Марина Викторовна жила одна, и хотя по статусу являлась разведённой дамой, больше походила на старую деву, и образ жизни вела затворнический. Сын как-то быстро вырос и стал жить самостоятельно, забегая лишь на праздники. Подруг не завелось, и с соседями она особо не дружила. Поэтому когда к ней постучалась Верочка, вертлявая бабёнка из пятьдесят шестой квартиры, работающая в магазинчике неподалеку, Марина даже удивилась.

– Понимаете, какое дело, Иришка притащила щенка, а мы уезжаем на все лето, некому оставить. У Кузьминых кошка, в пятьдесят четвертой у мужа аллергия, кроме вас и не к кому обратиться… – залебезила она.

Марина Викторовна никогда не держала собак, но от неожиданности, от напора соседки почему-то сразу согласилась.

Верочка не стала терять времени и тут же притащила нескладного пса-подростка, довольно крупного, что-то типа помеси овчарки с колли.

Женщина думала, что щенок окажется маленьким, и несколько растерялась при виде такой псины, но Верочка быстро её утешила:

– Дома он не пакостит, только обувь спрячьте, ест мало, можно одним хлебом кормить, аппетит хороший. Прогуливать надо два раза в день, но сейчас погода приятная, одно удовольствие гулять, да и для здоровья полезно.

В квартире щенок вёл себя очень культурно, на кровать не лез, не кусался, сначала только принюхивался и вилял хвостом. Вообще, вид у него был довольно забитый, и женщине даже стало его немного жаль.

Она покормила его молоком с хлебом и вечером повела на первую прогулку. Верочка притащила какую-то верёвку вместо поводка, идти с ней казалось неприличным, и Марина Викторовна приспособила свой старый ремень, придававший солидности. В парке действительно оказалось хорошо. И было бы ещё лучше, если бы щенок шёл нормально, а не пытался каждую минуту стреножить её, кидаясь в разные стороны.

После прогулки пришлось вымыть лапы, потому что щенок упорно измерял все встреченные за прогулку лужи. Марина Викторовна посадила его в ванночку и вдруг вспомнила, как в этой ванночке когда-то купала Серёжу, и он так же барахтался, обдавая её брызгами.

Ближе к ночи, обустроив щенка на старом пледе, женщина сообразила, что так и не узнала его имени. «Ну и ладно, – успокоила она сама себя. – Собака временная, какая разница, как её зовут».

Проснувшись утром, Марина Викторовна обнаружила пса на кровати. Он спал в ногах. Увидев, что хозяйка проснулась, радостно виляя хвостом, щенок полез с поздравлениями.

Марину Викторовну возмутила подобная фамильярность.

– Фу! На место! Фу на кровать!

Щенок поджал хвост и, спрыгнув с кровати, забился под стул.

«Наверное, его били». Верочка, несмотря на свою миниатюрность, казалась довольно темпераментной женщиной и наверняка дрессировала щенка довольно жёсткими методами.

Марине Викторовне опять стало жаль бессловесную тварь, и она уже более мягко спросила, обращаясь к щенку:

– Кушать хочешь? Или сначала гулять?

Щенок понял, что угроза миновала. Прижимая уши и лупя хвостом по паласу, он выполз из-под стула.

У них установились ровные, дружелюбные отношения, однако без панибратства, к которому всё время стремился щенок. Стоило чуть расслабиться, сказать ему что-нибудь более ласково, как он тут же дурел, начинал носиться по комнате как угорелый или с самой добродушной мордой пытался залезть на колени. Казалось, что самая его заветная мечта – лизнуть Марину Викторовну в лицо. Он долго смотрел в глаза, а когда женщина с ним разговаривала, настораживал огромные уши и крутил головой, словно пытаясь постичь и запомнить её речь. Постепенно она привыкла разговаривать с ним, тем более, что щенок всегда был рад вниманию, и даже задремывая, прислушивался и согласно бил хвостом.

Марине Викторовне пришлось менять свои привычки, чаще выходить из дома, чего она очень не любила, но её утешало то, что всё это временно. И собачья шерсть, которая стала появляться на одежде, и погрызенные тапочки, всё это скоро кончится и об этом будет даже смешно вспомнить. Вот в какую авантюру на старости лет вляпалась – собачницей стала. Пусть временно, но ведь никогда не держала. А оказалось не так и трудно.

Сын, когда узнал, стал подтрунивать:

– Вот мам, не ожидал, что ты из этих будешь…

– Из каких это этих?

– Ну, которые по двадцать собак и кошек дома держат. Ты, глядишь, еще и в Гринпис вступишь…

Марина Викторовна только отмахивалась.

К августу щенок вымахал в здоровую псину, и иногда чуть не тащил за собой на прогулках. Но оказался понятливым и хорошо знал команды «Фу», «Ко мне», «Сидеть», «Голос».

Близилось время расставания. Марина Викторовна сама от себя скрывала, что успела привыкнуть к щенку. «Это не моя собака, – говорила она себе и этим утешалась. – Наверняка девочка по нему уже сильно соскучилась. Вот обрадуется-то, когда приедет».

В последние дни она стала баловать щенка, специально для него покупать кости и ливерную колбасу. «Дома-то опять на хлеб и воду посадят».

Однажды она не успела отовариться на рыночке, где обычно покупала продукты, и зашла в магазинчик неподалеку от дома, тот самый, в котором работала соседка. Марина Викторовна испытала шок, обнаружив за прилавком Верочку, которая, по идее, должна была ещё находиться в отъезде.

Соседка слегка смутилась, но тут же бойко затараторила:

– Вот приехала раньше, дочку у бабушки бросила, не на кого торговлю оставить, да и деньги нужны. А у вас как дела?

– Нормально, – сухо ответила Марина Викторовна. – Ваша собака подросла, хорошо себя чувствует, можете забирать, когда вам будет угодно.

Верочка покраснела и засуетилась. Отвернувшись к стеллажам, она стала зачем-то переставлять банки консервов, и забормотала какую-то невнятицу о том, что она думала о Марине Викторовне как о разумной женщине, которая скажет дочери, что потеряла собаку, а сама отведет её куда-нибудь. Не на живодерню, конечно, она сроду такого не думала, но в лес куда-нибудь или просто в городе выпустит. И вообще, надо же понимать, – куда такая дворняга в квартире!..

Марина Викторовна молча выслушала и, так ничего и не купив, вышла из магазина.

Дома она почему-то разозлилась на щенка. Он действительно вырос, и так и не мог запомнить, что нельзя с лапами бросаться на человека, даже если очень рад видеть.

«Может, правда его куда-нибудь в лес увести? Или в городе выпустить? – мелькнула мысль и тут же пропала. – Вот приедет соседкина дочка, уговорит мать забрать собаку. Дети в таких вещах лучше родителей».

Прошло ещё два месяца, щенок продолжал оставаться временным, но сам этого не понимал и считал Марину Викторовну настоящей хозяйкой, даже защищать пытался, когда однажды пьяный на прогулке пристал.

В один из особенно слякотных вечеров, возвращаясь с собакой домой, Марина Викторовна у подъезда встретила Иришку. Девочка заметно подросла и даже, кажется, стала пользоваться косметикой, хотя по всем расчетам ей было не больше двенадцати.

Женщина заволновалась и пошла медленней. Щенок не обратил особого внимания на свою бывшую хозяйку. Впрочем, он её видел в столь глубоком детстве, что это неудивительно. Гораздо сильнее Марину Викторовну поразило поведение девочки. Она равнодушно, как на пустое место, посмотрела на соседку с собакой и отвернулась. Видимо, кого-то ждала, поэтому здесь и стояла.

Женщина поняла, что и девочка не признала собаку. Еще бы, такая овчарина вымахала!

– Здравствуй, Ирина, – сказала она, остановившись.

Девочка обернулась.

– Здрасте.

– Не узнаешь своего щенка?

Иришка удивленно округлила глаза:

– Какого?

– Вот этого. Твоя мама мне его оставляла на лето.

Девочка недоверчиво покрутила головой:

– Вы что! Моя Агилера маленькая была, а ваша вон какая здоровая. К тому же моя Агилера убежала, мама так сказала. Мы даже объявления давали, но никто не откликнулся.

– Да какая же это Агилера, если это он, мальчик! – возмутилась было Марина Викторовна, но махнула рукой. Бог с ним, насильно мил не будешь. И что за глупое имя – Агилера?

Дома она с горечью посмотрела на щенка. Не нужна ей собака, не нужна, тяжело держать, тяжело с ней гулять, возраст уже не тот. Да и не по карману. Она за лето на эту собаку половину своих сбережений спустила, а ведь начала уже на смерть копить. В лес она его, конечно, не поведёт, а вот насчет объявления идея неплохая.

Вскоре в одной из газет можно было прочитать о том, что предлагается большой умный пёс в добрые руки, почти овчарка и немного дрессированный.

По объявлению пришёл деревенского вида мужик, хотел взять собаку во двор.

– А вы не шапки случайно из них шьёте? – строго осведомилась Марина Викторовна.

– Упаси Бог! Вы что? Я и адрес могу оставить, если что…

Отдала. Думала, сердце сожмется, не дай бог, слёзы ещё появятся, да нет, даже легче стало. Убирая плед и миску на антресоли, даже напевала тихонько. Заживёт наконец по-своему, для себя, не торопясь. Телевизор опять по вечерам смотреть будет, а то после прогулки часовой уже ни до чего, в сон клонит.

Пропылесосив палас и кресла, она с удовольствием подумала, что больше не придется постоянно чистить одежду от собачьей шерсти и спать будет спокойно, не боясь, что ткнётся ногой в собачий бок (так и не смогла его отучить от вредной привычки залезать под утро на кровать, в ноги).

Легла спать умиротворённая. Но почему-то никак не могла уснуть. Постель стала какой-то неудобной, хотя теперь можно было вытянуться. И в квартире всё словно вымерло, тихо, никто не сопит, не потягивается, не царапнет по линолеуму лапой. Почему-то вдруг подумалось, что щенок совсем не привычный к холоду.

Утром она поехала по адресу, оставленному мужиком.

Увиденная картина оправдала все её самые худшие ожидания. Грязный вытоптанный двор без единой травинки, щелястая будка и возле неё, на толстой железной цепи, понурый и тоже как будто грязный – её пёс.

При виде хозяйки он словно ополоумел, стал биться на цепи, рваться к ней, визжать.

На шум выскочил хозяин.

– Ну слава богу! Забирайте вашего пса, я уж не знал, куда его девать. Охранник никакой – вчера сосед зашёл, так он ни разу не тявкнул даже. Зато всю ночь выл. Сосед прибить обещал, если я сегодня его куда не дену. Да и я таких концертов не желаю больше…

Марина Викторовна подошла к собаке, отцепила её (ну вот, опять испачкал юбку, до чего же глупый пёс, никак не запомнит, что нельзя лапами прыгать) и повела своё сокровище домой. На постоянное место жительства.

– Се-е-рый! Выходи!

Сережа бросил недоеденный бутерброд и выскочил на балкон. Внизу стоял Пашка с какой-то газетой в руках и во весь рот улыбался.

– У тебя конверты есть? Я бизнес придумал!

– Щас! – Сережа кинулся обратно в дом.

– Возьми еще бумагу и ручку! – Донеслось ему вслед.

Шаря по ящикам в поисках конверта, Сережа ломал голову, что за идея на этот раз осенила Пашку. С другом ему повезло – всегда чего-нибудь да выдумает. В прошлый раз они по подъездам ходили, шестьдесят рублей с мелочью насобирали. Да еще конфет разных. Давали, правда, и всякую ерунду, типа хлеба, но Пашка его выкидывал.

– Издержки производства! – говорил он, засовывая хлеб в урну.

– Может нам тогда вообще хлеб не брать? – Засомневался Сережа. – А то берем, а потом выбрасываем.

– Ты что, сдурел? Если хлеб брать не будем, нам тогда вообще ничего не дадут.

Конверт, наконец, нашелся и Сережа, захлопнув дверь, выскочил к поджидающему Пашке.

– Говори скорей, чего придумал?

Но Пашка не спешил.

– Пошли в садик, там расскажу.

Вечером в детском садике всегда собиралось много народа; подростки с гитарами, парочки, любители сообразить на троих. Пашка нашел свободную беседку и, усевшись на ее бортик, развернул газету.

– Смотри! – С торжествующим видом ткнул он пальцем в жирно обведенное объявление.

«Пропала собака, черный пудель, девочка, – прочитал Сережа, – верните, пожалуйста, за вознаграждение. Очень страдают дети», – далее следовал адрес и телефон.

– Ну и что? – Не понял он. – Ты что, знаешь, где этот пудель?

– Дурак ты, и не лечишься, – и Пашка рассказал ему о своем плане.

На дурака Сережа не обиделся, привык уже, что Пашка умнее, а план и в самом деле оказался превосходным. Уже через пару минут они сидели над листком бумаги, сочиняя письмо хозяевам собаки. Писали поочередно; букву один, букву другой, чтобы их не узнали по почерку. В итоге получилось довольно неплохо:

«Ваша псина у нас. Если будити вести сибя хорошо с ней ничево ни случитца. 18 июня в пять часов привезите 2 тысичи рублей на останофку сад Победы и положити их под камень за цвиточным киоском. Если привезете деньги мы атдадим собаку. Если нет – чья-та голова получит харошим кирпичём по мазгам. Будьте благаразумны.»

Они заклеили конверт, сходили на почту, сбросили письмо в ящик и стали ждать.

18 числа ребята разделились. Сережа занял наблюдательный пост у остановки, делая вид, что ждет троллейбус. Пашка тоже держался неподалеку, но слишком близко не подходил «из-за конспирации». Ждать пришлось долго. Люди приезжали и уезжали, останавливались машины, было полно прохожих, но никто не проявлял ни малейшего интереса к цветочному ларьку и камню, лежащему за ним.

В семь часов стало окончательно ясно, что никто уже не придет.

Пашка смело подошел к Сереже и, сплюнув, сказал:

– Вот же сволочи! Мы же им четко сказали – не привезете денег, хана собаке.

– Может, они день перепутали? Может надо еще завтра покараулить? – Неуверенно предложил Сережа.

– Да какое там! Денег пожалели, гниды. Зачем только объявления дают, паразиты? – И Пашка опять сплюнул. – Пожалуйста, бейте нашу собаку кирпичом по башке, не жалко. Денег жалко, а собаку нет. Ладно, пойдем отсюда.

Сережа в ответ только вздохнул:

– Бывают же на свете такие жестокие люди…

Время было послеобеденное, и все мирно отдыхали, когда вдруг раздалось бульканье, и в аквариуме появилось что-то непонятное. Событий у них было мало. Главное и ежедневное – кормежка. А в остальном – ну родит кто, ну помрет – и все опять тихо. Поэтому сразу после бульканья все оживились и поспешили собраться вокруг.

– Это бревно! – Решительно сказал меченосец своей подруге. – Тут нет ничего интересного, посмотри лучше, как я танцую, – он галантно повел плавниками и принялся выделывать пируэты в районе ее носа.

– Господи, да насмотрелась уже, – отмахнулась меченосиха и обратилась к остальным: – Если это бревно, то зачем нам его закинули?

– Это новый корм! – Осенило вечно-голодных золотых рыбок.

Одна из них бодро направилась к предмету, но не успела попробовать его на вкус, как он зашевелился.

– Спасайся кто может! – Золотая истерично забила плавниками, почти не сдвигаясь с места. Потом, наконец, опомнилась и вместе с подругой поспешила к кормушке – подлечить нервы. Жадно глотая корм, она успешно забыла неприятное происшествие.

Остальные рыбки тоже поначалу бросились врассыпную, но «бревно» опять затихло, и они решили вернуться.

– Кто бы это мог быть? – С видом любопытствующих эстетов скалярии пристально изучали непонятное существо. – С одной стороны – это не бревно. С другой стороны – не еда…

Народ внимательно слушал.

Вдруг выскочила какая-то нахальная гуппешка:

– Это рыба!

Ее обсмеяли. Самая большая и самая треугольная скалярия снисходительно заметила:

– Какая же это рыба, если она лежит у поверхности и не шевелится, она что, дохлая? – в этот момент скалярия увидела подплывающего петушка и испуганно замолкла.

Петушок передвигался, словно подводная лодка, совершенно бесшумно и почти не шевеля плавниками, неотвратимый, как торпеда. Подплыв и остановившись, петушок злобно прищурился:

– Кто это у вас дохлый? Опять я?

– Никто, никто, – испуганно залепетали рыбки.

В первые дни появления петушка разные глупые рыбки смеялись над его образом жизни – целыми днями петушок висел у поверхности или лежал на дне, словно умер еще вчера, оживлялся он только во время кормежки. Шутникам здорово досталось – петушок не прощал обид.

– Это вот он дохлый, – гуппешка указала на предмет их споров.

– Сейчас посмотрим, правда ли он такой дохлый, каким кажется, – злорадно произнес петушок, прицелился и укусил незнакомца.

Тот резко ожил и бросился на дно. Там он наткнулся на упавших из кормушки червей и, как ни в чем не бывало, принялся обедать.

– Он ест на дне, как сомик. Значит, они родственники, – догадались рыбки.

Поспешили к сомику. Тот глазами заворочал.

– Вы что, не видите – у него ноги есть! Он вообще не рыбка. Идите к раку, у него тоже ноги.

Рак, как всегда, не в настроении был. Сидел под камнем и бурчал себе под нос. Так ни с чем и ушли. Рак, конечно, новеньким заинтересовался, но виду не подал, а чуть попозже изобразил, что променад совершает, и хорошенько его рассмотрел. Но тоже своим не признал.

Позвали телескопа – за умный вид и большие глаза – может, разглядит, кто это. Телескоп глубокомысленно произнес:

– Посмотрим-посмотрим, – и сослепу налетел на незнакомца.

Тут вдруг рыбка-попугай догадалась:

– Братцы! Так это же крокодил! Моя пра-пра-пра-бабушка жила в Африке, рассказывала, что там такие водятся. Страшные – жуть! Огромные! В наш аквариум у них бы только морда влезла.

Какая-то рыбешка ехидно осведомилась:

– Почему тогда наш крокодил такой малюсенький? С обычную рыбку?

Попугайчик не растерялся:

– Он просто еще детеныш. А вот вырастет, тогда и увидите. И зубы – во! будут.

Какой-то малек робко спросил:

– А чем они питаются, эти крокодилы?

– Рыбой, – ответил попугайчик, и воцарилась тишина.

С ужасом и любопытством все посмотрели на дно, где сидел новичок. «Будущий крокодил» в это время сражался с червяком, пытаясь вытащить его из песка.

– Слабенький еще, – жалостливо сказал кто-то, – и зубов еще нет. Без них трудно

– Ничего, подрастет и легче будет, – покровительственно заметила другая рыбешка, – Вырастет настоящим крокодилом.

Все почувствовали гордость. Еще бы – свой крокодил. Маленький, правда, еще. И зубов пока нет. Но все-таки.

Нахальная гуппешка, которая уже встревала в разговор, подплыла прямо к новенькому и спросила в лоб:

– Ты крокодил? Ты будешь нас есть?

Новичок подавился, выплюнул червяка и долго не мог прокашляться. Потом он заорал:

– Тритончик я! Тритончик! Понятно? А не крокодил! И рыб я не ем!

Все разочарованно вздохнули. Еще бы – тритонов в любом аквариуме полно. Лучше бы он оказался крокодилом. Была бы у них своя достопримечательность – настоящий крокодил.

И уже не так важно, что питался бы он рыбой!

Бабушка стало тяжело держать корову, и она купила козу. Козу звали Катя, она была чёрной и блестящей, словно смазанная маслом, а ещё у неё были желтые глаза, горизонтальные зрачки и борода. Последнего я никак не могла понять – мне казалось, что бороды бывают только у козлов.

В марте Катя принесла потомство. Приехав на каникулы, я увидела трёх очаровательных козлят: Малышку, Бебешу и Микекешу. Микекеша был единственным козликом, а назвали его так потому, что он по-особому, с каким-то ещё более чем обычно упертым и самодовольным видом, выговаривал свое «Ми-ке-ке-ке-ке-ке-ке!» Их отец был пуховым, поэтому они тоже пошли в него – родились серые и пушистые.

Я кормила их, макая палец в молоко. Они думали, что это вымя, и жадно пили то, что мы им наварили.

В мае мы стали выпускать козлят на улицу. Они с удовольствием паслись на полянке во дворе, но мы все ещё подкармливали их кашицей из молока, смешанного с геркулесом. Когда подошло время очередной кормёжки, и козлята, завидев любимую чашку, вприпрыжку побежали ко мне, я вдруг заметила, что у Микекеши абсолютно жёлтый нос. «Наверное, он заболел», – решила я.

Вёл он себя как обычно, с жадностью пил кашицу, отталкивая сестрёнок, а я в это время с горечью думала – «Уже не жилец».

Бабушка не знала, отчего у козленка может пожелтеть нос, с такой болезнью она ещё не сталкивалась и лечить поэтому не умела. Единственное, что она могла предложить – попробовать отпоить его парным молоком. Это всегда было лучшим лекарством для больных зверёнышей.

Микекеша с удовольствием выпил всё молоко, а потом набросился на хлеб, который я ему скорбно вынесла из дома: «Пусть порадуется напоследок». Живот у него стал абсолютно круглым от переедания, а сам он так же прыгал и бодался, как и всегда, – в общем, никак не проявлял своей неизлечимости.

Доев последнюю корочку хлеба и обнаружив, что с меня больше взять нечего, Микекеша решил, что ещё не окончательно наелся, и снова отправился пастись на полянку.

Со слезами на глазах я печально наблюдала за ним. Мне то и дело мерещилось, что Микекеша как-то особенно вяло двигается, что у него мутнеют глаза и дрожит хвост. Он же в это время, довольно пофыркивая, щипал цветки одуванчика, пушистые и жёлтые.

Меня вдруг осенила мысль. Я потерла пальцем одуванчик и заметила, что на руках остается жёлтая пыльца. Микекеша ел исключительно цветки, и именно от них у него пожелтел нос! Надо было съесть массу одуванчиков, чтобы нос пожелтел до такой степени, но Микекеша, видимо, был очень упорным козлёнком. Обнаружив это, я с облегчением вздохнула, – от одуванчиков ещё никто не умирал. Так и выяснилась причина загадочной «болезни».

За всю свою жизнь Микекеша больше ни разу не болел (да и в этот-то раз только напугал) и вырос большим и очень вредным козлом. Он бодал даже бабушку, и его боялась вся округа.

Но это уже совершенно другая история.