Валентин Дмитриевич Берестов (1928-1998) – любимый поэт уже не одного поколения детей в нашей стране. А те взрослые, что полюбили его стихи в детстве или отрочестве, сохраняют эту любовь на всю жизнь. Надеюсь, что для всех нас, его сегодняшних читателей, каждое общение с его стихами, с его новыми книгами – настоящий праздник чтения.

Валентин Берестов родился 1 апреля 1928 года в Калуге. Может быть, рождение в такой весёлый день определило его судьбу и его характер: несмотря на многие невзгоды и трудности, которые выпали на долю его поколения, он всю жизнь оставался человеком удивительно весёлым и не унывающим ни при каких обстоятельствах.

Я познакомился с ним в начале семидесятых, когда стали публиковаться мои первые стихи для детей. И сразу же понял (просто кожей ощутил!), каким бесценным даром дружеского соучастия наделен Валентин Дмитриевич. Он поразительно легко снимал все возможные преграды, которые могли возникнуть при общении. Он блестяще слушал стихи и тактично и остроумно их критиковал, если они того заслуживали, тут же, по ходу дела, импровизируя и «вытягивая» не получившиеся строки. И как же он умел радоваться, если стихи ему нравились! Он начинал звонить в редакции и издательства, он писал рецензии, он брал вас в свою жизнь… Эти его качества особенно ярко сказывались, когда действительно нужна была его защита, – как, скажем, в истории с Олегом Григорьевым. Участие Берестова в судьбе Григорьева – одна из ярких и высоких страниц советского литературного быта нашего недавнего прошлого.

Поэт Андрей Чернов, один из учеников и младших друзей Берестова, писал в послесловии к книге избранных стихотворений учителя (2003): «Берестов – не взрослый и не детский. Он поэт “общего рода”, лирику которого (в обычном ее понимании) трудно отделить от мгновенных фотографий, поэтической памяти, становящихся поэзией то ли благодаря доброте и юмору, то ли вопреки природному уму и профессиональной умелости автора. Свои стихи он предлагает читателю как дар своей дружбы».

Применительно к Берестову «дар дружбы» – главный принцип мироустройства. Он воспринял его от своих старших, от домашних, от своих учителей в литературе и перенес не только на близких и на многочисленных друзей и учеников: дружеству (и дружескому состраданию) подчиняется все, что попадает в поле зрения, – а что не подчиняется, становится маргинальным и не заслуживающим внимания. Помню, с каким требовательным, но именно дружеским соучастием относился Берестов к переменам девяностых годов, отчего и рождались такие, например, строки:

Простим своей стране ее историю.
Она не будет больше, господа!
И климат ей простим, и территорию,
И бездорожье. Это не беда!
Не будем ей указывать отечески,
За кем идти и двигаться куда.
Она решила жить по-человечески.
Простим ее за это, господа!

Эти стихи, написанные Берестовым в девяносто пятом и тогда же запомнившиеся со слуха, лучше, чем многие другие, дают представление о деликатности, прозорливости и таланте автора. Позже у этих строк появилось название – «Русская идея», которое придало поэтической ауре глубину и одновременно иронию. Из таких оттенков чувств и смыслов и вылепляется образ души.

Писать стихи Берестов начал рано, и уже в его отрочестве их узнали – и смею сказать: полюбили! – Самуил Маршак, Корней Чуковский, Анна Ахматова. В. Берестов необыкновенно интересно не только рассказывал о своих литературных учителях и писал о них, но и «показывал» их: его дар перевоплощения, его устные мемуары доставляли минуты истинного поэтического счастья всем собеседникам поэта.

Немалую часть жизни Валентин Дмитриевич отдал археологии. Может быть, поэтому во многих его стихах, и детских, и взрослых, оживает история – далёкая и совсем недавняя. История для него – единое и живое пространство, на котором одновременно проходят и не столь давние военные годы, и, скажем, жизнь А. С. Пушкина, и разворачиваются судьбы наших современников. И всё это в один узелок увязывается с детством. Но лучше послушаем самого Берестова:

«Классическую поэзию я люблю и за то, что она близка и понятна детям, иногда даже очень маленьким. Ну, например, «Песнь о вещем Олеге» Пушкина, «Три пальмы» Лермонтова (я читал их на лермонтовском конкурсе, прошёл несколько туров, прошёл бы, наверное, и всесоюзный, да началась война), «Кубок» Шиллера в переводе Жуковского (в мои шесть лет это было моё любимейшее стихотворение), «О доблести, о подвигах, о славе» Блока – услада моего отрочества… Казалось бы, классики написали обо всём, прежде чем вошли в школьные программы и стали чтением для детей и подростков. Но это не так. О многом они написать не смогли, не успели или забыли. У меня даже есть цикл «взрослых» стихов, который я пишу всю жизнь и тайком, для себя называю: «То, что забыли написать классики».

И вот ещё:

«Детская поэзия, созданная Чуковским и Маршаком, пережила ту эпоху и тот общественный строй, при которых она создавалась. Ведь наши классики детской поэзии понимали, что для маленьких детей стихи – это необходимейшая духовная пища, хлеб насущный. Отними у малыша эту пищу, и, как выразился Чуковский, он вызовет у вас щемящую жалость, будто он хромой или горбатый.

Все мои стихи для маленьких – это игра с детьми. А они – могучие мыслители, фантазёры и любители парадоксов. Они заново открывают и осваивают мир… А ещё в этих стихах выражается моя любовь к маленьким детям и огромная благодарность им за те прекрасные часы, которые я имел честь и счастье проводить в их обществе».

Валентина Берестова следует читать медленно и внимательно. На наше счастье, он написал действительно немало – взрослую лирику, детские стихи и сказки, фантастические рассказы, повести об археологах и научно-популярные истории; он пересказал библейские предания, которые вошли в знаменитую книгу «Вавилонская башня»; он переводил, – прежде всего, своего любимого поэта, бельгийца Мориса Карема, и переводы Берестова сделали Карема постоянным чтением наших малышей. Берестов оставил книги воспоминаний и литературоведческие исследования, работы о Пушкине. Берестов сформулировал – позволю себе сказать: гениально сформулировал – пушкинскую «лестницу чувств» и вывел эту формулу в работе под одноименным названием, которой он отдал два десятилетия жизни: «Национальное своеобразие русской народной лирики выражается в том, что в традиционной необрядовой песне одни чувства постепенно, как по лестнице, сводятся к другим, противоположным»[1]. Песня и в оригинальном творчестве Берестова занимала немалое место – он сам придумывал «народные», как он говорил, мотивы для своих песенных текстов и пел с такой самоотдачей и вдохновением, что казалось – вот, на твоих глазах, происходит рождение фольклора…

Совсем незадолго до своей внезапной кончины в апреле 1998 года, Валентин Дмитриевич подписал одну из своих последних книг нашему общему с ним другу Андрею Чернову; с позволения Андрея, хочу процитировать эти две строки, поскольку в них – весь Валентин Дмитриевич Берестов:

А все же хорошо тому поэту,
Кого везут по детскому билету!

ФРАГМЕНТЫ О БЕРЕСТОВЕ

* * *
Я не видел Берестова грустным –
я запомнил Берестова устным,
с песенкой да байкою о том,
как Чуковский спорил с Маршаком.

Что дается детскому поэту?
Если повезет – запомнить эту
заповедь, важней иных наук,
что в стихах всего дороже звук.

От того и не был он печален,
этот звонкий голос дяди Валин:
тенорок, переходящий в смех,
звук держал – за них, за нас, за всех!

12 сентября 2011

ЭТО – ЭХО

В двадцатых числах ноября 1981 года в ленинградском отделении «Детгиза» проходила Конференция по детской литературе. Семинар поэзии вели Валентин Дмитриевич Берестов и Александр Алексеевич Крестинский.

Вот несколько слов Берестова, которые я записал по ее ходу:

Чтобы писать стихи о детстве, нужно прожить большой кусок жизни.

В современной взрослой поэзии – сплошной эгоцентризм. В юношеской поэзии – чистота.

Объективный эгоцентрик: Я помню чудное мгновенье, перед тобой явился я. Субъективный: перед собой явился я.

В моем возрасте без чувства юмора жить нельзя.

Читатель – анонимная черная дыра.

Детские стихи – продолжение слов детей. Игра с детьми переходит в стихи. Должен быть точный расчет на возраст. Это – эхо.

(Голосом Барто)

Барто: Оставляйте одни находки.

Берестов: Тогда многие строчки будут незарифмованы.

Барто: Пускай они так постоят.

(Голосом жены, Татьяны Ивановны Александровой)

Татьяна Ивановна: Зачем ты это написал?

Берестов: Я хотел сказать то-то, то-то и то-то.

Татьяна Ивановна: Вот бы и сказал!

Я не могу, грешный человек, писать песни. Как говорил наш экспедиционный шофер: «Твоим голосом можно только кричать: Занято!»

Маршак, когда чувствовал, что стихи фальшивы, читал их с немецким акцентом.

У Чуковского было основное требование к сказке: чтобы к каждой строчке можно было нарисовать картинку.

Заходер повторяет: всё – сюжет. Какие стихи можно написать про пепельницу? Лежат в ней окурки и говорят: «Всё тлен! Всё прах!»

Маршак говорил: надо все время держать несколько утюгов на огне.

Ирландцы говорят: когда Бог создавал время, он сделал его достаточно.

НАШЕЛ СЕБЯ

– Наконец-то вы нашли себя! – сказал Чуковский, когда 36-летний Берестов принес ему свои детские стихи.

ЖИЗНЬ – ЗАГАДКА

Был в Ленинграде замечательный мальчик Вова Торчинский, автор очень любопытных и веселых стихов. Однажды приехал из Москвы Валентин Дмитриевич Берестов. На встречу с ним пригласили не только детских писателей, но и пишущих детей. Вова прочел наши любимые стихи:

Да здравствует осень! Да здравствует школа!
Да здравствует время и форма глагола!

Берестову стихи тоже очень понравились.

– Кем ты собираешься быть? – спросил он Вову.

– Не знаю, – потупился тот.

– Правильно! – обрадовался Берестов. – Жизнь – загадка.

С ПОРОГА

В октябре 1982 года я в очередной раз приехал в Москву и добрался до Берестовых. Дядя Валя огорошил с порога:

– Из всех детских поэтов я могу сейчас читать только Яснова, и то потому, что он взрослый поэт.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Еще один приезд в Москву – в апреле 1983 года. Вечером – визит к Берестовым. Мы с дядей Валей шли из разных мест и оба попали под ужасный дождь. Сели у обогревателя. Берестов – совершенно мокрый: «Давайте стихи!.. Нет, сначала почитайте!» Я, тоже совершенно мокрый, начал читать стихи из рукописи, приготовленной для издательства «Малыш». Пришла Татьяна Ивановна с чаем. Берестов, не обращая внимания на чай, принялся читать мою рукопись и при этом сразу же выдавал варианты тех мест, которые ему не глянулись. Так мы и отходили от дождя – теплом и стихами.

НОВОСТИ

Через несколько месяцев, осенью, Валентин Дмитриевич приехал в Ленинград на пятидесятилетие Детгиза. Пошли с ним гулять по городу.

Я: «Валентин Дмитриевич, какие у вас новости?»

Он: «Послушайте, что написал Андрюша Чернов про Пушкина!»

Через полчаса я нахожу лазейку в его монологе и спрашиваю: «Что у вас-то новенького?»

Он: «А вот что написала Олеся Николаева…» И так далее.

РИФМА

В апреле девяностого Берестов был у нас – сидели и складывали рукопись Мориса Карема: после первого нашего совместного каремовского опыта (книжка «Песенка волынки» вышла в 1986 году) мы замахнулись было на толстую книгу переводов из Карема. Потом оказалось, что времена пошли не те, и книжка не состоялась. Но тогда мы еще были полны энтузиазма. Валентин Дмитриевич много говорил о точности каремовской рифмы:

– Рифма – ключик к мысли. Например: «К чему стремиться к истинам, коль нету в них корысти нам?».

ЧТО ЕЩЕ ГОВОРИЛ БЕРЕСТОВ

Берестов говорил про себя: «ископаемый прадед» (потому что писал в археологических партиях песенки).

О народной песне: «Каждая народная песня касается всех и каждого – и малый, и старый найдет в ней все, что ему надо. Не в этом ли суть поэзии?»

«Стихи для детей – это лирика индивидуальной судьбы».

И еще: «Я пережил период застоя, потому что попал во время этой грозы под грибок детской поэзии».

ЕЩЕ БЕРЕСТОВ

«По большому счету читатель поэзии – поэт. Я не разделяю на отдельные группы тех, кто пишет стихи, и тех, кто умеет их прочесть».

ИЗ ПИСЬМА

 «Наше дело – высокая степень порядка и близости к самой природе поэзии, мнемонической, побуждающей малых детей к пляске и мечте, а взрослых – тоже к чему-то хорошему. Необыкновенно важен звук в поэзии, легко и весело берущий за душу и внушающий надежду <…> «Голубчик, берегите вашу звонкость!» – это сказал Маршак в 1964 году». (10 июня 1983 года)

ВАКАНСИЯ

В день смерти Берестова я вспомнил, что четверть века назад, когда мы познакомились, В.Д. вроде бы в шутку сказал: «Сегодня вакансия детского поэта пустует». Это было вовсе не так. Вакансия детского поэта опустела сегодня.

Михаил Яснов (из книги «Путешествие в Чудетство»)

[1] Берестов В. Лестница чувств // Берестов В. Избранные произведения. В 2 т. Т. 2. – М., 1998. С. 582.