Первый индийский фильм, который я посмотрел, был фильм «Самрат».
Походкой ошарашенного зомби, ничего не видя вокруг и поэтому чуть не попав под машину, с открытым ртом и горящими глазами, я передвигался по улице в сторону дома после просмотра вышеупомянутого фильма и, едва переступив порог квартиры, сказал:
– Бабушка, а ты знаешь, кто ХУЖЕ ГИТЛЕРА?
– Ну, кто ж это хуже Гитлера-то?
Какое-то время помолчав и начиная потихоньку переноситься из далёкого Бомбея домой, я многозначительно проговорил:
– Босс.
Конечно! Он намного хуже Гитлера, потому что он много лет держал в подвале капитана Чавлу, единственного, кто знал место в океане, где затонул корабль Самрат с золотом в трюме! А затонул-то он по приказу того же босса! В конце же фильма этот босс избивал кнутом родного отца за то, что тот догадался о преступной деятельности своего сына! И, наконец, когда капитан Чавла, только чтобы спасти жизнь дочери, показал людям босса место в океане, где лежал Самрат, босс по рации приказал «перерезать трубку акваланга капитана Чавлы», и если бы не Рэм и Радж (они-то и есть главные герои фильма), капитан бы погиб. Но Рам и Радж и капитана спасли, и дочь его освободили, и с боссом разделались раньше, чем подоспела полиция.
Я пересказываю подробно фильм «Самрат» Владику, и мы, естественно, решаем сегодня же на него идти, благо дело, идёт он в «Октябре» в обоих залах, и сеансы начинаются через каждый час. Владику фильм тоже очень нравится, только, когда мы выходим из кинотеатра, он замечает, что Рэм выпустил в босса только две пули, а не двадцать шесть, как я рассказывал.
А потом я смотрю подряд: «Сокровища древнего храма», «Как три мушкетера», «Всемогущий», «Месть и закон», «Правосудия!» и уже знаю, что тот, кто в «Самрате» играл Рама — это актер Дхармендра, ведь он же в фильме «Месть и закон» играет Виру, а тот, который играл босса, – это Амджад Хан, он в «Мести и законе» играет такого же гада, только его уже зовут Габбар. А потом я смотрю «Шакти», «Три брата», «Владыку судьбы», «Затянувшуюся расплату» и «Пo закону чести» и влюбляюсь в Аммитабха Баччана, который во всех этих фильмах и, кстати, в «Мести и законе» тоже, играет главные роли и везде его зовут Виджай. Меня теперь тоже зовут Виджай, а если кто-то в этом сомневается, то пусть возьмут хотя бы мои школьные тетради, там ясно написано в графе «ученика» – «ученика такой-то школы такого-то класса, Виджая Мангла Сингха». И тут в кинотеатрах начинают идти ещё два фильма, которые уже, видно, шли раньше, но теперь вот их восстановили и снова выпустили на экраны. Это «Бродяга» Раджа Капура и «Танцор диско». Для меня надпись на афише «Индия, 2 серии» — это уже несомненный знак качества, и я тут же на оба эти фильма иду. И если «Бродяга» мне просто очень нравится, то после четырёх подряд просмотров «Танцора диско» (а там в главной роли Митхун Чакроборти, это тот, кто играл в «Сокровищах древнего храма»), я уже твердо знаю, что хочу быть актером и сняться в «Танцоре диско-2» с Митхуном Чакроборти, где он играл бы, например, моего отца. Но мечта мечтой, даже если ты и исписал стены своего подъезда индийскими именами, а тут совершенно реально появляется «Танцор диско-2», только называется этот фильм «Танцуй, танцуй!». В главной роли тоже Митхун Чакроборти, тот же режиссер Баббар Субхаш, тот же оператор Радху Кармакар, тот же композитор Банни Лахири! Когда я увидел в «Рабочем пути» анонс кинотеатра «Современник» и именно эту фразу «продолжение полюбившегося советским зрителям фильма «Танцор диско», то не умер от радости я лишь каким-то чудом. И почему-то особенно приятно было, что «Танцор диско» полюбился не только мне, но и вообще, всем советским зрителям!
Потом — период, когда никаких индийских фильмов в кинотеатрах нашего города нет. Тогда я узнаю по «09» телефон городского кинопроката, звоню и спрашиваю, не намечается ли выход каких-нибудь новых индийских фильмов, и мне отвечают, что скоро будет фильм «Люби и верь» и кладут трубку, то есть я не успеваю спросить, кто в этом фильме играет. Ну что же делать, перезваниваю и спрашиваю, кто играет. Их там очень удивляет, что меня это интересует, но всё-таки женщина с усмешкой говорит в трубку, что фильм выйдет, и я узнаю, кто играет. Но на этом я опять не успокаиваюсь и снова звоню, уже другим голосом, спрашиваю, не пойдёт ли скоро в каком-нибудь кинотеатре «Танцор диско». Мне уже нервно отвечают, что не пойдёт. Происходит всё это вечером, а когда утром на следующий день я опять звоню в кинопрокат выяснить ещё что-то по поводу демонстрации индийского кино на экранах нашего города, меня уже узнают и говорят:
– Мальчик, ты что, спал и во сне видел, как нам звонишь?
И больше я уже не звоню. Неудобно. Но проходит несколько дней, и в «Красном партизане» начинает идти «Друг бедных», новый индийский фильм с Говиндой в главной роли, который я ещё не смотрел!
Однажды Костя принёс домой кота, чтобы оставить его жить. Но Косте не разрешили его оставить, а только напоили кота молоком и стали гнать. Хоть бы уж молоком не поили, а просто гнали, а то напоили и только тогда давай его взашей. Костя обиделся и ушёл из дома вместе с котом.
Сел на девятый автобус, поехал, а кота всё время держал на руках. А все-то к Косте давай приставать, какой котик, какой котик! Кот Константина всего изодрал, автобус дал круг и вернулся на то же место.
Костя тогда решил, что уйдёт из дома пешком.
Обойдя бензозаправку, пошёл в луга. Кота нести было уже невмочь. Он мало того, что царапался, начал ещё мычать вроде быка. Костя тогда решил посидеть отдохнуть, заодно и кота пока не держать. Кот пусть сам немного походит. Но только его Костя выпустил, как кот дал стрекача. Видно, не очень-то Костин поступок кот оценил – уйти ради него из дома.
А луга располагались возле какой-то просёлочной дороги. Совсем настроение у Кости испортилось. Сидит у дороги, ноги болят, и сам исцарапан, и кот убежал. Вдруг видит – машина идёт. А в кабине дядя Володя, это такой знакомый Костиного папы.
– Эй! Ты тут какими судьбами? Хочешь, до дома довезу?
А машина у дяди Володи – последняя модель Феррари. Синяя такая. Костя давно на такой проехать хотел.
Ну и проехал. Только Костя решил, что всё равно из дома уйдёт. Если родные кота не могут оставить, то разве там есть какие-то перспективы?
Как и индийское кино, Настя мне понравилась с первого взгляда. И сначала все у нас шло очень хорошо, но потом (тоже, наверно, с первого взгляда) Насте не понравился старый индийский фильм «Мое имя Клоун». И мы расстались.
А было все так.
Настя пришла ко мне в гости, мы выпили кофе, и я предложил посмотреть какой-нибудь фильм. Например, «Мое имя Клоун».
– Давай, – сказала Настя.
Я зарядил кассету, и на экране высветилась надпись РАДЖ КАПУР ФИЛМЗ ПРЕДСТАВЛЯЕТ.
К моим глазам подступили слезы, и на арену цирка под залпы конфетти вышел Радж Капур в костюме клоуна. К нему тут же подбежали несколько человек в белых халатах и с большими ножницами в руках.
– Вам срочно необходима операция на сердце, – сказали они.
– Почему? – спросил Радж Капур.
– Потому что это очень опасно – жить с таким большим сердцем, как у вас, – ответили доктора, – ведь такого сердца нет больше ни у кого на свете! Что же это будет, если в вашем сердце уместится весь мир!?
И Радж Капур запел. Я даже забыл, что рядом сидит Настя. От волнения зубы у меня были крепко сжаты, и правой рукой я до боли стискивал запястье левой…
Настя же первые полчаса смотрела вообще безо всяких эмоций. Потом начала смеяться. У Раджа Капура умирает мама, он в этот же вечер выходит на арену и смешит детей, а после представления надевает темные очки, чтобы никто не видел, как он плачет… А Настя смеется!
– Ой, ну очки у него – просто супер! – говорит.
– Настя, – цежу я сквозь сжатые зубы, – это фильм семидесятого года!
Но Насте было все равно, какого года. Когда Радж Капур посадил напротив себя старую тряпичную куклу клоуна и стал рассказывать о своей первой безнадежной любви к школьной учительнице, я уже боялся смотреть на Настю. Только слышал ее тщетные попытки подавить смех.
Еще минут двадцать мы смотрели фильм в напряженном молчании. Настя придерживала щеки рукой и на экран старалась не смотреть. Я чувствовал в себе силы взглядом навсегда погасить солнце. Радж Капур гладил какую-то дворняжку на берегу океана.
– Серег, а долго этот фильм идет? – спросила, наконец, Настя.
Как назло, куда-то запропастился пульт. Потом я его нашел, остановил кассету, вынул из видеомагнитофона, положил в коробку и, не сводя с коробки глаз, медленно проговорил:
– В Советском кинопрокате этот фильм шел два часа с небольшим. А у меня – полная, оригинальная версия. Три часа сорок минут.
– Прикольно, – сказала Настя.
– Прикольно, – повторил я и выбил на поверхности стола какой-то импровизированный ритм.
– Серег, – Настя подняла брови, – да тебе самому-то не смешно? Ну чо он старый, как пень, а все ходит, невесту себе ищет! А когда его все посылают, он сидит, своей кукле жалуется!
– Нет, – сказал я, – мне не смешно.
– Напрасно, – сказала Настя. – Давай я лучше музыку включу.
Я взял со стола зажигалку, зажег ее и стал рассматривать пламя.
– Музыку включить ты всегда успеешь. А фильм «Мое имя Клоун» тебе больше ни один молодой человек на свете не покажет.
– Слава Богу, – усмехнулась Настя.
Ну и после этого мы больше не виделись. Уходя, Настя уверенно сказала, что я же ей первый позвоню. Но я не позвонил. Я недавно познакомился с Аней. Ей я уже не буду показывать фильм «Мое имя Клоун». Ей я покажу фильм «Господин 420». Там и Радж Капур моложе.
Загнать меня с улицы домой крайне трудно, а тем более, если зима и в самом разгаре хоккей. Я ношусь со своей перемотанной изолентой клюшкой “Русь” от одних ворот к другим (а ворота наши — деревянные ящики, которых полно валяется около овощного магазина), шапка-ушанка, чтоб не сползала на глаза, брошена куда-то в близлежащий сугроб, и крики из окна, что пора домой, как-то совсем не воспринимаются. Но время уже десять вечера, и моя прабабушка Наташа выходит на крылечко (а играем-то мы прямо на дороге возле дома) и манящим-преманящим голоском говорит:
– Сереженька-а! Идём-ка домой, там дедушка пришел, а что он принё-ёс! Ай-яй-яй..!
Тут мне хоть и стыдновато становится перед друзьями, что дедушкины подарки могут быть важнее игры, но все-таки я останавливаюсь и смотрю на Наташу.
– А что он принёс?
– Ой, ну такое, такое! Он сам тебе покажет, идём-ка домой.
Действительно интересно, что дед принёс, может, камышей на болоте набрал, я ж давно прошу. Хотя, зима, – думаю, – какие ж болота?
Заходим в подъезд. Я впереди, Наташа сзади. На втором этаже живём, идти недолго, но я всё равно спрашиваю ещё раз, что же всё– таки дедушка принёс. И тут вот что происходит. Наташа, понимая, что я уже обратно на улицу не выскочу, поскольку она загораживает мне дорогу, резко меняется в лице и, толкая меня в спину как военнопленного, чеканит:
– Иди! Чёртова кукла! Что дедушка принёс! Никак не загонишь-то его! Вот клюшку я твою об колено – хлоп – а новую не куплю!
Но я свою прабабушку всё равно очень люблю. Когда к нам первый раз приходила Фарафонова (это мой участковый врач), она меня увидела и говорит:
– Ой, какая хорошенькая девочка!
А я-то — в юбке, в платке и в кофточке, в общем, во всем Наташином.
-Я не девочка! – гордо отвечаю я.
– А кто ж ты, мальчик?
Не девочка я и не мальчик! Я бабушка Наташа и мне 75 лет!
Тут Фарафонова уже без улыбки объясняет моей бабушке Тоне, что нельзя разрешать мне ходить в юбке, потому что я привыкну и вообще могут быть нарушения психики, а бабушка Тоня с сожалением констатирует в ответ, что запретить мне это нельзя и что если б только юбка, а то ведь и кастрюли все я у Наташи отобрал, и лекарства пью как она от давления, от кружения и от сердца… ( Но я пью, конечно, не настоящие таблетки, а горошки, конфеты такие, и в глаза тоже капаю не капли, а просто воду).
А уж Наташа-то меня любит и того пуще. Наряжаться она в меня не наряжается, но как-то вечером привела велосипед “Орлёнок”. У меня был “Школьник”, и она знала, что я мечтаю о велосипеде побольше.
Вот, заходит с велосипедом:
– Ну, по лестнице еле допёрла!
На шум выходит с кухни бабушка Тоня:
– Это ещё что?
– Да вот, возле военторга шла, смотрю – стоить. Полчаса, час – стоить, никто не подходит. Для Сережки взяла.
– Мам, – укоризненно—спокойно говорит бабушка Тоня, – ну ты совсем очумела. Кто-то ж его оставил, будет искать. Ты уже вот сама не знаешь, что ещё придумать. Сейчас же назад отвези.
И обиженная Наташа идёт возвращать велосипед. Жаль. У меня мог бы быть “Орлёнок”!
У нас на окраине города, там, где разворачивается трамвай №3, открылась толкучка. Там по рублю продают иностранные жвачки, и как только у нас с Владиком появляются деньги, мы едем туда. Но, кроме жвачек, на толкучке продается ещё много всяких вещей, и мне приходит в голову мысль, что если слепить из теста гномиков, покрасить гуашью и покрыть лаком, то их тоже будут с удовольствием покупать. Я делюсь этой идеей с Владиком, и после некоторых уговоров мы приступаем к закупке муки, соли, гуаши и лака для паркета, который должен подойти и для гномиков.
Толкучка работает только по выходным, и в пятницу вечером мы превращаем кухню в производственный цех. Бабушка Тоня просит не лепить много, потому что «дай Бог, чтоб хоть одного купили». Я злюсь, но все-таки соглашаюсь, что по пять гномиков на брата для первого раза хватит.
Чтобы занять место на толкучке, нужно уже в 4 утра быть там. Поэтому, аккуратно сложив гномиков в коробку с тряпками, чтоб ни один не разбился, мы с Владиком невыспавшиеся идем пешком через весь ещё полутёмный город, а за нами метрах в ста, чтоб я не нервничал, идет бабушка Тоня.
Место мы занимаем, и наши соседи по торговле принимают нас вполне доброжелательно, не допуская, видимо, мысли, что мы можем составить им конкуренцию. Действительно, оглядевшись, я начинаю испытывать некоторую неловкость, настолько наш с Владиком прилавок выглядит беднее остальных. Представьте себе, огромная лавка, и на ней десять гномиков размером со спичечный коробок, в то время как у других – места не хватает для товара, и приходится даже что-то держать в руках. А ещё периодически подходит бабушка Тоня и покупает у Владика гномиков, потому что я ей не продаю, а только бешусь.
Но потом бабушка Тоня куда-то исчезает, толкучка начинает оправдывать свое название и я, путем громких восклицаний и приставаний к людям, всех своих гномиков продаю. И хотя двух последних – не по рублю, как было задумано, а по пятьдесят копеек, все равно я страшно доволен. Владик же, кроме того, что купила у него бабушка Тоня, больше не продал ничего и даже, по-моему сделал всё, чтобы к его гномикам никто не подошел. Он, подперев рукой подбородок, сидел спиной к покупателям и всем своим видом показывал, что ничего не продаёт, а просто пережидает здесь что-то очень страшное. А когда мне удавалось своими возгласами кого-то заинтересовать, Владик как будто вообще уменьшался в размерах и только что не залезал под лавку. Хотя, в общем-то, его можно понять, ведь для того, чтобы реализовать свой товар, я настойчиво добивался внимания даже тех людей, которые отнекивались и повторяли, что уж чем-чем, а «слониками» они точно никогда не увлекались.
– Так не «слоники» ведь это, а гномики! – кричал я вдогонку уходящему покупателю, – и по ценности они не уступают даже нэцке, поскольку изготовлены тоже только в одном экземпляре!
Видимо, выдержать это не всем по силам.
Повторить с гномиками мы не решаемся, но коммерция продолжается. Я набираю на дороге камней, тщательно мою их, складываю в пакеты и по трёшке продаю «Грунт для аквариума со дна озера Байкал». Потом мы с Владиком пытаемся разводить рыбок, чтобы продавать мальков, но без конца рожают только гуппи, а их и в «Природе» полно.
Торговля мороженым идет неплохо, но пока довезёшь ящик из Универсама на Рыночную площадь, половина тает, да и часть того, что не тает, приходится потом доедать всей семьёй.
Восемь ящиков хозяйственного мыла разбирают в секунду, ведь мыла нигде нет, но, к сожалению, оказывается, что у деда на складе только восемь ящиков и было.
Тогда Владикина мама, уже как опытных продавцов, устраивает нас распространять лотерейные билеты Фонда Милосердия. Мы идём на улицу Ленина, главную улицу нашего города, и за день продаем где-то треть всех билетов. Замечаем, что никто ничего крупного не выиграл, и решаем, что если вскрыть оставшиеся билеты, сумма выигрышей получится намного больше положенной нам суммы за торговлю. Вскрываем. Теперь главное – рассчитаться в срок с Фондом Милосердия, а уж потом и за новое дело можно браться…
Время – двенадцатый час ночи. Но мы с Владиком не спим. Мы сидим за столом в большой комнате, не поднимая голов от тетрадей, над нами горит небольшой светильничек со множеством пластмассовых подвесок, и лишь иногда раздаются реплики, типа «а у меня тут даже про любовь будет» или «я уже начинаю вторую часть».
Это мы пишем романы. После того как Владик принес старую коричневую общую тетрадь с маленьким рассказиком «Подготовка к зиме», я уже не хочу играть в солдатиков, а тем более лепить из пластилина. Я сначала очень удивляюсь, как это мне самому не пришло в голову, что можно купить тетрадь и писать всё, что захочешь, а потом писанина становится моим любимым занятием, если, конечно, не считать футбол. Только я, разумеется, пишу не такие пустяки, как «Подготовка к зиме». Ведь в этом рассказике говорится только о том, как нужно смазывать лыжи, чтоб они хорошо скользили, да как затыкать окна, чтоб не дуло. Владик пишет, что лучше всего поролоном. Но это, во-первых, неинтересно, а во-вторых, вся «Подготовка к зиме» занимает у него полторы страницы!
Поэтому я уж пишу романы. Первый мой роман называется «Забывший фамилию». Там про то, как одному парню было скучно, и он пошел записываться в хоккейную секцию, а по пути на него напали канадцы, избили, и он потерял память. И только в конце этот парень встречает своего дедушку, и память к нему возвращается, а так – весь роман он живет в лесной избушке с котами и кошками.
Владик, который после «Подготовки к зиме», вроде, уже ничего писать и не собирался, а прочитал мой роман, и теперь мы пишем вместе.
Я начинаю трёхтомник «Иван – внук охотника», а Владик пишет боевик «Такими должны быть все». Пока он это пишет, я успеваю не только закончить трёхтомник, но и написать небольшой роман «Предатель». А потом мы несколько раз смотрим фильм «Человек – амфибия», и в свет выходит ещё несколько книг. У Владика – «Человек – луч», а у меня – «Человек – ветер», «Человек – магнит» и «Металлический человек».
Человек-луч может прожечь глазами любую поверхность. Человек-ветер, если покрутит в носу моторчик и чихнет, может вызвать страшнейший ураган. Человек-магнит притягивает золото, а металлический человек просто очень сильный и добрый. И всех этих людей разные негодяи пытаются использовать в своих корыстных целях, что, естественно, им не удаётся.
Владик любит рисовать в своих книгах картинки, а я рисую неважно, но зато у меня на форзаце тетради всегда указана цена, тираж книги и краткое содержание. Краткое содержание романа «9 непобедимых», например, такое: «Роман о бандитах, пиратах и других людях».
Ещё все мои романы длиннее, чем у Владика. Мой самый короткий роман – «Тайник» – 92 страницы, если с оглавлением, а у Владика есть романы и по 50 страниц, и по 40. Мне очень важно, чтобы роман был длинным и в нескольких частях, потому что тогда мне особенно приятно писать оглавление. Я даже иногда придумываю название всех глав, пишу оглавление, а только потом уже основной текст.
Через какое-то время Владик перестаёт писать, потому что «все равно ничего не издадут». Я сначала говорю ему, что ещё как издадут, а если даже и нет, то ведь наши общие тетради не хуже любой книги, потому что и цена стоит, и тираж, но его ничем не убедишь.
«Белорусские народные сказки» я пишу уже в одиночестве.
Когда я учился в пятом классе, по телевизору стали почти каждый день показывать всяких магов, колдунов и экстрасенсов, которые могли вылечивать все болезни. Вот они по телевизору руками помашут или словами установку дадут, и у вас сразу всё пройдёт. Даже если вы в них не верите. Особенно часто показывали двух целителей – Кашпировского и Чумака. Чумак был блондином и выступал по утрам, он как раз просто руками по воздуху водил, заряжая таким образом воду и кремы (их нужно было класть перед телевизором в момент сеанса), а Кашпировский лечил по вечерам, волосы имел чёрные и давал словесные установки.
Посмотрел я на них, посмотрел и думаю, а чем я не экстрасенс? Они-то тоже когда-то просто в школе учились и не знали о своих чудесных способностях. Будет у нас в пятницу классный час, решил я, нужно будет провести сеанс. Заодно и Маша Молотилова будет знать, что я не так себе, а настоящий целитель. Маша Молотилова у нас в классе самая лучшая девчонка, на мой взгляд, но сейчас не об этом.
Подошёл я к нашей классной руководительнице Людмиле Михайловне и говорю, так и так, можно ли в пятницу на классном часе провести оздоровительный сеанс. Она сначала засмеялась и спросила, давно ли во мне обнаружился дар оздоравливать, но потом разрешила. Пришлось, правда, приврать, что я уже полгода как заговариваю воду и даже вылечил своему дяде язву двенадцатиперстной кишки, но что поделаешь, очень уж хотелось сеанс провести.
В четверг, когда до сеанса оставался всего один день, я решил порепетировать. Сел перед магнитофоном, сосредоточился и, представляя, как из меня исходит мощная положительная энергия, начал произносить слова, одновременно водя перед собой руками.
– Закройте глаза, – говорил я, – вы видите большую белую комнату, залитую светом. Вы в ней. Вы стоите посередине. Вы видите себя со стороны, вы точно из стекла. Белый невесомый свет наполняет ваше тело теплом. Дует лёгкий ветерок. В тех частях тела, где чувствуется тяжесть, концентрация света увеличивается, и тяжесть исчезает. Вам хорошо. Тепло. Ветерок ослабевает. Он еле ощутим. Вам хочется быть в этом состоянии как можно дольше. Но свет начинает рассеиваться. Он пропадает, забирая с собой все недуги. Организм спокоен и чист…
Говорил я так где-то полчаса, пока в дверь не позвонили. Пришел Максим звать меня гулять. Я сказал, что пока не выйду, затащил его в свою комнату, объяснил, что к чему и поставил запись сеанса.
Максим послушно закрыл глаза, не шелохнувшись, прослушал всю пленку и говорит:
– Точно как Кашпировский! Даже круче! Супер! Знаешь, у меня голова болела, когда я к тебе пришел, а сейчас – как рукой сняло!
«Нормально, – думаю, – значит, завтра всё будет путём».
В пятницу на протяжении всех уроков я думал, конечно, только о предстоящем классном часе. Все мне ещё перед первым уроком показали баночки с водой и кремы, которые нужно было зарядить и, хоть репетиция вчера прошла отлично, волновался я сильно. Когда же начался классный час, и Людмила Михайловна уступила мне место за учительским столом, за банками и тюбиками я был почти не виден, и сердце грохотало, как сумасшедшее.
– Закройте глаза, – начал я, – большая белая комната, вы в ней. Вы словно из стекла. Прошу сохранять серьезность…
Во-первых, никто не хотел закрывать глаза, а во-вторых, как я ни объяснял, что посмеивания мешают мне включить потоки энергии, все хихикали и шушукались, не замолкая. Но поначалу и в этих условиях удавалось продолжать сеанс. Если бы не Серёжа Бондарев, всё было бы ничего, но на словах «организм спокоен и чист, недуги черной массой покидают его навсегда» Серёжа, обычно очень тихий, загоготал так, что просто чуть школа не рухнула. И все его поддержали. Хохотали буквально до звона оконных стекол, будто раньше и предположить не могли, что в жизни может быть что-то настолько же смешное, как мой сеанс. Людмила Михайловна ласково смотрела на меня, стоя у двери класса и, в конце концов, я тоже стал смеяться, но потом объявил, что, несмотря ни на что, кремы и воду можно считать заговорёнными.
В общем, не знаю, экстрасенс я или нет. Хотя сеанс, конечно, провалился, но в понедельник даже Маша Молотилова сказала, что чувствует себя куда лучше, чем раньше.
Боже, как же я любил!
Ты б порадовался, Пушкин,
Выпьем, няня, где же кружка,
Пьем за то, чтоб я остыл!
Боже, как же я любил!
Как царевну я лягушку,
Ждал её и побрякушки
Из последних сил дарил!
Но она сказала «нет».
И смешно её подружкам!
Что мне делать, милый Пушкин?
Дай какой-нибудь совет!
Лишь поправил бакенбард,
Улыбаясь, мудрый Пушкин
И сказал: «Вам это нужно,
Мой любезный юный бард».
Я загадочно грустил,
Пил, ходил в грязи, как чушка,
Чёрта с два, свою пастушку
Этим я лишь веселил…
Всё бы ей хвостом вилять!
Тоже, мышка мне Норушка!
Что я в этой безделушке
Разглядел, чтоб так страдать?
Благородства б одолжил
Мне великодушный Пушкин,
Чтобы я своей подружке
Посвятил «Я Вас любил…»
Эту фотографию, где меня семимесячного бабушка поднимает под потолок, и на мне надет беленький комбинезончик с тремя звёздочками на груди, делал друг дедушки, Генрих Аронович. Бабушка рассказывала, что он сам в тот день предложил придти и пофотографировать маленького меня. А несколько лет спустя, это я уже помню, Генрих Аронович пел мне песню про трёх танкистов. Мне так нравилось, что я потом выучил эту песню и тоже её пел. Я пел «Трёх танкистов», про аэродром, где «для кого-то просто летная погода, для меня же – проводы любви», но особенно часто – «Если друг оказался вдруг». Бабушка любит рассказывать, как я четырехгодовалый приходил к ней на работу в воинскую часть, заходил в комнату, где сидели машинистки, и громко начинал петь, раскатывая букву «р», которую научился выговаривать, наверно, даже раньше, чем слово «мама»: «Если др-руг оказался вдр-pyг…» И пел всю песню до конца. Бабушке было даже за меня неудобно, так я громко и правильно всё пел. Она на втором уже куплете, поглядывая на свою сослуживицу Спирину, которая притворно улыбалась, говорила мне: «Ну, Сереженька, всё, ты уже спел!» А я так бабушке и отвечал: «Как же я всё спел, если тут ещё два куплета?!» И продолжал: «Если пар-рень в гор-рах не ах, Если ср-разу р-раскис и вниз…»
А после бабушкиной работы мы часто заходили в булочную, которая была прямо в нашем доме. В булочной нас уже знали: там я себя тоже, видимо, неприлично вел, но продавщицы меня очень любили. Как только мы заходили в булочную, я сразу же со словами «пойду пр-роверю, всё ли у вас в пор-рядке!» шёл туда, где раскладывают хлеб, то есть туда, куда вообще-то покупателям заходить нельзя. Выходил я оттуда весь увешанный сушками и баранками и рапортовал, что «всё нор-р– рмально!» Только моей бабушке Тоне было ненормально, потому что в её планы не входило покупать столько баранок и сушек. Бабушке опять становилось за меня неловко, хотя продавщицы смеялись и говорили, что готовы подарить мне эти баранки. Но, поскольку мне нужны были не баранки, а «пр-роверить, всё ли в пор-рядке», я снимал с себя все вязанки, избавляя свою бабушку Тоню от необходимости всё-таки за них платить.
Жил в лесу один Зверёк, и был он очень маленьким. Ну, просто меньше напёрстка. И вот как-то раз нашёл он волшебную палочку. А волшебная палочка – известное дело – три желания выполняет, а дальше становится обыкновенной, ни к чему не пригодной палкой.
«Загадаю мороженое, потом машину, потом дворец златоглавый», – решил Зверёк. Потом подумал и перерешил: сначала дворец златоглавый, потом машину, потом мороженое. Потом ещё раз подумал и решил, что и без мороженого обойдется, а вместо него загадает космический корабль и слетает на Сатурн, посмотреть, есть ли там жизнь. Потом ещё стал думать. Желаний-то всего три, значит, надо ещё как следует подумать и загадать самое-пресамое заветное.
А в это время мимо охотник идёт.
– Эй! – говорит охотник Зверьку, – огоньку не найдётся?
Только Зверек хотел сказать, что не курит, как охотник волшебной палочкой о ноготь чиркнул, прикурил – и дальше пошёл.
Вот ведь как. Волшебная палочка спичкой оказалась. Потому что быстрее надо желания загадывать!
Один Зверёк ходил по лесу и пел песни. Слов в песнях, практически, не было, а было просто «тра-та-та» или «ла-ла-ла».
Этого Зверьку было достаточно, чтобы поддерживать хорошее настроение.
– Послушай, – сказала как-то Зверьку лиса, – так не бывает, чтоб в песне не было слов. Просто «ла-ла» и «та-та» – не годится.
– Как не годится?! – растерялся Зверек, – ведь мне от этих песен веселее, значит, они хорошие!
– Нет, – сказала лисица, – если нет слов, то это не песня, а полная ерунда!
И убежала.
Зверёк задумался. Попробовал петь – но уже не смог, ведь песен без слов быть не может. Что делать? Слышит вдруг – перепёлка поёт.
– Послушай, – говорит Зверек перепёлке, – ты свою песню заканчивай, в ней ведь нет слов. А песен без слов не бывает.
Перепелка растерялась и замолчала. Пробует петь – и не может.
А Зверёк дальше по лесу идёт. Глядь – соловей заливается.
– Хватит, хватит, – говорит Зверек соловью, – что ты тут распеваешь, когда в твоих песнях нет смысла? Ведь песен без слов не бывает. А у тебя только фьють, да фьють!
Соловей моментально замолчал. Потом замолчали и канарейки, и дрозды, и все прочие птицы в лесу.
Воцарилась полная тишина. Даже ветер затих. Потом стемнело.
Наверное, в чём-то лиса была не права.
Один мышонок в лесу очень всех боялся. Хотя никто его и не обижал, просто один раз рядом с ним упала отвалившаяся от дерева ветка, и он решил, что кто-то хочет его убить. Мышонок долго думал, кто бы это мог быть, и решил, что это все звери сговорились и надпилили ветку, чтобы его убить. А так как это не вышло, они всё равно свершат задуманное, поэтому из норки лучше не выходить.
Единственный зверь, с кем дружил мышонок, был крот. Сейчас доказано, что кроты в принципе зрячи, но этот крот был старой формации, и не видел ничегошеньки, хоть ты тресни.
– Правильно, что ты не выходишь из норки, – говорил крот мышонку. – Там так же темно, как тут. А ещё бывает, как пойдут дожди-и-и-и! – И крот брал себя лапками за уши. – Так что ты лучше тут сиди.
– Конечно, лучше, – говорил мышонок, – а вот когда будут выборы царя зверей, я выставлю свою кандидатуру, и, если выиграю, отомщу зверям, которые в этом лесу живут, за то, что они хотели меня убить.
– Ну, мстить-то не надо! Их много, они сильнее, – отвечал крот.
– Нет, отомщу, – отзывался мышонок, – я же тогда буду правителем, и все меня будут слушаться.
Кода вскоре произошли выборы, и царём зверей выбрали, как всегда, льва, звери решили навестить неудачно баллотировавшегося мышонка и объяснить ему, что никто не хочет ему зла.
– Прочь! – кричал мышонок.
Но звери не уходили. Тогда мышонок выскочил из норки и стал убегать. Ему было так обидно и горько, что его мышиное маленькое сердце боялось не выдержать! Он бежал, бежал и плакал. И думал, что звери пришли, чтобы теперь уже точно с ним расправиться.
Звери поняли, что его лучше не догонять, а в лесу началась гроза. Мышонок увидел вдруг, как сотни и сотни веток отламываются от самых высоких дубов и клёнов и падают на землю. Но главное, он ясно понял, что ветки отламываются сами, просто от ветра и грома!
– Так значит, и та ветка упала сама! – радостно воскликнул мышонок, – и никто не хочет меня убивать!
Он вернулся к зверям, и пил чай с самим львом.
– А можно ещё вот этот кусок пирога? – спрашивал мышонок правителя.
– Конечно, – отвечал лев.
– А тот? – и мышонок щурил глаз, всё ещё чуть–чуть побаиваясь.
– Бери, и даже не спрашивай.
Мышонок ел и думал: «Если б я так долго не боялся, то сколько бы съел пирогов! Ох, ох, теперь всего и не нагонишь!»
– Из-за этого сорванца не могу в собственном доме посмотреть концерт мастеров искусств! – бурчит дед, но все-таки уходит на кухню пить чай, и я, наконец-таки, переключаю телевизор на вторую программу, где уже минут пятнадцать идет футбол. «Спартак» – «Динамо» (Киев)! Дасаев, Черенков, Родионов, Блохин, Балтача, Михайличенко, и все в одном матче, а он говорит о каких-то мастерах искусств!
У нас только один телевизор, и чтобы смотреть все футболы и хоккеи, которые и так показывают нечасто, я в четыре года вынужден был научиться читать. Приходит газета с программой – берешь и сам смотришь, когда трансляции. А не умей я читать, так никто б, во избежание бурных протестов, и не сказал, что во время какого-нибудь концерта по другой программе идет Кубок УЕФА, например. А я ведь не просто смотрю. Во-первых, я отмечаю, кто забивает голы, сколько очков у какого бомбардира, а потом, у меня же есть и свой чемпионат, и проходит он прямо в большой комнате параллельно с тем, что по телевизору. Когда идет футбол, я гоняю мяч по комнате, комментирую, точно как Озеров или Перетурин, балконная дверь – ворота, а тюль, прикрывающий эту дверь – сетка ворот. Если по телевизору гол или опасный момент, я делаю остановку, смотрю, а потом начинаю с центра ковра.
– Протасов проходит по левому флангу! – раздаются мои комментарии, – нужно делать навес в штрафную! – тут я вспоминаю, что игроки «Нефтчи» сегодня очень некорректно играют против футболистов «Днепра», откатываю пяткой мяч назад, хватаю сам себя за майку и падаю насколько возможно правдоподобно. – Несомненный пенальти, дорогие друзья!! Но арбитр почему-то ограничивается одной лишь желтой карточкой…
Тут заходит бабушка Тоня и в который раз говорит, что лучше б мне играть во дворе. Но во дворе я тоже играю и знаю, что это не то. Разве там покомментируешь?
Правда, все равно скоро приходится прекратить домашние чемпионаты, потому что начинается хоккейный сезон, и в комнатном матче со сборной Чехословакии Фетисов мощным броском разбивает люстру. Объяснения, что у нашей команды оставалось всего две минуты, чтоб отыграться, на деда не действуют, так что теперь я просто телезритель.
Но ничего, просто смотреть хоккей тоже интересно. Там же постоянно дерутся! Особенно в международных встречах. А чемпионаты мира, турниры на приз газеты «Известия», Кубки Канады – это мы смотрим вместе с бабушкой Тоней, а иногда и с прабабушкой Наташей. Больше всего любим возмущаться несправедливостями арбитров, которые ничего не замечают за канадцами или за шведами, а наших все время удаляют незаслуженно. Мои бабушки так входят в раж, что даже когда какой-нибудь наш игрок явно нарушает правила, виноватым оказывается все равно канадец, и мне почему-то приятно разделить их точку зрения, хоть я и знаю, что наш оштрафован за дело.
Потом вдруг хоккей начинают показывать чуть ли не ночью. Бабушка Тоня честно пытается не спать, чтобы утром мне рассказать, как сыграли, но где-то к началу третьего периода она обязательно засыпает, так что утром и счет не знает, и телевизор остается на всю ночь включенным. Тогда я решаю, что все-таки буду смотреть сам, а чтобы ночью не спать, буду спать днем. Ворочаюсь, бывает, часа по полтора и, хоть так ни на секунду не засыпаю, потом любой ценой высиживаю хоккей до конца. Иначе ведь все ворочанья остались бы напрасными, а днем просто так полтора часа пролежать в кровати – это уж извините!
Разве что когда играют СССР – Швеция, до конца можно не смотреть. Если после первого периода счет 3:0 или 5:1, значит, наши точно выиграют 10:1. Так было уже раз девять, если не больше.