Перевод Михаила Яснова

Такая тишь вокруг меня –
Как будто я средь бела дня

Попал в глухой дремучий бор,
Где всё уснуло с давних пор.

Вокруг меня такая тишь –
Как будто с небом говоришь

На молчаливом языке
Туч, промелькнувших вдалеке.

И тополя шумят о том,
Какая тишь во мне самом,

Пока парит над головой
Июньский ветер луговой.

Однажды я заглянул в зеркало и понял, что облысел. На моей голове не было ни единого волоска.

– 0-ля-ля! – сказал я себе и поспешил купить газету. В нынешних газетах полно всяких объявлений. Конечно же, я без труда нашёл нужное.

МАЛОЕ ВОЛШЕБНО-СКАЗОЧНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ «ЛУКОШКО» ПОСТАВЛЯЕТ СЕМЕНА ВОЛОС…

Я не стал читать дальше, а сразу позвонил по указанному номеру.

– Алло! – ответил мне нежный женский голос. – Это Василий?

– Как вы догадались? – удивился я.

– О-о, это очень просто! Ведь вам нужны семена…

– Да, да! – обрадовался я. – Вот именно. Разумеется, мне нужны семена! Скажите, куда мне приехать?

– Ну что вы, Василий! Вы не должны ни о чём беспокоиться! У нас сказочное предприятие. Поставьте на стол блюдечко и наклоните над ним телефонную трубку. Ну! Что же вы!..

Я перешёл в кухню, поставил на стол блюдечко и наклонил над ним телефонную трубку. Из неё тотчас посыпались семена. Они были такими маленькими, что больше походили на пыль, чем на семена.

Вытряхнув последние зёрнышки, я хотел спросить, что с ними делать дальше, но место в трубке уже заняли два грубых мужских голоса, которые спорили о том, надо ли поставлять новую сказочную технику в Арабские Эмираты.

«Ладно, – подумал я. – В конце концов, у меня есть замечательная энциклопедия для лысых.

Я открыл энциклопедию «Всё про лысых», отыскал в ней нужную главу и прочитал: «Чтобы засеять лысину семенами волос, нужно замочить семена до вечера, а перед сном втереть в лысину круговыми движениями по часовой стрелке».

Так я и сделал. Утром я почему-то долго не мог оторвать голову от подушки. С большим трудом встал на ноги и подошёл к зеркалу.

О УЖАС!!!

На моей голове вырос яблоневый сад!

Я схватил телефон и стал звонить в малое волшебно-сказочное предприятие.

– Алло! – ответил мне нежный женский голос. – Это Михаил?

– Э-э-э… Видите ли, – сказал я. – Собственно говоря… м-м-м… Нет, это не Михаил.

– Ясно, – сказал нежный женский голос и стал ещё нежнее. – Это Анатолий?

– М-м-м… Видите ли, – проговорил я. – Как бы вам сказать… э-э-э…

– Понятно, – нежный женский голос стал нежнее в тысячу раз. – Это Василий.

– Да-да! – вскричал я. – Тот самый, который заказал у вас семена волос!

– Волос? – удивился нежный женский голос. – Но, Василий, голубчик! Вы заказывали семена яблочного сада! С Золотыми Яблоками и Жар-птицами. У вас есть Золотые Яблоки и Жар-птицы?

– Минуточку!

Я повернулся к зеркалу и внимательно осмотрел сад. Действительно, на деревьях росли Золотые Яблоки и сидели Жар-птицы.

– Чудеса в решете! – пробормотал я.

– Так что же вам ещё надо, Василий? – удивился нежный женский голос.

– Мне нужны волосы, – сказал я. – Простые русые волосы!

– Но у меня совершенно точно записано, что три дня назад вы заказывали семена Чудо-сада с Золотыми Яблоками и Жар-птицами!

– Нет-нет! – возразил я. – Не три дня назад, а вчера вечером. И не семена сада, а семена волос.

– О боже! – произнёс нежный женский голос. – Это Василий?

– Василий.

– Царевич?

– Нет…

– О боже! – нежный женский голос стал очень грустным. – Значит, я ошиблась…

– Боюсь, что да, – вздохнул я. – Что мне теперь делать?

– Ешьте яблоки и не волнуйтесь. Что-нибудь придумаем.

И я начал есть яблоки и варить компот. Но деревья росли, дивных плодов становилось всё больше. Когда яблоки стали падать мне на плечи, я взял мегафон и вышел на улицу.

– Яблоки!.. Золотые Яблоки-и!.. Налета-ай!

Вскоре на зов сбежались мальчишки и девчонки со всего района. Я тряс головой, яблоки падали, дети собирали их в портфели и сумки, запихивали в карманы.

– Яблоки!.. Золотые Яблоки-и!

Довольно быстро я освободился от лишних яблок, и голове стало полегче. Но… Вернувшись домой и посмотрев в зеркало, я обнаружил, что сад обнесён забором, за которым прохаживается сердитый сторож с ружьём и собакой.

– Э-э-э… – сказал я. – Здравствуйте!..

– Здравствуйте, здравствуйте! – отозвался сторож и бабахнул вверх из ружья. Собака залаяла. С яблонь поднялись встревоженные Жар-птицы и с гомоном закружили вокруг люстры.

– Не сумневайтесь! – крикнул сторож. – Я им не дозволю яблоки портить! Ишь, пернатые!

И он снова бабахнул вверх из ружья.

В стенку застучали соседи, грозя вызвать милицию.

К счастью, в это время меня вспомнило малое волшебно-сказочное предприятие. Раздался нежный телефонный звонок.

– Алло! Это Василий? – поинтересовался печальный женский голос.

– Василий, – подтвердил я. – Вы что-нибудь придумали? А то у меня уже и сторож завёлся.

– Это не сторож,– заметил печальный женский голос. – Это директор сада. Просто он себе ещё дом не успел построить. Пожалуйста, передайте ему трубку.

Я поднёс трубку директору сада.

Услышав, что ему сказали, он сильно рассердился, швырнул наземь кепку и со словами «Безобразие! Как со мной обращаются! Я так работать не буду!..» стал топтать её ногами.

Рассердившись, накричавшись и натоптавшись, директор поднял кепку, отряхнул её, сунул в карман и ловко забрался в телефонную трубку вместе с собакой, которая не переставала лаять.

На их место из трубки вылезли лесорубы с мотопилами и бригадиром. Следом выехала спецтехника: бульдозеры, погрузчики и лесовозы.

– Майна помалу! – крикнул мне бригадир, показывая на телефонную трубку, и я снова поднёс её к уху.

– Ложитесь спать, Василий! – сказал печальный женский голос и всхлипнул. – И ни о чём… ни о чём… ни о чём больше не беспокойтесь.

В трубке раздался звон колокольчиков, и всё стихло.

Ночь я провёл плохо. Во-первых, спать пришлось сидя в кресле. Во-вторых, на голове всю ночь ревели мотопилы и двигатели машин, ругался бригадир и трещали стволы деревьев.

Зато утром я обнаружил свою голову гладкой, блестящей и совершенно лысой.

Только следы от колёс и гусениц напоминали о том, что ещё вчера на ней бушевал дивный Чудо-сад с Золотыми Яблоками и Жар-птицами.

Я вздохнул, раскрыл свежую газету с объявлениями и взялся за телефон.

Перевод Марины Бородицкой

Когда у меня будет маленький дом,
Тогда заведу я в хозяйстве своём:
	Двух пушистых псов,
	Трёх коричневых коров,
	Четырёх проказливых козочек,
	Пять крупных кружек
		с узором из розочек,
	Шесть шебуршащих ульев,
	Семь старинных стульев,
	Восемь весёлых чайников новых,
	Девять ветвистых деревьев вишнёвых,
	Десять десертных ложек,
	Одиннадцать одиноких кошек
		(не считая кошачьих котят),
	Двенадцать писклявых цыплят -
	И одну плетеную люльку
		с горластым малюткой.

Вот сколько всего
Заведу я в хозяйстве моём,
Когда у меня будет маленький,
Маленький-маленький
Дом!

Папа всё не шёл, а я сидел дома и время от времени ставил чайник. «Сейчас, – думаю, – он засвистит, и папа явится по свистку».

Час проходит. Ещё полчаса. Часы: «пи! пи!». Хоть бы позвонил: «Я там-то и там-то, буду тогда-то…» Пап ведь опасности подстерегают на каждом шагу. Мой, например, совершенно беззащитный. И очень доверчивый. Любой негодяй может обмануть его, напугать или заманить на безделушку.

Тем более, говорят, в газетах писали, что в июне будет конец света. И я волнуюсь, когда папы нет дома.

СЕЙЧАС ОН ПРИДЁТ, И БУДЕТ ВЕСЕЛО.

Чтобы не скучать, я включил нашу старенькую «Спидолу». Весь мир облазил и ничего не нашёл.

Наверху у нас кто-то что-то пилит. Трудно представить, что этажом выше пилят бревно. Это может быть только злодейство.

А перед окном бетонируют поле. Исчезла трава, ручей, лес под бескрайней бетонной площадкой. В один прекрасный день сюда прилетит летающая тарелка. Здесь будет встреча, цветы, оркестр. Потом она улетит, и останется поле бетонное – навсегда.

Я смотрел и смотрел на небо в окно: нет ли инопланетян? И как какая-нибудь точка – я: «О!..О!» Хотя эта точечка – на стекле.

А сверху старушка:

– Киса! Кис! – кричит бездомному коту. – На тебе сосиску!

Сосиска – бумс! Лопнула, расплющилась, кот понюхал и пошёл. Я представил: какая-то одинокая старушка сварила себе сосисочку, но увидела одинокого кота и метнула её этажа с десятого-одиннадцатого!.. А этот бродяга ноль внимания. Тогда я крикнул:

– Кис! Кис! Что обижаешь старушку? Ешь сосиску!

И выпал из окна.

Пока я летел, я слышал барабанный бой. Кто-то заводит под нами такую пластинку каждый вечер. Я раньше представлял, как ОН марширует под эту музыку и делает резкие движения типа каратэ.

Но, пролетая мимо, я увидел, что ОН сидит в кресле с закрытыми глазами и слушает.

Этажом ниже – Войцехов. ГРУДЬ, НОС, УСЫ!.. Он одессит, пышущий здоровьем. Им там, в Одессе, чтобы выжить, сила нужна. Войцехов – коллекционер. Он коллекционирует бутылки. Я столько бутылок, сколько у Войцехова, не видел никогда.

А вон художник Лейдерман. В руках он держит палку в розах.

На ней – фанера, на фанере большими буквами написано: «ОБИЖАЮТ!»

Как хорошо жить на свете, когда знаешь, что жизнь бесконечна!

Я упал и лежал, как подстреленная птица, пока сосед Сорокин не схватил меня своими тонкими веснушчатыми руками и не побежал в травмопункт.

Домой меня принесли два санитара. Они положили меня и ушли. А я почувствовал, что пахнет гарью.

Оказывается, я чайник снял, а плиту не выключил! Она раскалилась докрасна и горела в темноте, как планета Марс. Вокруг полыхали деревянные ложки, дощечки, тюль, клеёнка… Смотрю: я сам весь в огне!..

Но, к счастью, прорвало трубу, и начался потоп. Вмиг прискакал Войцехов с черпаком. За ним его жена Манюня.

Это такое одесское имя.

– У нас с Манюней тапочки, – кричит Войцехов, – поплыли по квартире, как шаланды!

Художник Лейдерман – возвышенная натура, всегда витает в облаках – мечтательно сказал:

– Андрюха! Гони мне деньги за ремонт!

Сорокин тонкими руками схватил трубу, прижался к ней всем телом, прикрыв нас от ужаснейшей струи. Единственный, кто к нам не поднялся, – сосед снизу. Наверное, ему ВСЁ ВСЁ РАВНО, ЛИШЬ БЫ НЕ СМОЛКАЛ БАРАБАН!

Пришёл водопроводчик – глаза цвета морской волны. Войцехов с Манюней, Сорокин и Лейдерман успокоились и разошлись по домам. Но водопроводчик не стал чинить – обиделся, что у меня, кроме потопа, пожар.

– Уж если ты водопроводчиком рождён, так будь водопроводчиком!.. – Он хлопнул дверью и ушёл.

Теперь я уже не только горел, но и тонул, и тут мне прибавилось хлопот, потому что явились грабители и убийцы.

Один грабитель и убийца сжимал в руке пальцевой эспандер, похожий на челюсть вымершего осла с жёлтыми зубами. И на руке у него было написано: «КОЛЯ». Второй накачивал мышцы эспандером, похожим на кольцо, которое грызут беззубые младенцы. И на руке у него написано: «ВАСЯ».

«Эх ты! – я подумал про папу. – Не торопишься, потом будешь локти кусать».

Я намекнул, чтобы ВАСЯ и КОЛЯ уходили, потому что неудобно было сказать об этом прямо. Но они не поняли намёка. КОЛЯ вынул из кармана бутерброды, которые дала ему с собой бабушка, стал их есть и критиковать: мол, бабушка подхалтуривает: хлеб режет толсто, а сыр – тонко.

У меня в холодильнике лежал плавленый сырок «Дружба». И я предложил его КОЛЕ. Но он отверг «Дружбу».

– Когда я был мальчиком, – сказал КОЛЯ, – я часто просил бабушку купить мне мороженое. Она подходила к киоску и делала вид, что покупает! А САМА ВМЕСТО МОРОЖЕНОГО ПОДСОВЫВАЛА МНЕ ПЛАВЛЕНЫЙ СЫРОК!.. А я верил! – процедил он сквозь зубы. – Жевал и думал: «Ну и дрянь же это мороженое! Что его все так любят?!!»

– Страшная история! Страшная! – воскликнул ВАСЯ. – Вот почему из тебя, Коля, вырос бандит!

И он сам слопал «Дружбу», а серебряную бумажку закинул в ведро.

– Один удачный бросок – и хорошее настроение на целый день! – радостно сказал ВАСЯ.

Они мне понравились, ВАСЯ и КОЛЯ. Мне ВСЕ НРАВЯТСЯ, вот в чём моя беда. Эта дурацкая любовь КО ВСЕМ когда-нибудь уморит меня, я знаю! Как бы мне хотелось быть настоящим мальчишкой! Иметь рогатку, гонять голубей, стрелять в стёкла, как семья Волобуевых. Присоединиться к ним, ходить в пиджаках с подрезанными рукавами, просить: «Парень, мне надо домой, дай на метро!» А потом зайти за угол и смеяться над этим человеком! Ходить в овраг, жечь костры, сидеть на каких-то лавках, а потом орать под окнами!..

Я предложил грабителям чаю. ВАСЯ согласился, а КОЛЯ ни в какую. Он сказал, что от чая не отказывается, но СНАЧАЛА – ДЕЛО, и стал выносить вещи из квартиры. Он выносил и выносил и всё твердил:

– Я лишнего не возьму, а только то, что надо до зарезу.

Они по-дружески отнеслись ко мне, я знаю, но хищные чувства взяли верх, и они забрали всё, даже мой кубок с надписью «виват», крышку чернильницы в виде головы негра и альбом с фотографиями папиной молодости. Они ограбили меня и убили. И уехали, чай не стали пить.

– А чай? – всё-таки спросил ВАСЯ.

– Чай мы попьём дома, – строго ответил КОЛЯ.

И тут мой папа пришёл – такой весёлый!

– Андрюха, – говорит, – ничего, я чуть-чуть припозднился?

Я ответил:

– Нормально.

И на душе у меня запели воробьи.

– Ты молодец! – говорит папа. – Не насвинячил нигде ничего. Всё на своих местах. Сам в полном порядке. Я вижу: за тебя уже можно не волноваться.

– Конечно, – сказал я. – Чего зря волноваться?

Мы подхваливали меня, оба мной гордились. И вдруг за окном загудела сирена. Во двор, обгоняя друг друга, мигая мигалками, въехали пожарные, милиция и «скорая помощь». Они как сумасшедшие выскочили из машин и бросились в наш подъезд.

– Боже мой! – сказал папа. – К кому это?

И пошёл открывать, потому что нам в дверь позвонили.

Фантастишки

Сегодня я хочу познакомить вас с некоторыми стихами французского поэта Рене де Обальдиа – автором своей единственной, но очень популярной во Франции поэтической книги для детей и, как написано в подзаголовке, «для некоторых взрослых». По-французски эта книга называется «Innocentines». Такого слова во французском языке нет. Есть слово «comptine» – считалка, есть слово «enfantine» – нечто детское, ребяческое, наконец, есть прилагательное «innocent» с целой гроздью значений: невинный и неповинный, простой и безгрешный, простодушный и невиновный…

По-русски эту книгу можно было бы назвать, скажем, «Простодушинки», или «Необижалки», или «Невиновашки», или «Наивки»… Но при ближайшем рассмотрении в стихах Рене де Обальдиа не так уж и много наивности или простодушия – куда больше в них весёлой, озорной, а иногда и язвительной фантазии, не только в тех историях, которые поэт рассказывает, но и в самом языке, в том, как стихи «устроены». Поэтому, на мой взгляд, больше всего здесь подходит название «ФАНТАСТИШКИ», – если хотите, можете поставить ударение на первом «И»: «ФантастИшки», и тогда обнаружите в этом слове много других, запрятанных в него словечек, которые больше всего подходят для детского мира.

«Фантастишки» – книга не совсем обычная. Более того, мне кажется, что она совсем не обычная для современной французской поэзии. Даже то, что она предназначена не только детям, но и «некоторым» взрослым, сразу настораживает. Мы-то ведь привыкли делить стихи на детские и взрослые, а как быть, если стихи обращены одновременно и к детям, и к их родителям? Мы привыкли к тому, что современная французская поэзия – это стихия свободного стиха, это ритм поэтической прозы. А тут – всё традиционное: есть и рифма, и размер, и немало стихов, которые так и просятся на музыку! Сам автор время от времени подкидывает нам песенные строчки, популярные припевки, намекает на мотив той или иной народной песенки. В общем, всё, вроде, идёт к тому, что мы имеем дело с обычной детской поэзией. И вдруг ловим себя на мысли, что обычного в стихах Рене де Обальдиа совсем немного.

В поэзии для детей известны два «психологических» вида стихотворства: либо это стихи от лица ребенка, стихи, написанные «изнутри» детского сознания, – либо это то, что называется «туризмом в детство», когда взрослый вспоминает о временах своего малолетства и рассказывает об этом читателю.

Рене де Обальдиа удалось совместить оба эти принципа. Более того, мир «Фантастишков» (или «Фантастишек»!) далеко на всегда радужный. Как правило, это мир сложных взрослых и непростых детей. Необычно и то, что под одной обложкой уживаются стихи, рассчитанные на разный детский возраст, – одно стихотворение для малыша, другое – для тинейджера, ну а третье, скорее всего, нужно читать уже прямо взрослому… Поэтому переводить Рене де Обальдиа оказалось делом интересным, и весёлым, и, признаться, весьма непростым.

Для любознательных сообщаю: Рене де Обальдиа появился на свет в 1918 году, его мать была француженкой, а отец выходцем из Панамы, родился будущий писатель в Гонконге, классическое образование получил в знаменитом парижском лицее Кондорсе, а во время второй мировой войны четыре года провел в концентрационном лагере в Силезии… Такая незаурядная молодость отразилась на всём творчестве Рене де Обальдиа. Он стал журналистом, начал писать короткие рассказы. Эти рассказы были так стилистически точны и необычны, что о них стали говорить как о стихах в прозе. Он написал несколько толстых романов, и они тоже оказались сродни поэзии. Он прославился как драматург, но его пьесы называют поэтическим театром. В общем, всё шло к тому, что он должен был написать книгу стихов – и эта книга появилась в 1969 году. Она сразу же полюбилась тысячам детей и их родителям – с тех пор уже не одно поколение французов читает и перечитывает забавные и грустные, лирические и остроумные истории Рене де Обальдиа.

Михаил Яснов

Рене де Обальдиа

Перевод Михаила Яснова

Веспасиан*

Император Веспасиан
Имел небольшой изъян:

Едва примечал он стену –
В Риме или в чужом краю, –
Как непременно
Тут же пускал на неё струю.

Спору нет –
У судьбы в ходу
Все, что написано на роду.

То при копье и в латах,
То при ночных кострах,
То при своих солдатах,
То при чужих, в гостях, –
Всё, что угодно, могло случиться,
Но прежде
Он должен был помочиться!

Даже в пустыне, возле шатра,
Строили стену рабы до утра
Из принесённых с собой кирпичей –
И вот император журчал, как ручей.

За мир, добро и так далее
Он воздавал сторицей
И с племенами в Галлии 
Пробовал договориться.

Любого умел он в спорах
Осилить в конце концов,
К тому же имел он ворох
Приятелей-мудрецов.

Был очень вежливым с дамами,
Животными и растениями
И был преисполнен самыми
Высокими устремлениями.

Но только приметит стену –
Как непременно...

Спору нет –
У судьбы в ходу
Всё, что написано на роду!
---------------

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
* Уж не знаю, правда ли всё то, о чём рассказывается в этом стихотворении, но император Веспасиан существовал на самом деле. Было это в первом веке нашей эры, одно десятилетие из которого, с 69 по 79 годы, Веспасиан и был римским императором.

Блинчики и куличики

Девчонки у моря,
Когда им не хочется прыгать и бегать,
Не будут сидеть в тоске:
Они на воде будут блинчики делать,
А куличики – на песке.

Из песка и гальки выходит прекрасное тесто,
Тесто, с которым возиться так интересно!
Тесто, которое пахнет лесной опушкой,
Рыбой, морской капустой, влажной ракушкой,
Солнцем, и ветром, и старой баржой на приколе...

И не надо в него добавлять ни щепотки соли!

Жанна-Жан

Я – девчонка,
Но скажу вам так:
Быть мальчишкой – тоже не пустяк!
Зваться бы не Жанною, а Жаном,
Щеголяя в джинсах и с наганом.

Булочница, круглая, как пышка,
Восклицает:
– Милая малышка!..
Отвечаю грубо и сурово:
– До свидания, мадам Корова!

Вот мясник,
Потёртый, как монетка:
– Что, – мычит, – возьмёт моя котлетка?..
Отвечаю резко и сердито:
– Полкило рогов, месье Копыто!

Ненавижу нюнить и сюсюкать,
Но люблю свистеть и улюлюкать!
Ненавижу рот помадой мазать,
Но зато люблю по крышам лазать!

Усвистеть на паруснике мне бы,
Улететь на дирижабле в небо,
Чтобы целый мир от этих дел,
Затаив дыханье, обалдел!

Мама, мама, где мой кольт ковбойский,
Мой ремень и пули про запас?
Я иду походкою геройской,
Я – надежда каждого из вас!

Аглая

Вот когда дорасту до серьёзных дел,
Я пойду к шотландскому королю
И скажу ему: «Сир, я уже созрел,
Я вашу красавицу-дочь люблю!

У неё фисташковые глаза,
Губки – бантиком, пахнет фиалкой рот,
И веснушки, и ушки... В общем, я – за,
И принцесса Аглая мне подойдёт.

На страницах «Ларусса» её портрет
Я нашёл – и надеюсь, что вновь увижу я,
До чего ж она розовая!.. И рыжая!..
Сир, да мне без Аглаи и жизни нет!

До краёв набит мой дорожный ларь
Тем, что в жизни спасало меня не раз,
Например, эти шарики, государь, –
Да за ними охотится весь наш класс!

Сир, не стоит зевать при моих словах,
Посмотрите-ка лучше туда, мой сир:
Вон верблюды несут на тугих горбах
Всё, что дарит вам нынче подлунный мир».

(До чего ж она розовая!.. И рыжая!..
И какой у неё благосклонный вид!
И на старом каком языке говорит –
Слов таких ни в одном словаре не увижу я!)

«От меня улетела прошлой весной
Вся коллекция бабочек дорогих.
Сердце бабочкой бьётся во имя той,
Что дороже несчетных богатств других.

Все алмазы, сударь, что я собрал
По далёким копям и берегам,
Все цветы, что вдали от неё сорвал,
Я теперь бросаю к её ногам.

Я и сам на колени бросаюсь пред
Добротой Аглаи и вашей, сир.
В самом деле, сударь, препятствий нет,
Чтоб устроить свадьбу и шумный пир...»

Тут король, улыбаясь, мне знак подаст
И воскликнет, слезу утерев рукой:
«Дочь мне тоже дороже любых богатств –
С ней мои упованья и мой покой.

Но приходит пора под венец идти –
Как такому орлу её не отдашь?
Что же, юноша, доброго вам пути,
Забирайте дочь мою в замок ваш!..»

И вот тут я пойму, что прошло шестьсот
Лет с тех пор, как шотландский король почил.
И тогда я пойду по дороге от
Дома к школе, забыв, что вчера учил.

Из «Ларусса» я вырву её портрет,
И уже наяву никогда не увижу я,
До чего ж она розовая!.. И рыжая!..
Ах, Аглая, Аглая!
Прощай, мой свет!

Жил-был будильник.

У него были усы, шляпа и сердце.

И он решил жениться.

Он решил жениться, когда стукнет без пятнадцати девять. Ровно в восемь он сделал предложение графину с водой.

Графин с водой согласился немедленно, но в пятнадцать минут девятого его унесли и выдали замуж за водопроводный кран. Дело было сделано, и графин вернулся на стол к будильнику уже замужней дамой.

Было двадцать минут девятого. Времени оставалось мало.

Будильник тогда сделал предложение очкам.

Очки были старые и неоднократно выходили замуж за уши.

Очки подумали пять минут и согласились, но в этот момент их опять выдали замуж за уши.

Было уже восемь часов двадцать пять минут.

Тогда будильник быстро сделал предложение книге.

Книга тут же согласилась, и будильник стал ждать, когда же стукнет без пятнадцати девять. Сердце его очень громко колотилось.

Тут его взяли и накрыли подушкой, потому что детей уложили спать.

И без пятнадцати девять будильник неожиданно для себя женился на подушке.

Зимой в Казахстане видел я верблюжий караван. Верблюды глаза от снега закрыли и шли навстречу метели. На первом верблюде, вожаке, сидел мальчик. Он держался за горб и тоже глаза зажмурил.

А вожак шёл с открытыми глазами. Вся шерсть у верблюдов заиндевела, на морде сосульки выросли, и ресницы покрылись белым инеем. На последнем верблюде нагружена была войлочная юрта.

Ветер раздувал войлок, как парус, и верблюд наклонялся в одну сторону. Видно, издалека шёл караван, и тяжело было верблюду, он тихо стонал.

Караван скрылся в степи, а я всё удивлялся: верблюды такие большие и покорные, даже маленького мальчика слушаются…

Весной подул южный ветер, снег намок, и верблюды стали задумчивые.

Их погоняют, кричат, а они стоят на месте, жуют жвачку и смотрят куда-то далеко, о чём-то мечтают.

Потом снег остался только в оврагах. Бугорки просохли.

Степь стала рыжая от прошлогодней травы. Прилетели жаворонки, орлы, кулички.

Суслики стояли жёлтыми столбиками у норок и звонко свистели.

Степь проснулась и зазвенела.

И тут верблюды взбесились. Они убежали в степь, подальше от людей. И там бегали, кувыркались, оставляя на траве клочки зимней шерсти.

Однажды я услышал, как за холмом кто-то топчется, от пыли не видно кто.

Я подошёл поближе, а это верблюды отплясывают. То передними ногами топнут, то задними. То передними, то задними. Передними, задними…

Верблюды танцевали танец весны. Они радовались, что прошла зима, греет солнце, и они живы.

Однажды баба Арина сообщила жителям дома новость:

– Слыхала я, геолог Петров из седьмой квартиры насовсем от нас в тайгу уехал. Решил в тайге избу срубить и семью создать. А Петровую квартиру новому жильцу дадут. Дай Бог, чтобы хороший был человек.

И действительно, квартира номер семь долго пустовала.

Но в один прекрасный день к дому подъехал большой автофургон с надписью «Перевозка мебели». Из машины выпрыгнул длинный худой человек в очках, прижимая к груди футляр со скрипкой.

– Это кто ж вы такой будете? – окликнула его из своего окошка баба Арина.

Длинный человек тряхнул светлой шевелюрой и поклонился.

– Заливалов. Композитор.

– В седьмую, небось?

– Да, – удивился композитор Заливалов. – А вы откуда знаете?

Баба Арина промолчала. Притворилась, как всегда, что не расслышала.

Меж тем грузчики начали выгружать из машины вещи и заносить их на четвёртый этаж.

Первой вещью был рояль. Заносили его долго. Заливалов очень переживал, забегал вперёд и то и дело повторял:

– Умоляю, осторожней! Осторожней, умоляю вас!

За роялем занесли контрабас. За ним виолончель. Потом огромную трубу, саксофон, тромбон, фагот, барабан и клетку с канарейками. Скрипку новый жилец никому не доверил и внёс её в квартиру сам.

Все ребята собрались вокруг машины.

– А электрогитары у вас нет? – спросил Вовка Семёнов.

– Мои занятия позволяют мне обходиться без электрогитары, этого, вне сомнения, уважаемого инструмента, – с некоторого загадочностью ответил композитор.

– А чем вы занимаетесь? – спросила Галя.

– Я бужу музыку, которая спит.

– Как это? – не понял Витя.

Заливалов взял дирижёрскую палочку, поглядел по сторонам и махнул ею на старую ветвистую яблоню.

Тотчас зашелестели зелёные листья, заверещали воробьи, зацвиркали синицы и залились дрозды. Только что старая яблоня стояла молча, устало опустив ветки, давно не дававшие плодов. А сейчас она ожила и как будто расправила плечи. Ребята даже рты открыли.

Заливалов улыбнулся и махнул палочкой на грузчика в сером комбинезоне, вносившего в дом последнюю вещь – раскладушку. Угрюмый грузчик вздрогнул, походка его стала бодрей, и он вдруг запел: «Не кочегары мы, не плотники…»

Ребята засмеялись. Новый сосед им очень нравился.

В это время Галина мама позвала:

– Га-ля, до-мой!

И снова композитор всех удивил. Он подскочил на месте и воскликнул:

– Чей это голос? Кто сейчас пел, отвечайте немедленно?!

– Это моя мама, – растерялась Галя. – Она меня обедать позвала.

– Кем работает твоя мама?

– Лаборантом. А что?

– Глупости! – вскричал Заливалов. – У твоей мамы дивное контральто, оно необходимо для моей оратории, как воздух! Что у вас на обед?

– Котлеты с картошкой.

– Отлично! Веди меня знакомиться скорей!..

Прошла всего неделя, как композитор Заливалов поселился в доме. Но за это время жизнь обитателей дома значительно изменилась. Галина мама уволилась из химической лаборатории и стала солисткой городской филармонии. У Игорька обнаружился абсолютный слух, и его отдали в музыкальную школу. Все ребята научились отличать минор от мажора, а виолончель от контрабаса. По вечерам Заливалов наигрывал свой последний опус для рояля, трубы и барабана под названием «Новоселью моему радуются все!», играя на трёх инструментах одновременно. А порою композитор взмахивал дирижёрской палочкой и будил спящую музыку. Водопроводные трубы начинали звучать, как орган, перекликаясь друг с другом. Фужеры, стаканы и рюмки, запертые в буфетах, издавали нежный звук хрустальных колокольчиков. А однажды собаки, собравшиеся во дворе в поздний час, чтобы повыть на луну, изобразили нечто похожее на колыбельную песенку.

И лишь один гражданин Тыквин не был доволен соседством с композитором. Жил он с ним на одной лестничной площадке и опусу «Новоселью моему радуются все!» отнюдь не радовался.

– Жили себе тихо, спокойно, – ворчал он, – и на тебе! Тоже мне профессия – музыку будить! А зачем, спрашивается, её будить? Пусть себе спит.

– Вы глубоко не правы, – убеждал его Заливалов. – Без музыки жизнь скучна и пуста. А ведь она живёт в каждом из нас, нужно лишь научиться её слышать.

– Ничего во мне не живёт, – обижался гражданин Тыквин. – Тем более, эта ваша музыка. Я без неё до сих пор обходился и дальше как-нибудь обойдусь.

– О, как вы несчастны! – сокрушался композитор. – Обязательно постараюсь вам помочь.

– Не нуждаюсь! – холодно отвечал Тыквин и хлопал дверью пред самым носом композитора, который даже не пытался воспользоваться своей дирижёрской палочкой.

Он решил действовать по-другому.

Первым делом он побывал в школе, которую Тыквин закончил много лет назад. Учитель пения стал уже старичком, но по-прежнему любил свою работу и на пенсию уходить не собирался.

– Гриша Тыквин? Как же, помню его очень хорошо. Он был моим любимым учеником.

– Неужели? – изумился Заливалов. – Мне показалось, он терпеть не может музыку.

– Нет, нет, – не согласился учитель. – Гриша был одарённым мальчиком. Играл на аккордеоне. Сочинял песенки. Одну из них я даже помню. Вот послушайте.

Учитель сел за старенькое пианино и спел:

Утонуло солнце в луже,
	Вот беда!
А без солнца будет стужа
	Навсегда!

Солнце плещется и светит
	Из воды.
Выручайте солнце, дети,
	Из беды.

Ну-ка, удочки берите
	И сачок,
Быстро солнышко ловите
	На крючок!

– А? Как вам?

– Изумительно! – воскликнул Заливалов. – Какое единство музыки и текста! Это необходимо исполнять!

– Я рад, что вы оценили, – обрадовался учитель. – И я когда-то уговорил Гришу исполнить свою песню на городском музыкальном конкурсе. К сожалению, – учитель пения погрустнел, – ни к чему хорошему это не привело.

– Но почему же?

– Директор филармонии перед концертом угостил Гришу холодным мороженым, и у него на сцене пропал голос. А главный приз достался сыну директора за исполнение песни «Мы нашей дружбою сильны». Но и это ещё полбеды. Гришины одноклассники стали смеяться над ним и придумали ему прозвище Композитор Тыква. Он не выдержал насмешек и возненавидел музыку.

– Как это ужасно! Как несправедливо! – Заливалов даже топнул ногой от возмущения. – А я ещё хотел пустить в ход свою дирижерскую палочку. Сколько неприятных воспоминаний я бы разбудил в бедном Тыквине!

Выйдя из школы, он отправился в городскую филармонию. Директором её работал сын бывшего директора, того самого, угощавшего когда-то Гришу Тыквина холодным мороженым. Заливалов вошёл в директорский кабинет и вышел оттуда через три часа. Неизвестно, о чём там вёлся разговор, но до конца рабочего дня директор просидел в задумчивости и не принял ни одного посетителя.

Через неделю в «Вечерних новостях» появилось объявление о том, что в субботу во Дворце культуры филармонический оркестр под управлением композитора Заливалова исполнит новое музыкальное произведение для струнных с жалейками и хора с канарейками. Дети до 16 лет приглашались в первую очередь.

Билеты были раскуплены в один день. Заливалов обошёл в доме все квартиры и лично вручил каждому специальное приглашение.

Гражданин Тыквин наотрез отказался идти на концерт. Но тут вдруг возмутилась гражданка Тыквина:

– Да что же это такое! Сидим дома, как бирюки! Мне портниха уже три дня как платье вечернее сшила, а я в нём до сих пор показаться не могу! Или идём на концерт, или я начинаю безутешно рыдать.

Тыквин испугался и нехотя согласился. Только уши ватой заткнул и газету захватил с кроссвордом, чтобы не так было скучно.

Зал Дворца культуры был полон. Раздвинулся бархатный занавес, Заливалов сел за рояль, и концерт начался.

Рояль негромко заиграл какую-то очень простую мелодию, не то чтобы весёлую, но и не грустную, не слишком медленную, но и не торопливую. В это время у гражданина Тыквина зачесалось правое ухо. Он вынул из него вату, да так и застыл. Что-то давно забытое послышалось ему.

Вслед за роялем вступили скрипки. Им стали вторить флейты и фаготы. И вот уже все инструменты большого оркестра украсили мелодию своими певучими голосами. Тема музыки постепенно нарастала. Заливалов взмахнул дирижёрской палочкой, и тут зазвучало удивительное контральто Галиной мамы, поддерживаемое детским хором дома номер двадцать:

Утонуло солнце в луже,
	Вот беда!
А без солнца будет стужа
	Навсегда!..

Гражданин Тыквин забыл про вату и кроссворд.

А Заливалов в последний раз взмахнул своей палочкой и сдёрнул покров с небольшой птичьей клетки. Оркестр затих, и две маленькие канарейки еще раз просвистели ту самую мелодию, с которой начался концерт.

С подоконников и крыши взлетели голуби и закружились в небе, испуганные громом оваций. Казалось, аплодисментам не будет конца. Но вот Заливалов поднял руку, и вновь стало тихо в зале.

– Друзья мои! – произнёс композитор. – Моя роль в том, что вы только что слышали, очень невелика. Я всего лишь скромный аранжировщик мелодии, сочинённой, увы, не мной. Её автор Григорий Тыквин. И я рад сообщить, что он находится сейчас среди нас.

Гражданин Тыквин, услышав свою фамилию, неловко поднялся, стесняясь и краснея. Публика опять восторженно захлопала, и к нему устремились фотокорреспонденты.

А на сцену поднялся директор филармонии.

– Дамы и господа! – начал он, откашлявшись. – Много лет назад я получил первый приз на музыкальном конкурсе. Но получил я его незаслуженно. Приз должен был быть вручен пятикласснику Грише Тыквину. Позвольте мне исправить эту досадную ошибку. – С этими словами директор спустился в зал и вручил Тыквину перламутровый аккордеон. Инструмент был как новенький, поскольку сам директор играть на нём не умел, и все этим годы аккордеон простоял в кладовке.

Среди публики оказались и бывшие одноклассники Тыквина. Они подходили к нему и смущенно извинялись:

– Ты уж прости нас, Гришка. Мы же не знали, что ты такой талант.

Конечно же, Тыквин их простил.

Домой он возвращался, овеянный славой, счастливый, с аккордеоном в руках. И гражданка Тыквина ликовала: репортёр «Вечерних новостей» сфотографировал её в новом платье со знаменитым мужем.

Но едва ли не больше всех радовался в тот вечер композитор Заливалов. Он сидел в гостях у старенького учителя пения и говорил:

– Теперь-то никто не скажет, что будить музыку, которая спит – сомнительная профессия. Разве я не прав, маэстро?

И старый учитель одобрительно кивал седой головой.

- Тик-так? - спросили Ходики.
- Так-так, - сказали Часики.
Кастрюля булькнула:
- Буль-буль...
Метла спросила:
- Шкря-у?
А Кот ответил:
- Мяу!
Ножи сказали:
- Вжик-тук-тук!..

Молчал в углу один Паук.

Он с детства не любил болтать
И важно думал:
 «Изучать
Не стоит ради пустяков
Пять иностранных языков».

Мне много приходится ездить, бывать в разных странах. И всякий раз, когда я возвращаюсь, нахожу на дне своего чемодана сказки: то книжку, изданную в далёкой африканской стране; то тетрадку, куда записал легенду, рассказанную индийской девочкой; то листок бумаги, где тесно, нерусскими буквами напечатана забавная история, которую уже много веков рассказывают на Аляске.

Я долго складывал эти книжки и эти листки в ящик стола, а теперь решил их достать, потому что в каждой сказке – народная мудрость, а что может быть интереснее и поучительнее народной мудрости?

Одни сказки я просто перевёл, другие пересказал, а третьи не только перевёл и пересказал, но и соединил вместе. Но ни одну не придумал – просто извлёк их со дна дорожного чемодана.

Святослав Сахарнов

Мелеявит и его собаки

Жил в селении на берегу студёного моря юноша по имени Малеятовит. Он был, как и все люди его племени, охотником, ездил на собаках в тундру и бил копьём оленей-карибу.

У него была хорошая упряжка – девять ездовых собак, одна лучше другой. Каждую он выкормил, когда та ещё была щенком.

Жил он с отцом и с матерью.

Но вот настал день, когда родители сказали ему:

– Малеятовит, пора тебе жениться. Пока мы не умерли, нам хочется понянчить твоих детей.

И Малеятовит стал ходить по селению из иглу в иглу. Везде он просил девушек приготовить ему немного аукоотоока. Но одни девушки клали в кушанье жир не молодого, а старого карибу, другие скупились на сушёное мясо. И только в самой последней иглу, на конце селения, Малеятовит попробовал такой аукоотоок, какого никогда прежде не едал. Хорошо перетёртый жир молодого карибу был нежным, мелко нарезанное сушёное мясо тщательно перемешано с синими ягодами черники.

Малеятовит попросил девушку отнести аукоотоок в деревянной мисочке его родителям. Тем понравилось кушанье, и через два дня сыграли свадьбу.

Стали Малеятовит и его жена жить вместе. Пошёл он однажды весной в тундру и не вернулся. Жена знала, где обычно охотится её муж. Оставила дома детей, взяла копьё и пошла за ним.

Идёт. В трещинах от зимних морозов талая вода. Пучки травы желтеют под солнцем. С кочки на кочку – нашла она в сухой траве следы мужа. И вдруг следы пропали. Усталая, легла жена на кочку и уснула. Проснулась от собачьего лая. Это упряжка Малеятовита отвязалась и прибежала искать хозяина. Лают собаки, заливаются. Посмотрела женщина – а в траве дверца. Открыла её, а там, под землёй, – иглу. Сидят в ней два медведя и её муж Малеятовит. Бросились собаки на медведей. Одного разорвали, а второго женщина копьём убила. Смотрит, а собаки все погибли – медведь их порвал.

Сняла с собак шкуры, вывела мужа из иглу. Вернулись они в селение. Там из собачьих шкур сшила жена Малеятовиту одежду: парку , торбаса и рукавицы. И снова стали жить.

Пришло время, постарел Малеятовит. Трудно стало ему бегать по тундре с копьём за карибу. Начал он вязать сети на уток. Сперва хорошая охота была: как ни пойдёт в тундру – целую сумку дичи принесёт. Потом стало всё хуже и хуже. Догадался Малеятовит, что кто-то ворует у него уток из сетей.

Пошёл однажды в тундру. Поставил сеть у озерца, лёг за ивняком в густую траву и стал ждать. Солнце поднялось высоко над вершинами снежных гор. Тепло стало. Прилетели утки – и в сеть. Но Малеятовит не стал вынимать их. Лежит в траве и ждёт. Слышит, за ивняком голоса.

– Твоя очередь сегодня, бери! – говорит один голос.

Второй отвечает:

– Нет, брат, твоя. Бери ты!

Поднял Малеятовит голову и увидел двух юношей с сумками для дичи. Только они начали вынимать из сети уток, Малеятовит выскочил – и на воров. Те – бежать.

Малеятовит – вдогонку. Бежит по тундре, с кочки на кочку прыгает, проваливается в лужи. Быстро бежит, а воры ещё быстрее. Видит Малеятовит – впереди иглу. Добежали воры до иглу и скрылись в ней. Осторожно подобрался Малеятовит, залез на поросшую травой крышу и через отверстие для воздуха заглянул внутрь.

Сидят в иглу на корточках трое: старик и два молодых. Воры.

– Отец, за нами гонится человек! – говорит один юноша. – Я боюсь. За ним опять придёт его жена и убьёт меня копьём.

– А потом прибегут собаки и опять разорвут меня! – говорит второй.

Узнал Малеятовит тех медведей, что похитили его в тундре.

– Не бойтесь, дети мои! – отвечает старик. – Принесите мой бубен.

Один сын встал и принёс отцу бубен, маленький-премаленький. Никогда не видел Малеятовит таких маленьких бубнов.

Старик плеснул на бубен воды. Начал бубен раздуваться, расти и стал большим. Принялся старик колотить в бубен, кружиться. Понял тогда Малеятовит, что это колдун – шаман.

Всё громче стучит бубен, всё неистовее кружится по иглу старик.

Вдруг за спиной у Малеятовита светлее стало – вспыхнул один край тундры. Идёт по сухой траве огонь, всё ближе подбирается к иглу.

Бедняга Малеятовит с крыши – и бежать.

А пламя уже близко. Трудно бежать Малеятовиту в одежде из собачьих шкур. Сбросил он парку. А парка залаяла и как кинется на огонь. Кусает его, рвёт. Задержала огонь.

Бежит Малеятовит. Оглянулся – огонь парку победил, сжёг и снова несётся в погоню. Вот-вот настигнет Малеятовита.

Кинул Малеятовит в огонь торбаса. Залаяли они, набросились на огонь, прижали его к земле. Пока огонь их побеждал, Малеятовит убежал ещё дальше.

Снова настигает его огонь, острыми когтями хватает за руки. Стянул Малеятовит рукавицы, бросил их на землю. Запрыгали рукавицы, залаяли, кинулись на огонь. Кусают огненные лапы, рвут на клочья.

Ещё дальше ушёл Малеятовит. А огонь рукавицы победил, сожрал – и снова в погоню. Бежит, над самой травой стелется, волочит за собой зелёный дымный хвост.

Чувствует Малеятовит его жаркое дыхание. Протянул огонь свою красную руку, вот-вот схватит человека. Но в этот миг увидел Малеятовит впереди озерцо, свою сеть и с разбега – бултых! – в воду.

А огонь так яростно нёсся за ним, что тоже упал в озеро. Молнией вспыхнул, выбросил вверх столб пара и… погас.

Вернулся Малеятовит домой в селение и стал по-прежнему там жить, по-прежнему ставить сети на уток. Но никто их больше не грабил, и Малеятовит с женой ели досыта до самой смерти.

В нашей деревне нет ни озера, ни реки, поэтому купаться я в соседние деревни хожу. Прихожу как-то в одну деревню, вижу – над домами крачки летают. Прошел ещё немного и вышел на речной берег. На песке вверх дном лежало несколько лодок, а одна у самого берега нормально плавала. В лодке сидел старик в брезентовом плаще и зачем-то крошил в воду хлеб. Подошел я поближе.

– Здравствуйте, можно спросить?

– Спрашивай, – отвечает старик, – я за спрос денег не беру.

А сам отломил кусок от буханки – и в воду.

– Скажите, а как называется эта деревня?

– Эта деревня называется Акулово.

– Это откуда же такое название странное?

– А у нас тут у полдеревни фамилии Акуловы. Вот и я Акулов, Пётр Петрович.

Посмотрел я на старика подозрительно, но ничего акульего в нём не увидел. Обычный дед, в кепке помятой, в телогрейке и сапогах резиновых до колен.

– Очень приятно, – говорю, и тоже представился. – А можно с вашей лодки нырнуть?

– Чего ж нельзя? – отвечает старик. – Залезай!

Я разделся до плавок, забрался в лодку. Но что-то меня всё-таки держит в ней и в реку нырнуть не даёт. Тревога какая-то.

– Скажите, Пётр Петрович, откуда же у вашей полдеревни такие странные фамилии?

– Помещик тут раньше жил, – объясняет старик. – Акулов. Поэтому и фамилии такие.

Я нагнулся и потрогал пальцем воду. Она была тёплая, как молоко.

– Значит, у вас ничего опасного в реке нет?

– Это как посмотреть, – отвечает старик. – Для некоторых и коряга опасна.

С этими словами он кинул в воду весь оставшийся хлеб. Вдруг вода перед лодкой заходила бурунами. На поверхность из глубины вылезла огромная страшная морда, засосала хлеб и снова ушла под воду.

Испуганно заглянув в зелёную глубину, я увидел, как что-то длинное и тёмное уходит в глубокий омут. Купаться я, конечно, сразу передумал и полез на берег.

– Ты чего? – прищурился старик. – Вода хорошая, тёплая!

– Спасибо, лучше в бане искупаюсь!

Я быстро оделся.

– Теперь я понял, почему вашу деревню так назвали. И незачем мне тут было про помещика рассказывать! До свиданья!

Больше я в ту деревню купаться не ходил.

В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд.

«Наверно, вода в нём очень прозрачная, – думал я. – Видны водоросли и головастики. Надо бы сходить, посмотреть».

Собрался и пошёл в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду – мутная. Никакого стекла, ничего не видно.

– Что ж это, – говорю бабкам, – Стеклянный пруд, а вода–мутная.

– Как это так – мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стёклышко.

– Где ж стёклышко? Чай с молоком.

– Не может быть, – говорят бабки и в пруд заглядывают. – Что такое, правда – мутная… Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.

– Постой, – догадалась одна бабка, – да ведь лошади в нём сейчас купались, намутили воду. Ты потом приходи.

Я обошёл всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста ныряют.

– Опоздал, опоздал! – кричат бабки. – Эти какое хошь стекло замутят, чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.

На другое утро к восходу солнца я пошёл в деревню Власово. Было ещё очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно, как тёмное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.

А когда взошло солнце, и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в пруду. Сквозь толщу её, как через увеличительное стекло, я увидел песок на дне, по которому ползли тритоны.

А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними в густой глубине вспыхивали искры – маленькие караси. А уж совсем глубоко, на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло кривое медное блюдо. Это лениво повёртывался в воде зеркальный карп.

Из щели в крахмальных шторах прямо в лицо Людмиле Васильевне падал острый луч солнца. Но она не щурилась и не моргала, свет не мешал ей вовсе. Она приказала Мишке Гаечкину встать и, пристально наблюдая, как розовеют у него уши, начала рассказывать про него.

По дороге в школу Мишка встретил двух малышей, которые возились на песочной куче со своими грузовиками, бросил рядышком портфель и предложил:

– Сейчас я вам дворец отгрохаю, – и принялся лепить из песка стены и зубчатые башни.

Малыши сопели от удовольствия и отыскивали бутылочные стекляшки для разноцветных окон.

И вдруг высоко, как с неба, раздался голос учительницы:

– Гаечкин, горе ты мое луковое, ведь ты уже за партой должен сидеть!

Слегка отряхнув от песка, она увлекла его с собой. И вот сейчас громко ругает, а он, ошеломленный новой промашкой, настойчиво смотрит в окно.

Школа стоит на краю пригорода, и отсюда далеко видна сонная стальная река. Над кудрявыми пожелтевшими берегами носятся в ясном небе черные птицы – ссорятся, успокаиваются и снова кричат.

Мишка очнулся, когда ему позволили сесть. Он сел и тут же ощутил, как в затылок ему шлепнулся бумажный шарик, послышался чей-то смешок, но он был так уничтожен, что даже не обиделся.

Урок назывался «Чтение». На единственной картинке – похожий на татарина муравей беседовал со стрекозой, смахивающей на обиженную девочку. Людмила Васильевна неслышно скользила между партами и читала стихи о встрече двух этих существ. В руках она баюкала указку, иногда оглядывалась на картину, словно наблюдая, правильно ли ведут себя герои знаменитой басни.

– «Ты все пела? Это дело: так поди же попляши!» – назидательно сказала она и, холодно взглянув на стрекозу, подошла к окну, открыть форточку.

В класс проник запах высушенных кленовых листьев и грачиные вскрики. Там, где кричали над лесом птицы, по шелестящей тропинке суетливо бегал мужичок-муравей, уже закутанный в полушубок. Иногда он останавливался, шевелил усиками, прислушивался: не катит ли зима? И ему навстречу тащила свои звенящие слюдяные крылья попрыгунья-стрекоза. Уже сейчас ей было знобко ступать в легких балерининых тапочках по сырой земле.

– Она насмерть замерзнет? – взволновался вдруг Мишка.

Людмила Васильевна, сохранив строгость в лице, досадливо ответила:

– Ты не понимаешь смысла басни, Гаечкин.

Она хотела ещё раз растолковать, почему муравей не пустил стрекозу в дом, но горбатая школьная нянечка вытряхнула из медного колокольчика столько звона, что учительница еле перекричала шум, задавая уроки на дом…

Мишка выскользнул из школьного двора самым первым и решил, что никто не видел глиняно-желтых, больших для его ног ботинок. Они, правда, не болтались, потому что на нем были еще толстые вязаные носки. Но всё же он прятал их от чужих глаз.

Попутчиков у него не оказалось, кроме гремучих листьев, которые, перегоняя его, кувыркаясь и подпрыгивая, неслись вдоль по улице. Мишка двинулся за ними и вдруг услышал за спиной чей-то масленый голосок:

– В песочек пошел играться?

Румяный, как городская булка, одноклассник, видно, от скуки решил его подразнить.

– А тебе завидно? – буркнул в ответ Гаечкин, подозревая, что тот заметит сейчас ботинки.

И тут в голове у него сверкнула счастливая мысль. Он выставил перед толстячком левую ногу (ботинок на ней выглядел приличнее) и спросил:

– Видал?

– Ну и что? – озадачился насмешник.

– А то! Это семимильные ботинки.

– Такие только в сказке бывают, и то сапоги…

– А давай попробуем наперегонки!

И они рванулись по извилистой дорожке, размахивая портфелями и пугая заплутавших кур.

Сопящего от натуги и закутанного по горло толстячка Мишка обогнал легко, хотя тоже чуть-чуть задохнулся. Добежав до злополучной песчаной горки, он передохнул и крикнул:

– Ну что, видал?

Дома в первый раз затопили печку. Она приятно потрескивала сосновыми дровами, словно прожёвывая их в розовой пасти. Бабушка заскучала одна и так обрадовалась Мишке, что даже забыла заставить его вымыть руки. А за то, что он без капризов съел картошку, похвалила:

– Молодец, без остатка съел, волков бояться не будешь.

При чём тут волки, Мишка не совсем понимал. Если напустить в глаза мыла и при этом не расплакаться, то тоже не будешь волков бояться… Отчего так? Но у бабушки улыбка хорошая, когда она говорит это. И вообще ей грех врать, она не врёт.

Допивая сладкий чай, он вспомнил про стрекозу. Сейчас ей особенно худо. На улице вон стало темно, и ветер уже не шебуршит, а знобко воет в трубе. Придется ей ночевать на холодной кочке, под дырявым листом, где нет ни картошки, ни сладкого чая. Мишка задумался и поглядел на тёмное бабушкино лицо (она говорит, что от солнышка потемнела), и решил ей всё рассказать.

– А ты бы пустила стрекозу до самого лета? – спросил он под конец рассказа.

– Да не жалко… Пусть бы пожила, каждая тварь жить хочет, – поразмыслив, решила бабушка.

– И я бы пустил, – согласился Мишка.

Этой ночью ветер дул особенно настойчиво, и часам к одиннадцати заскрёбся в окна промозглый дождь. Мишка ворочался во сне, и бабушка несколько раз подходила к нему с керосиновой лампой.

* * *

Людмила Васильевна жила невесело, по привычке. Ведь только для школьников её уроки каждый раз приносили новость. Она же от них уставала, и от этой усталости не могла любить каждого ученика в отдельности. Её маленького сердца, болевшего от каждого переживания, хватало только на то, чтобы любить всех сразу.

Гаечкина она любила не меньше других, но на этот раз он её раздосадовал. Сейчас они стояли друг против друга, не способные договориться ясными словами.

Людмила Васильевна вдруг ощутила, что у неё начала дёргаться болезненная жилка на виске, и ей очень не хотелось, чтобы кто-нибудь это заметил. Холодно, словно читая диктант, она спросила:

– Так как же должен был поступить муравей? Подумай, Миша.

Гаечкину стало жарко от вопроса, он взглянул на мальчишек, но увидел только розовые пятна вместо лиц. Эти розовые пятна тёмными пятнышками ртов шептали ему верную подсказку, но он отчаянно пробормотал:

– Пустить…

Молчание было долгим, и Мишка сам его прекратил:

– А если не пустит, то какая-нибудь птица унесет её в теплые страны.

– Какая птица? Какие страны? – Людмила Васильевна сама, как птица, взмахнула руками и уронила указку. – У тебя кавардак в голове, Гаечкин…

Сквозь пелену в глазах новая двойка в дневнике подпрыгивала и гримасничала, и Мишка перестал на неё смотреть.

Это была вторая двойка. Первую ему поставили за весёлую зубастую лошадь в тетрадке для чистописания. И когда он стал понемногу придумывать, что сказать бабушке, румяный толстячок вдруг сказал:

– Он всё врет. Вчера он мне наврал, что у него ботинки-скороходы.

Весь класс засмеялся, а Людмила Васильевна поправила:

– Не врет, а обманывает…

Домой Мишка брёл не торопясь. Листья уже не летели со звоном по ветру, а покорно лежали под настойчивым дождиком, втоптанные в землю. Людмила Васильевна догнала его и спросила:

– Ну-ка, покажи свои скороходы, – и, взглянув на Мишкины ботинки, сразу определила: – Так ведь они женские. Скажи бабушке, что сейчас в магазине твой размер стоит, а то ведь засмеют мальчишки.

«Чепуха,– подумал Мишка,– женскими бывают только платья и юбки». Сейчас его больше интересовало, куда подевались птицы, кричавшие вчера над лесом, и он догадался правильно: они улетели на юг.

Мамы и дети

Три жёлтых утёнка 
Купались в реке, 
Три жёлтых цыплёнка 
Копались в песке, 
А мамы их — 
Курица с уткой, 
Свободной
Пленившись минуткой,
На лодочке
Рядом
Катались,
На деток
Своих
Любовались:
На деток-утяток,
На деток-цыпляток,
Таких дорогих
От макушек до пяток!..

Ходит дождь по переулку

Ходит дождь по переулку 
И до самой темноты 
Приглашает на прогулку 
Сапоги, плащи, зонты:

— Что в домах сидите, братцы, 
Что пылитесь по углам, 
Не пора ли прогуляться 
Вам по рощам и полям?

Вы едва ли не полгода
Не ходили никуда,
Но теперь — пришла погода:
Осень, изморось, вода.

То-то чудо —
Грязь и слякоть,
Холод, ветер, мокрый снег.
То-то радость —
Вместе плакать,
Мокнуть вместе — то-то смех!

Новенькая

Есть такая школа, где вместо крыши – купол, вместо пола – опилки, а класс – круглый манеж, обрамлённый барьером.

Эта школа находится в цирке, и чтобы попасть в неё, нужно сначала стать приготовишкой в классе, который называется нулевым. А вот мои питомцы: грач Кара, обезьяна Чичи и собака Дадон.

Сегодня им выпало испытание: в классе новенькая.

Откуда она взялась и как попала в цирк, для меня пока загадка. Может быть, её заманил тёплый пар из люка, смешанный с запахом цирка?

Прибежали ко мне дети и наперебой стали говорить:

– У вас из цирка сбежала лисичка.

– Лисичка? Да нет, ребята, у меня все на своих местах.

– Вы ошибаетесь. Поглядите: она спит под ёлкой у самых ворот.

Посмотрела: действительно, лисичка. Но, конечно, не моя, а чужая.

«Что же с ней случилось? – подумала я. – Почему не кусается и на руки спокойно идёт?»

Она рыжая-рыжая, с песочными боками и чёрными ушками. Степная лисичка. «Назову-ка её Дымкой», – тут же решила я.

Хорошо, что собака Дадон и обезьяна Чичи не умеют разговаривать, а грач Кара знает по-человечески всего два слова: «Доброе утро». А то бы непременно услышала Дымка дразнилку:

«Рыжий, рыжий, конопатый…»

Представила её рядом с Дадоном, Чичи, Карой.

Что ж, мой нулевой класс пополнится новой ученицей!

Стул, стол, блюдечко с молоком были ей хорошо знакомы.

На ночлег она устроилась в шкафу. Здесь, среди театральных костюмов и афиш, выбрала себе укромное местечко.

«Лисичка пришла не из леса», – подумала я.

Наступило утро. Первым проснулся грач Кара. Расправил крылья, собрал их и стал чистить пёрышки, старательно укладывая их одно к одному.

Его утренний туалет меня всегда восхищал.

Но сегодняшний день начался необычно. Грач увидел Дымку. Она смотрела на него своими янтарными глазками.

«Карр-карр!» – издал он воинственный крик.

Дымка стремглав прыгнула на стул, где лежал плед. Но вдруг плед зашевелился. Из-под него выглянуло рассерженное обезьянье личико.

«В чём дело? Что случилось? Кто нарушает мой покой?» – казалось, хотела сказать Чичи.

Спросонок она не выпускала из ладошек концы пледа, на котором чётко выделялись её чёрные, словно семечки, ноготки.

Они, эти ноготки, обычно приводили грача в замешательство.

«Не приклеила ли ловкая Чичи к своим пальчикам его любимый корм?» – казалось, думал Кара и тут же проверял ноготки клювом.

Ноготки и хвост были постоянной причиной их раздоров.

Когда Чичи обвивалась хвостом вокруг качелей, Кара невозмутимо, словно то была ветка, взлетал на хвост и раскачивался. Чичи сердилась, призывая на помощь Дадона. Тот с громким лаем бросался на выручку. И сейчас обезьяна сморщила губы, завизжала, разбудив Дадона, дремавшего рядом. Он вскочил, сердито залаял.

И вдруг увидел новенькую. Дымка, не растерявшись, в одну секунду оказалась в шкафу, притаилась, замерла. Её легко можно было принять за оторвавшийся воротник моей шубы.

Чичи по-обезьяньи пронзительно закричала, впадая в истерику. И тотчас же Дадон поспешил доказать свою преданность. Дымка вскочила и, чувствуя себя беззащитной перед незнакомцами, решила перейти в наступление.

Чичи прижалась ко мне, вздрагивая от страха. Кара благоразумно уселся на шкафу. Кто окажется храбрее: Дымка или Дадон? Поединок пока не требовал вмешательства. Лисица атаковала ловко и быстро, загоняя собаку в разные углы. То припадая, то вскакивая, она неожиданно повисала на Дадоне. И гордый крючок собачьего хвоста сначала разогнулся, а потом стал опускаться всё ниже и, наконец, поджался.

Поджатый хвост – признак трусости – заставил лисицу ещё раз ринуться вперёд. Вперёд! Ещё бросок!

И тут мне стало мерещиться самое неприятное: бедняга Дадон покусан.

Однако ни единого клочка шерсти на полу не было. А глаза лисицы наполнены не злобой, а задором и радостью.

«Для Дымки это не драка, а задорная игра», – решила я и успокоилась.

Признав Дымку победительницей, Дадон устроился на диване в углу. На другом конце улеглась Дымка, чувствуя себя хозяйкой положения. Знакомство состоялось.

А как же занятия в школе?

Отложим их до другого раза. А сегодняшний день начнём с переменки. Чичи и Кара останутся дома. А Дымка с Дадоном выйдут со мной на прогулку в цирковой двор. Надо закрепить их примирение.

Так мы и сделали. Дымка спокойно отнеслась к поводку, пошла рядом с Дадоном.

Я оглянулась на окно гардеробной. Там обозначился силуэт обезьяны. Кара был где-то рядом.

Вдруг Дымка рванулась в сторону машины, стоявшей во дворе. Не дав мне опомниться, она вспрыгнула на багажник, стала что-то искать. Рядом присел растерявшийся Дадон.

Мне стало грустно. Нет, Дымка не дикарка, случайно попавшая в город. Здесь, где-то рядом, под тёплой крышей, живёт добрый человек – хозяин нашей новенькой.

«Как знать, может быть, завтра опустеет её место в классе?» – подумала я.

А Дымка, словно почувствовав моё настроение, ткнулась мне в щёку тёплым носом, и я, прогоняя сомнения, поспешила вернуться в школу на Урок.

Невкусная отметка

В нашей школе почти всё как в настоящей. Посудите сами, сейчас мои ученики готовы к уроку: обезьянка Чичи восседает на стуле, собака Дадон и лисичка Дымка располагаются на полу, а грач Кара – на столе, рядом со мной.

Грач Кара – наш классный староста. Он даёт звонок. Звонок у нас, конечно, простой, не электрический.

А сегодня – Дадон дежурный. Застыв по стойке «смирно», он отвечает, сколько в классе учеников: «Гав, гав, гав, гав!» Вы поняли, ребята? Все четверо на месте.

– Прекрасно! Дежурство ты начал хорошо. А сейчас ответь нам, сколько будет дважды два?

Лай замолкает. В глазах Дадона появляется жалкое, просящее выражение. Он растерянно ищет ответ.

Хитрая лисичка Дымка тут как тут. Она соскочила со стула, подбежала к бедняге Дадону. Неужели Дымка хочет подсказать ему?

Я делаю вид, будто ничего не замечаю. А сама думаю: кто же из моих учеников справится с арифметическим заданием?

– Кара, может быть, ты ответишь?

Грачишка подлетает к счётам, и его ловкий клюв, чётко цокая, отбрасывает четыре колечка.

– Что же. Кара заслужил пятёрку – самую вкусную отметку.

«Разве отметки бывают вкусными?» – спросите вы. Не удивляйтесь, ребята, отметки у нас особые: они разноцветные и ароматные. Для грача – яркий глазок желтка, для Чичи – оранжевая долька апельсина, для лисички – серебристая рыбка, для Дадона – душистый кусочек отварного мяса. Так выглядят пятёрки. Ну а самые плохие отметки, двойки и колы, выглядят, я думаю, вы уже догадались как: вместо желтка – яичная скорлупка, вместо апельсина – лишь апельсиновые корочки, вместо рыбки – рыбий жир, вместо мяса – косточка от вчерашнего обеда.

Уж как старается Дымка! И за себя ответит, и отстающим поможет.

Если бы беспечный Дадон равнялся на Дымку, то не оставался бы с обглоданной косточкой и… без хвоста. Нет, нет, хвост у него прекрасный, пушистый. Более того, по хвосту легко узнать, какую он получил отметку. Если пятёрку – хвост тотчас же превращается в свежеиспеченный бублик, а если двойку – хвост исчезает.

Кара громко радуется желтку и на весь класс повторяет ответ: «Кар, кар, кар, кар». Дымке не сидится на месте, но она терпеливо объясняет Дадону.

Я наблюдаю за Чичи. Ей скучно, и она выбивает на счётах барабанную дробь, совсем не думая о математике.

– Чичи, сколько будет дважды два?

Вместо счётов Чичи хватает цветок – и лепесток за лепестком выпадает из её быстрых пальчиков.

– Чичи, у нас урок математики, а не природоведения. Не гадай на лепестках. Возьми счётные палочки и будь любезна отвечать: сколько будет дважды два?

В её цепких лапках они тотчас перестают быть школьным пособием. На моих глазах целый град из пластмассовых палочек обрушивается на притихший в недоумении класс. Все бросаются врассыпную. А Чичи, зацепившись хвостом за ножку стула, следит за нами своими быстрыми глазками.

Я пытаюсь всех успокоить и подзываю к себе. Дымку. Чичи тотчас оказывается рядом со мной, хватает очки и становится такой серьёзной, что мне и самой неясно, кто из нас учитель. Конечно, шалости с обезьяньей лихостью преподаёт Чичи. А мне остаётся продолжать урок.

– Дымка, покажи на счётных палочках ответ, – говорю я.

Дымка поднимает четыре палочки и передаёт мне.

– Правильно. Молодец, Дымка!

Дадон внимательно наблюдает за нами.

– Может быть, и ты усвоил урок? – спрашиваю его.

«Гав, гав, гав, гав, гав!»– звонко лает Дадон.

– Вот как! Дважды два – пять?

Дадон в знак согласия завилял хвостом.

– Увы, Дадон и Чичи, придётся вас сегодня наказать. Вы получите невкусные отметки.

Сегодня Дадон заслужил двойку. Не по вкусу ему обглоданная косточка. Но что поделаешь? Я ещё раз обвожу глазами четвёрку своих учеников, жалею в глубине души незадачливого Дадона и неожиданно для себя замечаю: вид у моих отличников – рыженькой Дымки и чёрного Кары – невесёлый.

Теперь я знаю: Каре и Дымке сообщилось состояние Дадона, моё огорчение, и они обязательно помогут ему в следующий раз получить вкусную отметку.

*
Тучи ходят, дождь идёт,
Сыро всё кругом и голо.
И не пляж теперь нас ждёт,
А, представить тошно, …
                             (школа)

*
Двойки нет. С тройкой мама согласная.
Папа пот утирает с лица.
Ах, какая она всё же классная, -
Наша… !
(руководительница)

*
Вот мой рюкзак, понятно, школьный,
В нём всё есть, он такой прикольный!
А папа головой поник:
«Рогатка, мяч, а где…?»
                          (дневник)

Котик

Размечтался котик:
«Буду я богатый,
и куплю костюмчик
серый, полосатый!
Ну а вдруг не стану
никогда богатый?
Буду так ходить я —
серый, полосатый».

Воскресенье

Знаю, ждёт весь шар земной
От меня стихотворенья.
Не дождётесь!
Воскресенье!
У поэта — выходной. 

В пятилетнем возрасте я совершила подвиг. Правда, подвиги у меня были и раньше, но менее значительные. Нет, скорей всего, совсем незначительные.

…Обычно по вечерам, когда мама на работе, мы с Нинкой сидим одни дома. И я, не зная ни одной буквы, читаю ей книги. И каждый раз у меня одна и та же книга читается по-разному. А ещё мы пишем письма своей двоюродной сестре Лариске, которая на Севере живёт. Некоторые из них у меня сохранились до сих пор – такие все в палочках и кружочках, и каких-то непонятных знаках.

Так вот. Вечер. Мама на работе. Мы с сестрой одни. И вдруг ни с того, ни с сего началась буря. Самая настоящая буря – ветер, дождь, снег. Неожиданно куда-то исчез свет. Мимо нас проходят минуты за минутой, а свет не загорается. Темнота. Полнейшая темнота. Мы ждём, когда же загорится наш светильник с рыбками.

Нинка сидит и хнычет от страха, мешает мне принимать важные решения. Но я, несмотря на ветер, бурю и Нинку, решаю; надо отнести маме на работу свечи, чтоб ей было светло работать. Идти к маме на работу далеко; сначала надо взобраться на горку. Потом идти через поле, окружённое берёзовым лесом.

Одеваю Нинку – сама она ещё пока не умеет одеваться. Чтобы защитить её от дождя, я завёртываю её в зелёное полотенце с павлинами. У нашей соседки Вали такое же висит на стене, как ковер. Я почему-то совсем забыла про Нинкину сиреневую куртку с олимпийский мишкой на спине – подарок тети и дяди из Москвы. Вообще-то времени на раздумья не было. Себе взяла зонт, который еще летом был нашим парашютом.

Беру свечи. Хотела взять спички. Но не решилась. Ведь после того, как чуть не сожгла дом, поклялась маме никогда их не брать в руки. Даже не подходить к ним.

«Но как же мама зажжет свечи! – подумала я, и моя рука потянулась к спичечному коробку, но перед моими глазами вдруг вырос мой злейший враг – ремень. Рука спряталась в карман и больше не тянулась туда, куда не надо.

Мы с Нинкой долго шли по полю. Шел дождь. Ветер вырывал из моих окоченевших рук зонтик. Нинка хныкала все громче, а в лесу ей в унисон подвывали волки. Бабушка и мама и все остальные взрослые говорили, что волки едят непослушных детей. А сестра моя – самая вредная ябеда в мире. И ее могли съесть волки, а мне потом одной будет страшно дальше идти. Меня они не тронут – ведь я послушная, хотя кроме меня об этом никто не знает. Ну, разве дядя Лёша, который меня постоянно из угла выводит. А что если волки тоже ничего не знают и перепутают нас с сестрой. Ни за что не позволю себя съесть.

Нам срочно надо донести свечи маме. На улице ночь, нигде в деревне нет света, даже завод, который всегда светится морем огней – сегодня тоже остался без света. А мама, если не появится свет, так и не придет домой, ведь не оставит же она свою работу недоделанной.

Когда мы были летом в зоопарке, мне очень понравились красивые птицы. «Павлины», – сказал дядя Коля, Нинкин крёстный.

При чем здесь лето, зоопарк, павлины, когда на улице буря? Но ведь моя Нинка идет вся в павлинах. Я не вижу ее лица, зато четко вижу птиц на ее полотенце. И мне кажется, что это уже не сестра идет рядом, а павлин. Я уже не слышу воя волков, плача Нинки. «Ой! А вдруг она и вправду превратится в павлина и улетит от меня», – подумала я и покрепче прижала к себе Нинку. Какая никакая, а всё– таки родная сестра. Вот у Юрки никого нет, а ему так хочется.

Новое препятствие – огромная лужа. У меня резиновые сапоги высокие, у Нинки – как ботиночки. Пришлось мне ее переносить через лужу, которая мне чем-то напомнила море, хотя я никогда не видела моря…

Маленькую и толстую Нинку я еле подняла. Несу перед собой, а она тяжелая такая.

– Неси аккуратней, а то тащишь, как волк поросенка, – сказала она.

– Молчи, а то брошу сейчас в лужу и дальше сама пойду.

– Неси-неси. Не бросишь. Тебе от мамы попадет. Ты старшая – тебе за меня отвечать.

Старшей я стала в два года, как только родилась Нинка. С тех пор у нас она всегда маленькая, а я – старшая.

…Я представляла, как мама скажет: «Если бы не Женя, я бы сидела без света и не смогла доделать свою работу. Завтра в награду я принесу тебе твои любимые конфеты». А мои любимые конфеты – это те, на которых мишки нарисованы. Точно такие же, как на картине у бабушки Муси. Эти сладкие мысли меня согревали, но до Нинки не доходили. Она вся дрожала и плакала. Дождь стал колючим, а я продолжала сжимать в окоченевших руках свечи, которые безжалостно вырывал ветер.

Мы подошли к маминой работе и стали звать маму. Мама вышла вся испуганная, а я уже ждала: «Если бы не Женя…». Но – «Зачем привела ребенка в такую бурю и холод? Почему не остались дома?»

– Мы принесли тебе свечи. Чтобы ты могла спокойно работать. Ведь нигде нет света, даже на заводе, – сказала я, и моя рука полезла в карман, куда я положила свечи, иначе бы ветер у меня их вырвал прямо с рукой. Но свечей не было – я их потеряла.

…Дома мама переодела нас в сухую одежду, напоила горячим чаем и уложила спать. А ябеда Нинка сказала маме, что она не хотела идти, а я её всё равно за собой потащила. Нинка уснула, тикают на стенке часы, за дверью шуршит Бабай – страх всей детей. Не знаю, всех ли, но мы с сестрой его очень боимся. Он, как говорит мама, забирает всех непослушных детей. Я боялась засыпать – вдруг усну, а он меня утащит. И мама забудет обо мне, и будет любить только Нинку, покупать ей конфеты с мишками.

Тихонечко, на цыпочках, к моей кровати подошла мама. Я притворилась, что сплю. Мама поцеловала меня. Я поняла – мама не сердится на меня, что мы в бурю ушли с Нинкой из дома. Она просто обиделась, что я свечи потеряла, и она так и не доделала свою работу.

…Свечи наша соседка тетя Соня весной нашла. Когда снег растаял. А конфеты с мишками мама принесла на следующий день. И самое обидное – на двоих с Нинкой…

Для моей дочери Лизы

	Все уже пообедали,
	Поужинали,
	А она -
	Всё ещё завтракает,
	Кашу никак не вычерпает
	До дна
	10 подряд часов,
	Словно не каша, а море это.
	По каше плывёт котлета
	Без парусов.
Девочка Долгоежка
Водит по каше ложкой -
Котлету никак не поймает:
	Ворон считает,
	Стихи сочиняет,
	Хлебные крошки катает,
	Ложке рукой помогает.
Проще, казалось бы:
Кашу съела -
Сразу котлета 
На мель и села!
Вот и бери её!
Ешь-ка!!!
Нет!
Для Девочки Долгоежки -
Это слишком простые советы!
А как же погоня?!
А как же путешествие вокруг света?!!
Что же она, вместо пирата,
Будет простой девочкой
Из детсада?
	Даже воспитатели вздыхают с завистью:
	«Эх!
	Нам бы самим свистать всех наверх!»
Девочку Долгоежку забирают домой позже всех.
Она гордо несёт тарелку с котлеткой.
Дома сразит её пушечным выстрелом метким
Из фальконета.

 

Воробей

Несмотря
На холод-стужу,
Воробей
Улёгся в лужу.
Он купается, дрожа, -
Превращается в моржа.

Про тигра

Жил-был тигр,
Но про то
Не догадывался 
Никто.
Называли его
Ласково – кискою,
Угощали молоком
И сосискою.
С тигром
Хозяева ладили,
На руки брали,
Гладили.
Так он до сих пор
И живёт,
Так никто и не знает,
Что это тигр, а не кот.

Осёл

У почтенного осла
Уши,
Будто два весла.
Он не скачет,
Не идёт,
Он по улице 
Неспешно,
Будто лодочка
Плывёт.