Фонарщик,
Зажигай фонарь.
Шарманщик,
Заводи шарманку.
Обманщиком
Летит январь
По переулкам спозаранку.
И в подворотню – шмыг,
Ищи-
Свищи его теперь:
Он – гонщик,
Он – старый каменщик,
Печник,
Он – ледяных ослов погонщик.
В первый раз она появилась вечером. Подбежала чуть ли не к самому костру, схватила хариусовый хвостик, который валялся на земле, и утащила под гнилое бревно.
Я сразу понял, что это не простая мышь. Куда меньше полевки. Темней. И главное – нос! Лопаточкой, как у крота.
Скоро она вернулась, стала шмыгать у меня под ногами, собирать рыбьи косточки, и только когда я сердито топнул, спряталась.
«Хоть и не простая, а всё-таки мышь, – думал я. – Пусть знает своё место».
А место её было под гнилым кедровым бревном. Туда тащила она добычу, оттуда вылезла и на другой день.
Да, это была не простая мышь! И главное – нос! Лопаточкой! Таким носом только землю рыть.
А землероек, слыхал я, знатоки различают по зубам. У одних землероек зубы бурые, у других – белые. Так их и называют: бурозубки и белозубки. Кем была эта мышка, я не знал, а заглядывать ей в рот не торопился. Но почему-то хотелось, чтобы она была белозубкой.
Так я и назвал ее – Белозубкой – наугад. Белозубка стала появляться у костра каждый день и, как я ни топал, собирала хвосты-плавнички. Съесть всё это она никак не могла, значит, делала на зиму запасы, а под гнилым кедровым бревном были у неё тайные погреба.
К осени начались в тайге дожди, я стал ужинать в избушке.
Как-то сидел у стола, пил чагу с сухарями. Вдруг что-то зашуршало, и на стол выскочила Белозубка, схватила самый большой сухарь. Тут же я щелкнул её пальцем в бок.
«Пи-пи-пи!» – закричала Белозубка.
Прижав к груди сухарь, она потащила его на край стола, скинула на пол, а сама легко сбежала вниз по стене, к которой был приколочен стол. Очутившись на полу, она подхватила сухарь и потащила к порогу. Как видно, в погребах её, под гнилым кедровым бревном, было ещё много места.
Я торопливо съел все сухари, запил это дело чагой.
Белозубка вернулась и снова забралась на стол.
Я шевелился, кряхтел и кашлял, стараясь напугать её, но она не обращала внимания, бегала вокруг пустого стакана, разыскивая сухари. Я просто не знал, что делать. Не драться же с ней. Взял да и накрыл её стаканом.
Белозубка ткнулась носом в стекло, поднялась на задние лапы, а передними стукнула в гранёную стенку.
«Посидишь немного, – думал я. – Надо тебя поучить, а то совсем потеряла совесть».
Оставив Белозубку в заточении, я вышел из избушки поглядеть, не перестал ли дождь.
Дождь не переставал. Мелкий и холодный, сеялся он сквозь еловые ветки, туманом окутывал верхушки пихт. Я старался разглядеть вершину горы Мартай – нет ли там снега, – но гора была закрыта низкими жидкими облаками.
Я продрог и, вернувшись в избушку, хотел налить себе чаги погорячей, как вдруг увидел на столе вторую Белозубку.
Первая сидела под стеклянным колпаком, а вторая бродила по столу.
Эта вторая была крупнее первой и вела себя грубо, бесцеремонно. Прошлась по моим рисункам, пнула плечом спичечную коробку. По манерам это была уже не Белозубка, а какой-то суровый дядя Белозуб. И лопаточка его казалась уже лопатой, на которой росли короткие усы.
Дядя Белозуб обошёл стакан, где сидела Белозубка, сунул нос под гранёный край, стараясь его приподнять. Ничего не получилось. Тогда дядя ударил в стекло носом. Стакан чуть отодвинулся.
Дядя Белозуб отступил назад, чтоб разогнаться и протаранить стакан, но тут я взял второй стакан да и накрыл дядю.
Это его потрясло. Он никак не предполагал, что с ним может случиться то же, что с Белозубкой. Растеряв свою гордость, он сжался в комочек и чуть не заплакал.
Надо сказать, я и сам растерялся. Передо мной на столе кверху дном стояли два стакана, в которых сидели Белозубка и Белозуб. Сам я сидел на лавке, держа в руках третий стакан, треснутый.
Неожиданно почувствовал я всю глупость своего положения: один в таёжной избушке, в сотне километров от людей, сидел я у стола и накрывал землероек стаканами. Отчего-то стало обидно за себя, за свою судьбу. Захотелось что-то сделать, что-то изменить. Но что я мог сделать? Мог только выйти поглядеть, не перестал ли дождь, хотя и так слышал, что он не перестал, всё так же шуршал по крыше.
Тем временем из щели у порога высунулась новая лопаточка. Прежде чем вылезти наружу, третья землеройка внимательно всё обнюхала. Как сыщик, который старается напасть на след, изучила пол у порога, напала на след и отправилась к столу. Она не слишком торопилась, обдумывая каждый шаг.
И пока она шла, пока взбиралась по бревенчатой стене на стол, я вдруг понял, что там, под Гнилым Кедровым Бревном, сидит мышиный король Землерой. Это он посылает своих подчиненных спасать Белозубку. Дядя Белозуб, грубый солдат, должен был действовать силой, хвостатый Сыщик – хитростью.
Как только Сыщик явился на столе, Белозубка и Белозуб насторожились, ожидая, что он будет делать.
Он обошёл перевёрнутые стаканы, обнюхал и третий, треснутый, стал разглядывать мою руку, лежащую на столе.
Тут я понял, что он меня почти не видит. Глазки его привыкли к подземной темноте, и видел он только то, что было прямо перед его носом. А перед его носом была моя рука, и некоторое время Сыщик раздумывал, что это такое.
Я пошевелил пальцами. Сыщик вздрогнул, отпрыгнул в сторону и спрятался за спичечной коробкой. Посидел, съежившись, подумал, быстро прокатился по столу, спустился на пол и шмыгнул в щель.
«Ваше величество! – докладывал, наверно, он королю Землерою. – Там за столом сидит какой-то тип и накрывает наших ребят стаканами».
«Стаканами? – удивился, наверно, Землерой. – В таёжной избушке стаканы? Откуда такая роскошь?»
«У прохожих геологов выменял».
«И много у него ещё стаканов?»
«Ещё один, треснутый. Но есть под нарами трехлитровая банка, в которую влезет целый полк наших солдат».
Дождь к вечеру всё-таки немного поредел. Кое-где над тайгой, над вершиной горы Мартай наметились просветы, похожие на ледяные окна. Очевидно, там, на Мартае, дождь превращался в снег.
Я надел высокие сапоги, взял топор и пошёл поискать сушину на дрова. Хотел было отпустить пленников, но потом решил подержать их ещё немного, поучить уму-разуму.
В стороне от избушки нашел я сухую пихту и, пока рубил её, думал о пленниках, оставшихся на столе. Меня немного мучила совесть. Я думал, что бы я сам стал делать, если б меня посадили под стеклянный колпак.
«Ваше величество, он ушел,– докладывали в это время лазутчики королю Землерою. – Сушину рубит и долго ещё провозится. Ведь надо её срубить, потом ветки обрубить, потом к избушке притащить».
«Надо действовать, а то будет поздно»,– предлагал хвостатый Сыщик.
«Валяйте», – согласился Король.
Когда я вернулся в избушку, оба стакана были перевернуты, а третий, треснутый, валялся па полу и был уже не треснутый, а вдребезги разбитый.
На улице стемнело. Я затопил печку, заварил чаги. Свечу зажигать не стал – огонь из печки освещал избушку. Огненные блики плясали на бревенчатых стенах, на полу. С треском вылетала иногда из печки искра, и я глядел, как медленно гаснет она.
«Залез с ногами на нары и чагу пьет»,– докладывали лазутчики Землерою.
«А что это такое – чага?» – спросил Король.
«Это – древесный гриб. Растет на берёзе, прямо на стволе. Его сушат, крошат и вместо чая заваривают. Полезно для желудка»,– пояснил королевский Лекарь-Кухарь, который стоял у трона, искусно вырезанного из кедровой коры.
Сам Землерой сидел на троне. На шее у него висело ожерелье из светящихся гнилушек. Тут же был и дядя Белозуб, который возмущённо раздувал щёки.
«Меня, старого служаку, посадить в стакан! Я ему этого никогда не прощу! Сегодня же ночью укушу за пятку».
«Ладно тебе, – говорила Белозубка. – Что было – то прошло. Давайте лучше выпьем кваса и будем танцевать. Ведь сегодня наша последняя ночь!»
«Хорошая идея! – хлопнул в ладоши Король. – Эй, квасовары, кваса!»
Толстенькие квасовары прикатили бочонок, и главный Квасовар, в передничке, на котором было написано «Будь здоров», вышиб из бочки пробку.
Пенный квас брызнул во все стороны, и тут же объявились музыканты. Они дудели в трубы, сделанные из рыбьих косточек, тренькали на еловых шишках. Самым смешным был балалаечник. Он хлестал по струнам собственным хвостом.
Дядя Белозуб выпил пять кружек кваса и пустился в пляс, да хвост ему мешал. Старый солдат спотыкался и падал. Король хохотал. Белозубка улыбалась, только Сыщик строго принюхивался к окружающим.
«Пускай Белозубка споёт!» – крикнул Король.
Притащили гитару. Белозубка вспрыгнула на бочку и ударила по струнам:
Я ничего от вас не скрою,
Я всё вам честно расскажу:
Всю жизнь я носом землю рою
И в этом счастье нахожу.
Своё я сердце вам открою:
Я всех готова полюбить,
Но тот мне дорог, кто со мною
Желает носом землю рыть.
«Мы желаем! Мы желаем!» – закричали кавалеры.
«Пошли в избушку! – крикнул кто-то.– Там теплей и места больше!»
И вот на полу у горящей печки в огненных бликах появились Землерой и Белозубка, Сыщик, Лекарь и квасовары. Дядя Белозуб сам идти не мог, и его принесли на руках. Он тут же заполз в валенок и заснул.
Над печкой у меня вялились на верёвочке хариусы. Один хариусок свалился на пол, и землеройки принялись водить вокруг него хоровод. Я достал из рюкзака последние сухари, раскрошил их и подбросил к порогу. Это добавило нового веселья. Хрустя сухарями, Землерой запел новую песню, и все подхватили:
Да здравствует мышиный дом,
Который под Гнилым Бревном.
Мы от зари и до зари
Грызём в том доме сухари!
Всю ночь веселились у меня в избушке король Землерой, Белозубка и все остальные. Только к утру они немного успокоились, сели полукругом у печки и смотрели на огонь.
«Вот и кончилась наша последняя ночь»,– сказала Белозубка.
«Спокойной ночи, – сказал Землерой. – Прощайте до весны».
Землерой, Белозубка, музыканты исчезли в щели под порогом. Дядю Белозуба, который так и не проснулся, вытащили из валенка и унесли под Гнилое Бревно. Только Сыщик оставался в избушке. Он обнюхал всё внимательно, забрался даже на стол, пробежал по нарам и, наконец, пропал.
Рано утром я вышел из избушки и увидел, что дождь давно перестал, а всюду – на земле, на деревьях, на крыше – лежит первый снег. Гнилое Кедровое Бревно так было завалено снегом, что трудно было разобрать – бревно это или медведь дремлет под снегом.
Я собрал свои вещи, уложил их в рюкзак и по заснеженной тропе стал подыматься на вершину Мартая. Мне пора уже было возвращаться домой, в город.
К обеду добрался я до вершины, оглянулся и долго искал избушку, которая спряталась в заснеженной тайге.
Были два приятеля:
Бублик и Батон.
Ждали покупателя
Бублик и Батон.
Бублику понравился
Школьник в колпачке,
А Батону - бабушка
В бежевом платке.
Бублик в ранец бухнулся
И понёсся вскачь,
А Батон тихонечко
В сетке кач да кач...
Бублик познакомился
С горкой ледяной,
С четырьмя мальчишками,
С девочкой одной.
А Батон - с кастрюльками,
С тёплым молоком,
С бородатым дедушкой,
С рыженьким щенком.
Увидя
свой
хвост,
удивилась
змея:
- Неужто,
друзья,
это
всё
ещё
я?
Тихим летним вечером сидели на крылечке бабушка Настя и её внучка Катя. И вот какую сказку рассказала бабушка…
«Жила-была на земле девушка по имени Любовь. Скучно ей было жить на свете без подружки. Вот и обратилась она к старому, седому, прожавшему сто лет волшебнику:
– Помоги мне, дедушка, выбрать подружку, чтобы я могла дружить с ней всю отпущенную мне Богом жизнь.
Подумал волшебник и сказал:
– Приходи ко мне завтра утром, когда первые птицы запоют, и роса еще не просохнет…
Утром, когда алое солнце осветило землю, пришла Любовь в условленное место, к трем соснам, что стояли на краю леса. Пришла и видит: стоят у сосен пять прекрасных девушек, одна другой краше.
– Вот, выбирай, – сказал дедушка-волшебник. – Одну зовут Радость, другую – Удача, третью – Красота, четвертую – Печаль, пятую – Доброта.
– Они все прекрасны, – сказала Любовь. – Не знаю, кого и выбрать.
– Твоя правда, – ответил волшебник, – они все хороши, и ты в жизни ещё встретишься с ними, а может, и дружить будешь, но выбери одну из них. Она и будет тебе подружкой на всю жизнь.
Подошла Любовь к девушкам поближе и посмотрела в глаза каждой: у одной как небо – синие, у другой как изумруд – зеленые, у третьей как яхонт – серые, у четвертой как темный бархат – черные, у пятой как незабудки – голубые.
Задумалась Любовь. Потом подошла к девушке по имени Доброта и протянула ей руку…»
– Вот и вся сказка, – закончила бабушка и спросила: – Ну, а ты, внучка, кого бы выбрала себе в подружки?
И Катя задумалась…
Мечтает котенок
Стать рыжим котом
Сибирской породы
С ангорским хвостом.
Мечтает щенок,
Стоя в луже щенячьей,
Стать псом,
Чтобы хвастать
Медалью
Собачьей.
А взрослый
И умный
Бульдог под роялем,
Который давно
Равнодушен
К медалям,
Лежит,
Вспоминая с тоскою
О том,
Как в луже стоял он
Нелепым щенком,
И так ему хочется
Самую малость –
Чтоб снова его
Наказали за шалость…
Один судак –
Большой чудак,
Который жил в реке,
Умел молчать
На чистом
Французском языке.
Его просили
Все вокруг
Жуки и трясогузки:
- Ну, помолчите,
Милый друг,
Немного
По-французски. –
Он ничего не отвечал,
Но все молчал,
Молчал,
Молчал.
Кошки не похожи на людей:
Кошки — это кошки.
Люди носят шляпы и пальто —
Кошки часто ходят без одёжки.
Кошки могут среди бела дня
Полежать спокойно у огня.
Кошки не болтают чепухи,
Не играют в домино и в шашки,
Не обязаны писать стихи, —
Им плевать на разные бумажки…
Людям не сойти с протоптанной дорожки,
Ну, а кошки —
Это кошки!
Жила-была Муха-чистюха.
Всё время купалась Муха.
Купалась она
В воскресенье
В отличном
Клубничном
Варенье.
В понедельник —
В вишнёвой наливке.
Во вторник —
В томатной подливке.
В среду —
В лимонном желе.
В четверг —
В киселе и в смоле.
В пятницу —
В простокваше,
В компоте
И в манной каше…
В субботу,
Помывшись в чернилах,
Сказала:
— Я больше не в силах!
Ужжасно-жужжасно устала,
Но, кажется,
Чище
Не стала!
Мой брат Валя, третьеклассник, собирался выступить в гимназии с рефератом о Марсе.
Целые дни и ночи напролёт он читал учёные книги и чертил на картоне марсианские полушария по два аршина в поперечнике.
Не было такого циркуля на свете, каким можно было бы вычертить круги достаточного для наглядности размера, и Валя делал это с помощью верёвки.
Он говорил:
– Так поступали древние греки. У них не было циркульных фабрик, а верёвки были. Архимеду тоже были нужны круги. И Гиппарху. Значит – они пускали в ход верёвки. В басне у Эзопа рассказывается, как один философ свалился в яму, и его вытаскивали на верёвке.
Папа называл Валю Страфокамилом. Мое прозвище было Муц. Но прозвище было неправильное, в нем было что-то лошадиное, а я тогда считал, что я обезьяна. Больше всего я интересовался обезьянами: стремился удовлетворить тоску по сородичам.
– На Марсе есть обезьяны?
– Не задавай дурацких вопросов, – отвечал Валя. – Наука этого не знает.
– Много она знает, твоя наука, – сказал я. – Даже про обезьян не знает. Я вот всё знаю про обезьян – и где живут, и что едят, и как блох ищут. Они ищут блох вот так.
И я искал блох с совершенством: уж очень я любил обезьян.
– Не мешай, – сказал Валя. – Уйди из комнаты. – И, выпятив грудь колесом, произнёс не своим голосом: – Милостивые государыни и милостивые государи! В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, впервые в истории человечества, в Милане великий итальянский астроном Скиапарелли нанёс на карты каналы Марса. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году…
– Подожди, – перебил я брата. – Подожди немножко, посмотри, как они ищут, если блоха на спине!
Тут Валя затопал ногами и вытолкал меня из комнаты. Из-за двери доносился его голос:
– В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в следующее, более благоприятное великое противостояние, тот же самый великий итальянский астроном Скиапарелли в Милане открыл новое таинственное явление: двоение марсианских каналов…
– Валя, пусти меня, я буду тихий, – молил я, – тихий, как марсианская обезьяна.
Но Валя был занят своими каналами и не обратил на мои мольбы никакого внимания.
И вот наступило торжественное воскресенье.
Мы отправились в гимназию.
Валя шел впереди и нёс на голове свои гигантские полушария. Мы с папой несли конспекты, диапозитивы для волшебного фонаря и учёные книги. Мама ещё не успела одеться. Она прибыла в гимназию к концу реферата. Она всегда опаздывала.
Реферат имел успех. Гимназисты, учителя и родители аплодировали изо всех сил. Равных этим полушариям и туманным картинам с каналами не было на свете. Физик Папаригопуло хвалил Валю, а Валя стоял красный от смущения, как марсианская суша на картах у него за спиной. Я гордился братом и был счастлив, потому что любил его не меньше, чем обезьян. Но мне тоже захотелось блеснуть перед публикой. Потеряв голову от Валиного успеха, я выбежал вперед и крикнул:
– А теперь я покажу, как марсианские обезьяны ищут блох!
И стал показывать.
Никогда ещё я не ощущал такого прилива вдохновения. Никогда ещё мои телодвижения не были в такой мере обезьяньими. Но мама схватила меня за рукав, подняла с пола и зашептала громко, на весь зал:
– Какой позор! Боже мой! Какой позор! При всей гимназии! При самом Мелетии Карповиче! Ты! Чтобы удовлетворить свое глупое тщеславие! Компрометируешь Валю и меня! Перестань размахивать руками! Слышишь?! Перестань скалить зубы!
Я пришел в себя и плакал до самого дома. А дома Вале подарили серебряный рубль и устроили пир в Валину честь. И я понемногу утешился, а Валя сказал:
– Милостивые государыни и милостивые государи! Разрешите мне поблагодарить вас всех за теплое участие и сочувствие к успеху – не моему, а современной наблюдательной астрономии.
Мы все закричали «ура» и снова аплодировали Вале. И Валя сказал благосклонно, как Александр Македонский, победивший Дария:
– Мама, пусть Муц покажет теперь, как обезьяны ищут блох!
Из любви к нему я хотел показать своё искусство, но уже не мог: оно сгорело у меня в сердце.
В соседнем доме, в подворотне,
Живёт серьёзный рыжий кот.
Когда я в школу пробегаю,
Как на часах, меня он ждёт.
Зову его, а кот — ни с места,
Лежит, молчание храня…
Но если я ему не нравлюсь,
Зачем он смотрит на меня?
В соседнем доме, на балконе,
Живёт лохматый рыжий пёс.
Когда из школы возвращаюсь,
Он на меня глядит всерьёз.
Зову его, а пёс — ни с места,
Лишь глянет, морду наклоня…
Но если я ему не нравлюсь,
Зачем он смотрит на меня?
В соседнем доме есть мальчишка,
Он рыж, лохмат и деловит,
И на меня в своё окошко
Исподтишка весь день глядит.
Когда же встретимся случайно,
Бежит домой, как от огня…
Но если я ему не нравлюсь,
Зачем он смотрит на меня?
Бабах! Разбилась чашка!
Сосед вздыхает тяжко.
Его утешить норовят,
«Примета к счастью», -
говорят.
Я тоже чай сегодня пил
И чашку чайную разбил,
Но говорит примета,
Что мне влетит за это.
Мне друг рассказывал кино:
Там кто-то выпрыгнул в окно,
Но не убился,
Побежал,
И пистолетом угрожал,
Потом смеялся,
Дрался,
Пел,
Скакал,
Катался,
Плыл,
Летел,
Успел догнать,
Связать,
Огреть…
Я понял: надо посмотреть!
Опять обо мне
Говорят без конца
Родные во время обеда:
- Сережа ужасно похож
на отца!
- Да нет же, скорее – на деда…
Но вот я нечаянно
Двинул рукой.
Компот разливается лужей.
И мне говорят:
- Ну в кого ты такой?
В кого ты такой неуклюжий?!
Когда я была маленькая, у меня был папа. Виктор Драгунский. Знаменитый детский писатель. Только мне никто не верил, что он мой папа. Все думали, что это дедушка. Потому что он был уже совсем не очень молодой. Я – поздний ребёнок. Младшая. У меня есть два старших брата – Лёня и Денис. Они толстые и довольно лысые. Зато всяких историй про папу знают гораздо больше, чем я. Но раз уж не они стали писателями, а я, то написать чего-нибудь про папу обычно просят меня.
Мой папа родился давным-давно. В этом году, первого декабря, ему исполнилось бы девяносто лет. И не где-нибудь там он родился, а в Нью-Йорке. Это вот как вышло – его мама и папа были очень молодые, поженились, и уехали из белорусского города Гомеля в Америку, за счастьем и богатством. Про счастье – не знаю, но с богатством у них совсем не сложилось. Питались они исключительно бананами, а в доме, где они жили, бегали здоровенные крысы. И они вернулись обратно в Гомель, а через некоторое время переселились в Москву. Там мой папа плохо учился в школе, зато любил читать книжки. Потом он работал на заводе, учился на актёра, и работал в театре Сатиры, а ещё – клоуном в цирке и носил рыжий парик. Наверное, поэтому у меня волосы – рыжие. И в детстве я тоже хотела стать клоуном.
Дорогие читатели «Кукумбера»!!! Меня часто спрашивают, как поживает мой папа, и просят, чтобы я его попросила что-нибудь такое смешное написать. Не хочется вас огорчать, но папа мой давно умер, когда ещё мне было шесть лет, то есть, тридцать лет назад, получается. Поэтому я помню совсем мало историй про него. Одна история такая. Папа мой очень любил собак. Он всё время мечтал завести собаку, только мама ему не разрешала, но, наконец, когда мне было лет пять с половиной, в нашем доме появился щенок спаниеля по имени Тото. Такой чудесный. Ушастый и с толстыми лапами. Его надо было кормить шесть раз в день, как грудного ребёнка, отчего мама немножко злилась. И вот однажды мы с папой приходим откуда-то или просто сидим дома одни, и есть что-то хочется. Идём мы на кухню, и находим кастрюльку с манной кашей, да с такой вкусной, (я вообще терпеть не могу манную кашу), что тут же её съедаем. А потом выясняется, что это Тотошина каша, которую специально мама заранее сварила, чтобы ему смешать с какими-то витаминами, как положено щенкам. Мама обиделась, конечно. Безобразие – детский писатель, взрослый человек, и съел щенячью кашу.
Ещё мы с папой ходили есть бублики на улице Чехова, там была такая булочная, с бубликами и молочным коктейлем. Ещё мы были в цирке на Цветном бульваре, сидели совсем близко, и когда клоун Юрий Никулин увидел моего папу, он очень обрадовался, и специально для нас спел песню про зайцев.
Ещё мой папа собирал колокольчики, у нас дома целая коллекция, и теперь я продолжаю её пополнять.
Помню про папу я, конечно, не много. Зато умею сочинять всякие истории – смешные, прикольные, странные и грустные. Это у меня от него. Ещё мой сын Тёма очень похож на моего папу. И мы вместе с Тёмой любим собак. У нас на даче полно собак, а те, которые не наши, просто так приходят к нам пообедать. Однажды пришла какая-то полосатая собака, мы её угостили тортом, и ей так понравилось, что она ела и от радости гавкала с набитым ртом.
Вот…
Если подумать, так это просто какой-то ужас: я еще ни разу не летал на самолетах. Правда, один раз я чуть-чуть не полетел, да не тут-то было. Сорвалось. Прямо беда. И это не так давно случилось. Я уже не маленький был, хотя нельзя сказать, что и большой. В то время у мамы был отпуск, и мы гостили у ее родных, в одном большом колхозе. Там было много тракторов и косилок, но главное, там водились животные: лошади, цыплята и собаки. И была веселая компания ребят. Все с белыми волосами и очень дружные. По ночам, когда я ложился спать в маленькой светёлке, было слышно, как где-то далеко гармонисты играют что-то печальное, и под эту музыку я сразу засыпал.
И я полюбил всех в этом колхозе, и особенно ребят, и решил, что проживу здесь для начала лет сорок, а там видно будет. Но вдруг стоп, машина! Здравствуйте! Мама сказала, что отпуск промчался как одно мгновение, и нам надо срочно домой. Она спросила у дедушки Вали:
– Когда вечерний поезд?
Он сказал:
– А чего тебе поездом-то телепаться? Валяй на самолете! Аэропорт-то в трех верстах. Момент, и вы с Дениской в Москве!
Ну что за дедушка Валя – золотой человек! Добрый. Он один раз мне божью коровку подарил. Я его никогда не забуду за это. И теперь тоже. Он когда увидел, как мне хочется лететь на самолете, то в два счета уговорил маму, и она, хотя и неохотно, но всё-таки согласилась. И дедушка Валя, чтобы не гонять пятитонку по пустякам, запряг лошадь, положил наш тяжёлый чемодан в телегу, на сенцо, и мы уселись и поехали. Я просто не знаю, как сказать, до чего было здорово ехать, слушать, как скрипит тележка, и слышать, как вокруг пахнет полем, дёгтем и махорочкой. И я радовался, что сейчас полечу, потому что Мишка у нас в Москве во дворе рассказывал, как он с папой летал в Тбилиси, какой у них был самолет огромный, из трех комнат, и как им давали конфет сколько хочешь, а на завтрак сосиски в целлофановом мешочке и чай на подвесных столиках. И я так совсем задумался, как вдруг наша тележка въехала в высокие деревянные ворота, украшенные ёлочными ветками. Ветки были старые, они пожелтели. За этими воротами тоже было поле, только трава была какая-то не пышная, а пожухлая и потертая. Немножко подальше, прямо перед нами, стоял небольшой домик. И дедушка Валя поехал к нему.
Я сказал:
– Зачем мы сюда едем? Мне надоело трястись. Поедем поскорее в аэропорт.
Дедушка Валя сказал:
– А это чего? Это и есть аэропорт… Иль ослеп?
У меня просто сердце упало. Это пожухлое поле – аэропорт? Чепуха какая! А где красота? Ведь никакой же красоты! Я сказал:
– А самолёты?
– Вот войдем в аэровокзал, – он показал на домик, – пройдем его насквозь, выйдем в другие двери, там и будут тебе самолёты… Покормить, что ли?..
И он повязал нашей лошади на голову мешок с овсом, и она начала хрупать.
А мы пошли в этот домик. В нём было душно и пахло щами. В первой комнате сидели люди. Тут был дяденька с колесом и старушка с мешком. В мешке кто-то дышал – наверно, поросенок. Ещё была женщина с двумя мелкими мальчатами в розовых рубашках и одним грудным. Она его завернула в пеленки туго-натуго, и он был похож на гусеничку, потому что все время корчился. Тут же был газетный киоск. Дедушка Валя поставил наш тяжёлый чемодан возле мамы и подошел к киоску. Я пошел за ним. Но киоск не работал. Там в стекле была бумажка, а на ней надпись печатными буквами:
«Приду через 20».
Я прочел эту надпись вслух. Дядька, что был с колесом, сказал:
– Смотрите – читает!
И все посмотрели на меня. А я сказал:
– И всего-то шесть лет.
Они все засмеялись. Дедушка Валя, когда смеялся, показывал все свои зубы. Они у него интересные были: один вверху направо, а другой внизу налево. Дедушка долго хохотал. В это время в комнату заглянул какой-то толстый парень. Он сказал:
– Кто на Москву?
– Мы, – сказали все хором и заторопились. – На Москву – это мы!
– За мной, – сказал парень и пошел.
Все двинулись за ним. Мы прошли длинным коридором на другую сторону дома. Там была открытая дверь. Сквозь неё было видно синее небо. Перед выходом стояли два богатыря – дядьки здоровенные, прямо как борцы в цирке. У одного была черная борода, а у другого рыжая. Возле них стояли весы. Когда пришла наша очередь, дедушка Валя крякнул и вскинул тяжёлый чемодан на прилавок. Чемодан взвесили, и мама сказала:
– Далеко до самолёта?
– Метров четыреста, – сказал Рыжий Богатырь.
– А то и все пятьсот, – сказал Чёрный.
– Помогите, пожалуйста, донести чемодан, – сказала мама.
– У нас самообслуживание, – сказал Рыжий.
Дедушка Валя подмигнул маме, закашлялся, взял чемодан, и мы вышли в открытую дверь. Вдалеке стоял какой-то самолётик, похожий на стрекозу, только на журавлиных ногах. Впереди шли все наши знакомые: Колесо, Мешок с поросёнком, Розовые Рубашонки, Гусеничка. И скоро мы пришли к самолёту. Вблизи он показался еще меньше, чем издали. Все стали в него карабкаться, а мама сказала:
– Ну и ну! Это что – дедушка русской авиации?
– Это всего-навсего внутриобластная авиация, – сказал наш дед Валя. – Конечно, не «ТУ-104»! Ничего не поделаешь. А всё-таки летает! Аэрофлот.
– Да? – спросила мама. – Летает? Это мило! Он всё-таки летает? Ох, напрасно мы не поехали поездом! Что-то я не доверяю этому птеродактилю. Какие-то средние века…
– Не лайнер, конечно! – сказал дедушка Валя. – Не стану врать. Не лайнер, упаси Господь! Куда там!
И он стал прощаться с мамой, а потом со мной. Он несильно кольнул меня своей голубой бородой в щёку, и мне было приятно, что он пахнет махорочкой, и потом мы с мамой полезли в самолёт. Внутри самолёта, вдоль стен, стояли две длинные скамейки. И лётчика было видно, у него не было отдельной кабины, а была только легкая дверца, она была раскрыта, и он помахал мне рукой, когда я вошёл в самолёт.
У меня сразу от этого стало лучше настроение, и я уселся и устроился довольно удобно – ноги на чемодан.
Пассажиры сидели друг против друга. Напротив меня сидели Розовые Рубашонки. Лётчик то включал, то выключал мотор.
И по всему было видно, что мы вот-вот взлетим. Я даже стал держаться за скамейку, но в это время к самолёту подъехал грузовик, заваленный какими-то железными чушками. Из грузовика выскочили два человека. Они что-то крикнули лётчику. Откинули у своей машины борт, подъехали к самым дверям нашего лайнера и стали грузить свои железные чушки и болванки прямо в самолёт. Когда грузчик бухнул свою первую железку где-то в хвосте самолёта, лётчик оглянулся и сказал:
– Потише там швыряйте. Пол проломить захотели?
Но грузчик сказал:
– Не бойсь!
Тут его товарищ принес следующую чушку и опять:
Бряк!
А первый приволок новую:
Шварк!
А тот ещё одну:
Буц!
Потом ещё:
Дзынь!
Летчик говорит:
– Эй вы там! Вы всё в хвост не валите. А то я перекинусь в воздухе. Задний кувырок через хвост – и будь здоров.
Грузчик сказал:
– Не бойсь!
И снова:
Бамс!
Глянц!
Лётчик говорит:
– Много там ещё?
– Тонны полторы, – ответил грузчик.
Тут наш летчик прямо вскипел и схватился за голову.
– Вы что? – закричал он. – Ошалели, что ли! Вы понимаете, что я не взлечу? А?!
А грузчик опять:
– Не бойсь!
И снова:
Брумс!
Брамс!
От этих дел в нашем самолёте образовалась какая-то жуткая тишина. Мама была совершенно белая, а у меня щекотало в животе.
А тут:
Брамс!
Лётчик скинул с себя фуражку и закричал:
– Я вам последний раз говорю – перестаньте таскать! У меня мотор барахлит! Вот, послушайте!
И он включил мотор. Мы услышали сначала ровное: трррррррррррр…
А потом ни с того ни с сего: чав-чав-чав-чав…
И сейчас же: хлюп-хлюп-хлюп…
И вдруг: сюп-сюп-сюп… Пии-пии! Пии…
Лётчик говорит:
– Ну? Можно при таком моторе перегружать машину?
Грузчик отвечает:
– Не бойсь! Это мы по приказу Сергачёва грузим. Сергачёв приказал, мы и грузим.
Тут наш лётчик немножко скис и примолк. Мама стала желтая, а старушкин поросёнок вдруг завизжал, как будто понял, что здесь шутки плохи. А грузчики свое:
Трух!
Трах!
Но летчик всё-таки взбунтовался:
– Вы мне устраиваете вынужденную посадку! Я прошлое лето тоже вот так десять километров не дотянул до Кошкина. И сел в чистом поле! Хорошо это, по-вашему, пассажиров пешком гонять по десять верст?
– Не подымай паники! – сказал грузчик. – Сойдёт!
– Я лучше свою машину знаю, сойдёт или нет! – крикнул летчик. – Интересно мне, по-твоему, полную машину людей гробить? Сергачёва за них не посадят, нет. А меня посадят!
– Не посадят, – сказал грузчик. – А посадят – передачу принесу.
И как ни в чем не бывало:
Ббррынзь!
Тут мама встала и сказала:
– Товарищ водитель! Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлета минут пять?
– Идите, – сказал летчик, – только проворнее… А чемодан зачем берете?
– Я переоденусь, – сказала мама храбро, – а то мне жарко. Я задыхаюсь от жары.
– Быстренько, – сказал лётчик.
Мама схватила меня под мышки и поволокла к двери. Там меня подхватил грузчик и поставил на землю. Мама выскочила следом. Грузчик протянул ей чемодан. И хотя наша мама всегда была очень слабая, но тут она подхватила наш тяжеленный чемоданище на плечо и помчалась прочь от самолета. Она держала курс на аэровокзал. Я бежал за ней. На крыльце стоял дедушка Валя. Он только всплеснул руками, когда увидел нас. И он, наверно, сразу всё понял, потому что ни о чём не спросил маму. Все вместе мы, как будто сговорились, молча пробежали сквозь этот нескладный дом на другую сторону, к лошади. Мы вскочили в телегу и собрались ехать, но, когда я обернулся, я увидел, что от аэропорта по пыльной дорожке, по жухлой траве к нам бегут, спотыкаясь и протягивая руки, обе Розовые Рубашонки. За ними бежала их мама с маленькой, туго запеленатой Гусеничкой. Она прижимала её к сердцу. Мы их всех погрузили к себе. Дедушка Валя дернул вожжи, лошадь тронула, и я откинулся на спину. Повсюду было синее небо, тележка скрипела, и ах как вкусно пахло полем, дёгтем и махорочкой.
Молочница и дворник
заспорили с утра.
- Сегодня будет вторник.
- Нет, вторник был вчера.
- Часы пробили восемь.
- Нет, ровно девять раз.
- Наступит скоро осень.
- Но только не у нас.
- Как ярко солнце светит.
- На небе - облака.
- Сегодня - южный ветер.
- Но ветра нет пока.
- Прекрасная погода.
- Но не прекрасней Вас.
Мы видимся два года
и спорим каждый раз.
Давайте наши споры
отложим наконец
и, я прошу, пойдёмте
со мною под венец.
Прошу Вас согласиться
хотя бы раз со мной,
принять кольцо в подарок
и стать моей женой.
- Ах, милый, милый дворник,
Я Вам отвечу: «Да».
Сегодня точно - вторник.
- Нет, милая, среда...
Садовые маргаритки
Послали летом улитке
Письмо на красивой открытке,
Где так написали они:
«Садовые маргаритки
Скучают по милой улитке,
Ждут в гости её у калитки
На все выходные дни».
Пришёл к ним ответ от улитки:
«Прекрасные маргаритки,
Надеюсь, до вашей калитки
Я очень скоро дойду.
Я сильно по вас скучаю,
Несу шоколадку к чаю,
И буду у вас, обещаю,
Не в этом, так в новом году».
Остpые каpандаши -
Взpослые каpандаши.
А мои каpандаши,
Яpкие и пестpые,
Тем как pаз и хоpоши,
Что они - не остpые.
Даже если от души
Нажимаешь,
Все pавно каpандаши
Не ломаешь.
Я спеpва pисую дом,
А потом pисую дым,
А потом pисую гpом,
А потом pисую Кpым,
А потом - гиппопотама,
Кочеpгу и гpузовик...
А потом сказала мама:
«Спpячь, пожалуйста, язык!»
Мы сидели и скучали.
В двеpь тихонько постучали,
Мы помчались откpывать.
А когда «Кто там?» спpосили,
Нам ответили: «Василий
Из кваpтиpы номеp пять».
Мы откpыли, пpигласили:
«Пpоходите, кот Василий!»
Он сказал: «Благодаpю,
Я слыхал, что женский пpаздник
Нынче по календаpю,
И пpинес для вашей киски
Я в подаpок тpи иpиски.
Пеpедайте ей пpивет».
Мы сказали: «Вы зайдите!»
Кот ответил: «Извините,
Что вы, что вы,
Нет, нет, нет!»
Пpедставляете, pебята:
На ветке выpосли цыплята!
Славные,
Пушистые,
А главное -
Душистые.
– А потом мне разрезали живот и вытащили оттуда бабушку и Красную Шапочку, – закончил волк.
– А потом?
– То же самое. Иду по лесу, а навстречу мне Красная Шапочка. «Нет, – говорю себе, – на этот раз ничего не выйдет. Спасибо». А сам – «Здравствуй, девочка» – инстинкт. Понимаете? Хорошо, что вы рядом оказались.
– Понимаю. Идёте голодный?
– В том-то и дело, что нет! Вообще есть не хочу! Особенно больную бабушку. Она – ну… как творог! Понимаете?
– Понимаю. А вы не пробовали…
– И ведь, извините, что перебиваю, какая жестокая девочка! Знает всё наперёд, и нет, чтоб адрес неправильный сказать или закричать на весь лес «помогите»… Для неё это приключение. Понимаете?
– Понимаю. А, может быть, и не знает. Что если вам каждый раз разные Шапочки попадаются? У нас тут, знаете, сколько в таких шапочках ходят.
– Может, и разные, – вздохнул волк.
– Ладно, мы вот что сделаем… Мы вас в зоопарк. Кормят там, правда, не очень, но зато никто не беспокоит. Лето пересидите, а зимой – на волю.
– Спасибо, – грустно улыбнулся волк. – Это не для меня. Я вот вам рассказал, и как будто легче стало. Спасибо, что выслушали.
– Подумайте. Надумаете – приходите. Или позвоните 02.
Волк вышел из кабинета и стал спускаться по лестнице.
«Добрый человек, – думал он о младшем лейтенанте Семёнове. – Не все люди такие, как Красная Шапочка и её бабушка». Навстречу поднимались прапорщик Филимонов и старшина Круглов. Они увидели волка и приветливо улыбнулись.
– Тс-с-с-с-с-с-с-с, смотри, идёт! Здравствуй, девочка! А что у тебя в корзинке? Девочка! Пирожки?! Девочка, ты можешь остановиться на секунду?! Видел? Призрак. Я говорил!
– Сам ты призрак! Просто она с тобой разговаривать не хочет. Ей мама сказала – «ночью с волками не разговаривай».
– А ты слышал хруст?
– Какой хруст?
– Какой, какой – веток! Хруст веток под ногами! Не слышал? То-то. Так бесшумно только призраки ходят.
– Ну и пусть! Призрак, так призрак! Нам-то что! Она ж тебя не трогает!
– Не трогает. Но как-то неуютно мне стало в этом лесу. Всю жизнь здесь прожил, было уютно, а теперь неуютно. Я даже мясо не хочу.
– Сам псих и других пугаешь! Я вот если её увижу, выскочу…
– Т-с-с-с-с-с-с-с-с-с, идёт! Ну, что будем делать? Корзинку вырвем и убежим?
– Не знаю.
– Ты же выскочить хотел?
– Я?
– Не я же. Поздно, прошла. Эх, неуютно. Бр-р-р-р
– И мне тоже теперь неуютно.
– Смотри, опять! Что-то сегодня часто.
– Девочка! Что у тебя в корзинке? Пирожки? Девочка! Девочка, ты к бабушке идёшь?
– Эй, девочка, не скажешь который час?
– Молчит. Неуютно.
– Да, неуютно.
Во-первых, у неё была не шапочка, а шлем. Во-вторых, она не ходила к бабушке через лес, а ездила на мотоцикле по шоссе. Действительно, однажды на дороге ей повстречался волк. Волку нужно было в Волково к ветеринару, и он стоял на обочине с поднятой лапой.
– Эй, земляк, до Волково не подбросишь? – Из-за шлема волк принял Красную Шапочку за мужика.
– Садись, – сказала Шапочка низким голосом.
И волк сел.
– А разве в Волково не направо? – испуганно спросил волк, когда они с Шапочкой, после указателя на Новофетынино, повернули налево.
– Сначала к бабушке в Рясню заедем, – ответила Шапочка. – Пирожки оставим.
– А-а-а-а-а-а, – сказал волк, но почему-то почувствовал себя неспокойно. – А, может, я здесь выйду и пешком… Боюсь, ветеринар закроется.
– Сиди, – сказала Шапочка.
Оставшуюся часть пути ехали молча.
Мотоцикл остановился около высоких железных ворот. Из ворот вышла бабушка. Она пристально посмотрела на волка.
– Этот? – спросила Шапочка.
– Нет, – ответила бабушка.
– Ну, беги к своему ветеринару, пока мы с бабушкой не передумали, – сказала Шапочка шутливо.
И, забыв о боли в правой задней лапе и о чувстве собственного достоинства, волк вскочил с сидения и бросился к ближайшему оврагу.
И вот однажды, мама собрала корзинку – папиросы, двадцать пачек чая, немножко денег – и отправила меня к папе. А папа жил в лесу, за болотом.
Иду я по болоту, стараюсь не шуметь, как мама просила, а навстречу милиционер: «Здравствуй, девочка, говорит, младший лейтенант Семёнов». – Это он – младший лейтенант Семёнов. «Куда это ты идёшь в полпервого ночи?» – «К папе». – «К папе?!» – обрадовался милиционер. И показывает мне фотографию папы: «К этому?!» – «К этому, – удивилась я. – А откуда у вас фотография?» – «Вопросы буду задавать я, – говорит милиционер. – А где твой папа живёт?» – «Сразу за болотом», – отвечаю, а сама чувствую, что зря я это сказала. Достал Семёнов рацию и говорит: «Круглов, высылай подкрепление в шестнадцатый квадрат, Медведев нашёлся».
А мне подарил красную шапочку и сказал идти домой. А на внутренней стороне шапочки написал: «Люде, за помощь в поимке её папы».
В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.
Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повел за собой.
Дрожащую дверь
Открыл в темный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.
Дрожащие стекла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стеклам бежали.
Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
«Ну что ты дрожишь?
Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?»
Так папа сказал…
Но, выйдя из зала,
И папа дрожал,
И мама дрожала.
Продолжение. Начало в номерах 32, 33
***
Если бы в своё время Пётр Ильич Чайковский не поторопился, автором балета «Щелкунчик» непременно стал бы Серёжка.
***
На уроке биологии Серёжка в микроскоп разглядел, как подрались, вцепившись друг в друга, два микроба. Серёжка немедленно чистым носовым платком разогнал драчунов в разные стороны.
***
Серёжка решительный противник разных излишеств, без которых легко можно обойтись. Так, ещё в первом классе, вместо того, чтобы научиться писать цифру «9», он просто переворачивал всякий раз тетрадь вверх тормашками и писал «6».
***
Чепуха, выдумки и сказки, будто ведьмы умеют летать верхом на метле! Серёжка попробовал: это не полёт; самая лучшая метла тащится в полуметре над землёй чуть быстрее велосипеда, а от заклинаний только начинает вилять в разные стороны и цепляется за придорожные кусты!
***
Серёжка установил, что одиннадцатислойный бутерброд трудно кусать, зато есть чем полюбоваться.
***
Серёжка придумал добавлять в мыльный раствор для выдувания пузырей немножечко резинового клея. Такой пузырь, с клеем, уже никогда не лопнет. Один из Серёжкиных мыльных пузырей, самый громадный, ветром унесло далеко-далеко, во Францию. Там пузырь приклеился к верхушке Эйфелевой башни. Теперь Эйфелеву башню уже ни с чем другим не перепутаешь.
***
После уроков Серёжка подошёл к девочке Жанне и, сопя, предложил ей вечную дружбу. – Но ведь мы с тобой и так дружим ещё с детского сада! – удивилась Жанна. – Вечно у тебя какие-нибудь отговорки! – расстроился Серёжка.
***
Серёжкиному соседу по лестничной площадке вздумалось учиться пению. Противным голосом он затянул на весь дом итальянскую оперную арию. В ответ Серёжка уселся делать домашнее задание по алгебре и так заскрипел ручкой, что певец за стеной умолк навсегда.
***
Приводя после уроков в порядок классную комнату, Серёжка мельком глянул на девочку Жанну и вдруг, как молнией сражённый, понял, что та – просто необыкновенная красавица. Потрясённый своим открытием, Серёжка тут же запустил в Жанну мокрой тряпкой.
По небесной высоте
Туча, посмотрите,
Носит воду в решете,
В решете и в сите.
Донести надеется
Да дождинки сеются!
И бранится туча –
Целый день гремуча!
Закатилось в озеро
Колесо луны.
Рыбаки с ним возятся –
Сети сплетены!
А никак не вытянуть –
Кружит за кормой…
Взяли руки вытерли –
И ушли домой!
Шапку из белого меха надел мой дом.
Шубой накрылся, за дверь положил сугроб.
Спрятал под снегом свой деревянный лоб
и до весны заснул безмятежным сном.
Я выйти из дома не мог до самой весны.
Вы спросите, как я мог все это терпеть?
А я в это время тоже рассматривал сны.
Я спал в это время. Ведь я же медведь.
За облаком, за облаком,
в заоблачной дали
заоблачные лютики
заоблачно цвели.
Их аромат заоблачный
со всех окрестных сёл
манил совсем не облачных –
обычных самых пчел.
Они спешили к облаку,
а ровно через год
давали всем заоблачный,
вкуснейший в мире мед.
Почему я сегодня выше
соседа нашего Миши,
которому десять лет?
Почему я сегодня иду в детский сад
выше заборов и выше оград?
В чем секрет?
Может, я вырос сегодня сильнее,
чем за пять с половиной лет?
НЕТ
Просто я еду у папы на шее.
Далеко на севере, за городом Архангельском, протекает спокойная студёная река Мезень. Неспешно несёт она тяжёлые воды к Белому морю. По-над высоким красным берегом её – ладно срубленные амбары и баньки, поднебесной высоты лиственницы и выбегающие на гребень одна за другой деревеньки. Крепкая Юрома. Просторная Палуга. Старинная Кимжа. Тихое, приветливое Заручье.
Летом езжу я туда, записываю северные песни, рисую старинные дома. А приехав, первым делом навещаю старого деда Мартына. Ему девяносто лет, и он знает все поморские сказки и присказки.
И на этот раз переоделся я с дороги, чаю напился – и скорей к деду Мартыну. Но дома его не застал. Он хоть и старый, но любит разъезжать по соседним сёлам, где у него все до одного родные и знакомые.
Зато встретил я по дороге мальчика Васю Дерягина. Он хоть и молодой, десятилетний, но из дому отлучается редко. Ему за коровой надо присмотреть, и за водой сбегать, и по хозяйству матери помочь.
Она почтарша. У неё своя работа – письма штемпелевать, на телеграфном аппарате срочные телеграммы отстукивать. И мало ли чего ещё!
Вася пошёл меня проводить. Ему всё равно надо было за деревню, на Горохов угор – корову на выпас гнать. Она рыжая, красивая, а глаза у неё зелёные, как у козы. Зовут её Олька Олёшина. Потому что отец её бык Олёша.
Погода в тот день была настоящая северная. Дул с реки сельдяной ветер сиверко, нагоняя на небо тучи, а в реку Мезень – мелкую рыбу сельдь из Белого моря. Лиловые тучи бежали так низко, что казалось, вот-вот пропорют себе брюхо о верхушки острых лиственниц.
Избы на обрывистом берегу стояли чёрные от долголетних дождей и непогоды. Окошки у них высоко прорезаны под самую крышу, а сами они на высоких подклетях, чтобы не заносил снег. Интересно мне стало запомнить эти необычные северные избы. Чёрные на красном обрыве.
Я вынул из кармана блокнот, уселся на бревно и стал для памяти делать быстрые рисунки – зарисовки.
Мальчик Вася Дерягин так и застыл за моим плечом. Нарисовал я деревенскую улицу. Хотел сунуть блокнот в карман. А мальчик Вася Дерягин меня остановил.
– Здорово! – говорит он, поокивая. – А этот дом, что с краю нарисован, моей бабушки Федоры Филипповны.
Вырвал я листок с рисунком из блокнота и протянул своему приятелю Васе Дерягину.
– Бери,– говорю,– бабушке Федоре подаришь.
Пошли дальше. Очень мне понравились поленницы, что вдоль улицы стоят. Аккуратные, кругляш к кругляшу. И крышей дощатой накрыты. Ни дождь их, ни снег не достанет. Будут к зиме сухие дровишки. Стал я поленницу рисовать.
– Похоже, – говорит Вася.– Да только кота забыли пририсовать.
– Не успел я его, Вася, нарисовать. Убежал он.
– Вдогонку пририсуйте.
Ладно. Пририсовал я кота.
– Мой это кот! Степан прозывается! – обрадовался Вася.
Живет на свете один волшебник. Очень могущественный. Он идет по лесу. Смотрит на березу и думает:
– Интересно, а могу я превратить березу в дуб?
И превращает! Там, где береза стояла, вдруг, раз – дуб стоит!
– Да, – говорит волшебник, – я очень могущественный! А, смогу, например, клен в осину превратить?
И опять получается!
А в это время совсем рядом, на полянке, ежик с зайцем дерутся – пихаются. Выясняют, кто самый сильный.
– Я сильней! – кричит ежик и колет зайца иголками.
– Нет я сильней! – Кричит заяц и лягается задними лапами.
Вдруг они замечают волшебника, который идет по лесу и запросто превращает березы в дубы, а клены в осины.
Заяц подбегает к волшебнику и спрашивает:
– А сможешь превратить меня в носорога? Только не в обыкновенного, а в десять раз больше?
– Смогу! – отвечает волшебник – и тут же превращает зайца в носорога, да не в обыкновенного, а в десять раз больше!
Носорог грозно топает ногами и высматривает, где там ежик. А ежик подкрадывается к волшебнику с другой стороны и шепчет:
– А меня в слона можешь? Только не в простого, а в десять раз больше!
И волшебник превращает ежика в слона, да не в простого, а в десять раз больше.
Гигантский носорог и огромный слон начинают драться – пихаться. Да так, что валят все деревья в лесу. Падают и дубы, и березы, и осины, и клены! Достается и волшебнику. На него падает елка.
Вот лежит могущественный волшебник под елкой и думает:
– Нет, этим дурачкам лучше оставаться маленькими, а не становиться огромными дураками!
Раз! – Гигантский носорог превращается обратно в зайца.
Два! – Слон – обратно в ежика.
Три! – Все деревья встают живые-здоровые. И где раньше березы росли, снова березы стоят. А где клены – снова клены.
Все по-старому. Только заяц с ежиком недовольны. Они уже не пихаются, как раньше, а рассказывают белкам и бурундукам, что волшебник – так себе, не очень могущественный. Они проверяли!
Как-то вечером бабушке пришлось идти через густой незнакомый лес. Быстро стемнело. И тут же из разных нор, из-под валежника и из-за кустов повылезали дикие звери. Они сверкали глазами, рычали, выли и стучали зубами…
– Да не бойтесь меня! – успокоила их бабушка. – В темноте я так же дружелюбна, как и при солнечном свете.
И спокойно пошла дальше.
У кого-то, кто летел в вертолете, ветром сдуло очки. Они стали падать и упали прямо на нос человеку, который очков никогда не носил.
Ого! – удивился человек и посмотрел вверх. – Если с неба стало падать даже то, чего я не просил, может, наконец свалится и то, о чем я давно мечтаю?
Он полез в портфель и вытащил оттуда список желаемого – длинный, как змея анаконда…
Однажды летом бабушке приснился сон – будто в сарае, за домом, возник огромный действующий вулкан! Он был красивый и опасный. «Надо бы его как-то назвать, – решила бабушка. – У всех вулканов есть имена: Этна, Везувий… Чем наш хуже?»
Но не успела назвать – проснулась и засмеялась, вспомнив, какая ерунда приснилась ей ночью. Она стала одеваться и подумывать, что приготовить на завтрак, потом на обед, потом на ужин… Но не успела додумать, потому что случайно посмотрела в окно.
Что это там ещё? – бабушка выскочила во двор.
Над сараем курился дымок. Она подбежала, распахнула двери сарая и увидела перед собой огромный вулкан. Он гудел и упирался жерлом в крышу!..
Что я натворила! – испугалась бабушка. – Кто бы мог подумать, что все так обернется? Нет, я не могу позволить даже лучшим своим снам вмешиваться в ландшафт планеты…
Она вернулась домой, закрылась в спальне и проспала десять часов подряд.
А когда под вечер проснулась, мы все вместе вышли во двор и открыли двери сарая. Вулкан исчез! А на его месте, как и раньше, лежали кипы старых газет и проволочный каркас от абажура.
- Ваше Слонозначительство!
Будьте добры,
Окажите нам покровительство
Посещением нашей норы.
- Ну да!
А разве я влезу туда?
- Ах, Ваше Слонопочтительство!
Какая жалость, что нет!
Уже ведь готов обед.
Мы так готовились, так старались!
Какая жалость, какая жалость!
- Да. Знаете, очень обидно,
Что мне вас даже не видно.
Так что у вас на обед?
- Крошки от шоколадных конфет,
Роса в лепестках осенних цветов,
Целая маленькая морковь
И пять колосков отборной пшеницы, -
Можно вдесятером наесться и напиться!
Ох, могуч и ох, силен,
В банке бродит кислый слон.
Кругом
ходит,
Ухом
водит, -
Знаю, знаю, это – он!
Толстый, сочный,
Нос морковкой,
Между прочим –
Тертый теркой,
Хитрый, вкусный,
Глаз горит.
- Я – капуста! –
Говорит.
- Меня бабушка растила,
Мама квасила, солила.
«Эй, друг, ты куда и откуда?» —
Спросил я в пустыне верблюда,
Который шагал за верблюдом,
Который шагал за верблюдом,
Который шагал за верблюдом,
Который терялся вдали.
И мудро тогда отвечал он:
«Туда – где верблюдов начало!
(Если им есть начало.)
Оттуда – где хвост верблюдов
(Если он есть у верблюдов)
Теряется в знойной пыли!»
Таков был ответ верблюда,
Который шагал за верблюдом,
А также – и перед верблюдом,
И перед. И перед верблюдом…
Ну в общем вы поняли, да?
«А сам ты куда и откуда?» —
Таков был вопрос верблюда,
Который…
Нет лучше не буду!
Короче, сказал я верблюду:
«Откуда я знаю – откуда?
Откуда я знаю – куда?
Суются с вопросами всякие тут –
Спокойно в пустыне пройти не дадут!!!»
– Из-за этого сорванца не могу в собственном доме посмотреть концерт мастеров искусств! – бурчит дед, но все-таки уходит на кухню пить чай, и я, наконец-таки, переключаю телевизор на вторую программу, где уже минут пятнадцать идет футбол. «Спартак» – «Динамо» (Киев)! Дасаев, Черенков, Родионов, Блохин, Балтача, Михайличенко, и все в одном матче, а он говорит о каких-то мастерах искусств!
У нас только один телевизор, и чтобы смотреть все футболы и хоккеи, которые и так показывают нечасто, я в четыре года вынужден был научиться читать. Приходит газета с программой – берешь и сам смотришь, когда трансляции. А не умей я читать, так никто б, во избежание бурных протестов, и не сказал, что во время какого-нибудь концерта по другой программе идет Кубок УЕФА, например. А я ведь не просто смотрю. Во-первых, я отмечаю, кто забивает голы, сколько очков у какого бомбардира, а потом, у меня же есть и свой чемпионат, и проходит он прямо в большой комнате параллельно с тем, что по телевизору. Когда идет футбол, я гоняю мяч по комнате, комментирую, точно как Озеров или Перетурин, балконная дверь – ворота, а тюль, прикрывающий эту дверь – сетка ворот. Если по телевизору гол или опасный момент, я делаю остановку, смотрю, а потом начинаю с центра ковра.
– Протасов проходит по левому флангу! – раздаются мои комментарии, – нужно делать навес в штрафную! – тут я вспоминаю, что игроки «Нефтчи» сегодня очень некорректно играют против футболистов «Днепра», откатываю пяткой мяч назад, хватаю сам себя за майку и падаю насколько возможно правдоподобно. – Несомненный пенальти, дорогие друзья!! Но арбитр почему-то ограничивается одной лишь желтой карточкой…
Тут заходит бабушка Тоня и в который раз говорит, что лучше б мне играть во дворе. Но во дворе я тоже играю и знаю, что это не то. Разве там покомментируешь?
Правда, все равно скоро приходится прекратить домашние чемпионаты, потому что начинается хоккейный сезон, и в комнатном матче со сборной Чехословакии Фетисов мощным броском разбивает люстру. Объяснения, что у нашей команды оставалось всего две минуты, чтоб отыграться, на деда не действуют, так что теперь я просто телезритель.
Но ничего, просто смотреть хоккей тоже интересно. Там же постоянно дерутся! Особенно в международных встречах. А чемпионаты мира, турниры на приз газеты «Известия», Кубки Канады – это мы смотрим вместе с бабушкой Тоней, а иногда и с прабабушкой Наташей. Больше всего любим возмущаться несправедливостями арбитров, которые ничего не замечают за канадцами или за шведами, а наших все время удаляют незаслуженно. Мои бабушки так входят в раж, что даже когда какой-нибудь наш игрок явно нарушает правила, виноватым оказывается все равно канадец, и мне почему-то приятно разделить их точку зрения, хоть я и знаю, что наш оштрафован за дело.
Потом вдруг хоккей начинают показывать чуть ли не ночью. Бабушка Тоня честно пытается не спать, чтобы утром мне рассказать, как сыграли, но где-то к началу третьего периода она обязательно засыпает, так что утром и счет не знает, и телевизор остается на всю ночь включенным. Тогда я решаю, что все-таки буду смотреть сам, а чтобы ночью не спать, буду спать днем. Ворочаюсь, бывает, часа по полтора и, хоть так ни на секунду не засыпаю, потом любой ценой высиживаю хоккей до конца. Иначе ведь все ворочанья остались бы напрасными, а днем просто так полтора часа пролежать в кровати – это уж извините!
Разве что когда играют СССР – Швеция, до конца можно не смотреть. Если после первого периода счет 3:0 или 5:1, значит, наши точно выиграют 10:1. Так было уже раз девять, если не больше.
Катилось солнце, словно колобок,
по голубому с белыми цветами.
Никто остановить его не мог,
когда оно скрывалось за холмами.
И долго даль окрашивал закат
в багровый цвет, тускнея понемногу,
отсвечивали красным окна хат,
и сумерки ползли через дорогу.
И лезвием садового ножа
сплетенье веток резал месяц острый.
И звезды высыпались из Ковша
и падали в подставленные горсти.
Перевод с английского
*
Жил-был старичок у канала,
Всю жизнь ожидавший сигнала.
Он часто в канал
Свой нос окунал,
И это его доконало.
*
Жила-была дама приятная,
На вид совершенно квадратная.
Кто бы с ней ни встречался,
От души восхищался:
«До чего ж эта дама приятная!»
*
Жил-был старичок между ульями,
От пчел отбивался он стульями.
Но он не учел
Числа этих пчел
И пал смертью храбрых меж ульями.
*
Жил мальчик из города Майена,
Свалившийся в чайник нечаянно.
Он сидел там, сидел
И совсем поседел,
Этот бывший мальчишка из Майена.
*
Жил–был старичок у причала,
Которого жизнь удручала.
Ему дали салату
И сыграли сонату,
И немного ему полегчало.
– Папа, а правда, что курить вредно?
– Кто это тебе сказал?
– Наша учительница, Зинаида Ивановна.
– Тогда правда.
– А почему ты куришь?
– У нас другая учительница была, Клара Карловна.
– И она говорила, что курить полезно?
– Нет, она сама курила. Трубку. Я же на пиратском корабле вырос, а Клара Карловна утром нас учила грамоте и математике, а после обеда за штурвалом стояла. Однажды в Атлантическом океане за нами погналась английская эскадра. Мы подняли все паруса, оторвались от преследователей и спрятались за одним островом. Клара Карловна на радостях закурила. Дым из трубки поднялся столбом. Англичане его заметили, напали со всех сторон, и очень скоро Клара Карловна болталась на рее. Вот до чего курение доводит.
– Они её повесили?! За шею?!
– Нет, за пояс – за шею же больно и задохнуться можно. Три дня провисела и похудела килограмм на пятнадцать, а талия стала, как у осы. Потом ее отпустили, и она пошла в фотомодели. Снималась для обложек журналов, показывала новые одежды в Париже. В Америке её прозвали «Мисс Талия». Она купалась в лучах славы, зарабатывала миллионы, но спала и видела себя за штурвалом пиратского брига. В один прекрасный день забрала из банка все свои деньги до последнего цента, купила парусник, вооружила его, набрала команду из головорезов и вышла в океан.
Клара Карловна была счастлива – встала к штурвалу, закурила трубку. Но вот беда: работая фотомоделью, она не могла позволить себе даже сигарету с фильтром, чтобы не испортить цвет лица. От крепкого трубочного табака голова у неё закружилась, в глазах потемнело, она завертела штурвал в другую сторону, и корабль на полном ходу врезался в острый коралловый риф. Плавать Клара Карловна не умела и сразу пошла ко дну, а там – полным-полно жемчужных раковин, просто валом лежат, и такие в них крупные жемчужины, что створки уже не закрываются. Клара Карловна собрала полный мешок и купила новый парусник, больше прежнего, настоящий бриг, о котором давно мечтала. На этот раз наша учительница отправилась на поиски Австралии – этого материка тогда ещё на карте не было. Австралию не нашла, чуть-чуть не доплыла, зато открыла большой остров… и попала к людоедам. Погнался за ней один: бежит по пляжу, по щиколотку в песок проваливается и пыхтит как паровоз – людоед тоже курил, но меньше Клары Карловны. Догнал, конечно. Взмолилась пиратка:
– Дайте перед смертью трубку выкурить!
Отшатнулся от нее людоед:
– Курильщица! Нет, такое мясо я не ем – оно горькое. А лёгкие черные как смола. Посидели они с людоедом, покурили и разошлись.
– Папа, откуда ты все это знаешь?
– Клара Карловна рассказывала. Я с ней встретился на завтраке у Её Величества.
– У английской королевы?! Что ты там делал?
– Завтракал: овсяная каша, кофе со сливками, булочки с джемом. За то, что Клара Карловна открыла и присоединила к британской Короне остров, королева сделала её придворной дамой. Другой первооткрыватель, некурильщик, дал бы острову свое имя или название любимого телесериала – Санта-Клара или Санта-Барбара, чем плохо? Наша учительница увековечила на карте мира московскую табачную фабрику «Ява» – назвала остров Явой.
Вот и рассуди, полезно ли курение или вредно, как предупреждает Минздрав и говорит ваша Зинаида Ивановна?
Старый сом похож на камень,
Он живет на дне пруда.
Не достать его руками,
И не выманить сюда.
Ветер гладь пруда тревожит,
И колышется весь пруд...
На людей сомы похожи,
Но в воде они живут.
Рыбаки сидят часами
Наклонившись над водой,
Шевелят они усами
И колышут бородой.
Ветер гладь пруда тревожит,
Гнется удочка в дугу...
Рыбаки на рыб похожи,
Но живут на берегу.
...Он был не молод
И не стар.
Не низок, не высок.
Он помнил, где
Живет кальмар
И как скрипит песок.
Он знал, как пахнет
Трилобит,
Как сердится паук...
«В его-то годы
Ну и вид...» —
Вздыхали все вокруг.
«В его-то годы
Ну и нрав» —
Негодовал народ,
На шляпе у него
Удав.
На поводке — койот.
То запищит он, как комар,
То загудит, как жук.
«Какой позор,
Какой кошмар!» —
Все охали вокруг.
А он смеялся:
«Боже мой, —
Шагая под зонтом, —
Как славно быть
Самим собой
И не жалеть о том!»
Я сегодня видела с утра –
Уходили листья со двора.
Красный лист и ярко-желтый лист,
Серый лист, что стар и неказист.
И ещё зеленые листочки,
Стариковы дочка и сыночки.
На прощанье прошептали что-то,
А потом – гурьбою за ворота.
Прошагали листья мимо сквера,
Помахали милиционеру,
Площадь на углу пересекли
И ушли.
Увидала осень чистый двор
И шагнула к нам через забор.
Чёрная собака
На чужом крылечке,
У тебя кудряшки,
Будто у овечки,
Но тебя погладить
Нельзя никак:
Очень страшно гладить
Чужих собак!
Черная собака –
Мохнатые лапки,
Будто бы на лапках
Бабушкины тапки,
У тебя и лапу
Нельзя попросить:
Ты меня не знаешь,
Можешь укусить.
Черная собака –
Белые клыки,
Тебя бы покормил я
Прямо из руки,
У меня в ладони
Сахар лежит,
Но ведь ты не можешь
Брать у чужих…
У меня собаки
Нет пока.
Но мама обещает
Купить щенка.
С ним уж я полажу,
Я его поглажу,
Он мне в колени
Уткнется головой,
Потому что я ему
Буду СВОЙ.
Однажды Марфуша забралась в Интернет и обнаружила новый сайт. Назывался сайт «БЕСКОНЕЧНОЕ Д».
Любопытно Марфуше стало. Что за «Д» такое?! И почему оно бесконечное? Нажала Марфуша кнопочку входа. Тотчас возникла в мониторе пустая комната, из которой послышался необыкновенно печальный голос:
– Здравствуй, девочка! Добро пожаловать в сайт Бесконечного Добра. Надеюсь, ты добрая?
– Добрая, – кивает Марфуша. – А вы кто?
– Я Бесконечно Одинокое Существо.
– Совсем-совсем одинокое? – удивляется Марфуша.
– Совсем.
– У вас что, и папы нет?
– Нет.
– И мамы?
– Увы.
– И дедушки нет?
– Ни дедушки, ни бабушки. Я самое одинокое существо в мире.
– Ну, хотя бы любимая игрушка у вас есть?
– Ничего у меня нет, девочка, – вздыхает бесконечно Одинокое Существо. – Совсем ничего. Даже тела, и того нет. А само я не местное, откуда взялось не знаю, не ведаю, и пожалеть-то меня некому. Помоги чем можешь, добрая девочка!
Жалко стало Марфуше Бесконечно Одинокое Существо. Взяла она из папиного стола десять рублей, положила на подоконник виртуальной комнаты.
– Вот так всегда, – печально произнесло Существо. – Ты просишь помощи, а от тебя отделываются жалкими десятью рублями. Но, подумай сама, зачем человеку деньги, если у него есть папа, мама и любимая кукла Глаша?
«И в самом деле, – думает Марфуша. – Зачем мне деньги?» Взяла и отдала бесконечно Одинокому Существу все папины деньги и мамины украшения. А Существо вздыхает:
– Вот так всегда. Ты ждешь сочувствия, а тебе суют ненужные деньги с драгоценностями и исчезают.
– Ты хочешь со мной подружиться? – догадалась, Марфуша.
– Ну, разумеется, я хочу с тобой подружиться! – отвечает бесконечно Одинокое существо. – Я очень хочу с тобой подружиться! Но, увы, я даже не могу пригласить тебя в гости. У меня и присесть-то негде. Ах, если бы кто-нибудь обставил мне комнату! Марфуша, подари мне в знак нашей дружбы немного мебели!
– Я мебель не подниму! – говорит Марфуша.
– А тебе ничего поднимать и не потребуется, – успокаивает ее Существо. – Ты, главное, отдай!
– Отдаю, – говорит Марфуша.
– Спасибо, добрая девочка!
Тут же поднялся в воздух диван и, уменьшаясь в размерах, поплыл к монитору. Влетел в него и аккуратно встал у стены виртуальной комнаты. Вслед за диваном в неё улетели кровать, кресло, стулья, книжные полки с книгами, пылесос… И десяти минут не прошло, как остались в Марфушиной квартире голые стены. Последними в монитор влетели, кукла Глаша, системный блок, клавиатура и сам монитор.
А тут и мама с папой вернулись.
Увидела мама пустую квартиру, за сердце схватилась.
– Да что же это такое делается, люди добрые?! Среди белого дня ограбили!.. Марфуша, ты целая?
– Целая, целая, – успокаивает родителей Марфуша. – И вовсе нас не ограбили. Я сама все отдала.
– Как сама? – оторопела мама. – Неужели ты в квартиру чужих пустила?
– Да нет, – улыбается Марфуша. – Просто я познакомилась в Интернете с одним Бесконечно Одиноким Существом. Представляете, у него нет ни тела, ни папы, ни мамы, ни дедушки! Даже любимой куклы нет, и комната пустая. Оно такое бедное, несчастное.
– Все ясно, – хмуро говорит папа и плащ стягивает. – Как сайт называется?
– «БЕСКОНЕЧНОЕ Д».
– Что за Д такое? – не понимает мама и платочек к глазам прикладывает. – Почему бесконечное?
– Бесконечное Добро, – поясняет папа. – Еще одна разновидность компьютерно-человеческого вируса. Всякий, кто заглядывает в этот сайт, становится супердобрым и отдает первому встречному все, что тот попросит.
– Боже мой! Какой ужас! – говорит мама.
– Мама, ты чего? – удивляется Марфуша. – Это же хорошо, что я добрая стала. А то, помнится, такой жадной была! А сейчас мне ничегошеньки самой не надо! Лишь бы другим хорошо было!
– Глупая ты теперь, а не добрая, – говорит хмурый папа и смотрит, куда бы ему плащ пристроить вместо отсутствующей вешалки. – Доброта без ума хуже воровства.
– Я есть хочу, – говорит Марфуша.
– Иди, ешь, – пожимает плечами папа.
Пошла Марфуша на кухню, а там пусто. Ни холодильника, ни газовой плиты, ни сковородки с горячими котлетами, ни хлебницы, Ничего!
– Я спать хочу, – говорит Марфуша.
– Ложись, спи, – шмыгает носом мама.
А кровати нет.
Пристроилась Марфуша в уголок на полу, вместо подушки руку под голову положила. Всю ночь с боку на бок ворочалась, без одеяла мерзла. К утру вся супердоброта из ее головы выветрилась.
Утром сделали они с папой заявление в милицию. Два месяца сотрудники милиции хитрых мошенников ловили. Поймали. Часть вещей и куклу Глашу вернули.
А Марфуша с папой и мамой, пока суд да дело, жили как настоящие японцы. Без мебели. По вечерам Марфуша японский язык учила и родителям низко-низко кланялась.
Жила-была юла.
Когда юла юлила,
Собака из угла
Так жалобно скулила...
Потом, когда юла
Юлила и жужжала,
Собака из угла
Скулила и визжала.
Потом юла спала
На столике, в коробке,
А Жучка из угла
Поглядывала робко.
И всё ждала, ждала,
Когда юла проснётся
И, спрыгнув со стола,
По комнате пройдётся.
Кувшинчики шли
на родник за водой —
Зелёный,
Серебряный,
Золотой.
Кувшинчики шли на родник за водой
И были при этом полны добротой.
Прошлись по жаре, постояли в тени,
Воды в роднике зачерпнули они,
Потом повернули свой нос на закат
И стали — гуськом — возвращаться назад.
И стали — втроём — возвращаться домой,
И первый кувшинчик был полон водой,
И — так же — второй был наполнен водой,
А третий был полон... одной добротой!
Жили рыбы, жили крабы,
Жил папаша-осьминог…
Так и жили бы, когда бы
Не попали в котелок.
Слон танцует на шаре,
Слон играет на гитаре.
На слоне рыжий парик.
Слон ко всему привык.
Летучие мыши
Сложили зонты,
Как длинные ручки,
Повисли хвосты.
Говорит ворон ворону:
– Лет нам с тобою
поровну:
тебе сто лет
и мне сто лет.
Пёрышка седого нет.
Фомка, фомка, хомячок,
Покажи другой бочок.
– Нет, не покажу,
я на нём лежу.
Жил-был в одном городе детский писатель-сказочник. Звали его . По утрам чай с бутербродами пил, потом на работу шел, как все люди, после работы любил картошечки себе нажарить, а вот после картошечки… он сказки писать садился. И, что удивительно, именно после картошечки сказки у него особенно хорошо получались. Он, по крайней мере, так думал и даже считал, что в этом все и дело. Но дело было вовсе не в этом, а в том, что у него дома на самой верхней книжной полке жили две маленькие феечки. Они были такие малюсенькие, что невооруженным глазом их не увидишь. И если даже ваш глаз будет вооружен до зубов, если вы, к примеру, наденете сначала очки, потом приставите к ним бинокль, а уж к биноклю подзорную трубу, то и тогда вы сможете различить только два розовых светящихся пятнышка: одно около правого уха Никиты Фиолетова, другое около левого. Когда Никита садился за стол писать, феечки подлетали к самым его ушам и начинали рассказывать свои сказочные истории. Никита, конечно, бинокль к очкам никогда не приставлял, а подзорной трубы у него вообще не было, поэтому феечек он не видел. Голоски у них были такие тонюсенькие, что Никите казалось, будто это не кто-то ему сказки рассказывает, а он сам, своей головой их придумывает. Одна феечка всегда подлетала к правому уху и начинала сказку. Ее звали Правая феечка. А вторая подлетала к левому уху и сказку заканчивала. И звали ее… – правильно, Левая феечка. Феечки очень любили своего писателя и говорили: «Хорошо, что у нас есть Никита. Он нам замечательно помогает. Сами-то мы писать не умеем, а детям так нужны новые сказки».
Никите Фиолетову очень нравилось писать сказки, а еще ему нравилось их перечитывать самому себе на ночь. Особенно он любил сказку о том, «Как одна Феечка полюбила молодого Гнома». И однажды он решил послать эту сказку в детский журнал. В детском журнале сказку напечатали, и она понравилась всем детям. Тогда редакция журнала попросила Никиту Фиолетова прислать им остальные сказки. И он прислал им сказку «Про самого длинного червяка», про то «Почему молочные зубы надо отдавать мышке», «Про поющую балерину»… в общем, все и не перечислить. И стал самым известным детским сказочником.
Разбогател Никита, с работы ушел, заважничал, даже поправляться стал. А феечки забеспокоились: «Что же это такое?! Сказки писать надо, а он для газеты фотографируется весь вечер!» А на следующий вечер он костюмы примеряет, к выступлению по телевидению готовится. И так каждый день: то интервью дает, то автографы ставит. Загрустили феечки.
– Ну, все! – сказала Правая, – с меня хватит. Целый месяц уже дурака валяем. – Да уж, – вздохнула Левая, – с этим Никитой теперь каши не сваришь. Надо другого писателя искать.
И улетели в открытую форточку.
Но вот в детский журнал новая сказка нужна, обращаются, конечно, к Никите Фиолетову. «Нет проблем, – отвечает известный писатель , – нужна, значит будет». И сел он новую сказку писать. Думал-думал, думал-думал, ничего в голову не приходит. В конце концов, написал кое-как что-то и отправил в журнал. В редакции очень удивились, когда получили сказку «Кот в полукедах». Это ведь уже было раньше, только вместо полукедов – сапоги, а так все то же самое. Попросили Никиту что-нибудь другое прислать. Он им прислал «Принцессу на кокосе» и «Фиолетовую Шапочку». В редакции удивились еще больше и отослали сказки обратно. Призадумался Никита, потом пригорюнился и от горя похудел снова. Жарит картошку, жарит, грызет авторучку, грызет – ничего ему не помогает. Зря только зуб поломал и желудок испортил (нельзя же есть столько жареного).
А у феечек тоже неприятности: никак не могут писателя подходящего найти. Один трубку курит все время так, что дышать нечем, другой на левое ухо не слышит – тоже плохо, а третий вообще детские сказки не любит. Заплакали феечки и полетели обратно домой, посмотреть, как там . Сели они на форточку и стали прислушиваться. Слышат, и здесь плачет кто-то и приговаривает: «Ах, какой же я болван!.. Настоящий обормот!..» Подлетели поближе, смотрят: Никита за столом сидит, перед ним чистый лист бумаги, а на бумагу слезы капают. «Загордился, болван, заважничал! Вскружил мне голову первый успех, я и не заметил, как моя Муза от меня улетела. Муза! Муза! Где ты, Муза?»
Феечкам очень понравилось, что Никита их Музой назвал.
– Это он нас зовет, – сказала Правая.
– Бедненький, жалко его, – сказала Левая.
– Давай его простим, – сказали обе феечки хором, это ведь были очень добрые феечки.
– Хоть бы какую-нибудь сказочку!.. Хоть бы какую-нибудь!.. – стонал Фиолетов.
И вдруг в ушах у него зазвенело. А Правая феечка начала рассказывать: «Жил-был в одном городе детский писатель-сказочник. Звали его . По утрам чай с бутербродами пил, потом на работу шел, как все люди…»
(Прежде чем отгадывать, послушайся нашего совета: не доверяй рифме!)
Ест осоку в речке Нил
Неуклюжий .... / Бегемот /
Сено хоботом берёт
Толстокожий ... / Слон /
Как в автобусный салон,
К маме в сумку прыгнул ... / Кенгуру /
На заборе поутру
Кукарекал .... / Петух /
Над лесом солнца луч потух,
Крадётся царь зверей ... / Лев /
Все преграда одолев,
Бьёт копытом верный / Конь /
Клубком свернулся,
Ну-ка тронь,
Со всех сторон колючий ... / Ёж /
Длиннее шеи не найдёшь,
Сорвёт любую ветку ... / Жираф /
В чаще голову задрав,
Воет с голоду ... / Волк /
Кто в малине знает толк?
Косолапый, бурый ... /Медведь /
Под луною песни петь
Сел на веточку ... / Соловей /
Очень странно,
что за пруд? -
Ни плотины, ни запруд,
берег
белый,
будто мел,
где ни ступишь -
всюду мель,
да к тому же
иногда
в нём
горячая
вода.
(И не странно!
И не странно!
Потому что это
ванна).
Кто
по круче
чуть заметно
к туче, к туче
метр за метром
поднимается с трудом -
на спине несёт свой дом?
(Думай, думай, не ленись!
Не улитка -
альпинист!)
- Чириктя, обедать лети на окно!
В кормушке опять появилось пшено!
- Спасибо, Мяуктя, за добрую весть.
Но мне почему-то не хочется есть.
(У этой загадки несложный ответ:
не хочет Чириктя попасть на обед.)
В далеком прохладном озере журчала вода
И рыба плавала.
Облака были чистыми-чистыми.
Тихо качались ветки деревьев.
Человек стоял на берегу. Он был поэтом.
А где-то неподалёку благоухали берёзовые цветы.
А вдалеке мерцали звёзды.
И ласточка летела высоко.
Поэтому стало в небе радостно на душе.
(2002)
Лампа горела в заброшенном доме.
Он был тихим и старым,
И трещины были в нём.
Всё тихо стало в природе.
Погасла лампа, простились слёзы.
И всё затихло, и наступила ночь.
Заснули кони, и даже пёс спал в собачьей будке,
И тишина и холод пронизывали дом.
Затихла ночь, но утро придёт опять.
(2002)
Чёрный крейсер плыл вперёд,
Палили пушки,
Скрестились раки.
И всё было как
На морском форту.
С неба сыпались радужные знаки.
(2003)
* * *
В траве - как в огромном лесу. Как люди, идут муравьи и букашки. Маленькие жучки летают над этим лесом. Всё жизнью кипит незаметной. Смотрю я на них, смотрю... Ксюша Чуракова, 12 лет
Я вижу здесь потоки времени.
Проходят годы и века.
И вспять мы время повернуть не можем,
Поскольку это наша жизнь,
И мы должны воспринимать её,
Как дар богов, как свет в темнице.
Ведь жизнь есть жизнь –
Как вечный дом,
В котором мы лишь временные гости.
Ночь уходит куда-то в глубь неба?
Интересно,
А за небом она есть?
Что за небом?
Что там дальше?
Что там делается? Там!
Может, там страна какая?
Или, может, божий храм?
Что там - ведь никто не знает,
А хотелось бы узнать.
Может, там страна какая?
Или, может, божий храм?
