Боком-боком Облако
Проходило в дом.
Усадили Облако
Мы с большим трудом.
Угощали Облако
Яблоком!
Угощали Облако
Бубликом!
Чтобы в небе не было скучно,
Подарили шарик воздушный…
Обняло нас Облако,
А потом
Боком-боком выбралось
На балкон.
Белой лапой помахало: — Прощайте!
Если что не так, извините!
Закричали мы: — Приезжайте!
То есть, нет, прилетайте!
Звоните!
Прилетайте осенью, с дождиком!
Прилетайте зимою, со снегом!
Улыбнулось нам
Наше Облако
Во всё небо!
На вешалке висели шубы, потому что на улице была зима, и гости в них пришли. Висеть было довольно скучно, но шубы умеют только висеть, а больше ничего не умеют. Вот они и висели себе на вешалке.
Между прочим, шубы эти стоили ужас как дорого – почти все по несколько тысяч. А послушать только, что они говорили, так прямо оторопь брала от того, как они важничали!
– Я не привыкла к такой тесноте, – постоянно вздыхала Песцовая Шубка. – У нас дома для меня специально отведен целый шкаф, где меня держат в полиэтилене, потому что боятся запылить! А тут стиснули со всех сторон…
– Да уж, – подхватывало Норковое Манто, – здесь ужасно тесно. Но еще страшнее духота. На меня перед выходом чуть ли не целый флакон духов вылили – и что же? Я всё равно задыхаюсь от посторонних запахов.
– Теснота и духота – это еще терпимо, в крайнем случае, – тяжело вздыхала Накидка-из-Каракульчи. – Если бы не жара! Я не выношу жары, я умираю… – И Накидка делала вид, что падает без сознания. Конечно, упасть она никак не могла: её крепко поддерживали плечики из очень прочного дерева.
– Считайте, что всем вам крупно повезло: вы как-никак в стороне висите – в тесном, как говорится, дружеском кругу. – Это вмешалась в разговор рыжая Лисья Куртка. – А меня повесили вместе с какими-то… в то время как дома меня хранят в чехле. Посмотрите, как на меня навалилась эта вот Шубка дикой расцветки!
Шубка дикой расцветки на самом-то деле едва касалась Лисьей Куртки, но, услышав замечание в свой адрес, постаралась отодвинуться как можно дальше.
– Извините, пожалуйста, – пробормотала она некрасивым жёстким голосом, и все повернулись к ней.
А вид у неё и в самом деле был довольно нелепый: её сшили из искусственного меха зелёного цвета и оторочили не то тесьмой, не то каким-то шнурком – во всяком случае, цвет оторочки был убедительно голубым.
– А что, разве сегодня приглашены все желающие? – как бы между прочим поинтересовалось Норковое Манто.
– Похоже, что так. – Песцовая Шубка пробуравила взглядом зелёный мех. Потом кашлянула и спросила. – Простите, голубушка, вы не из Африки?
– Нет, что вы! – приветливо ответила Зелёная Шубка. – Я из… другого места.
– А я думаю, что вы всё же из Африки: в наших краях я что-то не встречала зелёных пушных зверей.
Колкость Песцовой Шубки имела успех, причем громче всех хохотала именно она сама.
Зелёная Шубка смутилась, а потом решила: была, не была. И ровным, жёстким голосом произнесла:
– Да, я не из ваших краёв. Но и не из Африки. Я из Центральной Америки. А мех у меня… бегемотовый.
На какую-то минуту шубы словно языки проглотили. Потом Лисья Куртка сказала не очень уверенно:
– Мне казалось, что у бегемотов нет меха… мне казалось, что они лысые.
– Вам казалось, – ответила Зелёная Шубка. – Да и откуда вам знать про бегемотов… в ваших-то краях! Все бегемоты, которых я знаю, покрыты как раз зелёной шерстью и похожи на лужки.
– Это ложь, – перебило её Норковое Манто. – Я видело бегемотов в кино, они голые и блестят. Они живут в воде.
– Вы ошибаетесь, – мягко поправила Норковое Манто Зелёная Шубка. – Бегемоты живут на небе. Они летучие.
– Вероятно, это какие-то совсем последние сведения, – сказала Накидка-из-Каракульчи.
– Нет, просто это совсем последние бегемоты, – возразила Зелёная Шубка. – Одного из таких бегемотов я час назад привязала к водосточной трубе возле дома, а то они имеют обыкновение улетать, эти бегемоты.
– Что ж, посмотрим, когда будем выходить, – коротко пообещала Лисья Куртка, а у Зелёной Шубки душа ушла в пятки.
Некоторое время компания обсуждала бегемотов с зелёной шерстью, а спустя час-другой полные дамы вывели свои шубы на улицу. Зелёная Шубка вышла вместе с ними – и все увидели, что принадлежит она совсем молодой девушке с весёлыми глазами. На улице Зелёная Шубка даже зажмурилась от страха: вот уж сейчас ей скажут всё, что о ней думают. Жалкая врунья!.. И зачем только она придумала про зелёных бегемотов!
Впрочем, ни одна из шуб не проронила ни слова – и тогда Зелёная Шубка осторожно открыла глаза: маленький бегемот, поросший зелёной шерстью и похожий на лужок, приветливо махал ей крылышками возле водосточной трубы, к которой он был привязан не то тесьмой, не то каким-то шнурком ослепительно голубого цвета. Для убедительности бегемот громко кукарекнул. «Ну, это уж слишком!» – со смехом подумала Зелёная Шубка из искусственного меха.
Женька завтракал вместе с мамой. Уминал бутерброд и слушал радио, которое – сквозь кошмарную трескотню – рассказывало о погоде. А погода стояла не ахти какая: зима дурила все выходные. Почти не рассветало, поэтому на окна налипли сумерки. Их, казалось, невозможно будет отскоблить даже летом.
Что же до нагрянувших морозов, то радиодиктором это безобразие было названо «рекордно низкой за последнее десятилетие температурой воздуха». Диктор, видимо, очень гордился тем, что живёт в столь суровых условиях, потому что голос у него был довольный (Женька расслышал, несмотря на помехи).
И наконец – самое главное! «Занятие в школах с первого по одиннадцатый класс отменяются»! Ещё бы – не тащиться же на уроки в собачий холод!
– Ура! – возликовал Женька, едва не подавившись бутербродом.
«Ура!» – возликовали тысячи таких женек по всему городу.
«Ура!» – отозвались тарелки, сложенные в шкафчиках кухонного гарнитура; подхватили сумрачные окна и озябшие фонари за ними; вторили целые улицы, страны и Вселенная…
– Везёт кому-то, – мама улыбнулась, попытавшись спрятать зависть. Но не спрятала. Да оно и понятно – ей-то всё равно на работу топать, какие бы ни были холода, рекордные – не рекордные…
Женьке стало немножко стыдно.
– Мама, может, не пойдёшь?
– Не говори ерунды. Лучше помой посуду.
Пока Женька возился с кружками, мама красилась, одевалась и попутно инструктировала чадо насчёт обеда. Пельмени, дескать, в морозилке, и варить их следует минут пятнадцать в подсоленной воде…
Женька послушно поддакивал, а когда за мамой закрылась дверь, ощутил себя свободным человеком. Программа на день у него была вполне определённая: обзвонить одноклассников и поздравить их с продлением выходных, что-нибудь посмотреть по телику, поиграть на приставке, пообедать, поваляться на диване с журналом комиксов, снова поиграть и, наконец, встретить маму. Красотища, а не жизнь!
Женькины планы, однако, сорвал стук в дверь. Пришлось попрощаться с Саньком Мозайкиным, который вообще не в себе был от счастья, повесить трубку и бегом открывать.
– Кто там? – помня о маминых назиданиях, справился Женька предварительно.
За дверью захныкали и что-то пропищали. Женька не разобрал, что именно, плюнул и отпер. И увидел соседа Диму.
– Ты чего стучишься? – рассердился Женька. – Видишь, звонок у двери весит…
– Я не дотягиваюсь, – часто замигал Дима. Было ему пять лет, он ходил в детский садик, жил без родителей, со старенькой бабушкой, и до кнопки звонка действительно не дотягивался.
Женька пожалел малыша: растерянного, в помятой рубашке, со светлыми и пушистыми, как у девочки, ресницами…
– Скучаешь, да?
Дима нерешительно кивнул, затоптался.
– Ну, проходи. Проходи, что стоишь!
Но Дима продолжал топтаться, а потом выговорил, шепелявя:
– Женя, я кушать хочу.
Тут растерялся Женька… Повторил «проходи», а так как Дима не среагировал, чуть ли не волоком втащил его в квартиру. Закрыл дверь и помчался на кухню. Дима – следом.
– Бабушка-то где? – десять минут спустя деловито осведомился Женька, помешивающий пельмени.
Вода в кастрюле булькала, кипела, пельмени варились и раздувались, а маленький Дима сидел на табуретке и водил пальцем по столу.
– В магазин пошла, – сообщил мальчик.
– А-а… – Женька понимающие выдохнул. Он не знал, о чём ещё говорить с малолеткой, и опять спросил про бабушку:
– Давно ушла-то?
– Вчера, – признался Дима.
Помолчали.
Радио по-прежнему трещало, темнота густела на улице… У школьников был праздник – актированный день. Но радоваться Женьке расхотелось.
- Приехали, - сказал Велосипед –
И как я докатился до такого:
Паяльной Лампе с Лейкою сосед -
Стою весь день в кладовке бестолково?..
А ведь ещё вчера, вовсю руля,
Я лихо мчал в неведомые дали –
Летела – словно бабочка – земля,
Ходили работящие педали,
Пружинило удобное седло,
Легко вертелись быстрые колёса…
Я нужен был – и в жизни мне везло!
Я нужен был! А нынче – знак вопроса?..
И снова лыжная стезя,
Как рельсы, врезанные в снег.
Отталкиваясь и скользя,
Бегу, не отстаю от всех.
Пусть мой последний лыжный след
Растаял столько лет назад,
Но память детства шепчет: «Нет,
Он здесь. Дела идут на лад».
Мне детство вдруг возвращено.
Оно, ликуя, движет мной,
Как будто вовсе не оно
Осталось где-то за войной.
Мой старый дом! Ты строился когда-то
Навырост мне, как детское пальто.
А нынче и квартира маловата,
И стены износились в решето.
Искрошены ступени-зубы лестниц,
Глаза окошек старчески косят.
О, Господи! Ведь ты же – мой ровесник.
Неужто так же плох и мой фасад?
Судьба иначе бросила монетку,
Но сквозь года и штукатурки слой,
Как в грудь, стучится в лестничную клетку
То давнее сердечко со стрелой.
Почтовый ящик одряхлевшей дверцей
Скрипит напрасно: новых писем нет.
Но бьётся нарисованное сердце,
И оттого в окне не гаснет свет.
И даже если мы с тобой в разлуке,
Не я в тебе, а ты живёшь во мне.
Дома стоят, покуда наши руки
Рисуют им сердечки на стене!
Я зайчонок. Живу в нашем лесу.
Вы не знаете, что такое лес? А, да-да… Лес – это когда деревьев много. Ну, так много, что неба не видать. Кругом они, эти деревья, и со всех сторон: справа, слева, сбоку.
Я люблю наш лес – в нём всегда можно от кого-нибудь спрятаться. Однако сейчас я иду и нисколько не прячусь. Почему? Да потому, что позади идёт медвежонок! Он мой друг, самый большой, он весит… весит… ох, я ещё и считать столько не умею.
– Ух-ух-ух, – пыхтит медвежонок, ну вылитый Винни-Пух. – Зайчонок, не беги так!
А я и не бегу. Я просто прыгаю. Спешить, впрочем, и вправду некуда. Мы с медвежонком идём к лисёнку – в салочки поиграть. А в футбол играть не будем! В футбол я один раз играл уже, и мне не понравилось… Ну, кому это может быть приятно, когда тебя пинают и справа, и слева, и со всех сторон?
Неинтересная игра этот футбол.
– А ты зря согласился быть мячиком, – говорит медвежонок и снова пыхает: – Ух.
Не знаю… Я ничего не соглашался. Волчонок так решил. Он сказал: «Кто-то должен быть мячом, кого-то мы должны пинать». И все стали пинать меня.
– А кто ещё был с волчонком? – спрашивает медвежонок.
С волчонком много кто был. Ещё один волчонок, лисёнок, ещё незнакомый лисёнок, и ещё кто-то, похожий на бурундука. Скунс. Он не местный.
– Я не люблю скунсов, – сообщает медвежонок и морщится.
Правильно морщится. Этот скунс и пинался больнее всех, злой он очень.
Да-а… Но сейчас мы идём к лисёнку, в салочки играть.
Лисёнок живёт под самым толстым деревом в нашем лесу. Там мама-лисичка вырыла преглубокую нору, и в ней они живут. Питаются куриными окорочками, которые завозят в наш лес из Америки. Ещё из Америки завозят бананы и апельсины, но лисёнок их не ест, а только морщится.
Медвежонок же не морщится, он ест все. Он даже мёд ёст, и это самое удивительное, ведь мёд такой… липкий.
– Мёд не просто липкий, – говорит сзади медвежонок. – Он ещё и вкусный, сладкий, ароматный.
Вот я и говорю: цветами пахнет. Мы, с мамой, цветы едим только когда в лесу голод, но, благодаря Президенту нашего леса, мы и слово такое забыли! Спасибо товарищу Президенту за наше счастливое детство!
Это меня мама так научила. У меня мама умная зайчиха.
Не то, что у волчонка. У волчонка мама… ух какая! Тогда мы играли в футбол, играли… И вдруг из кустов выходит серая мама волчонка и говорит: «Славно, славно, сегодня у нас добрый ужин будет. Пинай его сюда, Вовка!»
Медвежонок сзади чем-то недоволен.
– Зря она так сказала… насчёт ужина.
Я тоже думаю, зря. Ведь я так и не понял, что она имела в виду. Мне даже показалось… Но тут скунс очень вовремя меня пнул – я покатился, покатился… и укатился в самые дальние кусты.
Волчонок закричал: «Аут! Мяч наш!» – И кинулся следом.
Но меня там уже не было. Я решил покинуть поле совсем – вроде красную карточку получил.
Волчонок сразу застрял в каком-то кусте, и лисёнок застрял, и другой лисёнок, а скунс расхохотался и сказал: «Только не кидайте меня в терновый куст!» Ему дали по шее, а он ка-ак…
Впрочем, что сделал скунс, я не знаю. Я уже далеко был, когда они драться начали.
– Ты молодец, зайчонок, – говорит медвежонок. – Только больше не связывайся с такой дурной компанией. До добра она тебя не доведёт.
Наверное, медвежонок прав… Только я не связывался, они сами привязались.
– Уй-я! – из кустов вдруг выскакивает КТО-ТО. – У-а-у-а!!
Я не боюсь. Я просто падаю и закрываю глаза. Пусть медвежонок с этим КЕМ-ТО разбирается.
– Р-р-р! – говорит ещё этот КТО-ТО, но медвежонок спокойно отвечает:
– Здравствуй, лисёнок.
Я открываю глаза. Точно – он. У лисёнка на голове пустая тыква с нарисованными глазами и зубами, но рыжий хвост никуда не спрячешь.
Лисёнок снимает тыкву.
– Не повезло, – говорит он. – Не испугались.
Я думаю – повезло. Ведь мог бы выскочить и настоящий КТО-ТО, а это – просто лисёнок.
– Куда вы идёте? – спрашивает лисёнок. – В футбол играть?
– Нет, – отвечает медвежонок. – В футбол вот вчера зайчонок играл, говорит, до сих пор бока болят.
– Ага… это потому, что он в штангу часто попадал. Не надо было ему в штангу попадать.
Штанга – это дерево. А рядом ещё одно – ворота называется.
– Мы, – говорит медвежонок, – в салочки с тобой хотели поиграть.
– Ага, – снова говорит лисёнок. – Но я сало не люблю. Да и нет на нём сала-то.
– На ком?
– На зайчонке.
Мы немного молчим. Я ничего не думаю, а о чём думает медвежонок, не знаю.
– Нет, – наконец, говорит он. – Мы передумали. Не будем играть в салочки.
– Ага, – опять говорит лисёнок и надевает свою тыкву. – Будем играть в привидение. Я буду вас пугать, а вы будете бояться.
Я не боюсь. Когда рядом медвежонок – я ничего не боюсь.
Медвежонок, похоже, тоже не боится.
– Нет, – отвечает он. – Это неинтересная игра. Но если хочешь, я могу стукнуть тебя по тыкве.
Лисёнок сразу снимает её с головы.
– Может, ты хочешь примерить? – спрашивает у меня и кладет тыкву сверху. – Стукай, – говорит медвежонку. – Зайчонок хочет.
Я не хочу. Но я не могу снять тыкву – я у неё внутри.
Медвежонок снимает с меня тыкву.
– А где зайчонок? – спрашивает у лисёнка. – Это что, фокус?
Я не знаю, фокус или нет, но я по-прежнему внутри тыквы. В ней темно, но вкусно пахнет. Я немного откусываю… какая вкусная тыква!
– Он там, – доносится голос лисёнка. – И чего-то жует уже… Ай! Тряси сильнее, он мою тыкву ест!
Медвежонок трясет тыкву. Я вываливаюсь. Все смотрят внутрь тыквы.
– Ничего, – говорит медвежонок, – он немного съел.
– Ага, ничего! – лисёнок чуть не плачет. – Говорила мне мама: не связывайся с такой компанией…
Медвежонок смущенно смотрит в сторону. Лисёнок отбирает у него тыкву, прячет в кусты и закидывает сухими листьями. О чём-то думает.
– Ладно, – говорит наконец. – Зайчонок не виноват, что он зай…
– У-а-р-р! – из кустов снова выскакивает КТО-ТО.
Я опять падаю и закрываю глаза. Жалко, что я не в тыкве!
Лисёнок говорит:
– Здравствуй, волчонок.
Я открываю глаза. Точно, он. Но… ох, как же от него воняет!
– Скунс с вами? – спрашивает волчонок и щёлкает зубами.
– Нет, – отвечает медвежонок.
– Плохо. А то бы я его сейчас…
Воняет – жуть, вроде как он яиц тухлых объелся. Нет, ещё хуже.
– М-да… – говорит лисёнок и отворачивается. – Ну, мы пошли. Извини, волчонок, нам некогда.
– Я с вами! – говорит волчонок.
– Нет-нет! – отвечает лисенок. – Мы без тебя.
– Ах, ты, рыжий! – вдруг сердится волчонок. – Ты виноват!
Он бросается на лисёнка, но тот шустро отпрыгивает, и они оба исчезают. Убежали.
– М-да… – говорит теперь и медвежонок.
Я боюсь как бы он тоже не убежал.
– Нет, я не убегу… – Медвежонок почёсывает затылок. – Но похоже, в этих салочках волчонок голит.
Мы стоим и не знаем, куда идти теперь.
– Лисёнок… волчонок… – бормочет медвежонок. – Скунс…
Я не хочу идти к скунсу. Он больно пинается.
– И не только, не только… – задумчиво говорит медвежонок. Потом принимает решение: – Ладно! Пошли, зайчонок, к краю леса. Посмотрим, что там на лугу делается.
Мне страшно. Там на лугу громадные ревучие коровы, я раз видел их.
– Нет, они не опасные, – отвечает медвежонок. – Ты их только не трави, и они тебя не забодают.
Я не знаю, как это травить коров. Они сами траву едят…
Мы идём к краю леса. Теперь медвежонок впереди, мне так больше нравится.
– Ух-ух-ух, – говорит медвежонок, в точности Винни-Пух.
Я молчу. Я вдруг голодный сделался, вспоминаю сладкую тыкву, и мне хочется вернуться.
– Ух, – говорит медвежонок. – Пришли.
Я выглядываю из-за его спины и вижу громадное пустое пространство – луг. Жуть!
Но коров нет. Хоть это хорошо.
Медвежонок долго смотрит в пространство, потом говорит:
– Там пчёлы.
Не знаю, что он хочет этим сказать.
– Я говорю, там пчёлы, а значит… мёд!
Ещё не лучше.
Мой друг неловко топчется, потом говорит:
– Ты, зайчонок, подожди меня здесь. Я быстро.
Я плачу. Но медвежонок уходит вперёд, в огромное пустое пространство. Мне хочется крикнуть вслед: «Не уходи!» – но я не умею разговаривать. Я только плачу…
Мой самый большой друг идёт прочь, удаляется, удаляется… Некоторое время я ещё вижу его широкую шерстистую спину, потом и она исчезает.
Я остаюсь один. Впереди страшно шуршит высокая, как деревья, трава, сзади страшно шумят густые, как трава, деревья. В огромном пустом пространстве висит ослепительный жёлтый шар. Солнце…
«Медвежонок, где ты?» – плачу я, но медвежонок не появляется. Наверное, он пропал…
…Не знаю, сколько прошло времени. Года два, не меньше.
Впереди, в высокой траве, слышится какой-то шум. Вроде кто-то быстро бежит.
«Медвежонок? – думаю я, но… с чего бы ему бегать?
Я привстаю на задних лапках, пытаюсь разглядеть сквозь заросли, но всё равно не вижу.
И вдруг… О-ох…
Доносится жуткий крик медвежонка:
– Зайчонок! Беги!!
У меня сразу отнимаются лапки, и я падаю.
– Беги-и!! – кричит медвежонок, а я лежу и не могу шевельнуться. Если это такая шутка, то я даже не знаю.
– Это СО-БА-КИ!! – жутко кричит медвежонок, и тотчас мимо проносятся… ОНИ.
Я сразу их узнал. Чем-то собаки похожи на волчонка, только ещё хуже.
– Р-РЯ-У! – на ходу говорят они и несутся, несутся. Ой, мамочки…
Я лежу, и одна собака перепрыгивает через меня. Потом ещё одна, а потом…
– У-и-рр?.. – говорит кто-то над моим ухом, и я вижу…
ОНА СМОТРИТ ПРЯМО НА МЕНЯ!
Чего ей надо?!
– Беги-и…
Ба-бах! – страшный грохот ударяет мне в уши.
Это ружьё. Я сразу подскакиваю – очень высоко! – и мгновенно оказываюсь в гуще леса. Я бегу.
Мои ноги – будто не мои, будто их и нет вовсе, а я лечу, как птица. Деревья мелькают мимо, всё происходит словно во сне, и собака, мчащаяся следом, – тоже из самого страшного сновидения.
– Р-р-р! – слышится позади, и я на бегу плачу. Зачем, ну зачем такие страшные звери бывают на свете?!
Одно толстое дерево стоит прямо на пути. Я хочу повернуть, но не успеваю и ударяюсь о глупую деревяшку: бац! Ай!
Отскакиваю, как от штанги, лечу в сторону, а потом… становится темно.
– Р-р-р! – рычит зверь-собака прямо над головой. – Р-р-р!!
Я хочу бежать дальше, но некуда – я куда-то попал. Ловушка! Кругом всё мокрое, скользкое, лапки буксуют, куда ни прыгну, отскакиваю, в общем, конец мне.
– Р-Р-Р-Р!!! – жутко рычит собака, а потом голос её… начинает удаляться?
Нет, она, что ли… уходит? Не может быть!
Но – может. Зубастый зверь-собака убегает прочь, и сквозь маленькую дырку в ловушке я могу видеть её куцый хвост.
Некоторое время не думаю ни о чём.
Пахнет тыквой.
С чего бы?
Откусываю кусочек и жую… Точно – тыква! Такая же, которая лисёнка. Ну, лисёнкова тыква, он её ещё на голове носил.
Яркая, как молния, догадка пронзает темноту. Это же она и есть! Та самая тыква! На полном бегу я влетел в неё и застрял! Потому собака меня и потеряла. Не нашла.
Я радуюсь спасению, откусываю ещё и на радостях ем. Как вкусно! А ведь прямо сейчас могли есть меня…
Вдруг вспоминаю медвежонка. Кусочек тыквы застревает в глотке, и я давлюсь.
Медвежонок! Как он кричал!
«Беги! Зайчонок, беги!»
А в это время… в это время собаки его…
Я плачу. Я больше не могу. Если бы я был большой, как тигр, я бросился бы на этих собак и… голыми лапками! Но я зайчонок…
…Не знаю, сколько времени я так плачу. Года два?
Вдруг тыква начинает сотрясаться и даже раскачиваться. Кто-то ещё идёт.
Медвежонок? Медвежонок идёт?!
Но нет… шаги не такие. Это не медвежонок.
Тыква сотрясается всё сильнее, и я со страхом смотрю в дырочку…
Кусты на дальней стороне поляны раздвигаются, и из них выходит… Ой, мамочки… Из кустов выходит… ЧЕЛОВЕК!
Человеки – это чудовища. Они всегда ходят на двух ногах, и именно они стреляют из ружей. Есть ружьё и у этого человека, но за плечами. Зато в руках… в руках у него я вижу сетку, и в ней…
В сетке сидит волчонок! И лисёнок! И другой лисёнок! И ещё кто-то.
Я опять плачу. Чудовище-человек поймал всех моих друзей! Все они мертвы, никто не шевелится. Это конец.
Двуногое чудовище садится на поваленное дерево и кладет перед собой сетку. Тычет зверят палкой и довольно ухмыляется. Говорит:
– Попались! От моих собак ещё никто не убегал!
Я убежал. Случайно, правда.
– Лисята мелкие… – Человек снова тыкает их палкой. – Но за волчонка мне кое-чего отвалят!
Где-то далеко гавкают собаки. Я продолжаю смотреть в дырку.
Человек тоже всё смотрит.
– Что-то я не пойму, – наконец, говорит он. – Ну, это лисята… а это волчонок… но это кто?
Я тоже не могу разглядеть, кого там собаки поймали ещё. Плохие собаки!
– Надо поглядеть, – решает человек и раскрывает сетку.
Я ожидаю самого худшего. И я прав!
Дурной чудище-человек запускает руку и вытаскивает… Да скунса! СКУНСА. Человек держит злого скунса за хвост и с недоумением разглядывает чёрно-белую шкурку.
– Что за черт? – наконец, говорит себе под нос. – Это же скунс… они в наших краях не водятся.
Я не знаю, что и сказать. Скунс и вправду не местный. Лисёнок говорит, что его вместе с куриными окорочками привезли на пароходе из Америки, но я не очень-то этому верю. Но одно знаю точно: чёртову тварь не следует держать так просто за хвост! И даже если она дохлая.
Скунс внезапно поднимает голову и смотрит человеку в глаза. Он… живой? Ох…
– А… э-э… – хочет что-то сказать человек, и тут скунс… ой… Так вот что он сделал с волчонком!
Волна страшной вони ударяет в тыкву, и я отпрыгиваю к задней стенке. Убежище мое шатается, внезапно переворачивается, и я, внутри тыквы, качусь под ноги человеку. Я пропал!
Но человеку явно не до меня – он бегает по полянке и вопит во всю глотку. А уж воняет… Вот так скунс!
Потом запинается об тыкву и падает. Тыква лопается, я выскакиваю наружу. Кричу:
– Пошел вон из леса! Это наш лес! Он для зверят, а не для тебя, уродина!
Человек круглыми глазами смотрит прямо на меня.
– Чего уставился?! – кричу я ещё громче. – Не понял, что ли?! Руки-ноги сейчас обломаю, сразу поймёшь!
Неожиданно человек вскакивает и тоже чего-то кричит.
– Заяц! Говорящий заяц!
Волосы у него встают дыбом, и человек бросается наутёк. С треском врезается в кусты и исчезает.
– Заяц! Заяц! – только и доносится до меня.
Нет, до нас! Я оглядываюсь и обнаруживаю, что рядом стоят живые и невредимые два лисёнка и волчонок. В глазах у них удивление.
– Убежал, – говорит мой знакомый лисёнок. – Это он… от скунса убежал?
Скунс невдалеке ухмыляется.
– Нет, – говорит он. – Я что? Я его только так… А вот зайчонок прямо в глаза всё высказал! Ну и здорово ты прогнал его, зайчонок!
Все смотрят на меня.
– Но ведь… – говорит волчонок, от которого уже почти не пахнет, – ведь зайчонок не умеет разговаривать! Мы все это знаем.
Я молчу. Я и вправду не умею разговаривать.
– Ха! – говорит скунс. – Это он глупости болтать не умеет, а умное, когда надо, скажет запросто! Извини, зайчонок, я больше не буду тебя пинать… никогда!
Я рад, что все живые. Мои друзья просто притворились дохлыми – такая лисья хитрость!
Почти всё теперь снова хорошо. Одно плохо – медвежонок. Он пропал, это точно.
– Куда это я пропал? – из кустов доносится басистый голос. – Медведи так просто не пропадают!
Мы смотрим, как на поляну, пятясь, выходит медвежонок. Он что-то тащит. Большое и жужжащее.
– Атас! – вдруг кричит лисёнок. – Пчёлы! Этот медведь улей тащит!
Все бросаются прочь. Мигом исчезают в кустах, и на полянке остаюсь один я.
– Здравствуй, зайчонок, – говорит медвежонок.
Я хочу сказать: «Здравствуй, медвежонок», – но чувствую, что не могу. Как-то я снова разучился.
Медвежонок ставит жужжащий улей и садится рядом. Пчелы его нисколько не кусают.
– Они меня спасли, – поясняет медвежонок. – Когда налетели собаки, пчелы им такого перца выдали!
«Перца», – думаю я.
– Именно. Когда появился человек, они и ему выдали.
«А ты?» – хочется спросить мне.
– А мне пчелы не страшны! Я слишком толстошкурый. В общем, зайчонок, всё хорошо. Давай теперь мёда поедим. Мёд – он вкусный, сладкий, ароматный…
«Мёд, – думаю я. – Липкий».
Медвежонок снимает крышку с улья, и оттуда клубом вылетают пчелы. Окутывают моего самого большого друга гудящим облаком, жужжат, кружатся, смотрят в мою сторону.
«Атас!» – думаю на этот раз я и пытаюсь спрятаться в тыкву, но глупый человек её совсем раздавил. Плохо. Остается только одно…
На полном бегу я думаю, что надо будет попросить лисёнка сделать ещё одну такую тыкву, что ему – жалко? Ему пара пустяков, а мне – крыша над головой.
Ведь это самое главное – крыша над головой.
Витка и Валик стояли у окна и смотрели, как падает вечерний снег. Витка влезла с ногами на подоконник, встала в полный рост и уткнулась носом в стекло. Она слегка склонила голову набок, посмотрела на Валика и хитро улыбнулась:
— Спорим, мы будем стоять тут всю жизнь и смотреть, как падает снег?
— Спорим, — кивнул Валик. — Ни за что не будем. Сейчас досмотрим и уйдём.
В комнате замигала и погасла лампочка. Стало темно и почему-то тихо.
— Как же мы досмотрим, — шепнула Витка. — Когда он всё не заканчивается и не заканчивается.
Валик повозил пальцем по стеклу, собирая капли:
— Подумаешь. Закончится когда-нибудь.
— Когда? — грустно спросила Витка и отвернулась.
Валик взглянул на Витку. Она казалась похожей на скульптуру, какую-нибудь «Девочку в окне, глядящую на снег», вечную, неподвижную и настоящую. А потом снова стал смотреть в окно. Совсем близко подлетали снежинки, разные — большие и маленькие, детские и взрослые, красивые и просто…
— Не знаю, — пожал плечами Валик. — Наверное, никогда.
— Вот видишь, — сказала Витка и шумно спрыгнула на пол. — А ты ещё спорил.
Лунной тьмою двор наполнен,
Тени – стражи немоты.
Ходит призрачен, бездомен
Кот по краю темноты.
Он живёт не по указу,
Не слуга ничьей руки.
И горят два жёлтых глаза –
В тьму и вечность маяки.
Каждый вечер
Смотрит филин
Всё один
И тот же фильм:
Тёмное небо,
Звёзды,
Луна…
И не беда,
Что картина одна!
Зато ведь
какая
К А Р Т И Н А!
Ко мне прибегает пастушеский пёс.
Он знает коров, и баранов, и коз,
И фермера с фермершой старой,
И пастбище знает с отарой.
А вот ведь ему и не снилось притом,
Что можно сидеть и писать за столом,
И странное это явленье
Приводит его в изумленье.
Ну, хлеб на столе, или миска стоит –
Понятное дело: и запах, и вид.
Ну, скажем, кастрюльки, горшочки…
Но дикие эти листочки!
С одной стороны подойдёт и с другой,
И лапы расставит, и уши дугой,
И так он посмотрит, и этак,
И тявкнет в сердцах напоследок,
И носом потянет и этак, и так,
И весь его вид говорит мне: «Чудак!
У нас-то – тебе и не снилось –
Корова в хлеву отелилась!»
Вова Тужилкин заболел.
С утра у него поднялась температура.
– Ты чего так рано поднялась? – спросил Вова.
– Я теперь всегда буду рано подниматься, – ответила Температура и ушла делать зарядку.
В комнату заглянула мама.
– Ты что лежишь? Пора вставать.
– У меня поднялась Температура.
– И где же она?
– Наверное, уже на кухне, чай пьёт, – ответил Вова.
– Ну, и ты тоже вставай чай пить, – сказала мама.
– Я больной, принеси мне чаю в постель.
Тут в дверях появилась Температура. Она выглядела намного выше, чем в прошлый раз.
– Фу, какая ты большая, – сказал Вова.
Температура смутилась и упала на целый градус. Градус разбился.
– Ну, вот, – сказал Вова. – Был целый градус, а ты его разбила.
– Я нечаянно, – сказала Температура. – Мне кажется, я сейчас снова упаду.
И упала.
– Ты уж лучше лежи, где лежишь, – посоветовал Вова. – А то голову себе разобьёшь.
Температура подложила под голову тапок и вытянула руки по швам.
– Мне скучно, – сказала она.
– Почитай книжку, – предложил Вова.
– Не хочется…
– Хватит капризничать! – возмутился Вова. – Кто болеет, я или ты?
Тут в комнату вошла мама с чаем.
– Присядь ко мне и расскажи сказку, – попросил Вова жалостливым-прежалостливым голосом.
Мама присела.
– Хорошо. Жила-была пчёлка. Она летала по цветочкам, жужжала и собирала мёд в ма-аленький горшочек…
– Принеси мне мёду, – потребовал Вова.
Мама ушла на кухню и вернулась с баночкой меда и ложкой.
– Нет! – заныл Вова. – Я хочу в ма-аленьком горшочке.
Мама снова ушла и вернулась с маленьким горшочком мёда.
– Ну вот, – сказал Вова. – А теперь немножко полетай и пожужжи.
Вздохнув, мама поднялась в воздух и с жужжанием закружила по комнате.
– А ты меня не ужалишь? – опасливо спросил Вовка.
Мама подлетела и ужалила Вовку в щёку.
– Ой! – вскрикнул Вовка.
– Ой – вскрикнула мама. – У тебя щека холодная. Наверное, у тебя температура упала.
– Ну да, – подтвердил Вовка. – Упала и лежит. Она совсем нормальная. Не то, что ты, мама.
Мама рассердилась и перестала летать.
– Ты грубиян неблагодарный, – сказала она Вовке. – А ну, собирайся и иди в школу!
Делать нечего. Вовка встал с постели, оделся и поплёлся в школу.
В давние, а точнее стародавние времена, когда по земле ползали Злые Драконы, и Доблестные Рыцари сражались на турнирах за честь своих Прекрасных Дам, жил да был Мудрый Король.
Король много лет мудро правил своей страной совершенно без выходных. Такая уж у него работа была – страной править. Даже в Новый год. Однако славился Король не только своей мудростью, но и длинной белой бородой, которую очень любил. Любила ли его борода, не знает никто. Кроме, разумеется, самой бороды.
Борода часто выручала Короля. Например, в длительных зимних походах она служила ему шарфом. А когда Король ел на завтрак шоколадные пирожные, он вытирал об неё свои руки. (Не будет же Король ходить с грязными руками!) Даже когда Король сердился на что-то, он недовольно бормотал себе (опять же) в бороду. В общем, борода была правой рукой Короля.
Однажды бороде приснился удивительный сон…. Впрочем, стоп: чего это мы всё про бороду, да про бороду? Сказка-то о Короле!
Однажды утром, когда Король уже сделал утреннюю гимнастику, он взял большую Королевскую Расчёску и начал расчесывать бо.…Нет, он просто включил телевизор. По телевизору шла очень интересная программа – «Укокошь Дракона!»: три доблестных рыцаря бились с ужасным Драконом по очереди, а специально приглашённые из заморских и загорских стран гости выбирали победителя.
Дракон в этот раз попался «на славу»: упитанный и зловещий. Первый Рыцарь тоже был «не промах»: одним взмахом своего обоюдоострого меча он срубил сразу три головы чудища. Второй Рыцарь срубил сразу четыре головы. На этом головы Дракона закончились, и третьему Рыцарю ничего не оставалось, как отрубить драконий хвост. После этого Дракон понял, что сопротивление бесполезно, и околел. Единодушным решением победу отдали (конечно же) третьему Рыцарю. Игра ведь называлась «Укокошь Дракона!» А он именно это и сделал. Так вот, узнав результат игры, победитель поднял забрало и зычно провозгласил:
– Кто из королей первым приедет ко мне и предложит руку и сердце своей дочери, к тому я и поеду жить!
– Ух ты! Заиметь в зятья такого богатыря! – воскликнул Король. – Еду!
И тут же собрался ехать. Он выключил телевизор, зашторил окна, сложил книжки в аккуратную стопочку на столе, написал записку слугам, чтобы не беспокоились, надел свой любимый плащ с Микки Маусом на груди, дописал в записке, чтобы к ужину сварили смородиновый кисель, и побежал на Королевскую конюшню.
В конюшне было сильно накурено. В те давние, а точнее стародавние времена лошади не знали о том, что одна капля никотина может убить любую из них, и беспечно курили. Заблудившись в сизом дыму, Король, кашляя, оседлал вместо коня старую метлу и поскакал в рыцарскую долину.
Вы скажете, что на метле скакать нельзя? Не знаем, как сейчас, а тогда – попробуй-ка ослушаться Короля – враз останешься без головы! Так что как только Король сел на метлу и крикнул: «Но!», она и поскакала. Вы скажете, что метле незачем было бояться, так как у неё нет головы, и отрубать ей было решительно нечего? А как бы она могла до этого додуматься, если у неё не было головы?
Долго ли коротко скакал Король, пока не встретились ему… Впрочем, это не очень интересно. Посмотрим лучше, что творилось в замке после королевского отъезда…
Главный Слуга вошёл в тронный зал и, не найдя Короля, решил, что тот играет с ним в прятки.
– Кто не спрятался, я не виноват! – сказал Слуга и принялся искать.
Сначала он заглянул за портьеру, потом под тумбочку с письменными принадлежностями, потом опять за портьеру, потом под тумбочку и вдруг увидел, что из Большого Королевского Шкафа торчит кончик белой бороды….
В это время Король вытер окровавленный меч о траву и со словами: «Будете знать!» поскакал дальше…
Так вот, Слуга увидел кончик белой бороды, торчащий из шкафа. Он радостно распахнул дверцы и… никого не увидел. Дело в том, что у Короля была запасная борода. На случай, если настоящая борода будет в стирке, а в стране начнется Большой Парад. Запасная Борода всегда висела в Большом Королевском Шкафу…
А в это самое время Король вытер окровавленный меч о траву и со словами: «Не стоит благодарности – на моем месте так поступил бы каждый!» поскакал дальше…
Слуга очень устал и присел за Королевский Стол, чтобы поиграть с самим собой в Королевские Шашки. Тут он увидел Королевскую Записку и, прочитав её, побежал отдать приказ о приготовлении смородинового киселя.
Повар внимательно выслушал Главного Слугу и начал готовиться к приготовлению киселя. Он налил Большой котел воды, набрал Большой дуршлаг смородины, приготовил Большой совок сахара… Знаете, о том, как варить кисель, лучше спросите у мамы. Она знает это не хуже Королевского Повара. Вернёмся лучше к нашему Королю.
Благополучно перебравшись через Волшебное Озеро, Король наконец-то очутился в Рыцарской долине. Но тут его поджидало ужасное огорчение: не менее мудрый Король из соседнего королевства, который славился своими бородавками, уже увёз Рыцаря-победителя в свой замок, где вовсю шли приготовления к свадьбе.
Мудрый Король горько вздохнул в свою настоящую белую бороду и, оседлав чужого коня, поехал назад. Король совсем не собирался присваивать чужое животное, просто ему было так грустно, что он этого даже и не заметил. Король печально ехал и думал о том, как здорово было бы, если бы он приехал первым. От таких мыслей голова Короля опускалась всё ниже и ниже, пока белая борода не коснулась земли. Разумеется чужой конь нечаянно наступил на королевскую бороду, и Король, не успев сообразить, что происходит, брякнулся на землю. БРЯК! Он стукнулся лбом о придорожный камень и громко закричал:
– Как же я мог забыть! У меня же совсем нет дочери! Кого бы я отдал замуж Рыцарю? Значит, я не проиграл! Ура!
Вот как бывает порой с забывчивыми людьми! Радостные мысли быстро вытолкали все печальные мысли из головы Короля, и он побежал домой вприпрыжку. Ведь во дворце его ждал свежий Королевский смородиновый кисель!
А конь пошёл в табачную лавку за сигаретами.
* * *
Друг мой купил щенка
толстого, чёрного.
Я тоже хотел,
но мама сказала: «Вот ещё!
Даже не думай в дом —
выброшу вон его.
К другу ходи играть
с этим чудовищем».
Чудище, нет ли, пёс —
чудо чудесное.
И машет хвостом,
и кружит юлою по полу.
«Псы — не чета нам всем —
верные, честные», —
Друг говорит,
щенка по боку хлопая.
Точно, гляжу, он прав:
псина покорная.
Нашкодит — ползёт,
в сапог виновато тычется.
«Видишь, как предан мне?»
«Вижу», — не спорю я.
И отвожу глаза.
Видеть не хочется.
Вы видели собаку-вертолёт?
Она не просто хвостиком вам машет,
Она взлетает над двором отважно,
Ей только цепь подняться не даёт.
Вы видели собаку-вертолёт?
Она вас любит, ждёт не ради пищи,
Она стихов вам, может, не напишет,
Но в губы обязательно лизнёт.
И ты б, конечно, сразу ей поверил,
Когда б увидел хвост её - пропеллер.
Жила-была кошка по имени Валя
В уютном домишке, в колбасном подвале.
Все кошки на свете куда-то спешат,
А Валя спала, ожидая мышат.
Чуть утро - мышата в подвал прибегали
И Валю увидев, учтиво кивали.
А Валя с улыбкою, рот - до ушей -
Сидела на полке, встречая мышей.
В подвале гостили мышата по часу -
И в нём, что ни час, убывали колбасы.
И так каждый день приходили на час,
Пока не остался подвал без колбас.
Всё съели - и скоро забыли о Вале...
А Валя, как прежде, сидела в подвале -
Сидела одна в опустевшем дому
С улыбкой, не нужной теперь никому.
…Конечно, не мыши в несчастье повинны -
Все кошки как кошки, а Валя - из глины,
Из глины и зубы, и хвост, и бока...
Все кошки - жестоки, а Валя - мягка.
Копилкой была. Собирала монеты.
Копила монеты на квас и конфеты.
Разбили... Но кто-то осколки собрал,
И, склеив, поставил копилку в подвал.
….Быть может, вы тоже в подвале стояли?
Тогда я прошу: - Посочувствуйте Вале!
Легко ли стоять одиноко в пыли
И знать, что колбасы и мыши ушли?
И всё же не плакать - терпеть, не сдаваться,
И склеенным розовым ртом улыбаться,
И знать, что наступит удаче черёд,
И кто-нибудь с полки её заберёт.
А знаете ли вы, что мягкие звери по вечерам, когда «Детский Мир» закрывается, любят заниматься спортом и соревноваться? Самое любимое соревнование у них – это борьба на лапах: чья лапа пересилит и дожмёт лапу соперника. Взрослые называют эту борьбу армреслингом. И вот, однажды, в мягком отделе появились два великих борца, два Медведя: Белый и Коричневый. Они легко побеждали всех своих соперников и каждый вечер уверенно выходили в финал, где Белого Медведя всегда поджидал его главный противник, Коричневый. Половина мягких зверей болела за Белого медведя, а другая – за Коричневого. Шум стоял неимоверный! И когда кто-то из медведей побеждал, то другой очень злился и расстраивался! А побеждали они по очереди: то один, то другой…
И вот, как-то раз, медведи сошлись в особенно решительной и непримиримой схватке за звание чемпиона «Детского Мира». Долго-долго боролись они на лапах, пока те, наконец, не отвалились. Но вместо того, чтобы остановиться и согласиться на ничью, соперники стали бороться оставшимися, левыми лапами… Болельщики поддерживали их так яростно, что Медведи не заметили, как затрещали и эти лапы! Затрещали и оторвались!!!
Наступила страшная тишина. Все понимали: это настоящая катастрофа! Когда директор увидит безлапых медведей, то обо всем догадается и отправит их на склад, а может быть, даже сразу на помойку!!! Мягким же зверям навсегда запретит заниматься спортом!
И тут мудрая Черепаха сказала:
– Есть в «Детском Мире» одна кукла. Только она может нам помочь!
Эту куклу звали Марина, и продавалась она не там, где остальные куклы: Тани, Наташи и Барбары, а совсем в другом отделе. Дело в том, что Марина была рукодельница и продавалась вместе с нитками, спицами и выкройками. По вечерам она с удовольствием вязала свитера для жирафов, безрукавки для слонов и пуловеры для бегемотов.
Но успеет ли кукла за одну ночь пришить четыре лапы?! Да ещё в полной темноте (потому что медведи боролись так долго и упорно, что уже стемнело)? Многие мягкие игрушки в этом сомневались.
И всё-таки, Марина успела! Она пришила Медведям лапы. Только вот Белому она пришила коричневые, а Коричневому – белые!!!
Мягкие звери с ужасом ждали, что скажет Директор. Но раньше директора в отдел вбежали два близнеца: Витя и Митя. Им так понравились необыкновенные мишки, что они сразу купили их: Витя – Белого с коричневыми лапами, а Митя – Коричневого с белыми. Мягкие игрушки вздохнули с облегчением, а Медведи и вовсе были счастливы…
Теперь они каждую ночь борются на лапах в спальне Вити и Мити.
Когда побеждает Белый Медведь, то Коричневый не слишком расстраивается и совсем не злится:
– Я, конечно, проиграл, – говорит он, – но победила-то моя, коричневая лапа!
А когда побеждает Коричневый Медведь, то не расстраивается Белый, потому что знает: сильней оказалась его лапа, белая…
– Эх, не завидую я тем, кто у рыбацкого костра не сидел. Кроты они, а не люди,– говорил наш сосед Толя Мыльников, слесарь. Мы стояли с удочками на берегу Витаминного пруда в Уваровке: я, он и мой папа.
Громко квакали лягушки. Я заметил, как кваканье зависит от солнца. Закроет облаком солнце – кваканье одно, откроет – другое, ветер подует – третье, и комариный писк примешивался к кваканью лягушек.
Мыльников Толя выдёргивал ротанов без передышки. И папа вы¬дёргивал – проверял: висит червяк или нет? Висит.
– Я люблю с червяками возиться, – говорил папа. – Червь, – говорил он, – это нитка, связующая небо и землю.
Вдруг леску потянуло. Я думал, зацепило корягу или валенок. И говорю папе:
– Зацепило.
А папе мне:
– Тащи!
Я потащил – и чувствую, как под водой что-то увесистое тянет¬ся, причём, упирается, мечется из стороны в сторону, пытается освободиться от крючка.
Папа кричит:
– Андрюха! Дай я дёрну!
– Не торопись, – говорит Мыльников Толя. – Води, води его на кругах. Глотнёт воздуха – сомлеет.
Ну, я тянул, тянул его, тянул, тянул, тянул и выдернул рыбу – карася. И сразу же оборвалась леска.
Карась был тяжёлый, как сковородка. Серебряный, красноватый. Карась. Настоящий такой карась!
– Здоровый, чертяка, – сказал Толя Мыльников и дружески пошлёпал карася ладонью. – Надо бы его сразу выпотрошить, уда¬лить жабры и натереть изнутри солью.
– Успеется, – ответил папа.
Мы положили карася в пакет и отправились домой. Карась глядел из пакета светлым глазом, а мы с папой гордо поглядывали на карася.
– Карась, Андрей, – говорил папа, – рыба, сходная с осетром, но только мельче. У карасёвых – хорошее вкусное мясо, богатое антирахитическим витамином Д. Это очень питательная, нежная и при¬ятная на вкус рыба!..
Мы стали придумывать с папой, что нам из него мама приготовит на обед.
– Можно запечь карася под майонезом! – говорит папа. – Или запечь его в тесте целиком… Можно съесть отварного с картофелем. Зафаршировать! Или сделать заливное.
– А может, просто пожарим в сухарях? – радостно подхватил я. – Или в сметане?
Так мы и сказали маме, увидев её в саду:
– Сделай нам свежежаренного в сметане карася!
А мама как увидела, что он ещё живой, говорит:
– Фу! Не могу смотреть на угасающие рыбьи жизни.
Папа ей:
– А срезанный гриб – тоже страшное зрелище? И можно не выдержать, глядя на его отрезанную ногу?
А мама:
– Я категорически отказываюсь кого-либо отправлять на тот свет.
– Тогда приготовь нам кабачок, – попросил папа.
А мама отвечает:
– Утром как-то не хочется р е з а т ь кабачки.
– Люся, Люся, – не выдержал папа, – тебя никто не просит поросят резать на Рождество. Но кабачок – ведь это совсем другое дело!
– Взгляни на меня, Люся! – папа задрал майку и втянул жи¬вот. – Вглядись, какой я! Меня лифт не поднимает, и банки не при¬сасываются к телу. Я понапрасну растратил свою молодость.
– Зато я научила тебя кататься на велосипеде, – сказала мама. – Благодаря мне ты узнал, что такое скорость.
– Скорость – это счастье, – говорю я.
А папа:
– Велосипед в моей жизни – излишество. Я требую неукоснительного режима еды.
– А сколько раз я организовывала чай? – с обидой сказала мама.
– Чтобы прожить жизнь, – папа выпустил карася в таз, – одного, Люся, чая недостаточно! Ты когда-нибудь замечала: едут женщины в метро с огромными сумками? Знаешь, что там у них?
– Нет, – ответила мама.
– У них в сумках убитые животные.
– Не может быть, – прошептала мама.
– Люся, Люся, – папа взял острый нож, – это суровый закон природы. Вон в окне чёрный грач белыми зубами ест невинного козлёнка. Слизень сгрыз селезня. Жаба сжевала кота…
– Съешь плавленый сырок, – предложила мама. – Эрнест Хемингуэй любил плавленые сырки. Как где-нибудь увидит плавленый сырок – весь задрожит. Не успокоится, пока не съест.
– Я хочу съесть животное, – говорит папа. – Любого обитателя гор, лесов или рек.
Карась затаился. Он тихо сидел в тазу и глядел из воды на плывущие облака.
– В конце концов, ужас и смерть ждут каждого! – сказал папа и занёс над ним нож.
В фартуке до земли, без зуба, мрачный совершенно, он начал де¬лать ножом в сторону карася пырятельные движения. Карась зажмурился.
– Знаешь, пап, – говорю я, пока он никого не ранил и не убил, – вообще у нас всё правильно идёт. Но не совсем.
– Что-нибудь не так? – растерялся папа.
– Надо почитать, как это делается, – говорю я. – По-моему, его стоит вынуть из воды.
– Ты прав, сынок, – согласился папа. – Никто не берётся за это дело без надлежащей подготовки.
Он вынес из дома книгу «О вкусной и здоровой пище», открыл главу «Разделка рыбы» и стал мне вслух читать:
«Живую рыбу, прежде чем начать чистить, надо заколоть: острым концом маленького ножа делают глубокий разрез горла между головными плавниками и дают стечь крови».
Папа поднял голову и долго молчал.
– Ты чувствуешь, как пахнет нагретой крапивой? – спросил он наконец. – А скоро опять будет холодно и темно.
– Давай его закоптим! – говорю. Я понял, что папа хочет избегнуть кровопролития.
– Хорош карась в копчёном виде! – обрадовался папа. – Как я люблю, – говорил он, собирая стружки и еловые шишки, – когда идёт дождь, и вся семья в сборе, и чистится картошечка, и рыбка копчёная…
Мы разожгли огонь в чугунной печке на огороде, схватили карася и положили на сеточку над горячим дымом.
– Коптись, мокропузый! – сказал папа. А маме сказал он, строптивый и гордый: – Благодари Бога, Люся, что у тебя есть муж, готовый до самой смерти всех вас кормить и обувать!
Карась зазолотился с боков, его чешуя стала ещё ярче, он весь засверкал, засиял, но даже не подумал прощаться с жизнью.
– Карась, карась! – закричал папа. – Ты почему не сварился в собственном соку?
– Не смей кричать на рыбу, – сказала мама. – Кричать на рыбу – это всё равно что кричать на водоросль.
– Хватит с ним чикаться, – говорит папа. – Сунем его в морозилку. Рыба, замороженная в живом состоянии, если её правильно разморозить, по качеству не отличается от свежей.
Папа завернул карася в газету и положил в холодильник.
Мы постояли, глядя, как солнце садится за тёти Нюрин огород. В Уваровке день нескончаемый – вмещает три московских дня. Можно шесть часов удить, пять – гулять, двенадцать часов спать, восемь – есть, четыре – кататься на велосипеде, а день всё не будет кончаться и не будет.
– Ты заметил, – говорю я, – когда темнеет, какая наступает в мире тишина?
– Я в тоске какой-то, когда темнеет, – отвечал папа. – День умирает, лето скоро отцветёт.
Он прильнул ухом к морозилке и весь превратился в слух.
– Слышишь? Слышишь? – сказал он. – Душа карася расстаётся с телом.
Наутро я проснулся и сразу принюхался: не пахнет ли жареной рыбкой? Ничем вкусным не пахло. Я вышел на кухню и обнаружил там маму с папой, нависших над ледяным карасём.
– После отморожения, Люся, – говорил папа, – рыбу надо по¬ложить в холодную воду, а то она будет дряблой и невкусной.
Он снова опустил карася в таз. Тот лежал синий, твёрдый, неподвижный, как древесный ствол.
– Умер, – сказала мама и заплакала.
– Эх ты, Люся, как ты на всё реагируешь! – расстроился па¬па. – Как Сократ бы на это прореагировал? А Диоген?
– То, что ты сделал, Миша, – сказала мама, – ты всю жизнь об этом будешь жалеть.
А папа – низенький такой, в ботинках, шапке, телогрейке – ей говорит упавшим голосом:
– Люся, Люся, теперь на моей могильной плите ты, наверное, напишешь: «Убийца карася».
– Я напишу: «Любитель прогулок», – сказала мама.
Тут я им говорю:
– Друзья! Что за похоронные настроения? Режьте его на куски, жарьте на сковородке и давайте завтракать!
– Не надо завтракать, в желудке будет тяжесть, – сказала мама.
– В желудке тяжесть – на душе легко! – ответил папа и вдруг вскочил как ошпаренный.
Летним полуднем в тени зелёной антоновки и чёрных слив плавал как ни в чём не бывало, бил хвостом по воде оттаявший карась. Два плавника его, торчавших из воды, горели на солнце, а сам он – пружинистый, гладкий, цвета златоустовского клинка, похож был на резиновую галошу.
– Что ж вы такие обормоты-то, а? – сказала мама, утерев слезу. – Не могут карася отправить к праотцам.
– Люся, Люся! – воскликнул папа, ошарашенный сложностью женской натуры. – В Уваровке климат очень лечебно-профилактический. Он хорошо действует на эмаль зубов, на царапины и наруж¬ную оболочку рта, и приятный холодок пробегает по коже, и не бывает цинги, от которой гибнут отважные моряки. Воздух, щупаль¬ца сосны и мох леса не дают карасю проститься с жизнью. Но одно твоё слово, Люся, и я любому горло перегрызу.
Сутулый, грустный, молчаливый папа схватил лопату и бросился на карася. Он оскорблял карася, замахивался на него лопатой, предвещал ему всякие ужасы, грозил, что засолит, как селёдку!..
– Дай я тебе причёску поправлю, Миша, – сказала мама, – а то ты на Гитлера похож.
– А ты, Люся, похожа, – сказал папа, бледный как смерть, – на Маргарет Тэтчер.
Им хорошо, они всегда вдвоём. Это я один да один. Папа говорит:
– Ничего, Андрюха, вырастешь, женишься, тоже будешь счастлив, как я.
А я ему:
– Нет, я, наверное, застесняюсь и буду прятаться, такой большой, под столом.
Я поднял голову и увидел лицо Бога. По нему летели вороны. Облака у него были губы, а солнце – зуб золотой.
– Люся, Люся, – звал папа маму. – Ты взрослая женщина! Свари его живьём в кипящем масле!
А мама отвечала:
– Не могу! Я не могу осознать возраст, не верю, что мне тридцать пять, что у меня десятилетний сын и пятилетний кот Кузя, потому что вся моя жизнь – сплошная весна!
– Так не доставайся же ты никому! – папа взял за хвост карася и швырнул его коту.
– На, Кузька, на, – сказал он, – съешь его со всеми потрохами.
Карась лежал на траве, несгибаем и величав. Покой и безмятежность, мир, тишина и симпатия к Кузе сквозили во всей его фигуре.
Кузьма напрягся, сглотнул… и не двинулся с места.
– Кузь, – уговаривал его папа, – Кузь!..
Нос Кузи расширился до необычайных размеров, глаза выпучи¬лись, изо рта вырывался рык, но он и головы не поднял от крыльца.
– Встать, когда с тобой русский разговаривает! – крикнул папа.
Кузя не шелохнулся.
– Всё,– говорю.– Я его уже не смогу есть.
– А я его уже не смогу зарезать, – говорит папа. – Он личность, он характер, он существо высшего порядка. Таким карасём можно только отравиться.
– Возьми себя в руки, Миша,– сказала мама,– мужчина ты или нет?
– Нет, – твёрдо ответил папа. – Я книжный червь. Я не могу победить живую рыбу. Я могу победить только полуфабрикат. Да и не такой уж я любитель рыбы. Если я мяса день не ем, меня всего трясёт. А если рыбы – то нет.
– В нашей семье вообще, – вскричал он, воодушевившись, – пора покончить и с мясом, и с рыбой! И прекратить пить чай – это наркотик.
Папа заботливо поднял с земли карася и понёс его в таз. А ка¬рась – худенький, как голубь, – ласково приник к папиной груди.
Ночью мы все проснулись: залаял соседский Буран. Кто-то, наверно, ходил за окнами – воровал кусты облепихи. Папа отодвинул занавеску и начал вглядываться в темноту, пытаясь различить под яблоней таз с карасём.
– Как там карась, интересно? – слегка разволновавшись, сказал он.
Да и у нас с мамой заныло сердце: вдруг его утащит какой-нибудь злой человек? Или унесёт в клюве горный орёл?
– Это совсем не такая ночь, – сказала мама, – когда маленьким карасям можно сидеть одним в тазах на улице.
Мы отперли дверь и втроём вышли во двор.
Тёмная, тёмная ночь была, очень тёмная ночь, жутко тёмная, звёздная, с месяцем в небе. Месяц отражался в тазу, и когда карась шевелился во сне, то шевелился и месяц.
Пока мы смотрели на карася, он забеспокоился, проснулся и поднял голову.
– Спи, Гриша, – сказал папа и мягко потрепал карася по за¬тылку. Он назвал его Гришей в честь Григория Распутина.
– Надо внести его в дом, – сказал папа и пошёл впереди, взяв в руки фонарь. Идёт – такой нелюдимый, в пижамных штанах, с тонкими руками. А мы за ним – я и мама – тащим таз.
– Ты мой тупорылый, – бормотал папа, засыпая, – ты мой пучеглазый…
Первое, что он спросил, проснувшись:
– Люся, ты кормила Гришу?
– О жизни карасей мы знаем очень мало, – сказала мама. – Что они любят? Чего терпеть не могут?
– Дай Гришке риса, – говорю я. – Рис похож на личинки жуков-плавунцов.
– Дай лучше гречки, – говорит папа. – Гречка похожа на жареных блох.
А сам несёт уже карасю намятый хлеб в пакете. Я случайно чихнул возле таза с Григорием, так папа меня за это чуть не укоко¬шил.
– Чихает прям! – закричал он.– У меня хлеб открытый! Я карася кормлю этим хлебом. А он чихает!
Маму посылает в магазин, кричит:
– И карасю что-нибудь купи!
Мама Григорию принесла куриные шеи.
– А я видел, несли бедро коровы из магазина! – с упрёком говорил папа.
Наконец, мама сказала ему:
– Отпусти Гришу, Миша. Пусть сам себе добывает пищу. Он решил, что у нас можно как сыр в масле покататься. А нам самим не хватает еды.
Стало уже темнеть, когда мы тронулись в путь. Папа нёс Гришку в целлофановой сумке. Налил туда воды и идёт, а навстречу нам Толя Мыльников – рабочий человек в больших-пребольших кедах.
– Ну как жизнь? – Мыльников Толя сунул папе свою мозолистую руку.
Папа ответил:
– Мы живём хорошо, задавленные делами и неприятностями.
А Толя Мыльников:
– Это вы всё того карася, – говорит, – никак не укантрапупите? Я за вами из-за забора давно слежу, как вы мучаетесь. Дай-ка я его головой об пень хряпну!
– Ты что?! – закричали мы. – Не дадим Григория убить!
На берегу Витаминного пруда папа вынул карася из пакета и похлопал его по плечу:
– Хорошо, карась, – сказал он, – плыви, отдыхай, набирайся сил, звони нам, пиши и всё в таком духе!
Григорий бухнулся в пруд к лягушкам и пиявкам, не затаив никаких обид. Его карманы были набиты гостинцами. Мама забро¬сала его георгинами и пожелала счастливой жизни.
– У карася жизнь недолгая, – сказал Толя Мыльников, – до следующего крючка.
– Теперь он не такой дурак, – ответил папа.
Однажды к тайному логову трёхглавого дракона подъехал отважный рыцарь.
– Мир! Дружба! – ещё издалека предупредил змея наездник. – Бить не буду!
– С чего бы это? – удивилось чудовище.
– Любезность за любезность, – деловито объяснил рыцарь, спешиваясь. – Хотелось бы несколько повысить боевую мощь! Господин дракон, научите, как в бою пыхнуть на врага огнём?
– Входите, сэр!
Трёхглавый змей любезно пригласил рыцаря в тёмную пещеру, выставил блюдо с нехитрыми закусками, наполнил вином два серебряных кубка.
Выпили до дна.
– Итак, весьма полезное свойство: уметь в бою пыхнуть огнём! – напомнил отважный рыцарь о цели своего визита.
– Какие пустяки! – дракон вновь наполнил кубки. – Выпьем ещё, дружище!
– Отличное вино! – нетерпеливо перебил змея рыцарь. – Но я пришёл не за этим!
Дракон задумчиво кивнул.
– Именно за этим… Волшебный напиток, вся сила в нём, действует безотказно! – сладко причмокнул он губами. – Уже к утру у вас отрастут две новых головы и длинный чешуйчатый хвост… И, само собой, вы станете кашлять огнём с густым чёрным дымом!
В далёком краю,
У речного обрыва
Водилась когда-то
Поющая рыба.
Когда свою песнь начинала она,
То солнце сияло как будто блесна,
И волны стихали,
И люди вздыхали,
И в сердце у всех наступала весна.
О, чудное чудо,
О, дивное диво, -
Как пела красиво
Поющая рыба!..
Была в её голосе
Скрипка и флейта,
И шелест листвы,
И дыхание ветра.
И слушали молча
Её соловьи,
Оставив ночные
Рулады свои.
Но как-то приплыл
Старичок на рассвете…
И рыбу поющую
Выловил сетью.
Вообще-то, он был
Старичок неплохой,
А просто от старости
Малость глухой.
Не слышал он голоса
Скрипки и флейты,
И шелеста ив,
И дыхания ветра.
- Наверное, окунь,
А может, форель! -
Решил он.
И смолкла волшебная трель.
И песнь оборвалась как будто струна,
И солнце погасло словно блесна,
И волны молчали
В тоске и печали…
И сразу настала вокруг тишина.
О, чудное чудо,
О, дивное диво, -
Исчезла навеки
Поющая рыба.
И пенья не слышно в далёком краю.
А я вам навряд ли ту песню спою.
Часа за три до Нового года мы с Лианой включили лампочки на ёлке, полюбовались лесной гостьей и уселись перед телевизором. Это был первый Новый год, который мы решили отпраздновать вдвоем, но… в дверь позвонили, и мы удивлённо посмотрели друг на друга.
За дверью оказался уже немолодой медведь. Он стеснительно топтался на месте и старался не смотреть в нашу сторону.
? Я по делу, ? пробубнил медведь басом. ? У меня здесь знакомая… ёлка. Вместе в лесу жили. Можно я её навещу?
? Можно, ? пролепетала Лиана, и нам пришлось посторониться. Медведь встал на все четыре лапы и прошёл в квартиру.
В комнате я предложил гостю сесть за стол. Увидев ёлку, медведь удовлетворенно крякнул, сел на предложенный стул и положил передние лапы перед собой.
На сервировку стола у нас ушло не более трех минут. Красивые чайные чашки, не менее красивый торт и варенье очень понравились нашему гостю.
Лиана налила медведю чай и сказала:
? Ешьте конфеты, они очень вкусные.
? Конфеты я люблю, ? ответил медведь, ? у нас-то в лесу их нет. Откуда в лесу конфеты? ? Он положил в пасть карамельку и начал разворачивать следующую. ? Я и её родителей знаю, ? показал медведь на ёлку. ? Отец ? очень хороший ёлк. И мама ? хорошая, пышная ёлка. У меня берлога как раз под ней была. ? Медведь залпом выпил чай, поставил чашку на стол и посмотрел на Лиану. Лиана налила ему ещё. ? Ну так вот, ? радостно продолжил медведь, ? я-то не против. Вот только пусто стало в лесу. Сколько ёлок срубили. А когда мою знакомую увезли, совсем скучно стало. ? Медведь взял большой кусок торта и целиком засунул его в пасть. ? Люблю торт, ? со вздохом сказал он, ? только откуда у нас в лесу торты? ? Съев второй кусок, медведь задумчиво посмотрел на вазу с печеньем. ? Вижу, увезли мою знакомую, ? сказал он, ? дай, думаю, проведаю: как ей там на новом месте. Вон сколько игрушек на ней… и конфет.
Лиана пододвинула вазу с конфетами поближе к гостю и сказала:
? Ешьте, не стесняйтесь.
? Хорошо тут у вас, ? пробасил медведь, ? уходить не хочется. Да и какой в лесу Новый год? Часов нет, конфет нет, яблок тоже. Сидишь в берлоге и не знаешь, наступил он или не наступил. А вместо торта лапу сосёшь.
? А вы оставайтесь у нас, вместе отпразднуем, ? предложила Лиана.
? Конечно, ? добавил я, ? вместе веселее, и конфет у нас ещё много осталось.
? Хорошая идея, ? одобрил медведь, ? можно я и раздумывать не буду, а так соглашусь?
? Конечно, можно, ? ответила Лиана.
? Тогда я останусь. Никогда не справлял Новый год в тепле, с конфетами, тортом, печеньем… ? Немного подумав, медведь добавил: ? И с такой красивой ёлкой. Там-то, в лесу, они почти все одинаковые. Одна повыше, другая пошире ? всё равно. А как к вам в город приедут, так сразу красавицами становятся. Вот что значит наряд. Я вон тоже ? медведь и медведь ? обычный. А если мне, например, джинсы надеть? Наверное, красивым стану. ? Медведь посмотрел под стол на мои ноги. ? Может, дадите померить? Никогда не мерил джинсов. Откуда у нас в лесу джинсы? Снег да деревья одни.
Я сильно растерялся. Размеры у нас с медведем были разные.
? Они же маленькие, ? сказал я и для наглядности похлопал себя по ногам. Медведь, жуя яблоко, печально кивнул и согласился:
? Вижу. Жаль, что маленькие. Хотя, какая мне разница. У меня-то никаких нет.
? А может, вам шляпу дать? ? с надеждой спросил я. ? Даже если размер не подойдет, её можно на голову положить. Всё-таки одежда. Откуда у вас в лесу шляпы-то?
Медведь опустил глаза и, царапая скатерть когтем, печально ответил:
? Ну давайте шляпу. Мне всё равно. Я и шляпы никогда не носил.
Когда я вернулся в комнату, медведь слизывал с лапы остатки торта. Шляпу я положил ему на широкий лоб между ушей. Гость поблагодарил меня, посмотрел на стол и спросил:
? А можно зеркало принести сюда?
? Можно, конечно,? ответил я и ушел за большим зеркалом. В прихожей меня догнала Лиана. Она сказала, что медведь послал меня помочь мне.
Когда мы вошли в комнату, медведь ссыпал в пасть крошки от печенья прямо из вазы. Поставив вазу на стол, он посмотрел на своё отражение и поправил головной убор.
Лиана принесла ещё печенья и конфет, и медведь заметно повеселел.
? Хорошо-то как у вас. И ёлка, моя знакомая, хороша. Вот под такой бы ёлкой берлогу себе устроить. Жил бы припеваючи. ? Медведь опустился на четыре лапы и задом пополз под ёлку. Через несколько секунд из-под ветвей был виден только его нос. ? Я вздремну немного, ? сказал он и аккуратно снял с ветки конфету. ? А когда Новый год начнётся, вы меня разбудите. Ладно?
? Ну конечно, ? ответила Лиана.
? И можно мне ещё штучек пять или десять печеньицев? Мне так спать будет приятнее. А то ведь лапой сыт не будешь.
Мы подали медведю под елку вазу с печеньем, и он тут же убрал её к себе под мышку.
Погасив свет, мы с Лианой ушли в другую комнату, но неожиданно тренькнул звонок, а затем ещё и ещё раз. Я открыл дверь и увидел очень симпатичного белого зайца. Он смущенно потёр лапой нос и сказал:
? Я это… ёлку повидать. Она знакомая моя.
? Проходи, ? пригласил я, и заяц несмело перепрыгнул через порог. Вместе с ним мы прошли к Лиане, а Лиана посмотрела на него и сказала:
? Ну что ж, заяц ? это не слон. И даже не второй медведь. Милости просим. ? Я предложил гостю сесть за стол, а Лиана принесла ему кочан капусты.
? Знакомую я потом получше посмотрю, ладно? ? спросил заяц. ? С утра ничего не ел. Нет, ел, но не капусту.
? Ну да, ? сказала Лиана, ? откуда у вас в лесу капуста?
? Верно, ? ответил заяц и тут же принялся грызть капустный лист.
? А много у нашей ёлки ещё знакомых? ? спросила Лиана. ? Может, ещё кто придёт?
Хрустя капустой, заяц кивнул, но, вспомнив о чём-то, испуганно сказал:
? Много. Только всех пускать не надо. Волк придёт ? не пускайте. Это плохой знакомый. Наша ёлка его и не знает. ? Подумав немного, заяц добавил: ? И лису не пускайте. Какая она знакомая? У неё одна забота ? зайцев гонять. ? Взяв следующий лист, заяц продолжил: ? Ну, белка, та не в счёт. У неё свои запасы на зиму. Зачем ей в город бегать, знакомых навещать? Мышь тоже не придёт. У нее полные амбары еды. Не до знакомых. Лось может прийти, но вы его не пускайте. Здесь и без него места мало. Будет копытами по паркету грохать. Ему этот кочан на один зубок. ? Заяц нежно погладил капусту и взял следующий лист. ? Кабану тоже здесь делать нечего. Свинья, она и есть свинья. Ему этот кочан на один зубок. Может сова прилететь, но её пускать не надо. Это она примазывается к ёлке. Совы на ёлках не сидят. Будет здесь гугукать, народ пугать. ? Заяц шумно вздохнул. ? Оленя тоже можно не пускать. Слишком большой. Ему этот кочан на один зубок. К тому же он благородный. Видали мы таких благородных. Капусту съест, наследит и уйдёт. Ну, медведя тоже можно не пускать. Страшный очень.
? А медведь уже у нас, ? сказала Лиана, раскладывая на тарелке сыр. Заяц подпрыгнул на своем месте и испуганно посмотрел на дверь.
? Очень хорошо, что медведь здесь, ? громко сказал он, а потом шёпотом добавил: ? А можно за столом я буду сидеть подальше от него?
? Конечно, ? ответили мы с Лианой.
? Ой, ? вспомнил заяц, ? совсем забыл спросить. Можно я отпраздную Новый год у вас со своей знакомой ёлкой? Я и родителей её знаю. А то в лесу ни капусты, ни Нового года.
? Обязательно оставайся, ? ответила Лиана.
Когда мы снова уселись за праздничный стол, до Нового года оставалось всего несколько минут. Медведь громко храпел под ёлкой, Лиана поспешно наряжалась в праздничный костюм, а заяц жевал капусту и с неподдельным восхищением рассматривал свою знакомую.
? Да, ? вздохнул он, ? почему-то одним всё: и слава, и наряды, ? а другим ничего. Стояла себе в лесу обычная ёлка, и кто бы мог подумать, что на ней будет висеть столько всякого добра?
? По-моему, завидовать здесь нечему, ? сказал я. ? Её всё-таки спилили, да и недолго она будет стоять в нашей квартире.
? Да-а, ? протянул заяц, ? вот так всегда: чтобы что-то получить, обязательно надо, чтобы тебя спилили. А если ты целый, но немножко голодный, так тебе ничего и не достанется. ? Заяц похлопал себя по животу и исправился: ? Разве что капусты поешь на Новый год у хороших людей. ? Тут появилась Лиана, красивая, как новогодняя ёлка. Увидев её, заяц поперхнулся, охнул и сказал: ? Вот это да! Ты, наверное, тоже недолго здесь проживёшь?
? Я? ? удивилась Лиана. ? Нет, я собираюсь прожить здесь всю жизнь.
? Я же говорил, ? вздохнул заяц, ? одним всё, а другим ничего.
Медведя мы будили очень долго. Когда он проснулся, до Нового года оставалось совсем немного.
? А? Что? ? испуганно спросил медведь. ? Новый год? ? Выскочив из-под ёлки, он очень проворно уселся на свой стул и только тогда заметил зайца. ? И ты здесь, косой? ? беззлобно спросил он. ? Ну-ну. ? А заяц отложил яблоко и вызывающе спросил:
? А что? Мы с ёлкой… ? Но ему не дала договорить Лиана. Разлив по фужерам лимонад, она встала и сказала:
? Тихо! Вот-вот сейчас!
Заиграли куранты, и мы все встали. Ёлка сверкала десятками разноцветных лампочек, и все они многократно отражались в больших стеклянных шарах.
После двенадцатого удара сверху, снизу и сбоку послышались крики: «Ур-р-ра!» Это соседи встречали Новый год. Мы поздравили друг друга, выпили лимонад и сели на свои места. Медведь принялся уплетать печенье, а заяц грустно сказал:
? Ну вот и Новый год. Скоро в лес.
? Рано ещё об этом говорить, ? попыталась успокоить его Лиана.
? Об этом говорить никогда не рано, ? ответил заяц. ? Тем более тем, кто живёт в лесу. Хорошо, когда есть знакомые не только среди ёлок. А когда их нет?
? Ну, у тебя же есть, ? возразила ему Лиана. ? И звери, и мы вот.
? И вы?! ? радостно спросил заяц. ? Значит, мне можно иногда навещать вас?
? Конечно, ? ответил я, ? навещай сколько хочешь.
? И я буду, ? сказал медведь. ? А к следующему Новому году я сам принесу вам ёлку.
? Это здорово! ? сказал я.
? А чего нам тогда в лес бежать, лапы трепать? Если мы можем навещать вас сколько хотим? Я всё время буду хотеть.
? А за ёлкой-то я к следующему году схожу, не беспокойтесь, ? сказал медведь.
…и проговорили мы до утра.
Прекрасная получилась на балконе берлога. Зимой мы с медведем и зайцем пьём чай в комнате, а летом на балконе. У соседей справа живут волк и ёж, слева ? лиса и сова. Следующий Новый год мы давно уже решили отпраздновать тремя квартирами, и довольно часто волк, медведь, лиса и сова спорят: какую бы из знакомых ёлок принести к нам на Новый год. Зайца в таких случаях никто не слушает. Он всё время предлагает вместо ёлки позвать зайчиху.
мой дедушка
любил
гулять по луне
нюхать
лунные ромашки
слушать
лунные флейты
но бабушку
мою
он тоже
любил
поэтому
всегда возвращался
весь
в лунной пыли
и бабушка
отряхивала
его
веником
муха жужжит и жужжит
и не лень ей жужжать?!
посидела бы помолчала
подумала бы о вечном…
чу! – села
чу! – замолчала
и глаза у неё мечтательные
даже завидно
девочка
и снеговик
играли
целый день
им было
хорошо
девочку
позвали домой
а снеговика
замело пургой
больше они никогда
не виделись
но почему-то
с этого дня
пурга называет девочку
по имени
и
здоровается
Кенгуру не склоняется.
Грустно, но факт.
По вольеру слоняется,
Медленно так,
Но не может грустить на заре –
Кенгура, кенгурой, кенгуре.
Как её ни проси, ни ругай ты порой,
Но не будет она никогда кенгурой,
Хоть и весело было б с утра –
Кенгуре, кенгурой, кенгура!
Мы играем в игру – с кенгуру!
И поем поутру – с кенгуру.
И с берез объедает кору
Кенгуру, кенгуру, кенгуру!
Я скажу откровенно, я вам не совру –
Тяжело быть всегда и везде Кенгуру.
И мечтается ей, ты поверь,
Встретить маленьких, но кенгурей!
Кошка гуляет сама по себе.
Ходит по крышам.
Сидит на трубе.
Любит послушать, как дождик шуршит,
И никогда
Никуда
Не спешит.
Кошка гуляет все время одна.
Ловит пылинки,
Сидит у окна.
Любит послушать, как ветер свистит,
И никогда
Ни о чём
Не грустит.
Даже когда вы сидите вдвоём,
Кошка
Мурлычет
О чём-то своём.
Шепчется с ветром и теплым лучом,
Но
Никогда
Не расскажет,
О чём.
Когда долгий летний день заканчивался, и в густеющих сумерках уже было не разглядеть даже своих рук, Велька с братом Витькой перебирались на кухню. Там было светло, и о чём-то неразборчиво бормотал ручеёк радиоточки – чёрной коробочки на стене, у которой было всего три кнопки – «Маяк», «Маяк» и ещё раз радиостанция «Маяк». Бабушка, по своему обыкновению, что-то всё время делала – мыла посуду или что-то протирала и переставляла. Вид её, постоянно хлопочущей, был для Вельки так же привычен, как тиканье часов или жужжание мух. Понять тогда, что весь окружающий его мир держится на этом неустанном труде, Велька, конечно же, не мог.
Этим вечером бабушке помогала тётя Надя – родная сестра Велькиной мамы и, стало быть, мама его двоюродного брата Витьки. Вдвоём с бабушкой они перемалывали купленное мясо на фарш.
– Что за ножи такие у этой мясорубки?! – ругалась тётя Надя, уже, наверное, в сотый раз разбирая старенький мясорубный агрегат и срезая намотавшиеся жилистые волокна. – Вот мама, ты погляди, – протягивала она затупленные ножи мясорубки.
– Да, – соглашалась бабушка. – Такими ножами тильки жаб колоть. Ну, доча, что сделаешь – надо молоть.
Тётя Надя утирала пот со лба, с горестным вздохом собирала мясорубку обратно. Картина была обыкновенная, делать было совершенно нечего, спать ещё рано, и Велька собрался идти в дом – телик смотреть. Витька тоже откровенно скучал, бездумно выщипывая нити из матерчатой обивки старенького дивана – лежал, пинал ногой белёную стену и выщипывал нитки одну за другой. Велька засмотрелся на это занятие и вдруг заметил, что из стыка диванных подушек торчит желтоватый клочок бумажки. Он потянул его и вытащил край клетчатого листа школьной тетради. На нём можно было разглядеть выцветшие цифры и буквы – судя по всему, часть математического примера.
«А диван-то раскладывается, – вдруг осенило Вельку. – А там, внутри, есть много места, где может лежать что угодно».
– Вить, а ну-ка, спрыгни. – Велька слез на пол и встал на одно колено возле дивана.
– Зачем ещё? – недовольно отвлёкся Витька, наматывая пятую нитку на палец.
– Слезь, говорю, давай посмотрим, что там в диване есть, – предложил Велька.
– Давай, – Витка оживился и, немедленно бросив выщипывание и пинание, слез и уцепился за другой край диванной подушки.
– Давай, поднимай, – скомандовал Велька, и они дружно потянули её вверх.
Диван заскрипел, вздрогнул и раскрылся. Чтобы полностью открыть его, надо было сильно потянуть подушку на себя и резко поднять, на что у Вельки с Витькой сил не хватило. Поэтому Велька придерживал спиной подушку, как Атлант небо, а Витька нырнул в пыльные недра дивана и принялся увлеченно там копаться.
Были излечены кипы каких-то пожухлых квитанций и ордеров, какие-то пакеты с распашонками и перетянутые резинкой стопки крышек для закатки банок, и ещё куча такого же барахла. Всё было старое, никому не нужное и очень запылённое, в чём сначала убедился Витька, оглушительно чихнув, а потом громко подтвердил Велька.
– Ну вот на шо вы его открыли? – недовольно заметила бабушка. – Делать больше нечего.
В носу у Вельки засвербило, и он тоже пожалел, что открыли диван, но тут Витька вытащил две бархатные от пыли толстые тетради. Сдув белое облако, он прочёл на одной из них: «Дневник ученицы 5 класса … школы Надежды….»
– Это же твоей мамы дневник, – мгновенно оценил находку Велька. – А второй?
Витька дунул и прочёл: «Дневник ученицы 7 класса Вероники…»
– Ой, а это моей мамы дневник, – Велька понял, что поиски закончены – «клад найден». Он со стуком опустил подушку на место.
– Давай поглядим, – Велька взял дневники, протёр их тряпкой и осторожно открыл.
Дневники были самые обыкновенные, точно такие же, как и у Вельки в школе, только у него в разлинованных строчках как курица лапой писала, а здесь круглым старательным почерком были выведены названия предметов и домашние задания так чётко, что было всё понятно.
Велька пролистал сначала тётин дневник, потом мамин.
«А у моей мамы-то пятёрок больше», – стукнулась в нём мысль. Он полез в конец дневника, чтобы посмотреть итоговые оценки за четверти, и там его мама тоже опережала тётю Надю по количеству пятёрок.
Тут уж Велька смолчать не мог.
– Смотри, а моя мама лучше училась, – ткнул он дневник под нос Витьке.
– Вот ещё, – Витька насупился, и тёмные глаза его почернели. – Ничего не лучше.
– Лучше-лучше, – с нескрываемым превосходством заметил Велька, – Сам смотри.
И он начал листать дневник, выдёргивая мамины пятёрки и так быстро проскакивая тройки и четвёрки, что Витька и рта открывать не успевал.
– Вот, здесь, по математике, и здесь, по русскому, и здесь ещё по русскому, – увлеченно листал Велька. – А ещё здесь.
– Ну и что, – обиженно защищался Витька. – У моей всё равно больше.
– А вот давай посмотрим, – Велька с азартом схватился за тётин дневник. – Смотри!
И он распахнул его на середине.
– Вот тройка по математике, и вот ещё одна, и ещё, – входил в раж Велька.
– А вот пятёрка, – не терялся Витька.
– Подумаешь, одна за неделю, – пренебрежительно фыркал Велька, – у моей мамы каждый день по пятёрке.
– Веля, прекрати, – предостерегающе сказала тётя Надя, перестав крутить ручку мясорубки, но Вельку уже было не остановить. В каком-то чёрном упоении он листал тётин дневник, выискивая самые большие оплошности и ошибки, и со сладостью предъявлял их Витьке.
Под давлением таких фактов тот сдавал позиции, но всё равно продолжал бороться за свою маму.
– Ну и что, – тихо говорил он, уже шмыгая носом, – ну и что. Вон у твоей мамы тоже тройки были.
– Ха, тройки, – торжествующе отвечал Велька. – Ну давай их посчитаем – одна, две, три… всего пять троек за год! А у твоей?
Он раскрыл дневник на уже знакомых страницах, и быстро посчитав, провозгласил:
– Целых пятнадцать троек! А это что? – он воткнул палец в низ страницы и с ликованием прочёл: – «Не принесла на урок учебник!».
Это было уже слишком. Витька, у которого и так уже на глазах стояли слёзы, не выдержал и с рёвом бросился из кухни.
– Ах ты дрянь такая! – тётя Надя подскочила к Вельке и хлестнула его по щеке так, что у Вельки в ушах зазвенело. – Как тебе не стыдно, он же младше тебя! Сейчас же иди извиняйся!
Секунду Велька глядел на неё ничего не понимающими глазами, щека его горела, а сердце оглушительно колотилось. Потом он вскочил и молча выбежал из кухни.
Словно в воду, он окунулся в тёплую темноту ночи. Позади жёлтым горело окно и дверь кухни, где раздавался возмущенный тётин голос, но Велька сейчас не вслушивался в него. Он не понимал точно, что делает, он не думал и не размышлял, а бежал по дорожке быстро и целеустремленно. Он искал Витьку.
Тот оказался за домом, в глухом углу около забора, среди диких вишен, едва шелестящих от тихого ночного ветра. Витька сидел и плакал, захлебываясь слезами до икоты, и на Вельку никакого внимания не обратил.
– Витя, – Велька не знал, что сказать, глядя на тёмный силуэт брата возле стены. – Вить.
– Уйди от меня, – всхлипнул Витька.
– Вить, пойдём, я… я ошибся, – вдруг вдохновенно придумал Велька. – На самом деле твоя мама лучше училась.
– Правда? – задохнулся Витька.
– Да, точно тебе говорю, – закивал Велька, хотя брат не мог его увидеть. – Пойдём, я тебе всё покажу.
– Давай, – всхлипнул Витька, успокаиваясь.
Велька повёл брата за собой, касаясь невидимой стены дома. От выщербленных кирпичей веяло теплом, и ночной воздух сверлили цикады.
– Сейчас, сейчас, – бормотал он, чувствуя, как пылает щека. В голове у Вельки не было никаких мыслей – одно только горячее желание всё поправить.
Он деловито вошёл на кухню, не глядя на бабушку с тётей и, усадив Витьку рядом, раскрыл оба дневника.
– Вот, смотри – у моей мамы тройка, а у твоей – пятёрка, – начал он.
– У твоей тут ещё одна пятерка, – ревниво заметил Витька.
– Это ничего, это ерунда, – торопливо согласился Велька, – подумаешь, пятёрка по музыке. Зато вот, гляди – у твоей две четвёрки по математике. Сам знаешь, это важней. А здесь вообще у моей начёркано.
Он листал старые дневники выросших школьниц и убеждал Витьку так, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Он говорил, что Витькина мама – самая лучшая на свете, перепрыгивая ради этого лишние пятёрки своей мамы, торопливо сминая листы, он выискивал похвальные надписи у тёти, и замечания учителей в мамином дневнике и скоро добился того, что у Витьки высохли слёзы, и он, повеселев, уже и не хотел читать эти злосчастные дневники.
– Пойдём уже в дом, Витенька, – тетя Надя, закончив перемалывать мясо, вымыла руки. – Спать пора, надо зубы чистить.
Витька вздохнул и, отпихнув дневник, поднялся. Получив на руки зубную пасту, он перекинул полотенце через плечо и, прижавшись к тётиному боку, пошёл в дом. Бабушка вышла на улицу – кормить мясными обрезками ненасытное кошачье племя. Велька остался один.
Он пролистал ещё раз пожелтелые, пропахшие пылью страницы, поглядел на круглые пятёрки и угловатые четвёрки, выведенные размашистой красной ручкой. Потом захлопнул, чихнул от пыли и уронил оба дневника за спинку дивана.
Дело было под самый Новый Год.
Бабка одна на рынке Дед Морозами торговала.
Стояла она уж как полдня, а вот хоть бы кто-нибудь к ней подошёл! То ли Дед Морозы у ней были китайские, не глянулись народу, то ли цену большую ломила… Жадная она была, что ли, эта бабка?..
Чо-то скучно стоять ей сделалось. Зябко. Закричала она:
— Дед Мороз на Новый Год!
Всем подаааарки принесёт!!!
И появился перед ней старичок. Сам такой аккуратный, с белой большой бородой. Говорит:
— А почём у тебя, бабуля, Дед Морозы?
О! Покупателя Бог послал! Засуетилась бабка: дёшево отдам, касатик, если брать будешь!
Сторговались они.
Дедочек игрушку взял, повертел-покрутил, шепнул что-то кукле на ухо, потом поставил на землю, в ладоши хлопнул… и ожил Дед Мороз! Поднял свою кукольную ручонку, глянул на старичка-покупателя… Старичок ему руку дал, и пошли они как дед с внучком к выходу с рынка.
Бабка — видит такое дело — сразу за деньги хватилась, какие ей тот старичок дал. Мало ли мазуриков по рынку шастает? Она их, эти рубли, и мяла и крутила и даже откусила кусочек: нет, вроде, настоящие, — без обману. Согрелась бабуля! Дальше легче стоять стало: повалил к ней народ. Расхватывают Дедов, как горячие пирожки! Ну тут уж старуха не сплоховала: сначала вдвое цену подняла, потом втрое, а уж когда у ней последнего Дед Мороза её соседка (соседка!) по лестничной площадке покупала, так она и вовсе распоясалась: вдесятеро за игрушку попросила! И ДАЛИ ЕЙ ЭТУ ЦЕНУ. Хотя уж последний Дед Мороз был самый завалящий: и пуговицы на нитках еле висели, и сам он был какой-то чумазый.
Вспотела наша бабка от такой торговли. Идёт домой и думает: а что это народ? С ума что ль они все посходили? Или, правда, её Дед Морозы китайские какие-то особенные?
Но потом денежками в карманах пошуршала… и успокоилась.
…
Ребята… Чего в эту ночь в городе творилось — это никакими золотыми перьями не упишешь!
Докладываю.
В одном районе лето красное целый день стояло, и с грибным дождём, и с радугой, и земляники было хоть косой коси, ребятишки местные с родителями ту землянику ели, на травке валялись, под грибным дождиком плясали и под летним солнышком грелись, и так загорели все!
А ещё в другом районе заместо футбольного поля образовался пляж морской: песочек, пальмы, волны тёплые, высокие облака, и солнышко пригревало так ласково! Все тамошние на том пляжу кверху брюхом валялись, и в тёплое море кунались, и с дельфинами играли…
А ещё в одном месте крылатые кони санки с детишками по небу катали, можно было звёздочек — как леденцов — полные карманы нагрести!
А в городской больнице этой ночью для всех больных вышла полная амнистия: все, здоровые как лошади, прыгали и скакали вокруг ёлочек, которые (и с фонариками! и с шариками! и с подарками!) выросли вдруг в каждом больничном отделении…
В тюрьме в эту ночь хоры ангельские пели, и слышали их и конвой, и зеки. А к начальнику тюряги явился сам Пётр с ключами райскими и адскими, ему их показывал и говорил, что всё так и есть, как в Писании сказано, и пусть он, начальник, этому свято верит, и пускай зазря над узниками не измывается! И начальник его слушал, и слёзы лил, и каялся, и подарки по камерам разносил, да!..
Эх, братцы, чего там… я ж говорю — всего и не перескажешь!..
А наша бабуля-то что?
Она со своею внучкой и с соседкой той по лестничной площадке, которая у ней последнего Дед Мороза купила, и с соседкиной дочкой — все четверо — заделались принцессами в Тридевятом Царстве и дали бал в своём золотом дворце! Кавалеров было!.. Музыки! Танцев! Так они плясали и веселились!
Только бабке нашей пачка денег в чулке маленько танцевать мешала…
Но у каждого свои проблемы!
(2007-й год, Тридевятое Царство, писано Иваном Татневым)
В лесу избушка. Из окна
Глядит она с опаской.
Совсем не страшная она
Сегодня в этой сказке.
Вокруг дремучие снега,
А здесь – одна избушка
На курьих ножках… и Яга –
На пенсии старушка.
Кастрюлька с кашей на плите,
Без мяса, между прочим…
Да, времена пошли не те…
Сидит бабуся в темноте
И выходить не хочет.
Из коллекции Учителя Смеха Леонида Каминского
Я ЖИВУ И УЧУСЬ В ПЯТОМ КЛАССЕ
*
В портфеле лежал бутерброд с колбасой и другие школьные принадлежности.
*
У нашей учительницы красивое лицо с сердитым характером.
*
Ученица, стоящая у доски, молчала и не подавала признаков жизни.
*
Ученик стоял у доски стоя. Из-под брюк торчали кисти ног.
*
Из всех школьных предметов мне больше всего нравятся каникулы.
*
Одной рукой я держался за перила, а другой спускался по лестнице.
*
Вошла математичка и сказала: «Русского не будет, Ольга Петровна заболела. Вместо русского сейчас будет математика». Весь класс недовольно зашумел. Тут вскочила Петрова – староста класса и заявила: «Что вы шумите? Пусть будет то, что пришло!»
– Сегодня мы начинаем новую тему. А какую мы закончили?
– Старую.
– Ты почему опоздала в школу?
– Я упала в лужу и лежала там.
– Теперь ты понял, в чём твоя ошибка?
– Да. Я неправильно списал у Тани Ивановой!
– Почему ты опоздал в школу?
– Я встал в восемь часов, смотрю – уже девять!
– Ты почему на математике не слушаешь, а рисуешь?
– Нет, я одним ухом слушаю, а другим – рисую!
– А у нас будет новый физрук!
– Откуда ты знаешь?
– Я сам собственными глазами слышал!
Кукумбер благодарит за предоставление материала своего друга Михаила Яснова
