Старушка с пуделем гуляет,
и пудель хвостиком виляет.
Идёт молоденький снежок.
Вот пудель делает прыжок,
ныряет в снег, кружит, визжит,
навстречу бабушке бежит
на голос, на тепло, на запах,
потом стоит на задних лапах.
Она берёт его подмышку
как полотенце или книжку.
Смеётся...
Так они друг с дружкой
Гуляют...
Пудель и старушка...
Мама взвешивала на домашних весах арбуз, а папа смотрел-смотрел и вдруг говорит:
– Слушай! Идея! А что если положит на весы голову и взвесить её?
Мама посмотрела на него и ничего не сказала. А папа задумался и говорит:
– Вообще-то, наверно, ничего не получится. На эти весы можно положить не больше пяти килограммов.
А мама сказала:
– Ты думаешь, твоя голова больше весит?
Папа нахмурился и ушёл из кухни. Мама положила арбуз на подоконник и тоже ушла.
А потом они выясняли отношения в комнате.
– Ага!.. – говорила мама.
– Ну-ну! – сердился папа.
А я думал: «Всё-таки наш папа умный! Я бы никогда до такого не додумался бы!»
Они всё выясняли отношения, а я взвешивал свою голову. Только у меня ничего не получалось. Когда я клал голову на весы, то не мог видеть стрелку. Как только снимал голову с весов, стрелка сразу же возвращалась на «ноль».
И тут меня осенило. Я принёс из ванной большое зеркало и поставил его напротив весов. Теперь-то я всё увижу!
Я положил голову на весы и стал смотреть в зеркало. Но тут в комнату вошла мама.
– Сумасшедший дом! – говорит она. – Ты посмотри, чем занимается ребёнок!
Тут в комнату вбежал испуганный папа.
– Ох, – вздохнул он с облегчением. – Я думал, что-то случилось. А ребёнок просто экспериментирует. Развивает отцовскую идею.
– Ага-а, – говорит мама. – Значит, вы заодно?!
– Почему бы и нет? – говорит папа. – Давайте все будем заодно?
И наклоняется к весам.
Тогда и я кладу свою голову на папину голову.
Мама смотрела на нас, смотрела, а потом махнула рукой:
– Была не была!
И положила свою голову на наши. Мы все вместе стали смотреть в зеркало.
Тут в весах что-то звякнуло, и стрелка убежала на «ноль».
– Ну вот, доигрались, – говорит мама. – Сломали аппарат.
А папа говорит:
– Не огорчайтесь. Давайте гордиться! Ведь умственную силу нашей семьи не измерить никакими весами в мире!
(Отрывки из повести)
Продолжение. Начало в номере 67
Детская колония… Динь-бом! – звонила церковь в маленьком городке Ташино. Да. С маленькой колокольней. Детская колония – снега, сугробы. Конечно, была и осень. И чёрная дорога через лес. Но я почему-то помню зиму. Первую военную зиму. В нашем городке Ташино всё было как в песне. В той песне, что мы с Витей пели на вокзале:
Помню городок провинциальный,
Тихий, захолустный и печальный,
Церковь и базар,
Городской бульвар…
Да, помню этот базар по воскресеньям. И городской бульвар – маленький такой, снегом засыпанный. Лежал всюду снег, снег. Суровая тогда была зима. Моя мама вскоре, как я убежал, ушла на фронт. И от неё не было вестей.
Мы жили не в самом городке, а рядом – может, километра полтора или два – в лесу. Среди леса стояли бревенчатые дома леспромхоза. Там и разместилась наша детская колония. Это были два дома. В одном доме жили мальчики, в другом – девочки. На крышах домов снег, под окнами сугробы, и лес у самых стен, и тропинка. Ночью её засыпает снегом, а утром мы её протаптываем. Идем в городок наш – Ташино. Там у нас столовая и школа.
Утром ещё темно. А возвращаемся вечером – опять темно. Звёзды светят. И в первые зимние дни я боялся: пойдём назад из Ташина, а тропинку потеряем, заблудимся в лесу, не вернёмся домой.
Отцы наши, а у кого и матери были далеко: в армии, на фронте. А мы шагали по лесу один за другим, один за другим. И уж не помню, кто это придумал. Кто-то придумал. Наверно, тот, кто больше всех смотрел на небо и видел, как падают звёзды. Когда мы возвращались из Ташина, шли по лесу, у нас была такая игра – собирать звёзды. Идём, идём, вдруг кто-нибудь крикнет «Чур, моя звезда!», и мы все смотрели на небо, кричали: «Чур, моя! Чур, моя!» Мы собирали звёзды в большую корзину. Они обжигали нам пальцы. Мы дули на руки, говорили: «Какие горячие! Фу! Фу!» Звёзды шевелились, потому что были ещё живые. Дома мы наклеивали их на бумагу. Красили их в красный цвет, чтоб они были ещё ярче. Ярче звёзд на небе. И писали на бумаге слова: «Дорогой папочка! Мы живём хорошо!..» Это были наши письма на фронт. В начале письма – красная звёздочка. А ещё мы писали, как живём, что на обед нам дали кашу. И каши очень много, целую тарелку. А ещё мы рисовали картинки. Чаще всего танки, самолёты. А однажды я нарисовал белочку. Она сидела на ветке. Мы её, правда, увидели ещё утром, когда шли в Ташино, только я её нарисовал красным карандашом и ветку тоже красным. Хотя та белка, которую мы видели, была уже по-зимнему серой.
Зимними вечерами мы любили сидеть у печки.
В печке горел огонь. Дверца у печки открыта, в комнате от этого всё освещено: и ребята, что сидели прямо на полу, и часть стенки, и кровати. Дрова у нас были хорошие, берёзовые – дружно горели. Кора на поленьях скручивалась от жара. А мы, бывало, сидим и смотрим, и тёплое дыхание печки шевелит наши волосы. Но самое удивительное наступает, когда прогорят дрова, и остаются угли. Тогда надо немножко дунуть в печку – и родится голубенький человечек. Он сначала очень смешной, беспомощный. Он машет голубенькими ручками, прыгает с уголька на уголёк. И он греет ручки об угольки, а потом убегает в тёмный, тёмный лес. Да, там далеко есть и лес. И в нём живут голубенькие человечки.
Однажды кто-то из ребят принёс патроны и бросил в печку. Набрал их, наверно, на полигоне, недалеко от Ташина. Сначала ничего, но потом патроны стали взрываться, и стало страшно, как будто к нам приблизилась война.
А вообще про войну мы, ребята, говорили редко. Вот раньше, давно, ещё до войны, тогда часто говорили. А сейчас нет. Мы, конечно, читали письма с фронта, показывали их друг другу, но всё же о войне старались не говорить.
Первый из нас получил письмо о гибели отца Валя Шевчук. Валя был молчаливый белоголовый паренёк. Он всё время читал или рисовал. А когда поднимал глаза, всех удивляло, какие они круглые и синие.
Раньше, когда Валя только что приехал в колонию, наши ташинские задиры дразнили его. ««Девочка Валя!», «Валя-Валентина!» Но он оказался парнем настоящим: никогда и ни на что не жаловался; по своей охоте ходил пилить брёвна для печки; когда погас свет, починил проводку.
Однажды Валя Шевчук показал нам свой альбом. Вернее, не весь альбом, а те листочки, где были нарисованы ташинцы. Ох и здорово получилось у него! Особенно Витька – ну прямо как живой! Только я, по-моему, не очень похоже вышел: нос коротенький, волосы взъерошенные, валенки драные. Нет, я всё же не такой. Но я не обиделся на Валю. Ничуточки! А как он пел! Они с Витей всегда запевали в два голоса, а уж потом остальные подхватывали. Я хорошо помню одну их песню:
На опушке леса
Старый дуб стоит…
– начинал Валя тихо-тихо, как будто рассказывал. Мы все замирали… И тут вступал Витя – голосом ровным, похожим на звук скрипки или на крик лесной птицы, пролетающей мимо:
А под этим дубом
Партизан лежит.
И мы видели, мы ясно видели, что произошло там, за лесом, и ещё за полями…
– Партизан лежит, – тихо вторил Валя.
А Витька уже дальше, дальше вёл нас вглубь горестных и непоправимых событий:
Он лежит не дышит,
И как будто спит,
Кудри золотые
Ветром шевелит.
Валя тихонько вторил:
– Ветром шевелит.
И точно на нас дул этот ветер, что проносится над полями, где сражаются наши отцы. Так мы чувствовали, так понимали эту песню. А еще я гордился моим другом Витей.
С Витей мы были неразлучные друзья. И койки наши стояли рядом. Витя давно не получал никаких писем и ничего не знал об отце. Он вырос и ещё больше похудел. Он редко смеялся и разговаривал негромко. Но ребята его слушались. И не только потому, что он был сильнее многих. У него характер был твёрдый, я так думаю. И потом, все любили, как он поёт и как изображает оркестр.
Но Витька любил и почудить. Помню, отрывал у своего пальто пуговицы и бросал их в печку – посмотреть, загорятся ли. Многое из той жизни в Ташине забылось, а вот как Витька бросал пуговицы в огонь, хорошо помню.
Когда мы приходили с улицы, то снимали валенки и ставили рядом с печкой. Сушили. Но не очень близко, чтоб не попал уголёк. И однажды, когда дрова уже прогорели, я показал Вите:
– Смотри! Вон там, видишь, чёрное болото. А на краю болота стоит маленький домик. В домике светится зелёный огонек. В домике всё зелёное: зелёный стол, зелёная кровать, зелёная лампа…
– Как до войны, – вздохнул Витя.
– А знаешь, кто там живёт? – шёпотом спросил я.
– Нет, – тоже шёпотом ответил Витя.
– Там живёт Зелёный Кузнечик. И он пока спит.
– А что он будет делать, когда проснётся? – спросил Витя.
Витя спросил: «А что будет, когда проснётся Зелёный Кузнечик?» Но тут кто-то из ребят закричал, уж не помню кто:
– Витька, тебе письмо!
Витя вскочил с полена – он сидел около печки на полене, – и мы тоже все повскакали, закружились вокруг Вити:
– Смотри, «Полевая почта».
– От отца! От отца! – закричали с разных сторон.
И уж не помню, Витя ли читал или кто другой, только письмо это помню хорошо.
«Дорогой Витя! Я воюю очень далеко, там, где всегда холодно, где на горах лежит снег. Я воюю на море. Море это очень холодное. Я воюю на подводной лодке. Мы топим корабли фашистов.
Утром, когда мы возвращаемся к себе на базу, домой, мы стреляем в воздух. Один залп – это один потопленный транспорт. Два – это два потопленных транспорта. С нами вместе воюет мальчик, его зовут Шурик. Он ещё не матрос, а юнга – сын флота. Мы его все очень любим. Все наши подводники шлют тебе привет. И просят, чтобы ты уповал на победу. Тебе шлёт привет юнга Шурик».
Витя наклеил красную звезду на бумагу. И мы все вместе написали Витиному папе ответ:
«Дорогой папа и юнга Шурик! Мы живём хорошо. И мы уповаем, раз вы нам велели, хотя мы не знаем, что это значит. Мы все шлём привет юнге Шурику, отважному моряку и сыну флота. Пусть он нам пришлёт фотографию. Твой навеки сын Витя. И его товарищи».
Письма… Письма… Я помню эти письма-треугольники с адресами «Полевая почта», они, как птицы с обожжёнными войной крыльями, летели к нам, ребятам, у которых не было рядом отцов и матерей.
А мы в Ташине, в детской колонии, не забывали, что идёт война, ни на минуту не забывали. И когда разговаривали, и когда смеялись, и когда рассказывали сказки (мы тогда много рассказывали сказок. Сядем около печки, рассказываем). Теперь я знаю, что значит слово «уповать», это слово очень старое, можно сказать старинное, и значит оно – надеяться, не терять надежду. «Уповать на победу» – верить в победу. Ах, как нам хотелось скорее увидеть эту победу, чтоб скорее вернулись наши матери и отцы, чтоб не погибли они…
…Была поздняя ночь, а мы с Витей не могли заснуть. На койке у окна плакал Валя Шевчук. Он закрывал голову подушкой, но всё равно мы слышали, как он плакал. И не спали. И не решались подойти к нему. Я сказал Вите:
– Давай подбросим в печку полешек.
Огонь разгорелся снова.
Жёлто-красное пламя. Пламя! Где-то там, за лесом, и ещё за лесом, и за речкой, за полями, оно было страшное, оно было – война. Охваченные пламенем, кружились деревья, тянулись ветками к небу. А с неба падали чёрные бомбы, и дрожала земля, горела земля.
– Вроде заснул… – кивнул Витя на Валину кровать. И вдруг зашептал: – Проклятые фашисты! Проклятые фашисты!..
– Эх, пацанам трудно на фронт попасть!
И вот тогда, в тот поздний вечер, мы размечтались с Витей об удивительном человеке:
– …Он захочет и станет большой-большой – до неба.
– А захочет – станет маленький, меньше муравья, хоть куда пролезет! Малюсенький такой – не углядишь.
– И чтоб смелый, никого не боялся…
– Ну, это ясно!
– И сильный, как…
– Ага… как схватит рукой дом – поднимет, как дунет – все враги разлетятся. А смеяться начнёт, так земля задрожит. Он смеяться любит…
– И чтоб добрый был…
– И чтоб белочек любил и этих… кошек или там… жуков малюсеньких.
– И чтоб никогда не умирал…
– Да. Никогда не умирал.
Мы этого очень хотели с Витей, и я спросил:
– А как ты, Витьк, думаешь: будут такие люди, а?
– Будут, конечно, только не скоро – лет через сто, а может, через тысячу…
– А вдруг мы его встретим пораньше, а?
Мы засмеялись, и Витя сказал:
– Ладно, закрывай печку, пошли спать.
...А листок в конверте чист,
Нет на нём ни букв, ни строчек
Пахнет осенью листочек -
С дерева опавший лист.
Только адрес твой да имя
На конверте напишу,
Синий ящик отыщу,
Свой листочек опущу.
Ты письмо моё получишь
И обрадуешься вдруг:
Жить на свете много лучше,
Если друга вспомнил друг.
Сразу мне ответ пиши!
А кончаются чернила -
Просто пёрышко вложи,
Что синица обронила.
Хочу я стать врачом. Зубным.
И улыбаться всем больным.
- Не дёргайся, голубчик,
Вот твой молочный зубчик!
И продавцом хочу я быть,
Но за прилавком - не грубить.
- Пройдите, бабушка, вперёд,
А этот мальчик подождёт.
Быть парикмахером хочу:
Девчонкам косы отхвачу
И сделаю им стрижку
Под плюшевого мишку!
Ещё хочу собакой стать,
Чтоб забираться под кровать,
И шлёпанцы искать впотьмах,
И папе приносить в зубах!
Барсук по кличке «Какделанормально» пошёл в лес и встретил зайца по
кличке «Извинибраттороплюсь».
– Как дела, нормально? – поздоровался с зайцем барсук.
– Извини, брат, тороплюсь! – вежливо ответил заяц.
– Куда спешишь? – спросил барсук.
– Да молодые побеги пожевать думаю. В них много витамина С, –
ответил заяц.
– А я по жуки пришёл.
– Ну и пойдём вместе. Мною обнаружен старый пень, в нём может
оказаться колония насекомых.
И они пошли дальше вместе. Заяц прыгал, а барсук тоже хотел, но не
мог. Лапы коротки. Поэтому он просто шёл, как шли его деды и прадеды.
Долго ли коротко, а пришли они на просеку, усаженную молодыми
дубками. Посреди просеки и вправду стоял трухлявый чёрный пень. Заяц стал
глодать дубки, а барсук залез на пень и стал выкапывать из него сочных
жуков. И только они вошли во вкус, как небо потемнело.
Обедающие посмотрели на небо и увидели, что прямо на них падает
дождь! Они не растерялись и вскочили на пень. Прикрылись от дождя они
большим лопухом. Заяц только и успел что захватить с собой небольшую горку
побегов дубка.
– Может, заодно и радугу покажут? – мечтательно сказал барсук.
– Интересно, сколько миллиметров осадков выпадет? – задумчиво
сказал на это заяц.
Молнии так и вспыхивали вокруг, как огромные светлячки. А гром
гремел, как рёв медведя.
Дождь лил и лил, и постепенно залил всю просеку водой, и получилась
не просека, а река. Барсук высунул нос из-под лопуха и увидел, что пень, на
котором сидели они с зайцем, спас их от настоящего наводнения.
– Эй, вы, жертвы стихии! – крикнула сова по кличке «Эйвы», подлетая
к ним. Она села на пень и сказала: – Надо вас эвакуировать.
– У нас нет необходимых плавательных средств, – горько ответил ей
заяц.
Барсук не понял, о чём они говорят. Он хотел домой, в свою
глинистую норку, защищённую от воды. Он огляделся и увидел побеги дуба. И
стал из них делать плот.
– Что, барсук, испытываешь синдром Робинзона? Работаешь, чтобы не
сойти с ума от безысходности? – иронично спросила сова.
Барсук вместо ответа спустил на воду плот и уселся на него. Плот
оказался крепким.
Заяц удивился и попросился на плот.
– Съедобный плот. Гениально! Безотходное производство! Экологически
чистый транспорт! – прокомментировала сова и улетела.
Вдвоём заяц с барсуком стали плыть к берегу. Барсук использовал
свой хвост как руль, а заяц быстро грёб лапами, так что скоро они
приплыли.
На земле заяц сгрыз плот, а барсук любовался закатом.
Потом они попрощались и пошли по домам. А больше в тот день ничего
не произошло.
Однажды сова по кличке «Эйвы» летела по лесу и увидела полосатый
животик барсука по кличке «Какделанормально». Барсук делал мостик. Сова
спустилась вниз и увидела, что под барсуком стоит мышь и тоже делает
мостик.
– Эй, вы, это что, гимнастика или матрёшка? – спросила сова.
– Как дела, нормально? – ответил барсук.
А мышь по кличке «Ойпривет» сказала:
– Во время зарядки я всегда прячусь за барсуком, чтобы меня не
увидела сова. – Она выпрямилась, выползла из-под барсука и добавила: – Ой,
привет, сова!
– Обедать время, а мы добычу от меня укрываем? – хмуро спросила
сова барсука.
Мышь поёжилась.
Барсук выпрямился и поскрёб подбородок. Как бы тут два друга друг
друга не съели!
– Так это же несъедобная мышь! – неожиданно сказал он.
Мышь обиделась.
Сова открыла от удивления клюв.
Барсук подумал и добавил:
– Исчезающий вид. Красная книга.
Сова разочарованно поджала клюв.
Мышь выкатила колесом грудь, подняла мордочку наверх и не глядя
протянула сове лапу. Сова пожала лапу и облизнулась.
– Несъедобная! Мои соболезнования. Что ж, будем охранять. А я вот
гимнастику делать не могу – конституция не позволяет.
И в подтверждение своих слов сова стала прыгать на одной ножке и
махать крыльями. Крылья все время поднимали её в воздух, и она падала.
– А ты попробуй тогда статичные упражнения, – осмелев, сказала
мышь.
И сова попробовала. И у неё получилось.
Всякий порядочный зверь независимо от возраста каждую среду ходил в
лесную школу. Уроки вели все звери по очереди. Они рассказывали друг другу,
что они знают. Охотиться друг на друга на уроках нельзя – иначе обвинят в
видовых предрассудках, и репутации каюк.
И вот однажды звери собрались. Тема урока была «Осень». Гусыня
начала первая.
Погода была хорошая. Ветки дерева, предположительно вяза, весело
качались на ветру, настраивая всех на жизнерадостный лад.
– Осенью происходит пожелтение, – важно говорила гусыня в тёплый
сентябрьский день, держа в руках указку. – Листья облетают и, видимо,
улетают на юг.
– Зачем? – подняла руку сова.
– Как? – спросила мышь.
– Там теплее. Как? Что значит как? Это вам пусть родители объяснят,
когда они вас будут выталкивать из гнезда. Так вот. В это красочное время
года в лесу бывает много спелых желудей, – продолжила гусыня. – Вкусные
лягушки, к сожалению, прячутся под воду и засыпают в иле. В это время года
вы должны нагулять побольше жира, чтобы быть готовыми к долгому
перелёту.
Мышь почесала в затылке, но промолчала.
– А зимние припасы? Расскажите про зимние припасы! – подняла лапу
белка.
– Ах, действительно. Наступает пора делать зимние запасы, –
поспешила продолжить гусыня. – Вроде бы кто-то ест грибы. Может быть, можно
солить шишки и сушить иголки. Я бы на вашем месте зарылась в берлогу по
примеру медведя.
– А про смену шкуры расскажите! – поднял лапу заяц.
– Шкура? Если у вас есть шкура, то как же вы чистите перья…
Вообще-то мое любимое время года – весна, – закончила гусыня и села на
кочку.
– Можно я, можно я? – нетерпеливо заёрзала гусеница.
– Можно, – сказали звери.
Гусеница взяла указку и начала рассказывать.
– Друзья мои, осень – это конец лета. Шкуру менять надо с умом.
Вообще говоря, наступило время наконец окуклиться! Если у вас это в первый
раз, как у меня, то не нужно волноваться. Тут важна маскировка. Чтобы вас
не склевали, ищите кору потолще и забивайтесь под неё. И дело в шляпе.
Проснётесь вы уже бабочкой!
Звери недоверчиво захлопали. Гусеница триумфально вернулась на свою
кочку. Барсук попросил слова.
– Мой вам совет – вырыть глубокую нору. Советую вам заранее собрать
побольше листьев, чтобы сделать из них перину. В одиночку зимовать скучно,
так что пригласите квартирантов – ежей, ужей, жаб. Они будут вам подспорьем
в голодную весну…
Ёж недовольно засвистел. И все звери затопали – и барсуку пришлось
удалиться к своей кочке.
Вышел рак.
– Тут многие интересовались, где я зимую. Я всем советую вырыть
норку у берега реки. Рыть непосредственно перед залеганием. Очень уютно
спать под толстой ледяной коркой. Клешню под голову положил – и спишь себе.
Звери одобрительно захлопали. Скоро стали расходиться по домам.
– А мне некогда копать, – сказала на прощание куропатка барсуку. –
Я по ягоды хожу. Сейчас самый сезон. А потом буду спать прямо в снегу. Хотя
в идее окуклиться что-то есть…
– Да и улететь на юг – неплохая идея, – задумчиво сказал
барсук.
Когда-то давным-давно я работала в школе учительницей великой русской литературы, а детские книжки по этому поводу за литературу не считала и тихо презирала в душе. С молодыми учительницами такое случается. А один мой друг, эстет и любитель высокой поэзии, постоянно удивлялся, как это я могу работать с детьми, если не читала вот этого:
Вобла в очках
Плыла в облачках,
Читала журнал с интересом…
А я фыркала, морщила нос и не верила, что он это серьезно говорит.
Но от судьбы не уйдешь: уволившись из училок, я оказалась ведущей детской радиопередачи, и мне понадобилось пригласить на эфир Настоящего Писателя. Уже не помню, кто порекомендовал обратиться к Андрею Алексеевичу Усачёву. Мне, конечно, это имя ни о чём не говорило, но я честно позвонила и договорилась о встрече.
Перед встречей с Писателем я, естественно, волновалась и даже трусила. И, чтобы не ударить в грязь лицом, прочитала несколько его стихов. Представляете, одно стихотворение было как раз тем самым – про воблу! Я его наконец прочла – и поняла, что уже люблю автора.
А Усачёв оказался совсем нестрашным: рыжеватым, бородатым, очень доброжелательным и с большой гитарой в жёлтом чехле. Он рассказывал всякие истории, пел песни, и все это у него получалось как-то очень уютно и очень здорово. Тогда можно было только догадываться, какой невероятной работоспособностью обладает скромный и тихий Андрей Усачёв, насколько он честен в своей работе.
Потом, через пару лет, когда книжки Усачёва стали выходить всё чаще, когда он начал писать сценарии для ёлок и прочих празднеств, эти его качества стали очевидны. Андрей, несмотря на то, что работает не просто много, а чудовищно много, держит высокую планку. Он не позволяет себе «отписок», сочинений левой задней ногой и прочих фокусов, которые облегчают жизнь авторам и усложняют читателям. Он весь искрится неожиданными идеями новых проектов. Причём, кажется, на поверхности идея лежит – но нет, только Усачёв заметил эту поверхность. Например, до него никому в голову не приходило собрать в одной книге сказки, песни, пьесы и поверья о Бабе Яге или о Деде Морозе. Он не боится совмещать то, что раньше никто не совмещал, экспериментировать над чужими текстами и шутить над классикой. Один мой знакомый не очень по-доброму говорил: «Ну да! Слова Синявского, музыка Моцарта, а песня Усачёва!». Но не понимал этот знакомый, что надо быть Усачёвым, чтобы соединить Моцарта с Синявским, и чтобы соединение получилось органичное, как родное.
Андрей по образованию филолог, то есть, любитель слова. Слова он действительно любит: рассматривает, крутит-вертит, ищет новые смыслы. За простыми, кажется, и незатейливыми детскими стихами Андрея Усачёва стоит могучая культурная традиция, но поэт не тычет этой традицией читателю в нос, чтоб только «образованность свою показать». Так что только от читателя зависит, что он увидит в стихотворении: лёгкую рифму и ироничный взгляд или историю мировой литературы и философии.
Лёгкость формулировок, свежесть взгляда, юмор, парадоксальность мышления, неожиданные повороты и тексты, в которых самые разные читатели увидят что-то родное, любимое, – это фирменные черты творчества Андрея Усачёва. Его ни с кем не спутаешь. Сегодня книги Усачёва выходят во многих издательствах и есть, наверное, в каждом доме, где живут дети: нынешние дети без Усачёва не растут.
А сам Андрей такой же, как и двенадцать лет назад: рыжеватый, бородатый, скромный, доброжелательный и с гитарой.
Ксения Молдавская
Андрей Усачёв
Дятел в дерево: – ТУК-ТУК!
– Кто там? – сонно буркнул жук.
– Я, – ответил дятел.
– Ты, наверно, спятил!
Дятел снова в дверь: – ТУК-ТУК!
Жук ворчит: – Ты мне не друг!
И своею штукой
Больше не ТУК-ТУКай!
А наглец опять: – ТУК-ТУК!
– Зря стучишь! – ответил жук. —
Двери сделал я из стали,
Чтобы дятлы не достали!
По вечерам в пасть к бегемоту
Летает птичка на работу.
Удобней чистить зубы птичкой,
Чем зубочисткой или спичкой!
Меньше всех на свете вирус:
Он из вредности не вырос!
Вот удивился бы Удав,
Узнав,
что выше всех Жираф!
—Жираф?! —
Воскликнул бы Удав. —
Жирафы – мелкота…
И я скажу, он был бы прав,
Когда бы мог стоять Удав
На кончике хвоста!
Над слесарем Петровым все смеются,
И он на это очень обижается.
Над клоуном Петровым не смеются,
И бедный клоун очень раздражается.
Им поменяться надо бы профессией…
Тогда всем будет радостно и весело.
Люблю часы песочные.
Пускай они неточные…
Но радуют приятно взгляд,
И время может течь назад!
— 2094 два раза.
— Ах, как это поэтично!
Диалог из кинофильма Жана Кокто «Орфей»
Насмотревшись ужастиков про всяческих зловещих терминаторов и киборгов, я как-то с тревогой стал смотреть на компьютер. А что если и впрямь машины когда-нибудь станут умнее человека и взбунтуются? Ведь уже сейчас они считают в миллиарды раз быстрее нас, обыгрывают людей в шахматы, стремительно учатся ходить, говорить и играть по нотам на музыкальных инструментах. Лет через пятьдесят роботы научатся думать и размножаться, и тогда…
Но нет, нет, думаю, всё не так страшно. Потому что кое-что мы ещё долго-долго будем делать лучше машин. Ну, например, писать стихи. Вот когда роботы превзойдут нас и в поэзии, то людям и в самом деле придётся потесниться. Но до этого, слава Богу, ещё далеко, а пока, пока человек и сам идёт в наступление и даже вовсю осваивает… машинные стихи. Ну да, а как же ещё назвать стихи, написанные на языке современной техники, языке цифр? Не веришь, что такое возможно? Тогда прочитай с выражением вот такую весёлую считалочку Германа Лукомникова:
8, 8, 50,
9, 9, 60,
18, 19,
40, 40, 50.
7, 14, 1,
25, 31,
48, 48,
251.
А если у тебя сейчас не то настроение, то вот, пожалуйста, грустный стих из цифр:
148 19
2 3 4 50
711 12
100000 360
Даже по этим двум примерам можно понять особенности стихотворений из цифр. С одной стороны, они полностью абстрактны – практически всегда не понятно, о чём, собственно, в них говорится. С другой стороны, в них хорошо чувствуются ритм и настроение автора. И этим цифровая поэзия похожа на музыку. Может быть, именно эту музыку цифр имел в виду знаменитый поэт Иосиф Бродский, когда однажды написал: «В цифрах есть нечто, чего в словах, даже если крикнуть их, нет».
Зато у цифровых стихов есть особенность, отличающая их и от обычных стихов, и от музыки – их почти невозможно перевести для иностранцев. Вот глупости, скажешь ты, ведь цифры одни и те же на всех языках и, значит, смысл цифрового стиха будет так же понятен и эскимосу, и негру преклонных годов одинаково. Это, конечно, верно, но при прочтении на иностранном языке и ритм, и рифма почти наверняка потеряются, то есть наш цифровой стих перестанет быть стихом. Чтобы убедиться в этом, попробуй для примера прочитать на иностранном языке считалку, что была вначале. Или, наоборот, прочти на русском языке вот этот цифровой стих, написанный кем-то на английском:
23 507
13 4 7 85
5 9 100 3 11
3000 4 45
11 87 13
14 5 89 16
903 3 7 30
100 90 17
Сам видишь (точнее, слышишь), на русском это не стих, а ерунда какая-то. Правда, мне удалось написать короткий цифровой стих, который и на английском остается стихотворением. Убедись сам:
43 32 7 15
36 25 0 16
Но такие двуязычные стихи – большая редкость. И потом, как быть с другими языками? Ведь, например, грузин или китаец воспримут этот англорусский стих просто как бессмысленный набор цифр. Так что у цифровых стихов есть свои плюсы и минусы. И, конечно, у них есть враги и поклонники. Одни считают, что стихи из цифр – ничего не выражающая чепуха, и настоящие стихи должны писаться с помощью слов. Другие – и их немало – наслаждаются цифровыми стихами и считают, что за ними будущее.
А может быть, истина, как обычно, прячется посередине между этими крайностями, и давно уже пора писать стихи, в которых и числа, и слова чувствуют себя одинаково уютно. Как, например, в этой чудесной песенке Александра Дольского про то, как Две Двенадцатых пригласили на свидание Три Тринадцатых:
Однажды 2/12 позвали 3/13:
— Пойдемте, 3/13, пройдемся вечерком.
— Ах, что Вы, 2/12, — смутились 3/13, —
Увидят 5/15, что Вы со мной вдвоём.
— Пусть видят 5/15, — сказали 2/12, —
Мне это, 3/13, поверьте, все равно.
Пусть знают 5/15, — сказали 2/12, —
Что я Вас, 3/13, люблю уже давно.
— И я Вас, 2/12, — сказали 3/13, —
Пройдемте, 2/12, подайте мне пальто.
Ну что нам 5/15, ну что нам 6/16,
Ну что нам 7/17 и даже если 100!
Почему-то любовная история двух дробей тронула меня гораздо больше, чем многие стихи про аналогичные чувства людей. Но, подружившись со словами, цифры могут выражать и грустные размышления:
18 × 5
25 : 16
и опять 25, 25…
и уже никогда 18
(т.е. «18 умножить на 5, 25 разделить на 16…» и т.д.). Так и представляешь повзрослевшего 25-летнего человека, работающего где-нибудь бухгалтером. В его жизни всё предсказуемо и скучно, как в таблице умножения, и ему остаётся только со вздохом вспоминать то прекрасное волшебное время, когда ему было 18. Впервые прочитав этот печальный стих, я сразу вспомнил строки Анны Ахматовой, написанные лет на сто раньше, но, в сущности, о том же:
Вместо мудрости — опытность, пресное,
Неутоляющее питье.
А юность была — как молитва воскресная…
Мне ли забыть ее?
Но снова вернемся в детство. Хорошо помню, как у нас во дворе к вышедшему погулять с чем-нибудь вкусным тут же подбегал кто-нибудь из ребят. «48 – половину просим!» — говорил он стандартную в таких случаях попрошалочку, протягивая поцарапанную руку. «41 – ем один!» так же стандартно отрезал сладкоежка, но потом, конечно же, делился.
Есть еще один вид словесно-числовых стихов – они состоят уже не из чисел и слов, а из числов, этаких удивительных кентавров, полученных скрещиванием букв и цифр в одно целое. Мне удалось придумать только один такой странный стих, только он получился чересчур уж мрачным:
100нет с3ж 1окий в по2ле,
Он к с3жатам вернется е2 ли…
Вот видишь, мы познакомились с цифровыми стихами двух видов. Одни состоят только из цифр, в других цифры перемешаны со словами. Ты не поверишь, но есть, оказывается, цифровые стихи … вообще без цифр! Это особые стихи-запоминалки. Вот, например, такой несерьёзный стишок:
Два весёлых великана
пьют «Тархуна» два стакана.
Именно он, однако, занял первое место на конкурсе, организованном лет десять назад на страницах «Комсомольской правды». Требовалось придумать специальные фразы или стихи (они называются мнемоническими), помогающие запомнить телефонный номер 288-53-27. Большинство участников стали придумывать фразы, в которых надо было подсчитывать буквы в словах. Ну, например: Не торопись зажигать свечи – ещё не сумерки! Если ты выпишешь подряд числа, равные числу букв в словах этого предложения (не = 2, торопись = 8, зажигать = 8 и т.д.), то как раз получишь тот самый номер.
А вот автор стиха про весёлых великанов пошел по другому пути – он использовал слова, начинающиеся на те же буквы, что очередная цифра в номере телефона (Весёлых=8 (Восемь), Пьют = 5 (Пять), Стакана = 7 (Семь) и т.д.). Вот бы каждому из нас такую чудесную запоминалку для телефона! Ведь такой стих запомнить гораздо проще, чем число из семи цифр. А если бы в нём ещё что-нибудь говорилось о нас…
Но с помощью стихов запоминают не только телефонные номера. Очень скоро ты узнаешь в школе про замечательное число p, то есть Пи (»3, 14159265368…), которое очень любят математики. Один мой знакомый написал даже интересную книгу об этом числе. Чтобы запомнить хоть несколько первых цифр в записи Пи, они придумали множество стихов-запоминалок. Вот два самых известных (во втором надо подсчитывать буквы в словах):
1. Чтобы правильно запомнить,
Надо только верно счесть:
Три, четырнадцать, пятнадцать,
Девяносто два и шесть!
2. Это я знаю и помню прекрасно:
Пи многие знаки мне лишни, напрасны.
У цифровых стихов ещё очень много возможностей. Например, можно использовать знаки математических действий (+, -, : и т.д.) или разные поэтические хитрости. Вот одна из них. С давних времён поэты пишут акростихи (мы ещё поговорим о них на одной из наших следующих встреч). На вид они вроде бы самые обычные, но первые буквы строчек, то есть первый столбец таких стихов, образуют слово или даже предложение. В цифровых стихах, конечно, не получится зашифровать в первом столбце слово, зато там можно спрятать дату какого-нибудь известного события. Скажем, этот цифровой стих (здесь опять встречается вездесущее число Пи) посвящен первому полёту человека в космос, а по его левому краю прочитывается дата этого великого события (12.04.1961).
1030 420
214 40+5
038 (2p / 15)
45000 745
10 33 134
9 180 36
6030 (7-4)
140 746 !!!!!!
(Читается стих так: Тысяча тридцать, четыреста двадцать, Двести четырнадцать, сорок плюс пять, Ноль тридцать восемь, два Пи на пятнадцать, Сорок пять тысяч семьсот сорок пять.// Десять, три в кубе, сто тридцать четыре, Девять, сто восемьдесят, тридцать шесть. Шесть тысяч тридцать, семь минус четыре, Сто сорок тысяч семьсот сорок шесть!!!!!! )
В общем, настоящий поэт может писать стихи даже с помощью калькулятора! Жаль, что когда-то давно на уроках математики мне вместе с таблицей умножения не объяснили таблицу стихосложения. Но у тебя-то ещё всё впереди! Ну а чтобы проверить, сможешь ли ты стать настоящим цифровым поэтом, попробуй-ка решить эту хитрую задачку.
С некоторых пор суперкомпьютер Мудрило-15 начал писать стихи. Правда, пока он пишет их только из чисел. Но недавно он перевёл на «числовой» язык одно известное стихотворение и вот, что у него получилось:
40 9 3 15
30 8 2 17
20 10 60
7 13 50
Догадайся, какое из этих трёх стихотворений он «перевёл»:
1.
В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зелёная была.
2.
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить –
Всё равно тебе водить.
3.
Мир раскололся пополам,
Дымит разлом.
И льётся кровь, идёт война
Добра со злом.
…………………………………………………….
Ответ: Прочитай стихотворение из чисел с выражением, и ты увидишь, что это, в сущности, считалочка про месяц из тумана.
Один англичанин
Залез на верблюда,
Чтоб разглядеть
Пирамиды оттуда.
— О да! — он сказал. -
Восхитительный вид!
Взглянуть бы теперь
На себя с пирамид.
Пришельцы были на Земле.
Тарелка села на столе.
Пришельцы с виду как салат.
Вот их и съели, говорят.
Хрюта-Махрюта,
Грустная минута,
Ты ко всем придёшь,
Лишь меня не тревожь.
У меня и без тебя забот!
Во-первых,
Гребёнка не гребёт,
Во-вторых,
Часы мои не чёсаны,
В-третьих,
Встали волосы вопросами.
Как, почему, зачем
Ты приходишь ко всем,
Хрюта-Махрюта,
Грустная минута?
(Глава из повести «Эмиль и малышка Ида»)
Перевод Марины Бородицкой
Вы про Катхульт когда-нибудь слышали? Это хутор такой, недалеко от Лённеберги, в округе Смоланд… Что? Уже знаете? Ну тогда, конечно, вы и с Эмилем знакомы, и с его сестрёнкой Идой.
И для вас не секрет, что Эмиль частенько проказничал. То есть, чуть ли не каждый день он что-нибудь вытворял и бывал за это наказан. В наказание папа Эмиля запирал его в дровяном сарае. Вот посидит взаперти, думал папа, в другой раз не станет озорничать. Но Эмилю сидеть в сарае как раз ужасно нравилось! Тишина, покой, никто не мешает, хочешь – отдыхай, хочешь – деревянных человечков выстругивай (в сарае часто столярничали, и повсюду валялись подходящие чурбачки и дощечки). А там, глядишь, кто-нибудь придёт и выпустит. Например, малышка Ида.
Катхульт – замечательный хутор, красивый и уютный, просто райское местечко. Все его обитатели – и мама, и папа, и Эмиль с малышкой Идой, и работник Альфред, и работница Лина, – все они очень любили свой дом и считали, что Катхульт – самый лучший хутор на свете. Ну, почти.
– Всё-таки зимой тут слишком много снега, – ворчит Лина. – А летом прямо спасенья нет от мух. А Эмиль вообще безобразничает круглый год!
Тут мама хмурится и напоминает Лине, что проказы Эмиля – не её забота. С Эмилем мама и сама как-нибудь разберётся. Вот мухи – это да, насчёт мух она с Линой совершенно согласна. А уж как они всех донимают за едой! Только сядешь за стол, только примешься за мясной суп или вкусное жаркое – а мухи уже тут как тут: бз-з-з-з! Вечерами потолок на кухне чернеет от мух: они там, видите ли, устраиваются на отдых.
Мама Эмиля не выносила мух!
– Эти проклятые мухи меня скоро доконают, – сказала она как-то раз. – Надо купить липучки.
Липучки? Папа Эмиля пришёл в ужас. Она что, разорить его задумала? По десять эре за липкую ленточку, это ж целое состояние!
– Нет уж, спасибо, – отрезал папа. – Сачок у нас есть, обойдемся как-нибудь. Да я их сам переловлю!
Обычно мух гоняла Лина, но в тот вечер на охоту вышел папа.
В длинной ночной рубахе, размахивая сачком, папа кружил по кухне, распугивая полчища мух, которые успели уже устроиться на потолке и готовились мирно отойти ко сну. Эмиль и его сестрёнка Ида, сидя рядышком на дровяном ларе, наслаждались невиданным зрелищем. Вот весело-то было, вот смешно!
Мама тоже смотрела на папу, только ей было не до смеха. Клейкие ленточки-мухоловки висели в кухне чуть не у каждой хозяйки в Лённеберге. А она что, хуже других?
Даже папа заметил наконец, что мама не в духе.
– Ты, Альма, прямо как дитя малое, – пропыхтел он, опуская сачок. – Подавай тебе всякие новомодные штучки, а они, между прочим, денег стоят. Просто счастье, что у тебя есть я. Уж я-то денежкам счёт знаю!
Но мама не отвечала, и папе захотелось её развеселить.
– Выступает Антон Свенсон, лучший в мире ловец мух! Дешевле не найдёте! И проворней тоже – оп-ля!
И папа сделал пируэт, плавно взмахнув сачком по кругу. Мухи, одобрительно жужжа, так же плавно разлетелись в разные стороны. Только две-три, совсем уж сонные, угодили в сачок.
Мама фыркнула и, не досмотрев представления, вышла проветриться на крыльцо.
А папа всё прыгал по кухне, размахивая сачком, пока не ударился босой ногой о дровяной ларь.
– На сегодня хватит, пора на боковую, – сказал он, переводя дух.
Мухи тоже так считали. Они мигом заняли свои места на потолке и ещё долго возились там, устраиваясь поудобнее.
Больше папа мух не ловил. Но и липучки покупать не разрешал. Как ни жаловалась мама, как ни ворчала, папа был неумолим.
– Никаких липучек! Мы из-за твоего транжирства скоро по миру пойдём. С посохом и сумой!
С посохом и сумой? Эмиль навострил уши. Это нищие попрошайки когда-то давно бродили так по округе… побирались… вот ужас-то! И папа с мамой побредут по Лённеберге, от хутора к хутору, просить подаяния? Да и он сам, и сестрёнка тоже? И всё из-за каких-то липучек!
Эмиль поделился своими страхами с Идой. Надо же было её как-то подготовить!
– Я выстругаю тебе отличный посох, маленький и хорошенький, – пообещал он.
Но Ида расплакалась. Зачем ей посох, ей вовсе не хочется выпрашивать хлеб у чужих людей! И Эмиль пожалел сестрёнку.
– Не плачь, – сказал он решительно. – Я что-нибудь придумаю.
В ту ночь он долго лежал без сна и думал, думал изо всех сил.
«Этот парень до такого додумается, чего другим ни в жизнь не выдумать!» – говорил про Эмиля Альфред. И это была чистая правда.
А сейчас он ворочал мозгами так, что голова трещала.
Во-первых, жалко маму, ей страх как хочется получить эти самые липучки. Во-вторых, она их всё равно в конце концов получит, уж мама-то своего добьётся. В-третьих, папу тоже жалко: вдруг все деньги уйдут на липучки, и ему придётся просить милостыню? В-четвёртых, милостыню, пожалуй, лучше просить заранее, чтоб насобирать денег на липучки. И если уж кому-то идти побираться, то не папе, а мне. Вот задачка и решена! Тут главное – всё разложить по полочкам.
С утра Эмиль первым делом отправился в заросли орешника, срезал подходящий сук и выстругал себе посох. С ножом он управлялся очень ловко: часы, проведённые в дровяном сарае, не пропали даром. Посох удался на славу: сразу видно, работа мастера. Снизу доверху затейливые узоры, посерёдке надпись, вся в завитушках: ПОСОХ ЭМИЛЯ СВЕНСОНА. А рукоять венчает деревянный человечек, вырезанный после очередной проделки: их на полке в сарае набралось уже триста двадцать четыре штуки. В общем, не посох, а мечта, с таким и побираться не стыдно!
Оставалось решить ещё одну задачку. В Лённеберге его слишком хорошо знали. И кто же, спрашивается, подаст хоть медный грош сорванцу Эмилю, непослушному мальчишке Свенсонов? Значит, надо как следует замаскироваться…
На следующий день было воскресенье. Мама, папа и малышка Ида ушли в церковь, Альфред ещё спал, а Лина сидела на ступеньке у него под дверью и пела, громко и заунывно – наверное, чтоб Альфред поскорей проснулся:
Зачем, зачем тебя я повстречала,
Зачем тебе я сердце отдала,
Зачем недолго страсть твоя пыла-а-ла,
Ой да заче-ем покинул ты меня-а!
– Пора! – сказал себе Эмиль и приступил к маскировке.
И костюм, и грим получились хоть куда. Он сам чуть не заплакал от жалости, когда из зеркала глянул на него несчастный маленький попрошайка: старая отцовская шляпа сползает на нос, из-под драного пиджака (тоже папиного) торчат грязные босые ноги, лицо вымазано сажей, будто ему и мыла купить не на что… Одно слово – бедный ребенок.
– Дело в шляпе, – кивнул Эмиль своему отражению. – Уж десять-то эре на липучку нам теперь всякий подаст. А кто не подаст, тот просто скотина бессердечная!
И всё же Эмиль не слишком надеялся на этих скупердяев из Лённеберги. Для начала он решил наведаться в дом священника. Сам пастор в этот час был, разумеется, в церкви, его домочадцы тоже (им-то уж никак нельзя было пропустить воскресную проповедь), а вот госпожа пасторша оставалась дома. У неё болела нога, и об этом знали все прихожане, так что Эмиль не зря рассчитывал застать её одну.
Итак, в это погожее воскресное утро жена пастора сидела в саду под клёном, изнывая от скуки. Её больная нога покоилась на низеньком табурете, а рядом, на столике, стояла тарелка с булочками и кувшин сока.
Пасторше так надоело сидеть на одном месте, что завидев маленького попрошайку, она прямо-таки воспряла духом. Бедный мальчуган, такой оборванный и грязный, сейчас она его обласкает!
Эмиль остановился на почтительном расстоянии от сердобольной пасторши, поклонился и запел:
Я нищее сирое чадо,
Один лишь Господь мне отрада…
Эту жалобную песню Эмиль выучил в воскресной школе. Когда он допел последний куплет, в глазах у пасторши стояли слёзы.
– Подойди поближе, дружок, – сказала она. – Так значит, семья твоя бедствует?
– О да, – вздохнул Эмиль.
– И дома у вас совсем нечего кушать?
Эмиль помотал головой:
– Только мухи остались.
– Как?! – вскричала потрясённая пасторша. – Вы едите мух?
– Н-ну… пока ещё нет, – честно ответил Эмиль. – Но, в общем… к тому идёт.
Не то чтобы Эмиль заранее репетировал эту сцену. Но за словом он никогда в карман не лез, недаром Лина про него говорила: «Наврёт с три короба, да сам и поверит». Вот и сейчас он так ясно вообразил себя жалким голодным оборванцем, которому приходится выклянчивать кусочек хлеба, а не выпросишь – придётся обедать мухами… Тут он не удержался и громко зашмыгал носом.
– Бедный, бедный ангелочек! – прослезилась и пасторша, и вложила ему в ладошку две кроны.
Целых две кроны! Да это двадцать липучек! А нищенский посох можно выбросить (что он тут же и сделал). А на дорожку простодушная пасторша ещё угостила его соком и булочками.
– Вкусно? – спросила она.
– Гораздо вкуснее мух, – заверил её Эмиль.
Назавтра он отправился в Лённебергу и купил в лавке двадцать мухоловок. И какие же коленца он выделывал по дороге домой, как радовался, что готовит сюрприз и маме, и папе и, конечно, мухам!
Ему здорово повезло. Родители уехали в гости и вернуться должны были только к ночи.
«Теперь-то я всё успею, – думал Эмиль. – Только бы Лина с Идой поскорей улеглись спать, да и мухи тоже.»
К счастью, в этот день все устали, и вскоре Лина уже похрапывала в кухне на своём топчане, малышка Ида сопела в детской, а мухи затихли на потолке.
Эмиль принялся за дело. В кухне было темно, хоть глаз выколи, так что сначала он зажёг керосиновую лампу над столом. Лина крепко спала и ничего не слышала. Так, теперь – самое главное…
Поперёк всей кухни, не слишком высоко и не слишком низко, он протянул крест-накрест несколько верёвок. А потом распаковал все до одной припасённые мухоловки. Он порядком перемазался, сдирая обёртки и разматывая липкие ленты, но великий замысел удался! Когда он закончил работу, кухня превратилась в бальный зал, только вместо разноцветного серпантина в воздухе колыхались и таинственно поблёскивали длинные клейкие полоски. Красота! Не то что у других – на весь дом одна несчастная липучка.
Итак, прощайтесь с жизнью, Катхультские мухи! Завтра на рассвете вы проснётесь и хором скажете: ага! эти вкусные коричневатые висюльки приготовлены нам на завтрак! Тут-то вам и конец. Жаль мне вас, неразумных, да что поделаешь? Мы ведь вас в гости не звали, так что пеняйте на себя.
Так думал Эмиль, и душа его переполнялась радостью. Как довольна будет мама, да и папа тоже, ведь все эти прекрасные липучки ему ни гроша не стоили, и по миру идти не пришлось!
Наконец Эмиль потушил лампу и улёгся в постель с чистой совестью и предчувствием счастья. Завтра мама и папа выйдут на кухню пить кофе, и тут раздастся ликующий крик…
И крик раздался, только не ликующий – и не утром, а в полночь. Сперва из кухни донёсся жуткий вой: это папа угодил в мухоловку. Потом – хриплое рычание: это вторая липучка обвилась, как змея, вокруг папиной шеи. А дальше – пронзительный поросячий визг: это мама с Линой заверещали дуэтом, когда бросились к папе на выручку и клейкие ленты мёртвой хваткой вцепились им в лица и волосы. И наконец, перекрывая все прочие звуки, на весь Катхульт грянул знакомый рёв отца: «Э-э-ми-и-иль!!!».
Но Эмиль спал сном праведника. И вскоре на кухне воцарилась тишина, прерываемая лишь пыхтением и кряхтением: трое взрослых молча пытались выдраться из цепких, липких ловушек.
– Нет, ну кто бы мог подумать, что их среди ночи понесёт на кухню! – покачал головой Эмиль.
Это он покачал головой уже на следующий день, когда пересказывал всю историю Альфреду. А разговор их состоялся после того, как папа сводил Эмиля к пастору и его жене и заставил вернуть две кроны и извиниться за свой обман.
– Но как же вы не догадались, что это был Эмиль, ведь больше-то некому! – удивлялся папа.
– Мы догадались, но попозже, когда нашли посох, – улыбнулась пасторша. Всё-таки она была добрая женщина.
– Хочешь получить свой посох обратно? – спросил пастор.
Но Эмиль только головой помотал.
– Ну, тогда мы оставим его себе на память, – и пастор тоже добродушно улыбнулся.
Когда папа с Эмилем вернулись домой, мама уже успела сжечь злополучные липучки, и все Катхультские мухи весело жужжали у неё над головой. Ни одна из них не пострадала!
– Ты был прав, Антон, – сказала мама. – Не нужны нам никакие мухоловки. И вообще, нехорошо так мучить животных. Теперь-то я знаю, что они чувствуют, когда сидят там приклеенные!
А потом настало время обеда, и все собрались за столом. Мухи тоже не заставили себя ждать. Эмиль уплетал за обе щеки пюре из пареной брюквы, а остаток дня он провёл в сарае, вырезая своего триста двадцать пятого человечка.
Кончилось лето, прошла осень, и наступила зима. Мухи куда-то исчезли. Зато Эмиль никуда не делся. За лето он лишь набрался сил для новых проделок. Помните, что сказала Лина? «Эмиль безобразничает круглый год!»
Осенний полдень. Тишина
И солнце светит всем.
Мне сочинение писать
Не хочется совсем.
И тема, в общем, хороша,
Но рвётся в лес моя душа…
И вместо слов моя рука
Выводит закорючки.
А там – последнее тепло…
И мне затылок припекло…
А в небе только самолёт.
Ни облачка, ни тучки.
Прозрачный воздух…
За углом,
На колокольне:
Бом-бом-бом…
Лесники прореживают лес,
лишние деревья убирают.
Лишние деревья умирают,
чтоб расти нелишним до небес.
Пилы воют. Топоры стучат.
И, дрожа, как будто от мороза,
смотрят друг на друга и молчат
лишний клён и лишняя берёза.
Снег выпал, а листья опасть не успели,
иные ещё пожелтеть не смогли.
Деревья ночами от стужи скрипели.
И листья на белую землю легли.
И я свою грусть понимаю не очень,
поэтому вам объяснить не смогу.
Зима поспешила. Замешкалась осень.
И листья лежат на холодном снегу…
Один злой волшебник пришёл в чужую хату и превратился в горшок со сметаной. Жадная хозяйка обрадовалась и потянулась к сметане ложкой, а горшок взял и откусил ей палец. Хозяйка зарыдала, а довольный волшебник удрал уже в другой дом и превратился там в корову Зорьку.
Приходят в эту избу хозяева, и видят, в горнице пасётся корова. Но недолго они этому радовались, потому что злодей откусил вдруг хозяину ухо.
Разнеслась по деревне весть, что стоит появиться в доме чему-то новому, например, сметане или корове, как они что-нибудь хозяевам откусывают. Собрались мужики и бабы на совет, и стали думать, как быть, пока не все ещё перекусаны. Наконец, приняли решение – стали наблюдать, не появится ли у кого-нибудь какая-нибудь новинка. И вот однажды прибежал мужик Сидор, и закричал:
– У меня новое, братцы, хватайте вилы и топоры. Вхожу, а у меня на полатях новорождённый пятилетний ребёнок.
Понял народ, что это не ребёнок, а превратившийся в него волшебник, и помчался всей деревней его истреблять. Приблизились к хате, а из неё вышла женщина и сказала:
– Ой, что вы, люди добрые, это ж наш с Сидором ребёнок, я его только что родила.
– А-а, – сказали все и пошли домой.
Сидор так обрадовался рождению ребёнка, что даже забыл, что не женат. Это просто волшебник на время превратился в, якобы, его жену. А потом вбежал в дом и снова притворился ребёнком.
Только Сидор наклонился, чтобы поцеловать новорождённого, а ребёнок – хвать и откусил ему нос.
Узнав про эту новую беду, пригорюнилась вся деревня, а некоторые пошли на поклон к местному мудрецу Ерофею Пантелеймоновичу.
– Кажи, – взмолились крестьяне, – народу свою мудрость. Как нам со злодейским волшебным супротивником быть?
Глубоко задумался мудрец, три дня и три ночи соображал, а потом изрёк:
– Лишь одно вам может помочь. Выйдите в полночь на опушку леса и разбейте о березу горшок с манной, а об ольху – с гречневой кашей. И произнесите вот это заклинание.
Обрадовались крестьяне и побежали по домам. Тут бы, казалось, и делу конец! Но люди в этой деревне были такими жадными, что никто не захотел пожертвовать своей кашей. Среди них был всего один добрый человек. Бывший генерал-лейтенант турецкой армии, который сражался в Испании на стороне бельгийцев против японцев. Но у этого генерала каши не было, потому что по бедности он уже четыре года питался одной солью.
А злой волшебник этой жадностью воспользовался и спокойно перекусал всё население деревни, а потом перебрался в соседнюю.
И там он кому пол-руки откусил, кому ухо, кому ногу, а кому и пол-плеча отхватил. Но и в этой деревне люди догадались сходить к Ерофею Пантелеймоновичу, и им он тоже подсказал, как действовать.
А здесь крестьяне такими жадными не были. И каши не пожалели. Разбили они горшок, произнесли заклинание, и тут же всё откусанное у них отросло , да ещё краше прежнего стало. А злодей сразу потерял свою волшебную силу. Схватили его мужики, связали, покусали и доставили в милицию.
Про их героический подвиг даже в газете написали. А люди из первой деревни так надкусанными и остались.
В тёплый осенний день, когда по синему небу плыли белые облака и светило солнышко, Маша сидела на качелях со своей подружкой Виктошей, которой исполнилось уже семь лет, и она ходила в первый класс лицея.
Виктоша рассказывала о том, что теперь на уроках за правильные ответы и хорошо выполненные задания учительница ставит отметки – «вишенки» и у неё таких «вишенок» уже много.
А на уроках музыки, где она учится играть на пианино, ставят самые настоящие отметки, и Виктоша получила одну четвёрку, две пятёрки и одну пятёрку с минусом, что тоже очень хорошо.
Маша сказала, что она уже умеет играть на пианино, правда, дома у неё не большое пианино, а маленькое – синтезатор, но папа купит ей большое. А ещё она придумала семь песен:
про синее небо и белые облака
про весёлого розового зайчика
про лето и жаркое солнце
про счастливую принцессу
и одну грустную песенку
которую нужно петь
тихим голосом.
– Хочешь, я спою тебе эти песни? – спросила Маша.
Виктоша согласилась и стала раскачивать качели. Она раскачала их «дорожкой» и даже почти «месяцем», а Маша ей помогала и громко пела свои песни:
про синее небо и белые облака
про весёлого розового зайчика
про лето и жаркое солнце
про счастливую принцессу
и ещё одну грустную песенку
которую она спела
тихим голосом.
Соседские собаки Рекс и Сильва уселись у сетчатого забора и тоже слушали, как поёт Маша. А когда песни закончились, Маша сказала, что она знает ещё двадцать песен и три песни по-английски, и она может их спеть, если Виктоша захочет. Виктоша захотела, и Маша спела три песни по-английски. Вот только жаль, что Виктоша ещё не начала учить в лицее английский язык, поэтому она не поняла, что Маша спела
про Мэри и её овечку
про муху и
про фермера,
но песни Виктоше всё равно понравились.
Тут Маша разошлась вовсю и сказала, что может спеть песни так громко, что будет слышно на соседней Светлой улице. Виктоша ответила, что хорошие оценки на уроках музыки в лицее ставят не за то, что «громко», а за то, что «красиво». Но Маша уже её не слышала, потому что во всё горло пела песни:
про синее небо и белые облака,
про весёлого розового зайчика,
про лето и жаркое солнце,
про счастливую принцессу
и ещё одну грустную песенку,
которую она спела
всё-таки
тихим голосом.
Напоминаю Вам, друзья,
А вдруг не слышал кто-то:
Отныне на родителей
Запрещена охота!
И под кроватью затаясь,
И за углом буфета
Нельзя теперь в родителей
Стрелять из пистолета!
Запрещено подстерегать
На кухне и в гостиной,
Когда они на водопой
Идут тропою длинной.
Поверьте, ваша доброта
Ещё вознаградится
Родители всего одни,
И могут пригодиться!
Советы укротителя:
На дикого родителя
Не надо топать и кричать,
А надо лаской приручать!
Он бросил ей в портфель лягушку...
Она его поколотила...
Потом, чтоб быть великодушной,
Его, коварного, простила...
Он, ошалевший с непривычки,
Не ожидавший всепрощенья,
Ей чуть не оторвал косички! -
Не по злобé! - от восхищенья!...
Она - на вид - сердилась крайне!
(Польщённая его вниманьем...)
И оба наслаждались втайне
Своим взаимопониманьем.
(Глава из повести «Мохнатый ребёнок», печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 87, 83, 95)
Марсик любил сидеть на подоконнике. Мама специально сдвинула цветочные горшки, чтобы Марсик мог с комфортом устроиться у окошка и наблюдать мир «за стеклом». Марсик сидел на подоконнике и «считал» ворон. Появление каждой птицы было сигналом к большой охоте. Уши Марсика напряжённо сдвигались вперёд, он вытягивал шею и пригибался, готовясь к прыжку. Ещё немного – и Марсик непременно, просто обязательно поймал бы эту ворону. Прямо за хвост. Если бы она – вот ведь зловредное существо! – не исчезла за границами оконной рамы. Тут несправедливо обойдённый судьбой охотник оглядывался вокруг, ища способ справиться с разочарованием, и принимал решение заняться прополкой!
По весне мама высаживала в маленькие горшки крошечные росточки новых цветов. Они были ещё слабенькими и не успели хорошенько схватиться за землю корешками. Марсик некоторое время оценивающе смотрел на эти ростки и приходил к выводу: их присутствие на подоконнике совершенно неуместно. После этого он хватал какой-нибудь росточек зубами за маленький листик, раскачивал его и вытаскивал из горшка. Некоторые растеньица Марсик бросал тут же – рядом с горшком. А некоторые таскал в зубах по всей квартире – как мышку. Следы его сельскохозяйственной деятельности обнаруживались то на полу, то на кровати. Даже в ванной.
– Зачем ты это сделал? Чем эти бедные кустики тебя не устраивают? – пыталась мама найти объяснение настойчивому желанию Марсика искоренять зелёные насаждения и грозилась, что начнёт сдавать его в наём в крестьянские хозяйства. Там он будет трудиться от зари до зари, пропалывая свёклу и морковку. Правда, есть опасность, что после Марсиковой работы на грядках вообще ничего не останется…
Потом гладила Марсика и говорила:
– Скучно тебе, котик – в каменном мешке. Вот ты и придумываешь себе хоть какие-то развлечения.
– Скоро лето, Марсик. На дачу поедем, – обещал я коту. – У нас там тоже есть грядки. А полоть никто не любит. Будешь главным!
Солнышко, и правда, припекало совсем по-летнему, манило на улицу и обещало новую жизнь. На деревьях лопались почки, из земли пробивалась молоденькая травка, а у моего старшего брата Гришки пробивались молоденькие усики. В связи с этими особыми обстоятельствами ему в голову пришла свежая, как весенние почки, идея – завести себе девушку.
– Можно завести собаку или кошку. На худой конец, крысу, – возмущалась мама. – Но девушку! В девушку можно влюбиться. О девушке можно мечтать. На девушке можно жениться, наконец! Но завести…
– Маман, у тебя устаревшие взгляды! – важно разъяснял Гришка. – Сейчас все заводят девушек. Представь: идёшь ты по улице. Ну, идёшь себе и – ничего такого. А если ты с девушкой идёшь, сразу видно: ты крут!
– Это из чего же видно?
– Ну, ты её за руку держишь или обнимаешь. Вот и видно.
– А из чего видно, что это ты девушку завёл? Может, это она тебя завела? Вот Марсик, например, уверен, что это он нас себе завёл. Правда, Марсик?
Но Марсик не мог ответить ничего вразумительного. А я, хоть и подозревал в маминых словах опасную правду, всё-таки был на стороне Гришки. В глубине души я тоже мечтал завести себе девушку, чтобы ходить с ней, держа её за руку, и говорить приятелям: «Знакомьтесь: МОЯ девушка!»
Пожалуй, так я не мечтал даже о собаке.
Я ехал по набережной на велосипеде и вдруг услышал:
– Эй, чувак! Стой!
Передо мной стоял Гришка и держал за руку незнакомую девушку. На девушке была короткая розовая маечка, которая очень шла к её светлым волосам. Между маечкой и джинсами светилась полоска голого живота. Свободной от Гришки рукой девушка прижимала к розовой маечке книжку в ярко-коричневой глянцевой обложке. Я сразу отметил, что обложка очень красиво блестит на фоне розовой маечки. Девушка так держала книжку, что можно было прочитать – «Гарри Поттер». Сверху на маечке были написаны буквы «I love…» Но что именно «I love», загораживала книжка. Поэтому получалось «I love Гарри Поттер».
– Знакомься! Это Лена! МОЯ девушка! – сказал Гришка.
Я не очень знал, что говорят в таких случаях – когда впервые встречают брата с ЕГО девушкой. Поэтому я довольно глупо улыбнулся и спросил:
– Вы чего тут делаете?
– Мы-то? – Гришка с веселой покровительственностью взглянул на Лену. – Мы гуляем. На солнышке греемся.
Я чувствовал, что Гришка прямо-таки раздувается от гордости, и, не зная, что делать дальше, стал дёргать велосипедный звонок. «Дзинь… Дзинь… Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь».
– Ты это, как думаешь, если Лену к нам в гости привести? Ну, на обед? Мама не испугается?
– А чего ей бояться? – я почувствовал себя полноценным представителем маминых интересов, и мой вопрос прозвучал почти вызывающе.
На самом деле я не был вполне уверен, что маме нечего бояться. Я искал какие-нибудь веские аргументы, чтобы убедить себя и Лену с Гришкой, будто это действительно так. Но все аргументы вдруг куда-то делись. И я брякнул первое, что пришло в голову:
– Ей сейчас бояться некогда. Она про Винни-Пуха думает.
– Про Винни-Пуха? – удивилась Лена.
– Винни-Пух – мамин любимый литературный медведь, – с каждой минутой я чувствовал себя всё глупее. – Ему в этом году исполняется семьдесят лет. В октябре день рождения праздновать будут.
– Это какой Винни-Пух – из мультика? – уточнила Лена. – Он что – такой старый? А я-то думала, он маленький! Он же малюська – Винни-Пух! – Лена переливчато засмеялась и запела:
Я тучка, тучка, тучка,
Я вовсе не медведь!
Гришка тоже стал хохотать и подпевать густым баритоном:
Ах, как приятно тучке
По небу лететь!
Он замахал руками, изображая нечто среднее между тучкой и пчелой, и стал кружиться вокруг Лены.
– Малюська! Из мультика! А такой старый! – продолжала заливаться Лена.
– Ну, вообще-то он не из мультика, – я почувствовал, что начинаю злиться от этой их беспричинной коллективной радости. – Он из книжки. Это потом про него мультик сняли. И он не старый. Просто его давно придумали. А мама школьный праздник готовит. Ей сейчас про другое думать некогда. Поэтому она не испугается, – сделал я неожиданный вывод. – Так что – приходите.
И потом, чтобы сменить тему, кивнул на блестящую обложку, которую Лена прижимала к животу. На «I love Гарри Поттер»:
– Читаешь? Нравится?
– Очень! – Лена произнесла это с особым выражением лица, позволяющим безошибочно опознать в ней духовное существо. – Правда, я пока немного прочитала: пять страниц с начала и три – с конца.
– С конца? – я не то чтобы удивился. Просто решил уточнить.
– Ну, знаешь, за героев всегда так волнуешься, пока читаешь. Прямо все нервы себе истреплешь, – тут Лена немного скосила глаза, чтобы взглянуть на себя в зеркальце на руле моего велосипеда и оценить урон, нанесенный своему внешнему виду. Урон, видимо, оказался не столь сильным, как она предполагала, и Лена уже совершенно спокойно подытожила: – Вот я и смотрю сразу, чем кончится. Чтобы не очень волноваться. К тому же, надо быть в курсе.
– В курсе чего?
– Ну, спросит тебя кто-нибудь, чем всё кончилось. А ты не знаешь. Не прочитал ещё. И неловко как-то. Вот и хочется быть в курсе.
– А-а! – тут я решил, что пора прощаться. – Ну, я поехал! Пока!
– Пока-пока, – мило улыбнулась Лена.
– Пока, брат. До встречи! – на прощанье Гришка решил подпустить немного семейной теплоты.
– Мам, Гришкину девушку Леной зовут. Она «Гарри Поттера» читает, – поделился я с мамой свежей информацией. – И ещё – они на обед к нам придут. В воскресенье.
– В воскресенье?
– Я их пригласил. Нечаянно. Само как-то получилось.
Мама вздохнула:
– Придётся отменять репетицию, – и вдруг засуетилась. – Может, котлетки пожарить? Папы, правда, не будет. Он в это воскресенье работает. Но, может, оно и к лучшему. Давай, мы сначала сами… Ну, познакомимся поближе.
В воскресенье Гришка с Леной пришли к нам на обед. На Лене была короткая голубая маечка, под которой светилась полоска голого живота. Одной рукой Лена держалась за Гришку, а другой прижимала к себе книжку в тёмно-лиловой обложке с белыми разводами. Сверху на маечке можно было прочитать слова «Всё будет», а на обложке – «Мураками». Получалось «Всё будет Мураками».
– Ты что, «Гарри Поттера» прочитала уже? – удивился я.
– У меня ещё будет время, – уклончиво ответила Лена. – А Мураками – тоже очень модный писатель. И обложка, видишь, какая красивая.
Чтобы лишний раз убедиться в собственных словах, Лена взглянула на себя в зеркало. Я тоже должен был признать, что лиловая обложка Мураками действительно подходит к маечке. Гораздо лучше, чем коричневый «Гарри Поттер».
– И что же – вам нравится Мураками? – церемонно вмешалась мама.
– Ой, очень нравится. Правда, я пока немного прочитала: пять страниц с начала и три – с конца. Знаете, так волнуешься за героев, пока читаешь. Прямо все нервы себе истреплешь. Вот я и смотрю сразу, чем кончится.
Тут я почувствовал себя Архимедом, который открыл Новый Закон.
Архимед жил во времена древних греков и прославился тем, что полез купаться в ванну, до краёв наполненную водой. Гришка всегда поступал так же: наливал полную ванну воды, влезал в неё, и вода выплескивалась на пол. Возникала огромная лужа, грозившая просочиться на голову соседям, живущим этажом ниже. Тут обычно прибегал папа, вытаскивал Гришку из ванной и заставлял вытирать лужу.
С Архимедом всё обстояло иначе. Возможно, у него просто не было папы. Или он жил на первом этаже. Архимед влез в полную ванну, в результате чего на полу образовалась лужа. И так как из ванны его вытаскивать было некому, Архимед совершенно спокойно посмотрел на лужу, потом на себя, и пришел к выводу, что ОН ВЫТЕСНИЛ ВОДУ. Столько воды, сколько места занял сам. В результате Архимед понял, что открыл Новый Закон – закон вытеснения жидкости – и помчался по городу с криком «Эврика!»
Я тоже чуть не закричал «Эврика», потому что тоже открыл Новый закон. Закон чтения. Называется «Малюська», или «Пять плюс три». Читаешь пять страниц с начала, три с конца – и всегда в курсе!
Я увидел, что мама тоже догадалась о существовании Нового закона и поэтому смотрит на Лену как-то не так. Не совсем так, как надо.
– А вы, Лена, значит, не любите волноваться? – очень вежливо уточнила она.
Гришка почуял неладное и тоже решил перейти на личности.
– Зато маман у нас волноваться любит, – хохотнул он. – Правда, маман? Ты всё время волнуешься – по поводу и без повода? А вот и Марсик пришёл! – Гришка решил, что Марсик поможет разрядить обстановку. – Смотри, Марсик, это Лена! Моя девушка.
Марсик вытянул шею и стал нюхать, чем пахнет от Гришкиной девушки.
– Ой, какой котик! – заверещала Лена и присела на корточки. – Ой, какой хорошенький! А что это у него мордочка такая несимметричная? Слева щёчка чёрная, а справа – с белым пятнышком? Замазать надо! А то некрасиво. Пусть обе щечки одинаковыми будут. Иди, иди сюда! Меня все кошки любят, – заявила она, слегка повернувшись к нам. – Сразу на руки идут.
– Но Марсик ни к кому не идёт на руки, – осторожно заметила мама. – Он очень самостоятельный и не любит, когда ему навязывают ласки.
– Ну, да! Не любит! Сейчас полюбит – как миленький! – Лена вдруг хищно ухватила Марсика и прижала к себе. – Вот и славненько!
Марсик напрягся и замер. Потом вдруг дёрнулся, упёрся задними лапами в голый Ленин живот, вывернулся из рук и дал стрекоча.
– Ай!
У Лены на голой полоске под маечкой стали проступать красные следы Марсиковых когтей. Как в детской книжке «Волшебные картинки».
– Ну, вот! Я же предупреждала! Подожди! Я сейчас «Перекись» достану, – от расстройства мама без предупреждения перешла на «ты».
Пока она прижигала следы когтей на Ленином животе, Гришка суетился вокруг, подбадривая Лену глупыми шуточками и сомнительными обещаниями, что «до свадьбы у неё всё заживёт».
– Вы что же – и не накажите его? – в голосе Лены появились капризные нотки. – За то, что царапается?
– Мы никогда не наказываем Марсика, – сухо заметила мама. – Он прекрасно понимает слово «нельзя». К тому же он поцарапал тебя нечаянно – потому что испугался.
– Ну, ладно, Ленка! Сама виновата! – Гришка вдруг перекинулся на мамину сторону. – Не надо было его хватать. Чего ж теперь жаловаться?
– Но как я пойду по улице с такими метками? Что обо мне люди подумают? – Лена немного скосила глаза и, ища утешения, незаметно посмотрела на себя в зеркало.
Я хотел сказать, что можно держать «Мурками» чуть пониже, и тогда красных точек не будет видно.
Но мама предложила более усовершенствованный вариант.
– Я одолжу тебе жидкую пудру. Наложишь пару слоев, и следов не будет заметно, – заверила она Лену. – А сейчас давайте обедать. Вы же на обед пришли?
– Давайте, давайте! – засуетился Гришка. – У нас сегодня что? Неужели котлетки?
– Котлетки, котлетки, – примирительно заворчала мама.
– Обожаю котлетки. Ленка, проходи. Ой, маман, знаешь, мы тебе подарок принесли. Вот. Лена выбирала!
Гришка бросился обратно в прихожую, притащил в кухню пакет и достал оттуда маленький колючий кактус в горшочке.
– Правда, забавный? – Лена уже расслабилась и позволила себе снова незаметно взглянуть в зеркало.
К колючкам кактуса были прицеплены бумажки, изображающие глаза и нос.
– Гриша сказал, вы не любите срезанные цветы. И мы решили подарить вам цветок в горшочке. Вам нравится?
– А зачем кактусу глаза? – не поняла мама.
– Маман, ну ты совсем! Это ж для прикола! Как в анекдоте: сидит в горшке грустный кактус. Его спрашивают: кактус, кактус, ты чего грустишь? А он отвечает: я не кактус. Я ёжик. В норе застрял.
– С глазами так с глазами, – вяло согласилась мама. – Пусть пока здесь постоит. А вы идите мыть руки.
Гришка повёл Лену на экскурсию по квартире, а мама принялась накрывать на стол. Она ходила из кухни в комнату, а Лена с Гришкой ходили из одной комнаты в другую, из комнаты в ванную и обратно. И я тоже ходил туда-сюда. Поэтому прошло изрядно времени, когда мы все, наконец, снова собрались в кухне. Стол был накрыт, как на Новый год. И там, среди тарелок с салатами, между селедочницей и фаршированными помидорами, стоял маленький цветочный горшочек. Вокруг него была рассыпана земля. А внутри, где должен был сидеть кактус с глазами, ничего не было.
– Где же кактус? – удивилась Лена.
Все благоразумно промолчали. Я искал глазами Марсика, но его не было видно. «Кактус ведь колючий, – подумал я рассеянно. – За что же Марсик его ухватил? Неужели – за колючки?»
Мама быстро смахнула со стола землю и скомандовала:
– Всё. Давайте рассаживаться! Лена, ты куда хочешь сесть? Садись в это кресло. Мы всегда усаживаем в него дорогих гостей.
Все могло сложиться иначе, не будь у нас в кухне настенного шкафчика. Дело даже не шкафчике, а в зеркале, которое украшало его дверцу. Потому что не будь этого зеркала, Лена, быть может, лишний раз взглянула бы на место для дорогих гостей, куда ей предстояло сесть. А так она смотрела на себя в зеркало, и садилась в кресло спиной, придерживая его за ручки. И когда она села в это кресло, её лицо вдруг странно вытянулось. А глаза и рот внезапно стали круглыми. Секунду – другую Лена смотрела мимо нас невидящими круглыми глазами, а её рот сначала был просто круглым и всё. Потом раздался оглушительный визг. Лена вскочила с кресла и, не переставая визжать, кинулась в ванную комнату.
– Неужели? – ахнула мама. – Неужели Марсик бросил кактус в кресле?
– Нет здесь никакого кактуса, – сообщил я, исследуя покинутую Леной поверхность. – Одни глаза.
Я показал на прилипшие к ворсинкам кресла кусочки бумаги.
– Тем хуже для Лены! – горько констатировала мама.
Несмотря на трагичность ситуации, Гришка не мог не восхититься кровожадностью Марсикова поступка.
– Это что – кошачья вендетта? Месть за то, что его хотели сделать симметричным? – уточнил он.
– Не надо наделять Марсика качествами Люцифера. (Люцифер был коварным царём преисподней.) – раздражённо оборвала Гришку мама. – Он не хотел ничего плохого. Бросил кактус, где пришлось. Без всяких задних мыслей.
Я подумал, что нам вряд ли удастся объяснить это Лене.
Лена перестала визжать. Она заперлась в ванной и включила там воду, чтобы заглушить свои рыдания и наши бесполезные попытки прийти ей на помощь. Не могла же она сказать: «Освободите меня, пожалуйста, от этого кактуса! Он воткнулся в меня там-то и там-то!» Она даже Гришке не могла этого сказать, потому что хоть Лена и была Гришкиной девушкой, но не до такой же степени! Поэтому Лена одиноко страдала в ванной и как-то спасала себя сама. Потом мама поила её успокоительным. Но это мало помогло.
Потому что, в конце концов, Лена сказала Гришке, что больше не желает знать ни его, ни его зловредного кота. При этом Лена очень выразительно окинула взглядом нас всех, чтобы мы на свой счёт тоже не заблуждались. Хлопнула дверью и ушла, так и не воспользовавшись пудрой. Будто бы мы нарочно подложили ей в кресло кактус.
Прошло несколько дней. Гришка пытался вернуть окружающему миру прежние очертания, но у него ничего не получалось. Он звонил Лене, но она бросала трубку. Он стоял у неё под окном, но она не выходила. Потом Лена вдруг позвонила сама и заявила, что готова снова стать Гришкиной девушкой, если он принесёт к её ногам шкуру своего гадкого кота.
– Она ведь не знает, что это Марсик вырвал кактус из горшка? – удивился я.
– Может, догадалась? – предположил Гришка.
– Скажешь! Где ты ещё видел котов, способных к прополке? К тому же, Марсик не знал, что она сядет в это кресло. Он ни в чём не виноват!
– Да она просто глупая какая-то! – вдруг сказал Гришка. – Ещё закрасить его хотела. Помнишь? Все кошки её любят! Прям уж!
– Слушай, а может, мама была права. Может, она считает, будто это она тебя завела, а не ты её?
– Ну, ты уж скажешь!
Но Гришка внезапно утешился. И мы с ним решили, что нам пока не стоит заводить девушек. Вот завели Марсика – и хватит.
Я пил кисель из стакана.
Кисель в меня лился-лился.
Вылился весь –
И я вдруг в пустой стакан провалился.
Прибежал папа:
- Странно-странно,
Мальчик сидит на дне стакана.
Прибежала мама:
- Действительно, странно,
Чего он забыл внутри стакана?
Прибежала бабушка:
- Дайте-ка погляжу.
Ничего странного в этом не нахожу.
Он ещё и не такому скоро научится –
Лишь бы с задачкой номер 19 не мучиться!
На рябину
Хор ворон
Прилетел
Со всех сторон.
Я смотрю
На хор
С укором,
Грустно
Рядом
С этим хором.
Кар-кар-кар,
Кар-кар-кар!
Вот и весь
Репертуар.
Шли травинки
По тропинке,
По тропинке
Шли хвоинки,
Шли опавшие
Иголки
От сосны
И дальней ёлки.
Щепки шли,
Ползли листочки,
Мха оленьего
Кусочки.
Шли весной,
Шагали летом
От заката
До рассвета.
Шли и с севера,
И с юга,
К центру шли
Большого круга,
Где надолго
И всерьёз
Муравейник
В чаще рос!
Перевод с финского Евгении Тиновицкой
ГАЛКИ ПЛАВАЮТ В НЕБЕ
НЕБО ДЛЯ ГАЛОК – МОРЕ
Галки живут на станции, в ветках больших деревьев. Я стою под деревьями тихонько, чтобы не спугнуть птиц. Стою запрокинув голову и смотрю, как в вышине они раскачиваются на ветках. Похоже на чёрные шары в зелёном море.
Мама ушла на станцию покупать билеты. Мы поедем на поезде далеко-далеко, туда, где я никогда не была.
Мама говорит, что на галок лучше всего смотреть ранним утром, в сумерках, на фоне тёмного неба. Мама в детстве тоже стояла под этими деревьями.
Когда взлетает одна галка, тут же за ней взлетают и остальные. Деревья шумят, ветки подпрыгивают, и всё вокруг наполняется птичьими криками. Если присесть на корточки и смотреть вверх, кажется, что наблюдаешь за голосами, а не за птицами.
А птицы кружатся в небе и широкими кругами уносятся от дерева прочь. Галки плавают в небе, небо для галок – море.
Сколько обычно живут галки? Надо спросить у мамы. А если галка умрёт на лету? Она что, упадёт на землю прямо мне под ноги? И что мне делать с мёртвой галкой? Придётся взять с собой в поезд и похоронить, как доберёмся до места.
Мёртвая галка обожжёт руки, и в поезде придётся объяснять маме, почему ладони у меня такие чёрные. И галку придется показать (наверное, я сначала спрячу её в карман). Галки ведь горячие, как уголь. Мне так кажется.
А вон то дерево – ржавое. Если провести пальцем по коре, палец станет коричневым. Дерево хорошо бы помыть, как раньше мы мыли лодку. Хотя деревья моет дождь, а не люди. Но сейчас дождя нет, только мокрый снег. Мама говорит, это такой осенний дождь.
Надеюсь, галки прилетят снова. Я стою тихо, как дерево, чтобы не мешать ни деревьям, ни птицам. Деревья ведь ждут птиц. Поэтому они всё время молчат.
И всё-таки мне кажется, что галки сегодня не вернутся. А может, и вообще никогда не вернутся. Взлетят высоко-высоко и растворятся в небе.
Вообще-то все деревья здесь ржавые и дуплистые. Деревьям, наверное, не нравится, когда я провожу пальцем по краю дупла, а потом изо всех сил прижимаю ладошку к стволу. Они хотят, чтобы их трогали только галки.
Когда я прихожу из школы, дома тихо. В передней пахнет ночью, а если утром забыли отдёрнуть занавески, то и темно, как ночью. Мама наказала мне открыть окна в кухне и в спальне, но ведь не обязательно делать это сразу.
Сначала я полежу немножко на диване и послушаю голоса. Громче всех слышно лифт, да ещё воду в туалете, да чьи-то крики. Они двигаются вместе с кабиной лифта. До маминого прихода ещё много-много часов.
Иногда внизу поёт ничейная бабушка. Голос у неё как у папы, низкий и сильный. Я попробовала петь как она, но у меня так не получается. Да и ни у кого, наверное, не получится.
Каждый вечер в одно и то же время бабушка стучит по батарее. Это значит, что внизу всё в порядке. Так с бабушкой договорились папа и мама. Надо бы пойти посмотреть, как она стучит. Наверное, на это не нужно много сил.
Один раз я спросила, чем же она стучит, и мама ответила, что той самой палкой, с которой бабушка делает гимнастику. Я хотела ещё что-то спросить, но передумала. Лучше как-нибудь пойду и сама посмотрю на эту палку. А может, бабушка даже покажет мне свои упражнения.
Я забыла про бабушку и палку и снова провела пальцем по дуплу ржавого дерева. Вдруг оно всё-таки любит, когда его трогают. Оно слышит всё, что я под ним думаю. Оно так же, как мама, папа и я, знает, что такое тоска.
Деревья тоже помнят. Ржавое дерево помнит меня, а остальные деревья на станции помнят галок. И галки должны их помнить.
Я могу спать рядом с мамой, когда захочу. Папина половина кровати теперь моя. Хотя в ямке посередине кровати было теплей, когда папа спал с другой стороны. Раньше я говорила «па». А теперь говорю «папа». Вот ещё что изменилось.
Маму я всегда называла мамой. У нас в классе ни у кого больше папа не умер. Впрочем, у некоторых совсем нет пап.
Надо бы пойти в соседний дом посмотреть, действительно ли тот человек похож на папу. Может, мне просто кажется. Когда по кому-нибудь очень скучаешь, начинаешь везде его видеть. Так сказала мама.
На папиной половине кровати со мной спит летучий мишка. Он как раз умещается в ямку. Раньше я была такой же маленькой.
У мишки всегда была только мама – я.
Он на самом деле к нам прилетел. Слетел на балкон, а там я его подобрала, и теперь не променяю ни на каких кукол. Он один ждёт меня из школы. И я его никому не отдам.
Сердце у папы перестало биться, и он умер.
Я помню, как билось папино сердце. Я сидела у него на коленях и слушала.
Я прижимаюсь изо всех сил к ржавому дереву, обнимаю его. Внутри дерева – знакомый голос. Закрою глаза, чтобы лучше слышать. Так мне кажется, что папа рядом.
Внутри дерева бьётся сердце. Папа слышит его с неба и говорит галкам, что пора возвращаться на станцию: там их ждут девочка и деревья.
Я открываю глаза и сквозь ветки смотрю на небо. Галки скоро прилетят. Я похлопываю дерево по стволу, а когда галки начинают возвращаться, слышу сразу и голос дерева, и птичьи голоса. Я тихонько выскальзываю из-под дерева, чтобы не напугать ни его, ни птиц.
Мама ждёт меня на ступеньках возле станции. Она размахивает какими-то бумажками, наверное, это и есть наши билеты на новое место.
Я ещё посмотрю на деревья из окна поезда. И птиц тоже увижу. А если заскучаю по ним в дороге, прижмусь к маме, и они встанут перед глазами, как живые.
Подпрыгиваю к маме на одной ножке. Раз-два-три. Если успею допрыгать до крыльца быстрей, чем досчитаю до двадцати, на новом месте у меня будет много хороших друзей. Мама улыбается и считает вместе со мной, и помахивает билетами в такт. Двенадцать-тринадцать-четырнадцать. Вот уже и допрыгала.
(Из американского фольклора)
Перевод Андрея Сергеева
– Два лётчика летели на аэроплане. У аэроплана был очень хороший мотор.
– Ну, это хорошо.
– Хорошо, да не очень. Мотор ведь отказал.
– Ну, это плохо.
– Плохо, да не очень. У них был парашют.
– Ну, это хорошо.
– Хорошо, да не очень. Парашют не раскрылся.
– Ну, это плохо.
– Плохо, да не очень. Прямо под ними был стог сена.
– Ну, это хорошо.
– Хорошо, да не очень. Из стога-то торчали вилы.
– Ну, это плохо.
– Плохо, да не очень. На вилы они не упали.
– Ну, это хорошо.
– Хорошо, да не очень. Они и на стог не упали!
Один человек на перепутье не знал, по какой дороге идти дальше, и спросил у мальчишки-пастуха, который лежал на животе и смотрел на своих овец:
– Скажи, которая дорога ведёт туда-то?
– Та, – буркнул мальчишка и ногой указал дорогу.
– Ну и ленив ты! – сказал человек. – Дам тебе четверть доллара, если ты покажешь себя ещё большим лентяем.
– Сунь их мне в карман, – ответил мальчишка.
Один человек до того обленился, что совсем ничего не делал. В конце концов, соседям надоело кормить его, и они решили его похоронить. Положили они его на повозку и повезли на кладбище. Прохожий спросил их, что происходит. Когда соседи сказали ему, что хоронят лентяя, он пожалел лентяя и тут же вызвался дать ему мешок гороха на пропитание.
Услышав это, лентяй поднял голову и спросил:
– А горох лущеный?
– Нет.
– Везите меня на кладбище, – сказал лентяй.
Продолжение. Начало в №№ 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 64
Спасибо Тебе за то, что дал мне богатых родителей. Не настоящих маму и папу, а усыновлённых. Ну, они меня выбрали из всех наших ребят в интернате. Я им больше всех прикинулся. И они очень бедовые. Добрые, щедрые. Из интерната меня, конечно, они нафиг забрали. Теперь я учусь в нормальной человеческой школе. Только маму свою, настоящую, ну, родную, я тайком навещаю. Вначале я пришёл к ней, чтоб похвастаться, как я выбился в люди. Она от радости плакала и смеялась. Мне её стало жутко жалко, и я теперь потихоньку от новых родителей приношу ей всякую еду. Она меня называет «добытчик», «кормилец». Нет, здорово Ты меня устроил: в одном доме я едок, а в другом – добытчик. И все мы довольны. А Ты?
Костя, 3 кл.
Вчера учительница велела, чтоб мы написали Тебе письмо. Кто о чём хочет. Так вот, то письмо, что я написал в классе, не считается. А если считается, то не обращай внимания на ошибки. Будто их нет.
Сережа, 2 кл.
Ну вот, смотри, мы учимся, учимся, а зачем нам так страдать, если мы всё равно умрём, и знания наши пропадут.
Федя, 4 кл.
Была в деревне и увидела небольшую церковь. Беленькая, чистенькая. За ней берёзы, речка, а вдали большой зелёный лес. Это Твоя дача?
Наташа, 4 кл.
Я так устал от жизни: учишься, учишься, учишься. Как дурак!
Сеня, 3 кл.
Знаешь, хоть мне кажется, что души у меня нет, но иногда она всё-таки побаливает.
Роман, 2 кл.
От любви не умирают, от любви просто не живут.
Георгий, 3 кл.
Не требуй, чтоб на Тебя все молились. Это нескромно.
Валя, 4 кл.
Ты знаешь, я выучил зиму, дождь, ведь в раю или в аду этого не будет.
Леша, 4 кл.
Как избавиться от греха? Помолиться, и всё. Ну, Ты даешь!
Сергей, 3 кл.
Боженька, приглашаю Тебя на мой день рождения, который состоится 4 августа в 14 часов. Буду ждать. Если нет денег, приходи без подарка.
Миша, 2 кл.
Чем больше живёшь, тем загробнее.
Радик, 1 кл.
Цветы у Тебя получились лучше, чем человек.
Галя, 4 кл.
Знаешь, а у некоторых людей на сердце ставни.
Ольга, 3 кл.
Сделай меня ветром, чтоб я путешествовал по верхушкам деревьев.
Славик, 3 кл.
Если Ты можешь решить все проблемы, Ты умней папиного шефа.
Глеб, 3 кл.
Скажу по секрету: когда я вижу одинокую женщину, мне бывает за Тебя стыдно.
Армен, 4 кл.
Не бойся, Господи, я с Тобой!
Андрей, 1 кл.
