Моя бабушка - лошадка,
Нелегко лошадке той:
По дорожке снежной, гладкой
Тянет саночки со мной.
Я смеюсь, снежок ловлю я,
Мне из санок трудно встать,
Но лошадку дорогую
Так мне хочется обнять.
- Но! – кричу, - постой, лошадка!
Отдохни минуток пять,
Наклонись ко мне украдкой,
Дай тебя расцеловать!
Но торопится лошадка
То на горку, то с горы,
Очень трудно быть лошадкой –
Ей сейчас не до игры.
Мы с дедушкой очень похожи
И жить друг без друга не можем.
Мы вместе газеты читаем
И гвозди вдвоём забиваем.
Мы пьём пепси-колу на пару
И вместе поём под гитару.
Вдвоём мастерим маме полки,
И оба мы носим футболки.
Мы с дедушкой очень похожи,
Я только немного моложе.
И оба влюбились мы в нашу
Красивую бабушку Дашу.
Однажды, в день 8 Марта, папа сказал маме:
— Дорогая моя, хочешь — я куплю тебе французские духи? А хочешь?..
Папа ещё не договорил, что он хочет купить, а мама ответила:
— Хочу, хочу всё: и французские духи, и туфли, как у соседки Верочки, и новый мобильник — всё хочу!
Папа немного помолчал, а потом сказал маме:
— Светик, спорим, что я весь день простою на голове.
— Ох, ты! Целый день? Спорим! — ответила мама, — а на что спорим?
Папа сказал:
— Спорим на все твои подарки. Я стою, а подарки лежат в магазине. — И папа встал на голову.
Когда папа простоял на голове целый час, бабушке стало плохо, и её увезли в больницу. Когда папа простоял на голове два часа, то все подумали, что это не папа, а надувная кукла, сделанная по папиному заказу. И успокоились. Бабушке позвонили по телефону и сказали, что папа, который стоит на голове, это не папа, и бабушку сразу выписали.
А папа стоял и стоял. Тогда я подумал, что он умер, и мне тоже поплохело. Я стал умолять папу встать на ноги, но он боялся проспорить. Я побежал к маме и сказал, что папа, который стоит на голове – самый настоящий наш папа, и он погибает в расцвете лет. Мама бросилась переворачивать папу, то есть ставить его на ноги, но папа всё ещё сопротивлялся. Тогда мама испугалась и закричала, что ей не нужны никакие коврижки, лишь бы папа поскорее встал на ноги. Она не хотела ничего на свете, кроме папы, вставшего на ноги. И папа встал. Это был самый лучший подарок в маминой жизни: получить папу живым и невредимым.
С тех пор в день 8 Марта папа встаёт на голову минут на пять всего, чтобы мама успела отказаться от всех подарков. А зачем они ей, если у неё есть папа.
Ольга Леонидовна, совсем молодая и очень модная учительница, ведёт у нас хор. Танька Мышкина поёт: «Ми-и-и-и-я-а-а-а-а, ми-и-и-и-я-а-а-а-а». Мы, Наташка рыжая, Серёжка Лысин и я стоим в сторонке и делим фисташки. Все знают, что фисташки – это вкусные орешки, которые есть во время хора нельзя. Рыжая Наташка шепчет мне: «Оставь фисташки Ольге Леонидовне». Серёжка говорит: «Не возьмёт Ольга Леонидовна фисташки, зачем они ей?»
– Сейчас проверим, – заявляю я и решительно подхожу к Ольге Леонидовне, протягивая ей весь пакет. – Угощайтесь, – говорю я. – Пожалуйста, Ольга Леонидовна, берите.
У Серёжки губы сворачиваются в тонкую трубку, а Наташка становится вся красная от злости. Учительница молча берёт пакетик с фисташками, и кладёт его на пианино. Все смотрят на меня, как на врага. Танька Мышкина идёт на своё место, а я начинаю распеваться.
– Ми-и-и-и-я-а-а-а-а, ми-и-и-и-я-а-а-а-а», – завываю я, как голодный волк.
– Плохо, Пашкова, – говорит Ольга Леонидовна. Ты совсем перестала заниматься, а сама протягивает руку к пакету с фисташками.
Я очень хотела иметь котёнка, но мама была против. Я не знала, что делать. Несколько раз я притаскивала котят домой, но всякий раз мама выносила их обратно.
Сегодня я нашла рыжего тощенького, большеглазого котёнка с порванным ухом и больной лапой, но мама, как всегда была неумолима. Я разревелась, разбросала свои игрушки и, объявив голодовку, ушла с Рыжиком на улицу. Не помню, сколько я сидела на скамейке, но про меня все забыли. Котёнок спал у меня на коленках, а мне было так плохо, что даже плакать не хотелось. Ребят становилось всё меньше и меньше, а я всё сидела с больным беспомощным котёнком и согревала его тёплым шарфом, который успела прихватить из дому.
Вдруг ко мне подошёл белобрысый Славка, которого часто дразнили мальчишки, называя Блохой. Славку так прозвали, потому что он любил подпрыгивать и делал это очень смешно. Выбежит из подъезда – и как подпрыгнет! У Славки глаза были такими большими, что казалось, что он какой-то ненастоящий, этот Славка, а глаза ему просто вшили искусственные, но сделали их на совесть. И уши Славкины были аккуратными, даже красивыми. Но прыгал он всё равно смешно.
– Свет, а Свет, – тихо сказал Славка, – ты чего домой не идёшь?
– Не пускают меня с ним. Видишь, лапа у него. Куда я его? А мама даже забыла про меня.
– А знаешь, давай его мне, – жалобно пропел Славка, – У нас уже две кошки есть, будет и третья с нами жить. Мамка ей быстро и ухо, и лапу вылечит.
Я чуть не лопнула от зависти. Во мне что-то как ухнет, как бабахнет, но я всё-таки при Славке не заплакала.
«Это же надо, – подумала я, – у них целых две кошки, и Славка может третью в дом принести!»
Делать было нечего. Котёнок жалобно мяукал, и я отдала Блохе Рыжика, а сама поплелась домой. В желудке моём что-то урчало и булькало, и я, прошмыгнув на кухню и раздобыв бутерброды с колбасой, села перед телевизором и надулась, как мыльный пузырь. Мама вязала папе свитер, а папа с головой залез в интернет.
– Ну, – сказала она, наконец, – успокоилась? Сколько можно таскать в дом этих заразных кошек?
Тут я не выдержала. Из меня потекли такие слёзы, что я сама испугалась. Наверное, весь сок, весь чай и вся другая жидкость, которую я выпила за свои семь лет, скопилась где-то во мне и дождалась своего часа, чтобы вылиться бурным потоком из моих глаз.
– У неё ла-па-па, лапа бо, бо-лит, а е-ей тоже жи-жить надо, – выдавливала я слова, захлёбываясь горькими слезами.
– Она жи-жи-жива-я, – не унималась я, вздрагивая при каждом слове.
Не знаю, что случилось с моими родителями. Наверное, они испугались за моё здоровье, А может, им действительно стало жаль бездомного котёнка. Всё-таки у мамы с папой было сердце, но через час Рыжик, с забинтованной лапой, лежал на мягкой подстилке в большой уютной коробке из-под какой-то папиной железяки. А я сидела рядом с котёнком в кресле и думала, как хорошо, что у меня есть дом, папа, мама и братья. Скоро они приедут из лагеря, и мы будем воспитывать Рыжика втроём.
Котёнок сопел в коробке, напевая свой добрый мурчащий мотив, под который по квартире неслышно пробирались дядюшка Сон и тётушка Дрёма, неся в сундучках волшебные сказки.
– Я люблю тебя, Рыжик, – прошептала я сквозь сон, и на душе у меня стало так радостно, как не бывало, наверное, никогда.