Мы дружим с детства: Саня, Юрик и я. Наверно, это потому что живем в одном дворе и учимся в одном классе. Порознь мы спокойные, а вместе соберёмся, обязательно что-нибудь учудим. «Опять эта троица! – ругается классная. – И о чём только думают? Одни глупости на уме!»

В этот раз тоже всё началось с глупости.

До Нового года оставалось три часа. Мы возвращались с катка. Каток находится у нас во дворе, и мы добираемся до него прямо на коньках. Гремим туда-обратно по каменным ступеням лестницы.

Мы очень замёрзли и зашли погреться в подъезд. Саня сел на пол, снял коньки и засунул ноги между секций батареи. А мы с Юриком прижались к батарее спинами.

– Знаете что, – Юрик медленно расшнуровывал ботинок, – есть такое стихотворение: «Никто, никто, – сказал он, намылив руки мылом. – Никто, никто, – сказал он, съезжая по перилам…» и ещё что-то в этом роде. Давайте будем по очереди сочинять стихи, оставляя «Никто, никто, – сказал он». Ну, к примеру:

Никто, никто, – сказал он, – накрывшись сверху шапкой, –

Никто, никто, – сказал он, – не скроет бородавку.

Только долго не думать, говорить друг за дружкой. Кто задумается – выбывает из игры.

И мы стали играть.

Саня придумал:

Никто, никто, – сказал он, взбираясь на подножку, –

Никто, никто, – сказал он, – не промахнётся в кошку.

Мы с Юриком засмеялись.

Потом придумала я:

Никто, никто, – сказал он, покусывая кружку, –

Никто, никто, – сказал он, – не станет бить старушку.

Юрик придумал:

Никто, никто, – сказал он, переводя старушку, –

Никто, никто, – сказал он, – не плюнет ей в макушку.

После Юрика придумал Саня:

Никто, никто, – сказал он, – владения свои,

Никто, никто, – сказал он, – дозором не обходи.

Нам всё это понравилось. Саня начал сочинять не в рифму, но от этого было ещё смешнее. Он сочинил:

Никто, никто, – сказал он, – отвёрточкой-отвёрткой,

Никто, никто, – сказал он, – не отвернёт метёлку.

Глупость явная, но прикольно. И сам Саня больше всех веселился от своих сочинений. Мы горланили так, что, должно быть, в квартирах было слышно, и моя мама наконец вышла на лестницу и позвала меня домой. С ребятами договорились: Новый год встречаем с родителями, а после двенадцати собираемся у меня.

Гостей дома не ждали. Мама и бабушка сидели у телевизора. Вместо ёлки у нас была украшенная еловая ветка в вазе, а стол совсем не праздничный, будто для завтрака накрыт. Только посредине одиноко и как-то буднично возвышалась бутылка сухого вина. Даже шампанского не купили. Потому, наверное, и праздника не чувствовалось.

Обидно. Новый год – самый замечательный праздник, который повторится только через триста шестьдесят пять дней. Из детских ёлок с Дедами Морозами я выросла, но как же можно вырасти из праздника, когда должно быть шумно и весело, и обязательно случиться что-нибудь волшебное.

Наконец мама с бабушкой оторвались от телевизора и стали открывать бутылку с вином. Они открывали по очереди и вместе – одна тянула бутылку, другая ручку штопора. Но пробка никак не поддавалась. Мама побежала к соседям по лестничной площадке, а в это время стали бить куранты. Полагалось чокнуться и желание загадать, а мы с бабушкой сидели перед пустыми бокалами. Уже гимн играл, кода мама вернулась. Вот тебе и праздник, вот тебе и волшебное…

Минут через пятнадцать пришёл Юрик. Я особенно обрадовалась ему, потому что разобиделась на своих. Не успели мы закрыть дверь, как услышали на лестнице завывание, похрюкивание, похрапывание. Смотрим, белое что-то движется, на нас плывёт. Даже струхнули немного в первую минуту.

А это белое к нам приблизилось и оказалось Саней в простыне и маске. На месте глаз две дырки прорезаны, на месте носа перевернутое сердечко. Оскаленная челюсть от уха до уха нарисована. Хорошо у него получилось. Особенно когда Саня, раскачиваясь, плыл вверх по лестнице.

Мы с завистью рассматривали Саню, а он весь надулся от гордости и пропел замогильным голосом:

Никто, никто, – сказал он, вставая из могилы, –

Никто, никто, – сказал он и съел кусочек глины.

– Здорово, – сказала я. – Гениально.

– Давайте, – предложил Юрик, – нарядимся привидениями и пойдем на улицу людей пугать.

Мама и бабушка продолжали смотреть телевизор. Мы тихонько проскользнули в спальню, и я для себя и Юрика добыла из постели простыню и пододеяльник. С масками ещё проще – в маминой рабочей коробке много белых кусков материи для починки белья. Прорезали дырки для глаз и носа. А Саня и говорит:

– Хорошо бы ещё что-нибудь добавить устрашающее. Давайте нарисуем «пятна тления». У твоей мамы есть тени для глаз?

– Ты с ума сошёл?! – возмутилась я. – Рисуй на своей простыне. Тем более косметикой.

– Можно акварелью, – предложил Юрик, – она отстирывается.

Я наотрез отказалась, зато вспомнила, что у нас дома есть одна замечательная вещь, которая привидениям совершенно необходима.

А вещь эта – старинный синий стеклянный фонарь. Когда-то он служил ночником, а сейчас лежал в кухонном шкафу. Размером и формой он – футбольный мяч, снизу закрыт медной крышечкой, а сверху – три соединяющиеся цепочки.

Я принесла фонарь, прилепила на дно огарок свечи и зажгла. Мальчишки застонали от восторга, когда увидели – так это здорово вышло. Я отпросилась из дома, будто бы к Сане, а на лестнице мы обрядились в простыни и маски.

Голубое пламя металось в фонаре и бросало на сугробы вдоль газонов странные тени. Я поплыла, раскачивая фонарем, а мальчишки закружились, замахали руками и завыли. Жаль только, во дворе не было ни души. Тогда мы вышли на улицу. Но улица наша – тупичок, и здесь мы никого не встретили.

Мы поплясали, повыли и надумали зайти к нашей однокласснице Асе.

Открыла Асина мама. Сначала она, может быть, даже испугалась. Но, конечно, не поверила, что мы привидения. Нас узнали и затащили в полутемную комнату, которая освещалась только елочной гирляндой. Там было много людей и играла музыка.

Асина старшая сестра шепчет мне: «Ася на даче, у бабушки», – и громко объявляет:

– У нас в гостях привидения!

Гвалт поднялся страшный. Нас окружили, налили в рюмки вина, кто-то всунул мне в руку половинку апельсина. Вино было крепкое и сладкое. Потом ко мне подошел мужчина и пригласил танцевать. И я пошла.

Ноги у меня заплетаются в пододеяльнике, и голова кружится, и танцевать я совершенно не умею. Он держит меня крепко, почти несёт, а я ему до плеча не достаю. И всё это напоминает сон: и хорошо, и легко, а где-то внутри ужас, что вот-вот всё оборвётся, и полечу я куда-нибудь в пропасть вверх тормашками. Думаю, не надо бы мне пить этого вина. И вдруг понимаю, что танцуем мы уже второй танец. Я говорю ему, что фонарь мне мешает, бьет по ноге, а он будто и не слышит.

Кончился танец. Подошла я к мальчишкам, вижу, надулись. Саня жует, а Юрик куда-то уставился, кажется, и разговаривать не хочет.

А рядом на стене картина висит в тоненькой железной рамке. Чёрно-белый старинный город – крыши, трубы, а над ними звездный дождь. Я представляю себя в этом городе: и волшебники существуют, и говорящие коты существуют, и маленькие человечки существуют. И все это есть, чего нет на самом деле, а бывает только в сказках. И не надо домой спешить, и дневника нет, который мама все еще не видела. И вдруг, словно с другой планеты, слышу сухой голос Юрика: «Пора идти!»

И я сразу понимаю, что маленьких человечков нет, а дневник существует взаправду. Вот ведь нужно человеку взять и всё испортить.

Юрик снял простыню, отдал Сане, говорит: «Я пошёл».

Совсем он что-то разозлился, в самом деле домой ушёл.

И нам с Саней стало невесело и неуютно. Мы немного ещё постояли в подъезде, греясь у батареи.

Саня, видно, тоже обиделся, но он совсем другой человек, может быть, не такой умный, как Юрик, зато добрый. Он всем своим видом старался меня подбодрить, а я от этого ещё сильнее чувствовала свою вину – не знаю, какую. И ещё сильнее возмущалась.

Подумаешь, потанцевала! Я же не могла отказаться, если меня пригласили. Друг с другом мы, правда, не танцуем. С девчонками – да, а с Саней и Юриком – никогда. Однажды на школьном вечере танцевала с восьмиклассником. И это не считалось изменой. А тут вдруг – здрасьте, надулись…

И ещё: повторись всё сначала, я бы опять ушла танцевать, и пусть бы они оставались со своими детскими обидами.

И всё же я стояла рядом с Саней виноватая, и мы молчали.

– Ну, что случилось-то? – спросила я, будто не понимала, и будто это можно объяснить.

А Саня хорошо так улыбнулся, и говорит на прощанье:

Никто, никто – сказал он, тряхнув ногой сердито, –

Никто, никто, – сказал он и улыбнулся в сито.

Мне прямо его расцеловать захотелось. Всё-таки Саня очень добрый.

Дома меня, конечно, засекли с замызганной простынёй и пододеяльником. Мама здорово рассердилась. Хорошо еще, думаю, «пятна тления» не нарисовали, а то бы меня, наверно, выдрали. Всегда почему-то весёлое грустным оборачивается. И я какая-то нелепая. Одни от меня неприятности и расстройства.

Легла я. Подошла бабушка, по голове гладит. Этого я не вынесла. Чувствую, сейчас зареву. А бабушка ушла. И свет погасила.

Лежу тихонько и думаю, что вот уже и Новый год начался, а сама вижу старинный сказочный город. На крышах снег. Тишина стоит. Фонари не горят. И должна бы быть кромешная темнота, но все вокруг видно. Это от снега исходит искристое свечение.

Снег все закутал, укрыл мягкими линиями, изгибами, наплывами, как в мультфильме. И существуют волшебники, существуют говорящие коты, существуют маленькие человечки.