На даче мы с папой сделали открытие. Там, у станции, есть два пенька. Я раньше думала, что это столбики от какой-то сломанной скамейки. На этих пеньках мы обычно сидели и ждали маму с работы. Папа сидел на одном пеньке, я – на другом, а пес Кеша лежал между нами и пыхтел, высунув фиолетовый язык – он же чау-чау.

Однажды вечером мы сидели так и ждали, а мамина электричка почему-то задерживалась. Вдруг Кеша заволновался: обнюхал мой пенёк, завилял хвостом и стал рыть лапами со страшной силой – земля полетела в разные стороны. Папа сначала решил, что Кеша унюхал мышиную норку или ход крота, но потом сказал удивлённо:

– Он чует какую-то собаку?! Смотри, как радуется. Давай поможем ему рыть.

А у меня с собой была пластмассовая лопата. Рыли мы втроём, рыли и дорылись – показался белый свет. Выбрались наружу и увидели на пеньках другого папу с дочкой, а с ними колли, рыжую, как лисица. Оказывается, они тоже пришли на станцию встречать маму. Маму бразильскую. Это мы в Бразилию докопались.

Папы сразу заговорили о футболе:

– «Спартак» – чемпион.

– Си, си!

Кеша и эта колли начали носиться кругами, как сумасшедшие. А мы с девочкой решили поиграть в дочки-матери. И чуть не поссорились. Я сказала, что буду мамой, а бразильянка ногой топнула и говорит:

– Нетушки, ты будешь дочкой!

По-бразильски говорит, конечно. А я бразильский уже знаю, хожу на курсы бразильского языка в Библиотеку иностранной литературы. Я хотела сказать девчонке, что это невежливо: если бы она ко мне в гости вылезла, я бы ей разрешила быть мамой. Но тут вздрогнули провода – значит, скоро подойдёт электричка. Мы с папой опомнились и кинулись обратно, к нашей станции. И еле успели – мама уже спускалась по ступенькам с перрона.

Так мы сделали открытие. Считалось, что у Земли одна ось, вокруг которой она вращается. На самом деле их две: два пенька у нас и два точно таких же – в Бразилии. И знаете, что я ещё заметила? Девочка и её папа говорили по-бразильски, а смеялись совершенно по-русски. Интересно, почему?

Знаете, как появились железные деревья? Однажды я порезалась: резала хлеб, нож соскочил – и прямо по пальцу! Я заплакала и закричала:

– Выкиньте все ножи в окно!

Папа так и сделал. А через неделю под окном выросла целая роща железных деревьев: пила их не берёт, топор отскакивает. Потом я узнала, что такие деревья есть ещё в Африке и в Бразилии. Наверно, там папы тоже своих дочек балуют.

Вите было уже семь лет а он все равно оставался маленьким. Он был ниже всех ростом в первом «Б» классе. Он был ниже даже Игорька своего соседа по лестничной площадке, который и школу еще не ходил. А пятиклассника Вовку Семенова Витя был настолько ниже, что тот его попросту не замечал.

Витю это ужасно огорчало. Каждую неделю он становился к дверному косяку и отмечал свой рост карандашом. Результаты не утешали. Как и месяц, и два, и три назад рост его был один метр тридцать сантиметров. Ну не рос Витя, и все тут!

– Зато ты у меня умненький, – утешала его мама.

– На пятерки учишься, – хвалил папа.

– По дому мне помогаешь! – восхищалась бабушка.

Но Вите этого было мало. Особенно он расстроился, когда воспитательница детсада спросила его на детской площадке: «А ты, мальчик, из какой группы?»

Обидно до слез!..

И решился Витя на отчаянный поступок. Выкопал во дворе ямку по колено, встал в нее и землю вокруг себя из лейки полил. «Чем, – думает, – я хуже дерева? Оно хоть медленно, да растет. Вот и я с места не сдвинусь, пока не вырасту!»

Стоит час. Два стоит. Толку пока никакого.

Зато Вовка Семенов впервые на Витю внимание обрати. Обошел вокруг него, почесал в затылке.

– Давно стоишь? – спрашивает.

Витя кивнул: мол, порядком уже.

– Корней еще не пустил?

Пошевелил Витя в земле пальцами.

– Нет, – отвечает, – не пустил еще.

– Ну, тогда стой дальше, – разрешил Вовка и обедать пошел.

«На обед у нас сегодня пирожки с капустой», – вздохнул Витя. Но с места не сдвинулся. Твердое, видать, решение принял.

В окне на втором этаже баба Арина показалась. Половик из тряпочек вяжет, на Витю поглядывает.

– Эх, земля не удобренная, – вслух размышляет. – Разве вырастешь тут! Птичьего помету бы или коровьих лепешек кто доставил. Слыхала я, в колхозе «Светлый путь» удобрением приторговывают. Дорого, небось.

Молчит Витя. Не хочется ему себя птичьим пометом удобрять. «Может, – думает, – и так как-нибудь обойдусь».

Солнце в зенит вошло. Припекать стало. Потом тучка набежала. Дождик заморосил.

Стоит Витя под дождиком, а уходить ни в какую не хочет. Волевой оказался мальчик!

Выбежала из подъезда Галя, вынесла Вите зонтик.

– Главное – цель перед собой поставить! – говорит Галя. – И не сдаваться. Я горжусь, что в одном доме с тобой живу. Ты молодец!

И опять в подъезд убежала.

Стоит Витя под зонтиком и видит вдруг, что окно бабы Арины как будто вниз опустилось. Что такое? И догадался Витя, что это не окно опустилось, а сам он до второго этажа поднялся.

– Я и говорю, дороги нынче удобрения-то, – рассуждает баба Арина. – Ты уж своими силами в рост пускайся.

Кончился дождик. Сложил Витя зонтик. Глядь – а сам уже до третьего этажа дорос. Видит, бабушка на кухне пирожки из духовки вынимает, а мама ей помогает.

– Мама, мама! – закричал Витя. – Смотри, как я вырос!

Обрадовалась мама за своего сына. А бабушка запричитала:

– А обедать как же? На-ка вот, сладенький мой, пирожков хоть поешь. Твои любимые.

Поел Витя пирожков с капустой и дальше стал расти. До четвертого этажа поднялся. На балконе гражданин Тыквин гантелями упражнялся, мускулатуру плеч укреплял.

– Надо тебе в баскетбольную сборную записаться, – говорит он Вите. – Чемпионат мира на носу. С таким ростом мы бразильцев в два счета обыграем.

Слышит вдруг Витя, кто-то его снизу зовет. Это, оказывается, Игорек скворечник сколотил и просит к тополю его приладить. Взял Витя скворечник, укрепил повыше. Ни одна кошка не заберется.

На пятом этаже Вовка Семенов борщ ел. Глянул в окошко, а на него Витина голова смотрит. Вовка ложку уронил и рот раскрыл. А потом как заорет:

– Ура! Витька корни пустил! – и побежал на улицу всем про это рассказывать.

А Витя уже вырос выше крыши. Весь город ему виден. Очень сверху красивый.

Вдруг вертолет прилетел. Завис над Витей. По веревочной лестнице спустился пилот и к Витиному плечу красную лампочку прикрепил.

– Так полагается, – объяснил пилот. – Чтобы самолеты издалека вас видели и в сторону сворачивали.

А уже и правда вечереть стало. Погасло на горизонте солнце. Стоит Витя, красной лампочкой мигает. Слышит, опять вертолет летит.

– Тут вам бабушка ужин передала, –говорит пилот. – А еще одноклассники ваши просили сказать, что завтра в школе диктант. А еще с вами директор телестудии поговорить хочет.

Подал ему пилот радиотелефон. В трубке директорский голос потрескивает:

– Виктор Егорович, тут вот какое дело. На телебашне ворона гнездо свила, крыльями машет, и телевизионное изображение от этого дергается. Не согласитесь запасную антенну подержать, пока мы ворону не сгоним?

Витя согласился, раз такое дело.

Стоит с антенной. На плече лампочка мигает, далеко внизу окна в домах одно за другим гаснут. Скучновато, конечно, так-то стоять, да делать нечего.

Опять вертолет прилетает.

– Все! – пилот говорит, забирая обратно антенну. – Кончились передачи. Ох, уморился я сегодня. Третий рейс делаю.

Пожелал Вите спокойной ночи и спать улетел.

И на Витю зевота напала. Постоял он, позевал да так, стоя, и заснул.

Взошел на небе месяц. Холодно сделалось. Деревья замерли, шелестеть перестали. Цветы сникли. Стал и Витя медленно вниз опускаться.

Под утро вышла мама и увела его домой.

А когда проснулся Витя, подбежал к дверному косяку и опять себя измерил. Получился один метр тридцать три сантиметра. Засмеялся Витя от радости. На целых три сантиметра вырос!

Тут в дверь позвонили. Пошла мама открывать, а в дверях директор телестудии стоит с коробкой.

– Это, – говорит директор, – вашему сыну от нашей телестудии подарок. Телевизор цветной! За то, что он вчера всех телезрителей выручил и помог сохранить качественное изображение.

А по дороге в школу впереди Вити Вовка Семенов бежал, на Витю всем указывал и хвастался:

– Вы не смотрите, что он маленький. Он, если захочет, всех нас перерастет. Я знаю! Я с ним в одном доме живу!

И диктант Витя хорошо написал. На четверку. Всего одну ошибку сделал.

В своё время Трагагулькин был самым невежливым мальчиком в городе и самым большим хулиганом. А потом он стал хулиганом чуть поменьше и немножко повежливей. Потому что папа отхлестал его однажды ремешком.

Трагагулькин теперь даже стареньким дяденькам и тётенькам уступал иногда место в автобусе. И в трамвае. А вот в метро – никогда. Но это ему охотно прощали, потому что метро в их городе всё равно не было.

И стал Трагагулькин таким вежливым, что иногда даже некоторых девочек не колотил.

Однажды его одноклассница Трындатырова даже пришла похвастаться к директору:

– Директор, а директор, а меня сегодня Трагагулькин не колотил.

– Как не колотил, совсем, что ли?! – изумился директор.

– Ну не так чтобы совсем, но почти не колотил. Дал четырнад– цать раз по одному уху, а по второму почти и не дал.

– А как это почти и не дал?

– Ну всего два раза врезал.

– Да быть того не может, – не поверил директор, – по целому уху, да всего два раза?

Трагагулькина после этого случая в школе некоторые даже полюбили. Стал он постепенно таким вежливым, что когда лез в буфет без очереди, то даже не всем первоклассникам по шее давал.

А когда он дома садился за стол, то теперь уже не кричал и не бил посуду о стену, а спокойно говорил:

– Гоните мне скорее еду, а то я сейчас весь дом разнесу, а обратно не внесу.

И родители не могли нарадоваться на своего сыночка и даже поставили ему во дворе памятник. И Трагагулькин любил водить к этому памятнику гостей и рассказывать:

– Этот памятник мне за вежливость поставили, смотрите внимательно, а не то я сейчас вежливо вывинчу вам ноги и вежливо их закопаю.

Но однажды в городе поселился новый мальчик. Этому мальчику тоже было уже десять лет. Пошёл он прогуляться и видит, стоит Трагагулькин. И мальчик остановился.

– Эй, ты, – сказал Трагагулькин, – а я очень вежливый.

– Очень приятно, – отозвался мальчик, – я тоже вежливый.

– Если ты скажешь, что вежливей меня, то я сейчас тебя в песок закопаю.

– И ты считаешь себя вежливым? – удивился мальчик.

– Вежливым-вежливым, мне даже памятник поставили в честь моей повышенной вежливости. Вот он стоит.

– Точно, – согласился мальчик, – это ты изображен. Только ты не вежливый, а грубый.

– Я грубый? Ну так я тебе вежливо объясняю, что ты зебра бесполосная и комар дрикалудный.

– А что такое дрикалудный?

– Не знаю, а всё равно ты дрикалудный.

– Ах так. Сейчас я тебя за эти оскорбления побью.

– Как побьёшь? Это ж я всех бью.

Но мальчик Трагагулькина не послушал и побил его. И теперь Трагагулькин перевоспитался. И даже в метро уступает место ста– ричкам. Но этого по-прежнему никто не замечает, потому что метро в этом городе так ещё и не построили.

Взъерошенный Вася Пёрышкин потрясал перед сотрудниками редакции листками бумаги и почти кричал, размахивая руками:
– Сирано де Бержерак! Все, кто любит литературу, наверняка слышали это имя. Настоящий рыцарь, храбрый солдат и влюбленный поэт! «Он астрономом был, но где-то в небе звёздном затерян навсегда его ученый след. Он был поэтом, но поэм не создал, но жизнь свою он прожил, как поэт!» Это о нём так здорово сказал французский поэт Эдмон Ростан!

Мне всё в нём нравится, даже его длинный нос… Да-да, тот самый нос, который служил поводом для насмешек, но который Сирано «носил» с гасконской гордостью! А недавно я узнал, что у героя пьесы Эдмона Ростана был прототип — поэт и дуэлянт, астроном и философ Сирано де Бержерак! Представляете, как удивится Главный, когда прочтёт моё интервью с настоящим Сирано?

Вася положил на сто рукопись и ушёл. А мы все столпились у стола, а Леночка Григорьева стала читать вслух каракули Пёрышкина. Мы заслушались очередным «героическим» интервью Пёрышкина, интервью, которые он непостижимым образом брал у героев литературных произведений.

Демон храбрости, который летал на Луну

– Как Вы думаете, сэр, почему автор пьесы не изменил Вашего имени?

– Если быть точным, молодой человек, он его немного сократил, ибо моё настоящее имя Савиньен де Сирано де Бержерак, а иногда и Савиньен-Эркюль де Сирано де Бержерак. Зато мой и без того длинный нос он безжалостно вытянул, сделав его поистине фантастических размеров! И все-таки я ему чрезвычайно признателен. Назвав героя моим именем, он восстановил справедливость. Надо сказать, что я не был избалован вниманием современников, а мои идеи многим казались странными.

– Что же это за идеи, уважаемый Сирано?

– Я был последователем величайшего мыслителя и астронома Джордано Бруно, а он верил в бесконечность Вселенной, множественность миров и перевоплощение души. К сожалению, Церковь посчитала его еретиком, и он окончил свои дни на костре инквизиции. Кроме того, я разделял взгляды философа Кампанеллы, тоже пострадавшего от инквизиции. Надеюсь, мой юный друг, Вы читали его «Город Солнца»?

– Пока нет, сэр, но обещаю прочитать…

– Торопитесь, молодой человек, жизнь так коротка! Моя оборвалась на 36-м году… Да, еще я увлекался теориями философа-материалиста Гассенди, который написал немало трудов по астрономии и механике. Он полагал, что физика и астрономия Аристотеля устарели, и убедили его в этом открытия Коперника и Джордано Бруно. Гассенди читал лекции в доме моего друга Шапелля, и среди его слушателей был молодой Жан Покелен, будущий комедиограф, известный под псевдонимом «Мольер».

– Как, вы знали господина де Мольера?

– Почему бы и нет, молодой человек? Кстати, он присвоил себе одну мою сцену в «Плутнях Скапена». Моя комедия «Одураченный педант», где высмеивались современные методы воспитания, во многом предвосхитила его творчество. Однако ему повезло больше: он получил мировое признание, я же, как писатель, пребываю в безвестности… «Да, это жизнь моя, моё предназначенье — суфлировать и получать забвенье» — как точно сказано! Браво, Ростан!

– Расскажите, уважаемый Савиньен, где прошло Ваше детство?

– В небольшом замке моего отца, потомственного, но обнищавшего дворянина. Там я жил до семи лет, в 12 – меня отправили в Париж, в закрытую школу при Университете. О, эти постоянные долбёжки из латыни и греческого, с утра до вечера молитвы! Именно там у меня появилось стойкое отвращение к религии. Тогдашние служители Церкви ненавидели не только демократию, но и вообще всяческий прогресс — будь то в философии или в науке. А я вслед за Бруно и Гассенди, был увлечен всем новым, передовым! Я изучал физику и химию, верил в бесконечность миров и в равенство людей перед законом! Кроме того, я был фрондёром.

– Вы были на стороне Фронды? Вы выступали против абсолютной монархии?

– Не столько против абсолютизма, сколько против налоговой политики правительства Мазарини. Я писал памфлеты в стихах, так называемые мазаринады, которые народ знал наизусть, и которые выводили из себя наших противников. Зная мои политические настроения, цензура не допускала к печати ни мои комедии, ни сонеты. Я жил почти в нищете, лишенный признания, гонораров и любви. А после того, как принц Конде, возглавлявший фронду, вынужден был бежать, я ушёл из политики. Меня перестали интересовать интриги, женщины и потасовки…

– Вы были не робкого десятка?

– О, да! Ростан ничего не прибавил! В пьесе Сирано выдержал бой у Нельской башни — один против ста! Так вот, однажды я действительно бился один против ста головорезов! Это случилось именно у рва при Нельских воротах, где они вознамерились оскорбить моего друга.

– Чем же окончилась потасовка?

– Мой друг Ле Бре, ставший впоследствии моим издателем, подсчитал, что двое поплатились смертью, а семеро покинули поле боя с тяжелыми ранами, и это произошло на глазах у многих знатных людей. Он же пишет, что в роте гасконцев, куда я был зачислен, на меня смотрели как на демона храбрости, за мной числилось столько же поединков, сколько дней я провёл в роте. При осаде Муазона я был ранен в грудь навылет, при осаде Арраса получил удар саблей в шею, и уцелел. Я погиб в мирное время от руки наёмного убийцы — балкой, сброшенной с крыши, он проломил мне череп… Но я не договорил, мой юный друг. После того, как я ушел из политики, театра и литературной богемы, я долго болел. Можно сказать, что в 33 года умер Сирано — бретёр и вояка, и родился совсем другой Сирано: философ и мечтатель. Последние три года моей жизни я писал, и писал только о том, что всецело занимало мой ум и воображение. Не поленитесь прочесть мой научно-фантастический труд «Иной свет, или Государства и империи Луны» и вы увидите, что там собраны новейшие научные идеи 17-го столетия. Я пропагандировал открытия Бруно и Гассенди, Коперника и Кампанеллы, я отстаивал идеи множественности миров и бесконечности Вселенной. А как много там предугадано: полеты на Луну, летательные аппараты, звукозаписывающее устройство! Я доказывал, что камни могут чувствовать, растения — поддаваться побуждениям, а животные способны рассуждать. Уже тогда я писал, что от родителей мы наследуем только тело, а душа приходит с небес. Именно там, на Луне, я построил идеальное государство, основанное на принципах социального равенства и прогресса науки. Я мечтал вырваться из пут мрачного средневековья, и жестоко поплатился за это. Так же, как Коперник, как гениальный Джордано Бруно…

– Многое ли из Вашей жизни перенёс в пьесу Эдмон Ростан?

– Отличный вопрос! Там не только вся моя жизнь, но и все мои друзья! И Кристиан, и Ле Бре, и даже красавица Роксана. Она действительно была моей родственницей, её звали Мадлена Робино, но, увы, я не испытывал к ней такой страсти, как мой литературный тёзка. Вся моя страсть была отдана небу!

«Ты понимаешь ли, что значит слово «вечность»? Ты слышишь ли её неумолимый зов? Две искры зажжены в пространстве, без предела, мы брошены с тобой на время в этот мир. Давай же праздновать любви священный пир, пока в нас жизнь не отгорела!» Это говорит Сирано своей возлюбленной, стоя под балконом! Даже объясняясь в любви, он не забывает о вечности! Кроме того, я был искусным фехтовальщиком и легко менял стихи на шпагу. Таким же сделал Ростан и своего героя. Помните, как он говорит о Сирано: «Преинтересный малый, головорез, отчаянный храбрец, талантливый писатель, и музыкант, и физик, и бретёр, и ум его, как меч его, остёр!»

– В пьесе Сирано перечисляет семь способов полётов на Луну. Скажите, они все принадлежат Вам?

– Вы не ошиблись, молодой человек! Все эти способы Ростан взял из моей книги «Государства Луны». Вот только некоторые из них:
— наполнить воздухом большой сундук из кедра и затем разрядить его, для этого я предлагаю использовать многогранник из зажигательных стёкол;

— соорудить кобылку на стальных пружинах, усесться на неё верхом и, взорвав порохом, подняться в мир планет;

— зная, что дым имеет свойство подниматься ввысь, наполнить им шар и улететь, как дым! Ну, как вам нравится?

– Вполне! Что-то мне напоминает эта «кобылка на стальных пружинах?» Может, наши читатели подскажут?

– Но и это ещё не все! Ростан воспользовался моим дифирамбом в честь большого носа. Вот что я писал: «Большой нос — признак остроумия, учтивости, приветливости, благородства, щедрости, маленький же нос свидетельствует о противоположных вещах». Не правда ли, отлично сказано? Теперь вы понимаете, почему автор наградил Сирано столь выдающимся носом? Не только для того, чтобы сделать его уродом, но и подчеркнуть его выдающиеся способности.

– О, да! Благодарю Вас, уважаемый Сирано! А что бы Вы хотели сказать на прощанье нашим читателям?

– Ростан был поэтом-романтиком и несколько приукрасил мой портрет. В жизни я не был столь благородным рыцарем и вряд ли бы согласился кому-то подыгрывать в любви. А читателям хочу сказать: мальчишки, если у вас длинные носы или оттопыренные уши, не прячьтесь за спины смазливых красавцев: женщины любят в мужчине не внешность, а душу! Если бы Сирано это понял, он был бы так счастлив с Роксаной!

Вспомните, каким из семи способов воспользовался Сирано, что попасть на Луну?

Назовите поэтов и писателей-юмористов с «выдающимися» носами.

Что напомнила Васе Пёрышкину «кобылка на стальных пружинах»?

Интервью переписывала Елена Григорьева

Музыка Григория Гладкова

«Не шумите!» — А разве мы шумели?
Ну Андрюша стучал еле-еле
Молотком по железной трубе,
Я тихонько играл на губе,
Восемь пятых размер соблюдая,
Таня хлопала дверью сарая,
Саша камнем водил по стеклу,
Коля бил по кастрюле в углу
Кирпичом, но не громко и редко,
«Не шумите», — сказала соседка,
А никто и не думал шуметь,
Вася пел, ведь нельзя же не петь.

Припев: Пой, Вася! Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу!

А что голос у Васи скрипучий,
Так за то мы и сгрудились кучей,
Кто стучал, кто гудел, кто скрипел…
Чтобы он не смущался и пел.

Припев: Пой, Вася! Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу!

 

На уроке географии нам объясняли погоду. Ну, и географ Борис Матвеевич спрашивает

– Кто знает, с помощью чего определяется высота облаков и сила ветра?

Я говорю:

– С помощью шара-пилота!

– Молодец, Шишкина! – говорит Борис Матвеевич. – А кстати, откуда это тебе известно?

Я говорю:

– Мне сказал мамин друг Тит Акимыч. Он полярник. Дрейфует на льдине и запускает шары.

Наши зашевелились.

– Из Арктики? Или Антарктиды? – спрашивает Борис Матвеевич.

– Северный полюс! – говорю я.

– Арктика! «Кухня погоды»! – воскликнул Борис Матвеевич. – Вот бы такого человека позвать к нам на урок.

– Нет, – говорю. – Тит Акимыч был в отпуске и жил у нас дома. А теперь улетел. В Карское море, на остров Большевик!

И тут Прохорова со второй парты говорит:

– Ну и врать здорова! Никакой у них полярник не жил!

Наши зашумели.

– Что вы, Шишкину не знаете? – сказала Прохорова. – Она всю жизнь врёт.

ОН ЖИЛ у нас, ЖИЛ! Он ПРАВДА прилетал с островов Северной земли! Мы к его приезду готовились целый день! Мама испекла пирог с яблоками. Бабушка шашлыки готовила, а меня послали за арбузом. Возвращаюсь – Тит Акимыч приехал. На вешалке меховая куртка, а у двери унты с рюкзаком А как он обрадовался, когда увидел арбуз!

– Шесть лет, – говорит, – арбуза не едал!

Мы тогда Титу Акимычу весь арбуз отдали. Он его ложкой ел. Загорелый такой, бородатый, и рубашка у него в розовую капусту. Мама еще сказала:

– Тит чем-то похож на Фритьофа Нансена.

Хотя нос у Тита Акимыча гораздо толще, чем у Нансена. Но ведь дело не в носе!

Главное, что Тит Акимыч избороздил на льдинах весь Ледовитый океан. А как он привез торосы!

– Торосы-то мои, – говорит, – не прокисли? Принеси, Лен. В правом кармане на вешалке

В кармане Торосы?! Да это же ледяные глыбы! Смотрю – из Тит-Акимычевои куртки торчит бутылка с наклейкой «Торосы Карского моря». А в этой бутылке растаявшие глыбы – голубая вода. Я вытащила пробку и отхлебнула торосов. На вкус они тёплые, чуточку солоноватые. Даже как вспомню – сразу во рту торосныи привкус…

Я пришла из школы и написала письмо. На Север! На дрейфующую полярную станцию «СП-23»! Я написала:

«Тит Акимыч! Рассказала про вас в классе. А Прохорова сказала, что я вру. Если б вы забыли торосы в морозилке! Если б не отдали их в институт! Я бы отнесла эту бутылку в школу! И доказала бы этой Прохоровой! Им всем бы! А что теперь?

С приветом – Лена Шишкина».

Ответа я начала ждать с завтрашнего дня. Понятно, конечно, далеко! Пурга! Бураны! Ледовитый океан! Но кто-кто, а Тит Акимыч должен был ответить! И он ответил. Он прислал бандероль – черный ненадутый шар-пилот. И три записки:

«Лена, торос в бутылке – не доказательство. Прохорова скажет, что это вода из-под крана. Другое дело – шар-пилот.

Доедешь до метро «Тушинская» и две остановки автобусом. На метеостанции аэродрома шар надуют водородом. Запустите всем классом. Привет маме, папе, бабушке -Тит Акимыч».

Вторая записка – «Метеорологу Тушинского аэродрома»:

«Уважаемый коллега! Наша честь в ваших руках. Надуйте шар! Надо позарез. Заранее благодарен – метеоролог полярной станции «СП-23» Тит Шурупов».

Третья записка – Прохоровой.

Тушинский аэродром был обнесен дощатым забором. В брезентовых масках стояли за забором вертолёты. На толстые дырявые лопухи сыпались коричневые листья Они хрупали под ногами, как сухая картошка в пакетике.

Войдя в ворота, я очутилась перед розовым домом. На нём другой дом, круглый, с полосатым колпаком и вертушкой.

В комнате метеорологов на деревянной лесенке стояла женщина в вязаном платке. Через увеличительное стекло она разглядывала барометр:

– Девятьсот восемьдесят четыре и две десятых миллибара…

Зазвонил телефон

– Да? Это Маргарита! Парашютистам никаких прыжков. Мы дали штормовой ветер.

Метеоролог Маргарита положила трубку и обернулась.

Я протянула ей записку.

Вместе с Маргаритой мы поднялись к серебряной изгороди. Проволоки, столбы, теодолит, будка с градусниками, железные кубы под замком – все было серебряного цвета.

– Смотри, – Маргарита показала на верхушку флюгера. – Верхнюю флюгарку сбила, а теперь сидит.

С раскуроченного флюгера на нас глядела ворона. Над ней целиком и клочьями проносились тучи. Солнце то появлялось, то исчезало. На доме ошалело крутилась вертушка. Будто бы «кухня погоды» не Арктика, а Тушино!

– Сюда, – сказала Маргарита, и я спустилась за ней в каменный колодец.

Внизу было водородохранилище с травой на крыше, листьями и астрами. Холодные и зеленые, толпились в хранилище баллоны. И тут что-то зашипело! От этого шипения у меня сразу заложило правое ухо. В руках у Маргариты раздувался черный полярный шар.

Он рос дулей, с одного боку! Разбух на все водородохранилище! Он вытолкнул меня в дверь. И уже сквозь шар я видела, как Маргарита сняла его со шланга и сказала:

– Бери веревку! Завязывай «аппендикс».

Голос Маргариты был как из трубы.

– Держи, – сказала Маргарита и отдала мне шар.

Уx, как он рванул вверх! Я еле успела зажать в кулаке веревку. А как он пах! Это же с ума сойти, как он прекрасно пах резиной!

Я снова очутилась на холме. Выглянуло солнце. И я увидела, что шар не только черный и прозрачный. В нём отражалось все, как в самоваре! В нём отразился аэродром! Желтые планеры с крыльями в красную полоску, ангар, прожекторы, пожарная машина, зелёные хвосты вертолётов!..

По взлетной полосе мчался грузовик с кузовом в чёрно-белую клетку. Отражённый шаром, он взлетел над полосой и пропал среди птиц.

Шар стукался об меня, в голове звенело! Он крутился, как облитый чернилами глобус! Из верхнего полюса расходились и сходились в «аппендиксе» чёрные меридианы.

Был час пик. Шар-пилот я везла домой в метро. Он уткнулся в потолок битком набитого вагона. Под землей шар вел себя тихо. Он отражал поднятые к нему лица.

– Чегой-то?..

– На нем можно улететь?

– А! Это камеру надули! Камеру от футбольного мяча!

– Какой воздушный!

– Фу! Вонючий!

– Это ещё что! Одни сиамского кота в метро перевозили!

– А почему он такой ЧЁРНЫЙ?!

– Оболочка с водородом? – понимающе спросил майор.

– Да, – говорю.

– Садитесь! – Он встал и уступил мне место.

До завтра я решила устроить шар на балконе. Бабушка спустила конец бельевой верёвки, я привязала шар.

Вж-ш-ш – он взмыл! Мимо бабушки – на третий этаж.

– О-о-о!!! – закричал кто-то.

Это был дядя Миша Айзберг с третьего этажа. Он как раз собирался с балкона тряхнуть половиком.

Поздно вечером шар стал похож на ёлочный. В нём зажигались фонари и гасли окна соседних домов. Мне снилось, будто я с шаром дрейфую на льдине. А мимо проплывает дядя Миша Айзберг.

«Лен! – кричит. – Почём арбуз брала?»

Смотрю – над моей головой громадный арбуз на верёвке.

Утром несу шар в школу. Я иду медленно, чтоб заявиться после звонка. Все ахнут. Прохорова лопнет. А я… выпущу шар из окна.

По лестнице и по коридору шествую в кабинет географии.

– Внимание-внимание! – Я быстро распахиваю дверь. – Сейчас вы увидите один сюрприз!

– Ну-ка, ну-ка, – раздаётся голос Бориса Матвеевича.

Сжимаю шар с боков и коленкой пихаю его в дверной проем.

За шаром – тишина. Только он сам скрипит, когда я его подпихиваю. Он почти что втискивается в класс.

– Маэстро, туш! – вопит кто-то по ту сторону шара.

– Урра!! – заорали наши. Правым боком шар дотрагивается до шкафа у двери…

Б-бах! – грохнуло на всю школу!

…Воздушный! Заполярный! Летел-летел! Ко мне! Из Ледовитого океана!.. Аэродром! Маргарита! Флюгер без флюгарки… Штормовой ветер!..

Осталось только облако талька и длинная резина с веревкой. Она висит на гвозде. Гвоздь торчит острием из шкафа.

– Шар-пилот! Это был настоящий шар-пилот! – сказал Борис Матвеевич.

– А может, его можно склеить? – спросила Щеголева.

– Конец пузырю! – сказал Тарабукин.

Я подхожу и даю Прохоровой записку. Она читает вслух:

– «Прохорова! Я ЕСТЬ! Со льдины в небо я запускаю шары-пилоты. Такие же, какой запустите сейчас вы.

Друг Шишкиной, метеоролог Заполярья —

Тит Акимыч Шурупов».

– Что вы, Шишкину не знаете? – говорит Прохорова. – Сказать ничего нельзя. Всё на полюс сообщает.

Она свернула записку и спрятала её в портфель.

Живой уголок

Ну что же мне делать с ней,
Честное слово?
Всё время
В пенал ко мне лезет
Петрова!
То ластик возьмёт,
То цветной карандаш –
Ну как же соседке по парте
Не дашь?
Да мне и не жалко –
Когда б возвращала!
Я скоро совсем окажусь
Без пенала.
И вот, в понедельник,
На первый урок,
Принёс я в пенале
Живой уголок:
В нём трёх червяков
Я пристроил толково…

Не любит
Живую природу
Петрова!

Незнакомец

По дороге
От ворот
И до поворота
Помесь пуделя идёт
И ещё кого-то.

Ходит вежливая помесь,
С посторонними знакомясь.

Незнакомец дорогой,
Познакомься и со мной!

Чемодан

Что хранится в запертом тёмном чулане?
Чемодан без ручки. А в чемодане
Чайник без крышки,
Четыре книжки,
Чепец и чулочки
Подросшей дочки,
Черепки тарелок,
Часы без стрелок,
Обычные тапочки
И чудесные тряпочки.

Шла корова по дорожке

Шла корова по дорожке
На высоких каблуках,
А вокруг пищали мошки:
От восторга:
– Ах! Ах! Ах!

Вот какой длинный заголовок получился.

Если кто скажет, что Софья Леонидовна Прокофьева – известный детский писатель – милый и добрый человек, никто не удивится. Доброту и мудрость чувствуют дети и животные. Но Софья Прокофьева – ещё и фантастический дрессировщик кошек. Да! Да! Да! Я сам тому свидетель. Своими глазами видел.

Её звали Кася. По внешнему виду она мало отличалась от помоечных кошек, правда, хвост у неё был пушистый.

Но вот Софья Леонидовна что-то шепнула ей на ухо, а потом громко, уже для меня, сказала:

– Кася, изобрази герб семьи.

И тотчас Кася прыгнула на шкаф. Положила переднюю лапу на голову гипсового мальчика. Хвост подняла кверху и замерла в позе зверя, которого изображают на рыцарских гербах.

– Какое слово ты шепнула Касе? – спросил я у Софьи Леонидовны.

– О, этому меня научили. Быстро закрой глаза, и увидишь – кто.

– Как же я увижу, если…

Но не стал спорить и закрыл глаза.

Сразу же я очутился в густом лесу. Около замшелого пня сидела Софья Леонидовна, а вокруг неё собрались семь гномов. На коленях у неё восседала Белоснежка.

– Ой-ля-ля! – Софья Леонидовна хлопнула в ладоши, и внутри пня загорелись окошки, открылась дверь.

Я понял, что это домик. Из открытой двери выбегали всё новые и новые гномы. Они кружились в хороводе, и с ними вместе – сама Сказочница.

Но это было только начало чудес. А потом я увидел море. По морю плыли старинные корабли. Моряки стояли вдоль бортов. И капитаны отдавали честь Сказочнице. Гудел ветер в парусах новых сказок Софьи Прокофьевой.

– Счастливого плаванья, – шептал я, не открывая глаз.

А где же «Жёлтый чемоданчик»? Её знаменитый «Жёлтый чемоданчик», известный и по фильмам, и по пьесам, и по книгам. Где он?

Ну конечно, он был в руках у Софьи Леонидовны…

Я готов был долго стоять с закрытыми глазами, потому что так лучше видны чудеса, которые Сказочница, оказывается, доставала из своего чемоданчика.

Когда солнце скрылось за верхушками леса, появилась принцесса в тонком серебристом платье. Она танцевала и потихоньку таяла, исчезала. И в этом не было ничего удивительного, потому что это была Астрель – принцесса сумерек, исчезающая в темноте…

Потом я всё-таки открыл глаза и спросил у Софьи Леонидовны, какое слово она шепнула Касе.

– А это ребята должны сами догадаться. Оно состоит из шести букв, начинается на «С», а кончается на «А».

Дорогие ребята! – это уже я говорю. – Уверен, что вы догадаетесь.

А ещё я хочу рассказать вам, что Софья Прокофьева была вначале не писательницей, а художницей. И по секрету могу ещё добавить: «Ждите от неё новых чудес. Она – самая настоящая Волшебница».

Никто не удивится, что мне захотелось от имени всех ребят подарить ей цветы. И я полетел над землей, правда, невысоко. В руках я держал букет, а сзади у меня, как у Каси, был пушистый хвост. Я поднимал его к небу.

Жил-был мальчик Вася. У него было очень много игрушек. Но однажды утром Васе захотелось ещё деревянную лошадь-качалку.

– Погоди, сыночек, – сказала мама. – Сейчас нет денег.

– Ну да, нет денег! – обиделся Вася. – На суп есть. На котлеты есть. Даже на манную кашу есть. А на самое главное денег нет! Просто ты жадина!

– Сейчас же попроси у меня прощения! – тихо сказала мама.

– Не буду просить прощения! – крикнул Вася.

Он схватил шапку, пальто и убежал из дома.

– Какое несчастье, – сказал взъерошенный воробей своей воробьихе. – Человек поссорился с мамой! Теперь в наш город пришли Великие Холода! Прячься, милая, в трубу!

Вася шёл по улице и удивлялся: «Отчего это стало так холодно? Наверное, потому, что я поссорился с мамой. Но прощения просить всё равно не буду. Я, может, себе другую маму найду. Еще получше…».

На углу Вася увидел отличную собаку. Это была длинная-предлинная такса. Её вела тётя в зеленой шубке. И вдруг эта тётя, проходя мимо Васи, шепнула:
– Хочешь, я буду твоей мамой?

«Если уж брать новую маму, то с собакой», – подумал Вася и тихо сказал:
– Ладно.

Ух, как загудел ветер-ветрище!

Комната, куда тётя в зеленой шубке привела Васю, была вся засыпана снегом. На диване – сугроб, на шкафу – сугроб, на столе – гора снега.

– Какая же я! – всплеснула руками тётя. – Ушла, а форточку не закрыла!

Она усадила Васю, а сама стала выносить снег из комнаты.

«Ей одной тут за целый день не справиться, – подумал Вася. – Вот было бы сразу три таких мамы».

И тут же перед ним очутились три тёти в зеленых шубках. Они быстро вынесли весь снег из комнаты.

Потом они обступили Васю и стали его ласкать:
– Сыночек, вытри нос! Выпей рыбий жир! Сними калоши! Поиграй с собакой!

Они говорили все вместе, и у них получалось:
– Вытри собаку! Выпей калоши! Сними рыбий жир! Поиграй с носом!

Вася кое-как вырвался от них и выбежал на улицу.

«Нет уж!… Столько мам человеку не нужно! Как их любить всех сразу?».

– Мороженое! Всевозможное! Сливочное! Шоколадное!

«А хорошо, когда мама ходит по квартире и всё время говорит: – Мороженое! Сливочное! Шоколадное!» – подумал Вася. Он подошел к продавщице мороженого и тихо спросил: – Вы не хотите стать моей мамой?

– Очень хочу! – обрадовалась продавщица. – Только, может, ты меня из-за мороженого в мамы берёшь?

Васе стало стыдно, и он побежал прочь. Снег повалил ещё гуще: как будто накрыл весь город белой шапкой.

Вася всё шёл и шёл. Оглянулся: домов не видно – одни деревья вокруг.

Вдруг из-за сугроба вышла большая рыжая Лиса.

– Я – Лиса-красавица, – сказала она, глядя в сторону. – Был бы у меня сыночек, я бы кашу сварила.

«Может, пойти к ней ненадолго? – дрожа от холода подумал Вася. – Согреюсь и каши поем…»

– Пойдём, мой лисёночек.

Стала Лиса варить кашу, а сама всё пробует. По целой ложке в рот суёт и приговаривает: «Не солёная!» да «Не сладкая!», «Не рассыпчатая», да «Не горячая!».

Заглянул Вася в кастрюлю, а кастрюля уже пустая.

Чуть не заплакал он от обиды.

– А ещё в мамы хочешь! Разве мамы обманывают? Не выйдет из тебя мама, вот!

Лиса застыдилась:
– Да, видно, не получится из меня мама.

Ушёл Вася от Лисы.

Полез Вася через большой сугроб. А это не сугроб вовсе, а Медведица.

– Иди ко мне в сыночки, – сказала Медведица грубым голосом. – У меня квартира большая, хорошая.

– А не в сыночки можно? – прошептал Вася. – Просто в гости…

Привела Медведица Васю в берлогу. Накормила хлебом с медом.

– Хр-р-р! – захрапела вдруг Медведица, повалилась набок и уснула. И стала вся, как гора меха. Где что – не разберешь.

– Медведица, проснись! – в тоске закричал Вася.

– А? Что? – сонно спросила Медведица. – Спи, сыночек, спи. Мы теперь будем до весны спать.

И опять захрапела.

– А моя мама всегда сначала меня уложит, а потом сама ложится, – с упрёком прошептал Вася. – И не будет она до весны спать.

Только выбрался Вася из берлоги, налетел на него ветер-ветрище. Полез за воротник, в рукава. За нос тянет. За уши хватает.

И тут Вася увидел лошадиную морду и большой печальный лошадиный глаз.

– Совсем замёрз! – с тревогой сказала Лошадь. – Пойдем со мной, мальчик!

Привела Лошадь Васю к своему дому. Это был самый грустный дом на свете.

– Почему ты такая печальная? – спросил Вася.

– Потому что я никому не нужна… В колхозе – тракторы. В городе – машины. Наверное, я скоро умру. Зачем жить, когда ты никому не нужен?

«А я кому нужен? – подумал Вася. – А я маме своей нужен. Ой! Она, наверное, беспокоится, плачет!..»

– Лошадь! Хорошая Лошадь! – заплакал Вася. – Отвези меня к маме! Потому что моя мама беспокоится!

Вася и старая Лошадь вышли из дома. Со всех сторон на них бросились вьюга, вихрь, позёмка. Ледяные столбы преградили им путь.

Они шли очень медленно, разрывая кольца вьюги. Так они дошли до города. Вместо домов там были сугробы, и окна слабо светили сквозь снег.

Вдруг Вася увидел свет: жёлтый, золотой, тёплый.

– Вот мой дом! Это моя мама поставила на окно лампу, чтобы я мог её разыскать!

– Теперь я тебе больше не нужна, – печально сказала Лошадь. – Как мне не хочется идти назад в холодный лес…

Вася погладил старую Лошадь.

– Ты очень нужна мне. Навсегда. Никуда не уходи. Я – сейчас!

– Мамочка, прости меня! Я больше не буду! – сказал Вася своей маме, и ему сразу стало тепло-растепло и хорошо и весело.

– Мамочка, у нас во дворе такая славная Лошадь. Она мой друг. Можно, она будет жить у нас?

– Конечно, – сказала мама. – Только, боюсь, ей у нас не понравится.

Между тем сугробы, укрывшие дома, зашевелились, начали таять.

Из-под снега поднялся умытый, сверкающий город.

– Человек помирился с мамой! – в восторге воскликнул воробей и крылышком поманил к себе воробьиху. – Снова весна! Милая, вылезай из трубы!

Вася выбежал из дома. Он оглянулся, но старой Лошади не было. Около дверей стояла деревянная лошадь-качалка.

– Это ты? – робко спросил Вася.

И лошадь-качалка утвердительно кивнула головой.

– Ты превратилась, – сказал Вася и обнял её за шею. – Больше ты никогда не будешь одинокой. Мы всегда будем вместе, да?

И лошадь-качалка снова кивнула головой.

Мама принесла домой морское чудище. Оно было здоровенное, усатое и с клешнями. Когда нас водили в музей естествознания, я видел там таких в банках, только они там дохлые уже, заспиртованные. А этот бедняга – замороженый.

– Это королевский лобстер, – сказала мама. – Нам на ужин. Знаешь, полезный какой?

Мама села на диету. Вчера она специально ездила загород, чтобы набрать листья молодых одуванчиков и крапивы для салата. А сегодня, значит, морское чудище.

Стали мы с мамой его варить. Мама приправ всяких в кастрюлю горстями сыпет, лобстер булькает, варится, даже окна запотели. Салатик из одуванчиков нарезали, тут папа входит.

Потянул носом и говорит:

– Чем это несёт прямо с первого этажа? Опять, что ли, трубу где-то прорвало? Безобразие!

Я сказал:

– Пап, ты что, это же наш ужин. Лобстер королевский. Знаешь, полезный какой?

Папа заглянул в кастрюлю и опять потянул носом.

– Очень интересно, – сказал папа. – Я работаю по шестнадцать часов в сутки, иду домой, мечтая о бифштексе, а меня в родной семье встречают вареными тараканами.

– Иногда полезно посидеть на диете, – сказала мама. – Разгрузить свой организм, подпитать йодом, морскими витаминами…

– Хорошо, уговорила. А на гарнирчик что?

– Салат из молодых одуванчиков, – похвасталась мама. – С крапивой.

– Я что, кролик, что ли? – взвыл папа.

– Одуванчик богат витаминами и микроэлементами, – сказала мама. – И вообще, сейчас май, и надо благодарно пользоваться тем, что даёт нам природа. Это очень омолаживает организм.

Мы стали есть лобстера. А что, ничего! Тем более, что я ел лобстера первый раз в жизни, и поэтому загадал желание. Даже целых три – чтобы в Африке побывать, чтобы лето было не дождливое, и чтобы все собаки и кошки стали пуленепробиваемыми.

Мы с мамой съели лобстера с удовольствием, а папа всё ворчал и морщился, особенно, когда жевал одуванчики с крапивой. После этого он нажарил себе шпикачек с кетчупом и заметно подобрел.

– Ты, папа, совсем не печёшься о своем здоровье, – сказала мама. – Неправильный ты какой-то.

– Может, ты «бэшка»? – догадался я. – Вот я – «ашка», и мама тоже в школе была «ашкой», а ты, наверное, «бэшка».

– Да, – сказал папа гордо. – Я учился в классе «Б».

– Так вот оно что, – мама даже перестала есть одуванчики. – И почему я не поинтересовалась этим до свадьбы?

– Но потом перешел в «А», – поспешил добавить папа.

– Значит, ты, папа, как Раппопорт.

– Что за Раппопорт ещё?

– Псих один с нами до третьего класса учился. Круглый отличник, а шуток не понимает. Ему говорят «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он ябедничает, что это неприличные слова. Потом ему однажды случайно четвёрку по математике поставили, его мама обиделась и перевела его к «бэшкам».

– У вас там вечно неизвестно что творится, – нахмурился папа.

Папа с самого начала предлагал отдать меня в военное училище с преподаванием ряда предметов на китайском языке, потому что оно ближе всех к дому. Но мама решила, что лучше мне учиться в той же школе, в которой училась она. Потому что, во-первых, ее там все хорошо помнят – (в седьмом классе мама участвовала в поджоге школы), а во-вторых, фамилия-то у меня другая, никто сразу не догадается, чей я сын, а если вдруг что, мама всегда придёт и разберется.

И тут я вспомнил.

– Наша Жанна Аполлоновна говорит, что мои родители совсем не участвуют в жизни класса. Вот бабушка Савченко цветочки в горшках подарила, потому что у Сашкиного младшего брата на них аллергия. Мама Насти Зашкиркиной двух черепашек принесла, а то они по ночам очень шуршат и топают. Все в жизни класса участвуют, а вы – нет.

– Давайте тоже что-нибудь ненужное в класс подарим, – согласился папа.

– Ага, – обрадовалась мама. – Бабушку или дядю Владика.

– Вот не хотел я его в твою школу отдавать, – с горечью сказал папа. – Из этой школы все такие, как ты, получаются. Которые родного мужа голодом уморить готовы, а всех родственников в живой уголок сдать мечтают.

– Во всяком случае, ты должен сходить к учительнице, познакомиться, поговорить по душам, – решила мама. – Учительницы это просто обожают.

– Может, лучше ты? – жалобно спросил папа.

– Нет уж, – сказал я. – Маму прибережём для аварийного случая.

Еще с вечера папа договорился на работе, отложил все важные дела и стал собираться в школу. На специальную бумажку папа записал имя-отчество Жанны Аполлоновны и что я учусь в пятом «А», и в каком кабинете этот пятый «А» находится. Мама нагладила ему белую рубашку, я начистил ботинки, дворник дядя Лёша вымыл папину машину.

Утром папа как следует набрызгался одеколоном, и сказал, что надеется быть в школе часам к трём, как раз, когда ученики разойдутся и можно будет поговорить с Жанной Аполлоновной и произвести на неё приятное впечатление.

В школе я предупредил Жанну Аполлоновну, что папа обязательно зайдет к ней сегодня, чтобы поговорить о жизни класса и о моём воспитании, а сам поскорее смылся домой сразу после шестого урока.

А дальше вот что было.

Поскольку полдня папа был на работе и занимался всякими важными делами, он как-то замотался. (Взрослые обожают это слово. А спроси их – во что замотался, или чем замотался, ни за что не смогут ответить). Замотавшись, папа потерял листочек с именем отчеством Жанны Аполлоновны, перепутал, в каком я классе, не смог толком объяснить куда он идёт, и чуть не подрался с охранником.

Наконец ему удалось прорваться вовнутрь. Тут его сбила с ног ватага первоклассников с продлёнки, которые мчались в столовую на бесплатный полдник – пить молоко с чёрным хлебом. Папа, можно сказать, чудом уцелел, и от испуга неожиданно вспомнил номер кабинета Жанны Аполлоновны.

Но теперь, после общения с охранником и встречи с малышнёй, у папы был совсем растерзанный вид, и он зашёл в туалет привести себя в порядок.

В туалете папа зачитался надписями на стенах. И с возмущением пришёл к выводу, что многие слова не только на английском, но и на русском написаны с ошибками.

Папа приосанился и пошагал прочь из туалета, торопясь поскорее высказать Жанне Аполлоновне своё беспокойство по поводу преподавания языков и вообще по всем поводам.

Папа поднимался по лестнице, озираясь по сторонам – как бы не выскочили еще какие-нибудь дети.

В это время из-за угла на него набросилась какая-то дама.

– Ну, наконец-то! – закричала она. – Мы вас ждём, ждём, а вы всё не идёте и не идёте!

Бедный доверчивый папа почему-то решил, что это и есть наша Жанна Аполлоновна, и послушно пошёл с ней. Она привела его в класс, а там – целая толпа полуголых восьмиклассниц из обоих восьмых. Оказывается, у старших классов в этот день был медосмотр, и его по ошибке приняли за опоздавшего подросткового врача из нашей поликлиники.

Папа еле отбился от полуголых восьмиклассниц, принял успокоительное и пошёл уже прицельно к Жанне Аполлоновне.

Идёт по коридору, а наш учитель по истории Отечества, Ефим Яковлевич, что-то такое на потолке чинит, то ли лампочки вворачивает, то ли пятно от протечки ликвидирует. Он у нас страшный рукодельник, на него вся школа не нарадуется, никаких слесарей вызывать не надо. Словом, Ефим Яковлевич на потолке что-то мастерит, штукатурка вниз сыпется – прямо папе на голову.

Бедный папа уже как-то ослаб от происшествий и ничего не сказал Ефиму Яковлевичу – ни про штукатурку, ни про нашу школу, ни про всю историю Отечества.

С полной головой штукатурки папа кое-как дополз до нашего класса, вежливо постучал и открыл дверь.

Жанна Аполлоновна с Ларисой Викторовной примеряли какие-то пляжные шлепанцы, потому что уже весна, и вообще скоро лето.

И тут – то ли лобстер с одуванчиками подействовал, и папин организм резко омолодился, то ли Жанна Аполлоновна тоже за свой рабочий день здорово замоталась, то ли она просто была без очков, – она увидела, что папа в дверь заглядывает, и усталым таким голосом ему говорит:

– Мальчик, ну что ты тут ходишь? Что тебе надо? Сколько раз повторять – олимпиада по географии в следующий четверг!

Папа ничего не ответил, просто ушёл, и поскорее позвонил на работу – предупредить, что берёт недельный отпуск и уезжает в оздоровительный центр для людей, переживших сильные нервные потрясения. А нам с мамой папа вечером сказал:

– Ноги моей больше там не будет! Сами ходите в свой сумасшедший обезъянник номер тридцать – семьдесят шесть.

Ну и зря, между прочим. Мы с мамой любим нашу школу. Смешная она у нас.

 

Ведьма

Ведьма очень непроста –
От макушки до хвоста,
У неё идей зловредных
Каждый день – не меньше ста.

Как верней сорвать урок,
Спутать бабушкин клубок,
Съесть в один присест варенье,
Заготовленное впрок.

Как соседей перессорить
И какое на заборе
Слово выжечь аккуратно,
Чтоб подумали на брата.

Те, кто хочет узнать подробности
О коварстве, хитрости, злобности,
Приезжайте на дальнюю станцию –
Ведьма может вам дать консультацию.

Занятия проводятся в ельнике,
В пасмурные понедельники,
Возле пня, что других короче,
В полпервого ночи.

Гном

жил да был симпатичный Гном
и мечтал всегда об одном:
как бы ему подрасти
сантиметров до двадцати.

Уж он бы тогда не тужил,
С насекомыми не дружил,
А ходил бы с трубкой во рту
Раз в неделю в гости к Коту.

И с этими мыслями Гном
Забывался приятным сном,
Или плавал по тихой реке
В спичечном коробке.

Рубрика:

Клуб Летучая мышь

Жил-был мальчик Петя. И на летние каникулы поехал он в деревню. В гости к бабушке. А бабушкин дом стоял рядом с церковью. И вот как-то раз, ночью, Пете не спалось. И он решил пойти прогуляться. Вышел на улицу, смотрит – а в церкви окошко светится. Подкрался Петя к окошку и заглянул в него. И видит – стоит посреди церкви гроб, а в гробу лежит девочка, лет десяти. Красивая-прекрасивая. И так она Пете понравилась, что ему тут же захотелось её поцеловать. Здесь надо сказать, что Петя, несмотря на то, что ему было уже двенадцать лет, ещё ни разу ни с кем не целовался. Нет, с родственниками-то он, конечно, целовался, и не раз. Ну, там с мамой, с бабушкой… А вот поцеловать чужого человека, да к тому же девчонку – такого в Петиной жизни ещё не случалось. Уж больно Петя был стеснительный. Даже когда ему представлялся случай поцеловать девчонку, он всегда с опаской думал: «Ну да, сейчас полезу к ней целоваться, а она мне скажет: «Отвали, козёл!»

А тут такой удачный момент. Девчонка ничего сказать не сможет – она же мёртвая.

И хотя Пете было очень страшно, но он всё же вошёл в церковь, подошел к гробу, наклонился над мёртвой девочкой и поцеловал её.

И вдруг девчонка открывает глаза и говорит Пете:

– А ну отвали, козёл!

Петя прямо-таки остолбенел. Ещё бы! Представьте себе: вы целуете мёртвую девочку, а она вам такое говорит.

А девчонка, тем временем, встала из гроба, огляделась, и присвистнула.

– Ни фига себе! – изумляется. – Где это я?!

Петя, конечно, ноги в руки и бежать скорей из церкви. Домой прибежал, под одеяло юркнул. Лежит, дрожит, как заяц, а в ушах девочкин голос слышится: «А ну отвали, козёл!»

Так бедный Петя до утра и продрожал под одеялом.

А на утро к нему пришла мёртвая девчонка. Да не одна, а со своими родителями. Оказывается, звали её Соня, и была она вовсе не мёртвой, а живой. Просто произошло маленькое недоразумение. Соня очень любила поспать и однажды до того крепко уснула, что родители решили, что их дочка умерла. Нарядили они её в белое платье, положили в гроб и оставили на ночь в церкви, по старинному русскому обычаю. И если б не Петин поцелуй, от которого Соня проснулась, её бы так и похоронили на кладбище. Но, к счастью, всё обошлось. И счастливая Соня подарила обалдевшему Пете свой первый поцелуй. А счастливые Сонины родители подарили Пете компьютер.

В общем, полнейший хеппи-энд получился.

* * *

На столе алеют розы,
За забором блеют козы,
За окном вздыхает сад…
Ни вперёд и ни назад –
Никуда спешить не надо
Из пленительного сада,
Из медлительного дня,
Что пустил пожить меня.

* * *

Люблю начало речи плавной,
Причуды буквицы заглавной,
С которой начинают сказ:
«Вот жили-были как-то раз…»

Гляжу на букву прописную,
Похожую на глушь лесную:
Она крупна и зелена,
Чудным зверьем населена.

«Вот жили-были…» Запятая,
И снова медленно читаю:
«Вот жили…» И на слово «Вот»
Опять гляжу, разинув рот.

* * *

В допотопные лета
Мир держали три кита.
А потом они устали
И держать нас перестали
На натруженном хребте.
И в огромной пустоте
Держит мир с того мгновенья
Только сила вдохновенья.

Дым

Вышел
дым
из трубы,
осмотрелся вокруг.
И увидел вдали
светлый
солнечный
круг.
Постоял,
повздыхал:
– Далеко до небес!.. –
и колеблясь чуть-чуть,
вверх
тихонько
полез.

Летний вечер

Речная излука… Лесная поляна…
До новой зари позабыв про дела,
Укрытая легкою дымкой тумана,
В ладошке цветка задремала пчела.

И где-то в кустах еще тенькает птица,
И день еще теплится, день еще длится,
И солнце еще не желает садиться
И гаснуть не хочет,
И – светится мгла…
Как много на свете любви и тепла!

Два лейтенанта, Петров и Брошкин, шли по территории молочного завода. Всё было спокойно. Вдруг грохнул выстрел. Петров взмахнул руками и упал замертво. Брошкин насторожился. Он пошёл к телефону-автомату, набрал номер и стал ждать.

– Алло! – закричал он, – алло! Подполковник Майоров? Это я, Брошкин. Срочно вышлите машину на молочный завод.

Брошкин повесил трубку и пошёл к директору завода.

– Что это у вас тут… стреляют? – строго спросил он.

– Да это шпион, – с досадой сказал директор. – Третьего дня шли наши рабочие и вдруг видят: сидит он и молоко пьёт. Они побежали за ним, а он побежал и в творог залез.

– В какой творог? – удивился Брошкин.

– А у нас на четвёртом дворе триста тонн творога лежит. Так он в нём до сих пор и лазает.

– Так, – сказал Брошкин.

Тут подъехала машина, и из неё вышли подполковник Майоров и шесть лейтенантов. Брошкин подошёл к подполковнику и чётко доложил обстановку.

– Надо брать, – сказал Майоров.

– Как брать, – закричал директор, – а творог?

– Творог вывозить, – сказал Майоров.

– Так ведь тары нет, – сокрушённо сказал директор.

– Тогда будем ждать, – сказал Брошкин, – проголодается – вылезет.

– Он не проголодается, – сказал Майоров. – Он, наверное, творог ест.

– Тогда будем ждать, пока весь съест, – сказал нетерпеливый Брошкин.

– Это будет очень долго, – сказал директор.

– Мы тоже будем есть творог, – улыбаясь, сказал Майоров.

Он построил своих людей и повёл их на четвёртый двор: там они растянулись шеренгой у творожной горы, и стали есть. Вдруг они увидели, что к ним идёт огромная толпа. Впереди шёл пожилой рабочий в очках.

– Мы к вам, – сказал он Майорову, – в помощь. Сейчас у нас обеденный перерыв, вот мы и пришли…

– Спасибо, – сказал Майоров, и его строгие глаза потеплели. Дело пошло быстрее. Творожная гора уменьшалась. Когда осталось килограмм двадцать, из творога выскочил человек. Он быстро сбил шестерых лейтенантов. Потом побежал через двор, ловко увернувшись от наручников, которые лежали на крышке люка. Брошкин побежал за ним. Никто не стрелял. Все боялись попасть в Брошкина. Брошкин не стрелял, боясь попасть в шпиона. Стрелял один шпион. Вот он скрылся в третьем дворе. Брошкин скрылся там же. Через минуту он вышел назад.

– Плохо дело, – сказал Брошкин, – теперь он в масло залез.

Мой папа ученый-философ

Мой папа – ученый-философ,
Он верит: учение-свет,
Он множество ставит вопросов
И ищет на каждый ответ.

Пуская колечки из дыма,
Очки водрузивши на нос,
«Что может быть неизгладимо?» —
Он задал однажды вопрос.

Тут каждый подумал немножко
И высказал мненье свое:
Я весело выкрикнул: «Кошка!»
А мама вздохнула: «Белье…»

Обезьяна и дрессировщица

Смотрите в цирке всякий день
Гортензию Ивановну,
А с нею в шляпке набекрень
Макаку Павиановну

Свистит в серебряный свисток
Гортензия Ивановна
Безумный делает прыжок
Макака Павиановна.

Она улыбкой всех дарит,
Влезает по веревке,
Она под куполом парит
Без страха и страховки!

Как с обезьяною дружна
Гортензия Ивановна!
А как послушна и нежна
Макака Павиановна!

Когда пустеет шапито,
Снимает с вешалки пальто
Гортензия Ивановна,
Вдвоем дорога веселей – 
Под ручку ковыляет с ней
Макака Павиановна!!

Опасное знакомство

Мой знакомый людоед
Никогда не ест котлет.
Дал он нам когда-то слово
Никогда не есть мясного.

Людоед - сапожник нынче,
Чинит туфли, сапоги,
Он в обед съедает блинчик,
А на ужин- пироги.

Как-то раз, подклеив кеды,
Между прочим он сказал,
Что иначе людоеда
Называют «каннибал».

Поболтали мы немножко...
Наступил как раз обед...
«РАЗРЕШИТЕ ВАШУ НОЖКУ!» -
- Вдруг сказал мне людоед!!!

Может, ногу для примерки
Мой знакомый попросил,
Но вернуться для проверки
Не нашел в себе я сил...

Такса

У того, кто тих, спокоен и усидчив непременно,
У того, кто может даже досчитать в уме до ста,
Хватит, думаю, терпенья досмотреть, как постепенно
Из-под стула выйдет такса ВСЯ ДО КОНЧИКА ХВОСТА !

Встретились две улитки.

– Представляете, милочка, как приятно всё устроено у людей! – сказала одна улитка другой. – Там соседи ходят друг к другу в гости, пьют чай и едят варенье!

– А кто такие соседи? – поинтересовалась вторая улитка.

– Это те, чьи домики стоят рядом, – объяснила знающая приятельница.

Вторая улитка задумалась.

– У нас, улиток, всё обстоит как раз наоборот, – наконец сказала она. – Стоит прийти к кому-то в гости, как сразу же становишься соседом!

* * *

Одна улитка удивлённо и неодобрительно посмотрела вслед другой.

– Куда она так мчится, как угорелая! – сказала она. – Будто и не улитка вовсе, а черепаха какая-то!

* * *

Одна улитка записалась в секцию бега на короткие дистанции.

– Вообще-то, я мечтаю заняться прыжками в высоту, – застенчиво объяснила она своё решение сородичам. – Но там нужно уметь хорошо разбежаться…

* * *

Улитка неторопливо ползла по сиденью садовой скамейки, как вдруг подбежала лохматая чёрная собака. Собака понюхала улитку и громко радостно залаяла, дружелюбно виляя хвостом.

Собака была такой милой и приветливой, что улитка сказала:

– Какая приятная встреча!

Она хотела добавить, как это принято у всех вежливых улиток:

– Давайте дружить домами!

Но осеклась и, к счастью, не сказала этого. Улитка живо представила, как доброй собаке, просто соблюдая приличия, придётся, отправляясь в гости, тащить на спине конуру и греметь железной цепью.

– Какая приятная встреча, – повторила улитка и поползла дальше по шершавому сиденью садовой скамейки.

Улитка была настолько воспитанной и вежливой, что даже к разным жучкам и козявкам обращалась только так:

– Послушайте, любезное насекомое…

* * *

Две улитки затеяли поиграть в пятнашки.

– Не дого-о-онишь… Не до-го-о-о-о-о-нишь!… – едва слышно кричала от счастья одна улитка.

– Конечно, не догою-ю-ю-у! – так же почти беззвучно отвечала вторая. – Только чу-у-ур, потом ты водишь, а я убега-а-а-а-а-ю…

* * *

Завидев проходившую мимо корову, улитка гордо вскинула голову, и выставила рожки.

– Очень мило, признала добрая корова. – Надеюсь, вы не бодаетесь?…

* * *

Узнав, что у людей бытует сравнение «ползать, как улитка», настоящая садовая улитка возмущённо заметила:

– Вздор! Даже ничего похожего! Никакая самая суетливая из улиток не делает столько пустых, ненужных и бессмысленных движений, как это странное существо… Я имею в виду человека!

Пальто

Я сам себя в пальто одел
И рукавом свой нос задел.
Решил пальто я наказать
И без пальто пошёл гулять.

* * *

Голова на меня не похожа,
И нос какой-то не мой,
И уши чьи-то чужие,
Но весь целиком я свой.

Высота

– Ты боишься высоты?
– Нет, нисколечко. А ты?
– Не боюсь, коль высота
мне не выше живота.

Катушка

Я увидал за рекой
Маленькую старушку.
Она катила ногой
Кабельную катушку.
Следом бежали строители
И кулаками махали,
Она же неслась так стремительно,
Что работяги отстали.
Катушка размером с дом.
Ну и прыть у старушки!
Бульдозер и то с трудом
Толкает такие катушки.

Лживый пиджак

Однажды, когда бабушка отправилась по делам, на улице за ней увязался бездомный автобус. Он был очень пыльный, со спущенной шиной, мятым боком и треснутым стеклом. И совершенно один – ни водителя, ни пассажиров.

Бабушка на базар и он за ней. Бабушка в булочную – он у двери ждет. Бабушка в парикмахерскую – он заглядывает в окно, скоро ли она освободится?

Бабушка вышла из парикмахерской и – быстрее через дорогу, в парк. А там спряталась за большой клумбой. Но автобус ее нашел по следам и радостно кинулся к ней.

– Кьпп! – бабушка приподнялась из-за клумбы и махнула на него рукой.

Автобус испуганно отпрянул и попятился назад. Но бабушке тут же стало его жаль:

– Ладно уж, следуй за мной!

И она привела его в наш двор. Потом вынесла теплой воды, вымыла его, накачала насосом шину, выправила вмятину, склеила треснутое стекло. И бросила мягкий коврик в кабину, чтоб автобус мог отоспаться.

За ночь мы с бабушкой несколько раз просыпались и выглядывали в окно – как он там?

А утром пришла газета. В ней было объявление: «Потерялся автобус, окрас желтый, приметы – старый, вмятина на боку, стекло треснуто, характер жизнерадостный. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение».

– Тоже мне, – сказала бабушка. – Чуть что, сразу вознаграждение. Смотрели б лучше, чтоб не убегал! – Она вздохнула и пошла звонить по номеру, обозначенному в газете.

Визит

Бабушка вернулась домой и застала на кухне инопланетян. Они как раз устанавливали антенны на свежеиспечённый бабушкин пирог, чтобы тот мог передать свой вкус и запах их родным и близким на далёкую планету…

Они были так увлечены, что не заметили бабушкиного возвращения. А бабушка не стала им мешать. Она тихонько открыла дверь, вышла, спустилась по лестнице во двор, и просидела там на лавочке до вечера.

С тех пор инопланетяне больше не прилетали. Наверное, очень заняты. Наверное, там у себя, пироги пекут.

Я смотрел телевизор в клубе. Показывали кинокартину. Люди всё подходили. И прямо-таки изводили меня. Потому что я сидел с краю, и все обращались ко мне. Все спрашивали название картины. А название было такое: «Привет вам, птицы!» Там шла речь о скворечнях, весне и грачах.

Первым спросил меня мальчик. Он очень мило спросил, деликатно:

– Дяденька, это какое кино?

Я сказал:

– Это «Привет вам, птицы!»

Он не расслышал. Я повторил. Он не стал больше спрашивать и где-то сел. И сейчас же мне кто-то шепнул тихо в ухо, задав тот же самый вопрос.

– «Привет вам, птицы!» – ответил я.

– Кому привет? – спросил он.

– Птицам привет, – сказал я, – птицам.

– Как, то есть? – спросил он мягко.

Я попросил его отойти. Он как будто обиделся, но отошёл. Вдруг ко мне обратилась женщина. Она интересовалась тем же. Грубить женщине неприлично. Я взял себя в руки. Вобрав воздух в лёгкие, я сказал:

– «Привет вам, птицы!»

– Я не шучу, – сказала она.

– Я тоже, – ответил я.

– Вы шутите, – рассердилась она.

– Нет, – сказал я.

– Как это глупо! – сказала она.

– Отвяжитесь! – рявкнул я.

– Хам, – сказала она и ушла в сторону.

Но не успела она отойти, как ко мне привязались двое. Эти двое здоровых парней желали узнать от меня непременно название кинокартины.

Я не сказал им: «Привет вам, птицы!» Это могло для меня плохо кончиться.

Я встал с места и вышел вон. У двери столкнулся со мной старик. Он спросил:

– Вы откуда? Там какое идёт кино?

Восемьдесят пять человек ударились животами друг о друга с такой страшной силой, что тридцать пять человек в тот же миг умерли.

Потом пятьдесят человек ударились животами друг о друга с такой потрясающей силой, что остался в живых один. Он съел огурец и пошёл на край земного шара удариться с кем-нибудь животом.

Задача для собаки – стремительно взобраться по лестнице и спрыгнуть на натянутый брезент, который держит шестёрка ребят. Поэтому теперь вам понадобятся ассистенты, которые будут держать брезент.

Начинать репетиции надо с бега собаки по лестнице, лежащей на полу Двигаться по лестнице заставляйте собаку подкормкой в вашей руке, указывающей направление,

Затем конец лестницы, там, где собака получало подкормку, приподнимайте над полом, чтобы собака могла легко сойти на расстеленный брезент. Теперь она получает корм здесь. По мере увеличения наклона лестницы надо приподнимать брезент, С этого момента ваши ассистенты присутствуют на тренировках. Держать брезент надо туго натянутым, чтобы собака не боялась прыгнуть.

Лучшими исполнителями считаются небольшие собаки: фокстерьеры, карликовые пинчеры, дворняги.

Собаку можно одеть в костюм, Опять же и для этого потребуется репетиция. Чтобы собака привыкла к костюму и не снимала его, необходимо при этом несколько раз её внимание отвлечь или игрой, или прогулкой, или кормом.

Перевод с английского Нины Демуровой

(Окончание. Начало в номере 7)

Мистер Грэгг изо всех сил захлопал крыльями — и тотчас поднялся в воздух.

Миссис Грэгг тоже захлопала крыльями.

— Помогите! — закричала она, заметив, что подымается в воздух. — Спасите!

— Ну-ну, — сказал мистер Грэгг. — Не бойся.

Они вылетели в окно, поднялись высоко в небо и вскоре догнали своих сыновей.

И вот уже вся семья закружила в воздухе.

— Ах, как чудесно! — кричал Уильям. — Я всегда хотел летать, как птица!

— Милая, а крылья у тебя не устали? — спросил мистер Грэгг жену.

— Ни капельки! — отвечала миссис Грэгг. — Я могла бы так летать вечно.

— Эй, поглядите вниз! — крикнул Уильям. — В нашем саду кто-то ходит!

Они глянули вниз — и увидали в своем саду четырех огромных уток. Утки были ростом с человека и вдобавок ко всему вместо крыльев у них были длиннющие руки.

Размахивая руками и высоко задрав клювы, утки шли гуськом к дверям Греггова дома.

— Стойте! — закричал крошечный мистер Грэгг, пролетая у них прямо над головами. — Убирайтесь! Это мой дом!

Утки подняли головы и закрякали. Первая утка протянула руку, отворила дверь и вошла в дом. Остальные вошли за нею. Дверь захлопнулась.

Грегги слетели вниз и уселись на забор возле двери. Миссис Грэгг заплакала.

— О горе! Горе! — рыдала она. — Они захватили наш дом. Что же нам теперь делать? Нам некуда идти!

Даже мальчишки захныкали.

— Ночью нас сожрут кошки и лисицы! — сказал Филип.

— Хочу спать в своей постели! — сказал Уильям.

— Ну, ладно, — сказал мистер Грэгг. — Что толку плакать? Слезами горю не поможешь. Знаете, что мы сделаем?

— Что? — спросили они хором.

Мистер Грэгг кинул на них взгляд и улыбнулся.

— Мы совьем гнездо.

— Гнездо! — удивились они. — А мы сумеем?

— Мы должны это сделать, — сказал мистер Грэгг. — Надо же нам где-то спать. Летите за мной.

Они подлетели к высокому дереву — мистер Грэгг выбрал место для гнезда на самой вершине.

— Нам нужны прутики, — сказал он. — Много-много тоненьких прутиков. Ну-ка отправляйтесь, наберите прутиков и тащите их мне сюда.

— Но у нас нет рук! — сказал Филип.

— Что ж, собирайте ртами.

Миссис Грэгг и мальчишки улетели. Вскоре они вернулись с прутиками во ртах.

Мистер Грэгг начал вить гнездо.

— Еще! — сказал он. — Мне нужно много-много прутиков!

Понемногу гнездо начало расти. Мистер Грэгг очень ловко с ним управлялся.

Наконец он сказал:

— Ладно, прутиков хватит. Теперь несите мне листья, перья и все такое, чтобы гнездо у нас было мягким и уютным.

Работа продолжалась. Прошло немало времени. Наконец гнездо было готово.

— А теперь надо его проверить, — сказал мистер Грэгг и отпрыгнул в сторону, чтобы полюбоваться гнездом.

И остался им очень доволен.

?Ах, какая прелесть! — вскричала миссис Грэгг, усаживаясь в гнездо. — Мне кажется, я прямо сейчас снесу яичко!

Остальные тоже устроились в гнезде.

— Как тут тепло! — воскликнул Уильям.

— Здорово жить так высоко, — сказал Филип. — Конечно, мы теперь просто крохи, но здесь нас никто не обидит.

— Но как же насчет еды? — волновалась Миссис Грэгг. — Ведь мы целый день ничего не ели.

— Верно, — согласился мистер Грэгг. — Вернемся к нашему дому, влетим в открытое окно и, только утки отвернутся, мы хвать коробку печенья и улетим.

— Ах, эти огромные грязные утки нас заклюют! — воскликнула миссис Грэгг.

— Мы будем очень осторожны, дорогуша, — возразил мистер Грэгг.

И они полетели.

Но, подлетев к дому, они увидали, что все окна и двери плотно закрыты. Попасть внутрь было ну просто никак невозможно.

— Нет, вы только посмотрите! Эта гадкая утка что-то варит на моей плите! — возмутилась миссис Грэгг, пролетая мимо окна в кухню. — Да как она смеет?!

— А тот тип взял мое ружье! — закричал мистер Грэгг.

— А вон та улеглась в мою постель, — завопил Уильям, заглянув в верхнее окно.

— А другая играет с моей железной дорогой! — заорал Филип.

— О горе! Горе! — запричитала миссис Грэгг. — Они захватили весь дом! Он никогда уже не будет больше нашим!.. Но как же все-таки насчет еды?

— Червяков я ни за что есть не буду, — заявил Филип. — Лучше умереть!

— И улиток тоже, — прибавил Уильям.

Миссис Грэгг обняла сыновей своими крыльями.

– Не бойтесь, — сказала она. — Я изрублю их мелко-мелко, вы никакой разницы не заметите. Вкусные улитбургеры! Дивные червебургеры!

— Ну, нет! — закричал Уильям.

— Ни за что! — завопил Филип.

— Это отвратительно! — сказал мистер Грэгг. — У нас, конечно, теперь есть крылья, но это не значит, что мы должны питаться так же, как птицы. Лучше есть яблоки. Вон их сколько у нас в саду.

И они подлетели к яблоне.

Однако есть яблоко, не придерживая его руками, совсем не просто: только хочешь вонзить в него зубы, как оно уклоняется в сторону. В конце концов им удалось всё же откусить разочек-другой по кусочку. Но тут стало темнеть, и они возвратились в гнездо и улеглись спать.

Примерно в это же время я подошла у себя дома к телефону, чтобы позвонить Филипу. Мне хотелось узнать, всё ли у них в порядке.

— Алло, — сказала я.

Голос в телефонной трубке ответил:

— Кряк!

— Кто говорит? — спросила я.

— Кряк-кряк!

— Филип, это ты?

— Кряк-кряк-кряк-кряк-кряк!

— Перестань! — воскликнула я.

В ответ послышался очень странный звук. Похоже, птица смеялась…

Я бросила трубку.

— Уж этот Волшебный Палец! — возопила я. — Что он там сделал с моими друзьями?

В ту ночь, когда мистер и миссис Грэгг вместе с Филипом и Уильямом пытались выспаться в гнезде на вершине дерева, поднялся сильный ветер. Дерево раскачивалось из стороны в сторону, и все, даже мистер Грэгг, боялись, как бы гнездо не упало на землю. А потом пошел дождь. Он лил как из ведра, так что все они промокли насквозь. Ах, это была ужасная, ужасная ночь!

Наконец наступило утро, на небе показалось солнышко.

— Наконец-то! — сказала мистер Грэгг. — Слава Богу, все позади! Я больше ни за что не соглашусь спать в гнезде.

Она поднялась и выглянула вниз…

— Помогите! — закричала она. — Нет, ты только посмотри, что там!

— В чем дело, милая? — спросил мистер Грэгг, вставая и глядя вниз.

Ну и удивился же он!

Внизу под деревом стояли четыре огромные, в человеческий рост, утки; трое из них держали в руках ружья. Одна — ружье мистера Грегга, другая — ружье Филипа, и третья – ружье Уильяма.

Ружья были нацелены прямо на гнездо.

— Нет! Нет! Нет! — в один голос закричали мистер и миссис Грэгг.

— Почему же нет? — спросила та утка, что стояла без ружья. — Вы же вечно стреляете в нас.

— Ах, но ведь это совсем другое! — сказал мистер Грэгг. — Нам разрешено стрелять уток!

— Кто же вам разрешил? — спросила утка.

— Мы сами друг другу разрешили, — отвечал мистер Грэгг.

— Чудесно, — сказала утка. — А теперь мы разрешим друг другу стрелять вас.

(Хотелось бы мне посмотреть, какое у мистера Грегга было в эту минуту лицо.)

— О, умоляю! — воскликнула миссис Грэгг. — Тут наверху вместе с нами двое наших детей! Вы не убьете моих детей!

— Вчера вы убили моих детей, — отвечала утка. — Вы убили всех шестерых.

— Я никогда больше такого не сделаю! — вскричал мистер Грэгг. — Никогда! Никогда! Никогда!

— Вы правду говорите?

— Да, правду, правду! — воскликнул мистер Грэгг. — Я никогда в жизни не выстрелю больше ни в одну утку!

— Этого мало, — сказала утка. — А в оленей?

— Я сделаю всё, что вы скажете, только опустите ружья! — закричал в ответ мистер Грэгг. — Я никогда больше не буду стрелять ни в уток, ни в оленей, ни в кого другого!

— Даете слово?

— О, да! Даю! — сказал мистер Грэгг.

— И выбросите ружья? — спросила утка.

— Я разобью их в мелкие кусочки! — воскликнул мистер Грэгг. — Никогда больше вам не придется бояться меня или моей семьи.

— Хорошо, — сказала утка. — Вы можете спуститься вниз. Кстати, разрешите вас поздравить. Гнездо у вас вышло очень неплохо для первого раза.

Мистер и миссис Грэгг выпрыгнули вместе с Филипом и Уильямом из гнезда и слетели вниз.

Внезапно всё кругом закрыла кромешная мгла — в ушах засвистал страшный ветер. Им стало не по себе.

Затем на мглу наплыла синева… зелень… багрянец… всё вдруг залило золотом… глядь – и они стоят уже у себя в саду рядом с домом, а вокруг сияет солнце и всё опять так, как было прежде.

— Крыльев у нас больше нет! — обрадовался мистер Грэгг. — Зато опять есть руки!

— И мы уже не крошки! — рассмеялась миссис Грэгг. — Ах, я так счастлива!

А Филип и Уильям на радостях пустились в пляс.

В эту минуту они услышали высоко над головами крик дикой утки. Они подняли головы: на фоне синего неба летели одна за другой четыре утки, направляясь назад к лесному озеру.

Через полчаса я вошла в сад к Греггам. Мне хотелось узнать, что у них происходит; честно говоря, ничего хорошего я не ожидала. Войдя в калитку, я застыла на месте: зрелище было странное.

В одном углу сада мистер Грэгг разбивал огромным молотом в мелкие кусочки три ружья.

В другом углу миссис Грэгг сажала цветочки на шестнадцать холмиков — позже я узнала, то были могилки убитых накануне уток.

А в середине двора в окружении уток, голубей, жаворонков воробьев, малиновок, и прочих неизвестных мне птиц, стояли возле мешка с отборным отцовским ячменем Филип и Уильям и щедро сыпали его пригоршнями на землю.

— Доброе утро, мистер Грэгг, — поздоровалась я.

Мистер Грэгг опустил молот и посмотрел на меня.

— Я теперь не Грэгг, — сказал он. — Из уважения к моим пернатым друзьям я принял имя Кряк.

— А я теперь миссис Кряк.

— А что случилось? — спросила я.

Похоже, все четверо совсем сбрендили, что детки, что родители.

И тогда Филип и Уильям стали рассказывать мне всё по порядку. А когда их рассказ подошел к концу, Уильям сказал:

?Посмотри-ка наверх! Видишь наше гнездо? На самой верхушке дерева! Вот где мы спали вчера ночью!

— Я сам его свил, — с гордостью прибавил мистер Кряк.- От первого до последнего прутика.

— А если ты нам не веришь, — сказала миссис Кряк, — то зайди в дом и загляни в ванную. Ужас, что там творится!

— Они наполнили ванну до самых краев, — сказал Филип. — И, верно, плавали в ней всю ночь! Перьев видимо-невидимо!

— Утки воду любят, — заметила миссис Кряк. — Я рада, что им было хорошо.

В эту минуту где-то над озером раздался грохот — БАХ!

— Кто-то стреляет! — охнула я.

— Это Джим Купер,- сказал мистер Кряк. — Со своими тремя парнями. Они все просто помешались на охоте.

Внезапно в глазах у меня потемнело…

Всё тело запылало…

Кончик пальца ужасно засвербел. Я почувствовала, как меня переполняет какая-то сила…

Я повернулась и со всех ног бросилась к озеру.

— Эй! – крикнул мистер Кряк. — Что с тобой? Ты куда?

— Надо найти Куперов, — бросила я на бегу.

— чем они тебе?

— Вот увидите! — крикнула я. — Они у меня проведут сегодняшнюю ночь на дереве, все до единого!

(Продолжение. Начало в номерах: 6, 7)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Принцесса открыла глаза и с интересом уставилась на Леську. Потом что-то в Леськином лице её не устроило.

– Ты принц? – нежным голоском спросила она.

– Нет, – сказала обиженная Леська, – Ты что, не видишь, у меня косички.

– А где принц? – оглянулась девушка, и губы её задрожали.

– Принц сегодня не смог приехать, государственные дела, – бодро соврала Леська. – Пришлось мне тебя разбудить.

Но губы у девушки дрожали всё сильнее, на ресницах показались слёзы. Надо было срочно её отвлечь.

– Слушай, да зачем тебе принц, – быстро заговорила Леська. – От этих мальчишек одни неприятности. Дерутся, обзываются, списывают… Поверь моему опыту, с ними лучше не связываться. Замуж надо выходить в старости, лет в двадцать пять. А пока потанцуй на дискотеках (это, по-вашему, балы), сходи в турпоход…

Потом Лескька решила, что немного благоразумия не повредит:

– Еще можно в институт поступить. Говорят, тоже интересно.

Слёзы на ресницах девочки высохли, она улыбнулась.

– Ты считаешь, стоит попробовать? – несмело спросила она. – А вдруг меня потом никто не захочет взять замуж?

– Куда они денутся, – фыркнула Леська, – Возьмут как миленькие.

Принцесса засмеялась.

– Ах, как хорошо! Тогда мне надо переодеться.

– Вот-вот, – одобрила Леська. – Наряжайся, детка, а я пойду, мне пора.

Проходя обратно по двору, Леська обратила внимание, как всё изменилось. Скособоченный рыцарь грохнулся с коня и очень ругался нерыцарственными словами. Воришку волокли в тюрьму, служанка подавилась яблоком и кашляла, а дюжий парень от души хлопал её по спине и ниже. Девушка из влюблённой парочки дала юноше пощёчину.

– А что было бы, если бы они заснули на сто лет в момент пощечины? – представила Леська. – Пощечина, растянувшаяся на век! Кошмар.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Леська выскользнула из двери «СК» и наткнулась на взбешённого папу.

– Ты куда пропала! – накинулся он на Леську. – Я уже и в «Красной Шапочкае» был, присутствовал при вспарывании волка – думал, он тебя заглотил вместе с бабушкой, и в «Синей Бороде» был, проверил трупы всех его жён…

– Да всё в порядке, что ты волнуешься, я тут целоваться ходила, – успокоила его Леська. – Расскажи лучше, что с конём.

С конём у папы получилось как нельзя более подходяще. Он сразу встретил принца, и тот сообщил, что едет жениться на спящей красавице.

– Ты что, спятил? – вежливо удивился папа. – Женишься и что будет? Вечная неволя и тяжёлые каторжные работы. Из дома после восьми не выходи, с друзьями бочонок бургундского не распивай, на турнире не сражайся – можешь латы поцарапать, а они дорогие. В компьютер и то не играй – подхватишь компьютерный вирус, будешь чихать и заразишь ребёнка. Ты пелёнки когда-нибудь стирал?

– Нет, – опешил принц. – А что, надо?

– Просто необходимо, – кивнул папа, – Штук двести-триста и тут же гладить их с обеих сторон при температуре плавления железа. А что такое тёща знаешь?

– А что такое тёща? – спросил принц.

– Это гибрид семиглавого дракона и плюющей кобры, который выдаётся каждому новоиспечённому мужу вместе со свидетельством о браке.

– С нею сражаются? – заинтересовался принц. – Это хорошо, это я с удовольствием.

– Ее любят, лелеют и поздравляют с днём рождения, – сказал папа. – Даже целуют в щёчку.

– Нет, – решительно замотал головой принц. – Пелёнки ещё куда ни шло, но целовать дракона в щёчку… На такое я не пойду. Придётся остаться холостым.

– И правильно, – кивнул папа. – Я вот тоже холостяк и видишь, какой весёлый и довольный жизнью.

– Спасибо, друг, – прочувствованно сказал принц. – Ты спас меня от ужасной участи. К сожалению, мне нечем достойно отблагодарить тебя сейчас, но по возвращении в замок я…

– Как это нечем? – перебил папа. – Отблагодари конём.

– Да? – растерянно спросил принц.

Коня ему было немножко жалко и не хотелось пешком тащиться домой, но он подавил эту мысль в зародыше, отдал коня и бодренько зашагал домой.

Папа верхом быстро доскакал до волка, отдал ему коня и попросил, чтобы волк съел коня под наркозом, а то конь хороший, и жалко, если ему будет больно в процессе съедения. Волк ухмыльнулся и сказал, что коней он, как положено по договору, конечно, ест, но сейчас конец рабочего дня, и в него уже не то что конь – комар не влезет. А тех коней, которых волк не съедает в течение смены, отправляют в царские табуны, где их кормят, поят и держат на развод. Словом, папиному коню предстоит царская жизнь, а не съедение.

Папа, очень довольный, что сдержал слово, вернулся к дверям «СК» и «МСП» и тут только до него дошло, что Леськи нет.

– Кстати, а с кем это ты ходила целоваться? – подозрительно спросил папа.

– Это неважно, – ответила Леська. – И вообще, мы с треском опоздали на твою вторую работу, давай-ка не трать зря время.

И подтолкнула его к двери с надписью «МСП».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Прятаться в лесу от Мальчика-с-пальчика и его братьев была та ещё работёнка. Шустрые пацаны шныряли между деревьями, свистели, улюлюкали, кидались шишками, дрались палками и Леська, в общем, перестала осуждать дровосека и его жену за их противоестественное желание оставить детей в лесу. Папа с нежностью посмотрел на Леську и сказал:

– Все-таки хорошо, что вы со Стасей девочки. Зря я вместо тебя мальчика хотел.

Леся и папа старались избегать мальчишек, но получалось это плохо. Один наткнулся на Леську за кучей валежника и обрадовано заорал:

-– Все сюда! Здесь кикимора!

Пришлось срочно спасаться бегством. О второго мальчика папа споткнулся в малиннике, но не растерялся, зарычал и сделал вид, что он медведь. Мальчишка удивился, но поверил.

В конце концов в лесу стало потише. Это значило, что братья добрались-таки до дома людоеда и попросились ночевать. Леська и папа спрятались в кустах рядом с домом. Время от времени на крыльцо выходила рослая, очень зубастая баба и кричала в пространство:

– Людоед! Где ты, милый?

– Слушай, я напрочь забыл, что в этой сказке я женат, – поморщился папа. – Надо сидеть в кустах и не высовываться, а то осложнений не оберёшься.

Они и не высовывались, несмотря на то, что людоедка или кто-нибудь из мальчиков постоянно выскакивал на крыльцо и звал. Время шло, в доме побрякали тарелками, видимо, отужинали и стали готовиться ко сну. Всё бы обошлось, если бы не Мальчик-с-пальчик. Перед сном ему кое-куда понадобилось, а поскольку унитазы в средние века были не в моде, то мальчишка выскочил во двор и прямиком направился к кустикам, за которыми прятались Леся и папа. Папа еле успел увернуться, и, конечно, Мальчик-с-пальчик тут же его обнаружил.

– Вот он! – завопил Мальчик-с-пальчик и схватил папу за рукав. – С кикиморой!

Из дома высыпала орава полуодетых мальчишек, взяла Леську и папу в двойные тиски и под конвоем отвела в дом.

Людоедка всплеснула руками.

– Да где ж тебя носит, супруг мой разлюбезный! – воскликнула она, хотя торчащие зубы портили ей дикцию. – А это ещё что за девочка?

–Это кикимора, – сказал Мальчик-с-пальчик, невоспитанно указывая на Леську пальцем. – Шарль её в валежнике заметил и сразу узнал.

– Дожили! – опять всплеснула руками Людоедка. – Является среди ночи, да ещё и с какой-то… кикиморой!

– Дорогая, не надо сцен, – успокаивающе сказал папа. – Тебе давно положен отпуск, вот и отправляйся. Лучше всего на теплоходе в круиз по Чёрному морю. А это не кикимора, а твой заместитель.

– Отпуск! – изумилась Людоедка. – Море!

И умчалась в свою комнату собирать чемоданы. Через десять минут её в доме уже не было.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

После ликвидации Людоедки Леся и папа вздохнули спокойно, но не тут-то было.

– Вы не забыли, что должны нас съесть? – спросил Мальчик-с-пальчик. Остальные послушно стали в очередь.

– Сейчас, только зубы почищу, – ответил папа, поволок Леську из комнаты в коридорчик и зашептал:

– Слушай, надо срочно раздобыть красный фломастер или ручку или губную помаду… что-то красное.

– У меня земляника есть, – сказала Леся. – Я для Стаськи собрала, еще там, у камня. Она красная.

– Быстро нарисуй на мне земляникой пятна, – приказал папа. – Да живее, а то эта шпана что-нибудь заподозрит.

Леся, не жалея земляники, мазюкала на лице и руках папы красненькие кружочки. Он быстро вбежал в комнату, схватил первого попавшегося мальчишку и слегка укусил за румяную щёчку, но вдруг со стоном оттолкнул его. Жертва с интересом спросила:

– В чём дело? Я недосоленный?

– У меня аллергия на мальчишек, – важно объяснил папа и предъявил пятна. Мальчишки добросовестно рассмотрели их, но ничего не поняли.

– У них в средние века никаких аллергий не было, – сказала Леся, проходившая в школе средние века. – Они не знают, что это такое. Зря земляники столько истратил. Стаське мало осталось.

– Я не могу вас съесть, иначе я отравлюсь, – объяснил папа.

– Мы доброкачественные, – обиделись братья, – нас все едят – и ничего.

Но Мальчик-с-пальчик был поумнее других и сказал:

– Не хотите – не ешьте, но зарезать-то вы нас должны!

– А я разве против? – возразил папа. – Я как с вами познакомился, так и мечтаю вас зарезать. Идите в кроватку, ложитесь и засыпайте, по сюжету я должен вас спящими зарезать.

Мальчишки рванули наверх по лестнице в спальню и кучей свалились на огромную кровать в центре комнаты.

– Спать! – рявкнул папа и закрыл дверь.

– Сейчас они уснут, и мы сбежим в сказку «Волшебник Изумрудного города».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В доме у Людоеда были песочные часы, по которым папа выяснил, что время уже подходит к восемнадцати.

– Пора кончать с этим делом, – занервничал папа. – Ненавижу опаздывать. Пошли глянем, заснули ли они.

В спальне шла третья мировая война. Все кидались подушками, стульями и штанами. Одна подушка распоролась, и пух висел в воздухе белой дымкой. Первый братик закутался в длинную людоедову простыню и изображал привидение, другой застрял головой в ночном горшке. Третий пытался помочь второму, таская его за ноги по всей комнате. Четвёртый и пятый сражались на шпагах, в которых без труда узнавались отломанные ножки от стульев. Шестого заклинило в дымоходе, и он весь почернел от крика и сажи. Седьмой был самый хороший и тихий, он читал толстую книгу,,Тайная жизнь ночного Парижа,,. С картинками.

– Ага! – сказал папа, и семь измазанных сажей, исцарапанных и замурзанных мордашек повернулись к нему. – Раз вы не спите, то я не могу вас зарезать, потому что по сюжету имею право резать только спящих. Чао, крошки, я пошёл.

Протестующий вопль выбил все стёкла в спальне. Мальчик-с-пальчик выпутался из простыни и сказал:

– Мы бы рады заснуть, да никак не засыпается. Но мы постараемся в последний раз, а вы нам сказку расскажите.

– Ладно, – опрометчиво согласился папа. – Ложитесь и закрывайте глаза.

Через минуту все лежали и старательно жмурились.

– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был… – начал Папа и замялся. – Жил-был…

– Верблюд, – подсказала Леська.

– Да, верблюд. Его звали Размешал Сингапурович Плюнтье, он был француз. А ещё он был лысый, толстый, розовый и не умел играть на скрипке. Поэтому все очень удивились, когда он женился на прекрасной принцессе.

– А почему она за него вышла? – спросил чей-то тоненький голосок.

– Из вредности. Ей с детства запрещали плеваться и заставляли играть на скрипке. «Ах так!» – сказала принцесса, вышла замуж за верблюда и уехала в Париж, где стала стричь верблюда и вязать из его шерсти носки для французских космонавтов. И они были очень счастливы (не космонавты, а верблюд и принцесса). Только принцесса почему-то как вышла замуж за верблюда, так почему-то сразу перестала плеваться, зато регулярно ходила с ним на концерты скрипичной музыки. Вот и всё. Вы спите?

– Почти, – сказали мальчики. – Теперь про кого-нибудь знакомого давай. Например, про Мальчика-с-пальчика.

– Жил-был Мальчик-с-пальчик, –послушно начал папа. – Вот однажды шёл он по улице и слышит: герольды читают королевский указ, что принцесса засунула в нос алмазную пуговку, так кто из лекарей ту пуговку достанет, тому ведро золота насыплют. Пошёл Мальчик-с-пальчик во дворец, залез принцессе в нос, ухватил пуговку и пошёл, да на выходе из носа споткнулся, принцессу обеспокоил, и та ка-ак чихнёт! От могучего принцессиного чиха пуговка полетела вправо, а Мальчик-с-пальчик влево. Пуговка выбила зуб принцессиному жениху, который стоял рядом и переживал, а принцесса за такого увечного беззубого принца замуж не захотела и помолвку расторгла.

Принц обиделся и начал войну против принцессиного папеньки, хотя он–то уж вовсе был не при чём. Они воевали сто лет, и это была знаменитая столетняя война.

А Мальчика-с-пальчика чихом отнесло аж в Тимбукту. До сих пор там летающих людей не было, поэтому его сразу сделали царём и дали в жёны шестьдесят шесть негритянок. Мальчик-с-пальчик побоялся, что такая прорва жён его просто затопчет, и начал думать, как вернуться в Европу. Вот как-то в трактире встретил он Синдбада-морехода, капитана Врунгеля и Христофора Колумба и говорит:

– А я знаю, где Америка!

– Врёшь! – сказал Врунгель и пошёл принимать экзамен в мореходном училище.

– Врёшь! – сказал Синдбад-мореход и пошёл красть яйца птицы Рух, хотя она ему ничего плохого не сделала.

– Врёшь! – сказал Колумб. – Но всё равно поплыли вместе.

Колумб и Мальчик-с-пальчик снарядили три каравеллы «Нинья», «Пинта» и «Санта Мария» и отправились … Слушай, они заснули!

Семеро братьев не выдержали перипетий сюжета и действительно заснули. Пользуясь случаем, папа и Леська, крадучись, выбрались из людоедского дома и отправились на третье место папиной работы.

(Продолжение следует)

Поезд

Монотонно стучат колеса,
Ты знаешь мелодию их.
Новую музыку им не напишут…

* * *

Серая пыль и хмурое небо.
Дождик идёт, похожий на сено.

* * *

Окно — это что?
Это вход в никуда.
Это дверь ниоткуда.
И совсем ничего.
Это жизнь голубка,
Это солнышка свет.
Это мы, это я,
Это просто окно.

* * *

Солнце зелёное,
Розовое небо,
Голубая пыль,
Радужная жизнь.
Счастье цветное,
А любовь чёрно-белая.
Почему?..

Смотрел я, как отец дрова колет, и думал: «И я смогу. Что тут уметь? Взмахнешь посильней топором: раз! И готово!»

И вот однажды вечером, когда все сидели дома и грелись у печки, восхищаясь, как много дров отец наколол, я решил похвастаться:
– Да я могу еще больше наколоть, тем более, при свете каждый может, а ты попробуй в морозную ночь выйти.

Но никто на меня не обратил никакого внимания. Тогда я демонстративно схватил шапку, топор и, натянув валенки, ушел, хлопнув дверью. Как только я вышел на крыльцо, меня охватила дрожь. Я хотел вернуться и посидеть возле теплой печки вместе со всеми. Но мне не позволяла гордость. Я потопал ногами по крыльцу, чтобы счастливчики, оставшиеся возле печки, подумали, что я ушел. Но уходить я не собирался. Мне было страшно и холодно. Вдруг из окна появилась голова моей матери:
– Ну что, Степка, наколол дров? Ладно, хватит мерзнуть, заходи, хвастун.

Чтобы мама не подумала, что я сдался, я натянул улыбку и сказал:
– Ха! Ну вот еще! Я тут на крыльце только морально готовлюсь. Все, я пошел. Я пошел! – а сам стою, боюсь. – Я уже иду, уже пришел.

Мать, как назло, наблюдала за мной из окна. И мне пришлось идти. Дошел я до отцовского рабочего места и стою.

– Я уже начал! – вдруг вырвалось у меня.

Я еще, как нарочно, валенки младшего брата надел, жмут. Делать нечего, замахнулся да ударил по бревну. Только это я так думал, что по бревну, а сам попал в землю. И кричу матери:
– Это я так топор подтачиваю!

Замахнулся еще раз хорошенько, подумал, что чем сильнее удар, тем лучше, да не тут-то было: в бревно-то я попал, но топор от сильного удара отскочил наверх и… ударил прямо мне по подбородку! Затем выбежала моя мама. Поднялся шум. Мне не разрешили ходить, потому что боялись, что у меня перелом челюсти. Но как это влияет на ноги, до сих пор понять не могу! С тех пор мне не дают даже дотронуться до топора и следят за каждым моим шагом. Но я не жалуюсь, нечего было «хвастаться, как петух на навозной куче»!

Угадай птицу:

РУКА+ТАПОК=

СУП+РОТ+ОКО=

ЛЕПТА+ГУСЬ=

КВА+КРЯ=

КОЖА+ВОРОН=

БОЛЬ+ТАРАС=

Мышка фестиваль смотрела —

Пообедать не успела!