Я служил
в одуванчиковых войсках
и прошёл там
серьёзную подготовку:
будучи новобранцами,
мы уже
головой
пробивали асфальт.
И потом
в ярко-жёлтой форме
не сидели
в оранжереях,
а плацдармы
дворов и улиц
были нашей
передовой.
Нас косили
и нас топтали,
нас для игр своих
рвали дети,
но я знаю,
что мы ни разу
не обидели
никого.
Улыбаясь
мы шли в атаку,
брали в плен
города и сёла,
их расцвечивая
весёлым,
добрым светом
весенних звёзд...
Я служил
в одуванчиковых войсках.
Служба кончилась -
здравствуй, дембель !
Серебристым
волшебным пухом
я по ветру
лечу домой.
Вовка сказал, что каждый человек – это космос, и проживает не одну, а несколько жизней. Он говорил, что мы вышли из воды, а потом приспосабливались. Были растениями, птицами… Я вообще-то Вовке верю, он зря болтать не станет, но вот понять этого не могу. Мне-то казалось, что я – это я, и никем другим не был и не буду. Однако Вовкины слова не давали мне покоя.
Я пошёл на речку, лёг на траву и закрыл глаза. Мне так лучше думается. Как будто земля подсказывает.
«Не мог же я быть бабочкой? – думал я. – Такой маленькой, однодневкой. Что это за жизнь? С цветка на цветок, а к вечеру умирает. С другой стороны, я ведь за ней наблюдаю, всё про неё знаю. Как она появляется из куколки, а до того гусеницей была. Значит, я как бы проживаю её жизнь. Выходит, что во мне, в моей голове, живёт бабочка! А наш Филя? Я его помню маленьким щеночком, когда он едва ходил, а лаял так смешно, как котёнок. А потом он стал убегать, а однажды потерялся… Выходит, и он во мне живёт? Ведь я всё про его жизнь знаю! С самого начала! И как он болел, и мама ему уколы делала.
А мама с папой? Разве они не живут во мне? Я даже знаю, как мама родилась, мне бабушка рассказывала: прямо в телеге! До роддома не доехали! А папа за вишнями к соседям лазил, а учился на одни пятерки, не то что я. И я почувствовал, что и папа, и мама – это как бы я: раз я все про них знаю, значит, живу не только своей жизнью, но и их тоже!
Я так обрадовался, когда это понял, что даже вспотел! Это же надо всем рассказать! Этого же никто не знает!
Я открыл глаза и увидел небо. Закрыл, – а оно всё равно со мной… Выходит, и небо, и солнце, и вот эта ласточка на проводах – это всё во мне, в моей жизни! И папа, и мама, и бабушка, и Вовка, – вон сколько во мне жизней!..
И я побежал домой, и пока бежал, вспоминал всех людей, которых знаю. И все истории, которые мне рассказывали. И про Гагарина, и про солдат, и ещё раньше, хижину дяди Тома, и Филиппка, и индейца в лодке, и Тутанхамона, и старичка на иконке, который на камне стоял…
Я даже остановился передохнуть, потому что почувствовал, что уже не вмещаю всех этих людей – чёрных и белых, старых и молодых… В груди у меня гулко билось сердце, одно на всех, и мне показалось, что его слышно далеко-далеко! Даже в космосе…
Мой папа очень забывчивый. Очень-преочень. Он забывает всё, всегда и везде. По сравнению с моим папой человек рассеянный с улицы Бассейной – это первоклашка рядом с доктором наук.
Когда папа собирается на рыбалку, он всегда забывает удочки. Если идёт в магазин – оставляет дома кошелёк. С Восьмым марта папа поздравляет маму двадцать третьего февраля. А ещё он старается каждый день дарить маме цветы, потому что никогда не помнит, когда у неё на самом деле день рождения.
Однажды мы всей семьёй пошли в лес кататься на лыжах. Так мой папа только на лыжне обнаружил, что взял из дома одни лыжные палки – без лыж.
Мы дома так папу и зовём: «папа-забывапа». Это прозвище папа сам себе придумал. Потому что, кроме забывчивости, у папы ещё развита способность к самокритике. Ну и чувство юмора немножко.
Из-за папиной забывчивости мы всегда попадаем в разные истории. Как-то поехали мы с ним навестить приболевшую бабушку. Мама сварила для бабушки курицу, налила в термос морсу, намыла яблок и огурцов. Упаковав всё это в большую хозяйственную сумку, мама с сомнением поглядела на папу и пожелала нам счастливого пути.
Ехать к бабушке надо было на электричке. Недалеко – всего-то остановок пять-шесть. Как только мы сели в вагон, папа стянул с себя нарядный свитер, который мама подарила ему на Новый год, и запихнул его в сумку. А сумку затолкал наверх – на полку, куда пассажиры обычно кладут свой багаж.
– Подальше положишь – поближе возьмёшь, – со знанием дела объявил он.
Положить-то мы положили. А вот взять…
…Мы вышли на бабушкиной станции и, взявшись за руки, бодро зашагали в сторону ближайших пятиэтажек. И всего-то шагов пятнадцать отошли от платформы, как вдруг папа замер, широко раскрыв рот и выпучив глаза. Он всегда так замирает, когда вспоминает, что где-то что-то забыл. Вид у него при этом становится глупый-преглупый.
-У-у-у-а-а-а-х-х-х, – папа с шумом втянул в себя, будто в воронку, воздух.
Мы разом повернули назад и бросились на платформу. Но электричка только ехидно помахала нам хвостом.
Бабушка потом долго успокаивала папу, и суетилась вокруг него, и отпаивала горячим чаем с клубничным вареньем. Но папа был безутешен. Он очень переживал из-за того, что мы не угостили бабушку нашей вареной курицей. И из-за свитера. В основном, конечно, не из-за самого свитера, а из-за того, что это был мамин подарок.
В другой раз мы с папой собрались в цирк на утреннее представление. А мама осталась дома варить нам на обед борщ.
К цирку мы с папой подъехали как раз вовремя. До начала представления оставалось пятнадцать минут, и дети вместе с родителями, бабушками и дедушками толпами тянулись к входу. Пока мы пробирались сквозь ряды желающих купить лишний билетик, папа весело ощупывал свои карманы. Сначала в пальто, потом в пиджаке. Потом он вывернул карманы брюк. С каждым карманом папино лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Когда мы, наконец, достигли билетёрши, стало окончательно ясно – билетов у нас нет.
– Не мешайте, – строго сказала билетёрша, грудью загородив нам дорогу в цирк. – Нет билетов – отойдите в сторону.
– У нас есть, – неуверенно промямлил папа.
– Предъявите!
– Они… понимаете, я забыл их дома.
Билетёрша только хмыкнула и решительным жестом отодвинула нас с папой подальше от прохода.
– Ничего-ничего, – вытирая своим скомканным носовым платком мои мокрые от слёз щёки, виновато бормотал папа, – сейчас мы позвоним маме, она примчится, привезёт нам билеты.
Мама примчалась, когда до конца представления оставалось минут десять. Из-под её короткого осеннего пальто выглядывал домашний фартук в розовый цветочек. Сквозь шёлковую косынку выпирали не снятые впопыхах бигуди. По всему было видно, что мама очень торопилась. Просто мы живём далеко от цирка, на самой что ни на есть окраине.
Возможно, это мамин вид так разжалобил билетёршу, потому что она милостиво разрешила пройти в цирк нам всем вместе, хотя на маму билета не было. И мы ещё успели увидеть, как под куполом цирка пролетели воздушные гимнасты. И как на манеж вышли прощаться со зрителями все участники представления: и клоуны, и жонглёры, и даже дрессированные медведи. Радостно гремела музыка. И все вокруг смеялись и хлопали. И мы тоже хлопали и смеялись. Нам было очень весело, что мы всё-таки попали в цирк.
А потом мы пошли обедать в кафе. Потому что из-за этой вечной папиной забывчивости мама не успела сварить борщ.
А ещё был случай, когда мой папа забыл про меня. Ну, не то чтобы совсем забыл. Просто у него вылетело из головы, что он должен вечером забрать меня из детского сада. В тот день мама работала в вечернюю смену, поэтому идти за мной в сад была папина очередь.
Папа пришёл с работы домой. Переоделся в свои любимые тренировочные штаны с пузырями на коленках. Поставил разогревать макароны с котлетами, которые мама приготовила нам на ужин. Включил телевизор, чтобы не прозевать хоккейный матч. Мы с папой всегда болеем за наших хоккеистов. А тогда как раз наши играли с чехами.
И вот наши идут в атаку… ответственный момент… передача… бросок по воротам…
– Го-о-ол! – орёт папа на весь дом и хлопает меня по плечу, он всегда так делает, когда наши забивают.
Только тут до папы дошло, что никакого моего плеча рядом нет. Как, собственно, и меня самой. Потому что прошёл уже целый час с тех пор, как папа должен был забрать меня из детского сада. И папина рука замирает в воздухе. И он делает круглые глаза и втягивает в себя воздух:
– У-у-у-а-а-а-х-х-х!
…В детском саду было тихо-тихо. Всех детей давно разобрали. Я смотрела в тёмное окно, за которым отвесно падал густой белый снег, и прижимала к себе плешивую куклу Зину. Стараясь не плакать, я шептала ей в самое ухо, что папа просто задержался на работе, и что сейчас он мчится ко мне, что есть духу.
А нянечка тётя Дуся гремела ведром, возила тряпкой по полу и, шаркая тапками, ворчала себе под нос, что у всех родители как родители, только у меня…
И тут дверь с грохотом распахнулась, будто её хотели сорвать с петель. Тётя Дуся выронила швабру. Я вздрогнула и обернулась. На пороге стоял мой папа. В тапочках на босу ногу. В вывернутой наизнанку дублёнке. Папин шарф еле держался у него на шее, одним концом свисая до самой земли. На коленках пузырились старые треники…
…Мы шли с папой по глубокому, сверкающему под фонарями снегу. И я держала его за руку. А он всё время терял в сугробах свои растоптанные тапочки. И наступал на конец длинного, связанного мамой шарфа…
…Потом мы с папой открыли дома все окна, чтобы выветрить дым от сгоревших котлет с макаронами – папа, конечно, забыл выключить газ, когда побежал за мной в детский сад. Я поила папу горячим чаем. И гладила по голове, чтобы он не очень расстраивался из-за своей забывчивости. И мы с ним болели за наших. И кричали «го-о-ол!». И хлопали друг друга по плечу. Наши тогда выиграли с небывалым счётом – 9:1.
С тех пор прошло много лет. Папа никогда больше про меня не забывал. А так, по мелочам, – сколько угодно. Правда, подробностей я уже толком и не помню. Забывчивость – это у нас семейное.
Жил на свете счастливый садовник.
Был повсюду ему почёт.
Сунет в землю простой шиповник,
Он, как роза, весь год цветёт.
Только высадит груши и сливы,
А на них уж плоды с кулак.
Все дивились:
– Какой счастливый! –
А соседям везёт не так.
А соседям - и град, и грозы,
А соседям и труд, и пот,
Стужа – слёзы,
Засуха – слёзы,
Он один – вот чудак! – поёт.
Так за что ж ему соты и пчёлы,
Впору дождик и впору снег?!
Просто так. Потому что весёлый
И удачливый человек.
Перевод с английского Людмилы Володарской
Однажды, и не очень давно, принцесса Розетта написала письмо своему возлюбленному. Они были помолвлены, и хотя все одобряли выбор принцессы и радовались, глядя на влюбленных, свадьбу нельзя было сыграть до конца года. Брэкен был пастухом и не мог уйти от хозяина раньше Рождества, потому что его хозяин, человек честный и справедливый, считал, что уговор дороже денег. Ни Брэкен, ни принцесса, ни король даже не пытались спорить с ним. Поэтому Розетта виделась со своим женихом только по воскресеньям, да еще иногда помогала ему управляться с овцами, но это бывало нечасто, так как Брэкен не считал её хорошей пастушкой. Зато она каждый день писала ему письма. Иногда даже по два раза в день.
Фрейлины по очереди относили письма Брэкену. И вот наступила очередь леди Джилиан. Девушкам обычно такие вещи нравятся, и они счастливы, когда могут быть посланницами любви. Да и принцессу все любили. И Брэкена тоже. А Джилиан, к тому же, обожала ягнят. Она всегда говорила, что у них добрые глаза.
Рано утром Джилиан покинула дворец. Выглядела она очаровательно, потому что надела свою любимую синюю амазонку, шляпу с белыми перьями и белые перчатки с расшитыми серебром раструбами. Надо сказать, что Джилиан во всяком наряде была бы красавицей, благодаря пушистым каштановым волосам, чёрным глазам и красным улыбчивым губкам.
Принцесса отдала ей письмо и попросила:
– Скажи Брэкену, что вчера я думала о нём двадцать раз, потому что облака на небе были очень похожи на его ягнят.
Джилиан присела в реверансе и постаралась все правильно запомнить, что было не особенно трудно, потом положила письмо в карман и уселась на толстую ленивую лошадку, придерживаемую пажом. Подобрав вожжи, она двинулась прочь с королевского двора, выехала на улицы Фабилона, промчалась по мосту и оставила позади город. Около дорожного знака Джилиан повернула направо к ферме, где Брэкен работал.
Она была так поглощена тем, что должна сделать, так горда собой, что ни разу не посмотрела на поля и заросли кустов, не увидела ни одного цветка, ни одного дерева, ни одного живого существа. Зато птицы видели её, а ещё кролики, лисицы, мыши и ласки.
И не только они.
На плоском камне грелась на солнце змея. Большая зелёная змея. Издалека услыхала она стук копыт и, мигнув, задумалась о том, что, наверное, надо убраться с дороги, пока её не заметили. Она стала медленно вытягиваться…
Лошадка остановилась, как вкопанная, испугавшись змеи. Джилиан упала. Шляпа упала рядом. Перчатки испачкались и порвались. У девушки стало саднить колено, разболелась левая лодыжка. И лошадь убежала.
К счастью, Джилиан не заметила змею. Девушки тоже не любят змей.
Стиснув зубы, она стащила ботинок, пока нога не успела опухнуть, встала и попыталась сделать несколько шагов. Но ей было больно, и пришлось снова сесть на землю. Она заплакала. До города было несколько миль. Вокруг ни души. Ферма далеко. Пока лошадь добежит до дворца, пока Джилиан отыщут, пройдёт много времени. И леди Джилиан сказала себе, что надо смириться с обстоятельствами и постараться быть храброй. Она отряхнула платье, достала носовой платок и вытерла им лицо, сложила руки на коленях, два раза вздохнула и приготовилась ждать.
Однако нога у Джилиан болела всё сильнее и сильнее, да и из-за жары ей очень хотелось пить. И в конце концов она не выдержала и заплакала.
– Что случилось, мисс? – услыхала она чей-то тонкий голосок.
– Ой! Я не знала, что тут кто-то есть…
Джилиан умолкла, потому что вокруг не было ни души.
Она озиралась и озиралась, но всё равно не видела никого, кто мог бы разговаривать на человеческом языке. Разве что рядом появился белый шар, которого не было поначалу. Слезы мгновенно высохли у неё на щеках. Шар был безупречно круглый, белый, похожий на гриб-дождевик, но только побольше, около фута в высоту, и он покачивался на месте, наверное, чтобы сохранить равновесие.
– Не может быть, чтобы он разговаривал! – вслух подумала Джилиан. – Не может быть! У него нет рта.
– Есть, – сказал гриб-дождевик.
Джилиан присмотрелась и увидела узкую щелочку.
– Вы, – пролепетала она. – Это вы говорите со мной?
Дождевик подпрыгнул и отчаянно закачался, чтобы устоять на месте.
– О, мисс, вы очень умная! Люди обычно не очень догадливы.
– Как вас зовут? – вежливо спросила Джилиан.
– Не знаю, – печально проговорил дождевик. – Мне никто не говорил. Я же маленький. Но я могу быть полезным. По крайней мере, я так думаю. Я думаю, что могу быть полезным, если… если только…
Он опять покачнулся и чуть было не перевернулся, но не перевернулся и с жаром произнес:
– Дорогая мисс, у вас, наверное, с собой письмо?
Джилиан удивилась, но постаралась этого не показать и быстро сунула руку в карман. Письмо принцессы было на месте.
– Да… – неуверенно проговорила Джилиан. – У меня есть письмо.
– Вы должны его отправить. О, пожалуйста, отправьте сейчас! Здесь!
Дождевик открыл щелочку, и она оказалось довольно большой. Внутри было достаточно места, но Джилиан не собиралась никому доверять письмо принцессы и прямо сказала об этом шарику-дождевику.
– Так я и думал, – печально сказал он. – Никто не доверяет. А ведь я мог бы быстро доставить письмо. Может быть, рискнете? Один раз?
Джилиан стало жаль дождевика, но она покачала головой.
– Я бы рискнула, если бы письмо было моим. Но оно не моё. Это чужое письмо. И мне было сказано вручить его в собственные руки. Вы ведь понимаете…
Она умолкла, потому что у неё опять разболелась нога.
– Но я вижу, что вы не можете вручить его в собственные руки, мисс. Вам придётся сидеть тут, пока вас не найдут. А я мог бы быстренько доставить письмо. И не бойтесь. Я его не украду и не потеряю. Только скажите, кому оно адресовано, потому что никто не научил меня читать. И через несколько минут я вручу его, кому нужно.
Джилиан задумалась. Письмо жгло ей руку. Его ждали, а она не могла сдвинуться с места. Как лучше поступить? Дождевик ещё немного приблизился к ней.
– Я летаю, как ветер.
Джилиан достала письмо, и дождевик подскочил от радости.
– Оно настоящее! Настоящее! Я так ждал! Ах, мисс, вы даже не представляете, как ужасно быть почтовым ящиком, которым никто не пользуется! Никогда! Только один раз… Один раз…
Дождевик зарыдал.
– Что «один раз»?
Джилиан изумилась, увидев, как дождевик весь засветился и, прокатившись пару ярдов, разрумянившись, уселся на травку.
– Наверно, мне не надо было спрашивать.
– Нет. Я расскажу, – прошептал он. – Может быть, потом вы не доверите мне своё письмо, но я все равно расскажу.
Он понемногу побелел и вновь подкатился к ногам Джилиан.
– Не очень давно в меня опустили письмо – первое и последнее, единственное, – робко проговорил он. – Человек, который доверился мне, был в беде. И на письме стояло «срочно».
Дождевик закашлялся.
– Он прочитал его вслух. Там написано: «Всякому, кто захочет принять участие». И еще: «Срочно». Он написал это большими буквами. Ах, мисс, письмо до сих пор у меня.
– Почему? – спросила Джилиан. – Почему вы его не доставили?
– А кому?
– Ну, всякому, кто мог бы принять участие…
– Как же мне найти «всякого»? Такого нет. У каждого есть имя, профессия, адрес, ещё что-нибудь.
Джилиан задумалась.
– Я могу вручить письмо только тому, кому оно адресовано. Тем более, если оно «срочное». Вы не представляете, как мне тяжело носить его с собой. Оно не даёт мне ни минуты покоя.
– Ну, так вручите его мне. Это я «всякая». И я обязательно приму участие. Не могу смотреть, как вы мучаетесь.
– Ах, какая вы добрая! – воскликнул дождевик.
Он высоко подпрыгнул и оказался на коленке Джилиан, потом ещё раз подпрыгнул и ещё, так что Джилиан пришлось обхватить его руками, чтобы он успокоился.
А он всё не умолкал:
– Возьмите его, мисс. Возьмите. Да-да! Это так чудесно! Я счастлив! Прекрасно! Замечательно! Мне очень повезло, что я вас встретил!
И он широко открыл рот-щель. Джилиан увидела внутри свиток, перевязанный ленточкой, и осторожно вытащила его. Щель тотчас исчезла. И появилась вновь.
– А теперь положите ваше письмо… Пожалуйста.
Джилиан положила письмо принцессы и сказала:
– Оно адресовано Брэкену, который живет на ферме «Саутфолд».
– Брэкен, «Саутфолд», – повторил дождевик.
– Вы найдете его? – спросила Джилиан, боясь за письмо. – Вы уверены?
– Я буду там через пять минут!
Дождевик скатился с её колена.
– Спасибо. Я вас не подведу. Не буду терять время. Вы не сердитесь на меня из-за того письма? Знаете, если люди не пишут правильно адрес, очень трудно…
Джилиан, не отрываясь, смотрела на торопливо написанные слова. Слово «срочно» было написано дважды.
– Давно у вас это письмо?
– Да лет сто.
И дождевик исчез, словно его никогда не было. А Джилиан ещё долго сидела с открытым от удивления ртом. Но в конце концов взяла себя в руки.
– Наверно, оно уже не срочное, – прошептала она и стала развязывать голубую ленточку.
«Помогите» было первое слово, которое она прочитала. Так как письмо писали в спешке, то Джилиан пришлось затратить немало усилий, чтобы разобрать слова, но она справилась и прочитала: «Помогите! Мне грозит беда. Я попался в колдовскую ловушку и в полночь перестану быть самим собой. На заходе солнца приходите к Чёрному озеру. С последним лучом коснитесь рукой живого существа, которое окажется поблизости. Не отнимайте руки, пока оно трижды не сменит обличье. Пожалейте меня. Не бойтесь. Иначе мне никогда не обрести прежний вид. Помогите! Помогите! Помогите!»
Совсем забыв о боли в ноге, Джилиан подперла рукой щёку и задумалась. Так она просидела, пока её не отыскал Брэкен.
Едва Брэкен получил письмо и услышал сбивчивый рассказ дождевика, он помчался к Джилиан, нашел её и отнёс на ближайшую ферму, которая была за холмом и двумя лугами. Жена фермера вымыла и крепко забинтовала ногу Джилиан, а потом принесла ей горячего молока.
Джилиан поблагодарила заботливого пастуха и сказала, что ему нет нужды ехать в Фабилон, потому что лошадка уже наверняка всех там переполошила. И Брэкен ушёл.
Джилиан поблагодарила жену фермера за доброту и поблагодарила слуг из дворца, которые приехали за ней. Она вернулась домой, но её не покидала мысль о юноше, попавшем в беду сто лет назад.
Королевский врач, доктор Добродел, осмотрел лодыжку леди Джилиан и отправился в сад за лечебными травами, но прежде наказал Джилиан несколько дней провести в постели и не волноваться. Потом он вновь забинтовал ей ногу, приложив к ней травы, и дал Джилиан успокоительных таблеток, но сначала сам проглотил одну, потому что очень расстроился.
Королевская сиделка отобрала у Джилиан таблетки и вместо них дала ей порошок, чтобы не болела нога. Боль в самом деле утихла. Потом к Джилиан пришла принцесса Розетта. Они поболтали, и принцесса ушла, а Джилиан заснула и проспала весь день.
Уже близился вечер, когда Джилиан проснулась. Она встала, оделась и отправилась в дворцовую башню, где за книгами проводил время наследный принц, брат принцессы Розетты.
Джилиан робко постучала в дверь. Многие робели, едва приближались к принцу Конраду, и это не их вина. Он так глубоко прятал свои чувства, что люди думали, будто у него их нет вовсе. И Джилиан тоже так думала.
– Войдите, – откликнулся на стук Конрад.
Джилиан судорожно вздохнула и толкнула дверь рукой. Потом она присела в глубоком и не очень уверенном реверансе, но принц Конрад уже был на ногах и придвигал ей кресло.
– Сестра сказала, что у вас болит нога. Мне очень жаль. Чем могу служить, леди Джилиан?
Леди Джилиан с сомнением поглядела на него, однако он был не более замкнут и суров, чем всегда, поэтому она набралась смелости и сказала:
– Сэр, я попала в затруднительное положение… Не могли бы вы… Может быть, вы знаете, где находится Чёрное озеро, сэр?
– Мне приходилось о нём слышать, – ответил принц. – Это ведь лесное озеро, правильно?
– Наверно, – пролепетала Джилиан.
Конрад достал из шкафа одну из множества хранившихся там карт. Это была старая карта, обкусанная собаками, которую он случайно отыскал в лавке антиквара. И он разложил её на столе.
– Карта волшебных мест в Фабилонском лесу, – сказал принц и принялся изучать карту. – Вот. На пересечении Мшистой мили и Писклявой тропы.
Принц придвинул карту к Джилиан, чтобы она, не вставая с кресла, посмотрела, где находится озеро. Но Джилиан никак не могла разобрать старинные слова, поэтому принц Конрад прочитал вслух:
– Чёрное озеро. Видите?
– Д-да, – неуверенно ответила леди Джилиан. – Ах, вот это, правильно? Здесь написано: «Остерегайтесь драконов и змей». – Она встала, опираясь на стол. – Благодарю вас, ваше высочество.
Джилиан вновь присела в реверансе и направилась к двери, но принц опередил её.
– Позвольте мне спросить, зачем вам понадобилось это озеро.
– Мне оно не нужно! – воскликнула Джилиан. – Но мне рассказали о нём… и я должна…
– Вы уверены, что справитесь одна? Чёрное озеро – не то место, куда приятно прогуляться.
Принц ждал ответа, а Джилиан думала о том, что он скажет, если она прочитает ему письмо, написанное сто лет назад. И она покачала головой. Ещё раз присев в реверансе, она поспешила прочь.
– Надеюсь, она знает, что делает, – сказал наследный принц.
Он вернулся к своим книгам, а Джилиан отправилась в свою комнату ждать вечера.
Чёрное озеро не понравилось Джилиан.
Оно в самом деле было чёрным и всё время бурлило, ни на минуту не успокаиваясь, словно вот-вот должно закипеть. Однако, если бы кому-нибудь пришло в голову опустить в него руку, то он почувствовал бы ледяной холод. Вокруг росли некрасивые кусты. Приходили звери, которые тотчас принимались выть и шептаться. Однако воду никто не пил. Разумные существа избегали тут появляться.
Джилиан оказалась на Писклявой тропе гораздо раньше, чем ожидала. Ей удалось незаметно выскользнуть из дворца. Лошадку она выбрала заранее из тех, что поспокойнее, и поехала в направлении леса, потом по узкой лесной тропинке, потом по Мшистой миле. В конце Мшистой мили лошадка ясно дала понять наезднице, что не желает идти дальше, поэтому Джилиан привязала её к дереву и зашагала по тропинке, которая, стоило ей замешкаться, странно поскрипывала у неё под ногами.
У Джилиан болела нога. Она боялась. Солнце уже садилось, и в лесу сгустились тени. Отовсюду слышался шёпот.
– Кто тут?
– Не знаю.
– Девушка?
– Не знаю.
– Похоже.
– Откуда тебе знать?
– Видел один раз.
– А!
– Представь себе!
– Что она делает?
– Ждёт.
– Кого?
– Не знаю.
– Глупая, правда?
Джилиан надоело это слушать, и она громко сказала:
– Я жду, когда зайдет солнце. И не шепчитесь. Это неприлично.
Несколько минут стояла тишина, но потом шепот возобновился, правда, стал тише.
– Ты слышал?
– Ш-ш-ш.
– Зачем она пришла?
– Зачем ждёт захода солнца?
– Не знаю.
– Глупая.
– Смелая.
– Ш-ш-ш.
– Она просила, чтобы мы помолчали.
Солнце зашло быстро и неожиданно.
У Джилиан захватило дух. Едва показалась ящерица, как она закричала от страха, ведь она почти ничего не знала о ящерицах. Особенно о красных ящерицах с серебряными пятнышками. Неожиданно та исчезла. А Джилиан почувствовала, что в руке у неё кто-то есть. Мокрица.
– Ой! – крикнула Джилиан и отшвырнула от себя мокрицу.
Однако она тотчас поймала её, и у неё в руках мокрица превратилась в слизняка. Толстого слизняка. Джилиан стиснула зубы, но не бросила его. Это был самый смелый поступок в её жизни. Слизняк извивался у неё на ладони.
– Хватит! Перестань! Или я брошу тебя.
И тотчас она увидела, что держит в руке кусок льда. Он был мокрый и скользкий, и у Джилиан скоро онемели от холода пальцы, но она крепко держала его, приговаривая:
– Ни за что не брошу. Нет. Бедняжка так долго ждал. Бедняжка…
Неожиданно она почувствовала, что руки у неё начинают согреваться, потому что кто-то усердно трёт их.
– Совсем замерзла, – сказал кто-то. – Ты красивая.
Джилиан открыла глаза.
Перед ней стоял красивый юноша со светлыми волосами и голубыми глазами. На нём был старомодный охотничий костюм. Джилиан мигнула и спросила:
– А где лед?
– Это я.
– Ой!
– Мне очень жаль, что пришлось быть такими неприятными существами, но я не хотел.
– Надеюсь, что нет. Фу!
– Это колдовство.
Джилиан высвободила руки, и юноша улыбнулся.
– Благодарю тебя за доброту и смелость. Ты освободила меня от злых чар…
Он умолк и посмотрел на Джилиан. Смущенно кашлянул.
– Смею тебя уверить, не в моих привычках попадать в нелепые переделки. Пожалуйста, не думай обо мне плохо. Обычно мне хватает здравого смысла. Обещаю, больше такое не повторится. Но я очень рад, что мое письмо попало к тебе.
– Я… тоже рада.
– Мне кажется, я был ящерицей много лет!
– Да. Много, – подтвердила Джилиан.
– Сколько? Ты знаешь? Год? Два?
– Об этом мы поговорим потом.
– Как тебя зовут? Я – Герваз, сын герцога…
– Нет…
– Что «нет»?
– Об этом мы поговорим потом. Меня зовут Джилиан.
– Ты будешь моей женой?
– Об этом мы тоже поговорим потом, – сказала Джилиан.
Вело-
Вело-
Вело-
БАХ!!!
Искры радугой в глазах.
ВЕ – в канаве.
ЛО – в подвале,
СИ – в кювете.
Сам – в кустах...
По педали,
По детали,
Подбирали,
Прибивали –
Так подходит, этак – нет.
Прикрутили,
Привинтили –
Починили...
Получили:
ЛО-СИ-ПЕ-ВЕД?!
Ехал танк через овраг –
Крак-бряк!
Хохотал над танком враг.
Как так?
Перелез он через горы
И высокие заборы,
А наехал на пенал –
Встал?!
Вертит спичкой пушечной...
Может, он игрушечный?
Там, где шепчется стайка опят за опушкой –
Хотите - верьте,
хотите - нет,
Я увидел спящего гнома.
Подушкой
Была ему ягодка.
Листик был плед.
- Подъём, таракашка! -
Я топнул ногою. –
- Как смел ты из сказки высунуть нос?
Испуганный гном повертел головою.
И вдруг...
стал расти?!
Рос... Рос...
Стал вровень со мной.
Поравнялся с берёзой!
Из виду колпак я его потерял.
И грянул гром над вершинами грозно:
- Шагай, козявка, куда шагал!
Я не мог шевельнуться примерно с минуту.
Вдруг старый опёнок качнул головой:
- Вот видишь,
И люди казаться кому-то
Козявками-гномами могут порой!
Как ни в чём не бывало, стрекозы кружили,
Пчёлы варили медовую смесь...
Где листик и ягодка -
те, что служили
Подушкой и пледом
спящему здесь?
Из коллекции Учителя Смеха Леонида Каминского
Мой друг широкоплеч в животе
У моего товарища Димы приплюснутое лицо, волосы русые, уши находятся недалеко от головы.
Его левая щека весело улыбалась.
Дед сурово посмотрел из-под очков, моргая ими.
Девочка покраснела от корней до волос.
У моего друга курносый нос, плавно переходящий в шею.
Весёлая Катя улыбалась во весь рост.
Старик стоял на пригорке. Ветер развевал его лысину.
Маша несла пустую корзинку, до краёв наполненную ягодами.
Губы девушки были алые, как изумруд.
Маша вышла на крыльцо, накинув на себя платок и валенки.
Девочка сидела за столом, смотрев телевизор и ев.
Руки маляра были по колено в краске.
Старик стоял на бугре, весь покрытый густой травой.
Девочка ходила на ушах с серёжками.
Сидя за столом, ко мне пришёл мой друг.
У моего товарища прямоугольный нос с двумя симметричными ноздрями.
У моей подруги большие глаза – они занимают 20% лица.
У моей подруги голова собрана в хвостик.
Дверь открыла пожилая старушка, которая тихо заскрипела…
Моя мама работает колдовщицей
Мне нравится профессия учителя, поэтому я хочу стать врачом-хирургом.
Я буду как папа – врачом. Это очень полезная профессия – делать переломы людям!
Главное достоинство космонавта – невесомость.
Мой папа водитель автобуса дальнего плаванья.
Мой папа работает на ферме. Он – молокосос.
Моя мама работает в столовой поварёжкой.
Мой дядя – фермер. Он ездит на комбайнере.
Мой папа – нефтяник. Он работает боровиком.
– Почему ты хочешь стать врачом?
– Они часто спасают людей от жизни.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Я очень люблю животных, поэтому пойду работать на мясокомбинат.
Кукумбер благодарит за предоставление материала своего друга Михаила Яснова
Вот и отступили суровые эвенкийские морозы. За окном – апрель, с крыш закапало, во дворе нашего дома весело зачирикали воробьи. В сорока-пятидесятиградусные морозы их не видать и не слыхать – прячутся где-то, бедолаги, от лютой стужи. А тут, пожалуйста, – объявились, радостно прыгают по двору, склёвывая какой-то только им видимый корм. Мне же при их виде сразу вспомнились далёкое казахстанское детство, моя родная деревушка Пятерыжск на высоком песчаном берегу седого Иртыша, и вот эта история, связанная именно с воробышком.
Стояло жаркое, настолько жаркое лето, что босиком по пыльным сельским улицам ходить было невозможно – раскалённый песок обжигал подошвы. Мне тогда было лет семь, моему брату Ренату – около пяти. И вот в один из таких знойных дней мы почему-то вместо того, чтобы отправиться купаться, забрались с ватагой пацанов на пустынную в эту пору территорию совхозного склада – играть в прятки. А может быть, залезли мы туда уже после купания – точно не помню. За дырявым забором высились амбары для зерна, комбикормов, бугрились крыши врытых в землю ледников для мяса, хранились нагроможденные друг на друга конные сани, пылились зернопогрузчики с длинными железными шеями-транспортёрами, тянулись штабеля дров. Между амбаров и за ними буйствовали заросли чертополоха и конопли, лебеды. В общем, рельеф – самый подходящий для игры в прятки.
Я, как старший брат, всегда старался держать в поле зрения Рената, и потому мы вместе побежали прятаться за весовую. Это такая будка под шиферным навесом перед огромными напольными весами. А за будкой весовой мы увидели вот что: под стеной одного из семенных амбаров глянцево блестела под лучами белого раскаленного солнца чёрная и неприятно пахнущая битумная лужа диаметром примерно метра три-четыре. В центре неё валялись несколько порванных бумажных мешков. Битум находился в них, но они полопались, когда их небрежно свалили здесь ещё в прошлом году. Осень, зиму и весну мешки с битумом, который должны были пустить на ремонт кровли прохудившихся амбаров, вели себя прилично. Крыши чинить почему-то никто не торопился, а в жару битум растаял и поплыл из дырявых мешков.
В центре этой чёрной лужи мы увидели отчаянно трепыхающегося и уже хрипло чирикающего воробышка. Ему в ответ галдела целая толпа его сереньких собратьев, сидящих на колючих ветвях растущей рядом акации, а также вприпрыжку бегающих по самому края битумной лужи. У воробушка прилипли лапки и кончик хвоста. Глупыш, как он туда попал? А, вот в чём дело: к поверхности коварной лужи прилипло множество кузнечиков, бабочек и ещё каких-то козявок. Видимо, воробышек захотел кого-то из них склюнуть, вот и прилип.
Я еще не успел подумать, что же можно сделать для погибающего воробушка, как Ренат что-то крикнул мне и побежал по чёрной лоснящейся поверхности к трепыхающемуся комочку. Хотя где там – побежал. Он сделал всего несколько шагов, и битум цепко прихватил его за сандалики. Братишка дёрнулся вперёд, назад, потерял равновесие, одна его нога выскочила из сандалии, он упал на бок и испуганно закричал. На нём, как и на мне, были только сатиновые трусишки. Ренат сразу влип в битум одной ногой, боком и откинутой в сторону рукой.
– Ой, мне горячо! – захныкал братишка. – Вытащи меня отсюда!
Я страшно испугался за него, но не знал что делать. Взрослых нигде не было видно, а пацаны разбрелись и попрятались по всей большущей территории склада – не забывайте, мы ведь играли в прятки. К стене весовой будки было прислонено несколько широких досок. Я уронил одну из них на землю, притащил к чёрной луже и подтолкнул к продолжающему плакать брату. Затем прошёл по доске к нему и попытался за свободную руку вызволить из плена. Но Ренат прилип намертво. Я дёрнул его за руку ещё раз, другой, и чуть не упал рядом с ним сам. Ренат заревел с новой силой. А перепуганный воробушек, из-за которого мы и влипли в эту историю, напротив, замолчал и лишь часто открывал и закрывал свой клювик.
И тут, на наше счастье, на территорию склада с обеда пришли несколько женщин, работающих на очистке семенных амбаров под приём нового урожая. Они нас увидели, заохали, запричитали. Но не растерялись, а быстро притащили откуда-то несколько лопат. Этими лопатами женщины начали поддевать с краю и сворачивать в рулон (ну, как блин) битумную массу. Подвернув этот чудовищный блин почти впритык к временно умолкнувшему и во все глаза наблюдавшему за собственным спасением братишке, они дружно, в несколько пар рук, вытянули его из битумной массы.
Ренат стоял на твердой земле без сандалий – они остались там, где он только что лежал, – и дрожал, несмотря на жару, а с его правого бока, ноги и руки свисали чёрные битумные лохмотья и сосульки. Он был так нелеп и смешон в этом виде, что я не выдержал и захихикал. Засмеялись и женщины – но это, скорее, был смех облегчения, – и пошли в свой амбар работать.
– Ну, татарчата, бегите домой! – деланно строго сказала задержавшаяся около нас наша соседка тётя Поля (она тоже работала на складе). – Обрадуйте мамку. А я сейчас попрошу управляющего, чтобы вам подвезли солярку.
– Зачем? – удивился я.
– А как Ренатку-то отмоете? Только соляркой, – сказала всё знающая тётя Поля. – Керосином – оно бы лучше. Да нет его теперь, керосину-то, электричество у всех. Так что и солярка пойдёт.
– Ну, пошли домой, – я взял брата за чистую руку, в уме прикидывая, достанется мне за него от матери или нет.
– Не пойду! – вдруг уперся Ренат. – Воробушек там остался.
А ведь верно, про воробушка-то я и забыл. Он молча сидел в битумной западне, причем уже как-то боком, с полузакрытыми глазками и широко распахнутым клювом. Оказывается, бедолажка прилип к битуму уже и концом одного из крылышек.
– Идите, идите отсюда, он уже не жилец! – прикрикнула на нас тётя Поля. Лучше бы она этого не говорила. Ренат заголосил так, что тётя Поля уронила лопату, а мне заложило уши.
– Спасите воробушка! – в истерике кричал братишка, а из глаз его ручьем текли слёзы. – Вытащите его, а то я снова туда лягу!
– Ты посмотри на этого жалельщика! – всплеснула руками тетя Поля. – Сам чуть живой остался, а за пичужку переживает! Ну ладно, попробую.
Так как битумная лужа уже была скатана с одного конца, до птахи уже можно было дотянуться. Тётя Поля наклонилась над встрепенувшимся и слабо защебетавшим воробушком, осторожно выковыряла его из битума при помощи щепки и протянула его мне:
– Нате вам вашу птицу!
Я завернул обессиленного и перепачканного воробушка в сорванный под забором лист лопуха, и мы пошли домой. Не буду рассказывать, как нас встретила мама. А впрочем, почему бы и не рассказать? Она нас встретила, как и полагается в таких случаях: и плакала, и смеялась, и шлёпала нас (чаще, конечно меня), и целовала (а это уже чаще Рената). Потом она поставила братишку в цинковое корыто и стала оттирать его, хныкающего, жёсткой мочалкой, смоченной в солярке. И солярка стекала по нему на дно корыта уже тёмная от растворенного битума, Ренат же с каждой минутой становился всё чище и чище. А на подоконнике, в картонной коробочке с покрошенным хлебом и блюдцем с водой, дремал чисто отмытый сначала в керосине (для него всё же нашли чуть-чуть), потом в тёплой воде воробушек. Ренат не соглашался на солярочную процедуру до тех пор, пока мама первым не привела в порядок спасённого воробья.
Срочно вызванный с работы папа растапливал баньку. Он носил туда вёдрами воду, подносил из поленницы дрова, при этом что-то бормоча себе под нос и удивлённо покачивая головой – мама ему всё рассказала.
А дальше было вот что. Уже на следующий день по распоряжению перепуганного управляющего отделением битумную лужу срочно убрали. Ещё через пару дней наш воробушек совсем ожил и был выпущен на волю. Во двор его вынес, осторожно держа в горсти, сам Ренат. Он поцеловал птичку в светло-коричневую головку и разжал пальцы. Воробушек взмахнул крылышками, взлетел на верхушку клёна в палисаднике и громко зачирикал оттуда. Может быть, он благодарил нас на своем воробьином языке за его спасение? Довольные, мы побежали с братом купаться на любимое озеро. Там уже с утра самозабвенно плескались в тёплой, парной воде наши друзья, и их счастливые визг, крики и смех разносились очень далеко окрест. А впереди у нас было ещё много таких безмятежных дней и всевозможных приключений…
Однажды корова мне сон рассказала:
«Я божьей коровкой во сне побывала!
Я в травке играла
С весёлой букашкой,
Одной – до отвала! -
Наелась ромашкой.
Оставив деревья внизу,
Я парила!
Об этом деревня
Весь день говорила!
А я уносилась
Всё выше и выше…
Потом утомилась
И села на крыше.
И тут мне хозяйка
Сказала сурово:
«А ну-ка, слезай-ка,
Ведь ты же корова!»
Я тут же проснулась,
Вздохнула слегка,
И сразу дала ей ведро молока.
Как славно летать высоко-высоко!
Но нужно кому-то давать молоко!»
Чудо бабушка творила –
Вишню в сахаре варила.
Интереснейшее дело -
Ведь варенье и кипело,
И пускало пузыри,
И бурчало до зари!
Говорило и ворчало,
Дивный запах источало!
Я смотрю в кастрюлю с вишней –
Нет ли сверху вишни лишней?
Чудесное творенье –
Вишнёвое варенье!
Полосатые звери сели
Покататься на карусели,
И так быстро её развертели,
Что полоски с них облетели.
Если вас нашли в капусте -
Нет у вас причин для грусти,
Потому что вам тогда
Обеспечена еда!
В своем саду один садовод
На картошку вишни привил,
И сколько потом он суп ни варил,
Получался всегда компот.
Ливень, ливень моет сливы,
Моет яблони в саду.
Будет чисто и красиво -
Я гулять туда пойду.
Однажды королева встала рано утром и вспомнила, что ей нужно выщипать брови. Она поиграла с бабочками, умылась родниковой водой и зажгла себе папиросу. А потом и позавтракала. «Что-то абрикосовое варенье не идёт сегодня… Выщипать брови. Брови-брови. А перепелиные яйца хороши для цвета кожи, моей, например. Брови», – говорила она сама с собой.
После завтрака она всегда кормила колибри с руки в своём саду. Она налила в блюдечко нектара и пошла в сад.
– Эй, птички! Брови-брови! Приятного аппетита! – ласково улыбалась она птичкам.
– Выщипать брови, выщипать брови, – повторяла она про себя, чтобы не забыть, пока дарила королю утренний поцелуй.
Потом королеве позвонила подруга из Брюсселя. Оказалось, что в Брюсселе никто не ест брюссельскую капусту. После обеда, состоящего из куропаток и апельсинового суфле, королева слушала сюиту и про брови не вспоминала. Потом король ушёл играть в бридж с коллегами.
Королева велела ему не злоупотреблять божол? и стала вышивать соответствующий сатирический шарж на короля. Вернулся он заполночь, когда королева читала перед сном «Вестник монархической мысли».
Король, пошатываясь, подошёл к королеве, чтобы подарить ей вечерний поцелуй.
– Брови, – вспомнилось королеве. – Эх ты, величество! Опять пришёл на бровях!
И король упал лицом в кровать.
Король с королевой жили хорошо. Только ванны с розовой водой и игра на арфах ужасно надоели королю. Всё-таки он был мужчиной, а не женщиной! И однажды король не выдержал. Он собрал волю в кулак, сделал грозное лицо и предъявил королеве ультиматум:
– Я иду на рыбалку!
Это прозвучало, как гром среди ясного неба.
– Но ведь мы собирались петь сонеты по ролям! – расстроилась королева. Но король как мог продолжал удерживать грозное выражение на лице. Королева поняла, что дело серьёзное.
– Раз так, тогда я иду с тобой! Давно хотела наловить водяных черепах для нашего пруда.
– Конечно, дорогая! – согласился король. Они пошли в королевский сарай и подобрали королеве сапоги. От удочки она отказалась, объявив: «Я буду ловить черепах сачком!»
У реки было ветрено, и шляпа королевы немедленно улетела в небо. Но даже без неё королева в кружевной накидке, шелковом платье и резиновых сапогах смотрелась очаровательно.
Они сели в лодку, и король отвязал верёвку от пристани и оттолкнулся веслом. Королева никогда раньше не плавала на лодке и, честно говоря, боялась акул, гигантских сомов и утопленников, но старалась держать себя в руках.
Она держала сачок наготове, чтобы, если что, защитить короля.
Король был на вёслах, и ему было очень хорошо! И погода отличная! Он грёб себе и грёб, вниз по течению. Вдруг лодка остановилась рядом с большой кочкой.
– Коряга! – жизнерадостно провозгласил король. Королева поморщилась, а король подумал: «Вот это я понимаю, отличная кривая грязная коряга! Во дворце такую нипочём не найти!»
Он стал щупать веслом корягу и нащупал! Но не корягу, а огромную водяную черепаху. Она стояла посреди реки на самом её дне и была такой большой, что спина выглядывала из воды.
Это её король принял за кочку! А веслом он ощупал голову черепахи. Черепаха была очень занята своими мыслями и не обратила внимания на короля.
– Где же твой сачок? – пошутил он, обращаясь к королеве.
Ее светлость не ответила. Она напряженно вспоминала, чем питаются черепахи (может быть, людьми). Это зависело от того, есть ли у них зубы (может быть, ядовитые). И от того, как устроен у них кишечник, и есть ли у них, к примеру, селезенка. Если есть, то, наверное, она может расщеплять животные жиры… В животных есть животные жиры, а есть ли они в человеке?
Пока королева думала, король оттолкнулся от черепаховой кочки и погрёб дальше.
Наконец высочайшие лица прибыли к небольшому острову. Тут король и решил рыбачить. Он привязал лодку к дереву, растущему на острове, и, насвистывая, достал снасти. Королева смотрела на свой сачок и думала о черепахе. Может быть, в королеве проснулся азарт охотника, всё-таки она была в резиновых сапогах. Раз черепахи вырастают до таких размеров, то это абсурд какой-то, думала она дальше. Сачком её не взять. К тому же у них и кресс-салата-то столько нет, чтобы прокормить такую черепаху. Эта дикая черепаха примерно в тыщу раз больше, чем известные ей черепашки. Вообще-то если она в тыщу раз больше, то она и в тыщу раз лучше! Но если одна маленькая черепаха ела в день по кочану кресс-салата, то большая станет есть по тысяче кочанов в день! Займёт тысячу прудов! Накакает тысячу какашек, и ее королевство превратится в …!
В этот момент сачок, который без дела болтался в воде, трепыхнулся. Королева ойкнула и потянула его на себя. В сачке сидела рыба! Король недовольно сказал: «Ура. Ты поймала рыбу».
Королева никогда раньше не ловила рыбу и была приятно возбуждена! Она вывалила рыбину на дно лодки и снова опустила сачок в воду. И снова – сачок затрепыхался. Королева подняла его и нашла в нём ещё рыбу.
– Опять, – кисло прокомментировал король, убийственно глядя на свой поплавок. Эх! Ну не клюёт!
Дальше начался какой-то кошмар. Королева скинула кружевную накидку и сделала из неё садок. Она положила в него пойманных рыб, засучила рукава, подоткнула подол и стала вытаскивать рыб из воды, как какая-то валькирия.
Король разочарованно смотал удочки и следил за своей высокородной женой. Волосы у неё разметались по плечам, щёки раскраснелись – король одновременно ужасался и любовался.
– Осторожно, не поднимай такие тяжести, ну к чему нам столько щук! Кости одни! – говорил он своей жене.
Вдруг королева перегнулась за край лодки, потянувшись за особенно крупной рыбой, и бах! натурально упала в воду.
– Катастрофа! Я же не умею плавать! – крикнул король и стал ловить край платья, картинно разметавшегося вокруг королевы, совершенно безмятежно лежащей в позе звезды на поверхности реки.
Она не торопилась спасаться. Королева лежала в воде и понимала, что жизнь прожита зря. Это сколько же рыб можно было бы наловить за всю её жизнь! А она провела её среди орхидей и каких-то тушканчиков.
– Но теперь всё изменится! – сказала она себе.
Королева наконец обратила внимание на короля, постепенно подтащившего её за платье совсем близко к лодке. Она кое-как влезла в лодку, и сказала хриплым голосом: «Отплываем!»
Король подозрительно посмотрел на королеву и отвязал лодку. На берегу король дал себе слово больше никогда не ходить на рыбалку. Сколько суматохи, а всё равно не клюёт! А королева, наоборот, дала себе слово теперь всегда ходить на рыбалку.
И так отныне у них и пошло – королева рыбачит, а король следит за садом. Но только по субботам. В остальные дни королева ест курабье, принимает розовые ванны и танцует – всё-таки королевы есть королевы! К счастью для королей.
Война давно закончилась, выросло новое поколение людей, которое знает о ней только из кино, телевидения и литературы. Но в сердцах наших ещё здравствующих ветеранов войны живёт память о том грозном, тяжёлом и героическом времени, когда даже редкая радость была горькой от слёз.
Вот что рассказал мне ветеран войны и труда, бывший водитель Луганской автоколонны 2185 Николай Химич, принимавший участие в боях за освобождение города Ростова от немецко-фашистких захватчиков.
Это было в феврале месяце 1943 года, – так он начал свой рассказ. – Наши части с боями продвигались к городу Ростову, и чем ближе мы подходили к городу, тем больше волновался мой друг Алексей Сидорчук. Друзья причину знали. В Ростове осталась его семья – жена и два сына. Младшему из них исполнилось 5 лет.
По своему характеру Алексей был весёлый и находчивый, даже в самой тяжёлой, казалось бы, безвыходной ситуации он не падал духом. А вот сейчас сдал, несмотря на все наши старания поднять его настроение. Да и как это сделать, если фашистские изверги в каждом отбитом нами городе, селе оставляли страшные следы своих преступлений. Мы видели разорённые или дотла сожжённые дома, видели расстрелянных или повешенных не в чём не повинных наших людей. Всё это ещё больше усиливало ненависть, когда мы шли в бой с проклятой фашисткой нечистью.
14 февраля наши части вошли в Ростов. Алексей попросил командира разрешения отлучиться на поиски своей семьи. Вместе с ним пошёл и я. Улица, на которой жил мой друг, находилась на окраине города. Из-за бесконечных развалин дорога казалась ещё длиннее, в редких уцелевших домах по очереди грелись солдаты. Вот и дом Алексея. Часть его крыши раскрыта. Выбитые стёкла заменены фанерой, картоном или заткнуты тряпками.
Алексей не выдержал, побежал, но внезапно остановился и обернулся ко мне:
– Коля не могу я, зайди первым. Если увидишь женщину, попроси её погреться, а я потом…
В доме я увидел много солдат. После жестоких морозов и всех лишений фронтовой жизни какой отрадой для каждого из них было обогреться, хоть и не в родном, но в гостеприимном доме, хлебнуть кипятка, дать отдых натруженным ногам.
Я громко спросил с порога:
– Можно обогреться?
– Заходи, – отозвался один солдат, – да скорее дверь закрывай, здесь маленькие дети.
Потом я увидел и хозяйку, она что-то делала у плиты и, повернувшись ко мне, негромко сказала:
– Заходите, заходите, располагайтесь как вам будет угодно, где-то и наш отец, если живой, проситься погреться. Отдыхайте, родные, да быстрее гоните эту проклятую немчуру. Сколько мы горя натерпелись от них.
Алексей уже стоял рядом со мной, он прикрыл лицо рукой и сквозь пальцы смотрел на мальчика. Мальчик подходил к бойцам и смотрел каждому в лицо. Он выглядел истощённым и бледным, солдаты давали ему кусочек сахара, ломтик хлеба. Мальчик радостно принимал подарки, тихо благодарил, продолжая двигаться дальше. Женщина, заметив, что бойцы обращают внимание на её сына, тихо объяснила:
– Всё отца ищет, ночью схватится и спрашивает: «Мама, папа ещё не пришёл?»
Пока она говорила, мальчик уже подходил к нам, Алексей присел на корточки, открыл своё лицо и полными слёз глазами смотрел на сына. Мальчик сначала оторопел, затем, не трогаясь с места, громко закричал:
– Папа, наш папа пришёл.
Загрохотала упавшая на пол посуда, к нам торопливо пробиралась бледная, с широко раскрытыми глазами женщина.
Я отошёл в сторону, посхватывались сидевшие солдаты, все смотрели на троих сплетённых в объятиях людей.
Трудно представить себе, что они тогда испытывали, если даже спустя годы я не могу без волнения вспоминать эту встречу.
Маты – тут, а батуты – там.
О, «Лимончики» – кич, но мило!
Я живу – жив я.
А ЭТОТ
ТЕКСТ СТИ
ХОТВОРЕНИЯ –
таблица для
проверки зрения
вверх.
снизу
а
вниз,
сверху
не
всех
от
отличие
в
Пишу
МОЙ МЕТОД
Англичанин Кристофер
Англичанке Дженифер
Вечером на пристани
Сделал предложение:
«Дорогая Дженни!
Может быть, пожени…
Может быть, пожени…» —
Так, произнося
Это предложение,
Волновался Кристофер.
Улыбнулась Дженифер
И сказала: «Мся!»
Мы с Тамарой ходим парой.
Мы с Тамарой – пароходы.
В моём жилище колбаса
Живет от силы полчаса
Гляжу с опаской на бульдога:
Он не готов для диалога.
Идя своей дорожкою,
Ем пироги с картошкою.
Потом иду и думаю:
«Куда я дел еду мою?»
Существует такое мистическое поверье: «На земле есть и всегда были тридцать шесть праведников, миссия которых – оправдание мира перед Богом. Это – Ламед Вуфниксы. Они живут в глубокой нищете и не ведают друг о друге. Если вдруг человек узнаёт, что он – Ламед Вуфникс, он сразу же умирает, а его место занимает другой, порой на другом краю земли. Они – тайная опора Вселенной. Если бы не они, то Бог давно уничтожил бы человеческий род. Они – наши спасители, но не знают об этом».
Мне необычайно повезло в жизни: я встречала таких людей!
Леонид Антонович Мезинов (для друзей – Лёша), как мне кажется (но не говорите ему, прошу вас!), – один из них, Ламед Вуфниксов. Почему я так решила, спросите вы? Сами посудите.
Много ли на свете чудаков, которые не просто пожалели бы мимоходом покалеченную собаку или отощавшую, еле живую кошку, но и привели бы в свой дом, вылечили и оставили жить в тепле и любви? Да, все мы умеем сочувствовать, даже сопереживать. Но не до самоотречения, не до дна сердца, не до боли.
А Лёша такой. У него одно время было шесть собак и три домашних кошки, не считая тех двенадцати полудиких, что без спросу заняли чердак его дома в Кучино. Вернее, сначала их было не двенадцать, а гораздо меньше, но они быстро обзавелись потомством – и продолжают плодиться! «Я же не могу им запретить, – говорит Лёша со вздохом. – И выгнать на улицу не могу».
В Лёшиных глазах живёт печаль и забота о всяком живом существе, не только о братьях наших меньших (что гораздо проще), но и о людях, даже малознакомых. Эти печаль и забота не то чтобы появляются временами, когда Лёша вспоминает о чём-то грустном. Нет. Они – как бы неотделимая часть Лёши, и проглядывают даже сквозь его смех. Наверное, эти сложные по описанию и назначению чувства – печаль и забота о других – по большому счёту и есть Совесть, которой людей наделил Всевышний.
– Ха, – скажете вы, – а чего ж это он не поровну всем дал совести: кому побольше досталось, кому поменьше? Так же нечестно!
– Ха, – отвечу, – а вы уверены, что он дал не поровну?
Не знаю доподлинно, как там дело было, но убеждена, что мы сами хозяева своей души, сами выбираем, какие чувства в себе воспитывать, а какие выпалывать, как сорняки.
Не об этом ли писал в девятом веке китайский поэт Бо Цзюйи:
Посадил орхидею, но полыни я не сажал.
Родилась орхидея, рядом с ней родилась полынь.
…Мне бы выполоть зелье – орхидею боюсь задеть.
Мне б полить орхидею – напоить я боюсь полынь…
Лёша, впрочем, вряд ли задумывается, что там поливать, что выпалывать. Он живёт так, как ему велит сердце. А сердце велит ему жить по принципу: «Кто же, если не я?»
«Однажды, стоя в идущем троллейбусе, я заметил бьющуюся в стекло осу. Две, а то и три остановки она в растерянности боролась с не¬видимой и непреодолимой преградой. В районе Киевского вокзала я изнемог и принялся ловить несчастное насекомое за дрожащие кры¬лышки. Всё происходящее вокруг сразу же исчезло, а мысли и желания сосредоточились на одном-единственном побуждении – во что бы то ни стало вызволить осу из ловушки.
Наконец поймал и быстро бросил в открывшуюся дверь. И сразу же почувствовал, как сам воспаряю вместе с ничего не подозревающей осой».
Повесть «Лучшая собака в мире», – вы сейчас прочли главку из неё, – посвящена собакам, которые стали Лёше друзьями и членами семьи, в ней идёт речь именно об этой стороне его многогранной, непростой жизни, насколько вообще можно словами рассказать о жизни. В книге ничего не выдумано. Это редкая возможность заглянуть в сердце к другому человеку, услышать его скрытые мысли и чувства. Леонид Мезинов ничему не учит, ни к чему не призывает. Вместе с женой Валентиной он по сей день продолжает кормить Джульдика, Жучку, Мышку и всех котов, и сожалеет лишь о том, что в мире осталось ещё много несправедливости, которую он не смог исправить своими силами.
Я родился и вырос на окраине Москвы, возле Киевского вокзала. Громкие паровозные гудки настойчиво звали куда-то в путь… Мне было пять лет, когда я в первый раз встретился глазами с собакой. Какая-то крупная и лохматая псина лежала на мостовой и провожала глазами всех прохожих. Собака не встала, не пошла следом, но мои шаги почему-то замедлились.
Собака лежала поперёк дороги, редкие машины огибали её, трамвай весело названивал в каких-нибудь трёх шагах от лежащей. Я остановился и легонько, чтобы не заразиться, и не набраться блох, погладил по толстой, точно ковёр, шкуре. В ответ собака тихонько вильнула хвостом… Подошли еще люди, задышали в затылок.
– Бесхозная собака. Надо бы дворника позвать. Пусть отправит куда следует…
Не в силах больше выносить взгляда бесхозной собаки, я вскочил и побежал домой. Хорошо, что бежать было недалеко.
– Мама, дай санки!
– Лёша! Где ты шляешься? Отец на доклад к Сталину едет, а ты…
Санки стояли в ванной, надо было незаметно проскользнуть мимо отцовского кабинета. В открытую дверь я увидел, как отец, бледный, сосредоточенно цепляет к мундиру генерала авиации морской кортик. Я схватил санки и выскочил на улицу.
Поворот, на котором только что лежала собака, был пуст, и последние зеваки расходились на все четыре стороны.
– А где собака?
– Хозяйка пришла, увела. Говорит, старая, больная. Всё уходит куда-то из дома.
Я повёз пустые санки домой. Машины у подъезда уже не было. Я прислонил санки к нашим дверям, поднялся двумя этажами выше и – оп-ля-ля! – съехал вниз по перилам.
А действительно, на кой мне сдалась та собака на улице? Да к тому же ещё старая и больная…
…Целой жизни мне не хватило, чтобы ответить на этот вопрос.
Всю зиму валяется-нежится Мышка на мягкой постели. Зато по весне… Спрыгнет с крыльца на зелёную травку, носится, играет. Забежит вперёд, упадёт на спину. Терпеливо ждёт, когда погладят.
– Ах, какую собаку выбросили!
Довольна Мышь, взвизгнет радостно, вскочит, умчится вперёд. Правда, недалеко. Через пару шагов брякнется на спину, вытянется, замрёт как мёртвая. Мохнатые лапки прижаты к туловищу, кожаные веки лукаво прижмурены. Как тут не пожалеть собаку, не погладить по голенькому пузику.
– Ах, какую собаку выбросили!
А ведь и впрямь выбросили. Такую хорошую собаку взяли да и выбросили.
Мой ключ ещё в замке, а они уже у двери. Лай, сопение, повизгивание. Дверь с трудом приоткрывается, и… Шесть пар лап с размаху ударяются в живот, шесть хвостов колошматят по ногам, шесть носов тычутся в сумку.
– На место, твари мои любезные!
Невозможно, немыслимо огладить одной рукой сразу шесть подставленных головёнок.
Кое-как добираюсь до кресла, проваливаюсь в сиденье и перевоплощаюсь в многорукого Будду.
Не мной замечено: у каждого хвостатого организма – свой способ приласкаться.
Гордая Лида пригибает толстую шею и долго-долго смотрит себе между лапами. Ждёт, когда её погладят…
Балованный Тоша вскакивает на постель, сзади кладёт голову на плечо и принимается шумно жевать хозяйское ухо. Это не больно, но немножко щекотно.
Вымогающая ласку Эрделька с азартом орудует длинной мордой: ввинчивает её в колени, подбрасывает вверх руку, осторожно защемляет край ладони в зубастой пасти…
Дунечка, та давно уже знает, кто лучшая собака в мире! Раскрутит свой пропеллер, взлетит на колени и поглядывает оттуда победно.
Мышка начинает с попискивания, затем валится навзничь и принимается сучить ножками. У неё крохотный, размером с чайное блюдечко, но ужасно сладострастный животик.
Иногда, дождавшись, когда схлынут другие собаки, откуда-то появляется Жучка. Прислонится ухом к хозяйской коленке и окаменеет. Так и будет сидеть, пока не встанешь.
Я заметил, если гладить собаку невнимательно или по обязанности, она скоро уходит…
Даже от собственной миски с водой ждёт подвоха Жучка. Подойдёт, наклонится, замрёт с вытянутым носом. Стоит, смотрит в одну точку. Да вдруг как шарахнет лапой по водяному зеркалу! Только мелкие капли-осколки в стороны летят…
Что-то не нравится Жучке в её отражении. Может быть, слишком длинный, любопытный нос? Или хитро прижмуренные глаза-гляделки?
Успокоится вода, уляжется в миске. Опять смотрит из кривого зеркала мокрая дворняжка. Неказистая, нескладная…
Хмурится Жучка, колотит лапой по воде. Пока вовсе не перевернёт миску.
– Эх, ты, Жучка-Жучка. Ну что ты на саму себя бычишься?
Попила Жучка из лужицы на полу, пошла с Эрделькой возиться. Перестала бунтовать против Творца своего и нашего.
Когда создавался мир, под рукой у Творца были самые разные материалы: горячая лава, твёрдый камень, бегущий ветер. Так были созданы лев – гроза зверей, трудолюбивый бык и царь воздуха – орёл. Неистраченной осталась только коробочка с пластилином – мягким податливым материалом.
Перекрестился Господь, взял кусок пластилина и принялся за работу. Старался изо всех сил: удлинял и укорачивал ноги, вытягивал и закольцовывал хвост, настораживал и приопускал ушки.
Так – незаметно – миновали семь отведённых для сотворения мира дней. А Господь всё никак не мог оторваться от весёлой возни с пластилином. Не заметил, как прошли, пробежали сначала века, потом тысячелетия…
Знаешь, Жучка, наш мир полон одинаковыми львами, типичными быками и абсолютно похожими орлами.
И только такой как ты – неказистой, нескладной, голенастой красавицы – не было, нет и не будет в целом свете.
Вводить в дом очередную уродину – право хозяина. Лида понимает это, но не одобряет.
Когда я втаскивал на крыльцо Эрдельку с безжизненно повисшей лапой, Лида лежала на своём топчане и недовольно шевелила бровями. А потом встала и ушла в дальний угол веранды.
Там она пролежала всё лето. Скоро Эрделька поправилась, выросла и превратилась в красивого и сильного зверя. Однажды она спрыгнула с топчана и убежала во двор – играть с маленькой Мышкой.
А постаревшая на месяц Лида тихонько вышла из своего угла, кряхтя влезла на топчан и с довольным вздохом закрыла глаза.
Обживать отцовскую дачу поехали с Лидой. Маршрут привычный: трамваем до метро, потом автобусом, снова трамваем и, наконец, электричкой. Лидка исправно налегала на поводок, послушно прыгала в подъезжающие транспортные средства, а когда, уже в Кучино, подошли к знакомым воротам, потянула изо всех сил.
Спустил её с поводка, стал отпирать веранду. Лидка куда-то пропала. Не сразу я сообразил, что моя Лида побежала искать всю свою компанию: Тошу, Дуню, Эрдельку, Мышку.
Никого… Притихшая и явно расстроенная Лида вошла в дом, за¬лезла на диван и стала на нём жить.
Я тоже не сразу привык к тишине нашего полдома, но потом приобвык, стал заглядывать в старые «Огоньки», крутить «Аккорд» и любоваться спящей на всех постелях Лидкой.
Нет, всё получилось правильно и очень даже хорошо! Только на третий – или четвертый? – день вдруг почудилось, что мы с Лидкой умерли и живём на том свете. Хорошо живём, но всё-таки…
Даже голоса родственников за стеной не нарушали этого «того-светного» состояния. Странное дело, но я совсем не помню, что мы ели и какая погода стояла за старым дачным забором.
Когда пишешь о собаках, для людей совсем не остаётся места. Даже для таких, как дачный шабашник Серёга Пивкин с его велосипедом ХВЗ (Харьковский велосипедный завод). Любой разговор со мной он начинает со слов:
– Ты, говорят, писатель. Напиши лучше обо мне.
Через всю Народную улицу поддатый Серега тащит за шкирку свой ХВЗ. Его самого клонит то влево, то вправо, но привычный руль и поворотливое колесо сохраняют необходимое ему равновесие.
– Хорошо, Серега, напишу!
– Не обманешь?
– Не обману.
Ну как же я могу обмануть тебя, Серега? Ведь это ты, Серега, царствие тебе небесное, вытащил мою Лидку из захлёстнутой на высоком заборе петле. А потом привёл её в наш проулок…
С тех пор моя Лида постоянно обрёхивает твою кудлатую голову, узенькие добрые глазки и сломанный на стройке нос. Похоже, что гордая Лидка не любит вспоминать о том, как пять километров бежала за твоим велосипедом.
Обои в моей комнате постарели, повыцвели. А около двери расплылось большое, невыводимое пятно. Здесь, привалившись спиной к стене, подолгу лежит моя Лида.
Идут годы, я всё реже встаю из-за стола и направляюсь к двери. Чаще остаюсь дома и смотрю, как погрузневшая Лида со вздохом переворачивается с бока на бок. Вот уже десять лет, как мы вместе. И некогда прекрасные, новые обои пожелтели и обросли по краям бахромой. А старенькая Лида начала громко всхрапывать во сне.
Не станет Лиды, но её тень на стене останется. Никогда и никому я не позволю переклеить обои в своей комнате. А если придётся про¬дать отцовскую дачу и уехать, вырежу кусок стены и увезу с собой.
Наш Бублик
Характера
Вовсе не вздорного, –
Но пуделю Бублику
Дали снотворного:
Не хочется стричься
Лохматому Бублику
(Хотя он немножко
Играет на публику).
Постриженный Бублик
Похож на мальчишку,
Как будто уроки,
Проспавшего стрижку.
И он с удивленьем
Лежит на полу
И думает:
«Что там за шёрстка
В углу?»
Давай с тобой, собака,
Немного погуляем –
Поговорим с соседом,
С соседкою полаем.
Но только, чур, не путать:
Давай, для простоты,
Я буду разговаривать,
А лаять будешь ты!
О, эти гаммы, эти гаммы!..
Как будто в длинных платьях дамы
По гулкой лестнице бегут,
Вот-вот споткнутся, упадут,
Визгливо всхлипнут, повернут
И бросятся по тем же самым
Ступеням, в тот же самый путь...
Когда бы не упорство мамы,
Я дамам дал бы отдохнуть.
Ничего на свете нет
Травянистей, чем трава.
Ничего на свете нет
Деревянней, чем дрова.
Ничего на свете нет
Говорящей, чем слова –
Так устроен белый свет.
Самый-самый-самый белый –
Ничего белее нет.
(Из книги «Сказки ШАРА», сочиненной студентами мультипликационной студии «Шар» на занятиях педагога Людмилы Стефановны Петрушевской)
Жили-были белые гуси: гусь папа, гусь мама и гусь сын. Они жили хорошо, богато: у них была изба в два этажа и разнообразная живность в хозяйстве. И как-то раз приехал к ним погостить на каникулы двоюродный дядя – белый Рояль.
Рояль был житель городской, интеллигентный, и он начал издавать дивные звуки. Гуси слушали и радовались. Даже пытались петь вместе с ним. Не вышло.
Лето выдалось жаркое, и они всем семейством пошли на речку купаться. Гуси плавают туда-сюда кролем, заныривают, подныривают, всячески развлекаются и радуются.
А Рояль подумал-подумал, в речку полез, намок и потонул.
Вытащили Рояль из речки, кое-как откачали, домой привезли, в сарай поставили на просушку. Рояль через некоторое время подсох, но тут оказалось, что музыку играть он теперь не может. И так, и сяк пробует – голос напрочь потерял. Что же делать? Пришлось гусям его заново учить музыку играть…
Приехал Рояль после каникул к себе домой в город. Приходит на концерт выступать. Выкатывается на сцену и начинает играть: «ГА-ГА-ГА», «ГА-ГА-ГА»!
И все решили, что это и есть новая современная музыка.
(отрывки из повести «Данилкины сказки»)
Девятилетний Данилка гостил летом в деревне у бабушки. Здесь у него были друзья: неугомонный пёс Шалопай и осторожный гусь Гога, весёлый скворчик Чертёнок и немного хвастливый козёл Яшка. И ещё был ночной друг – домовой Дымуша. Имелся и недруг – задиристый петух Петька. А рыжий бабушкин кот по прозванию Мухомор был никакой – сам по себе. Только этот не гулял, а постоянно спал. Мальчик его и не замечал даже.
Но сегодня проснулся Данилка поутру и увидел на полу мышь: сидит себе на коврике и никого не боится.
– Мухомор! – позвал мальчик. – Скорей сюда!
Мышка хихикнула, вильнула хвостиком и неторопливо побежала по своим делам, а Данилка пошлёпал в кухню. Там, развалившись на лавке, преспокойно спал кот Мухомор.
– Вставай, лодырь! – напустился на него Данилка. – По дому мыши бегают, а ты храпака давишь! Вот скажу бабушке – она тебе рыбу не станет покупать.
– А куда она денется? – промурлыкал кот, приоткрыв медовые глаза. – Ты погостишь и уедешь. А я останусь, пушистый да ласковый… Единственная отрада.
Мальчик не стал препираться и вышел во двор.
– Шалопай, – решительно сказал он, – помнишь, ты жаловался, что Мухомор лентяй и бездельник, и что напрасно его бабушка кормит? Так вот: я с тобой полностью согласен, Мухомор совсем обнаглел!
– А я чего говорил? – ответил пёс. – Лучше бы котёночка маленького завести и воспитать как следует. Только нету в нашей деревне сейчас котят…
– Слушай, а если ежа?! – осенило Данилку. – Ёжик ведь мышей ловит?
– Ещё как ловит! – подпрыгнул Шалопай. – И змей тоже ловит!..
– Вот и хорошо, – сказал Данилка. – Значит, нужно идти в лес за ежом.
– Пойдём! – с готовностью воскликнул пёс. – И Чертёнка с собой возьмём: он глазастый, он нам ежа мигом углядит.
…В бору было прохладно и сумрачно, солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые сосновые кроны. Скворец Чертёнок в самом деле первым заметил в кустах колючий клубочек и радостно застрекотал.
– Ёжик! – обрадовался Данилка. – Не бойся, маленький, мы тебя не обидим!…
– Знаю, что не обидите, – фыркнул тот, – не затем вы пришли. Вы пришли меня в гости к себе звать.
– И правда! – удивился мальчик. – Как ты догадался?
– Сейчас мышами соблазнять начнёте, – невозмутимо продолжал ёж, – молоком, сметаной…
Данилка совсем смутился и молчал.
– А всё потому, что кот у вас шибко ленивый, и мыши одолели.
– Да откуда ты всё знаешь? – поразился мальчик.
– А я не первый год ножками топаю, – ответил ёж. – И сразу скажу, что мышей и здесь полно, а без молока и сметаны обойдусь как-нибудь, хоть и вкусная это штука.
Данилка растерялся и посмотрел на Шалопая.
– Ты послушай-ка, хозяин, – неуверенно сказал пёс, – может, найдётся тут у вас какой-нибудь ёж, чтобы пожить у нас согласился?
– Может, и найдётся, – чуть подумав, ответил колючий, – только он долго у вас не загостится. Как затоскует по родному лесу, так ему ни сметана, ни молоко не в радость будут.
– Что же нам делать? – затужил Данилка.
– А что вам делать, я скажу, – сжалился ёж. – Вы своего кота сюда приводите. Поживёт он с недельку в лесу и шёлковым станет. Мы тут не одного так-то вот перевоспитали.
– Ур-ра! – прокричал с ветки Чертёнок. – Пер-ревоспитаем его!
– А если он не захочет сюда к вам… на перевоспитание? – спросил Данилка.
– Тогда несите в мешке, – посоветовал ёж. – Их в мешках обычно и приносят. На моей памяти только один своим ходом притопал. Да и того колбасой заманили.
…Не прошло и часа, как Мухомор был доставлен к месту ссылки.
– Всё бабушке расскажу! – кричал он придушенно из мешка. – А у Шалопая все кости выкопаю!
– Хе, – довольно посмеивался пёс, – не скоро тебе копать…
Ёжик терпеливо ждал их на своей полянке. Данилка снял с плеча тяжёлый мешок и шёпотом спросил:
– А как мы уйдём? Он же за нами побежит.
– Глупости, – ответил ёж, – оставляйте мешок и уходите. Остальное – моя забота.
Мудрый ёж продержал Мухомора в мешке почти весь день и только к вечеру развязал узел.
Охрипший Мухомор вылетел из мешка и… тут же припал к земле, прижав уши от страха. Где он, что это такое кругом?!
Над ним сурово шумел сосновый бор. В нос Мухомору ударил резкий запах смолы, а лапы разъехались на опавших иголках.
– Мяу! – жалобно выдавил кот.
– Что мяу? – сразу же откликнулся кто-то.
От неожиданности Мухомор подпрыгнул и выгнул спину, но никого не увидел.
– Здесь я, – подсказал голос, и кот заметил странного колючего зверя с острой мордочкой.
– Ты кто? – опасливо спросил Мухомор.
– Ёж, – ответил незнакомец, – а зовут меня Топ Топыч.
– А я где? – в страхе выдохнул кот.
– В лесу.
– Бабушка!.. Хочу домо-ой! – взвыл Мухомор.
– Далеко твой дом, теперь и не сыскать, – внушительно сказал Топ Топыч. – А знаешь, почему ты тут оказался? Да потому что обленился, мышей ловить перестал. Таких котов завсегда в лес относят. Сколько я тут вашего брата перевидал! Так что привыкай, это теперь твой дом.
– Это – дом? Мой?! – пришёл в отчаянье Мухомор. – А… где ж тут спать?
– Прямо на сосновых иголках и спи. Чем плохо?
– И ночью?
– И ночью.
– А если дождь пойдёт? – не желал верить кот.
– Под ёлочку спрячешься, – посоветовал ёжик. – В общем так, мне с тобой цацкаться некогда, у меня свои дела… Осваивайся, привыкай, а к ночи я тебя навещу.
– А есть? Есть я чего буду? – заорал вдогонку ежу Мухомор. – Я есть хочу!
– Да здесь полно мышей, чудак, только успевай ловить. Скучно не будет.
…До позднего вечера продрожал Мухомор под кустом. Ему хотелось и есть, и пить, но выйти из своего укрытия он не решился. Когда совсем стемнело, появился Топ Топыч.
– Ну, поел чего-нибудь? – спросил он. Спросил, конечно, из вежливости, потому что и так было видно, какой Мухомор голодный и несчастный.
– Не видел я здесь никаких мышей! – прохныкал кот.
– А как ты их увидишь, на одном месте сидючи? – усмехнулся ёж. – Ты побегай, порыскай…
– Страшно мне! – жаловался Мухомор.
– А ты посмелей, посмелей, – подбадривал ёж. – Страшны только волк да лиса, а больше тебе бояться некого.
– А кто это – волк да лиса? – пискнул Мухомор.
– Это вроде ваших собак, – объяснял Топ Топыч, – только свирепые, дикие. Поймают – на клочки раздерут. Но тебе-то что? Ты себе на дерево шасть – и сиди, а по деревьям собаки, сам понимаешь, не лазят.
Мухомору стало дурно.
– Может, мне сразу на дерево залезть? – пролепетал он.
– И то дело, полезай, – согласился Топ Топыч. – Главное, не свались во сне. Ночью-то волк с лисой как раз и выходят на охоту. А днём они спят…
– Бабушка!.. – исступлённо заголосил Мухомор.
– Да не убивайся ты так, – утешал ёжик. – Это только поначалу трудно. А потом привыкнешь, ничего. Вот к зиме сугробы наметёт, морозы вдарят, мыши в норы попрячутся – а тебе хоть бы что, ты уже настоящий матёрый зверь станешь. Неделями без еды будешь обходиться.
…Когда Данилка с Шалопаем через несколько дней пришли за Мухомором, тот уже пообвыкся в лесу: ловил мышей, находил полезные корешки и травку, белкой перемахивал с ветки на ветку и утолял жажду из лесного ручейка. Стал он худым, стремительным, а в глазах у него горел хищный огонь.
– Ба, да его прямо не узнать! – воскликнул пёс. – Ай да ёж, ай да воспитатель!
Увидев Данилку с Шалопаем, Мухомор молнией слетел с дерева и бросился к ним.
– Родимые, миленькие! – запричитал он. – Заберите меня отсюда! Я больше не буду!
– Чего ты не будешь? – сурово спросил пёс.
– Не буду ленивым! А мышей я всех, всех переловлю, вот увидите!
– Ну что, Шалопай? – спросил Данилка. – Поверим ему, или пусть ещё с недельку повоспитывается?
– Не на-адо больше! – и Мухомор торопливо полез в приготовленный для него мешок.
После жизни в лесу Мухомора как будто подменили: он уже не спал целый день на лавке, не покушался на мозговую косточку Шалопая, и мышей в доме Данилка больше не видел. Иногда он ловил сосредоточенный и какой-то выжидающий взгляд Мухомора, но взгляд он и есть взгляд, какой от него вред? Но однажды…
Однажды утром Мухомор ранёхонько вышмыгнул во двор и, увидев Шалопая, изобразил удивление.
– Чего это ты с Данилкой на речку не пошёл? – спросил он.
– А Данька разве купаться побёг? Что ж меня-то не позвал? А-а, пожалел, наверное: я как раз дрёму справлял. Ничего, я его мигом догоню.
И Шалопай помчался к реке. Он бежал и дивился: как это мальчик так проскочил, что даже запаха следов его не слышно?
«Ничего, – успокаивал себя Шалопай, – на речке я его быстро найду».
Но возле речки вместо Данилки оказалась свора собак из соседней деревни, и верховодил ею дворняга Барбос, давний враг Шалопая.
– Ну что, – оскалился Барбос, – попался наконец? Помнишь, как ты мне полбока шерсти выдрал? Теперь мой черёд… Щас так отделаем, на всю жизнь хвост подожмёшь. Хватит тебе над другими измываться, от тебя ведь даже кот ваш собственный плачет!
Тут Шалопай понял всё.
– Ай да Мухомор, ай да рыжая зараза, отомстил-таки! – усмехнулся он. – Ну, давайте, налетайте, поганцы! Только предупреждаю: я и не таких шавок бивал!
В следующий миг по берегу покатился визжащий и рычащий клубок, из которого полетели клочья шерсти. Шалопай дрался геройски, но против семерых злющих псов устоять ему было нелегко. Бедняга стал терять силы и вскоре понял, что ещё немного – и ему конец.
Шалопай последним усилием стряхнул с себя дикую ораву, прыгнул к реке и бросился в воду. А нырять он умел. Пёс добрался до густого ивняка и чуть высунул нос из воды.
Его разгоряченные враги носились по берегу и яростно крутили головами.
– Кажись, утоп, – сказал наконец один из них.
– Туда ему и дорога! – пролаял Барбос, задрал свой облезлый хвост и направился к родной деревне, а остальные потрусили следом.
…В это самое время Данилка, хорошо выспавшись, и впрямь решил сходить на речку и принялся искать Шалопая.
– Не видел я его, – сказал мальчику гусь Гога.
– Нет, не пробегал, – потряс бородой Яшка.
– Утр-ром во двор-ре лежал, а потом пр-ропал! – сообщил Чертёнок.
А петух Петька с ненавистью ответил: «Была мне нужда за вашим псом следить», – и принялся остервенело разгребать кучу мусора.
Данилка совсем уже растерялся и вдруг увидел, как к дому бредёт Шалопай. Вид у него был просто ужасный: ухо разодрано, бок в крови, и сам весь мокрый, грязный.
– Шалопаюшка, – перепугался мальчик, – что с тобой? Где ты был?!
– Да так, на речку ходил, с собачонками там сцепился. Их многовато оказалось, вот и досталось мне слегка.
– Зачем же ты на речку побежал? – недоумевал мальчик.
– Мухоморище заманил, сказал, что ты купаться пошёл, а сам дворняг на меня натравил. Отомстил, подлюка, – угрюмо сказал Шалопай.
– Мухомор?! – вскричал Данилка. – Ну всё, теперь одна ему дорога – в лес! И без всякого возврата! Бедная ты моя собаченька, как же тебе помочь?
Шалопай улёгся в тенёчке и принялся зализывать раны.
– Мухомора мы и так больше не увидим, – сказал он. – Не такой он дурак, чтобы теперь здесь появиться. Так что забудем прохвоста и всё. А ты, Данилка, сходи к бабушке, попроси у неё сальца. Я поем, и всё на мне заживёт как на собаке.
Данилка мигом слетал за салом, и Шалопай, несмотря на свои раны, поел с большим аппетитом. Потом закрыл глаза и проговорил:
– Вишь, как оно в жизни получается: ты от Петьки подвоха ждал, а ударили совсем с другой стороны. Правду вы, люди, говорите: бойся не того, кто угрожает, а того, кто угождает.
– Ты после драки прямо философом стал, – улыбнулся Данилка.
– Кем? – переспросил Шалопай. – Это кто ж такой?
Мальчик подумал и ответил:
– Ну, философ с очень умным видом говорит о том, что и так все знают.
Шалопай засмеялся и тут же скорчился от боли.
– Эх, – вздохнул он, – лучше быть кем угодно, чем таким подлецом, как этот Мухомор.
– Точно, – сказал Данилка и провозгласил: – Позор хитрому, ничтожному, рыжему негодяю!
– Позор Мухомор-ру! – подхватил с крыши Чертёнок Данилкиным голосом.
Прав оказался Шалопай: Мухомор больше не появился в их доме. Бабушке Данилка правды не сказал – не захотел огорчать. А вот домовому Дымуше всё выложил начистоту.
– Что же ты раньше мне ничего не говорил? – пожурил мальчика доможил. – Ведь для кота слово домового – закон. Я, конечно, избаловал Мухомора, да ведь он и меня, бестия, за нос водил, паинькой прикидывался.
– Интересно, куда он подевался? – задумчиво спросил Данилка.
Дымуша пошевелил мохнатыми ушами.
– Знаешь что, ты посиди один, а я отлучусь ненадолго, узнаю, где Мухомор обитает, – и домовой растаял.
Данилка от нечего делать стал смотреть в окно, где в небе всё ярче разгорались ленивые летние звёзды. Мальчик начал их считать: сначала самые крупные, потом поменьше, ещё меньше…
Когда вернулся Дымуша, счёт перевалил уже за две сотни.
– Ну? – сонным голосом спросил мальчик.
– В соседней деревне он, в Харине. К деду там одному прибился. Дед одинокий, обрадовался коту, да ещё такому ласковому. Но тамошнему домовому я всё как есть про Мухомора описал. А он хозяин строгий, спуску не даст. Так что думаю, просчитался рыжий.
– Вот и хорошо, – отозвался Данилка. – Только как же нам жить без кота?
– Хе, – ответил домовой, – без кота жить не будете. Завтра же я тебе котёнка достану. Рыжих боле брать не буду.
– А беленького можешь? – вскинулся Данилка. – Чтобы как снежок… Однако где ж ты его достанешь, в капусте найдёшь, что ли?
– Эх ты, – покачал головой Дымуша, – да неужто ты думаешь, что мне это трудно?
– Наверное, нетрудно, – вздохнул Данилка, – ты же домовой.
– То-то и есть, – хмыкнул Дымуша.
– Знаешь, я спать хочу, – зевнул Данилка. – А ты мне вот что скажи на прощание: Шалопайку подлечить сумеешь?
– Я на то и хозяин, чтоб и за людьми, и за всей живностью следить да обихаживать, – ответил доможил. – Завтра будет бегать твой друг как ни в чём не бывало.
– Хорошо-о, – протянул мальчик, – спокойной ночи.
– Это тебе спокойной ночи, – с нежностью прошептал Дымуша, – а мне добрых и радостных хлопот. – Ну, закрывай, закрывай глазки, а я тебе колыбельную напою.
Данилка сомкнул веки и услышал тихую мелодию: казалось, что это звучала сама летняя ночь – многозвёздная, ласковая и необъятная. Эта мелодия прильнула к Данилке со всех сторон, оторвала его от постели и понесла в какую-то сладкую даль, туда, где живут самые заветные мечты.
Жил-был старый синий дом. Он появился очень давно. Его крыша была похожа на волосы, которые давно не причёсывали. Он был раньше одним из самых красивых домов. А теперь он начал новую жизнь, но у него ничего не получилось. Он очень рано потерял родителей и в полном одиночестве жил и жил, пока про него все не забыли.
Бедный старый старик! Окна – глаза задумчивости. Из его головы парили добрые и теплые воспоминания. Опираясь на крепкую, как его прошлое, палку, он всё же был где-то не здесь. В глазах стояла то радость, то задумчивость. Его всё время мучили мысли и вопросы. И он один знал на них ответы.
Когда я легла в кровать, то сразу же уснула. Этой ночью я побывала во многих переделках. Ночью я проснулась, потому что было очень холодно. Надев халат и тапочки, с закрытыми глазами, пошла прикрыть окно, но не смогла дотянуться до него. Я открыла глаза и ахнула. Потому что шла по своему халату. Я попыталась залезть на складку, но у меня ничего не получилось. Тогда я легла и заплакала. Вдруг подул сильный ветер, и меня занесло в тапок. Там я и провела ночь. А когда попыталась вылезти из тапка, то вдруг на меня налетела огромная нога, я очень испугалась и проснулась.
Один раз в Крыму я встретила на дороге местного жителя. Очень необычного местного жителя. Встретила на дороге… краба! Прямо на асфальтовой дорожке. Гляжу на него, он глядит на меня. Думаю: «Почему это он так далеко уполз от моря?» А он думает: «Почему это она так на меня глядит?» Я улыбнулась и сказала ему: «Привет». А он в ответ только щёлкнул клешнёй. Какой невежливый краб!
Пчела, как ни в чём не бывало, сидела на цветочке и собирала нектар. Думала: «Как всё-таки хорошо так сидеть и мечтать!» Но вдруг на неё свалилось небесное тело. Это была я. И она закричала на своём неслышном пчелином языке: «Без-зз-зобразие! Просто ад какой-то! Сидишь тут, ничего плохого не делаешь, – и на тебе, бац!» И ужалила меня. Обидчивая!
Одна девочка любила всё покупать, находить и к себе складывать. И родители сделали ей жизненный карман. Он накидывался вперед – на грудь – и назад, на спину. Чтобы удобнее было складывать и носить. Она складывала следы, стены, квартиры, много-много всего – даже зоопарк. И вот ей стало 100 лет. А у нее всего лишь – одна копилка…
