Мальчишка в тельняшке
Стоит у ворот.
Друга, наверное, ждёт.

И очень возможно,
Что друг — это я,
Хоть он и не знает меня.

Я здесь поселился,
Живу в трёх шагах.
Кто же я? Друг или враг?

Глаза поднимает. 
Усмешка? Испуг? 
Друг!

Мишка жил на пятом этаже девятиэтажного дома, а Славка на восьмом. Славка тут с рождения жил, с родителями, а мишка раньше жил в лесу, в берлоге. Но потом переехал и стал не лесной, а городской. Славкина мама его боялась – большой был мишка, косолапый. А Славка любил: и в футбол летом вместе гоняли, и снежками зимой кидались, и даже на рыбалку как-то выбрались со Славкиным папой. Эх и сдружились же тогда Славкин папа с мишкой! В шахматы вместе играть стали. Мишка был редкий охотник до шахмат. И ещё малину очень любил. Из-за малины, в общем-то, всё и случилось.

Славкина мама очень гордилась тем, что сейчас все в магазине всё покупают, а она вот до сих пор сама варит варенье. Вообще Славкина мама разное варенье варила, но малиновое у неё лучше всего получалось. И вот однажды варила мама малиновое варенье, а тут в дверь звонят.

– Кто там? – спрашивает мама.

– Теть Наташ, это медведь с пятого этажа, – представился мишка. – А Слава дома?

– Дома, дома, – сказала мама и дверь открыла. А сама быстро за Славкой побежала – боялась мишку страшно.

Тут ещё, как назло, Славкин папа вышел.

– Здравствуй, Миша, – говорит. – Что ж ты в дверях стоишь? Проходи на кухню, пока они там собираются.

Подставили, в общем, мишку. А малина на кухне так пахнет! Мишка зашёл и сел скромно на табуреточку – порядочный был зверюга. Он и сам раньше готовил варенье, но это было давно, ещё когда в берлоге жил. А в городе всё больше в магазине покупал. Эх и вкусная же в лесу малина! Мишка ещё раз тоскливо взглянул на ягоды и слюну сглотнул. А потом решил немного попробовать – вдруг сахара мало. Ну вот так пробовал, пробовал и выпробовал всю малину. Стыдно ему стало до ужаса! Даже посуду за собой помыл. Славкину маму именно эта делать почему-то сильно возмутила. «Представьте, какой жадный, – рассказывала она потом соседям. – Всё смел до капли! Даже посуду помыл, как будто и не было её, этой малины. И главное стояла же на столе целая банка мёда. Нет, не притронулся!».

И началась у мишки с тех пор не жизнь, а малина. Всюду ему вспоминали эту историю. Лишний раз во двор не выйдешь – перешёптываются вокруг, взгляды кидают. И даже Галина в конфетном отделе стала посматривать, не утащит ли чего. А гастроном-то на другой улице находится – вот куда слухи дошли! И так горько, так стыдно мишке было, что он однажды утром вызвал такси и обратно в лес уехал.

А Славка без мишки невесёлый стал. В футбол не играет, на улице гуляет мало. И папа Славкин как-то приуныл, шахматы на полке запылились. И даже мама расстроилась. «Ой, ну сколько там было этой малины? На зубок! – причитала Славкина мама. – Подумаешь, велика беда! А животное теперь без телевизора».

В общем, решили мишку вернуть. В лес приехали. Погода хорошая, птицы поют. Славкин папа притормозил машину.

– Простите, нам медведь нужен, – обратился он к встречному зайцу. – Его как найти?

– А вам какой нужен? – уточнил заяц. – Тот, что стихи пишет, или городской?

– Городской! Городской! – выкрикнул Славка. – Он еще на баяне играет.

– Ну, на баяне у нас в лесу все могут, – обиделся заяц. – А городской на опушке живёт.

Мишка как увидел гостей, растерялся очень.

– Здрассьте, – тихо сказал и ножкой шаркнул. Воспитанный был.

А Славка мишку обнимать бросился. И все вместе так дружно попросили его вернуться, что он даже прослезился. Чувствительный был зверюга. А по дороге в город папа даже дал ему немного порулить. Так и зажили – мишка на пятом этаже девятиэтажного дома, а Славка с родителями на восьмом. Ходили друг к другу в гости и больше не ссорились.

(Из сборника рассказов о Севере «Наша Земля – дышит»)

Мы живём в сейсмически активной зоне. Это значит, что у нас могут быть землетрясения – страшные, как те, что иногда показывают по телевизору – с обвалами домов и гибелью всех жителей. А могут они такими и не быть. Они могут ещё быть маленькими такими землетрясеньицами. Вроде того, про которое папин начальник рассказывал:
– Лежу в ванне, наслаждаюсь. Полный покой, тепло. Меня и разморило. Вдруг гляжу – по воде вроде рябь пошла, как по реке. Откуда, думаю, рябь, ведь я и не шевелился даже? Что я, сплю? Пока соображал, у меня волны плескаться начали. Тут-то до меня и дошло, что это землетрясение.

Всех разрушений от такого землетрясения – разбитая посуда в чьём-нибудь шкафу. Бывает, что люди стараются красиво поставить чашечку на чашечку – вот такие пирамиды в первую очередь и не выдерживают.

В школе мы проходили, что во время землетрясения – если оно застало тебя в доме – лучше всего спрятаться под стол, который стоял бы в дверном проёме.

Я как пришёл домой, мы с папой, конечно, из кухни выдвинули стол – наполовину в кухне он остался, наполовину переместился в коридор. Очень удобно получилось – если тебе надо в кухню, то просто в коридоре заранее падаешь на четвереньки, проползаешь под столом, а в кухне опять встаёшь на ноги.

Больше всего новшество Росте понравилось, моему братику. Пока стол в дверях стоял, Ростя поминутно изображал, что ему в кухне срочно что-нибудь понадобилось. Так, что прямо бегом надо туда. Сперва он разбежится как следует, а потом – хлоп в коридоре на пол и по-пластунски вперёд, да так быстро, что и мне за ним не угнаться, а ведь я тренировался – будь здоров!

Но маме не понравилось бегать на четвереньках. Она сказала, что это не совсем удобно – перемещаться на четвереньках с Юлькой на руках.

Юлька – моя сестрёнка, маленькая ещё. Сама ходить она не умеет, поэтому всё время требует, чтобы её катали, и лучше всего не в коляске, а на руках. Чаще всего маме её катать приходится – по всему дому. Куда мама идёт, туда и Юльку с собой тащит.

Мама в кухне стоит, помешивает суп в кастрюле одной рукой – а другой Юльку к себе прижимает. Попробовала бы она оставить её в комнате, в кроватке! Сразу раздастся требовательное: – Агы! – и маме как миленькой придётся к ней вернуться.

И вот мама сказала, что землетрясение ещё неясно когда будет, может, через год или через два, а ей уже надоело вместе с Юлькой ползать под столом.

– Да может, его вообще не будет, вашего землетрясения! – сказала мама. – А я тут – ползай!

Пришлось нам с папой стол назад в кухню поставить.

В самом деле, ни один учёный вам с точностью не скажет, когда именно начнётся землетрясение. И отчего они бывают, люди наверняка не знают.

Это не так просто определить – разгадка прячется глубоко в недрах земли. Под этим тонким ранимым слоем, который прошивают вдоль и поперек корни деревьев, стелясь совсем неглубоко под поверхностью земли. Глубже деревьям нельзя – у нас же вечная мерзлота, и эту ледяную окаменелость корнями не проткнёшь. Да и зачем?

Как знать, что тебя ждёт там дальше, внизу?

Там какие-то скрытые от нас слои Земли, и они могут быть неспокойными, могут спать, а могут и двигаться.

Были времена, когда эти пласты просто ходуном ходили. От этого на Земле поднимались новые горы, некоторые – чтобы рассыпаться вскоре на кусочки. Там и здесь Земля покрывалась огромными впадинами, выставляя свои недра напоказ – если только кто-то мог на них взглянуть. И тут же они заполнялись водой – под воду уходили целые материки! Был, например, такой материк – Атлантида.

Это уже не в школе, это все мне папка рассказывал.

Мама ему говорит:
– Не знаю, что там случилось в Атлантиде. Но вот у нас – старые люди говорят, что землетрясения бывают, если на земле накопилось много зла, если люди затевают войны…

– Ну да! – спорит с ней папа. – Только почему-то войны могут идти в одних местах, а землетрясения начинаются совсем в других.

А после сам себе и отвечает:
– Но ведь и у нас, у людей, всё то же самое. Ноги промочишь – болит горло. Хотя ведь в другом месте намочил…

– Папка, – говорю я, – так это ведь мы, люди. Мы ведь живые!

– А Земля, – отвечает папа, – она что, не живая, что ли?

Я так растерялся:
– А она живая?

Папа говорит:
– По крайней мере, никто не может утверждать, что нет. Представь – такое огромное живое существо. Какая-то особенная форма жизни, совсем не как у нас. Но оно дышит, это существо, и оно что-то чувствует…

– И чувствует, что мы на нём живём? – спрашиваю я.

– Наверно, чувствует, – отвечает папа. – Нас же так много!

– А ей не тяжело – Земле? Держать всех нас?

– Бывает, наверно, что и тяжело, – говорит мама. – Не зря про плохого человека говорят: «Как только такого земля держит?»

– А, значит, – говорю я, – значит, люди должны быть хорошими! Тогда и землетрясений не будет больше!

И такой простой, такой удачной показалась мне эта мысль, что я даже удивился: неужто до меня никто ни разу не подумал о том, что люди должны стараться делать так, чтобы другим было хорошо, чтобы всем радость была.

Тогда и землетрясений не будет!

(Из книги «Мохнатый ребенок». Печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 87, 83, 68)

За три дня до отъезда на дачу мама с папой отправились в зоомагазин покупать для Марсика перевозку.

Сумки и клетки-перевозки занимали целую полку. Их было видов семь или восемь. Поэтому мама с папой растерялись.

– Вы не посоветуете, что нам купить? – немного смущаясь, обратился к продавцу папа. – Какую перевозку для кота?

– Да хоть эту! Не перевозка – мечта! – сказал продавец и достал с полки клетку величиной с небольшой дом. У клетки были цветные застёжки, резные ставеньки, ажурные решётки на окнах и пять открывающихся дверок.

– И сколько стоит эта мечта? – осторожно поинтересовалась мама.

Продавец назвал цену. Мама тихонько ахнула. «Если мы купим эту мечту, – шепнула она папе, – то долгое время не сможем мечтать ни о чём другом».

– А ещё что-нибудь вы можете предложить? – снова вежливо спросил продавца папа.

– Да у нас всё хорошее, – увильнул продавец от прямого ответа. – У вас кто? Кот? Вот и представьте себя на его месте. В какой перевозке вы бы сами хотели ехать? Какая вам кажется уютной, ту и покупайте!

– Я бы чувствовала себя очень уютно вот в этой симпатичной маленькой сумочке, – тут же сказала мама, указывая на самую простенькую и дешёвую перевозку.

– Ты рассуждаешь, как кошка, которая по размерам намного меньше Марсика, – возразил папа. – Марсик не сможет здесь даже лечь. Лично я с удовольствием путешествовал бы вот здесь, – и папа ласково погладил изящный домик, похожий на тот, что уже показывал продавец, но немного меньших размеров, с одноцветными застёжками и всего с тремя дверцами.

– Ты же всё равно пока остаёшься дома, – мама поторопилась напомнить папе, что отпуск у него ещё не начался, и вести Марсика на дачу придётся ей. – К тому же, скажи, зачем коту в дороге этот узкий балкончик под окном?

– Ну, это для красоты. Чтобы хозяева радовались внешнему виду кошачьего дома.

– Меня этот балкончик совсем не радует, – насупилась мама. – Он меня огорчает. Потому что за него придётся дополнительно платить. А Марсику, который будет сидеть внутри, всё равно, есть снаружи какой-то бессмысленный балкон или нет.

– Ну, ладно, – вздохнул папа, расставаясь с мечтой о путешествии в доме с балкончиком. – Давай купим вот эту. Она не очень большая, но и не маленькая. Здесь Марсик сможет лечь, и вентиляция хорошая.

Марсику перевозка очень понравилась. Он ведь не знал, что ему придётся в ней куда-то ехать. Поэтому тут же влез в новый домик и стал хитро оттуда на всех посматривать. А мама с папой радовались, что сделали правильный выбор.

Но в день отъезда всё изменилось. Не было времени ждать, пока Марсик решит навестить передвижной домик по собственной инициативе: пришлось его туда запихнуть. Когда решётчатую дверцу закрыли, Марсик стал жалобно мяукать и царапать решётку лапой.

«Марсик, надо потерпеть, – стала успокаивать его мама. – Вот приедем в Покров, там будет травка и свежий воздух. Все неприятности окупятся. Поверь!»

Марсик слышал, как мама долго говорила: «Мяу-мяу-мяу. Мяу-мяу-мяу, мяу-мяу-мяу, мяу-мяу-мя». Но почему его надо было запирать, не понимал. Когда мы сели в машину, от страха, от запаха бензина, от звуков двигателя, от дрожания и дребезжания своего домика и оттого, что всё происходит против его воли, Марсик начал кричать в полный голос. Наше коллективное сострадательное «Мяу-мяу!» его совершенно не успокаивало. Он высунул язык, тяжело дышал и капал слюной.

Мама надеялась, что в пути Марсика укачает, и он заснет. Через некоторое время он действительно тяжело задремал, но на каждом светофоре просыпался и жалобно мяукал. Так что мы всю дорогу приговаривали: «Ничего-ничего! Ничего-ничего! Скоро доедем! Скоро доедем!»

Когда же мы, наконец, добрались до дома, несчастный Марсик, обретя свободу, тут же залез под диван и спрятался в самом дальнем и тёмном углу.

– Ладно, не будем к нему приставать. Пусть посидит в укромном местечке. Выйдет, когда успокоится, – сказала мама.

Мы бегали из дома на улицу и обратно, таскали вещи и развешивали сушиться отсыревшие за зиму одеяла. Потом мы с Гришкой вышли в сад, сгребли в кучу сухие прошлогодние листья и разожгли костёр. И хотя он целиком состоял из мусора, Гришка умудрился поджарить на нём неизвестно откуда взявшуюся сосиску. Мне было весело, и я вдруг как-то разом почувствовал: «Вот оно, долгожданное лето! Началось!»

– Сынок, загляни-ка под диван, – попросила мама, когда мы вернулись в дом. – По-моему, Марсику пора вылезать.

Я постарался что-нибудь разглядеть в тёмной глубине. Это было непросто, и мне показалось, что никакого Марсика там нет.

– А где же тогда Марсик? – испуганно спросила мама. – Кто-нибудь видел Марсика?

Мы с мамой стали бегать по дому, заглядывать во все углы и звать: «Марсик! Марсик! Марсик!»

– Да что вы психуете? – Гришка был само спокойствие и рассудительность. Будто не он три часа назад стащил со стола сосиску. – К чему психовать? Это же КОТ! Пусть хоть здесь поживёт нормальной кошачьей жизнью!

– Я не мешаю КОТУ жить своей жизнью, – рассердилась мама. – Я просто хочу знать, где именно проходит эта жизнь.

И снова стала звать:

– Марсик! Марсик! Да вот же он! Марсик, что это у тебя!

Марсик появился со стороны балкона и что-то держал во рту.

– Где ты взял эту дохлятину? – удивилась мама.

Марсик, видимо, решил что-то объяснить маме и поэтому немного разжал челюсти. «Дохлятина», то есть бабочка, упала на пол, но тут же затрепетала крылышками, пытаясь взлететь.

Марсик подпрыгнул, с неожиданной ловкостью снова схватил её и – проглотил. Тут мы поняли, где он её взял: он её ПОЙМАЛ! Сам. На балконе. Глаза Марсика возбужденно поблескивали. У него тоже началось лето.

Если бы Марсик умел говорить, ему пришлось бы признать: стоило два часа помучиться в перевозке, чтобы попасть на дачу. Марсик выходил в огород, садился, обернув задние лапы хвостом, прищуривался и нюхал воздух. Я готов был поклясться, что в этот момент он улыбается.

Вообще-то считается, что кошки не умеют улыбаться. Этой способностью был наделен один единственный в мире кот – Чеширский. Да и тот обитал в Стране Чудес и обладал дурацкой привычкой растворяться в воздухе, оставляя свою улыбку болтаться без присмотра.

Марсик не собирался растворяться. Он весь был одна сплошная пушистая улыбка. Улыбка окружающему миру, который так интересно пахнет!

Конечно, Марсик сохранил верность некоторым привычкам своей городской жизни. Он по-прежнему ходил в туалет дома, в своё любимое корыто, которое приехало вместе с ним на дачу. И на птичек охотился так же, как делал это, сидя на подоконнике в Москве. Однажды я вышел из дома и увидел: Марсик распластался по земле и куда-то сосредоточено ползёт. Будто он – мастер маскировки, и его – такого бурого и лохматого, лежащего посреди двора, – никому не видно.

– Ты куда, Марсик?

На дальней яблоне, почти на самой верхушке, суетилась стайка синиц. Марсик, судя по всему, изображал охоту на крупную дичь.

– Шёл бы ты в огород – бабочек ловить! – дружески посоветовал я котёнку.

Тут птички вспорхнули и улетели. Марсик вскочил, пытаясь напоследок напугать синиц своим хищным взглядом, потом посмотрел на меня и мяукнул, призывая поиграть. Я зашипел, затопал, и Марсик пустился удирать.

Однако скоро он перестал навязывать нам эту смешную, но временами обременительную обязанность – играть с ним. В жизни Марсика появилась Пулька.

Пулька – совсем мелкая, ростом с полкошки – жила в соседнем дворе, у Большого Лёни. Большой Лёня был действительно очень большим и носил соломенную шляпу с круглыми полями. Работал он на лесопилке, а когда был дома, с утра до вечера копался в железных внутренностях доисторического автомобиля. Большой Лёня надеялся, что автомобиль когда-нибудь заведётся. Но автомобиль не хотел лишать Лёню смысла жизни и не заводился.

В общем, Большой Лёня больше всего на свете любил этот автомобиль. Ко всему остальному он в целом был равнодушен. Кроме Пульки. Пулька занимала в Лёнином сердце второе по счету место.

«Вот недомерок-то! – ласково говорил он, прижимая к себе Пульку, и объяснял: – Видно, у ней нарушения в организме. Вот она до нормальной кошки и не выросла. Зато мышей как ловит! Ух, как! Ни одной за зиму не осталось. Среди больших кошек таких ещё поискать надо!».

Хотя судьба не обошла Пульку хозяйской любовью, как большинство деревенских кошек, жила она впроголодь. Попав в наш двор, Пулька сразу почуяла: где-то в доме есть миска, до краёв наполненная едой. Миска действительно была и принадлежала Марсику. В мамином справочнике было написано: приличный кот в приличном доме должен есть, когда захочет и сколько захочет. Поэтому миску никогда не убирали и только время от времени досыпали в неё свежего корма. Пульку это очень устраивало. То обстоятельство, что миска принадлежала Марсику, её нисколько не смущало. Нужно было только выяснить, где находится заветная щель, через которую можно к этой миске пробраться и при этом не попасться на глаза её хозяевам.

Марсик не подозревал об истинных намерениях Пульки. Увидев её в первый раз, он пришёл в неописуемый восторг, тут же отменил все свои дела по исследованию дальних пределов огорода и остался во дворе. А Пулька только мельком взглянула на Марсика, – опасен или не опасен? – поняла, что никакой опасности нет, и тут же потеряла к нему всякий интерес.

Марсик не желал замечать проявленное к нему равнодушие.

Некоторое время он просто смотрел на забавную незнакомку. А потом вдруг неожиданно припал к земле, затанцевал задними ногами, готовясь к прыжку, сильно оттолкнулся, бросился на Пульку и …

И ничего. Просто подбежал к ней и сел рядом. Пулька вяло отскочила. Марсик снова прыгнул. Тогда Пулька отбежала чуть дальше, спружинила и тоже прыгнула в сторону Марсика. Марсик радостно кинулся в кусты, спрятался там и стал из этого сомнительного укрытия выслеживать Пульку.

Пульке, впрочем, вся эта бессмысленная беготня скоро надоела. Она посчитала, что на сегодня разведка закончена, и отправилась знакомой тропинке в сад. Марсик припустил за ней. Пулька пару раз досадливо обернулась и, желая отделаться от навязчивого спутника, прибавила скорости, а потом с разбегу вскарабкалась на крышу. Марсик полез за нею.

– Ой-ой-ой! – запричитала мама. – Он не упадёт?

Я, как и мама, смотрел на гимнастические упражнения коротконогого Марсика с некоторой опаской. Кот сильно смахивал на маленького медведя, и мы не ожидали от него особой ловкости. Однако с трюками Пульки он пока справлялся, хотя выглядел не так грациозно и производил гораздо больше шума.

– Смотри-ка, – попробовал я успокоить маму, – он вполне! На уровне!

– Да поймите вы, наконец, это КОТ! – опять попытался вразумить нас Гришка. – КОТ! Ему положено уметь лазить.

– Мало ли, кому что положено! – мама стояла, задрав голову, и не спускала с Марсика глаз. – Мало ли, кому что положено! У него же нет никакого опыта. Он провел детство в каменном мешке.

Марсик влез на крышу и стал обозревать оттуда окрестности.

– Эй, медведь, слезай! Грохнешься! – попытался я образумить кота.

Но Марсик был настроен покорять пространства и горизонты. Очень скоро, бегая за Пулькой, он выучил разные хитрые маршруты: с балкона – на крышу, с крыши – на сарай, с сарая – в соседний огород, и стал исчезать из поля зрения.

Мама очень волновалась, бегала по саду и звала:

– Марсик! Ма-а-арсик! Ты где?

Я тоже бегал и кричал:

– Марсик-Марсик-Марсик!

Только Гришка важно говорил:

– Оставьте животное в покое! Это же КОТ! Пусть ведёт полноценную кошачью жизнь!

Вечером мы выходили в сад – подсмотреть падающую звезду и загадать желание. В саду стояла тишина. Совсем не такая, как в городе: ничего не слышно – вот и тихо. Эта тишина была наполнена запахами и звуками. Она была похожа на глубокий таинственный колодец, через который герои разных сказок попадают в другие миры.

Но стоило поверить в прекрасное, как где-то по соседству страшными вибрирующими голосами начинали завывать коты. Мама тут же вздрагивала и спрашивала:

– Вы не видели, в какую сторону пошёл гулять Марсик? Неужели туда? Что он там забыл? Ведь он ещё маленький! Его могут обидеть!

– Ну, понимаешь, – пытался объяснить я маме. – Это как местная дискотека. Только для котов. На дискотеке всегда немного опасно. Вдруг побьют? Это щекочет нервы, и потому интересно. Помнишь, как я хотел сходить на покровскую дискотеку?

– Тебе хватило одного раза. А в Марсике я совершенно не уверена, – вздыхала мама. – К тому же не ясно, во сколько эта дискотека закончится.

Время от времени кошачье сборище, как и положено на дискотеках, завершалось массовой дракой, и тогда Марсик, взъерошенный и напуганный, возвращался домой кружным путём, подолгу отсиживаясь в кустах и отыскивая тропки, свободные от местных головорезов. А мы сидели и ждали, когда же он, наконец, появится. И не могли лечь спать. И держали открытой дверь на случай, если Марсик придёт со двора, и форточку – если он придёт через крышу.

А вообще Марсику на даче было хорошо. Он валялся в песке, грелся на солнышке, ел свежую травку и купался под мелким дождиком. Шёрстка у него стала гладкая и блестящая, и он всё чаще походил на пушистую улыбку.

Быстро усваивая уроки вольной кошачьей жизни, Марсик научился вечерами пробираться в соседний двор, где жила Пулька, подкарауливал её и вынуждал играть в догонялки.

– Как вы думаете, можно назвать это кошачьей дружбой? – спрашивала мама.

Пока я думал, наблюдая из окна тёмные силуэты скачущих в ночи кошек, Гришка успевал высказаться.

– Не верю женщинам, – произносил он тоном бывалого человека, немало повидавшего за семнадцать лет своей жизни. – Не верю, даже если эти женщины – кошки. Как говаривал старина Винни-Пух, «никогда не знаешь, что случится, если имеешь дело с пчёлами!» Я имею в виду, с женщинами.

Мама от него отмахнулась: «Тоже мне – специалист по женскому вопросу!»

Но через пару дней, войдя в комнату, она увидела, что к окну метнулась маленькая юркая тень, а Марсикова миска вылизана до дна.

– Так! – сказала мама. – Пулька высмотрела, каким путём Марсик возвращается домой, проникла за ним на балкон и обнаружила его миску.

– Коварная кошачья женщина! Прикидывается другом, а в голове лишь одна мысль – полопать за чужой счёт! – Гришка чувствовал себя оракулом, пророчества которого оправдались.

Миску переставили поглубже в дом. Но Пульку наши смешные меры предосторожности не остановили. Она с воровским бесстыдством пробиралась в комнату, чуть ли не под мамину кровать, и в один присест поглощала порцию, которой беспечному баловню Марсику хватило бы на три дня.

p>– Эта нахальная Пулька хочет нас разорить! – возмущалась мама. – Скоро придётся перевести Марсика на диету из бабочек.

У Пульки, без разрешения кормившейся в чужом доме, были уважительные причины: она ждала котят. Об этом нам сообщил Большой Лёня. Где в маленьком тельце этой полукошки могли разместиться ещё и котята, было не очень понятно. Но есть Пулька хотела и за себя, и за тех, кто прятался у неё внутри. Маму это отчасти утешало. Она была не прочь прикармливать Пульку, но на крыльце и чем-нибудь попроще, чем дорогой корм, который папа привозил Марсику специально из Москвы. Тем более что Пулька вряд ли могла считаться гурманом. Но недоверчивая кошка предпочитала не клянчить, а воровать. И с этим поневоле приходилось мириться.

Внезапно продовольственные налёты Пульки прекратились. Два дня Марсик тщетно сидел во дворе у Большого Лёни, подкарауливая коварную кошачью женщину, которую он по наивности принимал за свою подругу: Пулька не появлялась.

– Видно, котиться ей время пришло, – объяснил Большой Лёня. – Только где у неё гнездо, не знаю. Везде глядел! Ни следа, ни зацепочки.

Пулька появилась через три дня – неизвестно откуда, вылакала из блюдечка молоко и опять исчезла – неизвестно куда. Большой Лёня хотел её выследить, но не смог.

– Спрятала котят! Да как спрятала! Вот ведь хитрая бестия! Полкошки, а ума – на целых десять! – восхищался он.

Прошло ещё три дня, и котята обнаружили себя сами.

Летний день обещал быть сухим и тёплым. На тоненьких веточках вишен наливались ягоды и уже радовали глаз красными пятнышками на фоне зелёной листвы. Но что-то было не так. Какой-то неправильный звук наполнял воздух. Час от часу он становился всё сильнее. Марсик сидел на балконе и нервно поводил ушами.

– Вы слышите? – спросила мама.

– Что это?

– По-моему, котята пищат. Надо сказать Большому Лёне.

Большой Лёня был мрачен, как туча.

– Пульки нет. Со вчерашнего дня не показывалась. Вот они и кричат – от голода. Я по писку ихнему гнездо нашёл. Знаете, где она котят спрятала? За обшивкой вашего дома.

Мы сразу вспомнили маленькую тень на балконе, бесследно исчезавшую при нашем появлении, и Марсика, напряжённо разглядывающего маленькую дырку в стене. Между досками обшивки и бревенчатой стеной было некоторое расстояние, но никто, кроме Пульки-полукошки, не решился бы облюбовать такое узкое пространство для своих котят. Никто, кроме неё, не смог бы туда пролезть.

Писк становился всё громче и отчаянней. Я больше не мог читать в доме, взял книжку и пошёл в сад. В самом дальнем его конце уже сидел Гришка и с видом глухого Бетховена щипал гитару. Гитара издавала нервные отрывистые звуки – нечто среднее между визгом и скрипом: Гришка пока ещё только искал средства, способные донести до окружающих ту изумительную музыку, которую звучала у него внутри. Не отпуская струн, он взглянул поверх моей головы и, как бы между прочим, спросил: «Ну, как? Всё кричат?» Я кивнул, сел рядом и стал смотреть на деревья.

Здесь писка котят слышно не было.

Через щель в заборе было видно, как в соседнем дворе то и дело появляется Большой Лёня и бессмысленно ходит туда-сюда.

«Жду до вечера, – договаривался он сам с собой. – Что мне с котятами-то делать? Без матери?»

Пулька так и не появилась. И к вечеру писк стал непереносимым. Я увидел, как Большой Лёня идёт через двор с топором в руках.

– Мам, зачем Лёне топор?

– Наверное, хочет вскрыть обшивку. По-другому до котят не добраться. А пойду-ка я с ним поговорю, – вдруг решила мама, накинула куртку и быстро вышла.

Тук. Тук. Кряк. Крах!

Я прислушивался к звукам топора, и сердце у меня прыгало то вверх, то вниз.

Гришка уже не мучил гитару, а играл на компьютере в какое-то «Догони-убей», тупо глядя на экран и не желая принимать близко к сердцу неисправимую реальность.

В стену перестали колотить, а писк котят, наоборот, стал вдруг очень громким. Потом всё стихло.

Ещё через некоторое время Большой Лёня позвал маму:

– На вот! Вишь – беленький какой. Попробуй воспитать.

Мама вернулась, прижимая к груди пищащий комочек.

– Пулькино наследство, – коротко сказала она.

Мама разбавила молоко тёплой водой и налила в чистый пузырёк, где когда-то хранились капли от насморка. Гришка натянул на пузырёк резинку от пипетки и проделал в этой кошачьей соске дырочку.

«Если удастся сейчас заставить его пить, мы его выкормим!»

Мама села на стул, положила котёнка к себе на колени брюшком кверху, слегка разжала ему челюсти, капнула на розовый язычок молока и вложила в рот соску.

Почувствовав молоко, котёенок сглотнул и этим своим движением выдавил из соски новую каплю. Что-то он, видимо, понял, потому что молоко в пузырьке стало убывать.

– Гляди, гляди, пьёт! – с облегчением зашептал я.

Мама взяла маленькую корзинку, постелила туда мягких тряпочек, а сверху затянула большой тряпкой, чтобы Марсик без спросу не сунул туда любопытный нос.

Когда кот вернулся с прогулки, мама решила показать ему новое приобретение.

– Пульки больше нет, Марсик, – сказала мама. – Никто не знает, что с ней случилось. Зато посмотри, кто у нас теперь живёт.

Марсик заглянул в корзинку, вздыбил шерсть и зашипел.

– Ну вот, я-то думала, ты обрадуешься! Это же Пулькин ребёнок. Вырос, был бы для тебя приятель! – тут мама улыбнулась. – Ел бы с тобой из одной миски. Да ладно, не переживай. Мы этого котёнка для Большого Лёни должны выкормить. Чтобы у него от Пульки память осталась.

Мама снова закрыла корзинку и стала гладить Марсика. Марсик жмурился и тихонько урчал. Мне тоже в этот вечер хотелось всё время гладить Марсика, и я тайно думал про себя нехорошую мысль: «Что могло бы случиться, если бы вчера он увязался за Пулькой?»

Через две недели котёнок заметно подрос и стал выбираться из корзинки. Он готов был считать нашу маму своей и потому желал теперь спать рядом с ней, а не в корзинке.

– Нет, дорогой, так не годится, – вздыхала мама. – Место уже занято. У нас Марсик живёт.

Через два дня я отнёс малыша Большому Лёне. Он посадил его за пазуху и ушёл в дом.

– Мне немного грустно, – сказала мама.

Но тут прибежал Марсик и сказал: «Мяу!»

– Конечно, ты самый лучший, – стала гладить его мама. – Ты наш единственный. Ты наш любимый. И тебе здесь хорошо. Всё здесь настоящее. Не то что в городской квартире. Но опасности здесь тоже настоящие. Ты понимаешь?

– Мяу! – опять сказал Марсик.

– Ничего ты не понимаешь! – вздохнула мама. – Только учти: гулять по ночам я тебе больше не разрешаю. Будешь ночевать дома! – и мама очень решительно закрыла форточку.

Эту банку я уронил, когда наш пароход стоял в порту Гавана на острове Куба.

Нёс, чтобы положить в шлюпку, и уронил за борт.

Большая такая жестяная банка из-под зелёного горошка. Весёлая, в крапинку. В такой хорошо держать червей и другую наживку для рыбной ловли. Уронил, пожалел, а когда на другой день пошёл плавать в водолазной маске около корабля, вспомнил. «Дай, – думаю, – найду её!»

Нырнул, плыву над самым дном, верчу головой: «Где тут моя потеря?»

А на дне, подо мной, полно всяких банок, бутылок. Видно, их с кораблей понакидали. Лежат они на жёлтом иле, растут между ними зелёные веточки, стоят столбики кораллов.

Присмотрелся я: вот так чудо, в каждой банке или бутылке свой жилец! В жестянке из-под кофе – десятиногий краб. Усы выставил, клешни поднял – не подходи! В бутылке из-под молока – рыбка, жёлтая, с голубой полоской. Таращит карие глаза-бусинки, вот-вот выскочит, метнётся прочь. В медной кастрюле, выброшенной сто лет назад за борт испанского парусника – хищный угорь, мурена. Свернулся в кольцо, скалит зубы: только тронь, как тяпну за палец!

А вот и моя банка. Лежит, чистая, весёлая, новенькая. Хотел я было её поднять да вдруг подумал: «А что если оставить, может и в ней поселится кто-нибудь?» Решил – и поплыл дальше.

Через неделю, когда мы обошли весь остров и вернулись в гавань, я снова опустился под воду. Банки, бутылки – всё на месте. Вот и моя жестянка. Нагнулся я над ней, а на меня из банки – глаза. Зеленоватые, с чёрными квадратными зрачками. Смотрит на меня ими неведомый жилец, смотрит, не мигает. А в банке движение: шевелятся, передвигаются, ползут похожие на маленьких серых змей ножки с кольцами-присосками. Так вот кто занял банку – осьминожек! Многорукий обитатель тёплых морей. Страшно ему – наклонилось над ним такое чудище в ластах и в маске, а покидать банку не хочется. Вцепился всеми ногами в стенки – не уйду!

И не уходи, не трону я тебя. Посмотрел и поплыл дальше. А когда на обратном пути, собравшись уходить, я снова заглянул к нему, маленький осьминожек уже спал. Он дремал, свернувшись в клубок, подобрав под себя семь ног и выставив наружу восьмую. Спит головоногий хитрец, семь ног спят, а восьмая не спит – караулит, покачивается, чутко ловит – не колышется ли вода, не плывёт ли враг? Не стал я будить его и ушёл…

С тех пор прошло немало лет, но я до сих пор помню, что где-то в далёком порту лежит на дне жестяная зелёная банка, а в ней живёт существо, которому я помог найти свой дом. А раз так, значит и там, в далёком тёплом море у меня есть друг.

Дед у Вельки был и конюх, и механизатор. Раньше, ещё давно, до Вельки, в механизированной бригаде было много лошадей, и была она тогда больше лошадизированная. Потом коней сменили трактора и комбайны. Но когда дед наведывался в бригаду – непременно в старом пиджаке и картузе с треснутым козырьком, – то обязательно заглядывал и в конюшню.

– Мальчик головой мотает, – говорил он озабоченно. – Ты б, Лексей Петрович, его ветеринару показал.

– Давно собирался, – отзывался конюх, давний дедов знакомец. – Ты, Иван Степаныч, не волнуйся.

И они садились на лавочке в тенёчке, заводя долгий разговор. Солнце тем временем убегало высоко в синее небо, и столбик термометра полз всё выше, а Велька уходил в парк – лазить по тракторам и комбайнам. Он вставал на облепленные засохшей грязью приступки «Белоруси», заглядывал сквозь бликующие стёкла в кабины. Жаркий желток солнца застывал в зените, и воздух лениво плыл над тускло блестящими железными ежами борон и косилок. В тени было прохладно и сильно пахло мазутом, солидолом и соляркой.

Самой большой удачей было, когда в парк заезжал «Кировец». Жёлтой громадиной он возвышался над синими «ДТ» – тракторами «Белорусь», и Велька тогда не отлипал от него. Огромные его колёса были раза в три выше Вельки, а наверх, в кабину вела настоящая лесенка из железных скоб.

К превеликому Велькиному сожалению, покататься на «Кировце» ему так и не удалось, зато в «ДТ» он ездил не раз. Он сидел в высокой кабине, упираясь деду в бок, а земля внизу подпрыгивала и покачивалась и медленно плыла под ними назад. Но больше всего Велька любил ездить на телеге-бричке. Как колхозник и бывший конюх, дед частенько брал её – отвезти зерно на мельницу или фураж на складе получить.

Была у деда с бабушкой и дача – кусок пахотной земли, который отвёл им колхоз. Там никто не ставил домики и не жил, как городские, а просто сажали скучную картошку, тыквы, кабачки, подсолнухи, арбузы. Посреди дачи торчало пугало – палка с консервными банками. Оно грустно болтало изодранными рукавами старенькой бабушкиной ночнушки и чуть позвякивало жестянками на ветру, общаясь с такими же печальными соседями на других участках. Вороны обычно любили отдыхать на нём, обозревая окрестности – не идёт ли какой человек?

Периодически дед с бабушкой выезжали туда – прополоть картошку и поглядеть, не случилось ли чего. Вельке же и его двоюродному брату Витьке приходилось исполнять трудовую повинность.

В тот день они тоже собрались на дачу. Вельке совершенно туда не хотелось, тем более что они с Витькой только что смастерили пару отличных луков из двух ветвей ореха и толстой лесы, и пять штук стрел из обструганного штакетника, и им не терпелось всё это испытать.

– Куриные перья – это, конечно, не то, – говорил Велька с сожалением, распиливая вдоль кургузое перо лезвием из дедовской бритвы. – Надо бы маховое перо из крыла дикого гуся или хотя бы ястреба-тетеревятника. Ты откуда их взял, Витька, из подушки?

– Иди ты, – обиделся Витька. – В курятнике у петуха добыл. Вот, видишь? – Он гордо продемонстрировал расцарапанную руку. – Знаешь, как этот гад клюётся? А гусиные перья сам доставай. Вон, у бабы Нюры целое стадо гусиное. Но туда я бы только с автоматом сунулся – защиплют насмерть.

– Настоящий индеец не пользуется оружием белых, – назидательно пробормотал Велька, приматывая ниткой половинки пера к древку стрелы. – Настоящий индеец может вырвать перо из хвоста орла так, что тот и не заметит.

– Ага, как же. Иди, попробуй, – скептически отозвался Витька, кивая в сторону двора бабы Нюры.

– Молчи, бледнолицый, – Велька перевернул стрелу, и на солнце грозно блеснул наконечник – гвоздь, вставленный в расщеплённый конец древка и крепко замотанный изолентой. – Где колчан?

Колчан был особой гордостью Вельки. Он сам выкроил и сшил его по рисункам из книжек про индейцев. В той же книжке советовали взять для колчана выделанную кожу молодого оленя, но у Вельки была только обивка старого мотоциклетного сиденья. Дед на мотоцикле уж лет десять как не ездил, и тот пылился в сарае, поэтому Велька резонно рассудил, что сиденье никому уже не понадобится. К тому же цвет обивки был самый подходящий – светло-коричневый, примерно как выделанная кожа молодого оленя, как её себе Велька представлял.

Он вырезал две половинки колчана, сшил их крупными стежками двойной красной ниткой, приделал перевязь, чтобы вешать колчан через плечо и даже раскрасил фломастером индейскими узорами, точь-в-точь как в книжке. Оставалось только доделать стрелы, и можно было смело отправляться на охоту или вставать на тропу войны. Но проходящая мимо бабушка сказала: «Едем на дачу», – и все планы рухнули. Томагавк войны так и остался закопанным.

– Блин, на дачу, – Велька уныло подёргал тетиву лука, и она басовито загудела. – Чего там делать, блин? По подсолнухам пулять?

Витька только молча вздохнул и аккуратно собрал стрелы, которые рассыпал Велька в раздражении.

Первый раз Вельке не хотелось ехать на бричке. Когда дед пригнал её к дому, Велька залез и молча устроился в углу, на мешках, даже уступив Витьке право поуправлять Мальчиком. А сам надулся и развернулся спиной вперёд, хоть таким образом протестуя против дачи.

Поначалу он сидел и глядел, как уплывает назад их дом, улица, затем село, но потом обнаружил в одном из мешков месторождение фасоли. Глянцевые, блестящие на солнце, как рыцарские панцири, фасолины сразу заинтересовали Вельку. К тому же их было много, и все они были разноцветные: красные, белые, чёрные, крапчатые, большие и маленькие. Велька принялся их раскладывать на мешке, сортировать и строить шеренгами по размеру, а затем бросил в бой друг на друга разноцветные армады. Много пролилось фасолевой крови, и великие победы были одержаны на холщовом поле битвы. Поверженных фасолевых воинов Велька отправлял в стремительный полёт с борта телеги или прямиком в тёплое пасмурное небо, пересечённое ветвями акаций и вязов.

Когда они подъехали к даче, фасолевое войско изрядно поредело – самые слабые, мелкие и дефектные были казнены недрогнувшей Велькиной рукой. Оставшаяся горстка была так хороша – как на подбор, что Велька даже и не знал, что с ними дальше сделать.

Бричка качнулась и остановилась.

– Приехали, – Витька мигом слетел вниз, бабушка слезла следом, опираясь на оглоблю. – Веля, давай мешки. Посмотри, где там белый мешок?

– Вот он, – Велька аккуратно ссыпал фасоль в карман шорт и протянул мешок бабушке.

– О, а где ж фасоль? – изумилась бабушка, раскрывая его.

– Так… это – Велька смешался, не зная, что сказать.

– Вроде же насыпала, – бабушка недоумённо пошарила в мешке, затем его вывернула и потрясла. – Ни одной, надо же. Веля, ты фасоль не видел? Неужели я другой мешок взяла?

– Я… это, – запнулся Велька и затем глубоко вздохнул. – Вот она.

– Где? – не поняла бабушка.

– Вот, – Велька вытянул руку и разжал ладонь. – Фасоль.

Витька тихонько захихикал за спиной у бабушки.

– Это что, вся? – в ужасе спросила бабушка. – Веля, там же килограмм был.

– Я думал, она ненужная, – очень тихо сказал Велька. – Думал, так осталась, просто. Забыли её.

– Да где ж она?

– Я думал, она так, – потупился Велька. – Я её позапускал.

– Я ж тебе дам позапускал! – бабушка неожиданно легко взмахнула мешком, и Велька еле успел отскочить. – Я тебе, зараза такая, дам ненужная! Вот же дрянь какая, ну-ка иди сюда.

Грозно потрясая мешком, она надвигалась на Вельку, а тот отступал, пока не упёрся лопатками в борт телеги.

– Ах ты засранец такой! – расходилась бабушка. – Я же её выбирала, фасолинку к фасолинке, самую хорошую, самую породистую!

Мешок со свистом пронёсся над головой Вельки, и тот понял, что пора драпать. Дождавшись, когда грозное бабушкино оружие отлетит в сторону, он быстро шмыгнул под телегу. Там было спокойно и тихо: бабушкины ноги в тапках, раздраженно хлопая, расхаживали вдоль телеги, Мальчик флегматично переступал копытами, а дедовы ботинки, утопая в бурьяне, уже удалялись на участок. Громкие возмущения бабушки долетали чуть сюда приглушённо, и, казалось, не имели к Вельки никакого касательства.

– А ну вылазь оттуда, паразит! – наклонилась бабушка. – Ишь ты, спрятался.

– Ба, я же не хотел, – заныл Велька. – Я ж не знал.

– Вылазь! – голос бабушки отдавал металлом.

Велька вылез и понуро встал у колеса, косясь на мешок в жилистых и ловких руках бабушки.

– А подумать не мог, дурень? Давай её сюда.

Велька нехотя ссыпал фасолевую элиту бабушке в ладонь.

– Божечки ты мой, – закручинилась бабушка, перебирая жалкие остатки. – Ну вот что теперь с ней делать? С рогатки пулять?

– Бабуль, ну давай в другой раз посадим, а? Полмешка, нет, целый мешок. Я сам всё посажу, честно-честно, – предложил Велька вдохновенно.

– Потом поздно будет, сейчас надо было сажать, – вздохнула бабушка. – Иди лебеду дёргать! Ох ты Господи… Пойдём, Витенька, до моркови.

Велька, облегчённо вздохнув, с радостью кинулся на выкорчевывание сорняков, мимоходом успев погрозить кулаком покатывающему со смеху Витьке.

– Ты бы что сказал, – упрекнула бабушка деда. – Без фасоли мы теперь.

– Та ну её, – отмахнулся дед. – Нужна она мне сто лет, фасоля та.

– О, гляньте на него! Такой же, – поджала бабушка губы. – Ну давай, давай, повыкидай тогда всё с брички.

Дальше в тот день всё пошло кувырком. Бабушка, решив очевидно, что с Вельки взять нечего, переключилась на деда. Она, согнувшись, шла вдоль длинных рядков моркови и лука, быстро, но тщательно выщипывая самые мельчайшие сорняки, и бурчала себе под нос что-то по его поводу. Тот отмалчивался, методично собирая с невысоких кустиков картошки ярко-красных личинок колорадского жука в банку с керосином. Велька с притихшим Витькой старались не отставать от бабушки.

Полдня пролетели незаметно. Закончив, они все уселись в тени, под телегой. Бабушка достала из сумки и развернула полотенце с грушевыми пирогами. Отламывая по кусочку, она торопливо и аккуратно их жевала, держа ладонь под подбородком – ловя крошки. Витька вовсю уже хрустел печеньем и прихлёбывал лимонад из бутылки. Дед неспешно чистил яйца, такие маленькие в его больших пальцах, и макал их в крупную, насыпанную горкой на газете соль. Потом закусывал хрустящим огурцом с горчящей тёмно-зелёной кожицей и запивал всё компотом из старой, ещё фронтовой фляжки. Велька задумчиво выгрызал мягкую сладкую сердцевину пирога, оставляя жёсткую корку, и глядел, как два больших чёрных муравья хищно тащат куда-то алую личинку колорадского жука. Та вяло изгибалась в цепких челюстях – наверно, чувствовала, что конец её близок.

Полдень уже миновал, и жар от неба, будто затянутого белым паром, стал спадать.

– Ну всё, поехали, – дед поднялся и вытряхнул скорлупу, очистки и крошки в бурьян. Он взял Мальчика под уздцы и развернул к выезду. Ребята, зацепившись за борта, заскочили на ходу. Дед залез следом, и, взяв вожжи в руки, застыл в ожидании.

– Баба, ну ты там долго? – дед нетерпеливо хлопнул вожжами. Мальчик переступил ногами и, чуть напрягшись, потянул бричку.

– Да стой ты, зараза – прикрикнул дед. – Ну, где ты там запропала?

– Да иду, иду, Господи, – бабушка выдернула ещё один пучок моркови, и, собрав сорванное в пышный зелёный хвост, заторопилась к выходу. У края участка она заметила пропущенную кем-то лебеду, и, не удержавшись, вырвала и её.

– Как же можно бросать, Ваня, – упрекнула она деда. – Не дорвано ж. Зарастёт всё.

– Поехали вже, – дед раздраженно хлопнул вожжами, причмокнул, и бричка тронулась.

Дорога обратно в село вела вдоль длинного кукурузного поля, и на повороте выворачивала направо. Там можно проехать по грунтовке вдоль длинной лесополосы, тенистой и густой, а можно было параллельно – по асфальтированной трассе. Интересней, хотя и страшней, проехаться по трассе, думал Велька, но вряд ли дед туда поедет – уж слишком там много машин. Когда на повороте дед, не раздумывая, подбодрил Мальчика и выехал на трассу, Велька сильно удивился.

– Ну куда, куда ты? – бабушка в возмущении даже привстала. – Чего ты там забыл, Ваня? Вот же дорога, хорошая, спокойная. На шо нам эта трасса сдалась?

Дед молча и даже немного театрально прихлопнул вожжами, и Мальчик резво зацокал подковами.

– Дети же с нами, дурень, – не успокаивалась бабушка. – Ну чего мы тащимся, курям на смех?

Ехали они и правда не быстро. Машины то и дело их обгоняли, иногда раздраженно гудя, и каждая была поводом для язвительных бабушкиных замечаний.

Витька вскоре перебрался назад и задремал на мешках, а Велька сидел слева от деда, наблюдая, как по горячему асфальту их со свистом обгоняют легковушки. Лакированные спины блестели на солнце и, дрожа в нагретом воздухе, стремительно удалялись, а бричка продолжала неторопливо катить вперёд. Смотреть на легковушки было здорово, но когда мимо Вельки с рёвом пронесся огромный грузовик, он немного испугался.

– Ваня, ну поки мы чапать так будем? – не выдержала в очередной раз бабушка. – А ну съезжай с дороги!

– Етить! – дед в ярости хлестанул вожжами Мальчика по крупу так, что тот рванул бричку и круто завернул вправо, на грунтовку, не разбирая дороги.

Конь, всё быстрее переступая ногами, пошёл вниз по насыпи. Бричка, страшно заскрипев, начала заваливаться на правый бок, а конь тянул её вниз, и сам шёл всё быстрее под её тяжестью.

– Ой божечки, Ваня, что ж ты делаешь, перевернёшь же! – закричала бабушка, и в этот момент бричка встала почти вертикально, на правый бок, Велька почувствовал, как его отрывает от скамьи, и что есть сил вцепился в неё руками. Бричка будто замерла на миг, и Велька замер вместе с ней, глядя, как небо вдруг переехало влево, а справа вытянулась рыже-чёрная земля, из которой высоко над головой торчали деревья. Потом раздался страшный треск, небо и деревья понеслись, закручиваясь назад, а земля рванулась навстречу, распадаясь на стебли, листья, травинки, камешки, песчинки, заполняя всё-всё кругом, а потом Велька пребольно стукнулся макушкой, и наступила темнота.

Сначала он ничего не понял.

В темноте было неудобно. Болела макушка и ныла подвернутая шея, а в рот и уши лезла какая-то солома. Велька понял, что шея ноет, потому что он на ней лежит, продолжая при этом держаться за скамейку. Он пошевелил руками и ногами – вроде всё было в порядке. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он увидел тонкую щель, сквозь которую пробивался свет. Оттуда были видны палки, деревья и Мальчик, потряхивающий головой. Также снаружи доносился какой-то странный ноющий звук, и Велька не сразу сообразил, что это плачет Витька. Он сидел в пыли и рыдал, растирая кулаком слёзы.

«Вот дурак, – разозлился Велька. – Ну чего он плачет? Ему хорошо, он снаружи, а мы как выбираться отсюда будем? Это нам плакать надо».

– Ваня, ты живой? – откуда-то сверху спросила бабушка. – Не сломал себе ничего?

Дед прокряхтел что-то невнятное.

– Чего? – не поняла бабушка.

– Живой я, живой! – рявкнул дедушка, – А все ты, етить, съезжай, съезжай.

– Веля, а ты как? – больше не обращая на него внимания, продолжила опрос бабушка.

– Всё хорошо, ба, – отозвался Велька, – я тоже живой.

– Ну слава Богу, а Витенька? – не успокаивалась бабушка. – Витя!

– Да вон он, снаружи ноет, его катапультировало, – пояснил Велька. – Ба, мы вылезать вообще будем?

Аварию они устраняли часа полтора. При падении одну из оглобель переломило, и Велька с Витькой обшарили километра четыре обочин, пока нашли подходящую проволоку для того, чтобы её скрепить. К тому же испуганный Мальчик не сразу впрягся. Остаток путь они проделали в полнейшем молчании. Витька сидел, прижавшись к бабушке, а дед угрюмо правил.

Велька уселся на Витькином месте и всю дорогу прокручивал в голове их космическое падение, прикидывая, как ему лучше в следующий раз поступить – так же сжаться и остаться под бричкой или всё-таки отпустить руки и выстрелить в воздух, как из катапульты?

Всё–таки Витьке по этому случаю он немного завидовал.

Осень

Летних листьев влажный лепет
Стих и поредел.
Лист кленовый, словно лебедь,
Кружит по воде.
Собрались берёзы в стаи,
Только ветра ждут….
Дым ветвится, вырастая —
Где-то листья жгут…
И в саду, в тумане белом
Слышен за сто вёрст
Звук паденья яблок спелых,
Переспелых звёзд.

Великан-ветер

Кто сорвал бельё с верёвки?
Великан-ветер.
Растрепал цветам головки
Великан-ветер.
Закрутил песок столбом,
Ночью к нам стучался в дом…
Вот какой хулиган,
Великан-ветер!
За окном разбойно свищет, 
Яблони качает, 
Ай-я-яй, большой ветрище,
А озорничает!

* * *

Синь-синь!
Сир-рень!
Взгляни, на старой ёлке
Фонарики синиц и снегирей
Сверкают, словно солнышка осколки:
- Синь-синь!
Сир-рень!
Сугробы холодом до хруста накрахмалены,
Белым-бело
И ни одной проталины.
О чем же вы поёте, птахи малые?
- А в небо глянь!
Синь-синь!
Сир-рень!

Зимой посёлок наш до крыш заносило снегом, и мы ходили в школу по узким, твёрдым тропам, которые нами же и протоптаны были в могучих, спёкшихся в пору мороза и ветра сугробах, и не было учеников упорнее и прилежнее нас. Потому что их не было вообще, вот только мы пятеро. Потому что посёлок наш, ещё несколько лет назад жилой и шумный, теперь был брошен: рудник, вокруг которого он вырос, закрыли, и взрослые разбрелись в поисках другой работы, оставив нас на бабок и дедок. Сначала нас было много в заброшенном посёлке среди лесов, и беспризорная свобода была нам в радость, но вот разобрали уже всех по новым местам обитания, и остались только мы, пятеро, среди заколоченных, умерших домов. Видно, не очень у наших там ладилось, а у Коськи и вовсе родители разбежались, и у каждого уже была новая семья, так что Коська им теперь был без надобности. Что ж, мы жили, не тужили: вокруг леса стояли, было чем заняться. Да и тужи не тужи, что от этого изменится? Потому и в школу ходили мы не просто аккуратно, а с остервенением даже. Особенно зимой. Куда нам ещё-то было идти? И вот мы любили нашу двухэтажную бревенчатую школу с тремя учителями и торчали там у печки с утра до глубокой тьмы, пока не возмущалась сварливая Анна Ильинична: «Ну, будет казённые дрова переводить!» – и не выгоняла нас по домам. Мы выходили на скрипучее крыльцо в морозную тьму, и пусто и страшно становилось нам: пока родители наши жили где-то там, зарабатывая квартиры и твёрдо нацелясъ на удобную городскую жизнь, так тихо и жутко было в посёлке, где когда-то мы жили все вместе, так одиноко и тоскливо было в домах, и так зловеще, так мстительно потрескивали половицы… А было мне тогда тринадцать лет.

И вот мы стоим на крыльце школы, и домой нам идти жутко.

– Робя, домой неохота! – говорит Ванька. – А?

Ему никто не отвечает: чего зря языком трепать, и так ясно, что неохота. Да пойти-то некуда,

– Скукота! – говорит Ванька. – А?

Он вообще болтун.

– Давайте чего-нето придумаем, а?

– Робя, пошли на кладбище! – с отчаянием предлагаю я, лишь бы не расходиться по домам.

– Да сколько можно на кладбище, – уныло отзывается Тюля, и Наташка с ним согласна.

– А пошли Котову пугать, – лениво предлагает Коська.

Котова – мой брат. Ему семнадцать. Он дурачок.

Он дурачок – его дразнят. Его дразнят – он сердится. Он сердится – и это очень весело и интересно. Во всяком случае других развлечений не предполагается…

– Дак бабка наверно дома, – говорю я. Я хитрю: бабки дома нет, и я это отлично знаю. Просто мне не хочется пугать Котову. Мне его жалко. Только ни за что никому я в этом не сознаюсь. Он такой, Котова… Тихий, всего боится и чуть что – плачет. Как маленький. А сам огромный, сильнющий. Но он не знает об этом, он думает, что он маленький… Наверно, я должен за него заступиться. Но я не делаю этого, ну его. Когда говорят: «У него брат – дурак», – внутри у меня всё замирает, хочется втянуть голову в плечи. Но я смеюсь вместе со всеми. Весело подтверждаю: «Ага, дурак!» И взахлёб рассказываю что-нибудь такое о его жизни, дурацкое. Все радостно хохочут. И я с ними вместе, чтоб ясно было: он – дурак, а я – нет. Я – как все. Нормальный.

– Ага! – говорит Коська. – Расскажи в другой раз: бабка у него дома! У нас твоя бабка, они с дедом в дурачка играют каждый вечер, будто не знаешь.

– Ну и что, – говорю я, – а может, Тузик дома. Это ещё хуже бабки…

Тузик – наша собака. Злая. Это все знают. Просто жуткая собака, всех ненавидит и кусает. Её Соколовы оставили, когда уезжали. Привязали на цепь у заколоченного дома и уехали. Она и караулила пустой дом. Ох, и выла. А Котова её отвязал и домой притащил. Теперь она и кусает, кого вздумает. Осенью отец приезжал – так и его эта наша злющая собака укусила. Отец застрелить хотел, но бабка не дала. «Один у Вовки дружок, а ты его стрелять хочешь, паразит!» – сказала. Отец отступился. А Котову Тузик любит и не кусает. Котова его за уши таскает, борется с ним, и Тузик – ничего, только хвостом машет.

– Щас все собаки в лесу ещё, – говорит Тюля, – охотятся. Что, ваш Тузик всех умнее, что ли?

А Наташка смеётся согласно.

Тогда я говорю им самое главное – про ружьё: оставшись в доме один, пугливый, сумасшедший брат мой достаёт из шифоньера отцовское ружьё, заряжает (я сам научил его когда-то), и даже на двор, в покосившуюся дощатую уборную, ходит вооруженным. Ну, он всего на свете боится: темноты, тишины… А больше всего он боится оставаться дома один.

Эти мои слова – про ружьё – ошибка. Потому что, конечно, все приходят в восторг и начинают радостно вопить, как это будет здоровски интересно… А Наташка смотрит на меня своими глазами, стоя рядом с Тюлей, только вряд ли меня замечает. Она вообще никого, кроме драгоценного своего Тюли, не замечает, обхохочешься. И я гляжу ей в глаза и улыбаюсь пренебрежительно. Я её знать не желаю. И её обожаемого Тюлю. Они дружат. Подумаешь! И чего он в ней нашел? Девчонка!.. Волос долог да ум короток… (Я давно уж влюблен в неё).

И вот мы идём по узкой тропе в сугробах, идём к моему дому, и снег так громко и тоскливо скрипит у нас под ногами. Мы идём пугать моего брата, Ванька и Коська хохочут, сговариваются притвориться «зыками», которые сбежали. Это правда, поблизости есть лагерь, и «зыки», бывает, бегают. Но летом, А сейчас куда побежишь – снега по грудь, не выбраться из тайги. Не бегают зимой «зыки».

– Не бегают зимой «зыки», – говорю я Коське и Ваньке.

– Больно он понимает, он же дурак! – жизнерадостно отве¬чает Коська.

Дать бы ему в ухо. И Ваньке тоже. Но я не решусь на это. Да ещё и Наташка идёт с нами. Мне хочется, чтоб мы все шли и шли вот так, скрипя снегом, под огромным ледяным небом. И чтоб Наташка шла рядом.

К дому мы подходим крадучись. Там окна чуть светят. Там брат мой пристально таращится в телевизор. Он сидит в обнимку с отцовским ружьём и настороженно вглядывается в мельтешение серых теней на экране. Я вижу это, подобравшись к окошку по глубокому снегу, начерпав в валенки. А что там показывают по телевизору, не видать мне. Зато хорошо мне видать с моего места, что Коська и Ванька уже подошли к двери, а Наташка и Тюля остановились у калитки, ожидая, что будет. Настроение у всех весёлое.

– Колян, иди сюда! – свистящим шепотом зовет меня Ванька.

– Не! – громко отвечаю я из своего сугроба. Может, Котова услышит? Я гляжу на него сквозь проталину: нет, не слышит. Сидит один в пустом доме и боится, боится… Не знает, что мы пришли его пугать.

– Он сейчас, кажется, заревёт, – говорит Наташка Тюле и смеётся. – Погляди на него.

Тюля послушно глядит на меня. Он маленький, сутулый. Стоит с ней рядом и за руку её держит. И чего она в нём нашла?

– Пацаны, – зовет Тюля, пошли лучше на кладбище.

Но Ванька уже колотит в дверь ногой… Котова там, в доме, вздрагивает всей спиной, сползает со стула, зажав голову руками, а ружьё коленками. Наверно, думает, что так его не найдут: зажмурился – значит, его не видать.

Стук всё сильнее, Котова озирается в ужасе, поднимается во весь свой огромный рост… Он так похож на взрослого, но на самом деле ему года три, он и слова-то ещё плохо выговаривает… Разве Ваньке это объяснишь?

В комнате становится пусто, Котову не видно, он, плача от страха, бредёт к двери. Он несёт с собой ружьё.

– Кто тама? – спрашивает Котова из-за двери, всхлипывая. Его едва слышно.

– Бандиты! – надрывно выкрикивает Коська. – Открывай давай!

За дверью долгое молчание, а потом тонким своим невнятным голосом Котова кричит:

– Уди! Еля буу!

Ванька и Коська хохочут, зажимая друг другу рот. Они не поняли, что сказал Котова. Он сказал: «Уходите! Стрелять буду!»

– Открывай! – надрывается Ванька. – Мы знаем, что ты один!

– Живо, а то дверь сломаем! – вторит Коська.

Покричав, они прислушиваются с недоумением. Потому что Котова затих. Молчит. Становится тихо-тихо, и в этой тишине слышен там, за дверью, некий звук – отчётливый лёгкий щёлк. Только дурак не поймёт, что это звук взводимого курка.

– Ложись! – ору я, стараясь выдраться из своего сугроба, а Ванька и Коська опять пинают дверь, давясь от сдерживаемого хохота. Они «бандиты», им море по колено… У калитки стоят и смеются Наташка и Тюля, им ведь там, у калитки, не слышен был тот звук…

– Ложись! – надрываюсь я, выпадая из сугроба. И от этого всем делается ещё смешнее. Я успеваю сбить Коську и Ваньку в утоптанный снег перед дверью, и тут гремит выстрел…

Дверь дымится. Наступает нелепая тишина.

Тихо-тихо на небе и на земле. В тишине кто-то всхлипывает. Это я, кажется.

Тюля и Наташка испуганы грохотом, но так ничего и не поняли.

– Он что, вправду бабахнул? – смешливо спрашивает у нас Наташка. – Ой, умора – лежат! Вы ещё окоп выройте! – и она идёт к нам.

– Не ходи! – кричу я ей, но она меня разве послушает?

– Ни оди! Он! Уки ex! – командует из-за двери сумасшедший, отчаянный голос брата.

Наташка легко и даже чуть пританцовывая, идёт к нам, к двери…

А у нас ружьё двуствольное.

– Уйди! Не надо! – ору я,

– Уди! – взволнованно повторяет за дверью Котова и щёлкает курком.

Я поднимаюсь на колени, прыгаю, сшибаю Наташку с ног, мы барахтаемся на земле, Наташка лупит меня варежками по лицу.

– Обалдел, дурак, да?! – кричит она. – Совсем уже, да? – Она всё ещё не поняла, а Тюля застыл у калитки: он уже понял.

– Тихо! – говорит он. – Тихо, пацаны, не двигайтесь, он же чокнутый! Прижмитесь к земле, не двигайтесь, а то убьёт, Колян, скажи ему!

Я реву. Мне стыдно, что Наташка рядом и видит.

– Скажи ему, Колян, – просит Коська. – Он ведь точно – застрелит…

– Елю! – грозно соглашается за дверью брат. Темно. Ночь тяжело навалилась на посёлок, затерянный среди лесов, брошенный людьми. В посёлке темно и тихо. И в лесу темно и тихо. Только снег падает с веток да неслышно ходят звери. У них там дом, им не страшно. Темно и тихо в лесу до самой тундры. Темно и тихо в тундре до самого океана. И там – темно и тихо. А где-то есть большие города, я по телевизору видел. Там – свет на улицах и люди. Их много. И ни один из них не знает, что мы сейчас лежим здесь, в снегу, вжимаясь в землю, и мой сумасшедший брат караулит нас о ружьём, а вокруг – темно и тихо, и никто не спасёт. Брат мой не поверит мне, что это я, что мы шутим…

– Коля… – шепчет Наташка. – Коль, ты чо?

– Ничо.

– Ты чо, ревёшь?

– Не твоё собачье дело!

– Коля… Ну, Коленька… – она гладит меня по голове. – Он, чо, убьёт нас?..

– Не знаю.

– Убью! – вдруг совершенно отчетливо выговаривает Котова. – Всех елю! Адиты!

– Скажи ему, Колян, – всхлипывает Ванька.

Я кричу:

– Котова, это я, Колька! Не стреляй!

Тишина. Котова притаился в тишине. Он не верит.

– Ну, Котова, ну, правда! – тоскливо подтверждает Коська.

Котова плачет. Он плачет взахлёб, кричит злобно, но из-за рыданий слов уже совсем не разобрать, и я с трудом догадываюсь, что кричит он:

– Ты не Коля, не Коля! Коля – добрый, он придёт…

– Я замёрзла, – говорит Наташка и тоже всхлипывает. Все мы тут лежим и плачем в холодном снегу. А Котова плачет в сенях, держа наготове двустволку.

– Пацаны, – испуганным голосом зовёт Тюля, – вы полежите… Я пойду, приведу кого…

– Кого? – клацает зубами Ванька.

Нашу бабку? Коськиного деда? И что он может сделать, этот кто-то?

– Коля, умирать боязно… – шепчет Наташка. Губы у неё синие от холода и страха. Я осторожно стягиваю с себя телогрейку, укрываю её.

– Ладно, – бормочу я. – Не бойся, я сейчас…

Я ведь знаю, что надо сделать, я догадался уже. Только страшно мне очень. Только очень не хочется. И обидно. Вот через несколько секунд все встанут и пойдут домой. А завтра – в школу. А потом весна будет… А я останусь лежать на снегу.

Может, он промажет? Или хотя бы не насмерть попадёт?.. Всё равно страшно. И больно наверно будет очень… Но Наташка замёрзла, надо скорей.

– Сейчас, – говорю я, – ты не бойся… – Наташка всхлипывает.

– Слушай, – говорю я, – я тебе только скажу что-то… – Она не слушает, плачет.

– Я тебя люблю, вот…

Она плачет. Я поднимаюсь сперва на колени, потом во весь рост, и снег скрипит громко.

– У-у! – перепуганно верещит Котова. Но не стреляет.

– Эй! – ору я, топая ногами. Иду к двери. А он всё не стреляет. А я всё ближе – теперь уж точно – насмерть.

-Ты! – воплю я. – Стреляй скорей!

Брат послушно выполняет команду. Выстрел взрывается, налетает откуда-то снизу, снег встаёт дыбом, его осколки вместе с жарким сквозняком проносятся мимо левой руки. Но я жив. Я стою на ногах. Мне не больно.

За дверью воет Котова.

– Вставайте, – говорю я Коське и Ваньке. – Уже всё. Идите отсюда.

Они лежат, вжимаясь в снег.

– Ну вставайте! – ору я.

– У-у-у! – стонет Котова и, тяжело топая, уносится в комнату. Перезаряжать ружьё.

– Уходите! Скорее!

– Ты замёрзла, Нат? – подбегает Тюля. – Вставай скорей.

Наташка плачет. Мы поднимаем её, мы бежим, бежим, прочь отсюда, а отбежав на дорогу, останавливаемся.

– Уже всё, всё, не плачь, – говорю я ей.

– Пошёл ты! – зло выкрикивает она. – Вас с братом в дурдом надо! Обоих!

– Наташка… – говорю я.

– Дурак! – кричит она. – Я тебя ненавижу, дурак! Ты нарочно это всё подстроил… И болвана своего подговорил…

– Наташка…

– Пошёл вон!

– Ната, ты чего… – растерянно спрашивает Тюля.

– Он нарочно, нарочно! – всхлипывает Наташка, и лицо у неё ненавидящее. – Он мне там в любви объяснялся… Он нарочно всё подстроил!

– Наташка…

– Ну ты гад, оказывается, – говорит Тюля.

– Да пошли, – торопит Ванька. – Руки пачкать об него неохота.

Они уходят. А я остаюсь. Я стою в темноте посреди мёртвой тёмной улицы с заколоченными домами. Пусто. А где-то есть большие города. Там светло. Там людей много. Они ходят по улицам и смеются…

Я возвращаюсь в наш двор, подбираю телогрейку. Пусто и холодно кругом. Пусто и холодно. Надо спрятаться. Я лезу в собачью будку, забиваюсь в угол и, свернувшись калачиком, стараюсь согреться. Я лежу там долго и думаю, что вот вернётся наш злой Тузик и загрызёт меня. Ну и пусть. Я лежу и жду…

Но из дома выходит Котова. Он идёт прямо ко мне, будто знает, где я, будто видит сквозь доски. Брат сворачивает будку, отшвыривает ее в сторону, берёт меня на руки – он огромный, сильный – и несёт меня в дом. Там тепло, там свет горит, а по телевизору передают, какая погода завтра будет в других городах. Котова кладёт меня на топчан, ложится рядом, плачет.

– Ходишь… – говорит он. – Ходишь всё… Я один, один… Сижу. Жду. Боязно. Бандиты приходят…

Я молчу. Он затихает, говорит шепотом:

– Я стрелял – они ушли. Я боялся – где ты. Не ходи, я боюсь…

Глаза у него серые, круглые, мокрые от слёз. И я опять думаю, что вдруг он притворяется, а на самом деле всё понимает…

По телевизору говорят, что в Москве завтра будет солнце.

В первый день нового учебного года я встретил на улице своего юного друга – школьника Юру Капустина, страстного рыболова, отчаянного футболиста и любителя шахмат.

Юра возвращался из школы, и вид у него был печальный. Нужно сказать, что Юра с давних пор всегда делится со мной всеми своими радостями и неудачами.

– Ты что такой грустный? – спросил я, надеясь подбод¬рить мальчика. – Двойку успел получить?

– Ещё не получил, но получу.

– Как же так? – удивился я. – Не получил, а уже зна¬ешь, что получишь. Сегодня-то уроки кончились, а к завтра¬шнему дню можно ещё подготовиться.

– Уроки кончились, но и сочинение уже написано и сдано.

Тут я всё понял. Ребята писали сочинение, а результаты будут известны завтра или послезавтра.

– Очень плохо написал? – спросил я. – Может быть, ещё хоть тройка будет. Рано горевать.

– Хотел написать много, а написал про одного ерша.

На бульваре мы присели на скамейку, и Юра рассказал мне о том, как он писал сочинение на тему «Как я провёл лето».

– Учительница Вера Ивановна нам сказала: «Не пишите обо всех каникулах, не описывайте каждый день, а выберите для сочинения самое главное, самое интересное, что про¬изошло в вашей жизни за время каникул. Главное, чтобы было ярко и художественно». Я и подумал: ох какое сочинение можно написать! Ведь столько интересного про¬изошло за всё лето, столько я повидал! Рыбная ловля с папой. Мы с ним трёх огромных щук выловили, и окуни были, и подъязки, и сороги. Потом я ездил в пионерский лагерь. Там военная игра была и соревнования по лёгкой атлетике. Я одно первое и одно второе места занял. Потом я с мамой в Москву ездил. Были в Третьяковской галерее. С дядей Колей на футбол ЦСКА-«Динамо» ходили. Вот здорово было! А во Дворце пионеров я с мастером на шахматном сеансе ничью сделал. А здесь два раза на яхте катался. У нас ещё был поход по местам партизанской славы. Какое сочинение можно было написать! А написал только про одного ерша…

Юра замолчал, ещё больше пригорюнившись, а я спросил:

– Так почему всё-таки про одного ерша?

– Я решил начать с рыбной ловли. Мы с папой на первую рыбалку ещё в начале июня ездили. Очень здорово. Знаете, какие щуки были! Это нельзя было никак пропустить в сочинении. Долго я сидел и обдумывал, как начать. Потом стал писать: «Раннее весеннее утро. Золотистые лучи июнь¬ского солнца позолотили голубой небосклон…» Перечитал. Вначале понравилось, а потом подумал-подумал: утро ве¬сеннее, а солнце июньское. Июнь-то – уже лето. Потом пишу о солнце, а в тот день, когда мы с папой поехали ловить рыбу, шёл мелкий дождь. Папа ещё сказал: «Ничего, не размокнем. Мы же с тобой мужчины! А в дождь иногда рыба ещё лучше клюёт». Зачем же, думаю, мне врать в сочинении про хорошую погоду! И ещё раз перечитал. И так писать нельзя: «Золотистые лучи… позолотили…» Как Вера Ивановна говорит, масло масляное. Вот я всё и за¬черкнул и решил начать снова.

Сижу, думаю. Вспоминаю, как начинал свои повести и рассказы Аркадий Гайдар. У меня его книга всегда с собой в портфеле. Вот, например, «Р. В. С.» начинается: «Раньше сюда иногда забегали ребятишки…» Или «Четвёртый блин¬даж»: «Колька и Васька – соседи». Просто и хорошо. И никаких золотистых лучей. Конечно, я знал: природу, пейзажи описывать нужно, но только как-нибудь по-новому. Тут я вспомнил ещё Николая Васильевича Гоголя. «А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!» Так начи¬нается повесть «Тарас Бульба»…

И тогда я начал смело: «А ну, сынок, вставать да на рыбную ловлю ехать пора!» – разбудил меня ранним утром папа». И дальше легко пошло. Сижу вспоминаю и пишу. Вспомнил, как мы накануне червей искали и удочки готовили. Поплавки такие яркие, сине-красно-белые, на малень¬ких куколок похожие. Я так и написал. И как рюкзак собирали – это же целая экспедиция. Вспомнил, как у Прже¬вальского снаряжение описывается. Описал и я наше сна¬ряжение. Утром я с разрешения папы отдал часть червей Славке Воробьёву. А то он тоже на рыбалку собрался, а червей не нашёл. Потом написал, как я (мы помогли соседям обмелевший катер стаскивать) в воду в одежде бухнулся. Папа сказал: «Задержались, зато доброе дело людям сделали». Всё это я тоже написал в сочинении. Описал поездку на катере, красивые берега Северной Двины, потом – узкую извилистую речку, где мы остановились, высо¬кие сосны и ели, густые кустарники. И написал о том, как я волновался, в первый раз забрасывая удочку. Вначале не клевало. Я ждал, скучал, сердился… И вдруг как поплавок ушёл в воду. Я подсёк и вытащил… маленького ёршика. А я думал, что окунь на полкилограмма. И в это время Вера Ивановна говорит: «Дети, через пять минут будет звонок. Заканчивайте писать и сдавайте тетради». Писал, писал, хотел о многом, а написал только про одного ерша. Сочи¬нение про ерша! Ребята засмеют. И двойка обеспечена!

– Ничего, – сказал я, чтобы успокоить Юру. – Ещё Козьма Прутков сказал: «Нельзя объять необъятное!» Как бы ты обо всём этом на нескольких страничках написал? И про рыбалку, и про Москву, и про пионерский лагерь, и про футбол.

– Вера Ивановна велела написать про главное и худо¬жественно, – возразил Юра. – А я – про ерша!

– Ничего, – повторил я. – Важно, как написать. Чехов о чернильнице или о пепельнице мог рассказ написать.

Учительницу русского языка и литературы я хорошо знал, и вечером зашёл к ней домой.

– Один ваш ученик очень беспокоится, – сказал я. – Написал сочинение и боится, что получит двойку.

– Это кто же?

– Юра Капустин.

– Капустин? – удивилась Вера Ивановна. – Да у него же самое лучшее сочинение во всём классе.

Я раскрыл тетрадь Юры Капустина, открыл страницу, на которой заканчивалось сочинение, и увидел крупную красную цифру «5».

«Вот вам и сочинение про ерша!» – подумал я с радостью за своего юного друга, за его первые успехи.

Домой Петька пришёл, еле волоча ноги. Целый день они с Витькой провёли на пляже в Золотарях, где после недавнего шторма на берег накатывались высокие, белые от пены волны океанской зыби, в которых ребята плавали и кувыркались, подобно юным задорным дельфинам.

Накупавшись до синевы, они, трясясь мелкой дрожью, падали на отмытый горячий морской песок и всем телом с наслаждением впитывали солнечный жар, ощущая себя живой рыбкой на раскалённой пляжной сковородке. И пока их смуглые до черноты тела согревались, они болтали обо всём на свете, зарываясь по самую шею в обжигающий песок.

– Петька, а ты НЛО видел когда-нибудь? – спросил Витька, переворачиваясь на живот.

– А как же! – солидно ответил Петька. – Недавно по телевизору передача была про инопланетян.

– Так то по телевизору, – разочарованно протянул Витька. – А на самом деле?

– Да как же их увидишь? – ответил друг вопросом на вопрос, осыпая себя песком. – Они же по ночам летают, когда мы спим.

– А я по ночам, когда просыпаюсь, в окна поглядываю, не летит ли где «тарелка», – признался Витька. – Но ночью только светлячки иногда пролетают.

– Интересно, а какие они, эти инопланетяне? – спросил Петька.

– Я читал, что они маленькие, лысые и безносые. Вместо носа у них две дырочки от ноздрей.

– А я видел рисунок в газете, где они были высокие, худые и прозрачные, как медузы. А если бы ты их встретил, Витька, что бы им сказал?

– Я бы протянул им руку и предложил дружить планетами. Ведь где-то у них есть своя планета. Они научили бы нас делать такие же «летающие тарелки», и мы летали бы к ним в гости.

– А я попросил бы их покатать меня на «тарелке», – размечтался Петька. – Вся школа сошла бы с ума от зависти.

– Это точно, – вздохнул Витька. – А пока их нет, пошли ещё поныряем, а то домой пора уже возвращаться.

Накупавшись, усталые, но очень довольные, ребята доехали автобусом до автовокзала, где расстались и разошлись по домам.

Родителей Петьки дома не оказалось. На кухонном столе лежала записка, что они ушли в гости, придут поздно, и просили, чтобы Петенька сам поужинал и ложился спать без них.

Петька пожал плечами, съел миску холодного борща и, запив яблочным соком из холодильника, ушёл в свою комнату, где завалился на постель и тотчас заснул.

Спал он беспокойно. Снилась ему всякая чепуха, которую он почти не помнил. Запомнил только, что неожиданно увидел себя у доски в классе на уроке физики, а учитель Пётр Семёнович просит рассказать про инопланетян. Как только Петька бодренько выпалил, что инопланетяне высокие, худые и прозрачные, раздался чей-то противный визгливый смех. Петька обернулся и оторопел. Вместо Петра Семёновича за столом сидел маленький зелёный лысый пришелец, показывал на Петьку длинным гибким пальцем, похожим на щупальце осьминога и заливался злобным отвратительным смехом. Пришелец протянул тонкую зелёную руку к Петьке, ухватил его щупальцем за ухо и проскрипел бабьим голосом:

– Учить надо уроки, молодой человек, а не болтать всякий вздор.

Петьке стало больно. Он отстранился от инопланетянина к окну, но рука зелёного гуманоида вытянулась вслед и не отпустила ухо. Петька испугался, что было сил рванулся в сторону и… проснулся.

Он лежал на кровати. Одеяло сползло на пол, через окно прямо ему в глаза светила полная луна, а ухо неприятно покалывало маленькое пёрышко из подушки. Спать расхотелось. Петька показал Луне язык, бросил взгляд за окно и обомлел.

Через дорогу, у озера, на заасфальтированной вертолётной площадке стояла самая настоящая «летающая тарелка». Она смирно покоилась на трёх тонких опорах и чётко выделялась серым пятном на фоне чёрного асфальта. По краю у неё перемигивались разноцветные огоньки, а из центра вниз падал тонкий лучик почему-то сиреневого цвета.

– Вот это да, – прошептал поражённый Петька. – Прилетели, наконец.

Никогда он не одевался так стремительно, словно на пожаре. Мигом натянув трико и тенниску, он буквально впрыгнул в кроссовки и выскочил на безлюдную улицу. Город крепко спал, досматривая последние, самые приятные предутренние сновидения. Петька бегом пересёк дорогу и приблизился к удивительному межзвёздному кораблю. Надо же кому-то встретить усталых космических путешественников, объяснить им, куда завели их звёздные дороги, показать им мирный и добрый характер нашей земной цивилизации.

Но возле удивительного аппарата никого не было. Лишь озорные цветные огоньки продолжали перемигиваться по краю «тарелки», приятно пахло озоном и слышалось слабое потрескивание электрических разрядов, стекающих по обшивке.

Жутковато Петьке стало. С опаской он приблизился к межзвёздному скитальцу и осторожненько постучал костяшками пальцев по ещё тёплому корпусу. Но в ответ ничего. Никто не открыл ему навстречу гостеприимно дверцу, никто не улыбнулся чарующе в иллюминатор. А тут ещё эти коты. Штук шесть их собралось в сторонке, на бугорочке. Сидят кучкой, лижутся, головами крутят и мурлычут нараспев.

– Брысь отсюда, – грозно крикнул на кошачье сборище Петька. – Не мешайте контакт устанавливать. Ещё перепугаете наших космических гостей. Вдруг они росточка небольшого.

Коты от окрика сначала застыли, затем нервно зашевелились, сладкое их мурлыканье перешло в глухое урчание. Затем один из них, самый крупный, огненно-рыжий даже в предрассветных сумерках, нагловатый и вообще какой-то несерьёзный, поднялся, потянулся и направился к Петьке небрежной вихляющей походкой. Подойдя к нему, котяра во весь рот зевнул и стал с мурлыканьем тереться рыжей своей спиной о Петькину правую ногу.

– Ещё чего? – возмутился Петька и несильно, но ощутимо, пнул распоясавшегося гуляку своей новенькой кроссовкой. Конечно, этого делать ему было никак нельзя, но кто из нас особо церемонится с бродячим зверьём. Сейчас Петька горько сожалеет о случившемся, но тогда он действительно грубо отпихнул кроссовкой рыжего наглеца, чем, к несчастью, очень осложнил межзвёздные отношения.

Оскорблённый кот с пронзительным визгом отскочил от Петьки, зарычал раненым тигром, спина у него выгнулась таким крутым горбом, что с неё едва не сваливалась густая, рыжая, вставшая дыбом шерсть. Он прыжками вернулся к своим собратьям, и они, уже все вместе, устроили настоящую кошачью оргию. Коты отчаянно визжали и пищали, рыли землю, словно бешеные кроты, так широко разевали свои пасти, что те в темноте напоминали страшные зубастые крокодильи, и постепенно приближались к Петьке с явно недобрыми намерениями.

Ситуация осложнилась ещё тем, что разъярённые животные отрезали Петьку от суши. Сам-то Петька был не робкого десятка. Котов он совсем не боялся, а однажды в деревне даже отразил нападение буйного быка. Но эти злобные фурии были настолько выразительно опасны и действовали столь слаженно, что заробевшему Петьке пришлось отступать и отступать до самой последней черты, до озера. Однако в тёмную прохладную воду Петьке совсем не хотелось плюхаться, тем более, в новых кроссовках.

Потому Петька огляделся по сторонам, и взгляд его остановился на невесть откуда взявшейся на берегу кривой и суковатой, но длинной и крепкой коряге. Засучив рукава, с палкой наперевес Петька кинулся в контратаку, и не безуспешно. Кошачья гвардия тотчас смутилась, замялась, рассыпалась и обратилась в позорное бегство, задрав в зенит свои пушистые хвосты.

На глазах поражённого в самое сердце Петьки все коты, один за другим, запрыгнули в «тарелку», люки за ними бесшумно закрылись, и внеземной космический корабль вместе с кошачьей командой с разбойничьим свистом взмыл вверх и вскоре скрылся в светлеющем небе среди гаснущих звёзд.

Такого поворота событий изумлённый Петька никак не ожидал. Напрасно носился он по берегу озера и звал космических гостей обратно всеми возможными способами, вплоть до «кис-кис», но в порозовевшем небе лишь гасли последние звёздочки, и разгоралась заря нового дня.

Никому, даже другу Витьке, Петька не рассказал о своих ночных приключениях. Ведь не поверит ни за что, лишь покрутит у виска пальцем. А если поверит, то будет ещё хуже, обзовёт последними словами, и поделом ему будет, Петьке, так глупо оборвавшему столь долгожданный исторический межзвёздный контакт. Кто бы мог даже подумать, что инопланетяне могут оказаться обыкновенными котами.

Но когда Витька на пляже хотел отпихнуть рыжего бродячего кота, подобравшегося из кустов к их сумке с бутербродами, Петька решительно кинулся к нему.

– Стой, не тронь, – закричал он.

– Ты что, Петька, он же нашу колбасу своровать хотел, – удивился Витька.

– Что там наши бутерброды? – с горечью ответил Петька. Он вытащил из пакета колбасу и протянул коту.

– На, ешь, не бойся.

Рыжий, облезлый от линьки кот с глухим урчанием принялся за угощение.

– Петька, ты ему всю нашу колбасу скормил. Сами голодные остались. Что с тобой?

Петька печально посмотрел на друга.

– А кто его знает? Может, он тоже инопланетянин, только отставший от своей «тарелки».

– Какой инопланетянин? – не понял Витька. – Это же кот бродячий. Ты что, заболел?

Но Петька лишь досадливо махнул рукой.

С той необыкновенной и трагической ночи Петька даже муху со стола прогнать не решается. А вдруг она тоже оттуда?

Жучок устроился поудобнее и снова взглянул на яркий поплавок, который неподвижно дремал на тёмной поверхности пруда.

«Вот, интересно, – подумал Жучок, – Почему на рыбалку положено ходить в такую рань? Ведь рыбы, наверное, сейчас спят в своих рыбьих кроватках и видят свои особенные рыбьи сны. А вот, кстати, что может сниться рыбам?»

Жучок задумался. Подобная мысль: «Что может сниться рыбам?» оказалась решительно новой, интересной, необычной и требовала тщательного обдумывания. Вообще вся рыбалка внезапно представилась в каком-то совершенно другом свете. Более того, если отложить в сторону мысль о том, что может сниться рыбам (а откладывать её было ой как неохота: ведь, согласитесь, друзья мои, это же так интересно – узнать, что снится рыбам в их рыбьих снах?), то, получается, что на рыбалке рано утром можно поймать только рыбу, которая страдает бессонницей… Жучок поёрзал, ему стало совестно.

«Бедная рыба, – подумал Жучок. – Она и так всю ночь не спит, ворочается с боку на бок, считает овец, так хочет уснуть и посмотреть хорошенький интересный рыбий сон.… И вот в конце концов она рано утром идёт на улицу освежиться, уставшая, задёрганная и измученная, а тут я со своей удочкой…» – Жучок расстроился.

Он потёр кулаками покрасневшие глаза, хлюпнул носом и вздохнул.

«Нет. Всё-таки хорошо, что я ни одной рыбы сегодня утром не поймал», – сказал он сам себе и взглянул на улов. Улов был богат.

Одним из трофеев оказалось колесо от велосипеда. Немного погнутое, но Жучок был уверен, что папа будет ему рад. Папа Жучка обычно находил применение практически всему, что попадалось в его работящие лапки. А чему не мог найти применение сразу, то складывал в норке до, как он говорил, «лучших времен», поэтому норка папы и мамы Жучка здорово смахивала на что-то среднее между складом, музеем и мастерской. Матушка Жучка периодически пыталась вычистить норку, но на каждый выброшенный ею экспонат папа приносил три новых. Может быть, когда-нибудь они и придут, эти «лучшие времена», и папа найдёт применение всем своим сокровищам? После переезда Жучка с дедушкой в отдельную норку папа заложил их старые комнаты своей добычей так, что их стало не узнать. Что поразительно: папа уложился в три дня, а на четвёртый пришёл к ним с дедом, волоча в каждой лапе по тяжёленной сумке, набитой всякой дребеденью, и заявил, что будет у них это всё хранить, «раз уж у нас всех теперь так много места». Кстати, это был единственный раз, когда Жучок был свидетелем того, как дедушка топал ногами…

Но Жучок любил рыбалку не из-за трофеев. Он любил встать рано-рано утром, ещё до зари. Потихоньку (чтобы не разбудить дедушку) обуть резиновые сапоги, надеть тёплый мохнатый свитер, натянуть рыбацкую куртку-штормовку, взять удочку… Любил сидеть тихонько-тихонько посреди мира, наполненного туманом и тишиной, один-одинёшенек, и улыбаться своим мыслям… Изредка чуть качнётся неподвижный поплавок на тёмной глади пруда. Или вдруг поднимется из глубины пузырь воздуха, лопнет, разойдётся кругами по поверхности воды, полной загадок и тайн.

Но сейчас поплавок не был неподвижен! Там, внизу, кто-то властно схватился за крючок и резко подёргал несколько раз, явно привлекая внимание Жучка к своей особе. У него моментально вылетели из головы все мысли о рыбьих снах. Жучок стал медленно поднимать заметно потяжелевшую удочку, затаив дыхание от азарта.

То, что он увидел, подняв леску с крючком из воды, его ошеломило.

На крючке, держась за него одним плавником как за поручень в трамвае, висела взрослая, я бы даже сказал, пожилая рыба со строгими глазами, седыми усами и подтянутой, спортивной фигурой. Она (вернее сказать «Он» – судя по усам, рыба явно была дяденькой) недовольно смотрел на Жучка. Жучок приподнял его над поверхностью воды и замер от неожиданного зрелища.

Усатый Рыб повисел несколько секунд молча, глядя на ошарашенного Жучка, а потом строгим и повелительным голосом скомандовал Жучку:

– Чего ждём? Подсекай!

Жучок рванул удочку вверх. Усатый Рыб, набрав скорость, отпустил крючок, за который держался, сделал в воздухе сальто-мортале, и (вот уж действительно рыбкой!) вошёл в воду, скрывшись в глубине. Жучок от неожиданности сел в траву и выпустил удочку из лапок. Потом он начал тереть глаза и щипать себя, не будучи вполне уверенным, что Усатый Рыб ему не пригрезился.

– Задремал я, что ли, со всей этой рыбалкой, – пробормотал Жучок, оглядываясь вокруг. Ни-че-го. Тишина, удочка лежит на траве, ровная поверхность пруда.

Жучок пожал плечами, вздохнул, насадил кашу на крючок и забросил удочку снова.

В этот раз клюнуло практически мгновенно. Ха! «Клюнуло». Кто-то снова схватился за крючок и подёргал за него так, как будто это не он, Жучок, пришёл на рыбалку, а на него, Жучка, рыбачит кто-то в глубине пруда.

Жучок, чувствуя, как у него дрожат лапки, поднял крючок над водой. Усатый Рыб смотрел на него холодно и неприязненно.

– Надо резче, – потребовал он безаппеляционным тоном. – Подъём, пауза, на счёт «два» резко и сильно подсекаем. Понятно?

– Понятно, – упавшим голосом, чувствуя, что ему вообще ничего не понятно, ответил Жучок.

– Раз понятно, то раз… ДВА!!! – Жучок почувствовал, как помимо своей воли резко и сильно рванул удочку вверх. Усатый Рыб описал красивую кривую, сделал в воздухе пару кульбитов и снова ушёл под воду.

Жучок лихорадочно насадил кашу на крючок и забросил удочку в воду. Это не было сном, но в происходящем ещё предстояло разобраться.

В этот раз подёргали как-то слабо. Жучок поднял крючок. Вместо ожидаемого Усатого Рыба за него держалась какая-то маленькая и худенькая Рыбка с позолоченной чешуёй, но здорово затюканного вида.

– Здравствуйте, – пискнула она застенчиво.

– Здравствуйте, – несколько обалдевшим тоном откликнулся вежливый Жучок. Он продолжал держать удочку с покачивавшейся на леске неожиданной гостьей над водой.

Внезапно из воды высунулся Усатый Рыб. Вид у него был разгневанный, усы недовольно топорщились. – НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ! – гаркнул он. – Подъём! Пауза! На счёт «два» подсечка! ЯСНО???

– ЯСНО!!! – не сговариваясь хором откликнулись Жучок и худенькая Рыбка с позолоченной чешуёй. – ТОГДА… – скомандовал Усатый рыб, – РАЗ!!! ДВА!!! – Жучок рванул леску вверх, худенькая Рыбка, грациозно изогнув спинку, перевернулась в воздухе и упала в воду.

«У неё брызги, когда она в воду входит, есть, а у Усатого – нет», – промелькнуло в голове у Жучка.

Следующие пара часов превратились для Жучка в настоящий кошмар. Он не переставая закидывал удочку в пруд и – ПОДЪЁМ, ПАУЗА, РАЗ-ДВА, ПОДСЕКАЕМ! Чаще всего подсекалась худенькая Рыбка с позолоченной чешуей, но иногда на поверхности оказывался Усатый. Сперва Жучок вздрагивал при виде него и чувствовал, как потеют ладони, но потом наловчился закидывать и подсекать как автомат и уже не обращал внимания на то, кто именно держится за его крючок.

Жучок вернулся домой ближе к полудню и, не раздеваясь, упал в кровать. Ему снился Усатый Рыб, который строго и неодобрительно цокал языком и выговаривал Жучку по поводу и без.

Вечер прошёл спокойно, и Жучку потихоньку стало казаться, что всё это приключилось не с ним, а с кем-то другим. Друзьям он решил на всякий случай ничего не рассказывать.

Следующим утром Жучок достаточно долго нежился в кроватке, а затем решил выйти прогуляться.

Спустившись с дерева на тропинку для прогулки, полный своего обычного благостного расположения духа, Жучок обнаружил сидевшую там немолодую жабу, которая не мигая смотрела на него.

Жаба моргнула, раскрыла большой рот, пожевала губами и квакнула:

– Опаздываешь.

Жучок смутился.

– П-п-простите?

– Я говорю, «опаздываешь», – в упор смотрела на него жаба.

– К-к-куда опаздываю?

Жаба задумалась. Утро уже не выглядело таким добрым, а денёк из отличного стремительно становился совершенно непонятным.

Наконец, что-то сдвинулось в тугой жабьей голове.

– Пруд. Опаздываешь. Тренировка. Пошли.

Жучок ровным счётом ничего не понял, но на всякий случай поспешил согласиться.

– Х-х-хорошо.… Пошли.

Жаба не двинулась с места, презрительно глядя на него. Прошла минута-другая. Мимо пролетела стайка комариков. Жаба не меняя позы, открыла рот, её язык молнией вылетел, схватил отставшего комара, рот захлопнулся.

«Ловко у неё это получается, – уважительно отметил про себя Жучок. – А с виду квашня квашнёй».

– Удочку возьми, – в конце концов, раздался скрипучий жабий голос.

Кое-что стало проясняться.

Малыш сбегал за удочкой, натянул резиновые сапоги, сунул в карман куртки пару бутербродов да фляжку с брусничным соком и поспешил к пруду. Жаба с неожиданной для её комплекции ловкостью скакала позади, скрашивая их путь удивительно нудным стихотворением о какой-то великой жабьей битве у какого-то Ква-ква-квалвикира…

На берегу Жучок решительно закинул удочку в воду, совершенно не заботясь о наживке. «Есть они явно не хотят», – решил он.

Клюнуло мгновенно. Жучок, уловив знакомый сильный рывок и уже совершенно ни о чём не задумываясь, поднял крючок над водой. Знакомый Усатый Рыб висел на леске и всем своим видом излучал недовольство. – После поговорим, – заявил он, вместо «здрасьте». – РАЗ-ДВА, ПОДСЕКАЙ!!! Жучок почувствовал как его лапки помимо воли рванули удочку.

Следующие два часа прошли за этим монотонным занятием. Единственным заметным событием было то, что худенькая Рыбка с позолоченной чешуёй улыбнулась Жучку, крикнула ему «привет» как старому знакомому и помахала плавником. У Жучка потеплело на сердце.

«Ей здорово идёт улыбаться, – промелькнула в его голове мысль. – Она очень красиво улыбается, наверное, красивее всех моих знакомых».

К концу второго занятия Жучок почувствовал, что Рыбка прыгает красивее, чем раньше, да и сам он наловчился дёргать удочку так сильно, но плавно, что это стало доставлять ему некоторое удовольствие. «А я молодец, – подумал Жучок. – Я определённо молодец, вон даже Усатый Рыб практически перестал появляться из воды».

Усатый Рыб тут же высунул голову из воды.

– Вот ведь чёрт какой, – подумал Жучок. – Как он понял, что я про него подумал? Локатор у него что-ли?

– Молодец! – гаркнул Усатый Рыб. Вообще, у Жучка стало складываться такое впечатление, что нормально разговаривать Усатый Рыб не умеет. Только гаркать, командовать, указывать и направлять. И всё с восклицательными знаками. – Завтра в шесть! Не опаздывать! Свободен! – Жучок открыл было рот, Усатый Рыб крикнул, оглянувшись: – И слушать ничего не буду!

Всё. Поверхность пруда снова тихая и безмятежная.

День прошёл в обычных заботах, а вечером Жучок подумал о своём утреннем приключении и твёрдо решил, что никуда завтра не пойдёт. Он им не подъёмный кран, а Усатый Рыб ещё к тому же и грубиян. Жучок захихикал, поняв, что у него случайно получилась рифмованная дразнилка.

Я вам не подъёмный кран,

а Усатый – грубиян, –

напевал он, засыпая в своей уютной кроватке.

Как и накануне, утром он обнаружил на тропинке унылую жабу, укоризненно взирающую на него. Стайка комариков, завидев на пути своего следования зелёную хищницу, резко сменила курс. Жаба проследила за ними одним глазом и направила часть своей укоризны им вслед.

– Доброе утро, – решительно начал Жучок. – Я никуда не пойду, я не подъёмный кран, так Усатому и скажите.

– Бодрый, – квакнула Жаба неожиданно.

– Что «Бодрый?» – опешил Жучок.

– Не «Усатый Рыб». Бодрый Рыб. Зовут так, – объяснила собеседница.

– Хоть Бодрый, хоть Усатый, – рассердился Жучок. – Не пойду и всё тут. Пусть он хоть усы себе сбреет.

– Не сбреет, – мотнула бесформенной головой Жаба и поскакала по дорожке к пруду.

Когда через пару часов Жучок вернулся к норке, Жаба уже ждала его.

– Чего, сбрил усы? – съехидничал Жучок. Жаба снова отрицательно помотала головой.

– Рыбка.

– Что «Рыбка?»

Жаба молчала, уставившись своими немигающими безбровыми глазами в небо. Жучку хотелось хоть как-то ускорить её мыслительный процесс, но он не знал, как. Наконец, что-то провернулась в Жабьей башке и она торжественно объявила.

– Рыбка плачет.

От неожиданности Жучок сел прямо на дорожку. Дело разворачивалось совершенно неожиданным образом. Совершенно не в ту сторону, куда хотелось Жучку. Одно дело – поставить на место грубиянского Бодрого Усатого Рыба, и другое – довести до слёз худенькую Рыбку с позолоченной чешуёй и такой солнечной улыбкой. Худо дело. Этого допустить было никак нельзя. Жучок бросился в норку, схватил удочку и помчался к пруду выправлять ситуацию.

Примчавшись на берег, Жучок отточенным движением забросил удочку в воду. Снизу моментально дёрнули и Жучок вытащил из воды Бодрого Усатого Рыба. Тот прямо-таки пылал гневом и недовольством.

Но и Жучок был уже не тот рохля, которого застали врасплох пару дней назад. Увидев грубияна, Жучок сразу отрезал:

– Здравствуйте! – (он старался быть вежливым во всех ситуациях. Это не всегда получалось, но всё-таки старался он каждый раз). – Я хочу поговорить с Рыбкой.

Усы Бодрого Рыба топорщились как две сапожные щётки.

– После! Тренировки! Сначала! Дело! Разговоры! Потом! Подъём! Пауза!

– Знаю! Раз-два! Подсекай! – В отчаянии закричал Жучок и подсёк.

Как ни крути, а Бодрый Усатый Противный Рыб был прав. Дело сначала, а поговорить можно и после тренировки. Нельзя терять драгоценное время. Он просто должен сделать так, чтобы в глазах милой худенькой Рыбки с позолоченной чешуёй не было слёз. Он – мальчик, он может помочь этой девчонке, которой и так, судя по всему, достаётся от Бодрого Усатого Противного Рыба.

«Вон, худая какая», – подумал Жучок с неожиданной для самого себя нежностью…

Со второго раза над поверхностью появилась сияющая Рыбка, по глазам которой было видно, что она недавно плакала.

– Привет! Ты всё-таки пришёл…

– Привет, ты объяснишь мне потом, в чём дело, ладно?

– Обязательно, раз-два!

– Подсёк!

И Рыбка, описав редкую по красоте дугу, совершив в полёте два кувырка, вошла в тёмную воду.

Жучок думал, что эти два часа будут длиться очень долго: так обычно бывает, когда ждёшь чего-то интересного, разгадки какой-то удивительной тайны. Но они пронеслись практически мгновенно, полные азарта, с которым Жучок старался подсекать удочку как можно удобнее для прыжка худенькой Рыбки. Усатый почти не поправлял его движения и вообще, выглядел временами даже как будто не таким противным, как в самом начале. Жучок отметил, что советы, которые давал Усатый (пусть и гаркающим тоном), были очень даже дельные и, если им следовать, то всё движение – подъём Рыбки из воды, пауза, резкая подсечка и её восхитительный полёт над тёмной водой пруда – складывались в одно целое. Как будто он и Рыбка являются двумя частями какого-то ловкого, слаженного и ходкого механизма. Это доставило Жучку какое-то неожиданное удовольствие.

Наконец, Усатый высунулся из воды и рявкнул:

– Молодцы! На сегодня всё! До завтра!

Жучок от усталости сел прямо там где стоял.

Из воды появилась худенькая Рыбка с позолоченной чешуёй, застенчиво улыбнулась ему, подплыла к самому берегу и устроилась на камне, поигрывая хвостом.

– Когда я была совсем маленькая, – начала Рыбка свой рассказ, – мне однажды ночью приснилось…

«Вот я сейчас и узнаю, что снится рыбам в рыбьих снах!», ахнул от неожиданности Жучок

– …что я становлюсь Золотой Рыбкой! Ведь сейчас я просто Рыбка с позолоченной чешуёй, – вздохнула она и застенчиво посмотрела на свою чешуйку, блистающую под полуденным летним солнышком.

– Ты очень красивая, – набрался храбрости Жучок.

Рыбка довольно хихикнула.

– Спасибо. Но чтобы стать настоящей Золотой Рыбкой, мало иметь чешую золотого цвета. Чтобы стать настоящей, всамделишной Золотой Рыбкой, надо выиграть золотую медаль на соревнованиях! И вот мне приснилось, что я выигрываю золотую медаль, что меня поздравляют, что мне хлопают, а самое главное, что чувствую себя сильной, ловкой, красивой, уверенной в себе, настоящей Золотой Рыбкой! Проснувшись, я отправилась записываться в спортивную секцию. Есть много всяких рыбьих видов спорта: и плаванье на скорость, и ныряние в глубину, и скольжение по поверхности.… Но мне больше всего захотелось попробовать себя в прыжках в воду! Это так здорово: подниматься в воздух, лететь несколько мгновений, переворачивая своё тело в кульбитах, а потом нырять в прохладную воду. И это очень красиво, ты не находишь? – взглянула она на Жучка.

Жучок кивнул, и Рыбка продолжила.

– Я хочу стать настоящей Золотой рыбкой, поэтому стараюсь изо всех сил. Мне здорово повезло, со мной согласился заниматься знаменитый Бодрый Рыб.

– Это который Усатый? – уточнил Жучок.

Рыбка кивнула.

– Я знаю, что ты его недолюбливаешь. Он ужасно строгий и очень… Громкий… – прыснула она. Жучок улыбнулся. – Но он действительно хороший тренер. Он справедливый и хочет, чтобы я выиграла соревнование и стала Золотой Рыбкой. Он считает, что у меня хорошие данные и что если я не буду лениться, у меня всё получится.

Жучок потихоньку стал понимать, в чём дело. Побороть собственную лень очень трудно, это он знал по себе.

– Всё равно, – помотал он головой. – Нельзя же быть таким грубияном.

– А ты думаешь, ему со мной легко? – возразила Рыбка. – Если бы ты знал, как я иногда люблю всласть полениться, – изогнувшись во весь рост, она потянулась на камне.

С этим Жучок, пусть и нехотя, не мог не согласиться. Иногда, когда на тебя кричат, особенно те, чьё мнение для тебя что-то да значит, надо крепко подумать, а почему они кричат. Может быть, они и правы? Такое ведь иногда тоже бывает, чего уж там.

– Ну вот, ты почти всё и знаешь. – Вздохнула Рыбка. – Скоро соревнования, а в нашем лесу очень немного рыбаков, готовых приходить рано утром на пруд и забрасывать удочку в воду, ничего при этом не вылавливая. А без этого я не могу научиться правильно прыгать: я же не летучая рыбка. – Голос её дрогнул, и в прекрасных глазах появились крупные слёзы, блеснувшие алмазами на ярком солнце.

Жучок поднялся на ноги. Он не был великаном, но для мальчишки его возраста был достаточно высок.

– Рыбка, – торжественно сказал он. – Ты выиграешь эти соревнования. Я тебе помогу. Я буду приходить каждое утро. Ровно в шесть. Если нужно, мы будем тренироваться чаще. Это уж как Бодрый Рыб скажет, раз он такой знающий. Ты станешь Золотой Рыбкой. Настоящей. Всамделишной.

Рыбка смотрела на него, не отрывая глаз. Внезапно, словно очнувшись от наваждения, она засмеялась, как будто зазвенели тысячи серебряных бубенчиков, выпрыгнула из воды, чмокнула растерявшегося Жучка в щёку и скрылась под водой.

Потом она снова появилась на поверхности, улыбнулась своей щедрой солнечной улыбкой и помахала Жучку плавником:

– Спасибо! Так, значит, завтра ровно в шесть?

– Ага, – зачарованно сказал Жучок, увидав в этот момент за внешностью худенькой Рыбки с позолоченной чешуей Золотую Рыбку, сильную, ловкую, красивую и уверенную в себе, как повелительница подводного царства.

А если бы он был повнимательнее, то заметил бы, как в глазах юной худенькой Рыбки с позолоченной чешуёй отразился высокий, статный, сильный и красивый Рыцарь… Рыцарь, которым когда-нибудь надеялся стать Жучок, хоть он никому бы в этом не признался даже под страхом самой ужасной щекотки. Даже если бы ему больше никогда в жизни не пришлось попробовать брусничного сока.

Во дворе жила собака Малыш. Была она без хозяина, говорят, хозяин запил, и ему было не до собаки. Хорошо, что бабули в нашем доме сердобольные, они не то что собаку, слона могут прокормить. Каждый день носили Малышу то кашу, то кости, то хлеб, а то и обрезки мясные перепадали. Жил себе Малыш – горя не знал.

А собаку хотя и звали Малыш, но размеров она была не маленьких. В холке почти метр, голова огромная, видно, что в его дворняжской крови было немного крови «кавказца», но при всех своих размерах Малыш был смирным, как телёнок. Дети его не боялись, иногда даже особо зарвавшиеся кошки отгоняли Малыша от общественной столовой, устраиваемой бабулями. Кошки вели себя так вызывающе, потому что чувствовали себя «местными», бабули их с котят вырастили, выкормили, а Малыш был приблудившийся пёс, поэтому, наверное, кошки считали, что у него нет местной «прописки».

Но Малыш не обижался, бабули щедро кормили и кошек, и пса, хватало всем. В очередной раз, когда Малыша наглые кошки прогнали из «столовой», он отправился искать счастья у мусорных контейнеров. Он почти дошёл, но резко остановился.

И на помойке был конкурент! Да какой, ростом почти с него, с огромными мохнатыми ушами, и смотрел прямо в глаза.

Малыш, придя в себя, зарычал, а потом громко залаял, но странно, тот даже ухом не повёл, даже не тявкнул в ответ, а продолжал тупо смотреть на Малыша.

Малыш не понял тактики противника, полаял ещё немного и на всякий случай отошёл, а то мало ли чего можно ожидать от этого молчуна.

Малыш вернулся минут через двадцать-тридцать. Он надеялся, что путь к контейнерам будет свободен. Но оказалось, что соперник и не думает сдаваться. Он стоял в той же позе и смотрел Малышу прямо в глаза. Малыш рычал, лаял так громко, как только мог, оскаливал зубы, показывая белые клыки, но на соперника это не действовало. Малыш попытался подойти к нему с боку. Он не знал, чего можно ожидать от этого молчуна, вот если бы он оскалился или зарычал, тогда бы Малыш оценил, большие ли у него клыки или нет. Пролаяв минут десять, Малыш был вынужден ретироваться.

Вернулся он через полчаса. К помойке подошел не сразу, а спрятавшись за гаражами, высунул морду, осмотрелся, на месте ли его противник.

Увидев, что тот на месте, Малыш чуть не захлебнулся от лая. Он лаял так, как будто перед ним была стая волков, рычал, прыгал, голос у него осип, но Малыш не сдавался.

В это время баба Тоня выносила мусор. Она больше всех подкармливала кошачье-собачью братию. Это с её легкой руки все кошки на помойке получали клички, причем чётко на них откликались.

– Ты чего это разошёлся, Малыш? Крысу, что ли, увидел? Так поймай эту заразу, а то брешешь здесь на весь двор, вон осип уже.

И тут баба Тоня увидела, из-за чего так взволновался Малыш. Кто-то на помойку вынес большую плюшевую собаку. Размерами она почти с Малыша. Она сидела на задних лапах, свесив большие мохнатые уши. Плюшевый пес имел удивительный окрас: шкура белая, и пятна как у снежного барса.

– Это ты его испугался? – засмеялась баба Тоня. – Ну и трус же ты, Малыш. Это же игрушка. Смотри, он не кусается, – с этими словами баба Тоня подхватила игрушечную собаку и забросила в контейнер. Теперь из контейнера торчала только голова игрушки и передние лапы. – Иди, гуляй, Малыш, не гавкай!

Малыш ушёл, но помойка манила, как магнит, он ещё раз пять за вечер подходил к контейнеру, в котором восседал его соперник. Малыш рычал на него, лаял, всем своим видом показывал, что он здесь главный.

А утром приехал мусоровоз и увёз молчуна.

Я — дельфин

 Раньше я был дельфином. Я жил больше, чем твой дедушка, тысячи миллионов лет. Плавал по разным морям и доплывал до конца последней страны. Там были высокие крутые скалы, переходившие в каменные равнины. Тебя ещё не было, и я ждал. А потом увидел твоё весёлое личико и захотел к тебе. Дарил водоросли и рыбок. Но было ещё рано – ты была маленькой и жила на суше.

Я свободно плавал, но дальше не пускали каменные стены – ты бы там не смогла жить и утонула. Мне было некогда всё получше рассмотреть. Я работал, строил – ведь нельзя сидеть без дела.

Ты была на мосту, а я проплывал под ним, но тебе нельзя было ко мне. Слышал тебя и ласкался, размахивал хвостиком и плавниками. Иногда Кощей

Бессмертный хотел нас победить, но я спокойно проплывал.

А потом сказали волшебные слова, и я превратился в ребёночка. Здесь меня назвали Петей, хотя я не Петя. Мне снова хочется поплавать.

Когда я вырасту, то уйду от тебя. Только хочу, чтобы мы ушли вместе.

Космос

Космос – второе небо. Чтобы в нём оказаться, нужно подняться на девяносто миллиардов этажей вверх или спуститься на две ступеньки вниз под землю. Тебе туда попасть трудно. Я надену волшебный халат, накрою им тебя, и улетим вместе. Моё волшебство хрупкое, но сильное.

Там очень красиво: планеты цветные. Я всё вижу. Попробуй и ты сложить ладони окошечком и увидишь оранжевые, голубые, красные планеты. Хочешь, посмотри в мои.

На зелёной планете разные звери: великаны с великанятами, паук с огромной мордой, который может съесть волка и бегемота, зверь люстрябов с закрученными волосами – он их не расчёсывает. Растения разные, есть гирграфское – на нём растут апельсины и бананы. Оказывается, у нас два земного шара.

Только ты в космосе от меня далеко не отходи!

Я и в подземелье был, там вообще не просчитать километров. Интересно. Наверх шёл очень долго – меня никто не узнавал – и на самую звезду зашёл.

Потом нас не будет, и мы на звезду залетим. Она такая красивая, на ней дом выше волшебного замка.

Я тебе расскажу про остальные планеты завтра. А лучше в космосе вообще не бывать.

Волшебный замок

Волшебный замок в конце мира. Но если сильно хочешь, мы туда доберёмся.

На самом верху замка блестит звезда, так что не достанешь. Разве что полететь по небу – я это могу. Она делает так, чтобы люди был здоровые, красивые, послушные и богатые. Двери в замке делаются то большими, чтобы ты вошла, то снова маленькими.

В волшебном замке живут добрые цари. Они меня звали к себе в гости.

Там нет беспорядка и всегда чисто. Там чудеса. Есть любая еда и разные красивые вещи, даже изумрудные, золотые. Если тебе нужно что-нибудь – я возьму. Есть и волшебная палочка. Она может сделать тебя весёлой, заморозить бандитов, а ещё так, чтобы на полу выросла большая роза, по которой можно сразу забраться к бабушке.

Нужно чтобы люди были добрые, тогда двери замка открываются. А если злые – я их замкну, потому что его охраняю.

Кто построил, тот и хозяин замка. А строил я!

Как я строил волшебный замок

Как-то я плыл по реке, захотел построить волшебный замок, и появился волшебный дуб. Я его срубил на волшебные брёвна для замка. Потом закрасил замок чёрно-синим цветом и посыпал искрами и звёздочками. Они были у меня в кармане. Звезду сделал из волшебного красного камня и волшебными гвоздями прибил её наверх. Ещё сделал один миллиард окон из самоцвета и волшебного песка. И построил.

Туда входит весь мир. Под волшебным замком подземные речки, смешанные с морем. В моём замке идут огненные дожди – я пускаю огненные струи. И такой сильный ливень бывает, как вода из кувшина. Через каменную речку есть мостик в Эрсиб. По нему проезжают поезда. Там лёд везде: ледяные тигры и Деды Морозы, ледяные узоры, радуга-дуга бывает. Я могу ледяным дыханием заморозить землю. Солнце далеко, один только лучик попадает.

За Эрсибом Ледяной Склоп, потом Эрлид ледяной, а после него жаркая страна Барусса солнцевая – туда проходит солнце очень сильно. Там можно так обжариться, что кожа слезет. Я боялся, мелькал быстро-быстро, чтобы не растаять. Я ведь снежный, живу на холоде. Белых медведей у меня больше, чем коричневых, коричневый один остался. У меня есть там половина солнца.

В моём замке есть огненные кольца, чтобы защищаться. Сейчас замок уже старый, там темно. Ломать в нём ничего нельзя. Хотя он крепкий, нельзя его трогать, а то осыплются звёзды.

Сейчас у меня не так много волшебства осталось – я его потратил.

Продолжение в следующем номере