– Есть у меня
карманный фонарик!
– Карманный фонарик?
– Карманный фонарик.
– Тогда у меня —
карманный Комарик!
– Карманный Комарик?
– Карманный Комарик.
Гнездышко свил он
в кармане моем.
Вылетит вечером –
песни поем:
он тенором,
я, разумеется, басом.
Я бас этот прячу,
держу под матрасом.
В пустыне его
я нашел как-то раз.
Наверное, Лев
потерял этот бас.
Есть у меня
и другая находка.
– Другая находка?
– Другая находка –
в круглой коробке
живая Щекотка.
– Живая Щекотка?
– Живая Щекотка.
Однажды Щекотке
удрать удалось.
Что было!.. Братишка
смеялся до слез,
от хохота кот
по кушетке катался.
А я со Щекоткою
сладить пытался.
Хихикал Комарик
в кармане моем…
Теперь я Щекотку
держу под замком.
– Щекотка, подумаешь,
вот у меня…
– Что у тебя?
– Что у меня?
В большом чемодане
сидит Болтовня!
– Сидит Болтовня?
– Сидит Болтовня.
Смешная,
похожая на обезьяну.
Но я выпускать её
лучше не стану.
Иначе с тобою
случится беда
и ты не умолкнешь,
боюсь, никогда.
Как-то раз Тушканчик отдыхал у своего дедушки на Чёрном море. Рыбачил, нырял со скалы солдатиком и ласточкой, гулял по берегу в тельняшке…
Когда пришло время возвращаться домой, подарил ему дедушка большую раковину и говорит:
– Вот соскучишься по Чёрному морю и по мне, поднеси эту раковину к уху – всё равно к какому: хочешь, к правому, хочешь, к левому, – тогда ты услышишь шум моря и даже, может быть, услышишь, как я тебе кричу: «Э-э-эй!!!»
Вернулся Тушканчик и сразу побежал к своему другу Дикобразу. Он хотел поскорее показать свою раковину, чтобы Дикобраз тоже мог послушать, как шумит море. Пришёл и всё ему рассказал: про дедушку, раковину и морской шум.
А Дикобраз стал над ним смеяться:
– Ты что – того? В разные сказки веришь! Разве может огромное вот такое море шуметь в такой малюсенькой ракушке, даже пускай она и большая? Ты сам подумай!
– Да что думать-то? Ты послушай! – сказал Тушканчик.
– Да что слушать-то?! – Дикобраз оглядел раковину, встряхнул её и засунул туда лапу. – Моря нет, ничего нет, ракушка пустая.
Он достал толстую тетрадь в клеточку и стал доказывать Тушканчику, что этого не может быть, чтобы море, особенно Чёрное, шумело в какой-то там раковине. Целый час доказывал. И доказал.
– Да, – говорит Тушканчик, – теперь я и сам вижу, что этого не может быть. Всё это выдумки и глупая чепуха.
– Вот теперь ты молодец! – сказал Дикобраз. – Где-то у меня напильник был? Сейчас из неё таких пуговиц наделаем!
А Тушканчик говорит:
– Может, не надо?
А Дикобраз:
– Ну, можно не пуговицы, а пепельницу! А то она будет совсем бесполезной вещью в доме. Идём погуляем?
Начиналась осень. Вокруг Дикобраза с Тушканчиком летали жёлтые, красные и оранжевые листья. Они падали на землю и становились похожи на заплатки.
– Смотри, – говорил Тушканчик, прыгая с листа на лист, – жёлтые так хрустят, а оранжевые – по-другому. Можно что-нибудь сыграть! – И он запрыгал и запел песню, которую так любил его дедушка: «Где же ты, моя Су-улико-о?..»
– Чушь! – сказал Дикобраз. – Всё на свете хрустит одинаково.
Тушканчик вздохнул и говорит:
– Пошли обратно?
– Идём,– согласился Дикобраз.
Вернулись они домой, вдруг видят – по столу возле ракушки расхаживает большая белая птица.
– Это какое пернатое? – спрашивает Дикобраз.
– Это чайка, – ответил Тушканчик.
– Понятно, – сказал Дикобраз. Хотя он ничего не понял.
Чайка взлетела и стала летать по комнате. Тогда Дикобраз говорит:
– А-а-а! Это она в окошко влетела.
А Тушканчик:
– Вот и неправда, у нас все окна закрыты.
А Дикобраз говорит:
– Ну тогда… ну тогда… это не чайка, это такая ворона!
А Тушканчик ему:
– Вот и неправда, я чаек на море видал – они точно такие! – А сам спрашивает Чайку: – Скажи, ты – чайка?
– Чайка! – отвечает Чайка. – Я настоящая морская чайка. А кто не верит, тот дурак!
Тогда Дикобраз опять открыл свою общую тетрадку в клеточку и начал доказывать, что, мол, чайки этой нету!
А Чайка в это время летала над ним, и с лап её капала вода. Одна упала на нос Дикобразу.
– Ого! Какая синяя! – крикнул Дикобраз.
– И море синее, – говорит Тушканчик.
– Солёная…
– И море солёное!– говорит Тушканчик.
– А вдруг… – Дикобраза осенило, – вдруг она вылетела из раковины?
– Сам говорил, что там пусто, а сам?!
– А может, мне это померещилось, что там пусто?
И вот все услышали, как шумит море. Оно шумело из маленькой раковины так громко! Не нужно было даже ухо прикладывать! А Чайка говорит Тушканчику:
– Выпусти меня!
И Тушканчик выпустил её.
А море успокоилось и стало шуметь тихо-тихо. Чтоб его услышать, нужно было теперь приложить раковину к уху – к левому или правому – всё равно.
Тушканчик и сам прикладывал, и Дикобраза научил.
Однажды мама пришла из гостей взволнованная. Она рассказала нам с папой, что дочка её подруги весь вечер играла на пианино. Замечательно играла! И польку играла, и песни со словами и без слов, и даже полонез Огинского.
– А полонез Огинского, – сказала мама, – это моя любимая вещь! И теперь я мечтаю, чтобы наша Люська тоже играла полонез Огинского!
У меня похолодело внутри. Я совсем не мечтала играть полонез Огинского!
Я о многом мечтала.
Я мечтала никогда в жизни не делать уроков.
Я мечтала научиться петь все песни на свете.
Я мечтала целыми днями есть мороженое.
Я мечтала лучше всех рисовать и стать художником.
Я мечтала быть красивой.
Я мечтала, чтобы у нас было пианино, как у Люськи. Но я совсем не мечтала на нём играть.
Ну, ещё на гитаре или на балалайке – туда-сюда, но только не на пианино.
Но я знала, что маму не переспоришь.
Мама привела к нам какую-то старушку. Это оказалась учительница музыки. Она велела мне что-нибудь спеть. Я спела «Ах вы, сени, мои сени». Старушка сказала, что у меня исключительный слух.
Так начались мои мучения.
Только я выйду во двор, только мы начнём играть в лапту или в «штандр», как меня зовут:
«Люся! Домой!» И я с нотной папкой тащусь к Марии Карловне.
Мария Карловна учила меня играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».
Дома я занималась у соседки. Соседка была добрая. У неё был рояль.
Когда я первый раз села за рояль разучивать «Как на тоненький ледок…», соседка села на стул и целый час слушала, как я разучиваю. Она сказала, что очень любит музыку.
В следующий раз она уже не сидела рядом на стуле, а то входила в комнату, то выходила. Ну, а потом, когда я приходила, она сразу брала сумку и уходила на рынок или в магазин.
А потом мне купили пианино. Однажды к нам пришли гости. Мы пили чай.
И вдруг мама сказала:
– А сейчас нам Люсенька что-нибудь сыграет на пианино.
Я поперхнулась чаем.
– Я ещё не научилась, – сказала я.
– Не хитри, Люська, – сказала мама. – Ты уже целых три месяца учишься.
И все гости стали просить – сыграй да сыграй.
Что было делать?
Я вылезла из-за стола и села за пианино. Я развернула ноты и стала по нотам играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».
Я эту вещь играла очень долго. Я всё время забывала, где находятся ноты фа и ре, и везде их искала, и тыкала пальцем во все остальные ноты. Когда я кончила играть, дядя Миша сказал:
– Молодец! Прямо Бетховен! – и захлопал в ладоши.
Я обрадовалась и говорю:
– А я ещё умею играть «На дороге жук, жук».
– Ну ладно, иди пить чай, – быстро сказала мама. Она была вся красная и сердитая. А папа, наоборот, развеселился.
– Вот видишь? – сказал он маме. – Я же тебе говорил! А ты – полонез Огинского…
Больше меня к Марии Карловне не водили.
А это чудовище получилось у меня ненароком. Стал я переводить стихотворение Хилэра Беллока про микроба. Начало вышло похоже, серёдка тоже. А концовка, то есть самый хвост, вижу, получается совсем не так. Отбросил я этот хвост, стал думать снова. Придумал второй хвост — опять не то. Придумал третий — но и этот хвост загибался совсем не в ту сторону, что у Беллока. Досадно мне стало. Что ж это, подумал я, хвостами-то бросаться! Пусть всё идет в дело. Взял и присобачил все три хвоста сразу. Тем более что и микроб треххвостый. Пусть и стихотворение будет треххвостым.
Не будь он так вертляв и мал, я бы для вас его поймал. И вы бы увидали сами микробью мордочку с усами, узор пятнистый вдоль хребта, шесть быстрых ног и три хвоста…
ХВОСТ 1
Таков,
как уверяют
строгие
профессора
по зоологии,
микроб,
невидимый злодей,
враг
честных
и простых
людей.
ХВОСТ 2
Но без очков
и без лорнета
непросто
различить
всё это.
Увы,
задача
нелегка
увидеть
шустрого
зверька.
Микроб,
к несчастью,
слишком мелок,
как уверяет
мистер Беллок.
ХВОСТ 3
Известно,
в мире
вся хвороба
проистекает
от микроба.
Эх, я бы
всех микробов
сгрёб,
взял
помощнее
микроскоп,
да этим самым
микроскопом
их всех
и придавил бы
скопом!
Дэниел-Дэнни, и папа, и кошка
катались на санках
по снежным дорожкам.
Когда,
накатавшись,
вошли они в дом,
их бабушка Мэгги узнала с трудом.
Дэниел-Дэнни, и папа, и Киска
н е м е д л е н н о
съели по тёплой сосиске
и рядышком сели —
погреть у камина
кто руки,
кто лапы,
кто — уши и спину.
Играют в камине бесшумные тени.
Уснул возле бабушки Дэниел-Дэнни.
У папы три капли упали со шляпы.
Кошка согрела озябшие лапы.
Кажется, их было несколько, берёзок, так никогда и не ставших берёзами. И лишь одна дожила до глубокой берёзовой старости. Каким-то неведомым образом отделилась она от других и встала посреди поляны, прямо напротив дома.
И тогда-то из дома, обтирая на ходу руки, вышла молодая женщина в лёгком крепдешиновом платье. За ней следовал мужчина в нижней рубашке и галифе на подтяжках.
Мама встала спиной к берёзке, опустила руки по швам и улыбнулась. А отец прицелился в них фотоаппаратом.
Так была спасена молодая берёзка. Потом отцовский денщик поставил под неё скамью с удобной, скошенной книзу спинкой. Под берёзой стали фотографироваться – вместе, по двое, в одиночку. А на месте сестёр берёзы разбили клубничные грядки и посадили вишни.
Берёза росла и старилась на наших фотографиях. То пышно зеленела, то потихоньку желтела… Но она ещё была, когда развалилась на части ветхая скамейка, о мягкую спинку которой она деликатно опиралась все эти годы Оставшуюся в одиночестве «вечную» берёзу валили в два приема: начали вечером, а закончили утром.
Рубщики в сумерках ушли, а я, одолеваемый любопытством – как теперь всё будет без берёзы? – потихоньку выбрался из дома.
Уже свечерело. Земля была холодна, а небеса прозрачны.
В их левом верхнем углу я увидел знакомый силуэт. Берёза стояла… А тут ещё набежал ветерок, и берёзовые листья, как ни в чём не бывало, зашептали, заговорили…
Не веря в то, что произошло, я стал трогать ветви и ствол стоящей ещё берёзы.
Впадина оказалась глубокой, глубже, чем я предполагал.
«Такая не зарастёт», – подумал я и побежал обратно к дому.
И только в постели, вспомнив, как беззаботно шелестело над головой подрубленное дерево, заплакал – тихо, горестно, уже ни на что не надеясь.
…Не где-нибудь там, за тридевять земель, на полях сражений. Здесь, у нас, в Кучино. В лесу.
Ни речки, ни прудика в нашем лесу. Зато какая воронка с лягушками!
Колеблется между берёзок зеленоватая, непроницаемая муть.
Покатый бережок выскальзывает из-под пяток.
Сладковатый запах воды и коровьих лепёшек дурманит голову.
«Лешевой купальней» называют нашу воронку окрестные старухи.
– Смотрите, утопнете!
– Не утопнем!
С разбегу, с разлету, прямо с чавкающей кромки – бултых! Голые, как лягушата, обживаем бомбовую воронку.
Майка – чистопородная немецкая овчарка. Но у себя в Германии она была обыкновенной бродяжкой.
Я хорошо представляю себе, как отец подобрал её на улице. Он шёл или ехал по оккупированному городу, между разрушенными домами, среди молчаливых усталых людей. А навстречу еле тащился одинокий щенок. И отец нагнулся и подобрал брошенную овчарочку.
Вот так, в мае 1945 года, у нас в доме появилась собака Майка. Добрая, сильная, весёлая немецкая овчарка.
Перевод Михаила Яснова
Ходит осень по лесной дорожке
И играет на губной гармошке.
То-то листья рады поутру –
Как они танцуют на ветру!
Бережно несёт их ветер вдаль –
Будто ноши нет ему дороже.
Говорят, они мертвы... Но кто же
В эту грусть поверит и печаль?..
Ходит осень по лесной дорожке
И играет на губной гармошке.
Переезжает небо,
Квартиру поменяло.
Теперь забот немало.
Теперь неясно стало,
Где могут поселиться
И облака, и птицы.
Но ты, моя соседка,
Но ты, моя сестричка,
Не беспокойся, Птичка:
Твоя всё та же – ветка,
Твоя всё та же – кличка,
Твоя всё та же – клетка.
При встречах мы здоровались не часто.
Ребячий мир на взрослый не похож.
«Что я нашёл!» звучало вместо «Здравствуй!»,
«Пойдём на речку!» вместо «Как живёшь?».
О радость жизни, детская игра!
Век не уйти с соседского двора.
За мной являлась мать. Но даже маме
В лапту случалось заиграться с нами.
Чего ж ей, великанше, делать тут?
В неё ж мячом всех раньше попадут.
Кидать кидали, да не попадали.
И к ужину обоих долго ждали.
Ведь надо же! Брат ещё верит всерьёз
Тому, что давно для меня под вопросом.
Когда он пыхтит, он ещё паровоз.
А мне уже больше не быть паровозом.
Дом
Ходуном.
Мать ужасом объята!
- Опять дерутся!
Брат идёт на брата!
И гонит нас во двор,
В толпу ребят.
Двор ходуном:
Встаёт за брата брат.
Перевод Ольги Мяэотс
На Хануку дорогу из местечка в город в наших краях обычно заметает снегом. Но в тот год зима выдалась на удивление мягкой. Вот-вот наступит праздник, а снега нет как нет. И солнце печёт, словно лето на дворе. Крестьяне только головами качали: мало снега – не жди доброго урожая. Вот уже и молодая травка пробиваться стала. В сёлах даже скотину на пастбище выгнали.
Для скорняка Реувена год выдался – хуже некуда. Долго он голову ломал, как из нужды выбиться, и решил наконец продать единственную козу – Злату. Другой вопрос, что она была уже старая и молока давала каплю, но Файвл, мясник из города, согласился дать за неё восемь гульденов. Разве плохо? Доход, конечно, невелик, но всё же можно и ханукальные свечи купить, и масло для оладий, и подарки детям, да и по хозяйству чего-нибудь. Сами знаете: на праздник только раскошеливайся. Вот и велел Реувен старшему сыну Аарону отвести козу в город.
Аарон был парнишка смышлёный и понимал, какая судьба скотине уготована. Жалко ему было козу. Лия, мать мальчика, и та слезу украдкой смахнула, услышав мужнино решение, а сестры, Ханна и Мириам, те прямо в голос ревели. Но разве можно отца ослушаться? Натянул Аарон латаное пальтишко, нахлобучил шапку с ушами, обмотал вокруг козьей шеи веревку, взял на дорогу два куска хлеба с сыром и отправился в путь. К вечеру мальчик должен был доставить козу в город, переночевать у мясника, а на следующий день с деньгами вернуться домой.
Коза стояла смирно, пока домашние прощались с ней, лишь бородой трясла и даже лизнула Реувену руку. Злата привыкла доверять людям и не ждала от них подвоха, ведь они всегда кормили её и не причиняли зла.
Когда Аарон вывел Злату на дорогу, что вела к городу, коза удивилась: путь был ей в новинку. Она то и дело поглядывала на мальчика, словно хотела спросить: «Куда ты меня ведёшь?» Но постепенно успокоилась, решив, видно, что скотине не пристало задавать вопросы. Всё по дороге было ей незнакомо. Они шли чужими полями, проходили чужие пастбища, вдалеке виднелись чужие дома под соломенными крышами. Со дворов доносился собачий лай. Пару раз какие-то шальные псы пускались за ними вслед, но Аарон отгонял их палкой.
Когда они выходили из деревни, светило солнце. Но вдруг погода враз переменилась. Большая иссиня-чёрная туча показалась на востоке и быстро заволокла всё небо. Поднялся ветер. Вороны с громким карканьем закружили над самыми головами путников. Поначалу казалось, что пойдёт дождь, но из тучи посыпал град, словно летом. Хотя было ещё раннее утро, вмиг стало темно как ночью. Вскоре град сменился снегом.
За свои двенадцать лет Аарон видел всякую погоду, но подобного снегопада не помнил. Снег валил так густо, что затянул белой пеленой всё вокруг и скрыл даже солнце. Вскоре дорогу совсем занесло. И без того она была узкой и извилистой, а теперь мальчик и вовсе с пути сбился. Задул резкий холодный ветер. Пальтишко у Аарона было старое, и мороз пробирал до костей.
Поначалу Злата, казалось, не обратила внимания на перемену погоды. Она тоже прожила на этом свете двенадцать лет и знала, что такое зима. Но когда её копытца всё глубже и глубже стали проваливаться в снег, коза принялась оглядываться на Аарона. Её мягкий взгляд словно говорил:
«Что нас выгнало из дому в такую непогоду?» Аарон надеялся, что им повстречается на дороге крестьянская подвода, но за весь день никто не проехал мимо.
А снег становился всё гуще и гуще, он падал на землю огромными кружащимися хлопьями. Аарон почувствовал под ногами мягкую пашню. Он понял, что они сбились с пути и бредут теперь по полю. Мальчик уже не мог различить, где восток, а где запад, где осталась деревня и в какой стороне город. Ветер выл и стонал, крутились снежные вихри, словно белые бесята затеяли в поле игру в пятнашки. Снежная позёмка заметала всё вокруг. Злата остановилась. Она не могла идти дальше. Коза уперлась копытцами в землю и умоляюще заблеяла, словно просилась назад домой. На её бороде намёрзли белые льдинки, а рога заиндевели от мороза.
Аарон старался не думать о грозившей им опасности, но понимал: если они не найдут пристанища, то наверняка замёрзнут. Нет, это была не обычная метель, а настоящий буран. Снегу намело уже по колено. Руки мальчика окоченели, а пальцев на ногах он совсем не чувствовал. Блеянье Златы всё больше походило на плач: люди, которым она привыкла доверять, заманили её в беду. Что оставалось делать? Аарон принялся молиться за себя и за невинную скотину.
Вдруг мальчик разглядел невдалеке какой-то холм. Что бы это могло быть? Когда успело намести такой большой сугроб? Подошёл он поближе и козу за собой потянул. Оказалось, это высоченный стог сена, весь засыпанный снегом.
Аарон сразу понял – это спасение. С большим трудом он разрыл снег. Недаром он был крестьянский сын: знал, что делать. Докопавшись до сена, мальчик сделал в нём гнездо для себя и козы. Он понимал, что, как бы ни завывала метель снаружи, в стогу всегда тепло и сухо. К тому же сено – отличный корм для Златы. Почуяв знакомый запах, коза потянулась к сену и принялась жевать. Снаружи продолжал валить снег. Вскоре он снова замел стог, скрыв лаз, проделанный Аароном. Но мальчику и козе надо дышать, эдак под снегом и задохнуться можно! Аарон проделал в соломе и снегу окошко и внимательно следил, чтобы его не засыпало.
Злата наелась досыта, села на задние ноги. К ней вернулось прежнее доверие к человеку. Аарон съел два куска хлеба с сыром, но лишь слегка заглушил голод, уж больно умаялся он в дороге. Мальчик посмотрел на козу и заметил её набухшее вымя. Он лёг возле козы так, чтобы молоко при дойке попадало ему прямо в рот, и потянул за сосок. Молоко было жирным и сладким. Злата, хоть и не привыкла к такому обращению, сидела смирно. Казалось, ей хочется отблагодарить мальчика за то, что он спас её от неминуемой гибели, нашёл такое чудесное убежище, где всё – пол, стены, потолок – сделано из душистого вкусного сена.
В крохотное окошко Аарон видел, как беснуется снаружи непогода. Ветер перегонял огромные волны снега. Тьма была – хоть глаз выколи. Мальчик не знал, ночь ли наступила или просто тучи совсем закрыли солнце. Слава Богу, в стогу было тепло и сухо. От травы и полевых цветов пахло солнцем и летом. Злата то и дело принималась жевать. Она выхватывала клочок то сверху, то снизу, то справа, то слева. От её тела шло живое тепло, и Аарон старался прижаться к ней потеснее. Мальчик всегда любил козу, но теперь она стала ему как сестра. Он был один, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь.
– И что ты думаешь, Злата, о том, что с нами приключилось? – завёл мальчик разговор с козой.
– Ме-е, – проблеяла Злата.
– Не отыщи я этот стог с сеном, мы бы наверняка замёрзли в чистом поле.
– Ме-е.
– Я тебе так скажу: если снег не прекратится, нам придётся просидеть здесь несколько дней.
– Ме-е.
– Да что ты всё «ме-е» да «ме-е»! Отвечай толком!
– Ме-е, ме-е.
– Ну, ме-е, так ме-е, – уступил Аарон. – Хоть ты и бессловесная тварь, а всё понимаешь. Ты нужна мне, а я нужен тебе. Ведь так?
– Ме-е.
Аарона стало клонить в сон. Он сделал себе подушку из сена и уснул. Злата тоже задремала. Теперь слушайте дальше.
Когда мальчик открыл глаза, то не мог понять, ночь сейчас или день. Снег забил окошко. Аарон попробовал было расчистить его заново, раскопал снег на длину своей руки, но так и не пробился наружу. А снег всё шёл и шёл. Ветер выл на разные голоса. Иногда в вое ветра мальчику чудился дьявольский смех. Злата тоже проснулась. Аарон погладил её, и она от ветила ему благодарным «ме-е». Да, козий язык состоял из одного-единственного слова, но сколько оно могло выразить! Коза будто хотела сказать мальчику: что Бог дает, надо принимать с любовью – жару и холод, голод и насыщение, свет и тьму.
Аарон снова проголодался. Хлеб с сыром он давно уже съел, но молоко у Златы не переводилось.
Три дня провели мальчик и коза в стогу. Аарон всегда любил Злату, но за эти дни привязался к ней ещё больше. Она поила его своим молоком, согревала своим теплом. Своим спокойствием она поддерживала в нём надежду на спасение. А сколько историй он порассказал ей за эти дни! Коза стояла смирно и внимательно слушала. Он гладил её, а она лизала его лицо и руки.
А потом говорила «ме-е», и мальчик понимал: это значит – «Я тебя тоже люблю».
Снег шёл три дня. Впрочем, на второй день он был уже не таким густым, да и ветер поутих. Временами Аарону казалось, что лета уже никогда не будет, что всю жизнь, сколько он себя помнит, шёл снег и что у него, Аарона, нет ни отца, ни матери, ни сестёр: он – сын снега, родился в снегу, и Злата тоже. В стогу было так тихо, что даже в ушах звенело. Аарон и Злата проспали всю ночь и большую часть дня. Во сне Аарон мечтал о тёплых деньках. Ему снились зелёные луга, цветущие деревья, прозрачные ручьи и птичье пение. На третью ночь снег перестал, но Аарон боялся, что в темноте не отыщет дорогу домой. Постепенно небо расчис тилось, и выглянула луна, покрыв снежные равнины серебристой сетью. Мальчик разрыл снег и выглянул наружу. Перед ним лежал белый безмолвный мир, исполненный небесного покоя и благодати. До огромных звёзд, казалось, было рукой подать. Луна плыла по небу, как по морю.
Утром четвёртого дня Аарон услыхал звон бубенцов.
«Сани! —догадался мальчик. —Значит, дорога недалеко».
Возница указал ему дорогу, но не в город, к мяснику Файвлу, а домой, в деревню. Сидя в стогу, Аарон решил, что ни за что не расстанется с Златой.
Родители Аарона и вся деревня искали мальчика и козу, но метель занесла следы. Люди думали, что они сгинули навечно. Мать и сестры стали было оплакивать Аарона, но отец лишь хмурился и молчал. Вдруг прибежал сосед и сообщил радостную весть: по дороге к деревне шествуют Аарон и коза.
Ну и обрадовались все! Аарон рассказал дома, как нашёл стог и как Злата три дня поила его своим молоком. Услыхав это, сестры принялись целовать и обнимать козу, приготовили ей особое угощение: нарезанную морковь и картофельные очистки. Злата всё съела – тоже ведь проголодалась.
Никто и подумать не мог о том, чтобы её продать. К тому же наступившие холода оказались скорняку на руку. Теперь сельчанам вновь понадобились его услуги. Так что на Хануку мама Аарона каждый день могла печь картофельные оладьи, даже Злате доставалось. И хотя у козы был свой загончик, она часто приходила к кухне, стучалась рогами в дверь и просилась в гости. Её всегда с радостью пускали. По вечерам Аарон, Мириам и Ханна играли в дрейдл. А Злата грелась у печки, смотрела на детей и любовалась на ханукальные свечи. Иногда Аарон спрашивал:
– А помнишь, Злата, как мы хоронились с тобой в стогу?
Коза чесала рогами бок, мотала бородой и тихонько блеяла. Всю свою безмерную любовь она умела выразить одним-единственным «ме-е».
В январе объелся некто
Макарониной одной.
Триста восемьдесят метров
Макаронина длиной.
Мы сидим в столовой,
Суп едим перловый,
Слышим наших ложек
Грустный диаложек.
Не есть хорошо —
Не есть хорошо.
Пока едим, мы
Непобедимы!
Я шёл вдоль берега. Скучал.
К моллюску в домик постучал.
«Добро пожаловать!» – услышал,
Но не вошёл. И он не вышел.
Противогаз,
Я знаю вас!
Нужен мальчик для битья.
Очень ждём тебя, дитя.
Я люблю грозу в начале года,
Но меня не балует природа.
Вчера на кладбище скелет
Исполнил песни прошлых лет.
Дважды два – сто двадцать шесть, а не четыре.
Это лучший результат сегодня в мире.
Ох, подарки! Подарки!
Но я раньше все-таки не верил, как приятно самому дарить – что-нибудь кому-нибудь. То есть, не кому-нибудь, естественно, но – дарить.
Однако – что? – вот вопрос. Сначала я выспрашиваю, а после ищу. И не один, а с другом. Мы садимся на маму и едем. На ее машину садимся, она ее лошадкой зовет. Вот такой из нас кортеж получается.
А Дрон – он все знает, где какие диски есть, или подставки для карандашей… Он все знает, что где, потому что он на свой дополнительный английский идет очень долго, через все лотки и палатки. А с него домой – еще дольше бредет. И идет он с нами – как на свой дополнительный урок – без шапки совсем. А так холодно! И куртка распахнута. Беспризорно так идет.
Мама моя ему шутит осторожно: – Ах ты, мерзлый кот! Застегнись, а то мяукать не сможешь! Но он не застегнулся, даже и не ответил маме. А она оставила его в покое, не стала теребить, у него и так в школе неприятности.
Ну не выучил человек стихотворение английское – бывает. А англичанин раскричался: Шекспир! без родителей в школу не приходить! – уж больно он за этот язык и того Шекспира болеет. А Дрон промолчал: как он с родителями придет, если завтра, как назло, суббота? Хоть мы и учимся в этот прекрасный и для всех выходной день. Но родители-то завтра – на охоту едут.
А раз уж ему не приходить, – все одно не пустят, – его как раз на охоту и взяли. За 600 км. Ночью. И все это счастье – вместо школы. Вместо английского.
За подарками мы едем, а он рассказывать начал, даже оживился. И как джип в жидкую снежную грязь погружался, и как это страшно – тонуть вместе с такой большой машиной. Почти так же, как когда кабан на человека из кустов выскакивает. И как за лисой гнались, и в конце концов убили ее. Мы – за подарками, а он – про лису.
– А тебе ее не жалко было? – мама, не отрываясь, вперед смотрит и рулит.
– Сначала – жалко, а когда хвост отрубили – нет.
Дрон так твердо сказал, что я решил его поддержать: она же без хвоста – уже лисой не была! Вот ее и не жалко!
Слукавил я. Только вчера семьей смотрели фильм против охоты на лис. Документальный. Их там из нор лопатами вырубают и собаками на клочки рвут. А борцы-то за права лис каковы? Молодцы просто. Дезодорантом лисьи следы забрызгивают и в охотничьи свистки не в ту сторону свистят, чтобы собак запутать. Так что я – за них.
Но раз уж Дрон оказался на охоте вместо школы, то я – за Дрона.
А джип у них все-таки красиво вяз. Я даже тоже слегка испугался. Тем более, что мама, аварию объезжая, уже на тротуар взобралась.
Из школы Дрона все-таки выперли. Вот тебе и подарки. Точнее, он сам ушел. Захотел почему-то не в Москве, а с бабушкой, в маленьком городке жить.
– Эх! Эх…
Но, может, я бы тоже из дома ушел, если бы на балконе мертвая лиса лежала. Неразделанная, – как он объяснил. Что с ней будет? – ведь на улице оттепель начинается.
Интересно, а Шекспир на лис охотился?
Может, у нашего англичанина спросить?
Не уходи, Дрон.
Вечером медведь вышел из своей берлоги, постоял, послушал, что говорят кругом.
Все говорили про луну.
«Как прекрасно светит сегодня луна!» – говорили вокруг.
«Ладно, я могу и закрыть», – сказал медведь и поднял вверх лапу. Луны не стало видно. Он постоял с поднятой лапой, послушал, что говорят теперь, и ему показалось, что никто не заметил, что луны нет, что она закрыта.
Все вели себя так, будто они видят луну, а он, медведь, не видит.
«Ладно», – сказал он и пошёл по лесу. Проходил мимо заячьей норы, заглянул: зайчиха и шестеро зайчат уже лежат, моргают сонно, пошевеливают длинными ушками, она им что-то рассказывает… Нагнулся он.
«Видите, детки, – шепелявила зайчиха сонным голосом, – как прекрасно светит сегодня луна?»
«Да», – ответил кто-то.
«А сейчас вы увидите, детки…» – сказал медведь, подкрался, встал и закрыл собой всё, что можно было закрыть, встав у входа в нору.
«Видите, детки, – так же сонно прошептала зайчиха, – а это медведь встал у нашей двери и заслонил нам луну, но когда он отойдёт, нам опять будет видно, как прекрасно светит сегодня луна!»
Медведь отошёл: «Ладно, мы ещё увидим…» И пошёл дальше. Дальше увидел лужу. В мутной воде плескалась луна, а вокруг неё хороводом сидели лягушки и квакали.
«Как прекрасно светит сегодня луна!» – начинал чей-то один голос.
«Прекрасно светит, прекрасно!» – повторяли остальные.
«Она всегда прекрасная, наша луна, но сегодня ещё прекраснее!»
«Прекраснее, ах, прекраснее!»
«Ну да, – сказал медведь, – когда у вас лужа есть! А когда её нет?»
И, наклонившись, стал пить.
Выпил всю воду, поднялся, посмотрел вниз. Лягушки молчали. Их было много, они все вылезли, когда он выпил их лужу…
«Где песни?» – спросил медведь, будто у воздуха. Повернулся и пошёл прочь.
Но не успел он отойти и на десять шагов…
«Как прекрасно светит сегодня луна», – произнес ему в спину чей-то тихий голос.
«Прекрасно светит, прекрасно», – тихо ответил второй.
«Как прекрасно светит сегодня луна!» – громко и с переливами произнес первый голос.
«Прекрасно светит, прекрасно!» – громко и с переливами ответил второй.
Медведь плюнул. Он плюнул и выплюнул всю их лужу, вместе с их луной. Отплевываясь, пошёл дальше.
«Кого слушал? – плевался он. – Зайчиков слушал, лягушек… Где свои, где волк?»
И остановился, соображая, где волк. Волк и его волчата. Семь крепких волчат с острыми клыками.
Когда он подкрался к волчьей норе, там разговаривали. Говорила старая волчица.
«И когда вы увидите близко своего врага, – говорила волчица медленным хриплым голосом, – вы приседаете вот так, видите… И не в хвост, не в ноги, не в спину, не кусать как какие-нибудь собаки – нет! – голос её зазвенел. – В шею! В кровь! Насмерть!»
Голос волчицы сорвался.
«Вот это разговор, – лизнул свою лапу медведь и лёг поудобнее, – это разговор!»
«Мам, – спросил густой, ещё не окрепший голос, – мам, а что делать, если их больше? Если их вдвое больше?»
«Мам, я их разорву всех!» – пискнул второй голос.
«Мам, смотри, какая сегодня луна!» – сказал ещё один тихий голос.
Наступила тишина, а потом медленный низкий голос волчицы произнес: «Да, сынок, сегодня прекрасная луна!»
Гусеницы у танка,
у трактора, вездехода...
Гусеницы в капусте
с нашего огорода.
У танка они железные.
А в капусте какие-то бледные.
У танка они полезные.
А в капусте какие-то вредные.
Кот запрыгнул на скамейку.
Он устал и хочет спать.
И его, как батарейку,
надо снова заряжать.
(Рыбой, не током, конечно. А то будете его током, а потом скажете, что это я посоветовал.)
Нету рыбы - можно мясом.
Подойдёт и колбаса.
Правда, колбасы хватает
всего на полтора часа.
Кошка купила рыбу,
и ей не выбили чек.
Думают, если кошка,
значит, не человек!
«Отлично, - сказала кошка.
- Где тут у вас директор?»
Все сразу же испугались,
подумали, что инспектор
и выбили кошке аж четыре чека.
На плечо мне уселась кукушка
В ухо сунула смятый листок,
Воробей вьет гнездо на макушке,
Дятел клювом мне долбит висок.
И в ноздрях кто-то там копошится,
И во рту кто-то горький такой,
Прилетают в подмышки синицы
Кормят птенчиков мошкарой.
Не могу шевельнуть я рукою,
Не способен сомкнуть я ресниц,
Где опять этот дворник с метлою?
Пусть прогонит со статуи птиц!
Слыхал Петров, что инопланетяне
Людей крадут и, спрятав в корабли,
Под пытками из них секреты тянут
О жизни нашей матушки-Земли.
Но если вдруг пришельцы ночью тёмной,
Его, Петрова, свиснут самого,
То тут, Земля, ты можешь быть, спокойна:
Он двоечник – не знает ничего.
«Пустыня, как море, только вместо воды песок. И песок в пустыне как волны. Волны песка называются «барханы». В сильный ветер барханы передвигаются и засыпают всё на своем пути»…
Геннадия Снегирёва относят к природоведам, мастерам познавательной литературы. На самом же деле он – настоящий поэт, только пишет свои стихотворения прозой. Простыми средствами, кратко, без нарочитых красивостей создает он столь необычную и запоминающуюся картину, что видишь далеко в глубь, гораздо больше сказанного. Таковы его рассказы о деревьях, о птицах и животных из цикла «Чудесная лодка», маленькие повести «Голубая Тува», «Очерки о природе», в которых определено место человека в живом мире – не хозяина, а исследователя и равноправного партнёра.
Неожиданные встречи с обитателями царства животных рождают и необычные слова. Увидел он на болоте лягушку: «Маленькая совсем, а кричит так громко! Поймал я ее, в руке держу, а она даже не вырывается. Спинка у нее серая, а брюшко красное-красное, как небо над лесом, где зашло солнце».
Писатель считает: «Для того чтобы писать для детей, да и для взрослых, нужно очень хорошо знать жизнь и иметь слух на язык».
Жизненный опыт у него был богатый. Родился Геннадий Снегирёв в Москве, на Чистых прудах. Ребёнком был необычным, как говорили раньше, «трудным» — закончил три класса, но ему засчитали четыре, лишь бы ушёл из вечерней школы. Во время эвакуации был подпаском – там, под Чапаевском, он навсегда запомнил красоту волжской степи. Вернувшись в Москву, случайно устроился работать на кафедру ихтиологии МГУ. Общаясь со старыми интеллигентами, работавшими на биологическом факультете, выдающимися учеными, мудрецами, знатоками всего на свете, он и получил образование. Главным его учителем стал профессор В.Д. Лебедев, знаменитый полярный летчик, Герой Советского Союза, личность во всех отношениях необыкновенная. «Как-то я ехал с ним без билета, он положил на меня матрас, а сам на него лег», — с восторгом вспоминал Снегирев. Не теряться, не отчаиваться, искать выход из любого положения – эти уроки пригодились молодому человеку очень скоро. Он занимался боксом, и однажды, когда у него была ангина, вышел на бой, после чего получил серьёзное осложнение на сердце. Два года пролежал, потом поднялся, решил: «пан или пропал» – или выздоровею или умру — и нанялся лаборантом на «Витязь», научно-исследовательское судно, которое отправлялось изучать глубоководных рыб Курило-Камчатской впадины. Болезнь отступила, а многочисленные впечатления от этого и других путешествий скоро стали книгами для детей.
Ольга Корф
Я проснулся. Было тихо. Шакалы замерли, и древесные лягушки замолчали. Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Как будто стучат деревяшки. Это тростинки друг о друга стукаются, гнутся.
– Кто это?
– Сазан пошёл!
– Да разве сазан может тростник гнуть?
– Морской сазан может!
Днём увидел я морского сазана. Он весь был закован в красную чешую, как рыцарь в латы. Валялся в пыли, а сам всё к воде, к воде полз и красным глазом на рыбаков косил, как дикий жеребец.
Потом я узнал, почему он такой опалённый и сильный. Зимой рыбы держатся ближе к берегу, пощипывают водяные травы или что река вынесет с мутью.
Только не морской сазан. Он уходит на середину моря, где вода совсем горькая и синяя-синяя, а сверху звенит ветер.
В январе, когда здесь дождь, слякоть, и маяк еле мигает, сазан подплывает к Туркмении и видит, как розовые фламинго в Гасан-Кули поднимаются с залива и исчезают, растворяются в закате над песками.
Он плывёт вдоль берега, закованный в свою чешую, и видит, как верблюдица ищет белого верблюжонка, а верблюжонок стоит за барханами белым пятнышком.
Сазан видит, как гюрза лежит на песке и смотрит на него страшными, невидящими глазами. Хочется подплыть ближе, ближе…
Нет, скорей от этого берега! Только бы дождаться, когда на чёрных каменных ветках саксаула расцветут белые восковые цветочки.
Вода в море нагревается, и уже начинает тяжелить икра, и сазан плывёт, плывёт, а сам мечтает о тростниках, за которыми видны снежные горы.
И пить бы мягкую, сладкую, снежную воду. И тереться брюхом, выпускать икринки в эту прохладную, сладкую воду, и гнуть тростник…
Всё тише стучат тростинки по утрам. Морской сазан мечет икру. Успокаивается. Забывает, что он видел, и краски раскалённых песков гаснут на его чешуе.
Мышь Гликерия надела своё любимое платье – ну, то самое, с полосатыми рукавами и сиреневыми цветочками по подолу, – и вышла из дому прогуляться.
Она погуляла сперва направо до куста жимолости, потом ещё немного дальше – до зарослей папоротников, а потом почувствовала огромное желание остановиться и сказать: «Ффух!»
– Ффух!! – сказала Гликерия. И добавила: – Какая жара!
Воздух стоял вокруг Гликерии плотным жарким коконом. И даже энергичные ффухания не отгоняли его от гликериных разгорячённых щёк.
Гликерия сорвала лопух и сделала из него опахало. Но лопуховое опахало холодило только мордочку. И немножко – уши. А вот животу было по-прежнему жарко.
Причём, чтобы не обижать ни ту, ни другую щёку, Гликерии приходилось махать лопухом перед самым носом. И из-за этого она совсем не видела, куда идёт.
А что за прогулка, скажите на милость, если вы не видите окрестности, а видите вместо них болтающийся перед носом лопух?
Тогда Гликерия подумала: «Если я буду двигаться быстро-быстро, то получится так, словно на меня дует ветер. Ведь когда скатываешься с горки или качаешься на карусели – ветер всегда дует в лицо, даже в тихую погоду».
Гликерия бросила лопух и побежала вперёд со всех лап.
Ветер ударил ей в лицо, но через минуту стало почему-то ещё жарче. Гликерия запыхалась и решила остановиться. Уши у неё были мокрые, и с носа капало.
И тогда Гликерия ещё немного подумала и решила: надо что-то изобрести, чтоб оно само её везло.
Зашла Гликерия к одному знакомому, и тот дал ей свой велосипед. Покататься.
– Знаешь, – сказал один знакомый, – я полагаю, тебе это как раз подойдёт.
Едет Гликерия на велосипеде. Нос у Гликерии белый от страха. То правая нога высоко от земли, то левая. Боязно. Педали чавкают, колёса жужжат. Хвост норовит в спицах запутаться.
Всё равно жарко. Какая уж тут прохлада, когда того и гляди – вывернется велосипед из-под Гликерии. Да и по сторонам смотреть некогда. Слева крапива – справа канава. Рулит Гликерия, старается.
И тут в один миг кончилась прогулка. Велосипед клацнул и схватил Гликерию за подол. И сжевал её сиреневые цветочки и оборочки.
– Ай! – закричала Гликерия и полетела с велосипеда.
Лететь было недалеко.
А велосипед тут же сверху на Гликерию упал и стукнул её везде.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила одного знакомого Гликерия. Велосипед вернула.
И пошла оборочки стирать и на место пришивать. И прикладывать пятак к шишке на лбу.
А тут, пока оборочки сохли, один знакомый сам к Гликерии в гости пришёл. Она его холодной окрошкой накормила, а он ей и говорит:
– Я ошибся. Велосипед – это не для мышей.
И подарил ей самокат.
Вот повезло Гликерии!
Колёсики маленькие, тихие, совсем не страшные. Никто не клацает у колен. И земля совсем близко – вот колёсики, вот подножка, вот гликерины задние лапы. Оборка над травой развевается.
Катится Гликерия, левой лапой от земли отталкивается. Ветер Гликерию обдувает. Любуется Гликерия окрестностями.
На руль привязала Гликерия воздушный шарик – для красоты.
– Холодная окрошка – хорошая штука. От неё в голове появляются очень правильные идеи, – думает Гликерия.
Тёплым дождём умывается лес,
Шепчутся листья и травы,
И поднимают стволы до небес
Крону зелёной дубравы.
Выбрав в ветвях наблюдательный пост,
Радуясь ливню в июле,
Как на качелях, качается дрозд
С капелькой солнца на клюве.
Днём какие были
Звуки у реки!
Громко воду пили,
Чавкая, быки.
Шёл удильщик важно,
Звякая ведром,
И гудел протяжно
Груженый паром.
А ещё мальчишки,
Словно три стрижа,
С деревянной вышки
Прыгали, визжа.
...Вечер наступает.
Гаснут облака.
Молча отдыхает
Сильная река.
Лишь плеснётся щука —
И опять ни звука.
...птицы pазлетаются,
cобаки pазбегаются,
школьники пугаются,
двоpники pугаются,
боятся появляться
во двоpе соседи -
значит, я учусь кататься
на велосипеде.
Из pезины шины
У моей машины,
Плавно откpываются
Двеpцы у кабины,
Мягкие сидения
У машины есть!
Только, к сожалению,
Мне в неё не влезть...
Однажды холодным и ветреным
Днём
По пыльной дороге мы скачем с
Конём.
И вдруг на скаку я упала с
Коня,
И дальше мой Конь поскакал
Без меня.
А я в придорожной канаве
на Дне
Печально лежу у себя
на Спине.
И ветер уносит мой голос
Коню:
«Скачи, не волнуйся. Сейчас
Догоню».
Прим.: внимательно следите за шрифтом, а то будет непонятно, кто что говорит. Обычным – папа, жирным – сын, курсивом – мама
Считаю до пятнадцати:
Не успеешь надеть ботинки —
Уйдём в парк без тебя.
РАЗ.
Но я не знаю, где они!
ДВА.
Правда, не знаю!..
ТРИ. Они под кроватью.
Их там нет…
Нашёл!
ЧЕТЫРЕ-ПЯТЬ-ШЕСТЬ.
Постой! – на них узлы…
СЕМЬ.
Нужно было аккуратно расшнуровывать.
Давай я распутаю один, а ты – другой?
ВОСЕМЬ. Но так будет нечестно…
Ну пожа-алуйста!..
Хорошо.
Они всегда запу…
ДЕВЯТЬ.
Они всегда запутываются
и не распутываются.
ДЕСЯТЬ.
Он затянулся, смотри! У меня никак… Даже зубами!..
Готово!
ОДИННАДЦАТЬ.
А где мои носки?..
ДВЕНАДЦАТЬ.
Перестань считать перестань считать! (Мам, где мои носки? Где мои носки, мам?! —
ОНИ В ТВОИХ БОТИНКАХ – ТАМ, КУДА ТЫ ИХ САМ ЗАСУНУЛ. —
Я не засовывал!)
ТРИНАДЦАТЬ.
Ой, они все вывернутые наизнанку!
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ.
Ты распутал узел на ботинке, который ты…
Да. Надень его на правую ногу.
Но у носок нет правой и левой ноги!
Ботинок, а не носок.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ С ПОЛОВИНОЙ…
Я сейчас я сейчас!.. Не уходите!
Смотри, один ботинок уже готов!
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ И ТРИ ЧЕТВЕРТИ…
Всё!
А шнурки? Завяжи их на бантик.
А можно, мы завяжем по дороге?..
Нет, нельзя.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ И СЕМЬ ВОСЬМЫХ…
Тогда помоги скорей! Я уже почти…
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ И ПЯТНАДЦАТЬ ШЕСТНАДЦАТЫХ…
Я завяжу на один бантик, хорошо?
ПЯТНАДЦАТЬ!
Смотри, я успел! Я успел!
УР-РА!!!
Жил-был маленький мальчик Витя. Он учился во втором классе и был круглым двоечником, потому что умел считать только до двух.
Например, спросит его учительница Анна Петровна: «Сколько ножек у рояля?» Он отвечает: «Две». И получает двойку. Или: «Сколько ног у коровы?» Он опять отвечает: «Две». И снова получает двойку.
Но Витя не очень огорчался, потому что он умел считать только до двух и поэтому думал, что двойка – это самая высокая отметка.
Однажды, когда Витя пришёл из школы, родители заглянули в его дневник и ужаснулись.
– Это безобразие! – сказал папа. – Где пятёрки? Или четвёрки? Или хотя бы тройки?! Если ты будешь так учиться, то скоро станешь не только второклассником, но и второгодником!
– Ах, – сказала мама, – если бы я знала, что ты так учишься, то ни за что бы не купила тебе новую рыбку для аквариума!
Витя тут же побежал к аквариуму посмотреть на рыбку. Рыбка была очень красивая и сверкала золотой чешуёй.
«Неужели волшебная золотая рыбка?» – подумал Витя.
– Да, – сказала золотая рыбка, – ты угадал: я действительно волшебная. Хочешь, Витя, выполню любые твои три желания?
– Нет, – ответил Витя, – я умею считать только до двух. Если можешь, выполни пока одно желание – я хочу научиться считать до пяти.
– Хорошо, – сказала золотая рыбка, – нет ничего проще!
Назавтра Витя получил первую пятёрку. Анна Петровна спросила его, сколько пальцев на руке, и он ответил: «Пять».
А через день Витя пришёл домой грустный.
– Что случилось? – спросила золотая рыбка.
– Опять двойку заработал, – ответил Витя. – Учительница спросила, сколько ног у осьминога, и я сказал – пять. А надо было – восемь.
– Понимаю, – сказала золотая рыбка, – твоё второе желание – научиться считать до восьми?
– Ага, – ответил Витя.
– Ладно, так и будет, – пообещала рыбка.
Назавтра Витя пришёл домой ещё более грустный.
– Я знаю, что случилось, – сказала рыбка. – Наверно, Анна Петровна спросила, сколько ног у сороконожки, а ты ответил – восемь?
– Да, – удивленно ответил Витя. – А ты откуда знаешь?
– А ты разве забыл, что я волшебная? – ответила золотая рыбка. – Ну что же, теперь ты попросишь выполнить твоё третье желание – научиться считать до сорока?
– Ага, – сказал Витя.
– Нет, – возразила рыбка, – это бесполезно. Например, завтра учительница спросит, сколько минут в часе, и ты ответишь: «Сорок».
– А сколько надо? – спросил Витя.
– Шестьдесят. Или спросит у тебя, сколько дней в году, и ты опять скажешь «Сорок». А на самом деле – триста шестьдесят пять.
– Да, – вздохнул Витя, – оказывается, на свете столько разных чисел! Тогда исполни моё третье желание. Сделай так, чтобы я знал все числа. Все-все, какие только существуют!
– Попробую, – ответила золотая рыбка, – хотя это очень трудно. Но у меня одно условие – с завтрашнего дня ты должен учить уроки!
– Попробую, – сказал Витя, – хотя это очень трудно…
Прошла неделя, и Витя стал получать одни пятёрки. Он превратился в круглого отличника. Особенно Витя полюбил математику. А когда он немного вырос, его назначили Самым Главным Академиком по Числам. Ещё бы – ведь никто кроме него не знает все числа. Даже учительница Анна Петровна.
– Давай-ка купим ещё и клей, – сказал Дедушка Внуку. – Самая нужная вещь.
Так Тюбик-с-Клеем узнал о том, что он – самая нужная вещь. А когда кто-нибудь узнаёт о себе такое, тут уж трудно не возгордиться. И Тюбик-с-Клеем возгордился.
– Я – самая нужная вещь! – заявил он, едва появившись на письменном столе.
– Очень приятно, – послышалось в ответ. – А мы – карандаши.
– А я – Ластик, – отрекомендовался совсем неказистый кусочек резины.
– Надеюсь, вы – нужные вещи? – подозрительно посмотрел на соседей Тюбик-с-Клеем. – Чем вы занимаетесь?
– Мы пишем и рисуем, – хором ответили карандаши.
– А я стираю написанное, – отозвался Ластик.
Тюбик-с-Клеем немножко подумал и заключил:
– Вы совершенно ненужные вещи. Если сначала что-то написать, а потом это же и стереть, – что же получается? Пустое место получается. – И, отвернувшись от карандашей с Ластиком, он перестал разговаривать с ними.
– Идите к нам! – крикнули ему с дальнего конца стола. – У нас весело!
– А вы – нужные вещи? – поинтересовался Тюбик-с-Клеем. – Каковы ваши занятия?
– Я даю свет! – не без гордости ответила Лампа-на-Одной-Ножке.
– А я выключаю свет! – отозвался её лучший друг, Чёрный Выключатель.
– М-да… – озадачился Тюбик-с-Клеем. – Сдается мне, что и вы совершенно ненужные вещи. Ведь если сначала включить свет, а потом его же и выключить – что же остаётся? Пустое место остаётся. – И, сказав это, Тюбик-с-Клеем отвернулся от растерявшихся соседей.
А спустя некоторое время в комнате не осталось ни одного предмета, о котором Тюбик-с-Клеем не сообщил бы всем присутствовавшим: «Это совершенно ненужная вещь». И комната погрузилась в молчание, потому что каждый осознал полную свою ненадобность. А Тюбик-с-Клеем поглядывал на всех с высоты письменного стола, чувствуя себя единственной нужной вещью среди всего этого бесполезного хлама.
– Скоро вы узнаете, что такое по-настоящему нужная вещь, – пообещал Тюбик-с-Клеем. – Это когда я начну склеивать разные разности. Предположим, у книги, которую читает Дедушка, оторвётся обложка, или у тапочка, который носит Бабушка, оторвётся подошва, – в доме сразу же будут вынуждены обратиться ко мне. Я могу соединить всё, что распалось, – представляете, как это важно!
А через некоторое время у книги, которую читал Дедушка, и в самом деле оторвалась обложка. Её смазали клеем – и обложка приклеилась. А назавтра у тапочка, который носила Бабушка, как назло, оторвалась подошва. И подошву быстро поставили на место с помощью клея. Конечно же, после этого все убедились, что Тюбик-с-Клеем – по-настоящему нужная вещь. Тогда к нему стали обращаться «Ваше Величество» и умолкать, когда Тюбик-с-Клеем начинал говорить.
Но однажды через открытую форточку в комнату залетела Музыка. Она была такой прекрасной, что все заслушались и заулыбались. А Музыка погостила совсем недолго – и скоро начала собираться в путь.
– Куда же вы? Побудьте с нами ещё, дорогая Музыка! – обратился к Музыке Дедушка. – Вы так прекрасны!
– Да, останьтесь, милая Музыка! – подхватила Бабушка.
Но Музыка только грустно улыбнулась и улетела в другое место, где у неё, наверное, тоже были важные дела. Больше она не прилетала – и как-то раз, сидя вечером в кресле, Бабушка пожаловалась Дедушке:
– С тех пор, как улетела Музыка, всё в нашем доме как-то расклеилось.
– Да, всё расклеилось, – согласился Дедушка.
– Пустяки! – воскликнул Тюбик-с-Клеем. – Сейчас я начну работать и склею всё, что расклеилось. Покажите, что именно должен я склеить!
Но Дедушка с Бабушкой только развели руками и сказали:
– Ах, милый Тюбик, этого не склеишь… Если бы кто-то и мог склеить это, то только Музыка.
– Музыка? – удивился Тюбик-с-Клеем. – Разве я хуже Музыки?
Дедушка с Бабушкой ничего не ответили Тюбику-с-Клеем… да и объяснишь ли Тюбику-с-Клеем, что в действительности-то нужна людям только Музыка – одна лишь Музыка и ничего больше.
Странно, но с этого вечера карандаши, Ластик, Лампа-на-Одной-Ножке, Чёрный Выключатель, да и все остальные обитатели комнаты вдруг перестали называть Тюбик-с-Клеем «Ваше Величество» и – совсем уж непонятно почему – продолжали вести свои беседы даже тогда, когда он начинал говорить.
В красивой этикетке
Лежит она спокойно,
Она собой гордится, -
Пластиночкою стройной.
Ее надуют в шарик,
Огромный, просто диво!
Она опять гордится:
И вкусно, и красиво.
Но как же ей живётся,
Пока она жуётся?
Ну как же ей живётся,
Пока она жуётся?
На снежной вершине горы Эвереста
Зимой не отыщешь свободного места.
А если отыщешь, то слева и справа
Окажутся люди свирепого нрава.
Ужасные, страшные, снежные люди.
Такие, что лучше мы вовсе не будем,
Не будем совсем озираться окрест,
Поднявшись зимой на гору Эверест!
Рано-рано
По весне
Дятла
Вызвали
К сосне.
- Так-так-так,
Здоровье как?
Тук-тук-тук –
Печальный звук.
Чок-чок-чок –
Болит сучок?
Там-там-там
Сидит жучок.
Чик-чик-чик –
И боль прошла.
Ням-ням-ням –
И все дела!
Во дворе на дорожке
Лежала коробка.
По коробке карабкалась
Божья коровка.
Для коровки коробка –
Словно гора,
Что выросла вдруг
Посредине двора!
Коровка коробку бы
Перелетела,
Но так покарабкаться
Вдруг захотела!
– Мам, почему так, все орут, и я ору, а влетает только мне? И ещё, все бегают и я бегаю…
– А ругают только тебя, – продолжает мама мне в тон.
– А ты ответь мне, – мама улыбается, – почему ты делаешь, как все?
– А как же еще делать? – я искренне удивляюсь.
– По-своему.
Я задумываюсь, не находя, что же ответить. Вдруг меня осеняет.
– Я бы сделал по-своему, но я не знаю, как это. И потом… потом… Я от всех завожусь. Ага. Я, мам, заводной очень. Все бегают и заводят меня, заводят, вот я и ношусь со всеми.
– Ну, да, – ворчит мама. – Потом они останавливаются, а ты всё бегаешь, бегаешь.
– У меня мам, завод дольше, чем у них. У меня там внутри пружина сильней.
– Знаешь что? – говорит мама.
– Что?
– А что, если перед детским садом заводить твою пружину буду я. Захочется тебе завестись от всех, а не получится.
– Почему не получится?
– Так я же тебя на хорошее поведение утром заведу. Как следует. До упора, до вечера.
– И меня больше не выгонят из детского сада?
– Нет, никогда не выгонят, – мама снова улыбается. Улыбка у неё хорошая, добрая, и я верю, что всё будет хорошо.
Утром я послушно поворачиваюсь к маме спиной. Она вставляет мне в спину воображаемый ключ и заводит меня.
– Трик, трик, трак, трак. Ну, порядок, – говорит мама. – Теперь ты заведён на весь день, до упора. Смотри, не заводись от других, а то пружину сломаешь.
– Как в часах?
– Ну, почти, – уходит мама от ответа.
И мы с папой топаем в детский сад. Только я открываю дверцу шкафчика, на которой нарисован мяч, а это моя дверца, ко мне подходит Юрка.
– Привет, тебя уже простили, – простодушно заявляет он.
Я молчу.
– Давай Выдре какао на халат выльем, – в глазах у Юрки появляется странный блеск. Чувствуется, что он уже представил, как Выдра вопит на весь детский сад.
Я уже хочу сказать «Давай!», но тут вспоминаю о заводе, о пружине, о маме и говорю:
– Нет, Юрка, ты уже сам, без меня вылей, а я посмотрю.
– Без тебя я не буду.
– Вот и хорошо.
Я иду на завтрак и думаю: «Какой сильный завод у мамы, в сто раз сильнее Юркиного.
Мне его жалко
До слёз.
Почему –
Поделюсь секретом:
Оно голым стоит
В мороз
И в шубу одето
Летом.
Стоит на подоконнике
Растение колючее,
В большом горшке стоит оно,
Колючее, как ёж.
Стоит оно и думает:
«Ах, где ты время лучшее?
Когда ты, лето красное,
Когда же ты придёшь?!»
Как-то вышел я
Во двор погулять,
Подышать тишиной
Сплошной
Да о жизни подумать своей.
И глядь –
Столько белых пчёл
Надо мной!
Вот одна на ладошку мою,
Звеня,
Опустилась,
Оставив подруг.
Я-то думал, она
Ужалит меня,
А она
Растаяла вдруг!
Плюх, плюх, плюх -
Жили мы без ух.
Плюхи, плюхи, плюхи -
Появились ухи!
Когда голову мне мыли,
Хоть в тазу меня топили,
За ушами мне мочили,
Воду лили - лили - лили,
Всю до нитки разозлили,
Я не плакала совсем.
Вот я выйду в пене, в мыле -
Напугаю без проблем!
Ходят Ежики по лесу.
Ищут Ежики принцессу.
Обойдут весь белый лес -
Не найдут они принцесс.
Обойдут весь жёлтый лес -
Не найдут они принцесс.
Обойдут зелёный лес -
Не найдут они принцесс.
Что за жизнь!
Что за лес!
Нет нигде Принцесс.
Одна тётенька, звали ее Марфой Фоминичной, пошла в магазин за кефиром и мармеладом. Кассир дала ей сдачи 10 рублей, и Марфа Фоминична пошла домой. Но по дороге она почувствовала себя очень плохо. Марфа Фоминична сразу легла спать, а утром, когда встала, обнаружила, что её левое ухо свернулось в трубочку.
Вдруг раздался звонок, это пришла соседка, Фёкла Переверзевна.
– А чего это у тебя, – спросила она, – ухо трубочкой? Одолжи мне, пожалуйста, десятку, а с пенсии я отдам, я ведь почти всегда отдаю.
Марфа Фоминична протянула Фёкле Переверзевне 10 рублей.
Фёкла Переверзевна пошла домой, но по дороге почувствовала себя очень плохо. Она сразу легла спать и даже не заметила, как её левое ухо стало сворачиваться в трубочку.
А под утро, в 4 часа 29 минут, в квартиру Фёклы Переверзевны проник вор, Терентий Евграфович.
Самым ценным в квартире оказалась десятирублёвая купюра. Вор забрал деньги и пошёл домой. Но по дороге он почувствовал себя очень плохо. Терентий Евграфович сразу лег спать, а утром, когда встал, обнаружил, что его левое ухо свернулось в трубочку.
Терентий Евграфович от горя включил радио и услышал, что в городе появилась волшебная десятка, владельцу которой сначала становится плохо, потом его левое ухо сворачивается в трубочку, затем у него выпадают волосы, и, наконец, пальцы на его руках сжимаются в кулаки. Предлагалось, чтобы избежать неприятностей, эту купюру сжечь.
Но Терентий Евграфович потому и стал вором, что был человеком очень жадным. И жечь десятку не стал.
Через несколько часов у Терентия Евграфовича выпали все волосы, а пальцы на руках сжались в кулаки. И тогда он так испугался, что всё-таки сжёг свою десятку.
После этого вор почувствовал себя лучше, а к утру его левое ухо распрямилось. Через месяц у Терентия Евграфовича начали отрастать волосы. Только пальцы у него так и остались навсегда сжатыми в кулаки.
И Терентию Евграфовичу пришлось поменять профессию и пойти работать сторожем. Потому что грозить кулаками очень удобно, а вот воровать ими невозможно.
Я смотрю из окна
На осенний наш сад,
Как опавшие листья
Уныло кружат.
Устилают собою
Они понемногу
Крышу дома и двор
И ложатся к порогу…
Лишь один боязливо
Прижался к стеклу,
Словно просится в дом:
Захотелось к теплу.
Листва на дорожки ложится,
И воздух от грусти горчит,
И дождь, как озябшая птица,
Весь вечер в окошко стучит:
«Я сутки без отдыха плачу.
Уж капают слёзы с трудом.
В такую погоду собачью
И дождику хочется в дом!
Здесь холодно, пусто и сыро.
Устал я слезу проливать.
У вас же большая квартира,
Пустите меня ночевать!
Я в комнатах плакать не буду,
Не стану вам пачкать ковра,
На кухне помою посуду
И в ванной посплю до утра».
Водичке хочется играть
И радовать весь мир,
И поминутно повторять
Как-кап, буль-буль, фыр-фыр.
И вот она нырнула в кран,
Чтоб чисто, не тяп-ляп,
Мог сам умыться мальчуган:
Фыр-фыр, буль-буль, кап-кап.
А вот она из лейки льёт
В засушливый июль,
Расти быстрее, огород,
Кап-кап, фыр-фыр, буль-буль!
Потом она свалилась вдруг
Из тучи наобум,
Стуча про крышам: тук-тук-тук,
А после - бум-бум-бум.
Мать бредёт
неторопливо,
а сынок –
летит вперёд!
И коротенькая
грива
от него
не отстаёт.
Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть. Вот послушай, чем и как поют безголосые.
Лягушки на озере начали ещё с ночи. Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли…
«Ква-а-а-а-а!..» – одним духом пошёл из них воздух.
Услыхал их Аист из деревни. Обрадовался:
– Целый хор! Будет мне чем поживиться!
И полетел на озеро завтракать. Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
«Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».
Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, – то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
«Безголосая я цапля! Да ведь и Аист – не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»
Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет! Пошёл по озеру громкий гул:
«Прумб-бу-бу-бумм!..» – словно бык проревел.
«Вот так песня! – подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. – Инструмент-то у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
Хвостом упёрся, назад откинулся, размахнулся головой – как задолбит носом по суку!
Точь-в-точь – барабанная дробь.
Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея – тоненький-тоненький писк послышался.
Пищит усач, а всё напрасно: никто его писка не слышит. Шею натрудил – зато сам своей песней доволен.
А внизу, под деревом, из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков – длинные задние лапки коленками назад. На крыльях – зазубринки, а на ножках зацепочки.
Трёт себя Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает – стрекочет.
Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
«Эх, – думает долгоносый Бекас под кочкой, – надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, – полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом земле и понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветер перебирает.
И слышно с земли: будто в вышине барашек запел, заблеял.
А это Бекас.
Отгадай, чем он поёт?
Хвостом!
Остался ночью
Без колёс
Любимый мамин
……………………………
ответ: может, «москвич», а может, и «Мерседес»…
Сторож
Дядя Николай
Вдруг издал
Ужасный ………
ответ: скорее свист или крик, чем сборник стихов…
Я вчера ходил
На огород.
Съел там —
Прямо с грядки —
………………….
ответ: скорее всего, горох, ведь его не надо мыть…
С космодрома
В небеса
Улетела
………………….
ответ: ракета
По-английски
Говорила
Африканская
……………………..
ответ: туристка
Сгорела дотла
Наша дача.
Какая большая
………………………..
ответ: неприятность
За то, что у доски
Молчу опять,
Учительница мне
Поставит………..
ответ: не больше двойки…
Жили
У Маруси
На балконе
…………….
ответ: может быть, воробьи, а вот гуси вряд ли…
Продолжение. Начало в №№ 55, 56, 57
Больше жизни, Господи!
Миша, 3 кл.
Господи, пришли мне до воскресения мысль, как из трех долларов сделать шесть. Только насчёт того, чтоб одолжить их у кого-то – не присылай. Эту идею Ты мне уже подал на первые три доллара.
Алик, 4 кл.
Включи, пожалуйста, солнце, а то у нас дома отключили отопление, и бабушке холодно.
Рая, 3 кл.
На прошлой неделе к нам в класс пришёл новенький. Он такой… такой… Так что до прошлой недели все мои дни жизни не засчитывай.
Оксана, 3 кл.
Превратил бы Ты меня в автомат. Ничего не делать, только получать деньги.
Федя, 2 кл.
Пришли мне, пожалуйста, чего нет у Райки Стуловой.
Лада, 2 кл.
Сотвори так, чтоб Ты жил всегда в достатке, чтоб у Тебя был хороший дом и много денег. И запомни, Господи, кто Тебе это все пожелал.
Дима, 3 кл.
Понимаю, Господи, что должна просить у Тебя все хорошее не только для себя, но и для других. Но сделай так, чтоб мне вернули пенал, потому что очень жалко зелёную ручку.
Софа, 3 кл.
Дорогой Бог, прошу Тебя, сделай так, чтоб, начиная от бабушки и кончая слонами, все были счастливы, сыты и обуты.
Тоня, 2 кл.
Помоги мне, пожалуйста, хорошо учиться в школе всю жизнь.
Верочка, 1 кл.
Дай здоровья, счастья маме, бабушке, дяде Феде, дяде Саше, дяде Боре и другим моим папам.
Никита, 2 кл.
Я бы попросила ума моим родителям, а то они меня совсем не понимают.
Надя, 3 кл.
Я бы хотел, чтоб Ты стал моим папой. Машину бы купили. «Ауди-100».
Валентин, 4 кл.
Ну, пришли мне мешок денег. Ведь заповедь гласит: возлюби ближнего своего, оно тебе вернется во сто крат. Подсчитай, сколько Ты на этом заработаешь.
Шурик, 4 кл.
Дай мне палочку-выручалочку, и я от Тебя отстану.
Гарик, 2 кл.
Сделай, чтоб у меня был хороший почерк, тогда я напишу нормально контрольную, да и Тебе же легче будет читать мои письма.
Соня, 2 кл.
Хочу, чтоб весь мир жил дружно. Не воевал. Я не хочу войны. Ну, ладно, перейдём к лучшему. Я хочу быть богатым. Аминь.
Степа, 4 кл.
Пошли мне, милый Бог, кошечку. И чтоб все называли её кот Вася.
Нелли, 3 кл.
Хочу, чтоб был мир на Земле, хочу, чтоб всем было хорошо, хочу, чтоб я перешел в третий класс, хочу скоростной велосипед и… в туалет.
Эдик, 2 кл.
Хочу, чтоб в молодости я жила хорошо и счастливо, а в старости можно только счастливо.
Вера, 3 кл.
