша повернулась, увидела меня, взвизгнула и с ногами забралась на стоящий у стены стол с треснутой ножкой. Я стал медленно приближаться. Но Машка не растерялась и превратилась в кошку.

Она спрыгнула на пол, и тут же в миллиметре от моего уха рассёк воздух острый коготь. Я дал дёру и спрятался под шкаф. Ух и страшный зверь – кошка. Сердце колотилось где-то внутри. Я стоял, прижавшись к стене, а она пыталась лапой достать меня из-под шкафа. Ещё немного – и достанет.

Тогда я превратился в большую чёрную муху и вылетел с другой стороны шкафа. Кошка – за мной. Но я поднялся высоко: ей никак не подпрыгнуть! Хорошо быть мухой. Смотришь одновременно и вперёд, и вбок, и назад. Всё видно. Только кошка куда-то делась.

Что это? На меня летела огромная мухобойка. Да нет, мухобойка была обычной, только я стал маленькой мухой, и обычные человеческие предметы стали для меня огромными. Меня откинуло воздухом от просвистевшей рядом мухобойки. Повезло. Лечу со всей скорости. Окно. Мне туда! Мухобойка отстала. Ещё немного, и свобода!

Бац! Я со всей силы стукнулся о стекло. Как же я про него забыл! Лежу на подоконнике и дрыгаю ногами. И вижу, как на меня опять идёт мухобойка. Но я успел увернуться и снова взлететь. Скорей отсюда!

Пролетел в щель двери, спустился вниз, обогнул люстру и стал летать вокруг спящего дедушки, думая, куда приземлиться. Не успел сделать и пары кругов, как заметил, что стремительно падаю прямо в стоящий на столе кувшин с молоком. Мухобойка меня все же достала.

Бульк!

А плавать я не умею. Немного побарахтался и, пока меня оттуда не достали, стал думать, в кого бы превратиться. Может в лягушку? Я вспомнил старую сказку, где лягушка двигала лапками, и в конце концов молоко превратилось в масло. Уже хотел было превратиться, но вспомнил, как дедушка ругался на маму, что та купила порошковое молоко. Вдруг оно не станет маслом?

Тут мне пришла идея. Превращусь в черепашку-нинзя из мультфильма! И превратился.

Молоко мне нипочём. Я ловко забрался на краешек кувшина и спрыгнул вниз. Теперь мне никакая мухобойка не страшна! Я уже на улице, во дворе. Посмотрел по сторонам. Качели вдалеке есть, а Машки нигде нет. Солнце светит. Травка зелёная. Хорошо!

Тут на меня упала тень. Я посмотрел вверх. Лучше бы не смотрел. На меня пикировал громадный голубь! Не успел сделать и шагу, как меня охватили сильные когти, и я оторвался от земли. Всё выше и выше!

– Эй, голуби не хватают никого с земли! – крикнул я голубю.

– А я – боевой голубь! – ответил мне голубь Машкиным голосом.

– И что ты будешь делать? – недоверчиво спросил я.

– Сброшу с большой высоты на камни, как сбрасывают орлы черепах, чтобы их панцирь раскололся. Черепашке – черепашья смерть!

«И где это она узнала про черепах?» – удивился я. Она же ещё в школу не ходит.

– Эй, я не обычная черепашка. Я черепашка-нинзя!

Мы кружили вокруг дома, и я стал искать глазами, где тут могут быть камни, чтобы на всякий случай запомнить дорогу домой.

– У меня и панциря нет! И камней вокруг нет!

– Ничего, я тебя на крышу дома сброшу. Посмотрим, выдержишь ли.

Голубь стал взлетать всё выше и выше. А я тем временем стал думать, в кого бы ещё превратиться. В птицу – из когтей не вырвешься, другое животное – разобьюсь ещё. Думал, думал, наконец, придумал.

Я стал маленьким тараканом. Они могут падать с большой высоты и не разбиваться. Выскользнул из когтей и полетел вниз.

Хорошо, что мы не улетели далеко от дома. Я упал на двор и скоро был уже дома. Прополз под столом, под креслом-качалкой и выбежал на середину комнаты. Шевелю усами и слушаю, нет ли шагов голубя или чего там ещё. Вроде тихо.

Посмотрел наверх. Теперь я посмотрел вовремя. Сверху на меня опускался огромный-преогромный тапок. Отскочив в сторону, я помчался в сторону ближайшей щели в деревянном полу. Ох, и узкая щель мне попалась. Доски покрыты лаком, и между ними щелей нет. Наверно, такая щель появилась, когда треснула высохшая доска. Но ничего. Щель, как щель. Зато безопасно.

Хлоп! Тапок шлепнулся. Затрясся пол. А мне всё равно!

– Тут ты меня не достанешь, тапок! – я радостно шевелю усами, даже немного выбрался наружу.

Тапка нет. Наверно, Маша ещё во что-то превратилась. Тревожно смотрю по сторонам.

И тут смотрю, наша Маша рядом стоит. Маленького роста, чуть больше меня. В красивом белом платьице, на голове белоснежный платок, на ногах – белые колготки и белые-белые туфельки. Вылитая невеста.

– Маш, ты чего так нарядилась? – спрашиваю.

– Сейчас узнаешь – отвечает она и улыбается.

Подходит ко мне и носком туфельки начинает водить по полу. Где она провела ногой, на полу остался белый след, как след дорожной разметки на асфальте. Она провела круг вокруг моей щели, отошла в сторонку и стала ждать.

Я сидел в щели, сидел. Наконец, мне надоело, и я вылез.

– Ты чего тут нарисовала? – подошел к щели и потрогал белый след ногой. На всякий случай понюхал. Вроде ничего. Вязкий такой и без запаха. – Чего так нарядилась? Кого изображаешь?

– А это, Колечка, я в «Машеньку» нарядилась. Мелок такой от тараканчиков. Кто на него наступит, сразу подыхает.

Тут мне стало страшно. Хочу ей ответить, в кого-нибудь превратиться, но не могу. В глазах потемнело и в ушах зазвенело.

Сильно так зазвенело. Заткнул руками уши, а всё равно звонит и звонит.

И тут я проснулся. Протянул руку, выключил звенящий будильник. Зевнул. Посмотрел вокруг. На соседней кровати заворочалась Машка.

«Ай да Машка!» – подумал я. Как ты меня поймала! Ничего, следующей ночью мы с тобой поквитаемся! Я вздохнул, слез с кровати и пошёл собираться в школу.

Утренний туман клубился по краям лесной дороги. Холод пробирался под одежду, заставляя увеличить шаг. Нет, не только холод – меня гнало вперёд радостное ожидание. Я возвратился на родину и должен вернуть то, что принадлежит мне по праву.

Разрешите представиться, я – Вольга, сын Кощея Бессмертного. Да-да, того самого, кто так неосторожно позволил Ивану-царевичу сломать свою жизнь, заключённую в игле. Бедный папа. Я, конечно, был очень маленький, но помню, как горевала моя мама – Василиса Премудрая. Которая, кстати, папу искренне любила, что бы там сказки ни говорили.

На краю дороги сидел леший – мелкая такая пакостная нечисть – и пытался навести на меня морок, сбить с дороги.

– Брысь! – сказал я.

– Он нас видит, видит! Бежим! – испуганный леший исчез в лесной чаще.

Конечно вижу. Чей же я сын, в конце концов! Вот только с чёрным колдовством связываться, как отец, не намерен. Нетушки. Мы по-другому поступим. Мама сразу, когда случилась беда, отослала меня за границу. Учиться.

И я учился. Многому и везде, где бывал.

Теперь злодей вернулся домой.

Прямо на дороге пищал, бился желторотый птенец. Эх ты, пичуга малая, как же высоко твоё гнездо. Ладно, полезу. Говорите, что негоже так злодею поступать? Так ведь никто не видит.

– Эй ты, древолаз! А ну слезай!

Внизу толпились вооруженные мужики. Некоторые даже с мечами и в подобии кольчуг. Что-то мне подсказывает, что это официальный царский патруль.

– Ладно, пичуга, сиди и больше не падай.

Я спрыгнул на землю, оказавшись лицом к лицу с мрачными дружинниками.

– Кто таков будешь? – спросил один из них, наверное, командир.

– Вольга, студент, шестнадцать лет, закончил обучение за границей и вернулся на родину.

– Студент… школяр, что ли? А грамота документная у тебя есть? Где написано, что ты Вольга?

Грамота? Это что-то новое.

– Нет. Так я и есть Вольга, зачем мне врать?

– Это ты так говоришь, – хмыкнул начальник патруля. – А может, ты Соловей-разбойник. Вишь – на дереве сидел. Вот мы тебя сейчас доставим в острог, там быстро разберутся, что ты за птица.

– Отпустите его, пожалуйста, – из-за деревьев, откуда ни возьмись, появилась девица.

Красивая, кстати. Одного со мной возраста.

Она что-то сунула дружинникам.

– Хм… – нахмурил брови командир. Его губы шевелились – он усиленно пытался прочитать по складам. – Воль-га.

На большее его, видимо, не хватило. Он вопросительно уставился на девушку.

– Да, это мой брат. Он с детства умом слабоват.

«Кто – я?! Это я слабоумный»?

– То-то я смотрю… Хилый он какой-то. Школяр. Ха…

– Идем, братец, – взяла меня за руку девушка.

Мы скрылись в густой чаще.

– Спасибо за помощь, – сказал я девчонке, – но я бы и сам справился.

– Ага, конечно! – обрадовано ответила она. – У тебя даже оружия нет.

– Отобрали на границе, когда с корабля сходил, – буркнул я. – Ничего, я и голыми руками могу.

– Конечно! Ведь их всего пятеро, а ты раза в два меньше самого хилого из них. Думаю, что как раз справился бы.

Я не стал продолжать тему.

– Ты лучше скажи, что за грамоту им сунула?

– Вот эту? – девчонка вынула из переброшенной через плечо сумы нечто, растаявшее прямо у меня на глазах. – Да ничего. Морок.

– Э… Да ты волшебница!

– Но – тс-с-с. Запрещено волшебство у нас.

– С какого это времени?

– А с такого. С которого и грамоты документные ввели. Как молодой Иван-царевич в опалу попал, так и начались все нововведения.

– Молодой?

– Ну да. Старый давно же царствует. Ты с какой луны свалился, что ничего не знаешь?

– Да так, – пожал я плечами, – далеко ездил. И долго. Учился.

– Где? – заинтересовалась девчонка. – На западе, на востоке?

– И там, и там, – ушёл я от ответа. – Так, все же, кто ты такая, и откуда тебе волшебство ведомо?

– Я внучка Бабы-Яги, а зовут меня Всеславой.

– Ого! Я как-то думал, что у Бабы-Яги внучка не должна быть такая… Ну…

– Красивая? – подсказала Всеслава. – Это ты по бабушке моей судишь? Посмотрим, какой ты будешь лет через триста. И вообще, может, я не в бабушку пошла.

– А я сын Кощея Бессмертного.

– Ты?

– Я!

– Такой хилый?

Далось всем мое худощавое телосложение.

– Я не хилый, я – поджарый. Мой папа, кстати, тоже не толстый был. Так жить легче. Увидишь, как я трон Русский себе назад верну.

– Ты?

– Я!

– А зачем?

– То есть как зачем? – удивился я. – А власть?

– А зачем тебе власть?

Я задумался. Как-то раньше мне не приходили в голову такие вопросы.

В раздумьях мы вышли на поляну, где стояла обветшалая избушка на курьих ножках.

– Избушка-избушка, повернись ко мне… – решил блеснуть знаниями я, но Слава закрыла мне рот рукой.

– Ты что! Стоять! – закричала она.

Со скрипом зашевелившаяся избушка прервала свое движение и замерла на месте. Отвалились и с шумом упали на землю оконные ставни.

– Старая она уже. Развалится. Не смей так больше делать! – набросилась на меня девчонка. – Ноги не отвалятся, если лишний пяток шагов сделаешь.

Обошли мы избушку, поднялись по шатким ступенькам. Чувствовалось, что мужской руки избушке явно не хватает. Однако мужчина, вернее, парень, в избушке сидел. Плечи – во! Щеки – во! Рост – под потолок. Это когда он поднялся нам навстречу.

Мы снисходительно смерили друг друга взглядами. Он, конечно, свысока, но у меня взгляд ой какой ледяной.

– Твой друг? – спросил я у Всеславы.

– Да нет, что ты! – покраснела девчонка. – Это же Иван-царевич.

– Тот, который в опале? – холодно поинтересовался я.

– Ага! – вместо Всеславы ответил детина. – Что на папаню нашло – сам не знаю. Пришёл воевода с дружинниками, выгнал меня из замка. Говорит, по приказу отца. Так я уже пару месяцев по лесу шатаюсь. К лесорубам одним пристал. Вроде как нормальные, а потом разбойниками оказались. Сбежал сегодня…

– Явился ко мне, – сообщила Слава. – Помочь просит. Говорит, что с его папаней что-то не так.

«Конечно что-то не так. И будет не так, когда я его папаню навещу. Вот только оружие злодейское найти надо. А сын, ладно, пусть живет».

– Он бы никогда меня не прогнал! – заголосил Иван-царевич.

Потолок избушки затрясся, и с полочки упало блюдце. Я схватил его на лету, за что заработал от Всеславы благодарный взгляд.

– Ты ж чуть не расколол то, за чем ко мне пришёл, – гневно сообщила она царевичу. – Это же не простое блюдце, а волшебное – показывает всё, о чём попросишь. Сегодня, кстати, починила. Осторожнее надо быть!

Иван-царевич покраснел, и его круглая физиономия стала похожа на заморский овощ помидор.

Между тем Всеслава накрыла стол скатертью, поставила блюдце и пустила по нему наливное красное яблоко.

– От бабушки артефакт достался? – поинтересовался я.

– Что-что? – спросила внучка Бабы-Яги. – Не мешай, пожалуйста, школяр. А ты, Иван, проси показать, что хочешь.

– Покажи мне папаню, – гундося, сказал царевич.

Блюдце никак не отреагировало.

– А ты забыл сказать «пожалуйста», – ехидно сообщил я.

– Какого такого «папаню»? – рассердилась Всеслава. – Оно ваши мысли читать не умеет. А ну, блюдце, покажи нам здравствующего царя Ивана!

И блюдце показало. Вначале была полная темнота. Затем, словно взгляд блюдца немного к ней привык, мы увидели мужчину в возрасте, прикованного цепью к каменной стене.

– Папаня, – тихо произнёс Иван-царевич.

Дело принимало интересный оборот.

– Блюдце, покажи нам тронный зал!

Тьма подземелья сменилась светом. Правда, не ярким, так как двери тронного зала были захлопнуты, а окна плотно закрыты ставнями. Возле царского трона прямо на полу вольготно разлёгся Змей Горыныч. Рядом стоял воевода.

– Ах ты змей! – закричал Иван-царевич.

Интересно, кого он имел в виду, Горыныча или воеводу?

– Тише, тише. Лучше послушаем, о чём они говорят, – прошептала Всеслава.

– Налоги увеличены на двадцать процентов, – между тем сообщал воевода. – Финансирование армии увеличено… – он взвесил на ладони мешочек с деньгами и сунул его за пазуху, – на пятьдесят процентов. Следы колдовства не обнаружены. Место нахождения Ивана-царевича неизвестно.

Одна из голов Змея Горыныча зевнула. Две другие уже давно спали.

– Ты мне лучше поесть принеси, – сообщила дежурная голова.

– Это мы мигом.

Воевода пошёл к выходу, но вдруг остановился.

– Ты, главное, двери никому не открывай, – сказал он Змею Горынычу. Помни, что тебя видеть никто не должен! Царь болен, и все вопросы в его отсутствие решаю я. То есть, извини, мы вместе решаем. Но ты – главный, не забывай… И отвечать тоже тебе, если что, – пробормотал себе под нос воевода уже на выходе из тронного зала.

– Да я тебя!.. Да ты сам у меня ответишь! Пригрел змею в тронном зале! – закричал Иван-царевич и бросился к выходу.

Я еле успел ухватить его за рубаху.

– Стой! Ты куда это собрался?

– Как куда? Во дворец.

– Вот там тебя и возьмут, тёпленького. Оформят, как бунтовщика, и составишь ты своему папане компанию в темнице. Или вообще – вон, слыхал, Змей Горыныч есть хочет?

Иван-царевич почесал в затылке и уже спокойно вышел из избы. Послышался хруст дерева. Через минуту молодец вернулся назад со здоровенной дубиной, срывая с нее на ходу зелёные листочки.

Ему-то хорошо. Перед ним четкая цель – освободить царя и вернуть его на трон. Открыть народу глаза, так сказать. А мне что делать? С одной стороны, я тоже хочу трон занять. А с другой – на нём уже злодеи сидят. Негоже злодею со злодеями сражаться. Не по правилам. «Значит, – мелькнула предательская мысль, – надо вначале вернуть на трон царя, а потом его свергнуть». Но, если так подумать, а оно мне надо?

– Кстати, – спросил я, – а Змей Горыныч откуда взялся? Его, помнится, ещё дед Ивана убил.

– А он некоторое время полежит, а потом головы вновь отрастают, – пояснила Всеслава.

– Как у гидры, значит, – проговорил я, задумчиво.

– Что это за гидра такая? – встрепенулся Иван-царевич. – Ещё один змей?

– Да что-то вроде того, не обращай внимания. Ты лучше скажи, как нашего Змея Горыныча победить? – я снисходительно поглядел на его дубину. – Не с деревяшкой же на него идти?

– Против Змея Горыныча меч-кладенец нужен, – сказала Всеслава, – только где его искать?

Она обвела нас взглядом.

– Насколько я знаю, меч как раз у твоей бабушки всегда и хранился, – сообщил я.

Всеслава вновь обратилась к блюдцу.

– Покажи нам меч-кладенец.

Блюдце показало большого, жирного крота.

– А ну – брысь! – стукнула по столу кулаком Всеслава.

Крот подпрыгнул и убежал. Он как раз сидел на красивом мече в богатых ножнах. Возле меча мы увидели огромный куриный палец с изогнутым когтем.

– Так и есть, – сообщила внучка Бабы-Яги, – под избушкой закопан.

– Нужно копать, – осторожно сказал я, наблюдая за реакцией Всеславы.

Девушка готова была расплакаться.

– Но избушка тогда… Она же не выдержит…

По её щеке всё-таки прокатилась первая слеза.

– Подождите, я хоть вещи вынесу.

Иван-царевич был использован в качестве рабочей силы. Грузчика, то есть. Было слышно, как в самой избушке гремит посуда и передвигается мебель. Я в это время отошёл в сторонку и принял позу лотоса для медитации – уселся на траву, скрестил ноги и замер с полузакрытыми глазами. Мне надо было сосредоточиться.

Появившийся на пороге Иван-царевич так и застыл с сундуком в руке.

– Ты это чего? – настороженно спросил он.

– Не мешай, я медитирую, – процедил я сквозь зубы.

– А-а-а! Ну, тогда другое дело, – согласился царевич, но каждый раз, пробегая мимо, странно на меня поглядывал.

Наконец, необходимые пожитки были вынесены из избы, и Слава обреченно сказала:

– Давайте будем доставать. Избушка-избушка, выкапывайся!

Изба покряхтела, достала сперва одну ногу, потом другую и завалилась на бок с жутким грохотом. Покатились старые прогнившие брёвна. Я подбежал и достал из ямы меч. Выхватил его из ножен – сталь клинка блестела, как новенькая. Берегись, Змей Горыныч! Как говорил мой учитель с востока, меч – это душа самурая. Я принял боевую стойку и выполнил несколько приёмов стиля «Нападающий тигр». Когда меч вернулся в ножны, я увидел, что Иван-царевич стоит с широко открытым ртом.

– Ну, ты силен! – сказал он.

Попыток попросить у меня меч он не предпринимал, ограничившись своей дубиной.

– Кто-нибудь подумал о том, как мы, собственно, во дворец-то попадём? – спросила Всеслава, скорбно стоя над развалинами своего дома.

– Я, я подумал! – выбежал вперёд Иван-царевич.

– Надо же, оказывается, царевичи тоже думать умеют, – вполголоса пробурчал я.

– Я знаю секретный ход! – Иван торжествующе обвёл нас взглядом. – Он прямо в тронный зал ведёт. Только царям о нём известно, даже воеводе про то неведомо.

«Ага, надо будет запомнить», – решил я.

Секретный подземный ход находился неподалеку и начинался из погреба маленькой избушки, стоящей на берегу реки.

– Мой папаня сбегает сюда рыбу ловить, – пояснил Иван-царевич, раскидывая в стороны удочки и открывая дверь в полу.

Мы оказались в подземном ходу, тёмном, мрачном и сыром. В темноте я как-то незаметно для себя взял за руку Всеславу. Иван-царевич топал впереди, то и дело задевая головой низкий потолок.

Вскоре мы пришли. Иван-царевич пробасил:

– Выход прямо возле трона. Дверца чего-то не открывается. Сейчас мы под-наж-мем!

И он упёрся в дверь над головой. Мышцы на руках вздулись буграми. Иван-царевич крякнул, над нами что-то перевернулось, и дверца распахнулась. Вслед за Иваном в тронный зал вылезли мы со Всеславой.

Невдалеке лежал перевёрнутый вверх ногами Змей Горыныч, имевший неосторожность уснуть прямо на скрытой двери подземного хода. Его три головы недоуменно переглядывались, и красные маленькие глазки светились злобой. Змей вскочил на ноги, заревел и кинулся на обидчика – Ивана-царевича.

Я не успел прийти царевичу на помощь, так как дверь тронного зала открылась, и прямо на меня выбежал воевода, выхватив из-за спины огромный двуручный меч.

– Ага, Иван-царевич с друзьями пожаловал! – воскликнул он и бросился на меня.

Всеслава хотела сотворить своё волшебство, но я жестом остановил ее.

– Не надо, он – мой.

Я замер в боевой стойке в стиле «Высоко летящее облако» – меч поднят над головой двумя руками, дождался, пока воевода приблизится и…

– Банзай! – закричал я и перерубил его меч пополам.

Воевода недоуменно посмотрел на остатки меча в руках и рухнул на колени.

– Пощады! – взмолился он.

Я поспешил на выручку к Ивану-царевичу, так как в тронном зале стало довольно жарко – в самом прямом смысле этого слова. Змей Горыныч часто дышал огнём, что причиняло царевичу большие неудобства. На его рубахе зияли пропалённые дыры, а дубина приняла вид обугленного бревна, вытащенного из костра.

На моих глазах Змей Горыныч нанёс ловкий удар хвостом под коленки царевича. Тот рухнул на пол, дубина отлетела в сторону. Горыныч поднял все три головы для финального удара…

– Держи! – закричал я и кинул через тронный зал меч-кладенец.

Иван-царевич ловко поймал его за рукоять (вот уж не ожидал от него такой прыти, видимо, опасность добавила ему сноровки) и вскочил на ноги.

– Караул, убивают! – заверещал Змей Горыныч, пытаясь скрыться.

Какие там нападающие тигры и летящие облака! Иван-царевич безо всяких приемов махнул кладенцом, и хвост Змея Горыныча остался в тронном зале. Горыныч с неподобающим визгом выбил собой крышу и скрылся в неизвестном направлении.

– Эх, такой трофей пропал, – расстроено проговорил Иван-царевич.

– Меч-то отдай, – сказал я.

– Меч? – произнес Иван, глядя на оружие в своей руке. – А, ладно, бери! Спасибо, что спас!

– Пожалуйста, – буркнул я в ответ. – А где воевода?

– Да, кстати, где преступник? – Иван-царевич гневно сверкнул глазами и поднял с пола дубину.

– Ой, он сбежал! – воскликнула Всеслава, указывая на открытую дверь подземного хода.

– Ну и ладно, потом поймаем, – махнул рукой царский сын. – Я иду отца из подвала вытаскивать. Что вы в награду хотите?

«Трон», – едва не брякнул я.

Но промолчал, вспоминая вопрос Всеславы. Я представил, как буду сидеть на троне, раздавая приказы и подписывая указы. Ужас! Даже на рыбалку надо будет тайком сбегать. Может быть, оставить план возвести себя в цари на потом?

– Всеслава, – осторожно спросил я у внучки Бабы-Яги, – вот если бы когда-нибудь в будущем… отдаленном… кто-нибудь предложил бы тебе стать царицей, ты бы согласилась?

Легче, наверное, было победить ещё одного Змея Горыныча, чем задать такой вопрос.

– А кто? – поинтересовалась Всеслава. – Уж не ты ли, случайно?

– Нет, не я, – слишком поспешно ответил я и всё-таки покраснел.

– Я бы отказалась, – недолго думая, сказала девушка. – Не представляю свою жизнь во дворце. Без избушки на курьих ножках, леса и тайн, оставленных бабушкой. И, в конце концов, люди часто приходят ко мне за помощью. Как же я смогу им помогать, если буду царицей? Разве царица может заниматься волшебством?

Я слегка приуныл.

– Но, если кто-нибудь другой – не царь, – между тем продолжила Всеслава. – Кто-то очень похожий на молодого сына Кощея Бессмертного когда-нибудь, в далеком будущем, предложит мне стать его невестой…

Я встрепенулся.

– То я отвечу, что подумаю, – радостно закончила свою речь Всеслава.

Ох уж эти девчонки.

«Да, не может царица волшебством заниматься, – решил я про себя. – Престижа у государства тогда не будет. Соседи не поймут. Наверное, Всеславе действительно лучше в лесу жить. В избушке на курьих ножках. Ой! А избушка-то развалилась!»

– Иван-царевич, а как ты относишься к тому, чтобы в качестве награды восстановить избу на курьих ногах?

– И выдать официальное разрешение для занятия волшебством, – быстро добавила Всеслава.

– Запросто! – ответил Иван-царевич, обрадованный тем, что мы перестали вести непонятные разговоры и обратили внимание на его вопрос. – Непременно всё сделаем в ближайшее время.

– Заходите к нам в гости во дворец, будем вам всегда рады, – добавил он напоследок.

– Обязательно зайдём. Потом. Как-нибудь. После того, как изба на лесной поляне будет построена.

Уже не таясь, я взял Всеславу за руку, и мы вышли из царского дворца.

Когда я просыпался, я шёл в лес к озеру.

Озеро в лесу было прозрачное, чистое, особенно когда дул ветер.

Тогда оно всё колыхалось, и казалось, будто бы озеро просыпалось после долгого-долгого сна.

Озеро никогда не выходило из берегов, как будто заботилось о лесных обитателях, чтобы не облить их водой.

Хорошее было озеро.

Дима Иванов, 7 лет, школа 520 г.Москвы

По полю, по просеке лошадь бежала,
По лесу, по тихому, лошадь бежала.
Копыта стучали, и лошадь бежала,
А девочка песни на ней напевала.

И смелую песню наездница пела,
Красивая девочка, в платьице белом.
Копыта стучали, и лошадь бежала,
А девочка песни на ней напевала.

Никто эту лошадь в пути не догонит,
Ведь не устают златогривые кони.
Копыта стучали, и лошадь бежала,
А девочка песни на ней напевала.

А лошадь уже не бежала, летела,
Вот только наездница больше не пела.
Копыта стучали. И лошадь бежала.
Но девочка больше не пела… Устала.

Хрустальный снег танцует в тишине,
И вся земля покрыта серебром –
Пейзаж чудесный вижу я в окне,
А кто-то где-то защищает дом.
А где-то над широкими полями
Грохочет гром от пушечных снарядов
И там в своём окне мальчишка видит
Такой же снег… сквозь грохот канонады…
Я вижу из окна, что мир прекрасен,
Он видит окроплённый кровью лёд.
Я вижу красоту, покой и счастье!
Он думает: «Когда же мир придёт?!»
Хрустальный снег танцует в тишине,
И вся земля покрыта серебром.
Не должен мальчик думать о войне.
Пусть видит мир он за своим окном.