Секрет д’Артаньяна

Род д’Артаньянов до сих пор суще­ствует во Франции. Последний его отпрыск герцог де Монтескью в 1963 году выпустил книгу «Подлинный д’Артаньян». В ней он пытается подправить историю и доказать, что единственный, кто заслуживает памяти потомков — это не д’Артаньян — прообраз героя Александра Дюма, а его двоюродный брат Пьер де Монтескью, ставший маршалом и поэтому будто бы самый знаменитый представитель древнего рода. Но в Гаскони, откуда д’Артаньян родом, с этим не согласны. Его история, говорят гасконцы, правдива, как вымысел, и невероятна, как сама жизнь.

Господин д’Артаньян, как Вас звали на самом деле?

– Мое имя – Шарль де Бац-Кастельмор Фезенсак д’Артаньян. Я родился в 1623 году на юге Франции в родовом замке Кастельмор. Он принадлежал моему отцу и, между прочим, сохранился до нынешнего времени. Будете во Франции, можете заглянуть туда. Наш замок построен в XI веке у подножия Пиренейских гор, на берегу реки Тенарезы. Его башни — две круглые, более древние, и две квадратные, – возвышаются над кронами дубов и вязов. Древние  камни Кастельмора заросли плющом, отчего стены сливаются с листвой деревьев и издали, с залитых солнцем холмов, едва заметны. Мать моя происходила из еще более знатного и древнего рода – де Монтескью-д’Артаньян. Поэтому мы,  сыновья, наследовали имя д’Артаньян.

Значит, Вы были не единственным ребенком?

– Что Вы, месье! В мое время не было этой скверной привычки – завести одного ребенка и на том успокоиться. Детей должно быть много. Мальчиков. Иначе, кто будет служить королю, воевать и защищать Францию?! Нас у родителей было пятеро. Все мужчины нашего рода неизменно  уходили служить в гвардию — семейная традиция. Я был третьим сыном. Когда мне исполнилось семнадцать, отец дал мне рекомендательное письмо, 10 экю и благословил отправиться на службу королю

10 экю – это много или мало?

– О, месье, тогда мне казалось, что это целое состояние! До этого я вообще не держал в руках денег. Да и родители мои считали эту сумму очень солидной – они отдали мне почти все, что у них было. Но, конечно, этих денег было недостаточно. Ведь я должен был проехать пол-Франции. И, между прочим, не на поезде, как это сейчас у вас заведено, а на коне. А коня кормить надо. Да и я на отсутствие аппетита  не жаловался. И за ночлег на постоялом дворе тоже надо было платить. Короче говоря, в Париж я прибыл совсем без денег…

Странно, господин д’Артаньян… Потомок древнего рода, выросший в собственном замке – и вдруг без денег?

– Обычное дело, месье! В Париже у многих молодых людей не было ничего, кроме длинной фамилии и длинной шпаги. Но мы полагали, что этого вполне достаточно для того, чтобы добыть себе славу. Не забудьте и о том, что я рассчитывал  на помощь старших братьев, которые уже были офицерами. Увы, прибыв в Париж, я узнал, что один из них убит на дуэли, а второй –  в военном походе в Италии. Так что пришлось устраиваться самому. И, как видите, не пропал…

Господин д’Артаньян, а не расскажете ли нашим читателям как Вы выручили французскую королеву – ну, эту знаменитую историю с подвесками?

– Нет, месье, не расскажу!

Понимаю! Капитан королевских мушкетеров умеет хранить чужие тайны…

– Да нет, месье! Просто это все вранье!

 Как? Неужели писатель Дюма все сочинил, и никакой истории с подвесками не было?

– История-то была, она описана во многих мемуарах. Но вот ко мне она не имеет ни малейшего отношения.

Не может быть!

– Считать умеете, месье? Эта история произошла в 1624. Мне в ту пору был год от роду. Хотя несколько позже, не скрою, мне не раз доводилось оказывать услуги королеве. И драгоценный перстень со своей руки она мне, действительно, подарила. Но и тут автор не сдержал порыва кое-что приврать!..

Вот, например, он описывает, как, наградив меня перстнем, королева будто бы протянула мне руку для поцелуя. И я эту руку будто бы поцеловал… Но если бы я это сделал, тут бы и кончились жизнь и приключения г-на д’Артаньяна. Потому что французская королева была по национальности испанка, а по испанским законам каждый, кто прикоснется  к особе королевской крови, будет немедленно казнен… Так что этот господин сочинитель – большой враль!

Но, позвольте, ведь он пользовался Вашими мемуарами, которые нашел в библиотеке – «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитана-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных сведений о собы­тиях, которые произошли в царствование Людовика Великого».

– Должен вас огорчить, месье: я никогда не писал мемуаров. Эта книга – подделка, ее автор Гасьен де Куртиль де Сандра, мой хороший знакомый. Многое из того, что он там описал – верно. Но  это отнюдь не давало ему права выступать от моего  имени. К тому же господин Дюма взял из книги де Сандра лишь кое-что, а о самом главном умолчал.

О чем же?

– Например, о том, что у меня были жена и дети. Что мои потомки унаследовали пышные титулы — графы, маркизы, бароны и даже герцоги… Что и я при жизни был обласкан королем. Людовик XIV называл меня не иначе, как – «мой любимый д’Артаньян»!  И, между прочим, у меня были высокие придворные должности…

Неужели? И какие?

– «Смотритель ко­ролевского птичьего двора» и  «начальник королевской псарни»! Не вижу в этом ничего смешного, месье!

Простите, господин д‘Артаньян, но это так неожиданно… Я и не знал, что между подвигами и приключениями Вы навещали птичник и псарню.

– Какие глупости, месье! Эти должности вовсе не требовали моего присутствия. Они, были так сказать, почетные. И приносили мне немалые деньги.

      Все равно смешно. Оказывается, Вы тщеславны, господин д’Артаньян?

– Не без этого, месье. Но, должен сказать, что когда я арестовал и заключил в крепость Пигнероль министра финансов Фуке, и король предложил мне должность коменданта этой крепости (что принесло бы мне кучу денег), я отказался. Я сказал Его Величеству: «Я предпочитаю быть последним солдатом Франции, чем ее первым тюремщиком».

Браво, господин д‘Артаньян! А не расскажете ли Вы о тех ваших приключениях, которые не описал Дюма?

– Как Вы знаете, я служил кардиналу Мазарини. Только было мне в ту пору не сорок, как утверждает автор, а двадцать с небольшим. Итак, я был молод, в Европе шла Тридцатилетняя война, а во Франции бушевала Фронда – мятеж принцев против Мазарини.

Армия стояла под стенами мятежного города  Бордо. Но осада затянулась. Мне поручили доставить в осажденный город письмо кардинала с обещанием помиловать всех, кто прекратит сопротивление. Но как туда попасть, как пронести письмо, чтобы его не перехватили главари мятежников?

Я нарядился нищим. Солдаты разыграли сцену, будто гонятся за мной. Со стен осажденного города это заметили и на миг приоткрыли ворота, чтобы дать мне улизнуть от ненавистных солдат… Конечно, горожане сразу принялись потешаться над бедным перепуганным нищим. Я, разумеется, бухнулся им в ноги и униженно целовал руки своим спасителям… И никто не догадывался, что под лохмотья­ми нищего спрятано письмо кардинала…

А через некоторое время испанцы осадили французский город Ардр. Положение осажденных с каждым часом становилось все труднее. В городе свирепствовал голод, иссякли запасы про­довольствия, были съедены даже лошади. Наши солдаты едва могли отбивать атаки настойчивых испанцев. Положение было настоль­ко критическим, что город, не выдержав осады, с часу на час мог выкинуть белый флаг. Необходимо было предупредить осажден­ных, что помощь близка, и надо продержаться до подхода фран­цузских войск. Доставить эту весть должен был я.

Но как прорваться в город сквозь кольцо испанских солдат? Я разработал хит­роумный план. Тут уж мне пришлось разыграть спектакль во многих лицах — переодеваться купцом, выдавать себя за слугу, притворяться немощным старцем. Обведя вокруг пальца с помощью такого маскарада испанских солдат, я пробрался в город к осажденным соотечественникам. Прибыл я, надо сказать, весьма кстати. Губернатор намеревался вот-вот выбросить белый флаг…

А что было дальше?

– Губернатор уговаривал меня остаться и дождаться подхода французских полков под надежной защитой крепостных стен,  но я в тот же день покинул  город. Увы, обратный путь сложился для меня не столь благоприятно. На этот раз я решил изображать француза-дезертира. Однако испанские солдаты не поверили мне и доставили к командующему. Тот сразу понял, что я не дезертир, а французский офицер и приказал меня расстрелять…

И как же Вам удалось остаться в живых?

– Очень просто, месье: я сбежал. И после многочисленных приключений наконец стал капитаном гвардейской роты королевских мушкетеров.

И это был едва ли не единственный случай, когда рядовой солдат дослуживался до командира гвардии короля, не так ли?

– Единственный, месье! Ни до меня, ни после меня это никому не удавалось.

А когда Вы стали маршалом Франции?

– О, месье,  этот Ваш Дюма  опять все перепутал. Маршалом стал мой двоюродный брат Пьер. А я до конца оставался капитаном мушкетеров и закончил жизнь именно в этом звании – я погиб в бою под Маастрихтом в 1673 году.

Ну, и на прощанье, господин д’Артаньян, не поделитесь ли Вы с нашими читателями секретом своей блистательной карьеры?

– Я всегда следовал только одному правилу, месье: только мужеством можно пробить себе путь. Кто дрогнет хоть на мгновение, возможно, упустит случай, который именно в этот миг ему предоставила судьба. Если хотите, можете назвать его моим секретом.

     — Ну что же, молодец, Перышкин! – похвалил Главный Редактор. – Только почерк у тебя ужасный, твои каракули переписывать за тобой приходится. Посмотри как измучилась с переписыванием Наташа Соломко, пожалей девушку.

     — Почерк, как и прожитую жизнь, не изменишь, — вздохнул Вася. – А Наташе Соломко я куплю большую конфету…

     И Вася Перышкин пошел покупать Наташе Соломко большую конфету.

Каракули Васи Перышкина, высунув язык, тщательно переписала Наташа Соломко.

А вы, любознательные читатели, подскажите:

1. Где все же Вася Перышкин встречается с героями своих интервью?
2. Что это за хитроумная машина времени, которая у Васи всегда с собой?

К 100-летию со дня рождения Вениамина Каверина (19 апреля 2002 г.)

Когда сотрудники журнала «Кукумбер» пришли на работу, корреспондент Вася Пёрышкин сидел в углу у компьютера и стучал по клавишам с таким треском, словно в домино играл.

– Ты где пропадал?! – грозовой тучей надвинулся на него Главный Редактор.

– Я это… Путешествовал во времени, – оправдывался Вася.

– А ну, покажись, голубчик, – нахмурился Главный Редактор .

Вася нехотя вылез из-за стола. Редакция ахнула – одет он был в шубу, меховые сапоги, на шее висели на верёвке большие меховые рукавицы.

– Прогульщик ты, Вася, – проворчал Главный Редактор.

– Какой же я прогульщик?! – возмутился Вася. – Для того чтобы сделать героическое интервью, я шёл по следам одного из героев книги Каверина «Два капитана» по льдам и снегам Арктики!

Вася расстегнул шубу и уселся на край стола:
– Я, как и все, кто прикасался к этим страницам, с замиранием сердца читал роман Вениамина Каверина «Два капитана». Судьба героя романа Сани Григорьева оказалась переплетена с удивительной судьбой штурмана Климова, участника трагического дрейфа во льдах шхуны «Святая Мария».

Одно время литературоведы спорили: кто является прообразом штурмана Климова?

Я решил это выяснить, сел на машину времени, и к своему удивлению оказался не среди льдов на обледенелой палубе, а в маленькой тёмной квартирке. Из-за стола, заваленного бумагами и освещенного керосиновой лампой, встал невысокий человек в поношенном, но опрятном флотском кителе и потёртом пальто, накинутом на плечи. У него нервное худое лицо и русая, с проседью, бородка.

– Вы – штурман Климов? Со шхуны «Святая Мария»? – справившись с волнением, спрашиваю я.

– Должен вас разочаровать, юноша, я – штурман Валериан Иванович Альбанов, участник полярной экспедиции лейтенанта Брусилова. Писатель Вениамин Каверин имел право немного изменить моё имя и название шхуны, он писал литературное произведение, а не научное исследование.

– Как же всё было на самом деле?

– Если вам это действительно интересно, садитесь и слушайте. А я заварю морковный чай… Не удивляйтесь, ведь мы с вами в городе Красноярске, в 1919 году, в России гражданская война… С чего же начать?

– Расскажите, как Вы стали штурманом.

– Родился я 26 мая 1882 года в Уфе в семье ветеринарного врача, который служил в 5-м Оренбургском казачьем полку. Вместе с отцом я кочевал по России: Воронеж, Оренбург, Уфа, Владимир…

– Эти города далеко от морей. Откуда же Ваша «морская болезнь»?

– Как и у всех мальчишек – от чтения книг о путешествиях. Ещё будучи гимназистом, я с товарищем тайком отправился на лодке по реке Белой. Лодка оказалась дырявой, затонула, нас чудом спасли и вернули домой. Но это приключение и ледяная вода не охладили мою страсть к путешествиям. В апреле 1900 года я уехал в Петербург, поступать в мореходные классы. Меня сразу же отправили на пароход «Красная горка».

– Ух ты – сразу на пароход!

– Сразу на пароход. Так поступали со всеми, чтобы будущие мореходы, знающие о море по книжкам, «оморячились» и не разочаровались в выборе профессии.

– Вы не разочаровались?

– Конечно, нет! Я сдал экзамены и был зачислен в начальный класс. Ученики получали форму, но питались и снимали жильё за свой счёт. Отец мой умер, мать с двумя сёстрами едва сводили концы с концами. Приходилось не только учиться, но и зарабатывать на жизнь.

– Как же Вам это удавалось?

– Я подрабатывал репетиторством, продавал модели кораблей. Самостоятельность пошла мне на пользу, выковала характер. После училища я был назначен на суда Северной морской экспедиции. Жил в Красноярске, ходил на маленьком пароходике «Обь» помощником капитана. Потом плавал на Каспии и в 1908 году получил диплом штурмана дальнего плавания. Но океанских судов в России было мало, попасть на них оказалось непросто.

В то время мир охватила «Арктическая лихорадка». Затаив дыхание, люди всех стран следили за дрейфом во льдах Северного Ледовитого океана экспедиции Фритьофа Нансена на легендарном судне «Фрам». Наперегонки устремлялись к Северному и Южному полюсам Роберт Пири, Руал Амундсен, Роберт Скотт… Практически одновременно снаряжались и три русские полярные экспедиции: под руководством Седова, Русанова и Брусилова, в которой я имел честь участвовать. К сожалению, средств не хватало для должной экипировки, не было даже радиостанций, получивших уже широкое применение на флоте. На борту «Св. Анны» не оказалось взрывчатки, необходимой в полярных условиях. К тому же обманули купцы, продав недоброкачественные продукты и снаряжение. Сказалась и тяжёлая ледовая обстановка.

– Какова судьба этих экспедиций?

– К сожалению, трагическая. На пути к Северному полюсу умер Георгий Седов. Судну Русанова «Геркулес» удалось проникнуть далеко на восток к берегам Таймыра, где оно погибло.

– Что же было с вашей экспедицией?

– Хотя начальнику экспедиции на «Св. Анне», потомственному моряку Георгию Брусилову было всего 28 лет, он получил хорошую подготовку. На морских картах несколько десятилетий оставался его «след»: название первого маяка на мысе Дежнева – «Знак Брусилова». Он был не лишён коммерческой сметки и собирался покрыть расходы на экспедицию охотой, организовав зверобойное акционерное общество.

В Англии была куплена паровая шхуна, старая, но вполне добротная. Шхуна имела тройную дубовую обшивку толщиной до 0,7 метра, длина корпуса была 44,5 метра, ширина 7,5 метра. По парусной оснастке это трехмачтовое судно с прямыми парусами на фок-мачте относилось к баркентинам, но Брусилов называл свою белоснежную красавицу шхуной. К тому же на неё была поставлена новая паровая машина и во время перегона из Англии в Петербург, в котором участвовал я, она показала хорошие мореходные качества.

28 июля 1912 года «Св. Анна» вышла в море. Часть экипажа должна была присоединиться к экспедиции позже. Но по непонятным причинам Бурсилов вывел из состава пайщиков всех участников экспедиции. В результате часть матросов не явилась в порт, часть, включая второго штурмана, боцмана и врача отказалась от участия в экспедиции.

– Как же решились отправиться дальше без матросов, врача и второго штурмана?

– Брусилов принял матросами несколько поморов, обязанности штурмана мы с ним разделили. Заменить врача вызвалась находившаяся на судне пассажиркой Ерминия Александровна Жданко, окончившая курсы сестер милосердия. В 22 года она стала второй женщиной в русской истории, отправившейся в Арктику. Первой была Татьяна Прончищева, разделившая полярное плавание и гибель со своим мужем Василием Прончищевым на «Якуцке» в 1735-1736 годах.

– Экспедиция не заладилась с самого начала?

– Поначалу всё складывалось вполне благополучно. От Мурмана к Новой Земле «Св. Анна» прошла за несколько дней. Ничто не предвещало беды. Брусилов писал: «…плавания осталось всего две недели, а зима – очень спокойное время, не грозящее никакими опасностями».

– Что же помешало благополучному завершению экспедиции?

– Непроходимый лёд заставил шхуну уклониться к югу в Байдарацкую губу, из которой «Св. Анна» почти месяц пробивалась сквозь льды к берегам Ямала.

28 октября 1912 года ледяное поле, в которое вмерзла «Св. Анна», оторвало от припая, и начался дрейф к северу…

К лету 1913 года течение вынесло нашу шхуну севернее Новой Земли. Лед вокруг был поломан и слаб. Мы пытались пропилить в ледяном поле канал длиной 400 метров до ближайшей полыньи, но это не удались. Вот когда пригодилась бы взрывчатка. В августе 1913 года пришлось готовиться ко второй зимовке, а к началу 1914 года шхуна оказалась в той части течения Северного Ледовитого океана, которая ранее несла на запад судно Нансена «Фрам». Расчеты показали, что мы сможем освободиться из ледового плена не ранее лета 1915 года.

– Вы остались на зимовку?

– Положение было тяжёлым, запасы продуктов на исходе, ожидался голод. Вторая зимовка проходила тяжело, в январе 1914 года я попросил Брусилова позволения построить байдарку-каяк и сани, чтобы преодолевать водные полыньи, погрузив на каяки нарты. Вот когда мне пригодились книжные познания! Так мы смогли бы уйти на Землю Франца-Иосифа, до которой было около ста километров. Из книги Нансена я знал о существовании на юге этой земли заброшенных домов английской экспедиции.

– Брусилов не возражал против вашего ухода?

– Большая часть команды решила идти со мной. Брусилов не противился, уход части экипажа позволял остающимся растянуть продовольствие до лета.

К началу апреля мы изготовили семь нарт и сошли на лёд. За два месяца тяжелейшего пути прошли расстояние в два раза длиннее, чем следовало по карте. Дрейфующий лёд относил нас в сторону. Так была открыта «река в океане» – Восточно-Шпицбергенское течение.

– Как же сумели преодолеть отчаяние?

– Мы должны были выжить. Мы падали, вставали, и, подбадривая друг друга, шли вперёд. К Земле Александры добрались с последним фунтом сухарей и двумя каяками, остальные поломались.

Надо было плыть на восток к мысу Флора. Каяки вместили половину путешественников, остальным пришлось идти по берегу.

– Наверное, страшно путешествовать среди льдов и белых медведей?

– Мы сами искали встречи с медведями, они были для нас пищей. Боялись моржей. Эти громадные морские чудища запросто могли перевернуть лёгкие каяки, а оказаться в полярной воде – смерти подобно. Но страшнее моржей и медведей были голод, болезни, усталость и апатия. Каждый шаг давался с трудом.

Умерли матросы Архиреев и Нильсен, в шторм унесло в море матросов Луняева и Шпаковского. На мысе Гранта потерялись ещё четверо. Чудом спаслись я и матрос Конрад. Нас подобрало судно «Св. Фока» экспедиции Седова, умершего на пути к полюсу. Второй раз в истории освоения Арктики на мысе Флора произошла удивительная встреча. Двумя десятилетиями ранее здесь встретилась английская экспедиция Джексона с Нансеном.

– Спасся кто-то ещё из экспедиции?

– Только я и Конрад. Нам удалось сохранить для науки ценнейшие материалы двухлетних наблюдений в неизученных районах Северного Ледовитого океана. До конца дней своих я буду тешить себя надеждой, что тяжелейший поход по дрейфующим льдам совершался не только ради спасения от смерти, но и ради науки. Мы служили во славу России.

Вот, собственно, и всё. Простите, юноша, мне пора…

– Что же было дальше с Альбановым? А со шхуной «Святая Анна»? – посыпались вопросы на голову Васи Пёрышкина.

– Судьба шхуны и штурмана оказались до удивления схожи. Никто в точности не знает, как они закончили свои дни. О шхуне ходит много легенд. Говорят, что она до сих пор блуждает, вмёрзнув в полярные льды. Но скорее всего, её вынесло в открытое море, и там она была потоплена немецкими субмаринами, топившими всех подряд, невзирая на флаги. О судьбе Альбанова сведения так же противоречивы: говорили, что он умер от тифа, что погиб в железнодорожной катастрофе, когда взорвался эшелон с боеприпасами.

Он успел издать книгу о путешествии к Земле Франца-Иосифа.

Имя В.И. Альбанова всегда будет примером несгибаемого мужества, символом преодоления, казалось бы, безвыходных обстоятельств. В память о нем в Арктике появились географические названия: мыс Альбанова, ледник Альбанова, остров Альбанова. Бороздит полярные воды гидрографическое судно «Валериан Альбанов».

В географических названиях закреплена память и о других участниках экспедиции на «Св. Анне»: ледник Брусилова, мыс Жданко, мысы Конрада и Губанова, бухта Нильсена. На картах Карского моря глубоководный желоб Анны, а напротив него на Новой Земле мыс Анны – в память о героической экспедиции на «Св. Анне».

С Васей Пёрышкиным путешествовал на машине времени Виктор Меньшов

– Что-то нашего специального корреспондента Васи Пёрышкина не видно, – задумчиво произнес Главный Редактор, просматривая статьи. – Задерживает материал.

– Наверное, занят, – робко предположила машинистка Настя Ярославцева. – Очередное сенсационное интервью берёт. Ушёл с головой в поставленную задачу, вот его и не видать.

– Слишком глубоко ушёл, – проворчал Главный Редактор, щелкая Большими Редакторскими Ножницами над очередной статьей. – А если не сдаст тему в срок? Что мы делать будем? А?

– Вас не поймешь, – вмешалась Очень Технический Директор Аня Немальцина. – Человек, можно сказать, всю душу в работу вкладывает, а вы еще и недовольны! А интервью он в срок сдаст, будьте уверены. И дня не пройдёт, обязательно объявится!

И тут на столе заливисто задребезжал телефон.

– Вот видите? Это он, я уверена! – торжественно сказала машинистка Настя и сняла трубку. Но в аппарате что-то хрюкало и пищало.

– Вася, это ты? – позвала Настя. – Вася, перестань хрюкать и говори, как человек!

Вслед за этим в трубке хрустнуло, словно маленький взрыв, и наступила тишина.

– Я и не хрюкаю! – обиженно произнёс Васин голос. – Это телефон неисправный, вот он и хрюкает. Я по нему долбанул кулаком, сразу все исправилось.

– Пёрышкин, ты где? И кто тебе разрешил стучать кулаками по телефону? – сердито спросил Главный Редактор взяв трубку на параллельном аппарате.

– А кто мне запретит, я же из будки звоню! – отмахнулся Вася. – У меня срочная информация! Записывайте: богатыри были на самом деле!

– Откуда такая уверенность? – засомневался Главный Редактор.

– Илья, вы, наверное, самый старший из богатырей?

– Нет, сынок, что ты. Мы все младшие – и я, и Добрыня, и Алёша Попович – мы все кто в конце десятого века жил, а кто и попозже.

– А что, были ещё и старше?

– Конечно, были. У кого бы мы богатырскую науку постигали? Старшие – это Святогор-богатырь, Волх-богатырь, Дунай-богатырь, Потык…

– Дунай – это река такая. Его в честь реки назвали, да?

– Что ты, что ты! Река Дунай – это и есть богатырь. Ты разве былин не читал? Он взялся состязаться со своей женой-богатыршей и убил её, а потом заколол себя копьем. Из его тела и потекла Дунай-река.

– Разве так может быть?

– В прежние времена всё могло быть, – вздохнул Илья.

– Но ведь наукой это не доказано!

– Какая наука, сынок! Это так давно было, что и доказать нельзя!

– А когда былины начали появляться?

– Первые былины (в них как раз о старших богатырях и повествуется) народ сложил уже к девятому веку. Их называют мифологическими. Второй цикл – былины киевские. А третий – Владимиро-Суздальские. Это уже про нас, про богатырей младших.

– Много же народ про вас насочинял! В жизни не прочесть…

– Скажешь тоже – «насочинял». Обидно это. Народ наши дела приукрашивал, не без того. Но мы все действительно существовали и действительно воевали за землю Русскую, за князя с княгинею. Меня за это даже к лику святых причислили…

– Не может быть!

– Почему же не может… Отправляйся в Киево-Печерский монастырь, под ним есть пещеры, там моя гробница. Если не испугаешься – проверишь.

– Вы в самом деле родились в земле Муромской, в селе Карачарово? И на печи вы тридцать лет просидели?

– И это было, не скрою. Вылечился я чудесным способом, потому что мне предназначено было стать богатырём, Русь-матушку от врага защищать, служить князю Владимиру.

– Какому Владимиру? Их же два было – Святой и Мономах!

– Верно, два… В былинах их образы слились в один – не очень хороший, я тебе скажу!

– Ага. Коварный, жестокий…

– Ты думаешь, легко государством править? Потруднее, пожалуй, чем палицей махать! Я служил не Киевскому князю, а Владимиро-Суздальскому – Мономаху. Это было в начале двенадцатого века.

– Неужели Соловьи-разбойники тогда еще водились?

– Разбойники всегда водились. Прятались на дорожках прямоезжих, с громким посвистом бросались на путешественников, грабили. Только в былине не конные дорожки имеются в виду. Это были пути по Днепру к Черному морю и по Волге – к Каспийскому. А по берегам рек засады устраивались на богатые купеческие корабли. Это и хазары, и печенеги, и половцы. С тринадцатого века – волжские и крымские татары. Вот мы, богатыри, княжие дружинники, эти дороги и очищали. Это был подвиг, на который не всякий смельчак решится.

– Тогда понятно, почему Соловей с родственничками на одно лицо были.

– Не совсем так. Татарина от татарина отличить можно. Это – отголосок другой истории – о маленьких диких лесных племенах, члены которых из поколения в поколение женились на своих сестрах. Мы встречали таких в наших странствиях. Но они не разбойничали, жили охотой, бортничеством (по-вашему, пчеловодством).

– А Добрыня – он тоже с вами служил?

– Нет, он на самом деле жил во времена Владимира Святого – того, что Русь крестил. Добрыня Никитич, посадник новгородский, а затем воевода киевский, был дядей Владимиру и даже помог тому в некотором роде занять престол. В 970 году Святослав оделял своих сыновей землями. Ярополка он посадил в Киеве, Олега – у древлян. Но тут пришли новгородцы, и пригрозили отделиться, если Святослав не даст им князя. Тогда Добрыня уговорил новгородцев попросить княжить Владимира – внебрачного сына Святослава и ключницы Малуши. Князь выполнил их просьбу и посадил Владимира в Новгороде. Об этом рассказывает Повесть Временных Лет, но в былинах не осталось этой истории.

Зато осталась другая – как Добрыня сватал князя Владимира. Действительно, дядя помогал князю, когда тот в 980 году решил жениться на полоцкой княжне Рогнеде.

– Его борьба со Змеем – тоже выдумка?

– Нет, тут скорее речь идёт о метафоре. Знаешь такой литературный прием? В 990 году, после того, как стольный град Киев был покрещён, а языческие идолы частью порублены, а частью сброшены в Днепр, Добрыня с Путятой (другой воевода князя Владимира) отправились крестить огнём и мечом Новгород. Жители не хотели расставаться с богами предков. Особенно почитали в торговом городе Велеса – покровителя скота, торга и подземных богатств. Велеса изображали в виде змея, поэтому народ изобразил поход христианина Добрыни против язычества, как борьбу со Змеем.

Летописи повествуют, что, порубив идолов, Добрыня обратился к новгородцам со словами: “Что, безумные, сожалеете о тех, кто сам себя защитить не смог, какую пользу вы от них ждали?” Так что на деле поход оказался не таким опасным, как его описывают, хотя новгородцы вполне могли подняться против богатырей.

– Путята в былины не попал?

– Напрямую – нет, но имя его народная молва сохранила. Оно преобразовалось в образ Забавы Путятишны, которую Добрыня освобождает от Змея.

– А третий ваш товарищ, Алёша Попович – при каком из Владимиров жил?

– Если верить былинам, Алёша покуражился при обоих князьях разом. При Владимире Святославиче он воюет против печенегов, а при Владимире Мономахе – противостоит половцам. Но на самом деле его звали Александр, и жил он в начале XIII века. Реальный Александр Попович был участником сражения между ростово-суздальскими и новгородскими войсками на реке Липице в 1216 году. Погиб он в сражении при реке Калке в 1223 году с семьюдесятью другими русскими богатырями.

Прототипом его противника – Тугарина – стал половецкий хан Тугоркан, ставший в 1094 году тестем Святополка и убитый киевлянами в 1096 году. Следствием этого слияния эпох и героев стал интереснейший былинный ход – Алеша Попович убивает своего противника не в чистом поле, а на пиру у князя, за то, что хан начинает приставать к жене Владимира, княгине Апраксе.

– Значит, никаких чудовищ богатыри не убивали?

– Нет, противники у нас были не о трёх головах огнедышащих. Но от этого они были не менее опасными. Это были хазары, печенеги, половцы, татарские орды. Так что княжеским дружинникам редко приходилось подолгу отдыхать на княжеских пирах в столице…

– Всё, – растерянно произнесла Настя, убирая трубку от уха. – Обрыв связи, наверное… Интересно, откуда он звонил?

– Из какой-нибудь библиотеки, наверное, – равнодушно пожал плечами Главный Редактор. – Не мог же он в древних временах телефонную будку найти…

– Не мог? – недоверчиво переспросила Настя, берясь за расшифровку стенограммы разговора. – Вася ещё не то может…

Внимание, ребята! В интервью Илья Муромец допустил одну историческую неточность. Какую?

Ответ:

Илья назвал Мономаха князем Владимиро-Суздальских земель, а в начале двенадцатого века это княжество называлось ещё Ростово-Суздальским. Владимиро-Суздальским оно стало при князе Андрее Боголюбском, перенесшем в начале 1170-х столицу из Ростова во Владимир.

Интервью расшифровала и исправила ошибки Настя Ярославцева

Наш корреспондент Вася Пёрышкин влетел в редакцию со скоростью десять метров в секунду. От его порыва молниеносно захлопнулись все форточки, а бумаги со столов взметнулись в воздух, точно стая перепуганных белых кур с забора. Мы бросились их ловить.

– Где на этот раз ты искал героя для своего интервью? – поинтересовалась машинистка Настя Ярославцева, когда беспорядок был устранен.

– Как где? В лесу! – наш «буйный ветер» удивился, что кто-то может не знать таких очевидных вещей. Действительно, его ладони и коленки были испачканы зеленью, в волосах запутался сухой дубовый лист, а в руке была зажата зелёная свежесрезанная ветка, на конце которой болтался обрывок верёвки.

Посмотрев на это безобразие, Главный Редактор с укоризной покачал головой.

– По-моему, ты просто развлекался, а интервью придумал для отвода глаз.

– Да нет же! Я не развлекался… Ну, то есть… Совсем чуть-чуть. А потом мне срочно понадобилось узнать, как делаются луки, ну я и решил, что заодно можно с Робин Гудом и о всяком другом поговорить. Он же первый в мире лучник, так даже в песне поется!

– И ты, конечно, смотался в Шервудский лес на своей машине времени? – недоверчиво спросил Главный Редактор.

– Конечно! – с восторгом отозвался наш корреспондент. – И вы знаете, что рассказал мне Робин Гуд? Вот! Читайте!

О том, как делаются луки, народные восстания и героические легенды.

– Прежде всего, – сказал Робин, опередив вопросы, – так луки не делают. Ты какой породы дерево взял? Не знаешь. А нужно – строго определённое. Например, ясень или вяз. Можно ещё тисс и орешник. С них срубали толстую прямую ветку и сушили несколько лет. И только потом обстругивали. Добрый английский лук должен выйти гладким, без сучков и трещинок, а иначе вся работа насмарку. Кстати, на тетиву тоже не всякая верёвка годилась. Твоя, например, не подходит – слишком рыхлая, будет растягиваться и ослаблять лук. Хорошую тетиву плели из пеньки, конского волоса или из жил животных.

– Ой, как же это долго!

– Конечно. Настоящие вещи нельзя делать быстро. Если, разумеется, ты хочешь, чтобы они служили долго. Вот мой лук, например, был мне верным товарищем много лет. Его и похоронили вместе со мной. Эх, славно нам пришлось потрудиться в своё время!

– Как же так вышло, что ты, Робин, стал вольным стрелком?

– Вообще-то я вовсе не собирался становиться разбойником. Родился я в Англии в середине четырнадцатого века, в семье йомена – так называли свободных крестьян. Звали, меня, кстати, вовсе не Робин, а Роберт Гуд. По-английски это писалось: Robert Hood. Впрочем, некоторые историки уверяют, что фамилия моя была вовсе не Худ, а Фицворд, что жил я во времена Ричарда Львиное Сердце и сражался с норманнами, завоевавшими мою родную Англию. Но это, конечно, не так. Просто в тяжелые времена людям нужен кто-то, кто защищал бы их. И если такой герой не появляется, его выдумывают.

– Ты жил в тяжелые времена, Робин?

– Ещё бы! В царствование Эдуарда Третьего (это как раз середина четырнадцатого века) жизнь у бедного люда была очень нелёгкой, особенно у крестьян. Они только назывались свободными, на самом же деле у таких крестьян почти не было земли, только жалкие клочки, которые не могли их прокормить. Эти люди должны были обрабатывать чужую землю за гроши. Причиной этому был ордонанс (закон) 1349 года, который запрещал наёмным работникам повышать плату за свой труд. К тому же чума, обрушившаяся на Англию годом раньше, уничтожила почти треть населения, и работы беднякам теперь доставалось больше.

Богатеи вытягивали из людей последние деньги и силы, королевские чиновники (вроде того же Ноттингемского шерифа) жестоко наказывали непокорных, священники так и норовили обмануть бедняков, выманить у них последние гроши, да ещё и заставить бесплатно на себя работать. Естественно, повсюду поднимались крестьянские восстания, но их быстро подавляли.

– И ты принимал участие в восстаниях?

– Конечно! В это время я был очень молод, ловок и упрям. Я тоже не хотел покоряться, за это люди шерифа сожгли мой дом, а землю приписали к церковным владениям. Я сам едва унёс ноги. Начал скрываться в Шервудском лесу, а вскоре ко мне присоединилось ещё несколько обездоленных, но отважных ребят. Так образовалось братство Вольных Стрелков.

– Но ведь это ещё не означало, что ты стал разбойником.

– Как бы не так! На что же мы, по-твоему, жили? Леса-то были королевские, и дичь в них тоже принадлежала королю. А если не королю, то кому-нибудь другому: дворянину вроде сэра Гая Гисборна или епископу. Мы незаконно рубили деревья на дрова для наших костров, мы жарили на них незаконно убитых оленей – за одно это нас должны были повесить. А ещё нужно было помогать оставшимся в деревнях семьям, – не все мои соратники остались круглыми сиротами, как я. Не могли же они брать с собой в леса стариков, женщин и детей. Так мы начали грабить богачей, проезжавших через Шервудский лес.

– Я думал, что вы помогали всем беднякам!

– Нет, всем мы просто не смогли бы помочь – Англия не такая уж маленькая страна! Но бедным людям из окрестных деревень мы нередко приходили на помощь. О нас прослышали и в других местах, и, случалось, приходили издалека за помощью или чтобы присоединиться к нашему отряду. Для многих это была единственная возможность отомстить за жестокие обиды, нанесённые церковью или богатеями.

Кстати, те, кому мы помогли в трудную минуту, тоже при случае выручали нас, – укрывали от людей шерифа, делились с нами хлебом и молоком. Ты не представляешь, как тяжело есть все время одно мясо!

– Да-а. В балладах ваша жизнь кажется лёгкой и беззаботной!

– До этого было далеко! Нас преследовали солдаты; мы страдали зимой от холода, а когда охота бывала неудачной – и от голода; мы скучали о наших близких. Но легенда есть легенда – она гораздо красивее действительности.

– Значит, не всё, что написано о тебе, Робин, и о твоих вольных стрелках, правда?

– Конечно, нет. Например, я никогда не встречался с королем, как это описывается в поэме «Деяния Робина Гуда», созданной в шестнадцатом веке; не жил при дворе. Мне также приписали кое-что из поступков, которыми прославился борец с норманнскими завоевателями Гервард, герой старинных песен на латинском языке, известных как «Деяния Герварда», и тоже предводитель отряда вольных лучников.

– А с рыцарем Айвенго ты встречался?

– Тоже нет. События, описанные Вальтером Скоттом, тоже происходят в эпоху Ричарда Львиное Сердце, когда все англосаксы – коренное население британских островов – сопротивлялись норманнам, завоевавшим остров. Это – двенадцатый век, я тогда ещё не родился.

Но самая красивая, на мой взгляд, выдумка обо мне – что я эльф. Суеверный народ просто не мог поверить, что обычный человек может так долго ускользать от правосудия, чувствовать себя в лесу, как дома, метко стрелять из лука и быть равнодушным к деньгам. Конечно, дело нечисто! К тому же я носил наряд, который традиционно приписывали «лесному народцу» – зелёную куртку, шапку и красный плащ. А если добавить к этому, что «разбойничаю я – ха-ха-ха! – с двенадцатого века», то образ получится вполне убедительный. Впрочем, деньги и помощь от «эльфа» крестьяне принимать не отказывались!

– А твои ближайшие соратники – Маленький Джон, отец Тук, Мэриен – они существовали в действительности, или это тоже легенда?

– Папаша Тук и Малыш Джон действительно были моими спутниками. Джон был из ремесленников, а прозвище своё он получил в шутку, так как росту в нем было не меньше семи футов. Отец Тук был бродячим монахом. Впрочем, я сильно подозреваю, что до пострига этот выпивоха и объедала успел побывать в солдатах и даже повоевать за нашу прекрасную Англию. Такое частенько случалось в прежние времена: получив ранение и будучи мало пригодным к королевской службе, солдат шёл в монастырь, чтобы вести там сытую, а нередко и привольную жизнь. Ухватки, во всяком случае, у нашего «святого отца» были те ещё!

А вот девушки по имени Мэриен на самом деле не существовало. Слишком тяжёлой была жизнь вольных стрелков, чтобы обзаводиться подружками. Девице очень тяжело пришлось бы с нами в лесу, мы постоянно скитались.

– Как жаль, что многое из того, что о тебе известно, оказалось народным вымыслом!

– Почему же только народным? К твоему сведению, писатели тоже обо мне посочиняли достаточно! Взять, к примеру, того же Вальтер Скотта… Я фигурирую в его романе «Айвенго». А ещё был такой английский писатель Уильям Ленгленд. Он жил чуть позже меня и был не менее таинственной личностью – о его биографии почти нет достоверных сведений. Он первый меня упомянул в своей поэме «Видение о Петре Пахаре». Вспоминали обо мне в своих произведениях и другие английские писатели, например, Шекспир, Роберт Грин…

– Но все же простой народ любил тебя, наверное, больше?

– Точно. А знаешь, за что? Нет, не за подвиги, и, тем более, не за месть. Ты не угадал. За мои проделки! Издавна известно, что нет оружия опаснее, чем смех. Противника, которого ограбили и даже побили, ещё можно уважать. У того же, кого поставили в смешное положение, не остается никакого авторитета. А это я проделывал постоянно. И кому только от меня не доставалось! Впрочем, ты сам должен это знать – ты же читал сборник баллад обо мне. Всё, что касается плутней и розыгрышей в этих балладах – чистая правда!

Закончив вместе со мной разбирать каракули, которыми был записан разговор, Вася Пёрышкин аккуратно поставил свою ветку в угол, и пошёл к двери.

– А хворостину ты свою зачем оставил? – сурово сдвинул брови Главный Редактор.

– Пусть сохнет! Через год я вырежу из неё лук! – решительно произнес Вася. – И буду играть в Робин Гуда.

– Ты к тому времени вырастешь, – убеждённо произнесла я.

– Это не важно! В Английских деревнях в Робина Гуда играют до сих пор. Причём взрослые! В один из майских дней они одеваются в зелёное, соревнуются в стрельбе из лука и разыгрывают сценки из жизни Робина.

– Это тебе тоже он сказал? – удивились мы с Главным Редактором хором.

– Конечно! – воскликнул Вася и выскочил за дверь. Должно быть, тренироваться.

– Интересно, а какую песню имел в виду Вася, – задумчиво произнесла Настя, – что-то я не припомню.

Набрала на компьютере интервью Васи Пёрышкина и проверила ошибки Настя Ярославцева.

(Потом Настя, конечно, вспомнила и название этой песни, и автора. А помните ли вы ребята? Ответ на последней странице).

Ответ: «Баллада о вольных стрелках», Владимира Высоцкого, написанная для фильма «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго».

Вася Пёрышкин, как обычно, восседал верхом на столе в редакции и, болтая ногами, зачитывал вслух отрывки из толстой книги:
«В нашем городке было всего два врача – кузнец и индеец-знахарь, уж не помню сейчас какого племени. Кузнец врачевал тех, у кого болели зубы. Он усаживал пациента на пень около своей кузницы, запускал ему в рот клещи, упирался коленом в грудь, и не вина пациента, если его челюсть оставалась цела… Индеец же умел составлять из трав такие снадобья, которые и каменного льва вывернули бы наизнанку… Правда, практика у обоих была небольшой, потому что люди в городке болели редко».

«Наблюдая за своим Питером я понял, что из всех божьих созданий только одно нельзя слой принудить к повиновению – кошку. Если бы можно было скрестить человека с кошкой, это улучшило бы людскую породу, но сильно бы повредило кошачьей…»

– Можете угадать, кто это написал?! – воскликнул Вася, захлопывая книгу. Молчание было ответом ему. – Это же Марк Твен! Цитаты из его «Автобиографии». Как только я в четвёртом классе познакомился с Томом Сойером, а потом и с Гекльберри Финном, Марк Твен стал спутником моей жизни. Когда мне было грустно, я брал с полки его книги и уже через несколько минут начинал улыбаться, потом смеяться, а потом хохотать.

Нет на земле уголка, где не нашлось бы книг этого чудесного писателя. Его Тома и Гека знают все. Без этих мальчишек детство любого из нас было бы неполным. Они становятся нашими друзьями, едва мы научимся читать, а вместе с ними другом нашим становится и весёлый, непрерывно подшучивающий над людьми и над самим собой Марк Твен.

Как мне хотелось попасть в Америку, увидеть его, поговорить с ним! Но беспощадное время увело его от нас ещё в 1910 году. А его голос, его чудесные интонации остались в его книгах.

Мне хотелось проломить стену времени, стоящую между нами, и увидеть его таким, какой он есть в жизни.

И однажды мне это удалось! Наш Главный Редактор поручил мне взять интервью у Тома Сойера и Гекльберри Финна. Я сел на машину времени…

– Знаем мы теперь твою машину, – махнула на него рукой Аня Немальцина, Очень Ответственный Секретарь редакции.

– Ну, ладно, ладно, – отмахнулся Вася Пёрышкин. – Пошёл я в библиотеку и провёл там

Пятнадцать минут с Томом Сойером

Я оказался в городке Рединг, штат Пенсильвания, около большого дома «Стормфилд».

Я вошёл в полутёмную гостиную и сразу увидел Марк Твена. Он сидел в глубоком дубовом кресле у камина, в котором не было огня, и курил трубку. У него были густые, совершенно белые волосы и косматые, нависающие на глаза брови. Это придавало его лицу сердитое выражение.

Я хотел повернуть назад, но он заметил меня, вынул изо рта трубку и положил её на столик, стоящий у кресла.

– Ну, неожиданный гость, – сказал он низким хрипловатым голосом, – раз уж вы здесь, подходите поближе, садитесь. Я, правда, давно никого не принимаю, и не могу взять в толк, как вы попали в дом. Но раз уж попали – давайте поговорим. Вы – газетчик?

– Журналист, с вашего разрешения, – признался я, вздохнув.

– Я, видите ли, ненавижу газетчиков, – нахмурился Марк Твен. – Хотя в молодости сам работал наборщиком и даже писал для газет. Скажу вам, что наши американские газеты – самые лживые в мире. Они создаются бандой малограмотных самодовольных невежд, которые не сумели заработать себе на хлеб лопатой или сапожной иглой и в журналистику попали случайно, по пути в дом призрения… Впрочем, не буду вас обижать, будем считать, что к вам это не относится. Давайте поговорим о чём-нибудь более достойном и интересном. Я вижу, что вам не терпится что-то спросить…

«Какой он старый и усталый, – подумал я. – И, конечно, совершенно один в этом мрачном и неуютном доме. На стене календарь – 25-е ноября 1909 года. Я знаю из его биографии, что у него никого не осталось – ни жены, ни детей. Все умерли. Он всех пережил. Бедный, одинокий старик… Но глаза! Тёмно-синие и совсем молодые. Глаза Тома Сойера».

– Мистер Твен, я пишу для ребят, беру «героические» интервью у героев книг. В нашей стране России все знакомы с вашими книгами – и дети, и взрослые. Все любят вас и очень хотели бы узнать – жил ли на самом деле Том Сойер и можно ли с ним поговорить?

– О, Том! – он произнёс имя на южный манер – Там, а не Том. – Говорите со мной. – Его глаза стали печальными и грустными. – Том Сойер – это я сам, своей собственной персоной. А тётя Полли – моя мать Джейн Клеменс.

– А городок Сент-Питерсберг, где вы жили…

– Это Ганнибал в штате Миссури. Вы не поверите – я долго не мог научиться плавать. Я тонул раз девять – то в Медвежьей, то в Миссисипи. Но, как видите, не утонул до конца… Славное было время! Да, сэр, я доставлял своей матери немало хлопот, не то, что мой младший братец Генри.

– Это Генри описан в «Томе Сойере» под именем Сида?

– Да, это он… Не помню, чтобы Генри хоть раз совершил по отношению ко мне дурной поступок, но многие его похвальные поступки обходились мне дорого… Он был такой хороший, что просто тошно… Это Генри обратил внимание матери на то, что нитка, которой она зашила ворот моей рубашки, чтобы я не сбежал из школы купаться, другого цвета… За столом Генри никогда не таскал сахар. Он брал его открыто, прямо из сахарницы. Мать знала, что он не будет таскать сахар тайком от неё. Но относительно меня… У неё были на мой счёт сомнения, она отлично знала, на что я способен. Однажды в её отсутствие Генри всё-таки взял сахару из этой старинной сахарницы английского фарфора, которую мать берегла, как музейную редкость… и его угораздило эту сахарницу разбить! Ну, остальное вы знаете из книжки.

– Мистер Твен, скажите, кем на самом деле был Гек Финн?

– Вот его-то как раз звали Том, – улыбнулся писатель. – Том Бленкеншип. Он был сыном городского пьяницы. В «Гекльберри» я нарисовал точный портрет Тома… Он был неграмотен, неумыт, вечно голоден, но сердце у него было золотое… Мы любили водить с ним компанию, а так как это строго запрещалось нашими родителями, то дружба с ним ценилась ещё выше и во всём городке не было мальчика популярнее его. Он стал потом мировым судьёй в одном из глухих посёлков штата Монтана, прекрасным гражданином и его все там очень уважали.

– Это правда, что он дружил с негром Джимом и путешествовал с ним на плоту по Миссисипи?

– Да, правда. Настоящее имя Джима было Дэн. Дядя Дэн был нашим верным и любящим другом, союзником и советчиком. У этого негра была ясная голова и любвеобильное сердце – чистое, простое, не знающее хитрости… Всё это время я мысленно был вместе с ним и выводил его в своих книгах то под именем Джима, то под его собственным. Он у меня ездил по всему свету – в Ганнибал, вниз по Миссисипи на плоту и даже летал через пустыню Сахару на воздушном шаре… Это в повести «Том Сойер за границей».

– Вы писали в «Томе Сойере» о страшной пещере Мак-Дугала на иллинойском берегу…

– Эта пещера милях в трёх от Ганнибала… Там было нетрудно заблудиться кому угодно. И я там тоже заблудился однажды вместе со своей спутницей. Наша последняя свеча догорела почти дотла, когда мы завидели за поворотом огоньки разыскивающего нас отряда… Однажды там заблудился индеец Джо и умер бы голодной смертью, если бы иссяк запас летучих мышей. Но их там были целые мириады. Он сам рассказывал мне эту историю… И вовсе он не был таким злодеем, каким я его изобразил… В книге я заморил его в пещере до смерти, но единственно в интересах искусства – на самом деле этого не было… Кстати, вы любите змей? Нет, не гремучих настоящих или очковых, а обыкновенных ужей?… Мы приносили их домой и сажали в рабочую корзинку тёти Патси (в «Гекльберри» я называл её Салли – это сестра моей матери)… К змеям она питала предубеждение и всегда очень пугалась, когда они из корзинки выползали прямо ей на колени…

– Простите, мистер Твен, а та ваша спутница, с которой вы заблудились в пещере… она – Бекки Тэтчер?

Он посмотрел на меня, прищурив глаза.

– Я назову её… Мэри Уилсон, потому что её звали иначе… Я перед ней благоговел, потому что она казалась мне ангелом и недостижимой для такого скверного и заурядного мальчишки, как я.

– Вы учились вместе?

– У нас в Ганнибале была всего одна школа. Она стояла на просеке, среди леса, и в ней учились около двадцати пяти мальчиков и девочек. Самому молодому ученику было семь лет, а самому старшему – двадцать пять. Мы ходили в школу летом, два раза в неделю. Отправлялись туда по утреннему холодку лесными тропинками и возвращались в сумерках, к концу дня…

Я хотел задать мистеру Твену ещё много-много вопросов.

О том, как он был лоцманом на Миссисипи, как искал серебро и золото в горах Невады и в Калифорнии, как был секретарём у сенатора, как написал свой самый первый рассказ «Знаменитая скачущая лягушка», как стал известным всему миру писателем и путешествовал по земному шару, читая свои рассказы, но вдруг увидел, что устал – ведь ему шёл уже семьдесят пятый год.

Дрожащей рукой он взял со стола свою трубку и сунул её в рот. Вынул из кармана спички. Взгляд его стал рассеян, он смотрел не на меня, а куда-то в угол.

Я понял, что надо уходить. Но мне хотелось задать ещё один вопрос, самый последний.

– Мистер Твен, простите, я сейчас исчезну, – робко сказал я. – Но мне очень хочется услышать, что вы – знаток людей – думаете о людях?

– О людях? – повторил он. – Люди –весьма странные существа. Вместо того, чтобы просто жить, они всю жизнь пресмыкаются. Одни – перед чинами. Другие – перед героями. Третьи – перед силой. Четвёртые – перед богом. Из-за этого они всё время спорят и дерутся между собой. Но все вместе единодушно пресмыкаются перед деньгами… Вот так, молодой человек. Прощайте.

Я поклонился и вышел из гостиной.

…Передо мною был письменный стол, листы бумаги, моя верная авторучка и рядом – раскрытая «Автобиография» Марка Твена.

Он родился чуть ли не двести лет назад, но он не умрёт и через двести лет, и через тысячу. Потому что добрые, честные и гениальные писатели живут на земле вечно, как и созданные ими персонажи.

Вася слез со стола и ушёл домой, путешествовать во времени. А его записи на этот раз переписывал

Николай Внуков

Вася Пёрышкин сидел в редакции на столе, болтал ногами и увлечённо, взахлёб рассказывал о своих «путешествиях во време-ни».

– Кто же он, этот неожиданно появившийся в Париже чело-век? – вопрошал слушателей Вася, потрясая у них перед носами тол-стенной книгой. И сам себе отвечал:
– Благородный рыцарь, спасший жизнь виконту Альберу де Мор-серу; богач, купивший себе особняк на Елисейских Полях — загадка для всех парижан! Но мы-то с вами знаем, что под этим именем скры-вается несчастный Эдмон Дантес. По ложному доносу он был обвинен в государственной измене и заточен в казематы замка Иф. Оказавшись на свободе, он начинает мстить своим обидчикам, срывая с них маски и показывая их истинное лицо.

Образ таинственного графа — гениальное создание Александ-ра Дюма, но оказывается, что человек с подобной судьбой действи-тельно существовал!

Писатель узнал о нем случайно, листая “Записки” Жана Пе-ше, который в своё время служил в полицейской префектуре Парижа. История некоего Франуса Пико, ставшего жертвой наполеоновской по-лиции, показалась ему занятной, и вскоре свет увидел новый роман Александра Дюма — “Граф Монте-Кристо”! Однако писатель, преклоняв-шийся перед памятью императора, изменил время действия: его герой в отличие от Пико обвинен в пособничестве Наполеону.

Оказалось, что и аббат Фариа — не вымышленное, а вполне реальное лицо! Я решил посетить обоих, но сначала отправился к Франсуа Пико, прихватив с собой роман гениального писателя.

Я застал этого немолодого уже человека за кружкой пива. Он долго и недоуменно крутил в руках толстую книгу, но потом все-таки согласился прочитать ее. После этого состоялось наше неболь-шое интервью.

— Да, прочитал я роман этого Дюма. Здорово он там все за-крутил, похлеще, чем было у меня в жизни. Я ведь никакой ни граф, а простой сапожник, Франсуа Пико. В молодости я был парень не про-мах — хорош собой, и девушки меня любили. Да, так все шло хорошо, если бы не этот Лупиан…

– Он был вашим приятелем?

– В том-то и дело, что не только приятелем, но и земля-ком. Я частенько захаживал к нему в кабачок: пропустить кружечку пива, да и так, поболтать. В тот день я пришел сообщить ему радо-стную новость: через неделю состоится моя свадьба. За невестой да-вали сто тысяч франков! Лупиан сделал вид, что рад за меня, но я-то видел, что он просто бесился от зависти. Потом уже я узнал, что он пообещал моим собутыльникам: “Я помешаю этой свадьбе!” А дальше случилось все так, как описано в романе.

– Вы хотите сказать, что был ложный донос?

– Вот именно! В тот же день в кабачок заглянул комиссар полиции, и Лупиан выполнил свое гнусное намерение. Он сообщил ему, что Франсуа Пико, то есть, я, — английский шпион, и меня тут же арестовали.

– Но ведь нужны были доказательства?

– Что вы! Комиссар состряпал донесение, даже не удосужив-шись проверить факты. Для него это было отличным шансом продви-нуться по службе. Донесение попало к герцогу Ровиго — самому без-жалостному министру полиции, и меня зачислили английским шпионом. Так я оказался в тюрьме…

– А что же ваши родственники, невеста?

– Они пытались навести справки, но тайная полиция хорошо знает свое дело. От имени Пико не осталось никаких следов! В тюрь-ме я познакомился с одним итальянским прелатом. Он тоже проходил как “политический”, но в отличие от меня, был стар и болен. Мы подружились, и перед смертью он завещал мне свое достояние, зары-тое в Милане: драгоценные камни, полновесные золотые дукаты, фло-рины, гинеи…

– Послушайте, но ведь это точь-в-точь аббат Фариа из ро-мана Дюма?

– Да, общего много, только я не менялся с покойником ро-лями. Хитро этот ваш Дюма придумал: мертвого аббата Дантес уложил на свою койку, а себя зашил в мешок вместо мертвеца! Правда, он тут маленько промахнулся: думал, что его отнесут на кладбище и за-кидают землей, а его сбросили в море с верхней площадки замка, да еще привязали груз. Но он ловкий, черт, сумел всплыть на поверх-ность… Да, так через семь лет империя Наполеона пала, и меня вы-пустили. Но из тюрьмы вышел не прежний рубаха-парень Франсуа Пико, а совсем другой человек: больной, изменившийся до неузнаваемости и полный ненависти.

– Но вы нашли клад, зарытый в Милане?

– А как же! Благодаря алмазам прелата мне удалось подку-пить нужного человека. Он выдал мне имена предателей, и я начал мстить. С двумя я рассчитался мгновенно — удар кинжала и яд отпра-вили их прямехонько в ад, но Лупиана я решил ударить в самое серд-це. У него была дочь 16 лет, в которой он души не чаял. “Вот куда я тебя ужалю!” — подумал я и начал действовать осмотрительно, не спеша, чтобы как следует насладиться местью. Я нанял каторжника, который действовал по моей указке. Он выдал себя за маркиза и на-чал ухаживать за этой невинной овечкой, а когда та уже ждала от него ребёнка, безжалостно бросил ее. Вскоре открылось, что маркиз вовсе не маркиз, а бывший каторжник. И тогда все отвернулись от семьи Лупиана, а его дочь была опозорена! Я уложил предателя на обе лопатки!

– И вам не жаль девушку? Она-то ни в чем не виновата!

– Лучше не сердите меня, господин Пёрышкин, иначе я не скажу больше ни слова! Я, между прочим, тоже не был ни в чем вино-ват, а провел в тюрьме лучшие годы своей жизни! Я простой человек, не чета вашему графу. Никак не могу понять, почему он простил сво-его заклятого врага и отпустил его на свободу?

– А как вы поступили с Лупианом?

– Как и подобает поступать с предателями: заколол кинжа-лом! Благородство, прощение — это всё не для таких людей, как я. Как говорится: Бог простит…

Я простился с сапожником, так и не понявшим поступки гра-фа Монте-Кристо, и отправился к Хосе Кустодио Фариа — прототипу аббата Фариа в романе Дюма.

Как вы помните, он занимал соседнюю с Эдмоном камеру в зловещем замке Иф. Аббат был заточен по политическим убеждениям: он хотел видеть свою родину, Италию, свободной. Этот образованный человек скрасил Дантесу мучительное пребывание в неволе, он обучил его истории и математике, языкам и этикету; он открыл ему тайну сокровищ. Он умер, так и не увидев свою родину свободной, но пода-рил свободу Дантесу.

И вот я беру интервью у настоящего Фариа, который дал ми-ру намного больше, чем сундук с алмазами.

— Я родился в 1756 году в индийской провинции Гоа, кото-рая считалась в то время португальской колонией. Среди моих пред-ков были представители браминской аристократии, однако, спокойная жизнь была не по мне.

Будучи юношей, я принял участие в заговоре, направленном на свержение в Гоа португальского господства. Так я впервые ока-зался в тюрьме. Поскольку мне не было еще и 15 лет, меня быстро отпустили. Я уехал в Португалию с теми же мечтами о свободе и вскоре опять оказался в тюрьме. Затем я переехал в Италию и стал аббатом, но и это не укротило мой дух. Я снова угодил в тюрьму и прослыл “вольнолюбивым аббатом”. После очередного участия в заго-воре, уже во Франции, меня поместили в Бастилию. Чтобы как-то ско-ротать время, я начал играть в шашки и увлек этой игрой охранни-ков. Однако партии кончались слишком быстро, тогда, чтобы растя-нуть их, мне пришлось изобрести 100-клеточные шашки.

— Простите, уважаемый аббат, так вы еще и изобрета-тель?

– Получается, что так, по совместительству… Там же, в Бастилии, открылись и другие мои способности, вероятно, перешедшие ко мне по наследству. Оказалось, что я обладаю силой внушения, ко-торая во много раз превосходит обычную. Признаюсь, что именно она помогла мне покинуть мрачные казематы Бастилии. Выйдя на свободу, я сделал целительное внушение своим ремеслом. Я открыл так назы-ваемые магнетические классы, где всего за пять франков проводил сеансы гипноза. По-видимому, я обладал над людьми некоторой вла-стью. Не знаю, что именно действовало на них: мой внутренний маг-нетизм, пронзительный взгляд или убедительные интонации, но люди получали на моих сеансах настоящее исцеление. Скажу без ложной скромности, что использование гипноза для улучшения настроения принадлежит мне, аббату Фариа.

– Как к вашим гипнотическим сеансам отнеслась церковь?

– О, вы попали в самую точку, молодой человек! Церковь объявила мой метод лечения дьявольскими кознями, и мне пришлось покаяться, чтобы снова не угодить за решетку. Я стал вести жизнь смиренного пастыря, но втайне продолжал свою бунтарскую деятель-ность: я писал книгу под названием “Исследование природы челове-ка”.

– Она была напечатана?

– Представьте себе, да! Книга увидела свет в 1819 году и предвосхитила многие открытия в психологии и психотерапии.

– Я вижу, Александр Дюма не ошибся, посвятив аббату Фариа лучшие страницы в романе! Вы не только выступали за освобождение Индии, были образованны и благородны. Вы изобрели 100-клеточные шашки, сделали открытия в психологии и гипнозе — вы заслужили па-мятник!

– Такой памятник уже стоит, молодой человек, и я буду рад, если юные читатели вашего замечательного журнала узнают обо мне правду.

Интервью переписывала Елена Григорьева

Вопросы:

•

Как ты думаешь, заслужил ли памятник граф Монте-Кристо?

•

Когда Дюма прочитал историю Франсуа Пико, он сказал, что это — раковина, внутри которой скрывается бесформен-ная жемчужина. Чтобы она обрела ценность, жемчужина нуж-дается в хорошем ювелире. Кто стал этим ювелиром?

•

Где находится остров Монте-Кристо?

•

Франсуа Пико убивал своих обидчиков, а как мстил граф Монте-Кристо?

Наконец-то наш корреспондент Вася Пёрышкин признался, что за хитрая у него машина времени! Впрочем, наши читатели, конечно же, сами уже догадались. Догадался и Главный Редактор. На то он и Главный.

Когда Вася стал в очередной раз хвалиться своей таинствен-ной машиной времени, помогающей ему переноситься во времени и за-просто беседовать с героями книг, а вернее, их прообразами, прото-типами, Главный Редактор сказал:
– Что ты всё хвастаешься, Вася? Мы все давно знаем, что ты пу-тешествуешь во времени в библиотеке.

– Подумаешь! – обиделся Вася. – Догадались. Думаете, это так просто? Знали бы вы, как мне пришлось искать прототип Шерлока Холмса! Пришлось даже применить дедуктивный метод великого сыщи-ка!

– Это не опасно, Вася? – ахнула Лена Григорьева.

– И что это вообще за метод? Я что-то подзабыла, – вмеша-лась Очень Ответственный Секретарь Аня Немальцина.

– Это метод самого великого сыщика! Идём от частного к об-щему: сначала проанализируем всё, что нам известно о Холмсе, а по-том сделаем соответствующие выводы. Итак, мистер Шерлок Холмс — ча-стный детектив, проживает в Лондоне, в небольшой квартирке на Бей-кер-стрит, 221-б. Его отличительные особенности: острый ум, наблю-дательность, логическое мышление. Кроме того — превосходное вообра-жение и интуиция, помогающие ему распутывать самые безнадежные де-ла. Далее: прибыв на место преступления, он ставит на удивление точный диагноз… Стоп! А что, если потянуть за эту ниточку? Возмож-но, слово «диагноз» и приведёт нас к прототипу знаменитого сыщи-ка?!

Итак, во многих рассказах именно Холмс определяет причину смерти: будь то кровоизлияние в мозг, принятый яд или укус страш-ного морского чудовища. Сыщик ставит диагноз, причем делает это не хуже своего ближайшего помощника — доктора Уотсона, профессиональ-ного врача. И это не единственный доктор! В «Собаке Баскервилей» расследование помогает вести доктор Мортимер ???! Кстати, Холмс прекрасно знал анатомию и постоянно химичил в своей лаборатории. Со слов Уотсона, он окончил Университет, но вот какой факультет — не-известно. Стоп! Что если проверить, где учился создатель знаменито-го сыщика?

Итак, отправляемся в архивы. Ура! Я на верном пути! Сэр Ар-тур Конан Дойл в 1876 году поступил в Эдинбургский университет, на медицинское отделение. Среди его преподавателей выделялся некто Джозеф Белл, который ставил диагноз, едва пациент входил в каби-нет!

Эврика! К нему-то я и отправлюсь…

— Сэр, вы позволите поприсутствовать у Вас на приеме? – по-просил я вежливо.

— Отчего же, у меня в кабинете вечно толкутся студенты. Присаживайтесь. Следующий!

Пациент замешкался в коридоре, и я успел хорошенько разгля-деть доктора. Это был худой, смуглый человек, с орлиным носом и острым пронизывающим взглядом.

«Вылитый Холмс!» — невольно подумал я. Но тут в кабинет во-шел высокий мужчина в шляпе.

— Вы, я вижу, служили в армии и недавно демобилизовались? – спросил доктор.

– Да, сэр, – ответил пациент.

– Вы служили в Шотландском полку, унтер-офицером?

– Да, сэр.

– На Барбадосе?

– Да, сэр.

Пациент был потрясен.

— Чёрт возьми, док! Всё верно.

– Но как Вы догадались?! – воскликнул я.

— Очень просто: тренированный глаз! – усмехнулся доктор Белл. – Я всегда говорю своим студентам: для удачного медицинского диагноза необходимо внимательное наблюдение и оценка малейших дета-лей. Посмотрите на этого господина. Он вежливый человек, но не снял шляпу. Почему? В армии головной убор не снимают, но он бы привык снимать её, если бы демобилизовался давно. Далее. У него властный характер, и он явно шотландец. Но он пришел по поводу особого забо-левания — элефантиаза, которое встречается в Вест-Индии, но никак не в Англии. Теперь Вы понимаете, почему я назвал Барбадос?

– Да, это просто гениально! – воскликнул я. – Скажите, док-тор, не с Вас ли писал Конан Дойл своего Шерлока Холмса?

– Разумеется! – пожал плечами доктор. – И он не раз сам признавался в этом! Вам должно быть известно, что после учёбы Артур служил в Африке под моим начальством. Он собирался стать врачом-окулистом, но внезапно передумал. А причиной тому — да-да, не удив-ляйтесь! — была моя наблюдательность! Она так потрясла Артура, что он решил оставить медицину и заняться писательством. Без ложной скромности скажу, что мне достаточно было посмотреть на руки паци-ента, чтобы определить его характер, профессию и поставить диагноз. Кстати, именно моё внимание к мелочам и наблюдательность помогли полицейским поймать Джека Потрошителя — того самого, который наво-дил ужас на весь Лондон. Тогда-то Дойл и решил написать серию рас-сказов о сыщике, который распутывает сложные преступления при помо-щи внимательности. Согласитесь, что детективу она так же необходи-ма, как и хорошему диагносту. Каждый врач должен обладать четырьмя талантами: острым слухом и зрением, прекрасной памятью и воображе-нием, способным составить теорию из разрозненных фрагментов или, наоборот, распутать хитросплетение фактов.

— Скажите, а окружающие знали, что именно Вы стали прототи-пом знаменитого сыщика?

— А как же, конечно, знали! Встречая меня на улице, зеваки перешёптывались: «Вон идет Джозеф Белл — Шерлок Холмс!» Но я всегда говорил и повторю снова: Шерлок Холмс — это не только я!

– Вы хотите сказать, что у великого сыщика был еще один прототип?

– Именно это я и хотел сказать! Ищите, мой друг!

Итак, я продолжил расследование…

Я обратился к изучению родословной Конан Дойла и выяснил, что его предки были мелкими помещиками, выходцами из Ирландии, а бабушка — Марианна Конан — родилась во Франции. Мать старалась вос-питывать Артура в рыцарском духе, постоянно напоминая ему о принад-лежности к старинному французскому дворянству. Артур прекрасно раз-бирался в геральдике, обожал исторические книги и спорт…

– Как же ты всё это отыскал, Вася? – спросила Аня Немальци-на.

– Это было не так уж и сложно, – скромно ответил Вася. – Всё это я нашёл в воспоминаниях сына писателя, Адриана. А вот что он пишет о привычках отца: сэр Артур Конан Дойл работал в потертом, тускло-красном халате, любил глиняные трубки, собирал газетные вы-резки, держал на столе увеличительное стекло, а в ящике — револь-вер…

– Но ведь это же Шерлок Холмс! – воскликнула Лена Григорье-ва.

– То же самое подумал и я! – согласился Вася. – Его предки тоже мелкие помещики, а бабушка — француженка! Холмс прекрасно знал историю, был отличным фехтовальщиком и боксером. Дома он ходил в потертом халате, постоянно курил глиняные трубки, его стол был усы-пан вырезками из газет, а в ящике всегда лежал револьвер! Решено! Я отправляюсь к сыну Артура Конан Дойла — Адриану.

– И ты видел его? – ахнула Очень Ответственный Секретарь Аня.

– Конечно! Это же – библиотека! Я увидел немолодого, уже лысеющего человека, со щеточкой усов над верхней губой. Он сидел за рабочим столом своего отца и перебирал лежащие на нём предметы:
– Взгляните, господин Пёрышкин! – не оборачиваясь сказал он. – Вот древнегреческие монеты, а это кристалл, выросший в желудке ки-та; древнеегипетская статуэтка, зуб ихтиозавра, пули «дум-дум» не-мецкого снайпера, а здесь — медали бурской войны и маузеровские пу-ли. Мой отец был человеком широких интересов, прогрессивных взгля-дов и, кроме того, настоящим рыцарем! Сам он почти не расставался со своей загнутой трубкой, но когда я имел неосторожность закурить в присутствии дамы, он разнес мою трубку в щепки! Да, отец постоян-но говорил, что списал своего Холмса с Джозефа Белла, но ведь он сам обладал подобными способностями и даже в большей степени! Я не раз был свидетелем, как он давал характеристику незнакомому челове-ку, и как впоследствии она полностью подтверждалась! Отец владел методом дедукции в совершенстве! Мало кто знает, что он неоднократ-но находил пропавших людей, а однажды освободил от тюрьмы невинов-ного человека!

– Ваш отец был частным детективом?

– В том-то и дело, что нет! Он был писателем, создателем знаменитого Шерлока Холмса, но читатели настолько поверили в суще-ствование этого героя, что присылали ему письма с просьбой распу-тать то или иное дело. Некоторые письма адресовались непосредствен-но отцу, и тогда он откладывал все дела, запирался в своём кабинете и, пользуясь дедуктивным методом, случалось, разыскивал преступни-ка.

– Вы хотите сказать, что он находил его, не выходя из каби-нета?

– Вот именно! Всю необходимую информацию он находил в пись-ме. Отец до такой степени развил наблюдательность, что от его вни-мания не ускользала ни одна деталь! Он призывал молодежь учиться наблюдать. Смотрите, говорил он, ведь это так просто: по лицу можно отгадать национальность человека, по акценту — его родину. Татуи-ровка на теле матроса расскажет вам о местах, где он побывал. Мозо-ли на руках помогут определить профессию: у плотника они не те, что у каменщика.

– Так Шерлок Холмс — это сам писатель, Артур Конан Дойл?

— Вы угадали, молодой человек! Хотя мой отец не играл не скрипке, не палил в комнате из револьвера и не держал сигары в угольном ведре… Но в одной частной беседе он прямо заявил: «Если Холмс и существует, то, должен признаться, — это я и есть». Джозеф Белл послужил ему лишь моделью человека, чья проницательность пора-жает пациентов. Однако именно отец создал Шерлока Холмса — сыщика, который превратил розыск преступника в точную науку. Исследуя мело-чи: отпечатки ног, грязь, пыль, почерк, манеру говорить; используя знания из химии, анатомии, геологии он научился восстанавливать сцену убийства так, словно присутствовал там лично. Кстати, многие современные эксперты признавались, что пользуются в своей работе идеями знаменитого сыщика.

Библиотека закрывалась, я с сожалением распрощался с сыном Артура Конан Дойла, а про себя подумал: «Браво, Пёрышкин! Дедуктив-ный метод Холмса работает! Именно он помог мне найти прототип вели-чайшего сыщика всех времен и народов».

Он подмигнул всем и собрался улизнуть домой.

Но в дверях его остановил оклик Главного Редактора:
– Может быть, Пёрышкин, ты задашь «сыщицкие» вопросы нашим чи-тателям и дашь им проявить свои дедуктивные способности?

– Запросто! – сказал Вася. – Диктую!

Какими тремя качествами, по мнению Шерлока Холмса, должен обладать идеальный сыщик?

Как звали детектива в рассказе Эдгара По «Золотой жук» и что общего у него с Шерлоком Холмсом?

У Конан Дойла есть рассказ, в котором события разворачива-ются в лучшей начальной школе Англии. Как он называется?

На этом он распрощался, а Лена Григорьева вздохнула, и села перепечатывать каракули Васи Пёрышкина.

Взъерошенный Вася Пёрышкин потрясал перед сотрудниками редакции листками бумаги и почти кричал, размахивая руками:
– Сирано де Бержерак! Все, кто любит литературу, наверняка слышали это имя. Настоящий рыцарь, храбрый солдат и влюбленный поэт! «Он астрономом был, но где-то в небе звёздном затерян навсегда его ученый след. Он был поэтом, но поэм не создал, но жизнь свою он прожил, как поэт!» Это о нём так здорово сказал французский поэт Эдмон Ростан!

Мне всё в нём нравится, даже его длинный нос… Да-да, тот самый нос, который служил поводом для насмешек, но который Сирано «носил» с гасконской гордостью! А недавно я узнал, что у героя пьесы Эдмона Ростана был прототип — поэт и дуэлянт, астроном и философ Сирано де Бержерак! Представляете, как удивится Главный, когда прочтёт моё интервью с настоящим Сирано?

Вася положил на сто рукопись и ушёл. А мы все столпились у стола, а Леночка Григорьева стала читать вслух каракули Пёрышкина. Мы заслушались очередным «героическим» интервью Пёрышкина, интервью, которые он непостижимым образом брал у героев литературных произведений.

Демон храбрости, который летал на Луну

– Как Вы думаете, сэр, почему автор пьесы не изменил Вашего имени?

– Если быть точным, молодой человек, он его немного сократил, ибо моё настоящее имя Савиньен де Сирано де Бержерак, а иногда и Савиньен-Эркюль де Сирано де Бержерак. Зато мой и без того длинный нос он безжалостно вытянул, сделав его поистине фантастических размеров! И все-таки я ему чрезвычайно признателен. Назвав героя моим именем, он восстановил справедливость. Надо сказать, что я не был избалован вниманием современников, а мои идеи многим казались странными.

– Что же это за идеи, уважаемый Сирано?

– Я был последователем величайшего мыслителя и астронома Джордано Бруно, а он верил в бесконечность Вселенной, множественность миров и перевоплощение души. К сожалению, Церковь посчитала его еретиком, и он окончил свои дни на костре инквизиции. Кроме того, я разделял взгляды философа Кампанеллы, тоже пострадавшего от инквизиции. Надеюсь, мой юный друг, Вы читали его «Город Солнца»?

– Пока нет, сэр, но обещаю прочитать…

– Торопитесь, молодой человек, жизнь так коротка! Моя оборвалась на 36-м году… Да, еще я увлекался теориями философа-материалиста Гассенди, который написал немало трудов по астрономии и механике. Он полагал, что физика и астрономия Аристотеля устарели, и убедили его в этом открытия Коперника и Джордано Бруно. Гассенди читал лекции в доме моего друга Шапелля, и среди его слушателей был молодой Жан Покелен, будущий комедиограф, известный под псевдонимом «Мольер».

– Как, вы знали господина де Мольера?

– Почему бы и нет, молодой человек? Кстати, он присвоил себе одну мою сцену в «Плутнях Скапена». Моя комедия «Одураченный педант», где высмеивались современные методы воспитания, во многом предвосхитила его творчество. Однако ему повезло больше: он получил мировое признание, я же, как писатель, пребываю в безвестности… «Да, это жизнь моя, моё предназначенье — суфлировать и получать забвенье» — как точно сказано! Браво, Ростан!

– Расскажите, уважаемый Савиньен, где прошло Ваше детство?

– В небольшом замке моего отца, потомственного, но обнищавшего дворянина. Там я жил до семи лет, в 12 – меня отправили в Париж, в закрытую школу при Университете. О, эти постоянные долбёжки из латыни и греческого, с утра до вечера молитвы! Именно там у меня появилось стойкое отвращение к религии. Тогдашние служители Церкви ненавидели не только демократию, но и вообще всяческий прогресс — будь то в философии или в науке. А я вслед за Бруно и Гассенди, был увлечен всем новым, передовым! Я изучал физику и химию, верил в бесконечность миров и в равенство людей перед законом! Кроме того, я был фрондёром.

– Вы были на стороне Фронды? Вы выступали против абсолютной монархии?

– Не столько против абсолютизма, сколько против налоговой политики правительства Мазарини. Я писал памфлеты в стихах, так называемые мазаринады, которые народ знал наизусть, и которые выводили из себя наших противников. Зная мои политические настроения, цензура не допускала к печати ни мои комедии, ни сонеты. Я жил почти в нищете, лишенный признания, гонораров и любви. А после того, как принц Конде, возглавлявший фронду, вынужден был бежать, я ушёл из политики. Меня перестали интересовать интриги, женщины и потасовки…

– Вы были не робкого десятка?

– О, да! Ростан ничего не прибавил! В пьесе Сирано выдержал бой у Нельской башни — один против ста! Так вот, однажды я действительно бился один против ста головорезов! Это случилось именно у рва при Нельских воротах, где они вознамерились оскорбить моего друга.

– Чем же окончилась потасовка?

– Мой друг Ле Бре, ставший впоследствии моим издателем, подсчитал, что двое поплатились смертью, а семеро покинули поле боя с тяжелыми ранами, и это произошло на глазах у многих знатных людей. Он же пишет, что в роте гасконцев, куда я был зачислен, на меня смотрели как на демона храбрости, за мной числилось столько же поединков, сколько дней я провёл в роте. При осаде Муазона я был ранен в грудь навылет, при осаде Арраса получил удар саблей в шею, и уцелел. Я погиб в мирное время от руки наёмного убийцы — балкой, сброшенной с крыши, он проломил мне череп… Но я не договорил, мой юный друг. После того, как я ушел из политики, театра и литературной богемы, я долго болел. Можно сказать, что в 33 года умер Сирано — бретёр и вояка, и родился совсем другой Сирано: философ и мечтатель. Последние три года моей жизни я писал, и писал только о том, что всецело занимало мой ум и воображение. Не поленитесь прочесть мой научно-фантастический труд «Иной свет, или Государства и империи Луны» и вы увидите, что там собраны новейшие научные идеи 17-го столетия. Я пропагандировал открытия Бруно и Гассенди, Коперника и Кампанеллы, я отстаивал идеи множественности миров и бесконечности Вселенной. А как много там предугадано: полеты на Луну, летательные аппараты, звукозаписывающее устройство! Я доказывал, что камни могут чувствовать, растения — поддаваться побуждениям, а животные способны рассуждать. Уже тогда я писал, что от родителей мы наследуем только тело, а душа приходит с небес. Именно там, на Луне, я построил идеальное государство, основанное на принципах социального равенства и прогресса науки. Я мечтал вырваться из пут мрачного средневековья, и жестоко поплатился за это. Так же, как Коперник, как гениальный Джордано Бруно…

– Многое ли из Вашей жизни перенёс в пьесу Эдмон Ростан?

– Отличный вопрос! Там не только вся моя жизнь, но и все мои друзья! И Кристиан, и Ле Бре, и даже красавица Роксана. Она действительно была моей родственницей, её звали Мадлена Робино, но, увы, я не испытывал к ней такой страсти, как мой литературный тёзка. Вся моя страсть была отдана небу!

«Ты понимаешь ли, что значит слово «вечность»? Ты слышишь ли её неумолимый зов? Две искры зажжены в пространстве, без предела, мы брошены с тобой на время в этот мир. Давай же праздновать любви священный пир, пока в нас жизнь не отгорела!» Это говорит Сирано своей возлюбленной, стоя под балконом! Даже объясняясь в любви, он не забывает о вечности! Кроме того, я был искусным фехтовальщиком и легко менял стихи на шпагу. Таким же сделал Ростан и своего героя. Помните, как он говорит о Сирано: «Преинтересный малый, головорез, отчаянный храбрец, талантливый писатель, и музыкант, и физик, и бретёр, и ум его, как меч его, остёр!»

– В пьесе Сирано перечисляет семь способов полётов на Луну. Скажите, они все принадлежат Вам?

– Вы не ошиблись, молодой человек! Все эти способы Ростан взял из моей книги «Государства Луны». Вот только некоторые из них:
— наполнить воздухом большой сундук из кедра и затем разрядить его, для этого я предлагаю использовать многогранник из зажигательных стёкол;

— соорудить кобылку на стальных пружинах, усесться на неё верхом и, взорвав порохом, подняться в мир планет;

— зная, что дым имеет свойство подниматься ввысь, наполнить им шар и улететь, как дым! Ну, как вам нравится?

– Вполне! Что-то мне напоминает эта «кобылка на стальных пружинах?» Может, наши читатели подскажут?

– Но и это ещё не все! Ростан воспользовался моим дифирамбом в честь большого носа. Вот что я писал: «Большой нос — признак остроумия, учтивости, приветливости, благородства, щедрости, маленький же нос свидетельствует о противоположных вещах». Не правда ли, отлично сказано? Теперь вы понимаете, почему автор наградил Сирано столь выдающимся носом? Не только для того, чтобы сделать его уродом, но и подчеркнуть его выдающиеся способности.

– О, да! Благодарю Вас, уважаемый Сирано! А что бы Вы хотели сказать на прощанье нашим читателям?

– Ростан был поэтом-романтиком и несколько приукрасил мой портрет. В жизни я не был столь благородным рыцарем и вряд ли бы согласился кому-то подыгрывать в любви. А читателям хочу сказать: мальчишки, если у вас длинные носы или оттопыренные уши, не прячьтесь за спины смазливых красавцев: женщины любят в мужчине не внешность, а душу! Если бы Сирано это понял, он был бы так счастлив с Роксаной!

Вспомните, каким из семи способов воспользовался Сирано, что попасть на Луну?

Назовите поэтов и писателей-юмористов с «выдающимися» носами.

Что напомнила Васе Пёрышкину «кобылка на стальных пружинах»?

Интервью переписывала Елена Григорьева

Очередное «героическое» интервью корреспондент Вася Перышкин передал Главному Редактору через Ответственного Секретаря редакции Наташу Соломко, которая постоянно переписывала Васины каракули.

– А где сам Вася? – нахмурился Главный Редактор.

– Понимаете, – засмущалась Наташа, – Я его дверью прищемила… Немножко и нечаянно…

– Ты совершенно Безответственный Секретарь! – вскричал Главный Редактор. – Как же он пойдет за следующим интервью?!

– Я же его не насовсем прищемила, только кусочек ноги. Он сказал, что машина времени стоит в гараже недалеко от его дома и –следующее интервью он сдаст во время.

– Ну, смотри, – вздохнул Главный Редактор и сел читать интервью Васи Перышкина.

Барон Мюнхгаузен, который никогда не врал

Достопочтенный господин барон, вот уже двести лет весь мир восхищается замечательными приключениями, о которых Вы поведали столь удивительно правдиво, что просто дух захватывает. Ваша склонность к вра… ну, скажем, к фантазированию всем хорошо известна. Но не могли бы Вы хоть раз в жизни не… Ну, в общем не делать того, чем Вы так знамениты, а рассказать нашим читателям правду о себе – настоящем, а не книжном господине Мюхгаузене, в ХVIII веке проживавшем в небольшом немецком городке под названием Боденвердер…

–Я всегда говорю только правду, сударь.

Господин барон, но Вы же обещали! А сами сразу начинаете… Скажите, как Вас звали на самом деле?

– Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.

Значит, писатель Рудольф Распэ описал все очень точно и даже Ваше имя не поменял?

– Сударь, человек, которого Вы только что изволили назвать писателем, на самом деле – негодяй, мошенник, враль и к тому же подлый трус! Он оболгал меня.

Вы хотите сказать, что Распэ что-то досочинил сам?

– «Что-то»! Не что-то, сударь, а абсолютно все! В этой скверной, отвратительной книжке, которую он написал, нет ни слова правды. Так и передайте вашим читателям: ни словечка!

Неужели?

– Вы мне не верите… И никто не верит с тех пор, как вышла эта книжка. Но, клянусь честью, что я, барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, к этим глупейшим небылицам не имею ни малейшего отношения! Распэ все сочинил сам. Кроме моего имени. Этот негодник выставил меня на посмешище всему свету! Если бы только меня – он опорочил славное имя старинного рода Мюнхгаузенов! Знаете ли вы, сударь, что мои предки были рыцарями-крестоносцами! Да и вообще Мюнхгаузены – имя в Германии почтенное и серьезное. К примеру, знакомо ли Вам такое название – Геттинген?

Конечно, господин барон. В начале XIX века многие русские студенты отправлялись изучать философию не куда-нибудь, а именно в знаменитый на всю Европу Геттингенский университет.

– К сожалению, там учились не только русские студенты, но и этот проходимец Распэ. Но дело не в этом…

В чем же?

– В том, сударь, что университет этот был основан Герлахом Адольфом фон Мюнхгаузеном. Между прочим, моим близким родственником. И сам я ни разу за всю долгую жизнь не осрамил наше родовое имя. Не скрою, имя барона фон Мюнхгаузена часто упоминалось в России. Но где? В боевых реляциях! Да и в наградных, не скрою, тоже.

Вот видите, значит, Вы на самом деле бывали в России. А говорите, что в сочинении Распэ нет ни слова правды.

– Я, действительно, прожил в России много лет. И хотя Вашим читателям, сударь, наверно удивительно будет узнать, что немецкий барон был русским офицером, но так оно и было. Я сражался на стороне русских против турок и шведов и был отмечен наградами за проявленную храбрость. Но я никогда не въезжал в славный город Санкт-Петербург бешеным галопом в санях, запряженных волком…

Как же Вы попали в Россию, господин барон?

– Это случилось действительно зимой 1738 года. Я был совсем мальчиком и прибыл в столицу России, чтобы присоединиться в качестве пажа к свите принца Антона Ульриха Брауншвейгского, тоже почти мальчика. Русская императрица избрала его женихом для своей племянницы принцессы Анны Леопольдовны. Увы, царствование их оказалось недолгим, а судьба печальной… Надо признать, что мне в России повезло намного больше, чем бедняге Антону-Ульриху. Как только принц прибыл в Россию, Ее Величество издала указ о переименовании бывшего Ярославского драгунского полка в Брауншвейгский кирасирский. Императрица Ваша, как известно, благоволила больше ко всему иноземному, чем к русскому…

Кто же это? Как звали эту императрицу?

– Вы что же, сударь, родной истории не знаете?

Я-то знаю, но вот наши читатели…

– Так пусть Ваши читатели заглянут в свой учебник истории и выяснят, кто правил Россией в 1738 году. Я же продолжаю свое повествование, которое, обратите внимание, ничуть не похоже на то, что рассказывал от моего имени этот Распэ. Итак, Антона Ульриха назначили шефом этого полка и дозволили принимать в оный иноземцев, годных к службе, кои изъявляли на то свое желание. Разумеется, я немедленно изъявил такое желание и вступил в полк. Ах, сударь, у моего полка была чудесная форма! Я ходил по Петербургу в лосином колете, красном камзоле и таком же красном плаще, с подбоем из синей байки, а в косу парика была вплетена черная муаровая лента. На ботфортах звонко звякали шпоры, на боку у меня висели шпага и патронная лядунка из черной кожи с медными овальными бляхами и вензелем императрицы. А во время боевых действий полагалась еще вороненая железная кираса на грудь.

Оказавшись в столь юном возрасте вдали от родителей и родины, Вы не скучали?

– Конечно, скучал. Но мне нравилось в России. В мое время мальчики не держались за матушкину юбку и рано становились военными. Они не только мечтали о сражениях и славе – они на самом деле участвовали в сражениях и добывали себе славу.

Вам, наверное, рано довелось понюхать пороху, господин барон?

–Увы, не слишком. Мне было уже 18 лет, когда в чине лейтенанта я отправился вместе с русской армией в поход против шведов. Как я воевал, рассказывать не стану.

– Но почему же?

– Чтобы не прослыть Мюнхгаузеном. Скажу только, что через несколько лет я получил повышение по службе и чин ротмистра. А патент на этот чин был подписан собственноручно императрицей Елизаветой Петровной, и в нем говорилось:

«Известно и ведомо да будет каждому, что Мы, Елисавет Первая, Божией милостью Императрица и Самодержица Всероссийская, Иеронимуса Мюнхгаузена, который Нам почтением служил, для ево оказанной к службе ревности и прилежности, в Наши ротмистры 1750 года февраля 20 дня всемилостивейше пожаловали и учредили, повелевая всем помянутого Иеронимуса Мюнхгаузена за Нашего ротмистра надлежащим образом признавать и почитать; напротив чего и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как верному и бодрому офицеру надлежит».

Почему же Вы, получив чин, вернулись в Германию?

– Так вышло, сударь, что я влюбился. В жизни мужчины есть не только война, но еще и любовь, семья. А я как раз женился на прекрасной Якобине фон Дунтен из Лифляндии. Сами знаете, женщины не любят, когда мужчины воюют, им нужен семейный очаг. И тут с ними лучше не спорить. Моя Якобина – чудесная, добрейшая жена, но если что не по ней… В общем, мне пришлось выйти в отставку и покинуть Россию.

Вы часто ее потом вспоминали?

– О, постоянно. Какая у вас замечательная охота! Это я люблю… Какие у вас отличные лошади и собаки! А лисицы, волки и медведи, которых в России такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре.

Так Вы, оказывается, и в самом деле заядлый охотник?

– Да, но я никогда не стрелял в оленей вишневыми косточками! И вот посудите сами, сударь… Много лет я тихо и счастливо жил себе в родовом имении в Бодэнведере, охотился, вспоминал о России, принимал гостей… И вдруг на старости лет такое безобразие: в наш городок стали просто-таки толпами приезжать праздношатающиеся гуляки… Они бродили вокруг моего дома и сада, глазели, показывали на меня пальцами и хохотали. Моим слугам пришлось бросить все дела, день и ночь охранять дом и отгонять любопытных. Сначала я не мог понять, в чем дело, но потом мне стали приходить письма со всех концов Германии. И притом – самого оскорбительного содержания, меня обвиняли в том, что я хвастун и враль, каких свет не видывал. Меня, сударь! Человека, который верен законам чести и не лгал никогда и никому! Мои домашние скрывали от меня ужасную правду, но, наконец, кто-то из слуг дал мне эту гадкую книжку. Ах, сударь, когда я прочитал, какие глупости заставил меня вытворять сочинитель, какие плести небылицы, я был в ярости. И хотя я был уже далеко не молод, единственным моим желанием было немедленно вызвать негодяя на дуэль.

Вы стрелялись или дрались на шпагах?

– Я бы убил его, не задумываясь, уж поверьте. Но этот бессовестный врун остался жив. Увы мне!

Что же Вам помешало, господин барон?

– Некого было вызывать на дуэль – сочинитель пожелал остаться неизвестным. Мое имя он выставил на посмешище, а свое подписать «забыл».

Действительно, некрасиво.

– И это – вовсе не единственная его проделка. Увы, сударь, жизнь Рудольфа Распэ была полна приключений, и притом вовсе не таких фантастических и смешных как те, что он приписал мне. В 1775 году полиция разослала такое оповещение во все земли Северной Германии: «Задержать и арестовать Рудольфа Распэ, бывшего тайного советника, находившегося на гессенской службе, среднего роста, лицо скорее длинное, чем круглое, глаза небольшие, нос довольно крупный с горбинкой, острый, под коротким париком рыжие волосы, носит красный мундир с золотым кантом, походка быстрая».

Вот это да! Что же он такое натворил?

Он служил библиотекарем и хранителем коллекции древностей у ландграфа Фридриха Второго и был обвинен в недостаче на сумму 4-5 тысяч талеров. Его должны были арестовать, но накануне он сбежал. Однако, через несколько дней Распэ арестовали и в сопровождении полицейского чиновника повезли к ландграфу. Его ожидали позор и тюрьма. Но он снова сбежал. На этот раз он пропал, как в воду канул, не оставив на своем пути никаких следов, кроме старинной золотой монеты из коллекции ландграфа, которой он расплатился в Гамбурге, и которую позднее полиция обнаружила у гамбургского ростовщика… Покинув Германию, Распэ поселился в Англии. Именно там он и учинил эту злую шутку – написал и издал книжку о бароне Мюнхгаузене. Вскоре ее напечатали и у нас, в Германии. Тут и начались мои несчастья…

И чем же эта история закончилась?

– Ничем, сударь. Ведь я был уже стар. Жена моя вскоре умерла. Я остался один, и, всеми осмеянный, доживал жизнь в печали. Детей у меня не было, рассказать правду о жизни барона Мюнхгаузена было некому. И в глазах потомков я оказался хвастуном и вралем.

А что же было дальше с Распэ?

– Тоже ничего хорошего. Он посмеялся надо мной, но это не принесло ему ни денег, ни славы, ни удачи. Он так никогда и не вернулся в Германию, где у него были дом, жена, дети, и много лет в тоске скитался по Англии. Ему было пятьдесят восемь лет, когда он умер. Могила его затерялась среди Килларнийских болот, и только запись в приходской книге церкви св. Марии напоминает о Рудольфе Распэ, авторе всемирно известной книги «Приключения барона Мюнхгаузена»….

Каракули Васи Перышкина переписывала Наташа Соломко

Главный Редактор вызвал к себе корреспондента Васю Перышкина и строго сказал ему:

– Срочно нужно интервью с кем-то из Великих писателей.

– Все писатели Великие, – скучным голосом отозвался Вася.

– Ты уверен? – удивился Главный.

– Я – нет, – ответил честный Вася. – Писатели уверены. И вообще – это несправедливо.

– Что все писатели – Великие? – спросил Главный.

– Нет, несправедливо то, что мы берем интервью всегда у писателей.

– У кого же надо брать интервью? – заинтересовался Главный.

– Я считаю, что нужно делать героические интервью, – заявил Вася.

– Это как? – удивился Главный Редактор.

– Мы будем брать интервью не у писателей, а у героев книг! – ответил оживившийся Перышкин. – Еще неизвестно, кому книги в большей степени обязаны славой: писателям, или героям их произведений.

– И у кого ты мог бы взять интервью? – потер ладони Главный.

– Ну хотя бы у… Робинзона!

– У нас нет денег отправлять тебя на необитаемый остров, – поскучнел Главный. – И нет времени столько ждать твое интервью.

– Интервью будет на вашем столе через два дня! – заверил Перышкин и убежал.

Ровно через два дня он положил на стол Главного –

Уважаемый Робинзон, расскажите нашим юным читателям, когда и где вы родились, как вас звали на самом деле?

-Родители назвали меня Александр Селькрэг: я родился в 1676 году в Шотландии, в городке Ларго, в семье сапожника. Отец, ясное дело, хотел, чтобы и мы с братом стали сапожниками… У брата все получалось о`кэй, а я был неспособный, мне частенько попадало от отца. Отлупив меня в очередной раз, он, бывало, говаривал: «Ну и бестолочь же ты, Санди, и руки у тебя не из того места растут!» И так мне эти попреки надоели, что в 19 лет я ушел из дому, поменял фамилию и поступил в матросы. Теперь я звался Санди Селькирк.

Человеку, у которого «руки не из того места растут», наверно, пришлось не сладко на корабле?

– Напротив, сэр! Выяснилось, что с руками у меня всё в порядке. Да и с головой тоже. Я с детства любил море и корабли, тут у меня всё получалось очень здорово. Вскоре я узнал, что известный пират Пиккеринг набирает команду… А ведь именно об этом я мечтал с детства – стать пиратом!

Ай-яй-яй, как нехорошо, сэр!

-Напротив, сэр – мне крупно повезло. Я стал не просто пиратом. Я стал королевским пиратом: то есть служил английской королеве, это было почетно! Позвольте напомнить вам, сэр Перышкин, историю: с той поры, как открыли Америку, испанцы и португальцы объявили ее своей собственностью и нас, англичан, туда не пускали, Мы тоже хотели в Америку, а они подстерегали и топили английские корабли. Так что они первые начали!

Чем же занимались королевские пираты?

-Это была трудная, но интересная работа: испанцы и португальцы грабили Америку и вывозили оттуда золото, а мы отнимали у них награбленное. Не для себя, сэр, для английской королевы! Кстати, я служил так успешно, что скоро стал вторым помощником капитана.

Поздравляю! Однако, как же вы очутились на необитаемом острове?

-Ой, сэр, это такая неприятная история… Ничего похожего на то, что насочинял сэр Дэниэл Дефо в своей книге. Начнем с того, что произошло всё вовсе не в Атлантическом океане. Это же надо всё так перепутать! Мы попали в шторм. Это правда. А то, что корабль разбило в щепки – бессовестное враньё! В мае 1704 года мы встали на ремонт у одного острова, расположенного примерно на

80№

западной долготы и на

33№40

южной широты… Вот пусть ваши юные читатели, сэр Перышкин, заглянут в школьный атлас и выяснят, в каком это было океане! Теперь этот остров именуется островом Робинзона. Тогда же испанцы звали его Мас-а-Тьерра, что значит в переводе с испанского «ближе к берегу», ну, к Америке то есть. Ближе-то ближе, сэр, однако, Америки с него не видать было – пустынный океан кругом! Встали мы, значит, в бухте, я говорю: «Надо ремонтироваться, кэп, а то в первый же шторм пойдем ко дну!» А он: «И так сойдет!» Поругались мы, ну, я ему и выложил, всё, что о нём думаю! А он высадил меня на этот треклятый остров и уплыл… Вот как всё было на самом деле.

Он высадил вас без припасов?

-Оставил мне ружье, топор, нож, одеяло и немного табаку…

Вы испугались?

-Нет, сэр, я не испугался – я впал в отчаянье. Сначала я кричал им вслед, проклинал, умолял не бросать меня, но корабль скрылся за горизонтом, и я остался один на необитаемом острове посреди океана. Несколько дней просто валялся на берегу – то плакал, то молился… А потом понял, что так не годится. Если не хочешь погибнуть, нельзя отчаиваться и терять надежду. Человек должен оставаться человеком. И я стал строить дом. И вот что я вам скажу: если меня что и спасло, так это труд! Я приручил диких коз, завел огородик, посеял злаки. У меня было много фруктов. В общем, не голодал, Но потом про мои припасы пронюхали крысы. Сэр, крысы – это такая гадость!

Как же вы с ними боролись?

-Я приручил кошек! Их было много на моём острове, я не жадничая делился с ними мясом, и со временем мы подружились. Сэр, их было сотни две, они бродили рядом с моей хижиной, спали, играли, мурлыкали… С той поры крысы обходили мой дом мили за три! Однажды летом: в январе…

Извините, дорогой друг, вы ничего не путаете?

-Нет, сэр. Напоминаю, дело было в Южном полушарии. Времена года тут идут наоборот: самый теплый месяц – февраль, а самый холодный – август.

Ах да, совсем забыл. И как вы боролись с августовскими морозами?

-Никак. Самая высокая температура летом была +19№С, а самая низкая зимой + 12№С. Жить можно.

И так вы прожили на острове почти тридцать лет, не видя никого, кроме Пятницы?

-Тут сэр Дэниэл опять приврал: я робинзонил пять лет. И никакого Пятницы у меня не было. Однако, видеть людей мне доводилось: однажды к острову подошёл корабль. Он стоял в бухте несколько дней, и все это время я прятался в чаще.

Почему же вы не уплыли на нем?

– Мне не хотелось, чтобы меня повесили, сэр. Это был испанский корабль, а Англия, как уже говорил, воевала с Испанией. Немного поразмыслив, я решил, что лучше жить на необитаемом острове, чем болтаться на рее…

И вот, наконец, вы дождались: летним утром 2 февраля 1709 года к вашему острову пристали два английских военных корабля «Дюк» и «Дюшес»! Какие первые слова вы сказали соотечественникам?

-Стыдно сказать, сэр, но за время, прожитое в одиночестве, я совсем разучился говорить… Так, мычал что-то нечленораздельное. Зато капитан Роджерс, выяснив, кто я, сказал: «Вы много страдали здесь, но благодарите Бога, потому что этот остров спас вам жизнь! После того, как вас высадили, ваш корабль попал в шторм и затонул почти со всей командой, а уцелевший капитан и несколько матросов попали в руки испанцев»… Вот как бывает, сэр. А ведь я его предупреждал, что кораблю нужен ремонт!

Надо думать, что после такой передряги вы, дорогой друг, одумавшись, вернулись домой, в Ларго, и занялись сапожным делом?

-Нет, сэр. Я стал помощником капитана Роджерса на корабле «Дюшес», королевским пиратом. Года через три я написал книгу под названием «Вмешательство Провидения или Необычайное описание приключений Александра Селькирка, написанное его собственной рукой». Но она не имела успеха, говорили, что уж очень скучно написано. Однако, сэра Дениэла Дефо она, видать, заинтересовала, и он, много всякого присочинив, выпустил в свет другую книгу. Ту самую, которую читали и знают все – про Робинзона Крузо. В Робинзоне сразу угадали меня, ко мне пришла слава.

Вы возгордились? Ваша жизнь как-то изменилась после выхода книги «Приключения Робинзона Крузо»?

-Нет, сэр. Я до самой смерти плавал на кораблях и был королевским пиратом, любил море больше, чем сушу и предпочитал опасность покою.

– Молодец, Перышкин! – воскликнул Главный, прочитав интервью. – Как же ты успел обернуться за два дня?

– Очень просто, потупился скромный Вася. – Я никуда не ездил.

– Где же ты взял интервью?! – воскликнул Главный…

Но что ответил Перышкин, осталось тайной. Главный заметил, что вся редакция вытянула шеи в ожидании ответа, и закрыл двери.

Потом Главный нам сказал, что в следующем номере будет интервью Перышкина с Д`Артаньяном. Но где Вася взял интервью у Робинзона, мы так и не узнали.

Может быть вы, любознательные читатели, подскажете нам:

1) В каком океане встал на ремонт корабль второго капитана Александра Селькирка?

2) Где Вася Перышкин взял интервью у Робинзона?