Конец мая. Резала в саду сирень и увидала в глубине зарослей гнездо, в котором лежало 6 яиц. Возможно, я спугнула владельцев гнезда, но, возвращаясь, услышала над собой громкое «ке-ке-ке». Вот и один из них объявился. Птица среднего размера, очень красивая. Розовая грудка, серая голова с чёрной полоской-очками, крылья ржавого цвета. Сидит на ветке вертикально и нахлёстывает себя по бокам чёрным хвостом, словно подстёгивает. Никакого сомнения, что это хозяин гнезда, и он раздражён появлением посторонних. Проводил меня до поворота к террасе и вернулся на прежнее место.
Определила по атласу птиц, что это жулан, семейства сорокопутов. Имеет хищнические наклонности, крепкий клюв. Ловит не только насекомых, но и мелких млекопитающих. Заготовки провизии может накалывать на колючки кустарников, где любит селиться.
Первая встреча с жуланом, возможно, ради знакомства, прошла мирно. Он вполне вежливо представился и предупредил, чтобы я в дальнейшем держалась подальше от его владений.
Владений! Я только улыбалась.
Однако когда я вздумала понаблюдать за птицами на следующий день, жулан совершенно четко и недвусмысленно объяснил, что отныне сад принадлежит нам лишь частично. Условная линия границы поделила пространство позади дома между нами и птичьим семейством не в нашу пользу. Если точнее – мне не следует появляться с этой стороны вообще.
Чтобы я лучше усвоила новые правила, установленные владельцем отнятых у нас территорий, жулан слегка долбанул меня в затылок, как только я пересекла ту самую линию, до которой он проводил меня накануне. Он неожиданности я присела и рассмеялась. Сам чуть больше воробья, а такой решительный. Не веря собственным глазам, сделала ещё попытку, но услышала, как он, громко кекекая, пролетел у самого моего уха, словно камень, брошенный сильной рукой, аж засвистел воздух. Это уже не шуточное нападение!
Пришлось смириться и принять правила, предложенные птицами. Теперь я появлялась на этой территории, когда хозяин улетал за добычей, на всякий случай нацепив соломенную шляпу. Его хозяйка, занятая делом, старалась не выдавать себя, притаившись в гнезде.
В середине июня появились птенцы. Несколько первых дней мать сидела с детьми, и жулану приходилось туго. Он один кормил всё семейство, ему было не до охраны границ. Я деликатно наблюдала со стороны, стараясь не отвлекать его от важной миссии.
Через несколько дней птицы вместе стали улетать за кормом. В их отсутствие я заглянула к птенцам и даже сфотографировала их. Увлекшись, прозевала появление родителей.
Вот уж мне досталось! И поделом! Они вдвоём кинулись на меня. Нападал жулан, а самочка уселась на ближайшую ветку и, как подобает верной подруге, криками подбадривала супруга, нахлёстывая себя по бокам хвостом, готовая, если потребуется, присоединиться. От испуга я громко вскрикнула, потом расхохоталась, призывая на помощь своего супруга.
– Скажи ему, что у тебя тоже есть муж! – откликнулся Борис, веселясь больше моего.
Я мгновенно почувствовала уверенность и помчалась на террасу к своему защитнику.
Наше знакомство с ними произошло 11 июня 1976 года, хотя уже несколько дней до этого мы наблюдали за парой небольших серо-коричневых птичек, целыми днями порхавших возле террасы.
Как-то, давно, среди дров я углядела берёзовое полено, на котором прирос гриб чага, по форме напоминавший раковину. Борис помог мне выдолбить в нём середину, и получилась ваза, которую я, прямо с корой, прикрепила на стене дома, образующей с террасой угол.
Я подошла к своему берёзовому сооружению и увидела, что место уже занято. На дне, устланном травинками и пухом, уютно лежало коричнево-зелёное яичко! Значит, не случайно птички крутилась возле террасы. Я могла бы и раньше догадаться, что пернатая парочка справляет медовый месяц, да меня сбило с толку кокетство самочки. Она так церемонно приседала, трепеща крылышками, когда получала угощение от партнёра, что я приняла её за птенца-подлётыша, которого кормят заботливые родители.
Я срочно побежала искать атлас птиц и узнала, что это серая мухоловка, принадлежащая к отряду воробьиных. Прочитала, что мухоловки любят селиться вблизи жилья, и что одна птица в день может поймать до четырёхсот пятидесяти штук насекомых, а усики-сачки, расположенные вокруг уплощённого клюва, помогают в этой полезной охоте.
Несмотря на принадлежность мухоловок к отряду воробьиных, большого сходства с ними я не обнаружила. Мухоловка чуть меньше воробья, у неё более опрятная расцветка, но главное – совершенно другая посадка. Птица на ветку усаживается вертикально. Такую посадку я наблюдала у жулана-сорокопута, который однажды гнездился у нас в кустах сирени, а уж он известный охотник. Надеюсь, и наши новые знакомые сумеют показать класс.
Пока я разглядывала мухоловку, она внезапно сорвалась с места, словно стрела, на долю секунды зависла в воздухе, приглядываясь к жертве, схватила, щёлкнув клювом, и проглотила. Никакой суеты – бросок – и снова вернулась на ветку.
Вечером 14 июня в гнезде лежало 4 яичка, а утром мы застали хозяйку сидящей на гнезде – видимо, на семейном совете было решено ограничиться квартетом (четвёркой) детей.
В это знаменательное утро обе наши семьи завтракали одновременно, только с кормом для своего кормильца из кухни на террасу летала я, а у мухоловок – наоборот.
Хозяин гнезда появился с пышным букетом насекомых в клюве и, присев на край гнезда, призывно зацокал. Мухоловка, прежде чем принять его подношение, села с ним рядом и выполнила уже знакомый нам ритуал “птенца”, то есть поклонилась, похлопала крыльями и только потом проглотила. Я, быть может, не совсем к месту, вспомнила наш первый букет. Да, есть что-то общее в способах вить гнёзда и гнёздышки…
День за днём сидела птичка в своём гнезде, и лишь изредка какое-нибудь событие вносило разнообразие в её монотонную жизнь.
На наши ворота уселась ворона. Кому какое дело до этого? Но мухоловка с этим не согласна. С громким цоканьем птичка кинулась к нарушительнице границы, и ворона убралась подобру-поздорову, напуганная неожиданно смелой атакой.
Если солнце жарило прямо в гнездо, то птичка, чтобы охладиться, вылетала ненадолго в тень ближайшего куста сирени. Иногда – просто поразмяться, иногда немного поохотиться, никогда, однако, не отлучаясь далеко от гнезда, а, завидев своего кормильца – с успокаивающим щебетом летела ему навстречу.
Но однажды (это был десятый день высиживания) хозяин прилетел с охоты, а хозяйки нет. Он сел на край гнезда, осмотрел яички, беспокойно оглянулся, надеясь увидеть её или хотя бы услышать привычный ласковый щебет. Но ни того, ни другого не произошло. Сорвавшись с места, он улетел в глубину сада. Почти тотчас вернулись вдвоём. Провинившаяся летела впереди, а разгневанный супруг следом, гневно цокая, точь-в-точь, как она, когда прогоняла ворону с ворот. Мне показалось, что птичка с виноватым видом плюхнулась в гнездо, словно оправдываясь: – Прости, милый, заболталась с соседкой.
Как это знакомо…
Но вот 27 июня наступил долгожданный момент! Обе наши семьи взволнованы. Молодая мать то и дело заглядывает под себя, мы тоже пытаемся разглядеть первенца. Воспользовавшись моментом, когда мамочка улетела, чтобы выбросить первую освободившуюся скорлупку подальше от гнезда, мы рассмотрели птенца. Собственно, пока и смотреть-то не на что – просто мокрый коричневый комочек.
Вскоре появились и остальные.
Казалось, что мухоловка-мать может отдохнуть, размять лапки и крылья, полетать немного. Но не тут-то было! Птенцы, совершенно голенькие, теперь нуждались в особом попечении. Ночью и рано утром, пока ещё прохладно, птичка грела их своим телом. К полудню, когда солнце раскаляло гнездо, самоотверженная мать, изнывая от жары, полулёжа на краю гнезда, словно зонтом, прикрывала птенцов распущенными крыльями, изредка взмахивая ими, чтобы охладить малюток.
А уж про счастливого отца и говорить нечего! Он буквально сбился с ног. Ещё бы! У него сразу прибавилось столько ртов. Притащив добычу, поспешно совал всё матери, а сам улетал за новой порцией.
Мать, прежде чем раздать корм, растирала его клювом или размачивала в бочке с дождевой водой.
Но вот у птенцов появился лёгкий пушок – сначала на голове, а потом и по всему телу. Теперь они больше нуждались в питании, чем во всём остальном. И мать, сначала изредка, потом всё чаще и чаще начала вылетать на охоту, оставляя детей одних.
Я воспользовалась её отсутствием и разглядела их. Птенцы лежали вповалку друг на друге с закрытыми глазами, словно слепые щенки и так же вздрагивали во сне – росли!
Очень скоро птенцам стало тесно в гнезде, и они нашли экономный способ размещения: улеглись симметрично, словно лепестки бутона, головками к центру, попками наружу, а когда появлялись родители, то им навстречу распускался желто-оранжевый цветок, подобный цветку настурции – четыре голодных клювика.
Неожиданно, 5 июля, погода испортилась. Холодно, всего 10 градусов. Моросит дождь. Насекомые исчезли. Меня насторожило, что я долго не вижу мухоловок. Кинулась к нашему гнезду. Птенцы лежали в полном одиночестве. Вместе с ними стала нетерпеливо поджидать их родителей. А птиц всё нет и нет.
Ожидание затянулось. Я начала серьёзно волноваться – уж не случилось ли чего?
Наконец прилетела мамочка, я бы сказала, «ни с чем», хотя это «ничто» было скорее «нечто», – нечто большое и извивающееся – розовый дождевой червяк, весь в песке.
Птенцы дружно разинули клювы, но тут же в ужасе шарахнулись, когда над ними, вместо привычной порции насекомых, оказалось это чудовище, размером почти с них самих. Мать безуспешно пыталась затолкать червяка одному из птенцов. Птенец всеми силами сопротивлялся, червяк – ещё больше. Птенец давился, не желая и не умея глотать эту гадость. Раз шесть несчастная мать, надеясь накормить своего отпрыска, вынимала и снова заталкивала червяка.
Казалось, она, сквозь слезы, кричит ребёнку:
– Ешь, что дают, а то не вырастешь!
Мне вспомнился похожий эпизод времён отечественной войны. Всё время хотелось есть, и мой папа, такой же голодный, как и мы, собственноручно приготовил блюдо из высушенных картофельных очисток, заправив их олифой, которая осталась у нас с довоенного времени от строительства дома. (Ею разводили масляную краску). Папа позвал меня с младшим братом и как-то излишне торжественно поставил дымящееся варево на стол. Как мы ни были голодны, изобразить удовольствие на своих физиономиях нам не удалось… Папа ел и пытался улыбаться, хотя (теперь-то я понимаю), у него в горле стояли слёзы.
Сердце моё дрогнуло и, не дожидаясь окончания этого душераздирающего зрелища, я побежала в дом, надеясь, что в тепле насекомые не исчезли. Мне повезло – я поймала муху и, взяв её пинцетом, приблизилась к гнезду. Родителей поблизости не было. Я протянула свою добычу ближайшему птенцу, подразнила его кончиком пинцета с наживкой, и он тотчас клюнул, вернее, клюнул на приманку – открыл клюв, а я быстренько просунула туда свою муху. Птенец вкусно её сглотнул, а мне, видимо, в благодарность, повернувшись попкой, выкинул белую капсулу. Я схватила её тем же пинцетом и выбросила, хотя должна была улететь с нею подальше от гнезда – так полагается по птичьему этикету, вернее – по птичьей гигиене и осторожности.
Могу с гордостью сказать, что это не первый мой опыт кормления пернатых (были вороны и сорока), но у тех не было никаких родственников, кроме меня.
Окрылённая, хотя и не летающая, побежала за следующей мухой. Правда, на ходу мелькнула тревожная мысль, что с дневной нормой мухоловки в четыреста пятьдесят особей, даже при изобилии летающих и ползающих, мне всё равно не справиться…
Но действительность оказалась намного суровее, чем я опасалась. Больше ни одной мухи я не нашла.
Тогда я решилась…
В саду накопала червей и сделала из них нечто «членораздельное»…
Подошла к гнезду и начала этим кормить птенцов, стараясь, по-прежнему, не попадаться на глаза их родителям. Некоторое время мне это удавалось. Птенцы поглощали моё блюдо с таким аппетитом, что я едва успевала заправлять их яркие клювики и убирать, синхронно, белые капсулы.
Только бы в своем рвении не перекормить малюток!
Увлечённая ролью кормилицы, я проглядела появление настоящей. С испугом вспомнила, как мухоловка прогоняла ворону и даже представила себя на её месте – сейчас мне влетит!
Удивительно, но наказания не последовало, скорее, моё самоуправство было одобрено птицей. Я не стала злоупотреблять её доверием и тотчас уступила, вернее, отступила, однако вернулась к гнезду, как только она улетела.
Рассказать кому, так не поверят! Кормлю птенцов в гнезде, да еще с благословения их родителей!
Так я подкармливала своих приемных детей два дня. На третий – погода исправилась. Выглянуло долгожданное солнце. Теперь и сфотографироваться можно.
Я дала фотоаппарат мужу, сама с улыбкой голливудской звезды встала возле гнезда и, как обычно протянула птенцам пинцет с едой. Птенцы, тоже как обычно, разинули свои пастушки, собираясь полакомиться, как вдруг над нашими головами раздалось очень строгое: – «ЦЫЦ!» Все четыре птенца, словно не они только что разевали рты, дружно пали ниц, подставив мне вместо клювов попки…
А мать уже налетала на меня, готовая клюнуть: – Хватит кормить детей этой гадостью!
Ну что же, добро надо делать без шума и рекламы! Такой урок мне дала маленькая птичка.
Мы, посрамлённые, удалились, чтобы по-прежнему наблюдать за соседями, не вмешиваясь больше в их жизнь.
Насекомых много. Птицы без устали подносят настоящий корм. Птенцы оживились, толкаются, вылезают на край гнезда, расчищают перышки – готовятся к полёту.
11июля рано утром первый птенец выпорхнул из гнезда. Только что он весьма самоуверенно упражнялся, вытягивая сначала одно крыло, потом другое, клювом пытаясь добраться до самого дальнего пера, как вдруг потерял равновесие и полетел, точнее – свалился. Падая, птенец взмахнул новенькими крылышками. Они удержали его в воздухе. Взмахнул ещё и – ПОЛЕТЕЛ! Долетел до кустов сирени и уселся на ветку.
Родители кинулись к смельчаку и, наверное, похвалили. Мысленно именно так я и поступила. Птицы ласковым щебетом стали звать остальных. К полудню ещё двое покинули гнездо. Последний, наверное, поздний ребёнок, до самого вечера одиноко топтался в гнезде. Его уже не кормили, только дружно уговаривали лететь в кусты. Наконец и он решился.
Ещё один день, последний, мы видели всё семейство мухоловок возле дома. Они словно прощались с ним. А, быть может, и с нами…
В бывшем гнезде я успела посадить настурцию-растунцию, и её оранжево-желтые цветы всё оставшееся лето радовали нас, словно напоминая о птичьем семействе, рядом с которым мы провели незабываемый месяц – месяц, полный впечатлений…
Однажды, а точнее, 2 августа 1999 года, Боря подозвал меня к своему окну и показал на воронёнка, сидящего возле птичьего «бассейна»:
– Галя, не тот ли это несчастный, помнишь, ты мне показывала его недавно?
Боюсь, что тот самый. Я тогда с печалью наблюдала сцену, происходящую на нашем заборе: ворона клювом брала кончик левого крыла своего питомца, сидящего рядом и, приподняв все крылышко, заглядывала ему подмышку. Мне даже представилось, как она заботливо спрашивает малыша:
– Ну, мой дорогой, почему ты не летаешь, как все остальные ребятки? Что у тебя болит?
И эту сцену я наблюдала ещё пару раз. Судя по всему, птенец так и не поднялся на крыло. Родители покинули его, улетев воспитывать здорового подлётыша.
Действительно, если уже тогда вид у птенца был неважный, то теперь и говорить нечего. Лапа сломана, поэтому при ходьбе он опирается на хвост и крылья, отчего последние превратились в метёлки (подобными, помню, в моём далеком детстве бабушка сметала с печи мусор). И теперь, позабыт-позаброшен, ковыляет подкидыш в опасной близости от нашего Барри и соседского Агата.
Не раздумывая, кидаюсь его ловить, но он, довольно проворно для такого колченогого уродца, уклоняется. Боря наблюдает за моими попытками и, не выдержав, советует:
– Набрось на него что-нибудь, набрось юбку!
(У Бори собственный опыт по этой части – помню, он снимал свои трусы в лесу, чтобы спасти ежа от собаки).
Это мысль! Скинула легкую индийскую юбку и набросила на птенца.
День он просидел в клетке, опираясь крыльями в прутья и явно страдая от неволи. Пришла соседка Ольга с внучкой Машей. Они узнали, что мы уже успели назвать птенца в память о жившем у нас воронёнке, тоже Крашем, покормили его и внесли конструктивное предложение:
– А что, если поместить Краша в ограду колодца?
Между нашими домами общий колодец, окружённый забором и имеющий две калитки: одну во двор Ширяевых, другую – в наш. Мне эта мысль тоже приходила в голову, но без разрешения соседей занимать общий дворик нашей птицей я не посмела. Хорошее общее решение. Теперь и птица будет общей.
Внесла за ограду детский стол – он будет служить крышей в непогоду. Укрепила ветки для насеста. Уложила на бок корзину с ручкой (в таких привозят фрукты с юга), накрыла плёнкой, набила сеном – получилось отличное гнездо. Для развлечения – к колодезному вороту на бечёвке подвесила компьютерный диск, покачивающийся и поблескивающий всеми цветами радуги при малейшем ветре. Да, чуть не забыла сказать, что даже бассейн для водных процедур поставила. Поместье готово. Вселение прошло благополучно, если не считать одного события, произошедшего спустя некоторое время.
Мне захотелось запечатлеть птенца в несчастном виде, чтобы потом, когда он поправится – сравнить. Я решила его сфотографировать. И это оказалось серьёзной ошибкой. При виде камеры, нацеленной на него, Краш заволновался, даже попытался спрятаться за колодец. (Можно подумать, что он знаком с оружием, например, с ружьем). Но я всё-таки успела сделать два кадра, один даже со вспышкой.
ВСЁ!
С этого момента мне было отказано от дома! А так как я продолжала являться со своими услугами, то, завидев меня, хозяин поместья поспешно соскакивал с насеста и, громко хлопнув дверью перед самым моим носом, уходил за колодец, смешно ковыляя и помогая себе обтрепанными крыльями. Там, за колодцем, птенец начинал нервно подпрыгивать, нетерпеливо ожидая моего ухода:
«Тётка, уходи скорей, есть ведь хочется!»
Пока я шла к дому, он высовывал любопытный нос и глаз, затем появлялся сам, чтобы, дождавшись полного моего исчезновения, приняться за трапезу. Вот скотинка! Боря стал теперь его называть Пуганая Ворона.
Возвращение к нормальной жизни протекало хорошо. Я старалась скармливать ему самые полезные вещества. Боря даже смеялся, что я готовлю завтрак для Краша дольше и тщательнее, чем для него – рублю яичную скорлупу, зелень и яйцо, капаю масло…
Мы надеялась, что за оставшееся до холодов время птенец поправится, лапа срастется, и, перелиняв, он сможет улететь. Поэтому, чтобы не приучить его к людям (так мы обращались и с первым Крашем), мы не особенно интимничали с ним. Принося еду, я говорила:
– Краш, Краш! Кушать, птичка! – и уходила.
Лапка становилась всё лучше, чего, увы, не скажешь о крыльях. Но я не теряла надежду. Однако Борис, будучи по своему юношескому влечению биологом, которым и остался до конца своих дней, не был таким оптимистом. Он серьезно подошел к проблеме.
– Мне не нравится, что за два с лишним месяца такого хорошего, как у тебя, ухода, птица не оперяется. Пора бы уже.
Это было 13 ноября.
Он достал том энциклопедии про птиц и выяснил, что вороны линяют между июнем и сентябрём. Время безнадежно упущено. Боря созвонился с нашим другом Димой, точнее, с профессором университета Д.Н. Кавтарадзе, одним из главных экологов страны, который устроил Борису Владимировичу консультацию с самым крупным специалистом по семейству вороновых (Corvidae). Мы смеялись, что здоровьем Пуганой Вороны занимаются не просто хозяйка и сельский ветеринарный врач, а лучшие силы Союза Писателей, Университета и даже Академии Наук!
Академик подтвердил, что линять ворона будет только следующим летом. Далее посоветовал добавлять в рацион яичную скорлупу (что мы делали), а также изрубленные птичьи перья и лимонный сок.
Можете представить, во что превратилось приготовление завтрака для Пуганой Вороны после ученого консилиума? В священнодействие! Но Боря больше не насмешничал!
В вольере постоянно стоит кювет с чистой водой. К сожалению, мы не видим самого купанья, мы только догадываемся об этом по мокрому виду птенца, так тщательно он теперь скрывается от нас. Из окна спальни видна его «усадьба», но кусты малины мешают подглядывать за ним. Приходя поменять воду, обнаруживаю в бассейне камешки, травинки, песок. Я наполняю кювет чистой водой, выбрасываю мусор, а, придя вновь, обнаруживаю в нём новый. Это его игры. Догадываюсь, что Краш только что раскачивал компакт-диск, так как он ещё крутится. Нахожу оторванные от бечёвок пластиковые игрушки и погремушки, которые я для него покупаю и подвешиваю к забору.
Но что явилось совершенной новостью для нас – так это его способность к рытью нор и траншей. Ворона – птица, наделенная удивительным интеллектом. В свободной жизни у них много возможностей им пользоваться. Видимо, и наша пленница, понимая, что ей не перелететь через забор, начала искать путь к свободе, – так подумала я, обнаружив первую нору, вырытую под стенку сарая соседей, ограничивающего одну из сторон её поместья. Так вот откуда постоянные камешки в бассейне – можно подумать, что узница, скрывая свою работу от «тюремщицы» выносила вырытую породу и прятала её в воде. Нафантазировать можно что угодно. Но очевидно, что этот подкоп не принес бы ей желанной свободы – она могла попасть через него лишь в сарай соседей. Если сбежит – попробуй потом отыскать её среди сарайного хлама. Желая ей добра, я поступила жестоко, предотвратив побег. В траншею, вырытую с таким усердием, заложила банку, в которой принесла еду.
Второй тоннель был прорыт уже более обдуманно – под забор – и открывал путь к свободе прямо в сад. Но это с точки зрения невольницы. А с моей – так хуже и некуда, он мог вывести беглянку прямым путём в зубы Барри, который не одобрял мои визиты к посторонней птице: он таких ежедневно прогонял с нашего двора. Дальше я затрудняюсь найти логику в действиях птицы. Краш вырыл прекрасную траншею, почти закончил подземный ход и почему-то, достав банку из первой ямы, заложил её во вторую. Подражание?. Я только подивилась его сообразительности, как ловко он «замаскировал» второй подкоп. А первую траншею заполнил камешками и туда же отправил стеклянную розетку, служащую парадной посудой для его стола.
На следующий день банка из второго подкопа была удалена, а сама яма под забором сильно расширилась.
«Ну, – думаю, – значит, уже всё готово к побегу. Сейчас я должна это срочно ликвидировать!»
Но вдруг мне стало стыдно! Человек трудился. Фу ты, птица трудилась два дня, а я одним махом всё испорчу. В конце концов, она имеет право выбора – смерть на свободе или жизнь в неволе! Будь что будет. Хочет уйти – пусть уходит. Так велит судьба.
Но не тут-то было! Птица раздумала убегать. А может быть, я не так истолковала её действия? Может быть, это всё-таки была лишь игра?
Да, теперь она в эти ямы просто играла. Ямы углублялись, заваливались камешками, ветками и листьями или игрушками. В них отправлялись розетки, банки, в которых я приносила еду. Словом, жизнь кипела.
И тут внезапно нагрянул мороз, без предупреждения. Всего один день было прохладно, что-то около трёх-четырёх ниже нуля, как вдруг в ночь сразу – бац! И минус 20! У нас замерзла водопроводная труба, а Крашу хоть бы что! Зато утром я с радостью обнаружила, что листья малины облетели, и стало видно прямо из окна нашей спальни, как птица ходит по снегу, купается в нём, и вообще весьма оживлённая.
После ночного мороза наступил чудесный день. Идёт лёгкий пушистый снег. Ворона вышла на площадку перед калиткой. Подняла к небу голову и, разинув клюв, ловит снежинки. Вспомнив про бассейн, подошла «искупаться». Такое впечатление, словно она не поняла, что вместо воды в нём лёд, припорошенный снегом. Как всегда делают вороны, купаясь в мелком водоеме – присела, прижалась всем телом ко дну, тёрлась головой о снег, размахивала крыльями, стараясь, чтобы «вода» проникла во все пёрышки.
Теперь мы не упускаем случая понаблюдать за ней. Но не только мы. Скрытая до этого разросшейся малиной, наша гостья оказалась у всех на виду. Вороны, как и следовало ожидать, явились, чтобы наставить заблудшую на путь истины, сказать ей, что нельзя доверять этим, с руками вместо крыльев, а уж четвероногим и подавно. Ворона стала откликаться на зов сородичей. Мы впервые услышали, что она умеет каркать, да ещё как! Она кричала теперь часто – громко и отчаянно, особенно почему-то по утрам, не давая нам спать. Постепенно, пообвыкнув и оглядевшись, посторонние вороны перестали опасаться закрытого пространства её усадьбы и безо всякого приглашения усаживались за накрытый не для них стол. И я не могла этому воспрепятствовать, так как наша Пуганая Ворона не ест при мне – ждёт, когда я исчезну. Но ведь того же ждут и её сородичи. Я сочувствовала голодным воронам, но они вольные, найдут что-нибудь, а наша не выздоровеет, замёрзнет, если будет плохо питаться. Но что выглядело совершенно неприлично – наевшись, эти вольные птицы, лишённые элементарных моральных устоев, прихватывали с собой и посуду. Ничего себе родственнички! Уносят «столовое серебро»!
Они и меня ограбили.
Два раза в неделю к нам приходит молочница Нина Васильевна. Выставляю заранее на стол в саду трёхлитровую стеклянную банку, на дно которой кладу деньги, завернутые в пакет. Как воронам удалось опрокинуть банку и вытащить пакет? Они, несомненно, надеялись поживиться чем-нибудь получше. Бумажные деньги (две десятки) их не заинтересовали, видать, слышали о ненадёжности «капусты» – пересчитав, разбросали по траве. (Спасибо, что не расклевали!). А две монеты по 2 рубля (серебро надежнее!) – исчезли бесследно. Меня утешает мысль, что вороны на эти 4 рубля смогут купить батон белого хлеба, если немного добавят.
19 декабря. Неожиданный подарок от вороны – я получила индульгенцию. Вдруг – ни с того, ни с сего – не сорвалась в испуге, не убежала от меня, как обычно, а сидя на своей корзине, робко затрепетала крыльями (или тем, что вместо них), словно приветствуя меня! Это по прошествии четырёх месяцев после моего «выстрела».
Далее мои записи о вороне закончились. У меня появились другие заботы.
Я помню только, что она научилась, наконец, залезать по жёрдочкам, словно по стремянке, на забор и наблюдать с него за свободным полётом своих сородичей.
Наконец, однажды не выдержала и полетела. Полетела прямо на землю и заковыляла к дальнему забору. Я успела отловить беглянку, но она стала повторять свои «полеты» регулярно, пока не сбежала, простив меня за всё. Навсегда.
Надеюсь, она дождалась весны, перелиняла летом и стала к следующей осени Вороной.
1999 – 2004 г.
Посвящается моему горячо любимому мужу Борису Заходеру, под редакцией и с благословения которого, написана эта повесть.
(Окончание. Начало читайте в номерах: 14, 15)
Облетела листва на деревьях, и наш дом «вернулся в город». Теперь снова, до весны, мы будем видеть сквозь голые ветки деревьев большие дома, а вечерами – их светящиеся окна…
Пара воробьёв, собравшись напиться, по привычке присела на деревянный плотик, весною спущенный на воду в бочку – специально для них! – но вместо воды обнаружила лёд.
Мы выходили на террасу всё реже и реже. И однажды, открыв дверь, я замерла в изумлении: за дверью стояла белая кошка. И даже сделала шаг – первый робкий шаг – через порог. Один-единственный шаг. И – как и я – застыла в напряжённой позе. Постояв так несколько мгновений, она вновь взлетела на карниз.
Но начало было положено. На другой день она сделала ещё шаг. На третий – ещё. Так, день за днём прибавляла по шагу, а то и по два, пока не преодолела гостиную, длинный коридор и, наконец, добралась до кухни. Там она устроилась вместе с Тишкой.
Барри уступил нам в первый раз, разрешив чужой кошке бегать по террасе. Стерпел и теперь – когда она заняла кухню. Но как только кошка вздумала, вслед за Тишкой, высунуться в гостиную, Барри раз и навсегда объяснил ей, где отныне её место, проведя невидимую черту, пересекать которую она не имела права. Сам он не собирался соблюдать границу, так как у него на кухне постоянно возникали разные делишки: то необходимо было проверить кошачьи миски, то навестить меня, когда я готовила обед.
Белая красавица терпела. Несомненно, скрепя сердце. Потому что стоило Барричке отправиться на прогулку, как кошка спешила нарушить священную границу,
Она торопливо всё осматривала, обнюхивала все миски, все углы. И всегда успевала вернуться в родные пределы, едва заслышав, что барин возвращается…
С нами кошка была по-прежнему холодна и ускользала, если её пытались погладить. Мы тоже не надоедали ей и даже не удосужились сразу придумать для неё имя. Обращаясь к ней, звали: – Кися-кися-кися! – а, говоря о ней, мы называли её «белая». Постепенно так привыкли к такому сочетанию, что стали воспринимать его как имя и фамилию – Кися Белая.
Наступила зима. Шерсть Киси распушилась и ещё больше побелела. Когда она гуляла в саду, то была почти неразличима на свежевыпавшем снегу.
Наши гости неизменно восхищаясь красотой кошки, говорили, что это Бог послал нам такую белоснежную красавицу.
– За простоту, – неизменно отвечали мы.
Но именно белоснежность кошки принесла нам неожиданную проблему.
Местное птичье население совершенно внятно объяснило нам, что под кухонным окном не хватает кормушки. Мы оказались достаточно понятливыми и поспешили исправить упущение.
Наблюдать за кипящей птичьей компанией любили не только мы и наши гости, но и кот Тишка. Он усаживался на табуретку против окна, как перед телевизором, и напряжённо вглядывался, чуть-чуть поводя ушами и нервно вздрагивая.
Но Кися Белая не пожелала довольствоваться созерцанием. И однажды мы застали её под самой кормушкой. Её белоснежная шубка идеально сливалась со снегом. Если бы не изредка вздрагивавший хвост, возможно, мы бы её и не заметили. Увы, не только мы, но и наши гости-пташки. Она была готова к прыжку. Боюсь, не первому…
Что было делать? Конечно, с точки зрения Киси в её белом маскхалате, место для охоты было выбрано весьма удачно. Но нельзя же нашу кормушку превращать в ловушку, а приглашение к столу – в приглашение на казнь…
Закрыть столовую? Перестать кормить пичужек? Но ведь они на нас так надеются!
Предложение Бориса прозвучало несколько загадочно:
– Надо посадить птичек в клетку!
Несмотря на парадоксальность формулировки, я сразу сообразила и принесла из сарая клетку, в которой мы иногда временно держали пташек, попавших в беду.
Клетку поставили на кормушку и положили в неё еду. Дверцу гостеприимно открыли.
Первое мгновение птицы недоумевали, но быстро освоились и начали залетать внутрь, словно так всегда и было.
Кися быстро охладела к этому «охотничьему угодью».
Оставив птиц в покое, она целиком переключилась на мышей. Это было весьма кстати, тем более что с появлением в доме кошки Тишка перестал уделять мышам должное внимание, и они сильно распустились. Возможно, ему было известно, что в львином прайде охотятся в основном дамы. Так или иначе, мышам в последнее время жилось чересчур вольготно. Кися быстро навела порядок, и мыши перестали бегать по дому.
Вскоре у Белой появились котята, и жизнь её совсем наладилась. Зато у бедного Тишки она стала заметно портиться.
Из еды ему доставались большей частью остатки, – после того как «снимут сливки» белая мадам и её семейство. Даже ходить по собственному дому он должен был с великой осторожностью. Если он проходил чересчур близко от вездесущих котят, – кошка шипела на него. И дело этим не ограничивалось. Вскоре она перешла к рукоприкладству.
Тишка, как всякий порядочный кот, любил гулянки. Но рано или поздно надо и домой вернуться. И каждый раз, появляясь в проёме всегда открытой для кошек форточки в ванной, он замирал в ожидании неприятностей. Они не заставляли себя ждать: Кися была тут как тут. Она неизменно тщательно обнюхивала кота, а он лишь виновато прижимал уши. В чём именно провинился бедный кот, оставалось для нас загадкой, но именно за ЭТО он получал от кошки оплеуху. Согласитесь, что это неприятно. Даже если это белая пушистая лапка!
Весну старый кот ещё кое-как протянул, но к лету совсем перестал приходить домой. Теперь уже ему, как некогда Кисе, выносили еду на улицу…
И однажды он не появился совсем… Круг замкнулся.
Посвящается моему горячо любимому мужу Борису Заходеру, под редакцией и с благословения которого, написана эта повесть.
(Продолжение. Начало читайте в номере 14)
Первой, правда, её увидел Борис.
Наступило то время года, когда мы с мужем поздравляли друг друга с годовщиной приезда в тихую когда-то деревенскую Комаровку, а заодно – с «переездом нашего дома на дачу».
Это означало, что дома-коробки, построенные на поле, где мы некогда подобрали рыжего Тишку, дома, всю зиму глядевшие на нас свысока, постепенно исчезают, задёрнутые занавесом из свежераспустившейся листвы. Этот занавес, с каждым днём становясь всё плотнее и плотнее, скоро совсем скроет нас от подступившего так близко города.
Борис сидел в своём кабинете и изредка поглядывал в окно, откуда была видна цветущая сирень. Он писал стихи, и отвлечь его от этого занятия могло только что-то чрезвычайно важное. И таковое случилось – в саду запел соловей.
Борис открыл окно, чтобы послушать певца, и увидел белую кошку. Она мелькнула на любимой тропинке Барри – у забора за кустами старинной сирени.
– Галя, скорее, скорее, – закричал он, – взгляни, какая красавица!
Мне пришлось поверить ему на слово, так как я успела увидеть лишь пушистый хвост, который тоже исчез вслед за его владелицей в зарослях спиреи.
– Чья же это? – потребовал от меня ответа супруг, твердо убеждённый, что я, как Тишкина мама, даже по хвосту могу определить любую местную кошку.
В этом он, пожалуй, прав. Я большая любительница не только самих кошек, но и кошачьих концертов. Знаю многих людей, отвергающих этот вид искусства, но мне кошачьи вокализы кажутся очень мелодичными, не говоря уже об их эмоциональности. Едва услышу первые ноты, бросаю все дела и выскакиваю из дома, чтобы полнее насладиться звуками и полюбоваться, если удастся, изысканными позами участников турнира. В кошачьих битвах хвост, как известно, играет не последнюю роль. Так что я хорошо знакома не только с местным кошачьим населением, но и с его хвостами.
Нет, такого хвоста у здешних кошек я прежде не встречала. Это был не хвост, а белое опахало!
На следующий день белая кошка появилась опять. На этот раз я её рассмотрела. Она и вправду была хороша: чисто-белая и очень пушистая. Я позвала её и даже бросила ей кусочек мяса, но она в испуге убежала, словно это было не угощение, а камень.
Я стала расспрашивать соседок. Оказалось, что никто не видел в нашей деревне никаких белых кошек.
Тем не менее, таинственная незнакомка продолжала регулярно появляться в нашем саду и так же таинственно исчезала.
Зацвела наша старая-престарая липа. Значит, наступило лето. Склонили к земле тяжелые головки белые и розовые пионы. Дуплистый пень, в котором поселились растунции – так у нас называются настурции, – превратился в веселую клумбу, всю покрытую жёлто-оранжевыми цветами. Лимонный лилейник, как некая редкость, привезённый в начале века прямо из самого Парижа (по крайней мере, так гласит легенда, доставшаяся нам вместе с домом), уже отцветал, и на смену ему готовился распуститься более поздний – терракотовый. Дикий виноград за стеклами нашей террасы так разросся, что редкий лучик солнца мог пробиться внутрь сквозь его плотную зелень.
Не успели нарадоваться лету, как соседи уже стали вспоминать, что «Пётр и Павел – час убавил», а вскоре, во время купания на Клязьме, кто-то сообщил, что «Илья-пророк – два уволок»… То есть, по народным приметам пора закрывать купальный сезон – уже и осень не за горами.
И правда – зацвели астры. А наш клумбо-пень чуть не за одну ночь покрылся опятами. Они росли прямо среди настурций, сбегая по толстым корням в траву. Опят было так много, что мы собирали их несколько дней.
Только управились с урожаем грибов, как ночной заморозок спалил все цветы.
Не удержались и наши «растунции». Пень, ещё несколько дней назад цветущий и плодовитый, внезапно превратился в дряхлого, облезлого старца…
Всё менялось в саду, и только тайна белой кошки оставалась для нас тайной…
Но однажды, выйдя на террасу, мы увидели таинственную незнакомку совсем рядом…
На террасе стоял диван. Это был даже не диван в полном смысле слова, а спинка от дивана, поставленная на деревянные козлы. Она знавала лучшие времена, – была даже когда-то обтянута кожей. Но когда какой-то пьянчужка предложил нам её «за бутылку», об этом можно было только догадываться…
По нашей тогдашней бедности мы радостно ухватились за эту антикварную вещь. Я обила её чем-то вроде гобелена, и она прижилась у нас навсегда. Одна из пружин провалилась, образовав уютное углубление. Его немедленно облюбовал наш любитель экзотических спален – Тишка. Это было его любимое лежбище.
Именно здесь – мы с трудом поверили своим глазам, – уютно устроилась белая кошка. А наш самоотверженный рыжий джентльмен скромно примостился в сторонке.
Эта идиллическая картина при нашем появлении быстро изменилась. Кошка стремительно взлетела на карниз. Тишка сгоряча кинулся в сад. Барри при виде всего этого безобразия попытался было навести порядок, но не встретив нашей поддержки, смирился с присутствием «чужой». Тем более, что она сидела вне пределов досягаемости – на карнизе.
В дальнейшем так и повелось: нас нет – парочка на диване. При нас – кошка на карнизах. Я не оговорилась – на террасе у нас четыре внутренних карниза. Три – над оконными ставнями, четвёртый – над входной дверью.
Для кошки это оказалось большим удобством: у неё получилась своеобразная тропинка под потолком на всю длину террасы. Видимо, там она себя чувствовала в такой же безопасности, как и на тропе за кустами сирени. На карнизах скопилась вековая пыль, поэтому ставень, служивший кошке трамплином, быстро покрылся чёткими следами кошачьих лапок, которые, как печать на документе, сохранялись много лет, пока не пришло время покрасить ставни.
Вопрос жилья для белой кошки, таким образом, был решен. Благодаря Тишке. Уж кто-кто, а он-то знал, что такое бродячая жизнь…
Мы уже считали гостью своей. Но она нас своими не считала. Даже накормить ее было нелегко. Как мы ни соблазняли её разными лакомствами, она отказывалась есть в нашем обществе. Приходилось блюдце с едой ставить на пол, а самим уходить. Тогда она снисходила – спускалась со «своих» карнизов на «нашу» террасу и ела.
(Окончание читайте в номере 16)
Посвящается моему горячо любимому мужу Борису Заходеру, под редакцией и с благословления которого написана эта повесть.
Г. Заходер
Говорят, что может быть настоящий дом и без кошки – упитанной выхоленной, избалованной кошки – не стану спорить. Может быть. Но как это доказать?
Марк Твен
По старинному обычаю в новый дом первой принято впускать кошку. У нас очень старый дом, и какая кошка впервые переступила его порог почти полтора столетия назад – неизвестно, поэтому считаю, что Кися Белая вправе первой войти в маленькую повесть о нашем доме и его обитателях, живших или живущих рядом с нами.
Мы не знаем точно, сколько ей лет – у дам, не принято спрашивать о возрасте. Белая пушистая кошка сама вошла в наш дом легкой белой тенью и словно ангел-хранитель бережёт наш покой уже много лет.
Кися Белая за эти годы проводила в мир иной многих, с кем делила кров: своего благодетеля кота Тишку; благородного и высокообразованного эрдель-терьера Барри; «подобрыша» – доберман-пинчера Лорда; бдительную и самоотверженную собачку Айку. Пережила Кися и многих своих детей.
Маленького пинчера Джимми – яркую личность, появившуюся неизвестно откуда, и исчезнувшую неизвестно куда, – Кися тоже встретила и проводила…
Когда-нибудь и мы расстанемся с ней. А может быть – она с нами…
Пока этого не произошло, обещаю счастливый конец у нашей истории.
А началась она за несколько лет до появления Киси Белой в нашем доме.
Поздней осенью мы с Борисом возвращались с прогулки. Наш эрдель Барри, как всегда носился где-то впереди. Вообще-то его полное имя Бармалей-Ата – так полагается по его благородному происхождению – так что он, к тому же награждённый несколькими медалями за красоту и образованность, вполне мог бы задирать нос. Однако именно нос он держал ближе всего к земле, чтобы не упустить что-нибудь интересное. Его явно радовало всё, что он видел, то есть чуял.
К сожалению, мы не могли полностью разделить его восторги. Мы брели лугом, на котором ещё совсем недавно росла высокая трава, росли цветы, гуляли коровы… Сейчас, увы, тут разворачивалось строительство. Кругом — бетонные блоки, груды кирпича, обезображенная колёсами грузовиков земля. Глубокие колеи, полные воды и грязи. Пробираясь через эти препятствия, мы сетовали, что скоро совсем негде будет гулять.
От этих горьких мыслей нас отвлёк крошечный рыжий котёнок, который вылез из-под бытовки строителей и смело, даже скорее отчаянно, побежал к нам.
Верный пёс, хотя был далеко впереди, сразу почуял, что происходит что-то чрезвычайно волнующее, и ему необходимо срочно вмешаться. Мы тоже это поняли – я успела схватить котёнка немного раньше, чем Барри добежал до него. И тут же получила «благодарность» – котёнок испачкал моё пальто. У бедняги был жуткий понос.
Пришлось поскорее тащить малыша домой.
Имя мы ему дали сразу – Тишка. Борис заявил, что он всегда называл так всех своих котов (числом один) и переучиваться не намерен. Правда, уверенности, что имя это прослужит долго – не было. Не знаю уж, как жил и чем питался несчастный малыш у строителей, но кроме поноса, у него обнаружились глисты и, в довершение всех бед, его заедали блохи. – Инвазия, – объявила наша соседка – ветеринар, грустно покачав головой. Похоже, было, что наш новый жилец – не жилец на этом свете.
Но у новоиспеченного Тишки, видимо, не было подобных сомнений. Имя ему явно понравилось, и он твёрдо решил выжить. Он безропотно принимал всевозможные лекарства и терпеливо переносил все виды процедур – даже клизмы. Кстати, нам пришлось пофантазировать, чтобы найти подходящую по габаритам для нашего заморыша клизму. Подошла только глазная пипетка…
Котёнок начал поправляться.
Поправлялся Тишка, как сказочный герой – не по дням, а по часам. У котенка прорезался аппетит, да какой! Разделяя мнение поэта, который сказал:
– Но если ты держишь котов –
то корми, и корми и корми, —
я так и поступала. Кормила, кормила и кормила. А он ел, ел и ел…
Набив поплотнее животик, Тишка укладывался спать. Спал много, как все кошки. Но спал непременно каждый раз на новом месте. И в этом нехитром деле сумел проявить свою исключительную индивидуальность.
Спал на кровати и креслах, на подушках и пледах, на наших шапках и свежевыглаженном белье. Исчерпав все варианты мягкого уюта, обнаружил, что жесткий письменный стол ничуть не хуже любой постели, если лечь под включённую настольную лампу, особенно когда хозяин работает. А если хочешь, чтобы тебя не тревожили, то ящик письменного стола тоже сгодится. Постепенно мы сами втянулись в эту игру и ждали, что же ещё придумает наш котик.
Мы могли обнаружить Тишку в плетёной хлебнице, прямо на салфетке, прикрывающей хлеб. В коробке из-под новой пары обуви. Не раз находили его спящим в корзине для бумаг. А как-то он умудрился даже устроиться в пакете с проводами, которые приготовил электрик для работы.
Но вершина Тишкиного вдохновения была ещё впереди. Мы привезли новый унитаз. Белый, поблёскивающий эмалью, он стоял в ванной, ожидая мастера, который поставит его на место. А на дне этого агрегата спал наш рыжий фантазёр!
Так, не успев вырасти, Тишка вошёл в литературу. Раскрою секрет, что именно он вдохновил Бориса Заходера на создание не просто стихотворения – а оды – единственной оды, которую он написал. Читатель, несомненно угадал, что речь идет об оде Kошке, Kоторая Спит Не Там, и называется она «КОШКА ВЬЮШКА».
Шло время. Тишка возмужал. Ушли в прошлое его фантазии. Он стал образцовым котом. Избавил дом от мышей. Это, замечу в скобках, требовало постоянной заботы – каждую осень полевки упорно пытались к нам вселиться, но Тихон пресекал все их попытки. Он научился создавать в доме ощущение покоя и уюта. Он так славно мурлыкал, что мы легко забывали о мелких огорчениях. Но главная его заслуга в том, что он привёл в наш дом Кисю Белую.