Честные истории – пособие по борьбе с вредными взрослыми и другими мелкими неприятностями
Эту книжку я пишу для своих внуков. Их у меня, правда, пока ещё нет, но обязательно будут. Если есть сын, значит, будут и внуки. Верная примета! Надеюсь, что это тоже будут именно внуки, в смысле, мальчики. Когда у меня ещё не было сына, больше всего на свете я боялась, что родится девочка. Что с ней делать-то? О чём говорить? Чему учить? Я всё детство мечтала стать мальчиком, и до сих пор надеюсь, вдруг повезёт, и стану всё-таки. Нет, не дядькой, а мальчиком. А с девочками я совсем не умею обращаться – какие-то там бантики, розовые штучки, тонкие голоса. К тому же куколки. В детстве у меня не получалось пеленать куколок, и от злости я отламывала им руки-ноги…
Нет, вся надежда на мальчиков, мы будем с ними гонять на великах, строить из «лего», приводить домой бродячих барбосов, а по осени ходить на речку, чтобы стрелять из рогатки по рыбакам. Конечно, мы будем промахиваться, и наши камешки весело поплюхаются мимо, в воду, а рыбаки станут оглядываться по сторонам, не понимая, что происходит. И мы распугаем им всю рыбу, и правильно, потому что пусть лучше рыба плавает и живёт дальше в нашей речке, а съесть на ужин рыбаки могут что-нибудь другое. Тем более что рыба в этой речке давно несъедобная – очень мелкая, но обычно двухголовая, бородатая и с глазами на животе.
А уж к тому времени, как мои внуки подрастут, и вовсе неизвестно, что будет водиться в нашей речке.
Так что я пишу эту книжку для своих внуков уже сейчас, заранее, пока помню, какое было у меня детство и что со мной случалось. А то вдруг потом, когда стану старенькая, я всё забуду и перепутаю.
В детстве у меня совсем не было ни кота, ни собаки. Мама обещала завести мне собаку, когда я подрасту и смогу сама нести за неё ответственность и следить, чтобы собака или кот ничего в квартире не погрызли и не обшерстили.
Я росла, росла, собаку всё не заводили и не заводили… Так я и выросла без собаки.
Зато теперь я сама командую в своей семье и жизни и могу напихать хоть полный дом барбосов и котов!
Но тогда, в детстве, такое было у меня грустное бескошачье и безбарбосное житьё…
И вот однажды я шла через подземный переход на метро Маяковская. Возле телефонов-автоматов болтались без дела ребята постарше, с гитарой. Они пели какую-то странную песню, похожую на считалку:
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!
С виду они были довольно лохматые и в дырявых джинсах.
Это сейчас можно надевать на себя всё что угодно, и никто на тебя даже не посмотрит. А раньше – ого-го! Попробуй походи лохматым и драным, все тут же решат, что ты отъявленный хулиган и вообще псих.
Я так и подумала, когда увидела эту компанию: «Ничего себе психи». Но потом разглядела среди них Ерёму, брата одной девчонки из нашей школы. Её пока ещё не выгнали из нашей школы, а Ерёму – давным-давно. Но он ничуть не воображал, а крикнул мне:
– Привет, Ксюха, чего грустная такая?
– Грущу, что нет у меня ни барбоса, ни кота, – призналась я.
– А ты не грусти! – утешил Ерёма. – У нас есть восемьдесят четыре копейки, мы сейчас пончиков купим. И пойдём к тебе в гости, пить чай.
– В гости? – я как-то оробела.
Целая куча незнакомых лохматых психов с гитарой.
– Твоя мама дома? – спросил Ерёма.
– Нет.
– Жалко, – почему-то сказал он. – Ну, пошли к тебе в гости, будь другом, а то мы уже замёрзли. А мы, между прочим, не какие-нибудь там, мы ансамбль «Мятые облака».
В маленьком окошке на улице по соседству мы купили пончиков, посыпанных сахарной пудрой, и пошли ко мне в гости пить чай. Когда мы пришли в мою квартиру, то музыкальные психи почему-то стали ужасно стесняться, вытирать ноги, говорить шёпотом и даже мыть руки. Но постепенно, за чаем с пончиками они вполне освоились, попривыкли, и затянули свою песню, отбивая ритм по столу с чашками:
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!
Мы пели громко, и никто не услышал, как в коридоре хлопнула дверь. Моя мама появилась на пороге кухни прямо в пальто и сапогах. Лицо у неё было такое… Такое… Что «Мятые облака» просто испарились, исчезли через секунду.
– Это ещё кто такие? – спросила мама ужасным голосом.
– Не знаю, – от страха голосом ещё более нахальным, чем обычно, сказала я. – В подземном переходе познакомилась. А что? Ты целыми днями на работе, а вечером идёшь в театр или в гости, а мне даже поговорить не с кем…
Мама долго проветривала и пылесосила квартиру.
А дня через два у меня появился не то чтобы котёнок, а совсем ещё молодая кошка Блэки, похожая на корову – белая в больших чёрных пятнах. Такая славная усатая симпатяга! Мы тут же подружились.
Поняла, выходит, мама, что надо мне домашнее животное завести, пока не поздно.
В булочной я встретила Ерёму и похвасталась кошкой.
– Ерёма, ты гений!
– Да ладно, чего там… – заскромничал он. – Обращайся, если что.
Это было давно…
Ну а теперь-то какое раздолье! В любом подземном переходе стоят музыканты, бренчат на гитарах, на барабанах барабанят, а то и на скрипках с флейтами играют.
Дружочек!!!
Если тебе не разрешают завести меховых домашних животных, то не зевай, зови подземных музыкантов в гости, бери к себе домой, можешь даже сказать родителям, что привёл их к себе навсегда-навсегда. Музыкой заниматься – петь и бренчать с утра до ночи.
Да что музыканты! Вон сколько толпится у метро всяких ребят постарше – лохматых, с банками пива в руках, хохочущих страшными голосами. Твои родители тут же поймут, что по сравнению с этими «чудиками» и пёс, и кот, и жираф с макакой, и даже крокодил – сущие пустяки, просто прелесть…
Кстати, Ерёма в конце концов взялся за ум, в институте выучился… Я его вижу довольно часто. Вы все его видите. Он работает теперь ведущим новостей на Первом канале. Который именно? Как фамилия? А вы посмотрите повнимательней. Когда я на него внимательно смотрю, то он тоже на меня внимательно смотрит, и так тихо-тихо, чтобы только мне слышно было:
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!
Если бы я умел жонглировать разными предметами… Ну, хотя бы яблоками или апельсинами. Если бы я работал в цирке или просто купил билет на пароход до Африки… Я тут же собрал бы свои вещички и уехал бы жить в мультфильм «Каникулы Бонифация». Насовсем. Отдал бы всем, кому должен, концы и отчалил бы. На моем месте так поступил бы каждый. Если бы умел жонглировать яблоками. Не говоря уже об апельсинах.
Михаил Бару
Нет такого нормального ребёнка, который не мечтал бы в детстве иметь барабан. Я рос нормальным ребенком. И такая мечта у меня была. С ней я и вырос. Правда, без барабана. Но кто сказал, что мечта умерла? Как сказал поэт: «Она затаилась на время».
Три или четыре года спустя после рождения сына мечта дала о себе знать. К тому времени их уже было две. У меня и у сына. И обе воспалились. В ответ на слезную просьбу ребёнка приобрести барабан, жена, глядя мне в глаза, высказалась в том смысле, что барабан купить можно, но барабанить ребёнок будет только над её трупом. Нет, конечно, если я твердо решил купить это орудие убийства, то… Мы отступили, роняя скупые мужские и щедрые детские слёзы. Пару-тройку раз сыну давали побарабанить друзья во дворе, причем бабушка его друга Витьки хотела даже отдать Валере барабан насовсем, но эта попытка была пресечена моей бдительной супругой. Один раз ребёнок отвел душу с казённым барабаном на новогоднем утреннике в детском саду, поскольку мама по неосторожности сшила ему костюм зайца, но разве это могло быть воплощением мечты…
Затаившаяся мечта, однако, упорно ждала удобного случая. И он настал. В тот день жена уехала в однодневную командировку в Москву, а мы с сыном остались на хозяйстве. В списке необходимых покупок среди картошки, сахара и подсолнечного масла оказался… нет, не барабан. Калькулятор. Надо сказать, что магазин, торговавший калькуляторами, имел ещё и отдел детских игрушек. Так что, пока я глазел на калькуляторы, сын времени даром не терял и отправился в соседний отдел. Там и произошла их встреча. Его и мечты. Мечта была изумрудного цвета, расписанная по жестяному боку зайцами и волками из мультфильма «Ну, погоди!». Разноцветный ремешок имел золотую пряжку для подгонки по росту юного барабанщика. Палочки… Да что там говорить. Ребёнок знал, что нельзя. Он и не просил. Просто стоял и смотрел, открыв рот. С глазами, полными слёз. Пожилая продавщица за прилавком, казалось, вот-вот тоже смахнёт слезу, глядя на него. Наверное, если бы он плакал, даже кричал и бросался на пол, то я бы устоял. Но он выбрал единственно правильную тактику. Я сделал последнюю попытку – напомнил ему о том, что есть обстоятельства непреодолимой силы, которые… Ребёнок всхлипнул так, что я пришёл в себя только тогда, когда продавщица спросила: «Вам упаковать в коробку или так понесёте?» Странный вопрос.
Выйдя из магазина, я сказал сыну:
– Давай договоримся. Ты будешь барабанить только тогда, когда мамы не будет дома. Всё остальное время барабан будет спрятан в надёжном месте. Согласен?
– Да, па, – ответил счастливый сын.
– Точно обещаешь?
– Очень точно.
– Тогда начинай барабанить прямо сейчас, чтобы успеть набарабаниться до маминого возвращения.
И сын стал барабанить. К своему дому мы подошли с грохотом сводной роты суворовцев на военном параде. Потом ребёнок барабанил за обедом, сидя на горшке после обеда и ещё немного, после того как. За это время моя детская мечта осуществилась как минимум раз пять и скончалась оглохшая и пресыщенная. Его же, судя по тому азарту, с которым он барабанил, была живее всех живых. До приезда жены оставалось менее часа. С немалым трудом отклеив сына от барабана, я стал думать, куда бы спрятать улику. Вообще-то я тугодум, и в ситуациях, когда надо быстро принимать решение, как правило, принимаю единственно неправильное. Этот раз не был исключением. Почему-то я решил, что лучше всего спрятать барабан под нашей кроватью, среди коробок с зимней обувью. Нашёл пустую коробку, положил в неё барабан, прикрыл старыми газетами и задвинул подальше в пыльную темноту. За всем этим внимательно наблюдал безвременно обезбарабаненный сын.
Раннее утро следующего дня было субботним. Сквозь сон я услышал какое-то шебуршанье и пыхтенье рядом с кроватью. Потом кто-то чихнул. Открыв глаза, я увидел торчащие из-под кровати голые детские ноги. Случилось то, что должно было случиться – ребёнок пришел воссоединиться со своим барабаном. Сон как рукой сняло. Немедленно вытащив пыльного барабашку за ноги, я отвёл его в другую комнату и стал трагическим шепотом увещевать. Увещевался он из рук вон плохо. Даже норовил вырваться из этих самых рук и устремиться к месту захоронения барабана. Поняв, что я не выпущу его из комнаты, он стал меня уговаривать: «Папочка, я побарабаню совсем чуточку, совсем тихонько. Мама же всё равно спит! Когда она проснётся, я сразу перестану!». Такая перспектива обрадовать меня никак не могла. Что же касается спящей жены, соседей…. Пришлось нарушить устав молодого отца и дать мучителю две шоколадных конфеты до завтрака. У ребёнка в таком возрасте голова маленькая – в ней нет места для нескольких мыслей сразу. Либо барабан, либо шоколадная конфета. Две конфеты могут вытеснить из детской головы не только барабан, но даже рояль. Так мне казалось.
Через час, когда запахи гренок и кофе из кухни стали оглушительнее звона любого будильника, жена велела мне умыть ребёнка и приходить завтракать. Сын нашёлся в нашей спальне. Он сидел на полу, с лицом, перемазанным до пупка шоколадом, рядом с кроватью, и задумчиво катал пожарную машину. Я попытался отвести ребёнка умыться, но… попробуйте отогнать сенбернара от того сугроба, под которым он нашёл альпиниста. Я посмотрю, как у вас получится. Мы стали препираться. Сообразительный ребёнок предложил мне отвести маму погулять хотя бы на часок. А он тем временем.… В ответ я пообещал ему дать по тому месту, на котором он так упорно отсиживался. И немедленно сдержал обещание. На шум пришла жена. На вопрос «Что случилось?» мы оба не смогли дать вразумительного ответа. Начался допрос. Пока я охотно каялся в том, что дал конфеты не вовремя, не в таком количестве и вообще не тому, кому следовало бы… того, кому не следовало бы, как гвоздь магнитом втянуло под кровать. Вытаскивала его уже мама. Вместе с магни…, то есть с обувной коробкой, в которой лежал… В это мгновение как наяву я увидел перед собой картину – арена цирка, посреди которой стоит шпрехшталмейстер и громовым голосом объявляет: «А сейчас – смертельный номер!» И раздается леденящая душу барабанная дробь.…
После завтрака приехала моя мама. Мы обещали отдать бабушке и дедушке внука на выходные. Жена собрала Валеру в дорогу. Уже прощаясь и вручая бабушке сумку с детскими вещами, она обронила:
– Там у Валеры кое-какие игрушки. Пусть у вас ими играется. Можно не привозить обратно. Мы уж и так не знаем, куда их складывать.
– Да, мам, – сказал я, – у тебя дома, кроме свистка милицейского и поиграть толком нечем. А тут… ну… веселей, в общем.
Сын стоял молча.
Привет!
Хочу рассказать тебе маленькую историю. Она про меня и немного про кино.
Хотя вообще-то я пишу книжки, придумываю сказки для кукольного театра, сочиняю и пою песни для ребят и для взрослых, а вот как раз кино пока всерьёз не занимался.
Зато один мой друг – самый настоящий киносценарист. Однажды при встрече со мной он сделал таинственное лицо и сказал:
– Мне тут попался старый документальный фильм, про Аркадия Райкина… Ты его смотрел?
Что такое в моем детстве был артист Аркадий Райкин – тема отдельная.
Мальчишкой я больше всего любил смеяться и смешить друзей. А потому с упоением распевал в концертах тогдашний детский хит «Жил в городе Тамбове весёлый счетовод», играл в школьном спектакле Ходжу Насреддина и классу к шестому прочитал все юмористические книжки, какие только смог найти, – и «Троих в лодке, не считая собаки», и «Двенадцать стульев», и «Бравого солдата Швейка», и даже «Путешествие пана Броучека в ХV столетие» Сватоплука Чеха. Но главной моей любовью был Аркадий Райкин. Выше не было никого. Аркадий Райкин и Чарли Чаплин – они парили в небе рядом, как два ангела смеха. Однажды я даже написал ему письмо, но не получил ответного.
– Конечно, смотрел, – сказал я. – И что?
– Помнишь эпизод, где Райкин сидит за журнальным столиком с грудой писем?
– Кажется, да.
– Там наверху – ТВОЁ письмо! Точно! Имя, фамилия, обратный адрес! Мы специально кадр останавливали!..
Целый день я чувствовал себя кинозвездой.
К тому же получается, что я всё-таки дождался ответа от Аркадия Райкина! Для меня это очень важно. Это вроде невидимой эстафетной палочки. Талантливый артист (и музыкант, и писатель, и художник) всегда передаёт другим множество таких палочек. В том числе и людям, с которыми совсем не знаком. Такая уж у него особенная профессия.
Борис Вайнер
Шур Шурыч всегда всем недоволен.
– Дома им не сидится!..
Вчера у Алёны были гости.
– Вон сколько мусору нанесли!.. А я убирай!
Он ходит по углам и подбирает фантики, обломки печенья, пуговицы, резинки для волос, ленточки, лоскутки, засохшие листики, клочки кошачьей шерсти, отставшие от ботинок сухие кусочки земли и много чего ещё, не говоря уже о пыли. Он залезает под стол и под тахту, возится на шкафу и за шкафом, роется под вешалкой, копошится между стеной и холодильником, карабкается на книжные полки.
– Да когда ж это кончится! – говорит он. – А ведь вчера всё блестело!
Вчера он говорил то же самое. И позавчера. И неделю назад.
Иногда он обнаруживает что-нибудь особенно возмутительное.
– Что это?! – восклицает он, потрясая трофеем. Хотя прекрасно видит, что это не кремовое пирожное и не птичка колибри, а шарик для пинг-понга. Но ему важно высказаться.
– Почему ЭТО на полу? – продолжает он. – ЭТОМУ место в коробке! ЭТИМ можно подавиться! ЭТО можно раздавить, и потом точно придётся выкинуть!
С ним никто не спорит, потому что Шур Шурыч всегда прав.
Жвачку он ненавидит.
Он топчется вокруг неё битый час, пытаясь отодрать от стула или спинки кровати. Обычно сил у него не хватает, и Алёне приходится помогать.
– Ох попадись мне тот, кто её выдумал! – пыхтит он.
Вряд ли Тот-Кто-Выдумал или хотя бы Тот-Кто-Прилепил ему попадутся. А интересно было бы посмотреть.
Однажды на кухне, в углу под буфетом, он поймал Мышь.
Мышь была тёплая и шевелилась, и Шур Шурыч растерялся. Он никак не мог определить, должен ли он иметь с ней дело. Тут Мышь пискнула, и Шур Шурыч решил, что не должен. Тогда он смущённо кашлянул и отпустил ЭТО. И потом долго мучился сомнениями.
С пылесосами такое тоже бывает.
– Вот возьму и не откроюсь! – говорит Броня.
Броня – это дверь. Ударяйте Броню правильно – на первый слог.
– Почему это ты не откроешься?
– Потому. Кто меня ногами пинал?
– Когда это? – возмущается Пашка.
– Вчера.
– Я не пинал. Я ботинки стряхивал.
– Ага!
– А что мне – мокрый песок домой заносить?
– Это твоё дело. Стряхивай на лестнице.
– Ты же всё равно из нержавейки!
– А это моё дело.
Пашка пытается повернуть в замке ключ. Ключ не слушается.
– Бронь, ты чего – серьёзно?
– А что у тебя с ключами?
– Что у меня с ключами?
– Это я спрашиваю: что? Ты чем вчера открывал?
– Ключом.
– Каким?
– Ну, от подвала. Перепутал.
– Ага! Ты путаешь, а я виновата.
– Ну извини.
– Бабуля потом полчаса с замком возилась.
– Я же сказал – извини. Слушай, мне вообще-то уроки делать надо!
– Надо же, вспомнил. Есть, что ли, хочешь?.. А живопись видел?
– Какую ещё живопись?..
На стене напротив Брони нарисовано сердце со стрелой и написано: «Паша плюс Катя получится…».
Пашка краснеет.
– Это не я. Я сотру.
– Ещё бы ты тут упражнялся! А что за Катя?
– Из параллельного…
– Это рыженькая такая, на день рожденья приходила?
– Ну.
– Симпатичная.
– Ну, – Пашка грустнеет на глазах. – Только она со Славиком ходит. Из «Б» класса.
– Да-а?.. – говорит Броня. – Погоди-ка. А фонарь под глазом у тебя случайно не из «Б» класса?
Улыбка у Пашки получается кривая.
– Ну, допустим… А что?
Наступает тишина. Затем ключ в замке поворачивается сам собой.
– Ладно уж. Заходи, горе моё.
Холодильник Мотя бегает за Юлькой по квартире и канючит:
– Я полный! Полный я!.. Ну возьми чего-нибудь! Съешь кусочек!
– Отвяжись! – отвечает Юлька. – Я сама полная! Восемь кило лишних! Весь класс на физкультуре смеётся!..
Мотя переключается на Женьку:
– Жень! Ну хоть ты выручи! Варенья хочешь?
– Да-а, варенья! – говорит Женька. – Я вон позавчера съел баночку, пока никого не было, так потом живот болел!..
– А ты только ложечку!
– Знаем мы твою ложечку! В тот раз уговорил, а вышло до дна! Вон Томке предложи.
Томка с пустышкой во рту спит в коляске. Мотя на всякий случай заглядывает туда, а потом уныло брёдёт на кухню.
Оживляется он только вечером, когда приходят взрослые.
– Марина Львовна, дорогая, – мурлычет он. – У меня, между прочим, на средней полке – ваши любимые шанежки. Домашние!.. А на нижней!.. Андрей Сергеич! На нижней – шашлык!.. А, генацвале?
Родители переглядываются и качают головой.
– У нас диета, – виновато говорят они. – И мы ещё минералки по пути дёрнули, червячка заморить.
– Червячка! Вы раньше меня уморите!.. – Мотя шлёпает к бабушке. – Варвара Петровна! На вас последняя надежда! Холодец в морозилке! Свежий!
Бабушка вздыхает:
– А печень?
– Есть печень! – радостно вздрагивает Мотя. – Жареная!
– Моя печень! – говорит бабушка. – Она этого не перенесёт!
Мотя снова ковыляет на кухню и забивается в свой угол: «Ничего, ничего! Ночью поглядим, какая такая у вас диета. Небось, до утра ко мне бегать будете!..»
Из письма Юли Говоровой Кукумберу:
Недалеко от старой, заброшенной усадьбы кого-то из родственников Пушкина – Воскресенское (от усадьбы остались только камни и дикий сад), на пустынном кордоне, в страшной глуши, за Петровским (помнишь Петровское, мы туда на велосипедах катались?) и за озером Белогуль (туда мы с тобой не поехали), есть такой человек – Серёга. Я его никогда не видела. Приходила один раз, но не застала. Он охотник, живёт там, кони перед домом пасутся… И этот Серёга по прозвищу Воскресенский, по названию усадьбы, возле которой живёт, пишет стихи. Вот какие стихи получаются:
Если заяц закричал в ночи.
А поутру тетерев ответил,
Значит, всё: сдавай, зима, ключи,
Есть такой закон на белом свете.
Убирайся и не злись без толку,
Отошла теперь твоя пора…
И за печку верную двустволку
Прячу я до пуха и пера.
Ощенила вчера моя лайка
Четверых чернолобых щенят,
И, довольная, спит на фуфайке,
Перемыв языком своих чад.
Я хочу рассмотреть их поближе, —
Не пускает, свирепо рычит.
Отойду — тут же всех перелижет,
Посчитает и вновь замолчит.
Зря боится: я всех оставляю:
Для охоты, а не для красы.
Пусть породу свою прославляют,
Будут добрые, видимо, псы.
Обглодал заяц яблоньку нонче.
Тужит бабка и сердится дед.
«Некрещеный! Ну, ладно бы, ночью,
Так ведь днем, натурально в обед!
Вот нахал! Не сожрут тебя волки!
Ну, глодал бы с лозы иль с сосны.
Жаль, что нету хорошей двустволки,
Не дожить бы тебе до весны…»
Деда злит беспардонная наглость,
Бабке яблоньку жалко до слез,
Подрасти бы ей самую малость,
Может, яблочко б съесть довелось.
И на деда с упреками скажет:
«Целый день все лежишь и лежишь!»
И на ворона палкою машет:
«Тьфу, нечистый! Куда ты летишь!»
Привет, коллега! Я тоже люблю читать. В восьмом классе мне понравился роман «Анна Каренина». Книга, в общем-то, грустная. Однако есть там одно бодрое местечко. Это когда удачливый Вронский оплошал на конноспортивных соревнованиях. И мне ни капли его не было жалко. Ведь обскакал Вронского офицер по фамилии Махотин. «Вдруг родственник?» – думал я. Без особой, правда, надежда. Предки мои происходили из Вятской губернии и в гвардии не служили. Но все равно было приятно. Будто Лев Николаевич Толстой по плечу меня похлопал.
Принялся я читать с новой силой. Толпа замечательных героев обступила меня: Бендер, Пуаро, Куролесов, Петушков, Иван Топорышкин, Прохоров Сазон…Но Махотин почему-то больше не попадался. И тогда я решил сам книжки писать. Беспроигрышный, скажу тебе, вариант. На каждой книге твоя фамилия печатается как минимум дважды.
Лев Николаевич за сочиненные мной стихи, рассказы, сказки по плечу меня уже не сможет похлопать. Поэтому вся надежда на тебя.
До новых встреч!
Твой Сергей Махотин
Неизвестно, о чем мечтала Таня Косарева, когда ее вызвали к доске читать наизусть Пушкина. Она, будто очнувшись, тряхнула головой и начала мягким певучим голосом:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, –
И шестиклассник Серафим
На перепутье мне явился…
Девятый класс захохотал. Молодая учительница не выдержала и засмеялась тоже. Улыбнулась и Таня. «Надо же, – удивилась про себя, – какая оговорка смешная!»
Никто примерную Таню не заподозрил в озорстве. Все видели, что она случайно оговорилась. От этого было еще смешнее. Кто-то крикнул, что в шестых классах и правда есть Серафим. Решили, что на перемене его нужно отыскать. В общем, урок был скомкан.
Серафим Перецын ничего этого не знал. Шла география. Географ Юрьич рассказывал про лесотундру. День шел, как обычно, и не обещал сюрпризов.
И перемена началась, как обычно, шумно и бестолково. Скользкий линолеум в коридоре, крики и беготня. Перецын не сразу обнаружил, что оказался вдруг в окружении взрослых ребят. Те смеялись и похохатывали, глядя на него свысока, и беспрестанно повторяли: «Шестиклассник Серафим!»
Наконец, это им наскучило, и они ушли, оставив его в покое. К Перецыну приблизились шестиклассники. Толстый Юрка Бурлакин, показывая на него пальцем, крикнул во все горло: «Шестиклассник Серафим!» И все захохотали, даже девочки.
Впервые в жизни Перецын ощутил одиночество.
Его называли Серафимом одни учителя. Дома всегда звали Симой. В классе тоже Симой и еще Перцем. На Перца он охотно отзывался, ибо имя своё не любил. Но что поделаешь, раз так назвали…
– Зря ты, – говорила мама. – Красивое имя. Дедушка твой был Серафим Львович, папа Лев Серафимович, ты опять Серафим Львович. Родится у тебя сын – будет Лев Серафимович. И не прервется цепочка поколений.
– А если дочь?
– Что?
– Если родится дочь?
– А не беда, – смеялась мама и ворошила его рыжеватые волосы. – Что-нибудь придумаем.
Новое прозвище прилепилось к нему, как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну, как можно обижаться на «шестиклассника Серафима», когда он и есть шестиклассник Серафим! Но было все равно горько на душе. Он пробовал отвечать обидчикам тем же, кричал в ответ: «А ты – шестиклассник Юрка! А ты – шестиклассник Славка!» Без толку. Издевательски звучало только его прозвище – «шестиклассник Серафим».
Он перестал улыбаться, нахватал двоек и похудел.
– Что происходит? – недоумевал географ Юрьич. – Что с твоим взглядом, Перецын? Он потух! С таким взглядом ты завалишь мне районную олимпиаду.
– А он у нас «шестиклассник Серафим»! – гоготнул на задней парте Юрка Бурлакин.
Класс захихикал. Юрьич, ничего не поняв, лишь развел руками.
Как-то на лестнице его окликнула Таня.
– Привет, шестиклассник Серафим! Вот, значит, ты какой. Совсем не страшный Серафим. А я из-за тебя чуть четверку не получила.
«Ненормальная», – подумал Перецын.
– Да не дуйся, я ведь не нарочно. Ты сам-то «Пророка» читал?
– Какого еще пророка?
– Пушкинского, какого! Прочитай, развеселишься.
Об этом нелепом разговоре он вспомнил через несколько дней, когда вытирал пыль с книжной полки. Бросил на подоконник тряпку и вытащил Пушкина в мягкой обложке. «Пророк» обнаружился на 156 странице.
Стихотворение поразило Перецына.
Строчки вспыхивали, как ожившие вулканы, непонятные и страшные: «неба содроганье», «жало мудрыя змеи», «отверзлись вещие зеницы»! Что это за шестикрылый Серафим такой? Зачем он вырывает у героя язык, грудь ему рассекает мечом? А герой, этот самый пророк, не умирает, несмотря на ужасные пытки. Ему даже как будто и не больно. Сейчас встанет, как ни в чем не бывало, и пойдет глаголом жечь сердца людей. Тоже непонятно: зачем их жечь и что вообще значит – «жечь глаголом»? Много было в стихотворении странного, оно волновало, беспокоило. «Гад морских подводный ход» пробирал до мурашек.
– Сима, ты уже убрал свою комнату? – крикнула из кухни мама.
Он сунул Пушкина в школьный рюкзак и взялся за веник.
Перецына продолжали дразнить. Но он уже привык к своему одиночеству и не испытывал прежней горечи. Двойки он исправил, не географической олимпиаде заработал грамоту, и Юрьич досрочно наградил его годовой пятеркой. Все это случилось как бы само собой и потому не слишком обрадовало. Иная радость согревала его душу. «Пророка» он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: виждь, внемли, десница. Но самое главное, он полюбил свое имя – Серафим.
Зима в том году выдалась снежной, морозной и долгой. Прихватила март. А в апреле вдруг сразу стало тепло, почти жарко. Грохотали оттаявшие водосточные трубы. Повсюду текли бурливые ручьи и речки. Вода заливала подвалы, выталкивала крышки канализационных люков. В один из таких люков Серафим и провалился.
Рядом со школой возвышалась гора строительного песка, оставшаяся еще с прошлогоднего ремонта. На горе стоял брошенный рабочими большой деревянный барабан без электрокабеля. Вода подточила песок. Барабан качнулся и покатился, набирая скорость, в сторону стройплощадки.
Серафим коротал большую перемену, бесцельно слоняясь по школьному двору. Когда он увидел мчащуюся огромную катушку, у него похолодел затылок. У турника, с закрытыми глазами, подставив солнцу лицо и шею, загорала старшеклассница. Барабан почти бесшумно летел прямо на нее. Оставалось каких-то метров десять.
– Беги! – выкрикнул Серафим сухим ртом, сам бросился к ней через поребрик и ухнул с головой в ледяную воду…
Врач определил воспаление легких.
Через неделю домой к Серафиму пришла Таня Косарева. Она о чем-то поговорила с мамой и вошла к нему в комнату.
– Можно?
«Ненормальная», – узнал ее Серафим.
– Меня зовут Таня. Здравствуй.
– Здравствуй. Меня – Серафим.
– Я знаю, – Таня улыбнулась. – Ты мне даже снился.
«Ненормальная и красивая», – подумал Серафим. У него опять начали гореть щеки и лоб, поднималась температура. Хотелось выбраться из-под одеяла, но он не смел.
– Я пришла тебя поблагодарить, – сказала Таня, помолчав. – Ты меня спас.
Серафим с трудом сообразил, что это на нее катился тогда деревянный барабан. Голова налилась свинцом. Он попробовал приподняться.
– Лежи, лежи, – забеспокоилась Таня. – Я сейчас уйду, к тебе нельзя надолго.
Она вытащила из сумки двухлитровую бутылку лимонада и три апельсина.
– Поправляйся. Ты теперь мой друг, мне тебя Бог послал. Не сердись на меня, пожалуйста.
Она наклонилась и поцеловала его в горящий лоб. Губы были прохладны. Серафим зажмурился и не спешил открывать глаза, не зная, что говорить и как себя вести с красивой Таней. А потом он уснул.
«Почему у тебя шесть крыльев?» – спросил он во сне.
«Не крыльев – крыл», – поправил его ангел.
«А у меня такие будут, я ведь тоже Серафим?»
«Будут, но не скоро. Не торопи время свое»,
«Я слышу тебя, но не вижу твоего лица. Какой ты?»
«Нельзя тебе видеть лица моего. Живи, мальчик».
Кризис миновал. Болезнь медленно отпускала Серафима. До летних каникул он провалялся дома. В школе Юрьич настоял, чтобы Перецына перевели в седьмой класс вместе со всеми, ручаясь, что за лето тот все наверстает. Так оно и случилось. А когда наступил сентябрь, Серафима уже не дразнили. Потому что прозвище «семиклассник Серафим» даже Юрке Бурлакину казалось лишенным всякого смысла и юмора.
Ну что Я хочу сказать?
Во-первых, Я хочу сказать, что Я – самый лучший писатель. По сравнению со МНОЙ другие писатели – это какое-то недоразумение (включая даже Пушкина).
Во-вторых, Я хочу сказать, что каждое слово в МОИХ произведениях – это как чистейший бриллиант. И, думаю, все вы со МНОЙ согласитесь, ужасно обидно получать за МОИ бриллианты столько же рублей, сколько другие получают за свои булыжники (пишу это с горькой обидой и надеждой на то, что издатели наконец-то одумаются). Если бы за МОИ произведения МНЕ платили настоящую цену, Я бы давно уже ездил не на троллейбусе, а на «ролс-ройсе».
А в-третьих Я хочу сказать, что больше мне нечего сказать.
Великий русский писатель Сергей Седов
Один хороший человек очень хочет жениться. И зовут его Володя. А работает он шофёром. Вот едет, едет по дороге на своем грузовике, видит, стоит красивая девушка и голосует. Он останавливается, девушка садится в кабину и машина едет дальше. А Володя думает: Вот если бы эта девушка согласилась стать моей женой! Вот если бы согласилась!
Володя не замечает, что сзади к его грузовику пристроился черный «Мерседес». В нём едет злой колдун. Он читает мысли Володи и колдует назло…
И колдовство начинает действовать на мозг девушки.
Ей кажется, что зубы у Володи – чёрные, глаза – красные, а вместо рук – огромные ножницы!
– Так вы людоед? – спрашивает девушка.
Володя, от неожиданности, со всей силы жмёт на тормоз. Грузовик резко останавливается и «Мерседес» врезается в него сзади!!!
Все трое теряют сознание и попадают в больницу.
У Володи лёгкие травмы, у девушки (её зовут Маша) – средние, а у колдуна –очень тяжёлые.
Маша лежит на кровати, вся перебинтованная. Володя сидит рядом и держит её за руку. Маша открывает глаза и смотрит на Володины зубы. Они белые! Маша смотрит в его глаза. Они голубые! Маша смотрит на Володины руки. Руки – как руки! (колдовство перестало действовать на Машин мозг из-за сильного сотрясения).
Колдун, тем временем, лежит в коме. (Это значит, без сознания).
Лежит-лежит – целый год. Но вот, наконец, открывает глаза – и вдруг к нему в палату входят Володя и Маша. У них на руках двое младенцев, Серёжа и Лариса (Маша только что родила двойняшек). Счастливые родители просят колдуна стать крёстным отцом их детей. Ведь если бы не он, они бы вряд ли поженились!
Могущественный волшебник идёт по главной улице нашего города. И видит, как из индийского ресторана выпихивают толстого банкира. Сам он не может выйти, потому что слишком толстый и застрял в дверях.
Выпихивают его, выпихивают – выпихнуть не могут. Волшебник жалеет беднягу… Раз!!! – И тот уже не толстый-претолстый, а тонкий-претонкий. Сам выходит из ресторана. Волшебник очень горд и доволен своим могуществом.
Через месяц он снова идёт по главной улице и видит, как из китайского ресторана кого-то выпихивают. Это тот же самый банкир! Теперь он стал даже ещё толще, чем тогда, когда его выпихивали из индийского ресторана!!!
И напрасно стараются телохранители, официанты и метрдотели. Банкир крепко застрял в дверях. Выпихивают – выпихивают, выпихнуть не могут!
Снова волшебник жалеет беднягу… Раз! – И тот уже тонюсенький-претонюсенький. Сам выходит из ресторана.
И теперь волшебник доволен своим могуществом, но уже не очень.
Через месяц он опять идёт по главной улице и видит, что кого-то выпихивают из итальянского ресторана (на главной улице нашего города много всяких ресторанов). Кто-то опять застрял в дверях. Его выпихивают-выпихивают, выпихнуть не могут. Невероятно: это тот самый банкир! Он снова набрал вес и даже ещё прибавил!!!
Тут волшебник понимает, что зря гордился своим могуществом. Он, конечно, может остановить время, сдвинуть гору, зажечь на небе второе солнце, но с этим ужасным обжорой ему не справиться!!!
Да, волшебник терпит поражение, но не сдается! Он превращает банкира в… но это уже другая история!
Стоит могущественный волшебник у тихой речки, бросает рыбам хлебный мякиш и думает:
«Никогда ещё ни одна рыба не сказала даже одного слова! А достаточно ли я могущественен, чтобы…»
И вдруг рыбы начинают разговаривать.
Волшебник, довольный своим могуществом, уходит в горы. А на берегу остаются рыбаки. Они удивляются, почему рыба не клюёт?
А рыбы разговаривают. О еде забыли. Столько всего нужно сказать друг другу – ведь молчали целую вечность! Даже щука не ест карася, а слушает, как он рассказывает анекдоты.
Только один прожорливый окунь вспоминает о том, что кроме разговоров есть ещё на свете вкусные червяки и… попадается на крючок.
Рыбак вытаскивает окуня, а тот говорит ему:
– Отпусти меня в тихую реку!
– Всё ясно, ты золотая рыбка! – соображает рыбак, – и выполнишь три желания! Ну тогда, во-первых, хочу чтобы жена моя стала президентом! Во вторых, чтоб мои дети стали лучшими теннисистами на свете, а в третьих, хочу, чтобы у меня под матрасом лежал миллион долларов! Сделаешь?
– Ну-у-у…– говорит окунь. – Да!
Рыбак отпускает окуня в тихую реку, а сам сломя голову несется домой.
Прибегает, смотрит, а жена его по-прежнему домашняя хозяйка, дети – балбесы, а под матрасом – всего пять рублей!
– Ну, – говорит он жене, – чтобы я ещё раз поверил рыбе! Никогда!
Плавает волшебная палочка по морю. Качается на волнах. Всё ближе к берегу, ближе. А на берегу старик. Забрасывает невод. И приходит невод с какой-то палочкой… Возвращается старик в избушку.
– Ну что, поймал золотую рыбку? – спрашивает старуха.
– Нет, – отвечает старик. – Поймал какую-то палочку!
Берёт старуха палочку, замахивается на старика:
– Эх, дурак ты старый! Ну зачем мне эта палочка, была бы она побольше – стала бы моей клюкой, я бы на неё опиралась!
И сразу палочка становится большая – настоящая клюка. Опирается на неё старуха и говорит:
– Эх, была бы я молодая, поколотила бы тебя-дурака этой палкой! И в тот же миг превращается старуха в молодую девушку. Не нужна ей теперь палка – бросает её, и муж старый не нужен – бросает его (даже колотить расхотела). Уходит на танцы.
А старик подбирает палку, опирается на неё и думает:
– Эх, молодость, молодость!
И тут же превращается в юношу!!! И тоже идет на танцы.
А там все танцуют, как старик не умеет. И только одна девушка стоит – не танцует (а это бывшая старуха). Подходит юноша к девушке и возникает у них любовь с первого взгляда (они, конечно, друг друга-то не узнали!)
– Давай поженимся! – говорит юноша.
– Я согласна! – отвечает девушка, но только у меня есть одно условие! Чтоб никакой рыбной ловли!
– А чем будем заниматься? – спрашивает бывший старик.
– Бизнесом! – отвечает бывшая старуха.
Вот они женятся и живут, занимаются бизнесом. Девушка – главная, а парень – на посылках. И всё у них получается, богатеют день ото дня, живут в хоромах, разъезжают на автомобилях, дети ихние за границей учатся. Не зря живут, в общем!
Лев Оборин, 1987 года рождения, член детской студии «Жизальмо». В 1996 г. стал номинантом Первой Национальной Премии Детского Творчества «Призвание» в номинации «Поэзия». С 1999 года – стипендиат Межрегионального благотворительного фонда «Новые имена» Российского Фонда Культуры в номинации «Поэзия». В 2002 году стал стипендиатом Президентской программы «Одаренные дети России». Награжден дипломом Министерства образования РФ.
Уважаемые Читатели!
Когда я был маленьким, я, как и вы, очень любил читать. Да и сейчас люблю.
Ещё больше я любил писать.
И в том, и в другом случае – погружение в слова. Для меня знакомство со словами, как ни странно, началось с холодильника. Родители купили мне пластмассовую азбуку на магнитиках и примагнитили её на железный холодильник. Я выучил буквы, и тут-то началось самое интересное.
Буквы начали у меня складываться в слова. Когда это получалось, я приходил в неописуемый восторг – бегал по коридору и выкрикивал новые слова направо и налево.
Когда я подрос, я начал писать стихи и рассказы. Пишу до сих пор – и всегда ко мне приходит это ощущение восторга. А когда я стал вдобавок переводить с английского языка – восторг удвоился – ведь теперь меня окружали и английские слова, и русские. И радость помогала мне перебороть страх: а вдруг чего-нибудь напутаю, не так переведу.
Для меня создание чего бы то ни было – стихотворения ли, рассказа, просто какой-нибудь фразы – это в первую очередь радость. Иногда кажется, что стихи я пишу, только чтобы ощутить волшебство – как приходят слова и сплетаются в строчки. И когда то, что написано, продолжает жить своей новой бумажной жизнью – появляется в журнале, например – это даже удивительно для меня.
Ваш Лев Оборин
Атлантида как в воду канула
Бормашина слмлсь
Гуманоид понял, что он не в своей тарелке
«Головоломка», записки каратиста
Жалоба гвоздя: «Ты меня в гроб вгонишь»
Заработок парикмахера висит на волоске
Кафельный торт
Реклама грелок: «Кто-то нагрел на этом руки»
Рулетка «Надо сматываться»
Стреляя в кобру, попадай в очко
Сколько волка ни корми – он всё ест
Турагенство «Мы пустим вас по миру»
Фраза Мойдодыра: «Таз уполномочен заявить»
Швырнуло ветром. Смыло волной. Укусило осой.
Когда на суздальские храмы
Лучи выплёскивал закат,
Я видел луговые травы,
Я слышал: гуси голосят.
А утром звезды догорали,
Упав на древние кресты.
И ветер шевелил кусты,
И август был не за горами.
Дождливые бывают дни,
Березы мокнут,
И вспархивают воробьи,
И бьются в окна.
Последняя пчела с пыльцой
С цветка слетела,
Намокло старое крыльцо
И потемнело.
Как обычно – понедельник
На окне застыл,
Солнце снова осветило
Старые кусты.
Ветки яблони на крыше,
Яблоки на них,
Зреют яблоки и слышат,
Как проходят дни.
Дни идут все тише, тише,
И уже одни
Только яблоки и слышат,
Как проходят дни.
Разговор зашел о попугаях.
- Попугаи – прелесть! – заявил Будильников. – Я всю жизнь держал попугаев. И буду держать! Никто не помешает мне разводить попугаев!
- А мне больше нравятся канарейки, - осмелился возразить Затульник. – Они такие желтеньк…
- МОЛЧАТЬ! – закричал Будильников. – Канарейки – просто ерунда! Они не умеют разговаривать!
Затульник поразмыслил и снова попытался отстоять честь канареек.
- Если канарейкам поставить швейную машинку, начать шить, они будут смешно ве-рещать. Вот так: чик-чик-чик-чик!
- А попугаю никаких машинок не надо. Он и так говорить может.
- Говорят, волнистого попугайчика трудно обучить говорить. Он туповатый…
Тут Будильников разъярился и стукнул Затульника. Затульник повалился на пол, притворно стеная. Будильников сорвал со стены календарь с канарейками и порвал.
Затульник испугался.
- Я тоже люблю попугаев, - признался он. – Я… всегда их… в детстве… любил. Хо-рошие птицы.
Будильников поднял Затульника с пола и повёл в ресторан.
Некоторые хирурги, увидев, что сейчас им придется резать курицу, приходят в заме-шательство. И особенно пришел в замешательство один мой знакомый хирург.
Звали этого хирурга Василий Андреевич Млекопитайцев. Кстати, друзья дразнили его Млекокитайцевым. Известно ведь, что китайцы не пьют молока. Вдобавок глаза у Васи-лия Андреевича были раскосые.
И вот однажды купила семья Василия Андреевича живую курицу. А резать все отка-зываются. Подходит жена к Василию Андреевичу. Ты, говорит, у нас хирург, ты и режь.
Тут-то Василий Андреевич и пришел в замешательство.
Перевод с английского Льва Оборина
Отрастите усы подлинней –
Будет слышно, как ветер в них шепчет.
Привяжитесь усами к сосне,
Только ветку найдите покрепче.
Набежит ветерок – оттолкнитесь ногами
И качайтесь! А сколько – решайте сами!
Сказала букве «Г» Однажды буква «А»: «Я просто разрываюсь, Но я ведь так важна!» Подумай: без меня И Ваня будет «Вня», И кошка будет «Кошк», И ложка будет «Ложк». Не будет океана. Ну разве это ложь? А «Г» и говорит: «Меня не проведёшь. Будет Вня смеяться, И мяукть кошк, Окен – волновться, И рботть ложк. Все на месте будет, Коль тебя не будет!»
Здравствуй, дорогой мой читатель! Спешу поделиться радостью: в детстве мне всегда снились удивительные и волшебные, очень счастливые, весёлые и яркие сны. Некоторые я помню в мельчайших подробностях до сих пор.
Ну, к примеру, сон, в котором над нашим городом пролетал Змей Горыныч. Было совсем не страшно, люди задирали головы и махали Змею платочками.
Покружив над Театральной площадью, Змей вдруг откашлялся и громко тоненьким голосом сообщил:
– Ку-ку! Ку-ку! Служба точного времени, в Москве полдень!
И все стали смотреть на свои часы, кто-то подвёл стрелки.
«Какой впечатлительный мальчик!» – часто говорили про меня взрослые. А на ночь мои бабушки по очереди рассказывали мне сказки. Или что-то читали. Обязательно доброе, и чтобы можно было продолжать и продолжать дальше…
Думаю, вот эти самые продолжения мне и снились.
Я рано выучился читать сам.
С гордостью, которую пронёс через всю мою жизнь, открыто сообщаю: это я был самым-самым первым читателем журнала «Весёлые картинки»!
Уже спустя много времени выяснилось, что нас таких, самых-самых первых читателей, в стране насчитывается несколько миллионов. Но какое это имеет значение?!
Я стану первым читателем нового детского журнала, который придумали специально для меня – вот что мне сказали! Этот новый журнал будет приносить почтальон и опустит его в наш почтовый ящик, вместе с папиными газетами! Я выучился читать, потому что просто не мог подвести тех солидных взрослых людей, которые ради меня затеяли такое доброе и нужное дело!
Мне повезло в жизни, моё детство было беспечным и очень солнечным. Я научился по-настоящему дружить, умею постоять за себя, если нужно…
Люблю посидеть на скамейке в парке, наблюдая за воробьями. Воробьи меня не боятся, скачут возле самых ног – это о чём-то говорит, правда!
А с недавних пор мне вновь снятся мои детские сны. Должно быть, старею. Это не повторы; наверное, что-то я не досмотрел в своё время. А милые мои бабушки давно уже не рассказывают сказок на ночь. И не сидят с раскрытой книгой у моей постели.
Дорогой мой читатель, я люблю тебя! Всё, мною написанное – это только для двоих, специально для тебя и, конечно, для меня.
Единственное, что я хочу тебе ещё пожелать: пусть каждую ночь всем людям на свете снятся удивительные и волшебные, счастливые и очень яркие сны!
Твой Сергей Георгиев
В гнезде у воробьёв появились птенцы. Они быстро росли, и однажды маленький воробьишка сказал:
– Вот научусь летать – и стану орлом!
Малыша отшлёпали.
Он всё понял, долго думал, а потом решил:
– Ладно, нельзя орлом – значит, нельзя! Когда я вырасту большим, стану филином! Красота: летаешь по ночам и кричишь «Фу-бу! Фу-бу!»
Малыша ещё раз отшлёпали, уже как следует.
– Ну что ж, – горько вздохнул он. – Пройдёт время, и я превращусь в обыкновенного серого воробья!..
Мама-воробьиха взяла сына под крыло, папа принёс ему самого вкусного червяка.
Малыш пригрелся и стал размышлять, откуда же тогда в мире берутся орлы и филины. И почему их никто вовремя не отшлёпает.
С неба упала первая дождевая капля. И шлёпнулась прямо на чёрный нос щенка Прони!
– Ой! – воскликнул Проня. – Я не знал, что вы хотели сюда свалиться!
Проня немедленно отошел на пять шагов в сторону. И тут же на него свалилась вторая дождевая капля.
«Интересно, – задумался тогда Проня. – Отчего это капли падают мне на нос, где бы я ни уселся?! Балуются, что ли!»
Как-то Лев гнался за Антилопой. Под кустом сидел Кролик. С перепугу Кролик бросился тоже удирать, да не в ту сторону и прыгнул прямо на Льва.
Лев на бегу проглотил Кролика, но подавился и тут же умер.
— Жалко Льва, — остановившись, сказала Антилопа. — Этот Кролик поступил с ним слишком сурово. Ведь Лев всё равно не догнал бы меня.
Третьеклассник Вася Захарычев целый день сочинял музыку. Он ходил с задумчивым видом и бормотал себе под нос:
— Пу-пум, пу-пу, пу-пум-пу-бу-бу…
Получалось здорово. Когда вечером вернулась с работы мама, Вася спел ей своё сочинение от начала до конца в полный голос.
— Потрясающе! — похвалила Васю мама. — Ни больше ни меньше, это «Сурок» Бетховена!
Вася задумался. Мамино название ему понравилось. Пусть песня так и называется: «Сурок Бетховена».
Прошло два дня, и третьеклассник Вася Захарычев услышал своё музыкальное сочинение по радио. И вся страна тоже услышал. Но Вася человек скромный. Он вообще никому больше, кроме мамы, не сказал, что «Сурка Бетховена» написал он.
Летели дикие утки, одна утка потеряла пёрышко. Перо опустилось прямо на нос простодушному Гансу.
– Ого! – удивился Ганс. – Такое добро и прямо с неба свалилось! Ещё раз утки пролетят, это сколько же у нас пера будет?!
Поразмыслив, велел Ганс жене шить наперники для подушек. Уселась жена Ганса за работу, а сам он дальше думать стал.
– Зачем же нам так много подушек? – почесал Ганс в затылке. – Если жену не остановить, она все шить и шить будет! Верно, жена?
– Верно, – отвечала трудолюбивая женщина.
– Ладно, – придумал вдруг простодушный Ганс. – Подушки мы продавать станем! Сделаю новую телегу, повезем подушки на базар!
Не откладывая надолго, взял Ганс топор, пилу, да и наладил такую телегу – загляденье! А жена Ганса тем временем всё наперники для подушек шьёт.
– Телега есть, – хлопнул себя по лбу Ганс. – А лошадь?
– Придётся заводить лошадь, – вздохнула жена.
Вновь взялся Ганс за топор, построил большую, просторную конюшню.
Подумал, пристроил к конюшне хлевушек. Отправился на базар, привёл лошадь, коровёнку, в хлев двух свинок устроил. А жена Ганса тем временем всё наперники для подушек шьёт.
Ахнул Ганс. Да если столько подушек набить пером, их же ни на какой телеге не увезешь! Да не проще ли самому лавку открыть, пусть народ к Гансу за подушками едет!
Взялся Ганс за дело, такой себе домину отгрохал! Первый этаж каменный, там лавка будет. Наверху просторное жильё. Рядом постоялый двор, с комнатами для приезжих. Поразмыслив, на речке поставил Ганс мельницу.
Во двор разную живность пустил: гусей, курочек… А жена Ганса тем временем всё наперники для подушек шьёт.
– Осталось только дорогу проложить, – решил трудолюбивый Ганс.
Сказано – сделано. Проложил Ганс дорогу до самого своего дома с постоялым двором. Вышла дорога – королю приехать не зазорно.
– Ну, порядок, жена, – сказал тогда Ганс.
Сели они с женой ждать, когда же вновь дикие утки полетят, перо ронять станут.
Ждали, ждали… Опять ждали… И снова ждали… Не летят утки!
Может, стороной где пролетели?.. Ну вот не летят, и всё тут!
Огляделся тогда бедный Ганс по сторонам. Окинул взглядом новый домище с постоялым двором, дорогу… В хлевушке свиньи хрюкают, к конюшне сытые кони копытом бьют, на лужке коровы гуляют. Жена наперников для подушек нашила, и не сосчитать!
– Столько наворотили, – горько вздохнул простодушный Ганс. – И выходит, всё зря!
Дорогие детские люди! Когда-то я был очень серьезным дядей, писателем-юмористом. Работал для взрослых. А когда у меня появились дети, я начал придумывать для них сказки.
С тех пор я впал в детство. На своих выступлениях дергаю девочек за косички, спорю с ребятами, и мы говорим друг другу всякие умные глупости. А какое счастье получать ваши прекрасные письма! Девочка Маша из Курска написала в редакцию «Баламута»: «Дядя Илья, я очень люблю и ваш журнал, и вас. Скажите, пожалуйста, как мне, когда я вырасту, стать похожей на вас?» Я ответил Машеньке, что если, когда она вырастет, станет похожа на меня, то это будет смешно, потому что я бородатый и усатый, а тетенькам это не идет. Но, честно говоря, это я просто немножко кокетничал, потому что очень горжусь такими письмами и все их храню. Однажды, когда мы, группа детских писателей, выступали в одной школе, то получили из зала такую стихотворную записку:
Был бы я министр концертов,
За такое выступленье
Я по ордену вам дал бы
И по баночке варенья!
Если бы на свете действительно существовал министр концертов и даже дал бы нам однажды по ордену и по баночке самого вкусного варенья, то это для нас было бы гораздо менее важно, чем получать от вас такие стихи. Потому что мы вас, ребята, очень любим, и работать для вас – это большое для нас счастье.
Ваш Илья Бутман
Нина Васильевна задала ребятам на уроке сочинение «Прогулка по лесу».
Вова Торпедов склонился над партой и начал старательно выводить:
«Летом, на даче, мы с папой ходили на рыбалку и наловили целое ведро трясогузок. А потом я пошел прогуляться по лесу. Сначала погода была прекрасной. Ярко светило солнце, высоко в небе парила сова, выглядывая добычу. Почти у самых моих ног из норы высунулась любопытная беличья мордочка. Зверёк заметил меня, испуганно пролаял что-то и скрылся
Вдруг резкий порыв ветра закачал толстые сосновые, ольховые, гиацинтовые и дубовые стволы. С кленовых веток посыпались жёлуди, которые тут же пожирались ящерицами.
Ветер так же внезапно стих. Испуганная природа опять ожила. Лес снова огласился радостным карканьем тетеревов, заливистой трелью воробьев.
Но вот навстречу мне попались люди – мама, папа и дочка. Мама и ребёнок собирали голубику, чернику и коричневику. А папа бродил вокруг и выискивал грибы. В корзине у него были уже сыроежки, подберезовики, подосиновики и ольховики.
Я ещё немного побродил по лесу и встретился с охотником. Вид у него был довольный. На плече у охотника болтались глухари, фазаны и сазаны.
Я заметил, как, осторожно озираясь, из кустов вышла лиса, и в ту же минуту с ближайшего дерева на неё прыгнул заяц. Лиса бросилась наутёк. Заяц помчался за ней. И вот он уже приготовился совершить последний прыжок, как вдруг с неба на него вихрем обрушился хищный стриж. Он схватил зайца и взвился со своей добычей в облака. Счастливая лиса громко зачирикала на весь лес.
Как только злой стриж растаял вдали, в небе снова появились ласточки, жаворонки и суслики.
И вот, уже на самой опушке леса, навстречу мне выполз ядовитый уж. Змея изогнулась и атаковала меня. Я из-за всех сил бросился бежать.
Я примчался на дачу. Из леса, который находился от нас через дорогу, слышалось грозное мычание овец».
Когда Нина Васильевна зачитывала в классе отметки за сочинение, то выяснилось, что Вова Торпедов получил единицу.
– А я так надеялся на пятёрку, – расстроился Вова.
– Надейся и дальше, – сказала учительница, – как только стрижи начнут ловить зайцев, суслики летать, а овцы грозно мычать, я тебе тут же её поставлю.
Александр Сергеевич Пушкин родился 6 июня 1799 года в Москве.
Надо сказать, что на литературное образование маленького Саши его родные совсем не обращали внимания. Он, например, вообще не читал «Золотой ключик», о «Дяде Стёпе» и «Мойдодыре» даже не слышал, «Кошкин дом» узнал лишь стараниями няни Арины Радионовны, а «Незнайку» проштудировал впервые только в лицее.
В июне 1811 года Саша, который до сих пор был иногородним, приехал со своим дядей-поэтом Василием Львовичем в Петербург.
Побродив по городу и страстно полюбив его, Саша сказал дяде:
– Помяни моё слово, в этом городе многое будет названо моим именем: и улица, и театр, и даже станция метрополитена. Да я себе здесь и памятник создам нерукотворный.
Василий Львович весело рассмеялся. А Саша заявил:
– Рано смеётесь, дядюшка, я вам ещё и «Евгения Онегина» отчебучу.
Василий Львович ласково улыбнулся и сказал:
– Ну это ты, Сашенька, хватил, ну, там, «Руслана и Людмилу» ты, может быть, и отчебучишь, а вот «Евгения Онегина» – нет.
– А я сказал – отчебучу, – настаивал мальчик.
Василий Львович опять улыбнулся:
– Вот так прямо и напишешь: «Мой дядя самых честных правил»?
– Да! – твёрдо ответил Саша, – и даже больше, «… когда не в шутку занемог…»
– А дальше начертаешь «…он уважать себя заставил…»?
– Да-да, и даже добавлю: «…и лучше выдумать не мог».
12 августа этого же года Саша Пушкин выдержал вступительный экзамен в лицей, а с 19 октября приступил к учёбе.
В лицее Александр был окружён такими замечательными людьми как Вильгельм Кюхельбекер, Иван Пущин, Антон Дельвиг и Виталий Бианки.
Лицеист Пушкин проявил себя не только талантливым стихотворцем, но и хорошим спортсменом. Он прекрасно играл в хоккей с мячом /хоккея с шайбой тогда еще не было/, в баскетбол, в пинг-понг и в водное поло. Был он и правым нападающим в лицейской футбольной команде. В 1815 году она стала серебряным призером чемпионата России среди юношей. Страстный поклонник футбола Державин очень тепло отозвался об этом коллективе. Тогда-то и появились знаменитые строки Пушкина:
Старик Державин нас заметил…
Неплохо отозвался об их игре и Ширвинд.
В июне 1817 года Саша Пушкин закончил лицей. На этом же закончилось и детство Александра Сергеевича Пушкина.
В заключение хочется упомянуть один очень мало известный факт из биографии Пушкина. Слово, данное ещё в детстве, Александр Сергеевич сдержал, и поэму «Евгений Онегин» действительно отчебучил.
Дорогой Читатель, здравствуйте!
Даже не знаю, что Вам и сказать… Ну, вот, к примеру, когда я был в первом классе, меня отдали в бассейн, учиться плавать. Я ужасно боялся глубины, а там надо было ещё и прыгать в эту глубину с тумбочки…
В общем, через несколько месяцев наступил экзамен для начинающих – проплыть весь бассейн, 25 метров, с глубины до мелкого места. Из всей группы в 15 детей только двое – я и мальчик по фамилии Усачёв (не тот, который Андрей Усачёв, известнейший и любимый детский поэт, а другой, просто Усачёв) переплывали бассейн поперёк, по мелкому месту, 10 метров туда, 10 метров обратно, отталкиваясь от дна ногами. Потому что боялись глубины и плавать не научились.
На трибуне сидели родители. Моей маме было очень стыдно, что я такой трус. И мне тоже. Мама до сих пор вспоминает этот позор, хотя мне уже под сорок.
А через 3 года я поплыл сам, когда мы всей семьей были на Чёрном море. И перестал бояться глубины. А моя мама, увидев, куда я заплыл, ужасно перепугалась, что я уже не такой трус, как 3 года назад, в бассейне. Вот и пойми тут – то она стыдится, что я трус, то она боится, что я не трус…
К чему я все это говорю… Наверное, к тому, что всему свое время – когда поплывётся, тогда и поплывёшь. А родителям угодить очень трудно.
Желаю всяких благ, Дорогой Читатель.
Искренне Ваш
Игорь Жуков.
Всю ночь
Шкафы передвигали:
Сверчка по комнатам искали.
Он разошелся:
КРИ! Да КРИ!
Всю ночь!
И в час, и в два, и в три!
Не трогайте Сверчка!
Не надо!
Он распевает…
СЕРЕНАДЫ.
КРИ-КРИ, КРИ-КРИ! —
Забыв про сон.
В свою хозяйку он
Влюблён.
Мухоморы – это чудо!
Ядовиты?
Ерунда!
Все равно их есть не буду,
Раз такая красота!
Жук немного приболел –
Мальчик прутиком задел.
Жук мечтает об одном:
Треснуть мальчика бревном.
Однажды я вошел в вагон
И сразу обо всем забыл:
Со мной в вагоне ехал
Слон
И потихонечку трубил!
ТРУ-ТУ-ТУ-ТУ! ТРУ-ТУ-ТУ-ТУ!
Слон в пиджаке и башмаках!
ТРУ-ТУ-ТУ-ТУ! ТРУ-ТУ-ТУ-ТУ!
Слон с чемоданом и в очках!
Забыв про все, я думал,
КАК
Сумел он уместиться здесь!
Забыв про все, я думал,
КАК
Сумел он уместиться весь!
И что за цирк, за карнавал?
Где шьют одежду на слонов?..
Вдруг стало тихо. Слон пропал.
Сошел на станции «Ковров».
Сияла полная Луна.
Король смотрел на Кабана.
Кабан с поклоном Королю
Сказал почтительно:
ХЛЮ-ХЛЮ!
Сияла полная Луна.
Король смотрел на Кабана:
«Не хлюпайте, я не люблю!»
Кабан ему в ответ:
ХЛЮ-ХЛЮ!
Сияла полная Луна.
Король смотрел на Кабана.
«Я вас арестовать велю!»
Кабан ему опять:
ХЛЮ-ХЛЮ!
«Кабан, вы мясо для котлет!
Кабан, вам нужен ЛОГОПЕД!
Прочь с глаз моих, покуда, сэр,
Не выговорите букву
ЭР!»
В клетку
Гориллы
Забрался
Громила.
Мигом
Горилла
Громилу
Скрутила.
Одна Собачка
Превратилась
В мячик…
Случается же в жизни у собачек!
Долго спорят два барбоса
Из-за важного вопроса,
Лают друг на друга, заливаются:
Где всегда жара бывает,
Негры голые гуляют –
Как же это место называется?
Говорит один: «ТЯВ-ТЯВ!
Ты, конечно же, неправ!
Называется оно
ТЯФРИКА!»
А другой в ответ: «ГАВ-ГАВ!
Я-то прав, а ты неправ!
Называется оно
Гафрика!»
Жил-был царь. Звали его Пётр. И был у него сын – царевич Алексей. Взяли один раз царь и царевич ружья, патроны и поехали на охоту. Охотились-охотились, а дичи нет. Тогда им надоело, повесили они на дерево мишень и стали в неё стрелять. Стреляли-стреляли – ни разу не попали, а патроны кончились. В это время со всех сторон как вылетит дичь – и давай вокруг порхать. А патронов-то нет!
Помчались царь с царевичем домой, взяли патроны и мигом вернулись. А дичь уже улетела. Тогда они снова повесили на дерево мишень и стали стрелять. Уж больно попасть хотелось! Стреляли-стреляли – наконец Алексей попал. Но самым последним патроном. В это время со всех сторон как вылетит дичь – и давай вокруг порхать. А патронов-то нет!
Помчались царь с царевичем домой, взяли патроны и мигом вернулись. А дичь уже улетела. Тогда они снова повесили на дерево мишень и стали стрелять. Уж больно попасть хотелось! Стреляли-стреляли – наконец Пётр попал, и не последним патроном. Но они так устали стрелять и бегать взад-вперед, что уснули. Тогда из кустов вылезли воры и украли у царя и царевича ружья.
Проснулись они. В это время со всех сторон как вылетит дичь – и давай вокруг порхать. И патроны есть, а ружей-то нет!
Тогда Пётр и Алексей плюнули на охоту и купили в магазине жареных цыплят.
Лидия Корнеевна Чуковская в своих «Записках об Анне Ахматовой» вспоминает такой занятный эпизод: дети, которым Осип Эмильевич Мандельштам подарил свою детскую книжку, попросили его:
– Дядя Ося, а нельзя ли эту книжечку перерисовать на «Муху-Цокотуху»?
Вспомните себя, когда вы были еще маленькими, – каждый мог сказать про себя так: я люблю то, что знаю, и всегда хочу иметь при себе то, что знаю и люблю.
Это относится и к стихам, если, конечно, стихи живут рядом с вами. Кому не приходилось быть свидетелем того, как начинающий любитель поэзии запоем читает стихотворение – отрывок из той же «Мухи-Цокотухи», или Маршака, или Барто, или Пушкина, – а на вопрос, кто эти стихи написал, гордо отвечает: «Это я придумал!» Или: «Это я сочинил!»
В раннем детстве мы не отделяем себя от понравившегося стихотворения: это – мое! А о том, что у стихотворения есть автор, мы и думать не думаем. Надо, чтобы мир вокруг раздвинулся, чтобы в него вошли многие абстрактные понятия, – тогда ребенок сможет представить, что такое поэт и как с ним общаться.
Двадцать лет назад два бельгийца – поэт Пьер Коран и педагог Робер Кюсс – выпустили книгу «Рожок для муз», в которой собрали ответы детей на вопросы: «Что такое поэзия?» и «Кто такой поэт?»
Поэзия… «это песня без музыки», – сказала маленькая Коринна; «это история, которая поет», – сказала Софи; «это словно мячик катится по земле», – ответил десятилетний Жан-Мари; «это радость жизни, которая заключена в тексте», – заметил умудренный жизнью Марсель; «это утешение, когда я одинока», – вздохнула чувствительная Ширли… «Если не будет поэзии, что нам останется?» – подытожила двенадцатилетняя Соня.
А кто же такой поэт?
«У поэта длинные волосы и широкие штаны» (Филипп, 10 лет). «Я его представляю красивым, любезным, усатым, высоким, пожилым. Он крепко держится на ногах, а они у него длинные» (Жерар, 11 лет). «Это холостой мужчина, умный, он труженик, он всех любит и часто у него не хватает времени, чтобы выспаться» (Анри, 11 лет). «Поэт красивый. Это мальчик с каштановыми волосами и голубыми глазами» (Анни, 10 лет) «Он размышляет с утра до вечера. Он мало спит и встает по ночам, чтобы писать стихи. У него черная борода. Поэт любит детей и с нежностью относится к своей жене» (Жоэль, 11 лет). «Поэт?.. Пожалуйста: это Виктор Гюго, он написал все басни Лафонтена!» (Жоан, 10 лет).
На основе этих и многих других ответов авторы книги создали особый «фоторобот» поэта – каким его видят дети. Прочитав «Рожок для муз», я часто задаю подобные вопросы и нашим младшим школьникам и получаю очень схожие ответы. И надеюсь, что хоть в какой-то мере соответствую тому образу, который складывается в сознании моих читателей.
Французский поэт Шарль Бодлер сказал: «Гений – это четко сформулированное детство». Хорошо бы об этом хотя бы изредка вспоминать.
Михаил Яснов
Ветер вихри закручивал,
Вьюга выла, визжала…
Одинокая варежка
На дороге лежала.
Одинокая варежка
Вся промерзла, промокла,
Вместе с вьюгою варежка
Билась в двери и стекла.
Подберу-ка я варежку,
В тёплом доме согрею,
Положу её, стылую,
На свою батарею.
Напишу объявление
На листке, посерёдке,
Потерявшему варежку
Сообщу о находке.
Пусть читают прохожие
На столбе, возле парка,
Где висит объявление:
«Потерялась овчарка…»
Мне грустно думать про сову,
Я так неправильно живу:
Я не дружу с совою —
Гуляю сам собою.
А каково ей там, в лесу,
В очках на стареньком носу
На ветке ждать заката,
Покуда спят совята?
Ты прилетай ко мне, сова,
На луг, где мягкая трава,
А хочешь, над рекою
Поухаем с тобою?
Мне говорят:
– Напрасный зов!
Теперь осталось мало сов,
Сова – лесная птица,
Она людей боится!..
Но я не верю, я зову
Мою очкастую сову.
Я сам в очках, не скрою, –
Я подружусь с совою!
Умер дедушка. Тихо в квартире.
Только мама нет-нет да вздохнёт.
Двину пешку е-2 е-4
И за дедушку сделаю ход.
И за дедушку гляну в окошко,
Посмотрю, что творится внизу.
И за дедушку утром картошку,
Встав пораньше, домой принесу.
Не читается новая книжка.
Не бежится к ребятам в подъезд.
И за дедушку младший братишка
Больше ложку овсянки не ест.
Бродячий кот,
Бродячий кот,
Он за углом кого-то ждёт,
Он на меня глядит в упор
С печалью и тоскою,
Но не желает разговор
Поддерживать со мною.
Влез, бедолага, на карниз.
Нелепо звать его «кис-кис!»
Не отзовётся он никак
На ласку и на кличку.
Глядит на вас, как на пустяк,
Брезгливо, как на птичку.
Уходит в ночь бродячий кот,
Но что-то нас томит и жжёт.
И мы, минуя тёмный двор,
Спешим до поворота,
И наш недавний разговор
Смолкает отчего-то.
Обидели.
Родителей покину.
Засуну две ноги в одну штанину
И буду, как русалочка с хвостом,
Передвигаться по полу
Ползком.
Пускай вопят родители от горя —
Я уползу!
Как долог путь до моря!
Там запах ила,
Грохот якорей…
Я доползу!
Хотя бы до дверей!
Обидели ребенка —
И не жалко.
Ползу и плачу в комнате пустой…
Вот стану
Настоящею русалкой,
Тогда и вы
Наплачетесь со мной!
Здравствуй, читатель.
Давай знакомиться: я – Дина Крупская, переводчик и один из редакторов журнала, который ты сейчас читаешь.
Когда мне было двадцать лет, мы с другом поехали в заброшенную деревушку собирать лечебные травы, грибы, ивовую кору. Нашли ничейный дом и зажили. Вокруг вздымались холмы, дальше шёл Лес. Нет, не так. Он не шёл, а тянулся, длился, тёк – на многие десятки километров. В этом лесу даже тропинок человеческих не было, такой он был дикий и нехоженый, – только звериные тропы.
По соседству поселилось семейство кабанов с полосатыми поросятами, которые громко визжали. Как-то вечером раздался странный писк, похожий на мышиный. Я выглянула за дверь – а на перилах крыльца сидит существо, напоминающее спелёнутого младенца с жёлтыми глазищами и крючковатым носом. Существо пискнуло, распахнуло пелёнки-крылья и взлетело над моей головой. Сова, да не одна – целых три. Они много ночей подряд прилетали к дому, не давая выйти во двор, пикировали сверху и охотились – на нас и на мышей-полёвок.
Бродя по лесу, мы часто встречали ровные, как будто вытоптанные круги на полянах. Что это могло быть? Потом мне несколько раз казалось, что за нами кто-то ходит: шорк-шорк. «Это лес тебя пугает», – подшучивал мой друг. Странные дела стали происходить и в нашем любимом малиннике. Попадались ободранные догола ветки – ни листьев, ни ягод. Однажды я отправилась за хлебом на станцию, возвращаюсь – а друг мой сидит на крылечке и курит одну сигарету за другой. Что такое? Мишку, говорит, встретил. Оказывается, он два часа провисел на дереве, спасаясь от медведя. Сам не заметил, как взлетел на самую верхушку, даже не выпустив из рук топор. Вот тебе и «лес пугает». Это он, медведь, оставлял круги на поляне – валялся, шкуру чесал. Это он втихаря следил за нами, шоркая по траве. Это он, косолапый, малинник портил – он же не может по ягодке срывать, поэтому загребает когтями целый куст, обдирает вместе с листьями – и в рот. Это он у соседа «домик унёс» – пчелиный улей – оттащил в кусты, разломал и полакомился мёдом. С тех пор по одному мы в лес не ходили.
Так вот, к чему я веду… А к тому, что и сочинять стихи, и переводить их – занятие не менее страшное, чем разгуливать по глухой чащобе в сопровождении Хозяина леса. Когда берёшься переводить новое стихотворение, затылком чувствуешь недоверчивый, придирчивый «медвежий» взгляд автора: справишься ли, не испортишь ли, хватит ли у тебя мастерства – передать своими словами то, что хотел сказать другой поэт, ничего не упустив и не прибавив?.. Стараюсь, хоть и боязно.
Дина Крупская
Мышонок не боится поездов,
Берет плацкарту, горд и независим,
И едет к морю. И не пишет писем.
Он изучает ямки от следов.
Снимает угол с видом на луну,
И на берег выходит в час отлива,
И черпает из ямок торопливо,
И носит к морю пленную волну.
Не объяснит, не скажет ничего.
И так весь отпуск. Жалко аж, ей Богу!
Все двадцать дней, плюс траты на дорогу.
А с виду ведь не скажешь про него.
За Калугой – холмы, долины
Да высокие берега.
Утро перышком тени длинной
Дразнит заспанные луга.
И пронзительной, чистой нотой
Потревожен покой земли:
Одуванчики желторото
Букву «Солнце» произнесли.
Вой – не вой, но ты ветер марта
И последний взметаешь снег.
И вода в предвкушении старта
Бьет в закрытые ставни рек.
Нестерпимым прошило током
Сердце каменное земли.
По сухим ещё водостокам
Две синицы гулять пошли.
Остановимся. Подышим
широко и глубоко.
Сохнут маленькие крыши,
им до неба далеко.
По тропинкам и по лужам
ходят люди и жуки,
и коровы неуклюже
пьют из маленькой реки.
Гонит листья ветер-невод,
волчий ветер – серый бок.
Человеческое небо –
как бумажный голубок.
И покуда длится вечер,
суп кипит, а дети спят,
книгу грусти человечьей
открываем наугад.
Танцуя по дому, неведомо как Бедняжка Люси потеряла башмак. Но где же? Она заглянула в буфет, В столовую, где доедали обед. В саду – ничего, голубятня пуста, Не видел пропажи барбос без хвоста, И даже пытливых мышей с чердака спросила Люси о судьбе башмака. Ни птица ночная, ни око луны, Ни ветер дозорный с вершины сосны Следа не встречали ее башмака, Хотя вероятность была велика. На горы крутые взбиралась Люси, И дикие травы топтала Люси. Она проникала в такие места, Где эльфы сбивают росинки с куста. Ни люди, ни звери – кого ни спроси, Никто не поможет бедняжке Люси. Суда, что прошли через бури и льды, Сквозь темень и рев океанской воды Увы, не доставили издалека Вестей от потерянного башмака. Дороги Европы – страну за страной – Она проскакала На ножке одной. И превозмогая сомненья и страх, «Ау!» выкликала на всех языках. И так всю планету она обошла, На что-то надеясь, пока поняла, Что ей не найти башмака своего: НАВЕКИ УТРЕЯНА ТАЙНА ЕГО.
Медовой липкой корочкой лоснилась и тревожила,
Изюминкой поджаристой косилась на меня.
Нежнейшая из булочек, – с корицею, о Боже мой! —
Мне улыбнулась дружески, вздыхая и маня.
Она шепнула преданно: Какое утро чудное!
И как непостигаемо прекрасен шар земной!
Мне нравится лицо твое – прямое, безрассудное.
Я в дали неоглядные пошла бы за тобой.
– Вам завернуть? – спросил кассир,
небрежно звякнув мелочью.
Я булку трепетную взял… и слопал: раз, два, три!
– Спасибо, нет, – ответил я и сдачу взял с тарелочки.
И вышел, дружелюбием наполнен изнутри.
– Ой, что за дикость, что за гадость!
Какой ужаснейший урод!
– Скажи – «зверушка», моя радость,
«урод» – плохое слово. Вот
перед тобой гиппопотам.
Гиппопо – тут, а попа – там.
А впрочем, это все детали.
Его так греки обозвали.
«Потамус» – реки, «гиппос» – лошадь:
вот видишь, ноги как в галошах, —
для рек, конечно. В этом соль…
но ЛОШАДЬ – ЭТО!? Нет, уволь,
я объяснил тебе про реки,
за лошадь пусть ответят греки.
Я – ученик. Но не школы и класса, а в жизни, по жизни я ученик. И даже не второгодник, а многолетник. Много-много лет я учусь. И совсем не стесняюсь этого, а наоборот – горжусь. Ученик Марины Москвиной – это ведь звучит гордо.
И я, конечно, немного гонюсь за пятёркой, хочу вам понравиться. Но дело всё же не в этом. Ученик – это путник. Как говорит другой мой учитель – поэт Овсей Дриз: «Мы путники на рассвете». Ты идёшь – и уже не важно, в ботинках ты, босиком, главное – в самом шаге.
Мои шаги перед вами, и я продолжаю путь.
Алексей говорит. Тихо, неторопливо. Скажет и помолчит. Каждое его слово надо выждать. Как поклёвочку. Вдруг как цапанёт.
– Щучий сегодня ветер, – скажет он про погоду.
– Апостол пожаловал, – про кота.
Про ненадежного человека: – Такой мазепа!
Про сообразительного: – Волокёт.
Про глупого: – Ашапурок. (Алексей потом объяснил: ашапурок – то, что от меха останется, когда шапку сошьют).
Или расскажет такую историю:
– У меня был знакомый окунь, я, подплывая, щекотал ему бок. Пощекочу один, а он – виль!– и другой подставит.
На лодке плывём, Алексей все травы знает, все назовёт: остролист, сету, сабельник.
Рыбу чистит корчоткой – специальной щёточкой. И самый пропащий худой карась для него – сухорёбрик.
У одного такого пойманного карася, я видела, Алексей в лупу рассматривал чешуинку, подсчитывал годовые кольца, как у дерева. Тридцать пять лет намотал сухорёбрик.
Так и слово у Алексея долго живёт, много годовых колец набирает, сверкает, как чешуинка на боку того карася. Алексей, он очень внимательный. Поэтому и может сказать:
– За мою жизнь река изменилась.
Я с той весны берегу черёмуху – до этой.
Зверобой и тысячелистник зимой завариваю, а черёмуховый цвет храню.
Только первого марта его достану, залью кипятком, он задышит, расправит листья, за окном метель, дворники устали от снега, а у меня черёмуха горячая, и та весна переходит в эту.
Я готовлюсь: достаю из шкафа пальто, весеннее, легкое, чтобы выйти нараспашку на тёплые улицы, и клейкие стручки тополей прилипают к ботинкам.
Я жду весны, ветра, ветрениц, когда мой друг, он живет в деревне, напишет:
«Зайцы полиняли, растаяла волчья тропа».
От яблок некуда деться. Яблоки окружили нас. Мы в плену у яблок. Яблоки всюду: на подоконниках, на крылечках, на садовых столиках, в лодках.
По яблокам ходим, яблоками хрустим, яблоки лопаем что есть силы: антоновку, кувшинку, медовый ранет.
Яблоки печем, мочим и сушим. Федор Иваныч, муж тети Нины, придумал добавлять сушёное яблочко в табачок – для аромата.
Наконец, яблоки, как убежавшее, льющее через край варенье, выставили на улицу. Полные ведра яблок, крупных, как клубки шерсти, жёлтой и красной. Издалека посмотришь за разговором на лавочке, за взмахами рук, и, кажется, что бабушки вяжут, без перерыва вяжут какие-то неведомые сладкие антоновские рукавицы.
Из кустов боярышника и шиповника выглядывают калитки.
На них, как у школьников за спиной, висят ранцы – деревенские почтовые ящики.
Ранцы охраняют дворняги: Рыжики, Тузики. Громким, отчаянным лаем предупреждают хозяев, когда идет почтальон.
Заглянешь внутрь: ни тетрадок, ни писем, только, может, газета, а то и вовсе нет ничего.
Но бабушки ждут, проверяют свои портфели, выходят к калиткам, юные и нарядные, как первоклассницы. Особенно осенью, когда покраснеет рябина, пожелтеет кленовый лист.
Мы играли на гитаре, я и Алексей. Хотя я, в общем, не умею играть, просто бренчу. Мне нравится сидеть с гитарой нога на ногу.
У Алексея старая гитара, завод Перхушково, и струны для нее он сделал сам из проводов немецкого телефонного кабеля. Вот уж гитара! И Алексей хорошо играет на ней, не то что я.
Алексей рыбак, и у него дома, над дверью и по стене, развешаны блёсны, латунные, медные, тяжелые, если их положить на ладонь, уловистые, на крупную рыбу – жереха, щуку…
А во дворе на столике стоял кувшин, глиняный, чёрный. Я, когда приходила, всегда проверяла: какой там сегодня букет? И каждый раз в кувшине было что-то новое: весной – черемуха и сирень, летом – донник, осенью – флоксы и золотые шары.
Время менялось в кувшине, а мы только глядели на него из окна, поигрывая на гитаре, перебирая струны и блёсны.
Здравствуй дорогой, незнакомый читатель!
Просто удивительно, что я пишу тебе это письмо…
Меня зовут Дарья Герасимова. Я пишу детские стихи, хотя на самом деле я художник…
С детства мне очень нравилось рисовать. Летом, в деревне, я рисовала тёплых пыльных кур и старые, рассохшиеся лодки, похожие на складчатых, доисторических животных. Зимой рисовала вид из окна, где на фоне вечернего нежно-розового неба дымились трубы трех стоявших перед домом заводов, а у стены автобазы росло единственное на весь пейзаж дерево…
Мне нравилось придумывать сказочных зверей, птиц и насекомых. Но больше всего мне хотелось делать иллюстрации к детским книгам.
Учиться в обычной школе мне не очень нравилось, но с каким же восторгом я ездила заниматься в художественную школу! Затем я поступила в Полиграфический институт, на факультет, где готовили художников-иллюстраторов…
Моя мечта осуществилась — я начала работать и делать рисунки для детских книг…
Но при чем же здесь стихи? — спросишь ты.
Признаюсь, стихи я стала писать совершенно случайно.
Так получилось, что когда я уже училась в институте, мы завели хитрого рыжего котёнка с кисточками на ушах и солидным для столь маленького существа именем Савелий. А через неделю после него — пестренькую ушастую спаниельку Лушу, больше всего напоминавшую толстого, лохматого бегемотика. И вот, глядя на их игры и шалости, я написала свои первые стихи про котят и щенков…
Звери выросли, а стихи остались. И продолжали множиться в небольшой тетрадке. Это уже были стихи не только про собак и кошек, но и про драконов, и про слонов, и даже про трубы завода за окном…
Так что теперь я не только оформляю детские книжки, но и делаю рисунки к своим стихам, которые печатаются в разных журналах.
Вот вроде бы и всё.
Всего тебе самого доброго и радостного!
С уважением,
Дарья Герасимова
Вот так Даша Герасимова простыми словами рассказала о себе, да так хитро, что вроде как и добавить нечего. Но я всё же кое-что добавлю. Даша Герасимова человек одарённый – она не только пишет стихи и рисует, она ещё издаёт книги, пишет статьи и умеет ещё много такого, о чём мы с тобой, читатель, всегда будем узнавать с радостным удивлением. Вот недавно она принесла в редакцию новые стихи и маленький праздник. Даша и раньше приносила стихи. Красивые, ажурные. Но ими можно было только любоваться. А в её последние стихи можно войти! Можно ощутить горячую дорожную пыль под босыми ногами, почувствовать запах черники, запах травы и солнца. Не верите? Заходите!
Дует ветер пушистый
Сквозь ночь в январе.
Самый маленький слон
Спит в мышиной норе.
Но во сне он шагает
сквозь чащу из трав,
И с восторгом трубит,
к небу хобот задрав,
И порхают вокруг
мотыльки и шмели,
И черникою пахнет
от теплой земли,
Начинается день,
как в клубочке тесьма…
И ещё не известно,
Что будет зима…
Вот пёс,
который любит мир,
А в мире:
стол, где режут сыр,
и иногда
лежит паштет,
И никого с ним рядом нет,
Где белым облаком —
мука,
Где нету на двери
замка,
Где запах кур и колбасы,
Где рай,
в котором млеют псы,
Где чад и жар,
Плита иль печь…
Где в самом центре можно лечь,
Забыв,
весь этот мир любя,
Что здесь —
споткнутся об тебя…
Утром дом, как пароход,
Через двор плывет, качаясь,
И сидит на крыше кот,
В альбатроса превращаясь.
Гонит ветер от земли
Мокрых листьев
рыбьи стаи,
И плывут, как корабли,
Разноцветные трамваи.
Утром я —
это не я.
Я моряк, и врать не стану,
В неизвестные края
Я плыву по океану.
И вплывая важно
в класс,
Волк морской и одинокий,
Удивляюсь каждый раз,
Что давно идут уроки.
Дача. Полдень.
Летний жар.
Облака так редки.
Кот, как пёстрый ягуар,
Спрыгнул с синей ветки.
Пыль — бела и горяча.
Мух ленивых стаи.
За рекой —
Грачи кричат,
Словно попугаи.
Достаю карандаши.
Собираю силы.
Спят, забравшись в камыши,
Лодки-крокодилы.
Так тихонько, наугад,
Я рисую лето.
И шумит, как водопад,
Электричка где-то.
Относительно кота —
У бульдога нет хвоста.
Относительно слона —
Еле-еле моль видна.
Относительно жука —
Как гора моя рука.
Шелестит
Теплый сад.
Жук как тигр
Полосат.
Я смотрю
На жука.
Он свободен
Пока…
Он смотрит
Вопросительно…
Всё в мире
Относительно…
Однажды в сочинении на тему «Как я провёл лето» я написал: копал червяков для рыбалки и нашёл глиняный горшок с золотыми монетами; отнёс горшок в милицию, и в милиции меня наградили значком «Молодец», – немного дофантазировал, как и положено в художественном произведении. Червяков для рыбалки я копал, и треснутый глиняный горшок находил, только без монет.
В тот же день – вечером – учительница по литературе позвонила моим родителям. «А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!» – кричали родители после её звонка. Тогда я понял, что художественная литература очень сильно действует на людей. А в детстве всё, что сильно действует – барабан, чеснок – мне нравилось. Поэтому художественная литература мне тоже понравилась.
Тогда мне так и не удалось убедить родителей, что горшок был пустой. Они всё спрашивали: «Может быть, осталась хотя бы одна монетка?» Поэтому в следующих сочинениях фантазию приходилось сдерживать: «Летом я собирал ягоды и грибы, помогал маме поливать огород, ловил бабочек, купался в речке «Сене» и т.п.» Но я мечтал, что когда вырасту, напишу опять что-нибудь сильнодействующее, как тогда.
Между прочим, даже сейчас, а ведь прошло уже двадцать пять лет, родители иногда меня спрашивают: «Может быть, осталась хотя бы одна золотая монетка?»
Артур Гиваргизов
Болеть мы любим. Только Света
Болеть не любит и Гаврилов.
Они сидят на задней парте,
И если б парта говорила,
Она б сказала: «Посмотрите!
Они – Ромео и Джульетта!»
К доске ушёл Гаврилов Витя.
«Я буду ждать!» – сказала Света.
Коля подметает пол, Моет, вытирает. Просто он с ума сошёл. Ничего, бывает. Коле сделают укол, Пристегнут к кровати. Мол, не надо трогать пол, Мыть и вытирать.
Можно спать на математике,
На ботанике и русском.
На уроке физкультуры
С непривычки, правда, узко,
Твёрдо и высоковато –
Давит всё-таки турник –
Я подкладываю вату
И почти уже привык.
Птицы спят на ветках, куры,
Мухи спят на потолке…
На уроке физкультуры
Спит Андрей на турнике.
Как на дистанции сто метров,
Как шляпа, сорванная ветром,
Как от медведя, как от волка,
Как от хирурга, стоматолога
Бежит Серёжа по Сахаре –
Бежит, летит, несётся, шпарит,
Подбрасывая вверх колени,
Как по реке бегут олени,
Бежит, теряя килограммы,
От папы, бабушки и мамы.
Уроки надо делать, но,
Поверь, совсем не обязательно.
Ты посмотри вокруг внимательно:
Аттракцион, кафе, кино,
Футбол, велосипед… Так вот,
Наплюй на всё, послушай папу,
Давай, бросай тетради на пол,
Смелее, мама подметёт.
Там, за окошком, кусочек неба,
Клубочек дыма и самолёт.
А здесь, в квартире, кусочек хлеба,
Клубочек пыли и серый кот.
Я дал бы Ваське одну сосиску,
Себе четыре, но их ведь нет.
«Сходил бы, Васька, купил по списку:
сосиски, масло и сигарет».
Не отвечает. Мол, сплю, не слышу.
Ну-ну, посмотрим, чья возьмёт.
Ах ты ленивый, глухой, бесстыжий,
Костлявый, пыльный, облезлый кот.
Встань, пожалуйста, в угол. Ну что, тебе трудно встать? Я хоть немножко, Колюша, Должна тебя наказать. Ведь ты разбил всю посуду И шкаф с одеждой поджег. Противно слушать? Не буду. Ну, встань, ради мамы, сынок.
Однажды Колины мама, папа, бабушка и дедушка внимательно посмотрели на Колю. – Коля, если не ошибаюсь? – спросил папа. – Коля, – ответил Коля. – Ну, хорошо, – сказал папа, – а какие у тебя отметки в этой, как ее… – В поликлинике, – подсказала бабушка. – В куртке, – подсказал дедушка. – В середине, – подсказала мама, – в самой. – Не то, не то, не то! – замахал руками папа, – не то. На «ш» называется. – В шкафу, – сказали мама и бабушка. – Шпинат, – сказал дедушка, – шпионаж, шрапнель, штаны, штопор, шу… – Нет, – сказал папа, – вы мне только мешаете воспитывать сына, э-э-э-э… – Колю, – подсказал Коля. – Колю, – сказал папа. – Идите смотрите телевизор, я сам. – В шапке! – обрадовался дедушка. – В шапке-ушанке! – Идите, – сказал папа, – идите, идите, идите. Не мешайте. – А нам обидно, – сказала бабушка, – мы, может, тоже хотим. – Мы имеем право, – сказала мама. – Да я тебя… Воспитатель нашелся! – закричал дедушка. – Не ссорьтесь, – сказал Коля. – У меня в школе «пятерки» и «четверки», а поведение «примерное». – У-у-у-у, – огорчились мама и бабушка. – Что ж ты так, – огорчился папа, – выходит, не надо воспитывать. – Ладно, пошли телевизор смотреть, – сказал дедушка, – не хочет, не надо. И мама, папа, бабушка и дедушка пошли смотреть телевизор.
Это письмо написал ИМЕННО ТЕБЕ Очень Хороший детский писатель Олег Кургузов. Он автор многих книг: “По следам Почемучки”, “Про каплю Акву” и других. За книгу рассказов “Солнце на потолке” Олег получил Международную литературную премию имени Януша Корчака. Но что для меня лично ещё важнее – он очень добрый. Однажды я сам видел, как он заступался за другого хорошего детского писателя, про которого не очень умный дядька наговорил глупостей. Ещё я уважаю и люблю его за то, что он всегда относится к читателю как к другу, он не приседает перед ним, не обманывает его, не делает ему “козу”, не сюсюкает, он ему доверяет. Но это ты и сам уже понял из его письма к тебе. Ты даже можешь ничего не отвечать, просто когда будешь читать рассказы Олега, открой ему навстречу своё сердце. Как он открывает тебе своё.
Виктор Меньшов
Здравствуй, брат мой!
Вчера целый день у меня случались неприятности, каких, впрочем, бывает полным-полно у всех взрослых, и У ТВОИХ ПАПЫ С МАМОЙ — тоже. Я промаялся весь день, а ночью долго не мог заснуть. А когда, наконец, заснул, мне приснилось, что где-то у меня есть младший брат — ТЫ. И я понял: без твоей помощи, без твоего тепла мне будет очень трудно.
Мне снилось, будто ты подошёл ко мне, стоящему на перекрёстке под проливным дождем, упёрся в мой живот своей тёплой кудрявой башкой и пробормотал:
— Здравствуй, брат мой!
Ты укрыл меня плащом и повёл к дому. Мы шли с тобой сквозь потоки дождя, как два корабля сквозь бурю: я — большой усталый корабль с закопчёнными трубами и ты — маленький катер-проводник.
…Знаешь, есть у моряков такие маленькие катера-проводники, которые приводят огромные корабли из бурного моря в тихий порт. Большому кораблю трудно пробраться среди прибрежных подводных скал, с высоты своего роста он не видит их и может напороться брюхом на их острые пики. И тогда катер-проводник берёт своего старшего брата на буксир — будто за руку — и осторожно протаскивает мимо преград прямо к причалу…
Где твой буксир — твоя рука, брат мой?
Я увидел тебя во сне, но я точно знаю, что ты существуешь наяву, на самом деле. ТЕБЯ НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ, БРАТ МОЙ!
Взрослые всегда оберегают детей, помогают им, защищают их. Но ты не можешь себе представить, как иногда бывают БЕЗЗАЩИТНЫ сами взрослые! Они, как большие неуклюжие корабли, могут запросто напороться на острую подводную скалу, если их не встретит в море маленький катер-проводник.
Посмотри вокруг. Может быть, твои близкие взрослые, ТВОИ ПАПА И МАМА так же НУЖДАЮТСЯ В ТВОЕЙ ПОМОЩИ, как и я? Может быть, им тоже нужен маленький катер-проводник?
ПРОТЯНИ ИМ РУКУ, брат мой!
Думающий о тебе, взрослый дядька ОЛЕГ
Мальчик Киря печатал на пишущей машинке письмо своей бабушке. У бабушки было плохое зрение, и печатные буквы она разбирала легче, чем рукописные.
Мальчик Киря умел печатать на машинке только одним пальцем, поэтому он часто промахивался мимо нужной клавиши и нажимал не ту букву. Поэтому в письме у Кири было много ошибок.
Закончить своё письмо к бабушке Киря хотел фразой: «Ждём твоего письма». Но он перепутал очерёдность букв «Ж» и «Д», и у него получилось «ДЖем твоего письма».
Бабушке очень понравилось всё письмо внука. Но особенно ей понравилась последняя фраза: «Джем твоего письма».
«Значит, – решила бабушка, – для Кири моё письмо – это такое же счастье, как его любимый джем».
Бабушка прослезилась от радости и вместе с ответным письмом отправила внуку баночку его любимого клубничного джема. А на бумажке, которой была закрыта баночка, она написала большими бабушкиными буквами: «Джему моего сердца».
Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния.
Мама взглянула в окно на папу и сказала:
– Чего это он там делает?
– Проветривается, – сказал я.
– А, по-моему, он простужается, – сказала она. – Сходи за ним и приведи его домой.
Когда я подошёл, папа расстегивал рубашку и подставлял свою голую грудь упругому ветру.
– Ты чего делаешь? – спросил я.
– Распахиваю душу всему миру, – ответил папа.
От удивления я даже икнул, но папа тут же всё объяснил:
– Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону – это они сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я становлюсь мудрее!
– А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! – испугался я.
– Нет! – смело ответил папа. – Дурные мысли меня не коснутся. Вот!
И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.
– Ага! – догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе чёрных мыслей.
– Ну, ладно, – сказал папа. – Я ещё посижу тут, на ветру, а ты иди – помоги маме по дому.
Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа возвратился, светящийся от радости.
– Ну, что скажешь? – спросила мама, выжимая половую тряпку.
– Жизнь прекрасна!!! – завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.
От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали лёгкими-лёгкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на нас с надеждой глядит наш Боженька.
Мама, папа и я ужинали. А кот Лукьян сидел возле стола и смотрел на нас просящими глазами.
Мама отломила кусок сыра и сказала:
– Хочешь сыра, Лукаша? Скажи «мяу».
Кот молчал.
Тут к нам пришла тетя Паша – родственница по папиной линии – и села к столу.
– Лукаша, скажи «мяу», и тебе дадут сыра, – пропела она.
Кот молчал.
Тут к нам пришёл дядя Саша – родственник по маминой линии – и тоже сел к столу.
– Ну, кот, выдай «мяу» и получишь кусок сыра, – строго сказал он.
Кот молчал.
«Эх! – подумал я. – Если бы кот был большим и сильным как тигр, они бы не стали дразнить его».
И тут кот начал расти на глазах. Он рос, рос, рос и превратился в огромного котищу-тигрищу!
– Ну-ка, все хор-р-ром, – зарычал он, – скажите «мяу» или я вас сожру!
Родственники задрожали, прижались друг к другу. И я услышал стук из зубов.
– Быстр-р-ро! – рычал Лукьян.
– М-м-м-я-а-а.., – заблеяли родственники.
– Др-р-ружно! – командовал Лукьян.
– Мяу-у-у!!! – завопили родственники.
А я подошел к Лукьяну, погладил его, почесал за ухом. И котище-тигрище снова стал маленьким котом.