Детский поэт Юрий Вронский перевёл с норвежского много стихов, и вы наверняка их слышали. Помните песни «Жили-были трое троллей на вершинах дальних гор», «У Пера когда-то корова была»? Музыку к ним написал замечательный композитор Григорий Гладков, а слова как раз Юрия Вронского.

– Юрий Петрович?

– Он самый. – Голос в трубке улыбался.

Сразу захотелось в гости к хозяину этого голоса. И я пришла.

Хозяин был в свитере, с седой бородой и весёлыми глазами. Настоящий капитан! – почему-то сразу подумала я. Он, несомненно, много лет отстоял за штурвалом корабля. Впрочем, корабля не настоящего, а игрушечного или из мультфильма, поскольку настоящий капитан должен держать матросов в строгости, а человек с такими глазами и улыбкой вряд ли умеет повышать голос.

«Капитан» провёл меня в свою «каюту». Там на самодельных полках, на столе и тумбочках, вперемешку с книгами, жили своей жизнью самовары, старые медные лампы, ступки, в которые когда-то насыпали тлеющие угли и через дырочки раздували жар, какие-то штуки из дерева и берёсты. Были и дары океана – кораллы, окаменевшие триста миллионов лет назад, и камни, насквозь проеденные морскими червями. Наверно, по ночам они рассказывают ему истории, накопленные за несколько веков, а он записывает.

Юрий Вронский бывал на Валдайских озёрах, ездил в Сибирь – «на Енисей поглядеть», на Белом море ходил с поморами под парусом и на вёслах, купался в четырёх морях – в Чёрном, Белом, Балтийском и Каспийском, путешествовал по всей стране, когда в одиночку, а когда со своим другом Львом Алексеевичем Токмаковым, прекрасным художником детской книги. Вот как говорит о нём Лев Токмаков:

«Вронский – человек беспокойный, впутывается в драки, если ему кажется, что необходимо установить справедливость или помочь другу. Как-то однажды в дни нашей юности на Театральной площади он влез на памятник Островскому, чтобы поцеловать любимого драматурга. Тут мимо как раз проходили два молодых человека и один из них гневно закричал: «Я герой Советского Союза и не позволю, чтобы оскверняли памятник врагу мещанства Маяковскому!» Назревала драка. Вронский и не подумал отсидеться на коленях у Островского – стал поспешно слезать на землю. Я «беседовал» с героем Советского Союза, а Вронский – с его спутником. Дело кончилось тем, что Вронский сломал оба костыля об голову своего «собеседника» (у Вронского, как у Джона Сильвера или у Стойкого оловянного солдатика, всего лишь одна нога), и мне пришлось везти его на себе до троллейбуса, а потом до дома.

У него свой способ запоминания некоторых вещей. Чтобы запомнить новые географические названия, он придумывает к ним рифмы. А название станции Уртам запомнил с помощью Маяковского:

Я видел места,
Где инжир с Айвой
без труда
У РТА Моего.

Любит заводить разговоры с местными жителями и записывает незнакомые слова, например «палига» – костёр или «заувей» – место, которое всегда в тени. А раз в глухой провинции он спас из металлолома пару колоколов, обречённых на переплавку, и, как только начали снова открывать церкви, подарил их в ближайшую возрождённую церковь».

О себе Юрий Петрович рассказывает:

– Я был вынослив, как верблюд, мог идти бесконечно. Прыгал на ходу на подножки трамваев и поездов, пока начальство не догадалось сделать их закрытыми. Однажды в Карелии пришёл по заболоченной тайге к морю с тяжёлым грузом, бросил груз в карбас, хотел карбас в воду столкнуть, а он даже не шевельнулся. Я был отчаянии. Ничего себе, думаю, как ослабел за дорогу! Глядь, а карбас-то к берёзе привязан.

Юрий Вронский любит и уважает моря, озёра, реки, любую чистую воду. Потому и норвежцев переводит, у них, говорит, большинство стихов про море. Нет, не зря я его капитаном окрестила. Так и хочется попросить: «Возьми меня с собой, капитан! Хоть на карбасе, хоть в деревянном башмаке!»
Дина Крупская