Сначала мы нашли на берегу озера грузило. Свинцовый шарик почти не заметен на сером камне, и мы два дня ходили мимо, пока кто-то случайно не наступил на него. Грузило скатилось с камня прямо к костру и было обнаружено наблюдательной мамой. Мы передавали шарик из рук в руки, рассуждали, на что бы он мог пригодиться, пока папе не пришла в голову самая естественная мысль – о рыбалке.

Ясно, что для рыбной ловли одного грузила мало. Нужны ещё крючок, леска, поплавок. Ничего этого у нас не было. Никто почему-то не подумал взять на озеро снасти.

Но находка разбудила в наших душах что-то рыбацкое. Оказалось, все мы – заядлые рыбаки. Сестра мечтала выловить большого окуня. Мама часами стояла на берегу, высматривая лещей. Даже мне захотелось подцепить какого-нибудь карася.

На следующее утро внезапная рыболовная мечта почти осуществилась. Видно, мы разбили свой лагерь на стоянке какой-то рыболовецкой артели. Возле своей палатки папа нашёл недостающее: спутанный клубок лески, обшарпанный поплавок и здоровенный ржавый крючок.

Выломать палку для удилища трудов не составило. И тогда возник вопрос – на что ловить?

Попробовали было на хлеб. Извели половину батона, но ни одна рыбка не позарилась на грязные катышки.

Пытались ловить на овода. Хлеба-то здешние рыбы, наверное, никогда не видели, а оводов едят ежедневно.

Вскоре стало ясно, что мы ошиблись. Наверное, рыбы ими объелись и больше уже не могли.

Значит, поняли мы, нужно копать червяков.

Копнули около стоянки там и сям – скала.

Отошли подальше – к самому болоту. Нашли на камнях немного земли. Но слой оказался таким тонким, что там не спрячется даже очень худой червяк.

От безысходности пробовали насадить на крючок какую-то личинку, которую сестра отыскала под корой сухой сосны. Естественно, наживлять это страшилище пришлось самому смелому из нас – маме. Больше никто не мог взять её в руки.

На личинку тоже ничего не поймали. Но тут уж виноваты были мы сами – не заметили вовремя поклёвки. Рыба съела наживку без всякой пользы для нас.

Пока мы возились с личинкой, в центре озера объявился рыбак в резиновой лодке. На наших глазах он вытащил из глубин одну за другой двух блестящих рыбин: то ли лещей, то ли крупных плотвиц.

Тогда папа сказал:

– Пойдём завтра на станцию, есть же там у людей огороды!

Мама сначала не хотела нас отпускать, но у неё не оставалось выбора – как раз закончились макароны, и всё равно нужно было идти в магазин.

Станция находилась не близко. Оттуда мы с тремя привалами еле добрались до озера. И по пути я что-то не заметил никаких огородов. Папа сказал, что из-за усталости я просто не смотрел по сторонам. Неправда, я смотрел. По пути я видел металлический рубль, который тут же подобрал, ржавую велосипедную цепь, четырёх собак, батарейку, сотню гранитных обломков, баню, кафе и булочную. А вот огородов не заметил.

Без рюкзаков дорога показалась в десять раз короче. Нужно только пройти вдоль одного озера, потом другого, миновать сосновый лесок – тут уже и асфальтовое шоссе, по которому идти совсем легко. Скоро вдоль дороги потянулись гаражи местных жителей, а следом возник и сам посёлок.

Ближайший магазин помещался в маленьком домике-вагончике около станции. Но он оказался закрыт. Взглянув на табличку, мы убедились, что у продавщицы законный обед.

В растерянности бродили мы вокруг вагончика и ковыряли кроссовками сухой песок (в котором, конечно, не нашлось ни одного червяка). Какая-то женщина остановилась неподалеку и долго молчала, прежде чем посоветовать:

– А вы идите к Зинке-продавщице, она вам и отпустит.

Дом продавщицы стоял напротив магазина. Правда, покупателей Зинка видеть не могла. Она смотрела телевизор. Это мы поняли по голосам актёров, которые доносились из комнаты.

Удивительно, но продавщица без разговоров согласилась открыть магазин. Мы так обрадовались, что купили не только хлеб с макаронами, а ещё две банки тушёнки, три сгущёнки, кило печенья, большую бутылку кваса и два стаканчика мороженого. Хотели купить мороженое и девочкам, но раздумали – оно бы растаяло на такой жаре.

Зинка дала нам ещё и картонную коробку, чтобы сложить туда покупки. Однако для полного счастья нам кое-чего не хватало, и продавщица это почувствовала нутром профессионала.

– Ещё что-то хотите, молодые люди? – спросила она.

– Гм. Да, – прокашлялся папа. – Нам бы червячков.

– В каком смысле? – всё ещё улыбаясь, спросила продавщица.

– Для рыбалки, – поддержал я родителя.

Продавщица подняла брови и, встав к нам вполоборота, принялась рассматривать полки. Потом, просветлев лицом, схватила какой-то пузырёк и протянула отцу.

– Это тоже пригодится, – сказал папа, торопливо засовывая пузырёк в карман. – Но мы имели в виду другое. Скажите, у вас есть огород?

– Да разве это огород, – махнула рукой продавщица. – Ничего не растёт. Вот на родине, в Тамбове, ведро картошки посадишь – десять выкопаешь.

– Картошка нам не нужна, – сказал папа.

– Да вы по-человечески можете сказать, чего вам надо?! – обиделась вдруг продавщица.

Мне пришлось опять помогать папе.

– Червяков у вас на огороде можно накопать? – спросил я вежливо.

– Копайте, – сразу успокоившись, сказала Зинка. – Мне не жалко. Только, по-моему, они там не водятся.

Продавщица выдала нам лопату и отвела в самый угол участка, где росла ветвистая картошка.

– Ботву только не поломайте, – сказала она и ушла досматривать сериал.

Огородная земля оказалась смесью песка, щебёнки и какого-то порошка, похожего на каменный уголь. Изредка в ней попадались стекляшки, соломинки и металлические вкрапления, но ни одного живого организма мы не нашли.

Тогда мы, не спрашивая разрешения, попытали счастья в другом месте, где хозяйка устроила грядки. Там было влажнее, и мы даже выкопали испуганную жужелицу, которая тут же ввинтилась обратно. Наверное, она, как и мы, искала червей.

Оставалось поискать только в хозяйском парнике, который красовался на самом солнцепёке, сверкая новенькой полиэтиленовой плёнкой. «Уж в парник-то, наверное, положили самую настоящую землю», – подумали мы, осторожно приоткрыли дверь теплицы и сразу ощутили сильнейший парниковый эффект. Поток разогретого пара едва не свалил нас с ног.

Внутри сильно пахло помидорами. Я где-то слышал, что помидоры, как и все паслёновые – ядовиты. Просто наш организм давно привык к яду. Но сейчас концентрация оказалась чересчур высокой. Папино лицо стало стремительно бледнеть. Он пошатнулся и сказал:

– Копай теперь ты. Мне здесь не разогнуться.

А он всего-то на две головы выше меня.

Я взял лопату и стал искать, где бы копнуть. Но такого места не было. Повсюду торчали бледно-зелёные ядовитые стебли.

– Скорее, – шептал папа, жадно глотая полный миазмов воздух. – А то мы тут задохнёмся.

Зажмурившись, я с размаха вонзил куда-то лопату. И тогда дикий, ни на что не похожий вопль потряс теплицу и окрестности. Потом на меня обрушилось небо.

Когда прибежала испуганная хозяйка, мы уже вернули парник в исходное положение. Чего, увы, не скажешь о помидорах.

– Пусти козла в огород, – задумчиво сказала продавщица Зинка. – Червей-то хоть нашли?

– Пока нет, – смущенно сказал папа.

– Идите-ка вы со двора, – сказала хозяйка. А потом добавила. – У меня за забором немного привозного навоза осталось. Там должны быть.

И точно – в остатках навозной кучи мы отыскали целых пять червяков. Но что это были за червяки! Тощие, бледные, вертлявые, нисколько не похожие на нормальных дождевых аннелид, которые у нас в Москве выползают на асфальт в дождливый день. Я уж не говорю про подмосковных. Нужно двадцать здешних обмылков, чтобы получился один подмосковный.

Но спасибо, как говорится, и за это.

Сунув червей в банку, а банку завернув в пакет, отец положил ценную добычу мне в карман, сам взял коробку с продуктами и скомандовал отступление в лагерь.

Увы, перекапывание огорода подточило наши силы. Раненый лопатой папа вообще еле хромал. В лесу стало чуточку прохладнее и поэтому легче, но впереди нам предстоял тяжёлый путь по скалам.

– Тут есть удобная дорога в обход, – сказал папа. – Только в одном месте нужно преодолеть гребень.

Мне очень не хотелось карабкаться по камням, и я согласился на эксперимент. В итоге к родным мы вернулись под вечер, с истёртыми в кровь ногами, мокрые по колено. «Удобную дорогу» затопили недавние дожди, а скал мы встретили не меньше, чем обычно. Дважды мы сбивались с пути, потому что едва заметная тропка на камнях полностью исчезала.

– Вам вообще повезло, что мы вернулись, – ответил я сестре, когда они с мамой накинулись на нас с упрёками.

Но им этот аргумент не показался убедительным. Тогда я предъявил наш главный довод.

– Зато, – сказал я, – мы совершили невозможное. Нашли в этой пустыне настоящих червей.

– Покажите, – сказала мама. Я раскрыл пакет, достал банку и вытряхнул ее содержимое на камень. Из банки выпала сухая сосновая иголка.

– Где же ваше сокровище? – спросила сестра.

– Были тут, – растерянно сказал я и заглянул в банку. Вместо пяти добытых с таким трудом червей я увидел только двух: один изо всех сил извивался, цепляясь за край банки, другой намертво приклеился ко дну.

– Ну, теперь у нас рыбы будет! – иронически заметила мама и вернулась к костру. Возле него лежала огромная куча заготовленного девочками хвороста. Мама стала ломать сухие ветки, демонстративно не обращая на нас никакого внимания. Тогда мы, несмотря на усталость, решили доказать, что ходили на станцию не зря. Не притрагиваясь к ужину, мы немедленно насадили последнего живого червяка и забросили удочку в озеро.

Сначала мы проверяли крючок каждые пять минут, потом стали вытаскивать снасть через полчаса, а когда стемнело, оставили удочку на ночь.

Сидел ли кто-нибудь утром на крючке, я, честно говоря, уже не помню. Но коробка с продуктовыми запасами, которую мы с риском для жизни волокли по скалам и болотам, нам очень пригодилась. Еды хватило как раз до отъезда. И даже осталось чем заморить червячка в электричке.

Перед поездом мы зашли в магазин и купили маме с сестрой по мороженому. Зинка обрадовалась нам, как старым знакомым. «Жалко, – говорит, – что уезжаете. Так хорошо огород перекапываете. Оставались бы до осени».

– У нас, – отвечает папа, – свой огород есть, даже целых два. Плюс родственники. Так что извините, пожалуйста.

– Да ничего, – ответила Зинка. – Сразу было видно, что вы умелые огородники. Квалифицированные.

Старайся не старайся, а кое-что никогда не удается увидеть… Хотя, конечно, если ты внимателен и терпелив, ты многое сумеешь подсмотреть. Вот по осеннему лесу бредет лось, расталкивая рогами клочья тумана. Вот белка рыжей искрой, хвост трубой несется к сосне на том краю поляны. А вот – присядь на корточки! – встретились два муравья и беседуют, притрагиваются друг к другу усиками… Да и вообще мало ли чудес на свете – чудес, которые могут стать твоими!..

И все же есть, по крайней мере, одно такое, что всегда происходит без нас. Я говорю о звездах – никто не видел, как они загораются.

Вот я сижу на старом березовом пне и смотрю, как темнеет длинный апрельский вечер, который остался после погожего дня. Справа от меня уже почти потухший закат. А слева небо, холодное, темно-синее. Высоко бледнеется тонкое лезвие месяца. Чуть заметно темнеет. Я придирчиво осматриваю небо – ни звезды! Жду. Небо над закатом становится зеленым, потом начинает синеть. Вдруг мне показалось, что за моей спиной кто-то корчит рожи. Оборачиваюсь – горит-подмигивает звезда! Когда загорелась? Не видел!.. Но это еще не все! Пока я оглядывался, на том месте, куда я прежде смотрел, тоже замигала звездочка. А потом, стоит только отвернуться на малую секунду, задуматься, даже просто моргнуть, сейчас же этим воспользуется новая звезда. И вот они уже слева, справа, выше, ниже – сыплются, словно брусника из лукошка! Еще какое-то время они бледны и едва заметны. Но вот разгораются, словно кто-то прибавил им сил. Я-то знаю, в чем дело. Это небо становится темнее и темнее, потому что солнце все дальше опускается за горизонт – светить другим людям, другим странам.

Когда Борис Савельевич в очередной раз пришёл к Борису Игнатьевичу, тот что-то рисовал. Похоже было, вроде бы, на чайник.

— Какой чайник? – удивился предположению друга Борис Игнатьевич.

— Уж не знаю, какой, — как будто замялся Борис Савельевич. «Может быть, электрический?» – подумал он, хотя на электрический этот «чайник» похож не был. Электрического шнура не имелось.

Но, чтобы поддержать разговор, Борис Савельевич спросил: «А что это рядом с чайником?»

— Да нет тут никакого чайника! – воскликнул Борис Игнатьевич.

— Хорошо-хорошо, — успокоил его Борис Савельевич. – А рядом-то что?

— Где? – спросил Борис Игнатьевич, опуская наконец кисть.

— Да вот, — сказал Борис Савельевич, — возле носика.

Борис Игнатьевич улыбнулся. Оказалось, его друг и родственник не совсем слепой. А он уже начал пугаться.

— Хорошо хоть, носик разглядели, Борис Савельевич!

— Конечно, разглядел, — отозвался Борис Савельевич, заглядывая попутно в шкафчик, где хозяин хранил самые вкусные конфеты. — У каждого чайника есть носик.

— Дался вам этот чайник, — сказал Борис Игнатьевич немного ворчливо, чтобы Борис Савельевич не забывал о своём промахе. Ведь всем известно, что Борис Савельевич в живописи был далеко не специалист. Мягко говоря.

— А вот рядом с носиком-то что? – внезапно сказал Борис Савельевич, тыкая не очень чистым пальцем прямо в непросохший рисунок. — Чашка, что ли?

— Как вы это определили, интересно? – иронически спросил Борис Игнатьевич.

— По ручке.

— Где вы видите ручку? – спросил художник и с очень большим сомнением посмотрел на своего друга.

Борис Савельевич взял рисунок в руки и стал его вертеть, страстно желая обнаружить где-нибудь хотя бы маленькую ручку, о которой не подумав заявил. Эти манипуляции с его рисунком художнику не понравились. Незаконченный шедевр мог помяться.

— Отдайте рисунок, — строго сказал Борис Игнатьевич.

Но Борис Савельевич не собирался так быстро расставаться с добычей.

— Я хочу как следует рассмотреть этот натюрморт, — сказал он и стал вертеть картинку ещё яростнее. Он даже поднял рисунок повыше, чтобы Борис Игнатьевич до него не дотянулся. И всё-таки Борис Игнатьевич перехитрил гостя: он неожиданно подпрыгнул, да так высоко, что выхватил своё произведение из чужих рук.

— Попрошу не трогать мою работу, — сказал хозяин. – К тому же это не натюрморт.

На это гость его небрежно заметил, что искусствоведы иногда больше понимают в картинах, чем художник, который их рисует (а к искусствоведам Борис Савельевич, несомненно, относил себя).

— Для искусствоведа любой изгиб ручки что-то значит, а для художника иной раз ничего, — сказал он наставительно.

Борис Игнатьевич знал, что никакой «ручки» на его картине нет. А то, на что указывал его друг, было, наоборот, носиком.

— Как, ещё один «носик»?! – возмутился Борис Савельевич.- Вы что же, одни носики рисуете?

— Не одни, — ответил художник. — Если вы присмотритесь, то увидите, что носик к кое-чему прикреплён.

— Я вижу, что прикреплён, — сказал Борис Савельевич. — К чашке.

— Это не чашка.

— Я и сам уже начал в этом сомневаться. Вероятно, действительно, это не чашка. Это чайник, — сказал Борис Савельевич, про себя всё же удивляясь обнаруженному количеству чайников. Борис Игнатьевич тоже удивился, но не количеству чайников, которых на рисунке нет, а тому, что Борис Савельевич всюду их видит. «Какая-то чайниковая галлюцинация», — подумал он вслух.

— Сами рисуете чайники, и сами же ругаетесь! Какой непосредственный народ эти художники. Впрочем, — великодушно решил Борис Савельевич, — будь я художникам, я бы тоже, может быть, чайникам удивлялся.

— Нет! – решительно возразил Борис Игнатьевич. Он прекрасно знал характер своего родственника. — Вы бы не удивлялись. У вас на всё готовый ответ. «Это — чайник, — скажете вы, — это, чашка, это кружка, это мошка, это жаба».

О жабе Борис Игнатьевич сказал, не подумав. Но Борис Савельевич почему-то именно на это слово обратил всё своё внимание, как будто был видным специалистом не только по картинам, но и по земноводным.

— Где жаба? – насторожился он.

Борис Игнатьевич поспешил заверить своего просвещенного друга, что он не рисовал никаких жаб. И Борис Савельевич неожиданно быстро с ним согласился. Он, вопреки обыкновению, не стал уверять, что рисунок родственника покрыт тысячами жаб. Он просто поинтересовался, почему Борис Игнатьевич подумал в этот момент именно о жабах? Видимо, теперь Бориса Савельевича заинтересовала психология художественного творчества.

— Может быть, вы фильм какой-нибудь посмотрели? Или передачу «В мире животных»? — спросил он бедного измученного художника.

— Отстаньте, никаких животных я не смотрел,- ответил Борис Игнатьевич.- И вообще, — сказал он, — зачем вам знать, чего я смотрел? Какое это имеет значение?

— Как это «какое»? – возмутился Борис Савельевич. — Вдруг вы прославитесь, станете известным живописцем натюрмортов, вас начнут исследовать всякие другие искусствоведы, ничего не поймут, и тут – бац! – выхожу я и сообщаю, что такого-то числа по следующим причинам Борис Игнатьевич думал над образом жабы. Или лучше, всё-таки, не жабы, а лягушки. Жаба как-то грубовато звучит.

И тут Борис Игнатьевич вспомнил.

— Точно, — воскликнул он, — Я читал книжку про средние века.

— При чём здесь средние века? – спросил Борис Савельевич. – Разве в нашем веке лягушек не водится?

— Так дело же не в том, водятся ли они или нет, а в том, что в средние века их рисовали! – сказал художник

— И кто же их рисовал? – недоверчиво спросил Борис Савельевич.

А рисовал лягушек в средние века, как было известно Борису Игнатьевичу, король франков по имени Хлодвиг. На своём боевом знамени.

«Как же она рисуется, эта лягушка? – мучился король франков муками творчества. — Хоть бы картинка какая была… А по памяти не могу…»

В эту самую минуту в королевскую мастерскую ворвался королевский маршал, который иногда подрабатывал секретарём.

— О мой король! – воскликнул маршал. — Мне только что сообщили, что враги вот-вот нападут на нас.

— Какие враги? – спросил Хлодвиг.

— С которыми мы ведём войну, — пояснил маршал.

— А-а… Войну, — вспомнил король. — Маршал, вы не знаете, как рисуется лягушка?

— Лягушка? – удивился маршал.

— Да, да! Что вы так удивляетесь?! Вы что, лягушек никогда не видели?

— Видел, наверное, — ответил маршал.

— Ну вот и вспоминайте.

— Что? – спросил маршал.

— Вспоминайте, как она выглядит.

— Зачем? – спросил маршал.

— Надо, — ответил король.

— А… простите, как же с войной? – растерянно спросил маршал.

— Не может быть никакой войны, пока я не оформлю своё боевое знамя! – ответил король.

— Это вот это? – спросил маршал, указывая на натянутый холст.

— Вот это! На нём должна быть лягушка. Видите, маршал, я уже набросал тут кое-что… Но пока не очень получается. Может быть, у вас получится лучше? Берите-ка кисть.

— Но я никогда не рисовал… лягушек, — сказал маршал испуганно.

— Надо же когда-то начинать, — сказал король.

— Но… гм… почему именно лягушку? – спросил маршал. — Может быть, стоит нарисовать что-то другое? Оленя, например, или дикого кабана…

— Вы умеете рисовать оленей? – спросил Хлодвиг.

— Нет, — признался маршал.

— А кабанов?

— Тоже, — сказал маршал, понурив голову.

— Так что же вы меня с толку сбиваете? Я уже не первый день бьюсь над этим произведением. Уже у всех королей есть свои гербы и знамёна, только у нас, франков, никакой символики. Почти все животные разобраны. Остались одни насекомые и земноводные. Берите кисть.

— Я только всё испорчу, — честно признался маршал.

— Ты смеешь перечить мне, своему королю?! – пророкотал Хлодвиг.

— Нет-нет, мой король! У меня и в мыслях такого не было! Что вы!

— Тогда рисуй, — сказал король, отходя к окну, чтобы не мешать новичку.

«Как же она рисуется? – бормотал маршал, тыкая дрожащей кистью в холст. — Тут, кажется, лапки, тут головка… Или лапки – тут? Раз, два, три…»

— Что вы делаете?! – спросил Хлодвиг, взглянув на работу маршала.

— Рисую, как вы приказали, — ответил художник.

— Но что это?! – спросил король, указывая на изображение.

— Ля…лягушка, — ответил маршал.

— Это – лягушка?! Я просил нарисовать самое обыкновенное животное! – сказал король. — А вы что изобразили? Это же какой-то монстр! Чудовище! Такое не может находиться на моём знамени!

И король Хлодвиг своими сильными руками разорвал холст на мелкие кусочки.

— Вы же сами просили, — сказал маршал с недоумением.

— Всё, больше просить не буду, — отрезал король. — Подай мне новый холст.

Маршал подал.

— Отойди, не мешайся под ногами, — сказал Хлодвиг маршалу. — Ты мне свет заслоняешь. Ты, наверное, не знаешь, что для художника главное – свет?

— Вот так? – спросил маршал, сделав шаг назад.

— Да… Дьявол, как же её нарисовать… Ммм…

— Вот здесь лучше пожирнее, — тихо сказал маршал, приближаясь на шаг.

— Уйди!

— Хорошо-хорошо, — сказал маршал, отступая.

— А если так? – спросил сам себя художник, прикидывая.

— Нет, голова великовата, — заметил маршал.

— Говорю – уйди! – рявкнул мужественный король.

— Но неужели вы сами не видите, что голова великовата! – раздался у самого королевского уха голос маршала.

— Я сейчас твою голову отрублю! – пообещал король.

— Что вы так нервничаете? – удивился маршал.

— А ты бы на моём месте не нервничал? На войну не с чем выйти!

И тут королю пришла в голову идея.

— Слушай, а ты не мог бы попозировать? – спросил он. — Стань-ка вот на эту табуреточку.

— Я вам что – лягушка? – спросил маршал с обидой.

— Да нет, боже упаси, ты только притворись ненадолго.

— Лягушкой?!

— Ну не медведем же!

— Знаете, мой король, я всё-таки маршал, — сказал маршал. — Не какой-нибудь холоп! И тем более – не лягушка!

— Ну я тебя прошу, — умоляюще сказал король. — Никто не узнает.

— Да?! – возразил маршал, чувствуя, что привычка подчиняться влечёт его всё-таки на указанный табурет.

— Вот сюда встань. На четвереньки, пожалуйста, — сказал король.

— Ещё и на четвереньки?! – воскликнул маршал, вставая на четвереньки.

— Колени вперёд, – приказал король.

— У меня они так не сгибаются.

— Давай-давай. Не халтурь, — сказал Хлодвиг. — Дело ответственное. И лицом анфас. Что ты ко мне профиль свой французский поворачиваешь?

— Осторожнее, шею сломаете, — просипел маршал.

— Ну, теперь можно рисовать, — сказал довольный король и с увлечением взялся за работу. Но через минуту его настроение снова изменилось.

— Что-то ты неестественно сидишь, — сказал король маршалу.

— Уж как могу.

— Очень напряжённо, — объяснил король.

— Сами бы так посидели! – возразил маршал.

— У меня задача потяжелее, — признался король. — Нет, очень плохо выходит. Это не лягушка, а какой-то жирный боров. Нет в вас, маршал, вдохновения! И поза совершенно неживописная. Не похожи вы на лягушку!

— И то хорошо, — сказал маршал.

— Что же хорошего?! – сказал король. — Надо тебе как-то придать живости.

— Дорисовывайте уж скорее, ноги затекли, — попросил маршал.

— Да я ещё и не начал толком, смешной человек! Вот что, мой маршал – поквакайте, пожалуйста.

— Как? – удивился маршал, оскорблённый новым предложением.

— Обыкновенно. Как лягушки квакают. «Ква-ква».

— Да вы что, смеётесь надо мной, что ли?!

— Мне, дружище, не до смеха! Война на носу. Ну поквакайте, пожалуйста. Я вас за это фельдмаршалом сделаю, — пообещал король.

— Правда? – спросил маршал.

— Конечно.

— Ну хорошо, — сказал маршал со вздохом и тихонько проквакал: — Ква-а-а…

— Нет, не так, — сказал король. – Надо это делать с воодушевлением.

— Ква-а-а, — повторил маршал.

— Да что же вы, маршал, и квакнуть как следует не умеете! – разгневался король. — Мне такой маршал не нужен! Вот сделаю вас кравчим или конюшим, будете знать!

— Не надо! – воскликнул маршал. — Я квакну! Ква!

— Уже лучше, — похвалил король. – Но ещё недостаточно.

— Ква! – сказал маршал отчетливо.

— Хорошо! Ещё!

— Ква! – повторил маршал.

— Не так однообразно, пожалуйста, — попросил король. – Вы уж как-нибудь позатейливее.

И король сам показал, как нужно квакать.

— Кваааа, — проквакал он очень мастерски.

— Сейчас попробую, — сказал маршал, облизывая пересохшие губы. — Кваааааа… Так хорошо?

— Угу, — сказал король рассеянно. У него наконец пошло. — Нет, тоном пониже.

— Ква, — сказал маршал тоном ниже.

— Нет, повыше, — сказал король, увлечёно работая кистью.

— Ква, — сказал маршал. — Ква, ква, ква! Ква! Ква! Ква!

— Да перестаньте вы квакать! Я уже закончил, — сказал король, отступая от холста, чтобы осмотреть произведение в целом.

Но маршал не сразу прервал свои рулады. Он ещё долго квакал, пока король не хлопнул его кольчужной рукавицей по спине.

— Уже всё? А я что-то разошёлся, — сказал маршал, переводя дух.

— Взгляните лучше, что у нас получилось.

— Гм… Это… Да, неплохо… Крупная лягва. Да, — выдавил из себя измученный маршал.

— По-моему тоже неплохо, — согласился король.

— Выдающееся произведение, — подтвердил маршал. — А вот это что? – спросил он, указывая на непонятный отросток.

— Это голова, — ответил Хлодвиг.

— Да… Голова вышла особенно хорошо, — сказал маршал.

— Кажется, слишком на ноги похожа, — усомнился будто бы король.

— Это ничего. Зато в целом очень хорошо, — похвалил маршал, будучи по роду своей работы льстецом. – Эта лягушка получилась у вас прямо как цветок!

— Ладно, хватит восторгаться, — приказал король. — Берите знамя и ведите мою армию в бой. Я сейчас буду, только руки от краски отмою.

— Есть, мой лорд! – отдал честь маршал и тотчас ускакал.

— Давай-давай, — пробурчал Хлодвиг, направляясь к умывальнику.

Но король Хлодвиг не успел отмыть руки. Только он хотел надеть на голову шлем и выйти на войну, к нему на всех парах уже вернулся взмыленный и счастливый маршал.

— Мы победили, мой король! – воскликнул он.

— Я и не сомневался, что мы победим, — сказал Хлодвиг. – Под таким-то знаменем!

— Конечно, — сказал маршал и протянул королю письмо от врагов с признанием полной капитуляции. Хлодвиг развернул свиток и прочёл:

«Мы, ваши извечные враги, приносим изъявление своей полной покорности вам, королю франков Хлодвигу, и признаём, что побеждены французской лилией…»

— Чем? — спросил Хлодвиг маршала, прерывая чтение.

— Лилией, — ответил маршал.

— Какой лилией? – сердито сказал король, возвращая маршалу свиток.

— Тут так написано, — сказал маршал. — «Побеждены французской лилией, которая украшает ваше боевое знамя, король Хлодвиг»…

— Что же вы мне голову морочили?! – на этот раз всерьёз разгневался король Хлодвиг. — Получилась, говорили, лягушка! А лягушка не получилась! Я отрублю тебе голову за эту неудачу!

— Что вы! Всё же удачно! Мы победили! – поспешил заверить короля его маршал.

— Подумаешь, победили! Зато я как художник навек опозорен! – сказал король франков Хлодвиг.

— Да, любопытная история, — сказал Борис Савельевич, выслушав рассказ родственника. — Но что же вы всё-таки, Борис Игнатьевич, изволили изобразить на своем полотне? Надеюсь, не лягушку?

Рисунок Бориса Игнатьевича изображал, конечно, вовсе не лягушку.

— Я животных принципиально не рисую, — ответил он. — Это был набросок к нашему с вами парному портрету.

Борис Савельевич присмотрелся к изображению, но, сколько не вглядывался, себя там обнаружить не сумел. Тогда он спросил:

— Где именно здесь я?

— Вот здесь, — ответил Борис Игнатьевич, — с носиком. Но некоторые детали по памяти мне не дались. Не могли бы вы попозировать немного, Борис Савельевич?

10

Вечером я задержался на кухне. Пил чай и о чём-то задумался. А
когда мысли кончились, смотрю – нет никого. Все спать пошли. Значит, и мне
пора.

В этот момент где-то стукнуло.

Особого внимания на стук я не обратил. В доме полно народа, всегда
что-нибудь где-нибудь стукает. Включил воду и стал чистить зубы.

От следующего стука я даже подпрыгнул. Звук шёл со стороны входной
двери. Кто-то в неё упорно и ритмично колотился.

В гости мы никого не ждали.

– Кто там? – спросил я.

Вместо ответа раздался новый удар. Такой сильный, что дверь
зашаталась.

Тогда я надел тапочки, вышел в прихожую и поглядел в дверной
глазок. Но почему-то никого там не увидел.

Конечно, это еще ничего не значило. Стучавший мог спрятаться за
углом или укрыться в траве. Собравшись с духом, я повернул ключ и резко
распахнул дверь.

Снаружи в самом деле никого не было.

Зато внутри, на пороге, сидела здоровенная зелёно-бурая, толстенная
лягушка. Даже не лягушка, а лягушачий слон. Или, в крайнем случае,
корова.

Вечером, пока дом был открыт, она по глупости заскочила внутрь и
теперь пыталась вырваться на свободу.

Оказывается, это не снаружи стучали. Это изнутри шумела лягушка-
колотушка.

Я долго держал дверь открытой, пока колотушка не сообразила, что
препятствия больше нет. Наконец она дёрнулась и вылетела на двор. Посидела
немного неподвижно, моргнула, развернулась и прыгнула обратно. Едва успел
захлопнуть дверь перед её носом. А то бы она всю ночь колотилась.

В Москве с лягушками большие проблемы.

Их тут меньше, чем африканских крокодилов, которые иногда встречаются в зоопарке.

Но недавно лягушку все-таки обнаружили в Москве. Во дворе одного детского сада.

Воспитательница Татьяна Юрьевна, первой заметившая амфибию, знала, что посторонним животным нельзя находиться на территории. Но она почему-то позволила лягушке проскользнуть под самым окном заведующей.

У веранды третьей группы лягушка наткнулась на приблудного кота. Кот подскочил на месте, растопырил усы и только потом разглядел, в чем дело. И тогда кот тоже взял — и прыгнул следом за лягушкой.

В этот момент между прутьями забора просунулся черный собачий нос.

«Что там происходит?» — думала собака, глядя на скачущего кота. У собак, как известно, слабое зрение, и прошло несколько минут, прежде чем пес увидел лягушку. Но тогда его уже ничего не могло остановить.

Хозяин собаки испугался, что пес обидит малышей, поэтому полез следом. Конечно, он вряд ли сумел бы преодолеть препятствие без помощи Татьяны Юрьевны, которая схватила его за ногу. Схватить-то схватила, но не знала, как ей поступить дальше – перекинуть эту ногу обратно, чтобы собачник свалился наружу, или перетащить внутрь? Конечно, иметь на территории сразу четырех посторонних было недопустимо. С другой стороны, собака могла оказаться кусачей. Поэтому воспитательница дернула ногу на себя. Человек перевалился на территорию и тут заметил земноводное.

«Таксы есть у каждого второго, — подумал он, становясь при помощи Татьяны Юрьевны на ноги, — а хорошо бы завести лягуху!»

Но амфибия, видимо, заподозрила неладное. Она свернула с прямого пути и скрылась в кусте жасмина.

Такса ринулась внутрь куста и сразу же напоролась на кота. Завязалась драка, и собачнику пришлось лично разнимать животных. Лягушка тем временем выскочила с другой стороны зарослей, подумала и прыгнула прямо в раскрытую дверь подвала. А из столовой вышла строгая заведующая детским садом Лариса Ивановна. Сперва заведующая увидела кота, потом собаку, а потом из куста вылез человек.

— Что вы здесь делаете?! – спросила строгая заведующая.

— Наблюдаем за лягушкой, — ответили ей, как могли, кот, собака и человек.

— Чепуха. В Москве не водятся лягушки, — решительно сказала Лариса Ивановна и вызвала по телефону санэпидстанцию, службу по отлову собак и милицейскую полицию.

Опергруппа прибыла ровно через две минуты. А еще через две минуты потрясенная заведующая наблюдала, как вооруженные люди цепочкой спускаются в подвал.

– Неужели там все-таки бомба?! – воскликнула заведующая.

— Следствие показало, что в подвале скрывается лягушка, — ответил начальник опергруппы. – Поймаем, дочке своей покажу, а то она уже в первый класс ходит, а живой лягушки до сих пор не видела. Татьяна Юрьевна хотела сказать, что в ее группе много детей, которые тоже лягушек никогда не видели, но промолчала

Когда-то вокруг дома был огород. От него осталась заросшая грядка с клубникой. Мы с сестрой каждый день находим среди сорняков несколько ягод. Они не такие уж и мелкие, потому что клубника не успела ещё одичать. Встречаются даже сладкие. Их могло быть больше, но сестра слишком торопится и собирает ещё неспелыми. Мне тоже приходится брать зелёные, иначе всё достанется сестре. Как-то раз я попытался уговорить её денёк переждать, чтобы дать ягодам созреть, но она сказала:

– Во-первых, современная наука выяснила, что клубника – не ягода.

– А что же она такое? – спросил я.

– Это разросшаяся плодоножка. Во-вторых, её неверно называть клубникой. На самом деле это садовая земляника. В-третьих, если садовую землянику не будем есть мы, её сожрут другие земляникофаги.

– А это что ещё такое? – спросил я?

– Это значит – «поедатели земляники», – объяснила сестра. Разве ты не видел, что почти каждая ягода кем-то надкусана?

– Это не ягода, а разросшаяся плодоножка, – отомстил я сестре её же оружием, но спорить с ней не мог: в самом деле, на многих клубничинах имелись следы чьих-то прожорливых ртов (а может быть, клювов).

– И кто же, по-твоему, этот поедатель? – спросил я.

– Им может быть кто угодно, – сказала сестра. – Во-первых, слизни и другие улитки, которых тут из-за сырости великое множество. Во-вторых, муравьи. В-третьих, дрозды и другие птицы, включая голубей. Насекомые-медведки. Ёжики, которые приходят из леса.

– Что-то я ни разу не видел, как из леса выходит ёжик, – сказал я.

– Ты просто ненаблюдательный, – презрительно сказала сестричка.

– А ты много болтаешь, – ответил я. – Странно, что ты ещё лягушек и жаб не назвала.

– Не назвала, потому что лягушки и жабы не могут поедать клубнику. У них нет для этого зубов.

– У птицы тоже нет зубов, а ей, по-твоему, это нисколько не мешает.

– У лягушки не только зубов нет, – сказала сестра. – У неё и глотка по-другому устроена. Она не сможет проглотить кусок ягоды.

– Почему?

– Лягушка и жаба приклеивают добычу языком, а проталкивают в пищевод глазами, – сообщила сестра новую научную подробность.

– Что же ей мешает протолкнуть глазами ягоду? – спросил я. – Чем ягода хуже комара?

– И всё равно я права, – сказала сестра, поджав губы.

Когда она так говорит, во мне просыпается ярость. Потому что доказать ей теперь ничего нельзя. Что бы ты ни сказал, она не станет это воспринимать. Даже самую разумную мысль она будет упрямо называть глупостью, пока с неё это тупое упрямство не сойдёт. Но баловать её и потакать такому поведению не стоит. Иначе она станет слишком много о себе воображать. Поэтому я сказал:

– Нарочно просижу целую ночь возле грядки и увижу, кто поедает наши разросшиеся плодоножки. Докажу тебе.

– Не докажешь, – сказала сестра. – Ты всё проспишь.

Это был явный вызов. Теперь, хочешь – не хочешь, придётся выполнять обещание.

Дело осложнялось тем, что я не очень-то люблю темноту. Белые ночи уже кончились, и кто знает – вдруг ночью из леса выходят не только ёжики? Но отступать я не мог. «Может быть, всё станет ясно ещё до полуночи, и я успею выспаться», – успокаивал я себя.

После ужина я попытался вынести из кухни стул. Меня остановила мама.

– Зачем тебе стул? – спросила она ревниво, словно стул был ей как сын, а я мог его обидеть.

– Хочу посидеть немного перед сном на свежем воздухе.

– В такое время?! – воскликнула мама.

– У меня бессонница, – сообщил я. – Может быть, я не только вечер, но и ночь проведу на природе.

– Вряд ли тебе это удастся, – сказала мама. – Комары не дадут. В любом случае, я не позволю ломать мебель. Во дворе есть пенёчки, вот на них и сиди.

– Тогда дай мне средство от комаров, – сказал я.

– Оно кончилось. Могу намазать тебя гвоздичным одеколоном, только он, скорее всего, не поможет.

Я согласился на одеколон, оставаться совсем без защиты не хотелось. Пришлось согласиться и на пеньки. Около грядки из двух чурбаков и широкой плахи я сделал шаткое сиденье, выпросил бутерброд с сыром и приступил к наблюдениям.

Долго ничего не происходило. Даже комары не летали. Возможно, подействовал одеколон. Или насекомые, как и я, засмотрелись на закат. Хотя смотреть, вроде бы, особенно не на что: сначала солнце скользит вдоль зубчатого края леса на север, потом вдруг оно уже отрезано наполовину, но всё катится и катится дальше, вместо того, чтобы нырять в глубину. И даже когда жёлтый диск исчезает совсем, он долго ещё светит наружу, и намного темнее не становится.

Правда, так может казаться потому, что глаза привыкают. А на самом деле всё же темнеет.

Комары именно так и думают. Наверное, у них зрение устроено по-другому. Или у них не осталось больше терпения.

Пока я отбивался от комаров, мне было не до клубники. Вдруг я сообразил, что не выбрал объект для наблюдений. Тогда я поскорее отыскал две спелые, ещё не найденные сестрой ягоды. Одну отправил в рот (и понял, что она ещё не совсем поспела), а вокруг другой вырвал всю траву, чтобы будущий поедатель не смог от меня спрятаться. Вообще-то клубнику давно надо было прополоть, но как-то руки не доходили.

Закончив работу, я осмотрелся. И в сумерках мне стала мерещиться разная ерунда.

Сначала показалось, будто из-за сарая кто-то выглядывает. Наш сарай стоит спиной к соседскому, и между ними – тёмная щель. Там удобно прятаться. В прошлом году там сидела сестра, когда на меня обиделась. А если смогла спрятаться сестра, то и не сестра тоже может. Не сестра, не брат и даже не человек. Что угодно.

Спрятаться-то оно спряталось, а хвост наружу торчит. Кажется даже, что шевелится. Толстый чёрный хвост, гладкий, похожий на крысиный, только в сто раз толще. Значит, и сама крыса в сто раз больше. Правда, в тёмном проходе не заметно такого большого тела, но оно могло притаиться за углом. И это совсем не обязательно крыса. Хвост может быть и не хвостом, а, например, чьим-то щупальцем. Какой-нибудь сухопутный осьминог приполз из леса и ждёт теперь удобного случая, чтобы задушить меня, а потом и всю нашу семью.

Конечно, я знаю, что в лесу не водятся осьминоги, и вообще на суше они не живут. Но я знаю и то, что животный мир планеты до сих пор недостаточно изучен. И сестра тоже так считает. Так что я вполне могу стать первооткрывателем нового вида. Если, конечно, его представитель не задушит меня раньше.

Но пока чудовище не торопилось душить. Даже щупальце больше не дёргалось.

На всякий случай я отыскал рядом, в куче дров, подходящую дубину. Какое-никакое, а всё же оружие.

Едва я поднял дубинку, из-под неё выскочила здоровенная пятнистая лягушка. От неожиданности я покачнулся, лавка подо мной развалилась, и я упал на землю возле самого щупальца.

Снизу оно выглядело по-другому. Я увидел не щупальце, а всего лишь толстый электрический кабель в резиновой изоляции.

Чтобы он меня больше не отвлекал, я закинул его конец подальше за сарай и вернулся посмотреть, что там поделывает лягушка. Я очень на неё рассчитывал – она могла бы слопать часть комаров, окружавших меня плотной тучей. Но вместо того, чтобы лакомиться своей традиционной пищей, лягва сидела на грядке и грызла ягоду клубники!

Вернее, грызть она не могла – ведь у лягушки нет зубов. Значит, она откусывала. Или слизывала. Неважно, как это назвать.

Теперь можно было идти спать. Но уходить почему-то не хотелось, несмотря на темноту, которую я не очень люблю. Полночь уже прошла. Через пару часов начнёт постепенно светать. А пока ещё темно. Ночь. Даже комары куда-то попрятались.

Никто больше не жужжал над ухом. Только где-то на другом конце посёлка трещал мотоцикл. Но это было далеко, и звук казался не громче комариного писка.

Мне почему-то нравится по ночам слушать треск мотоцикла. Лежать в тёплой постели, засыпать и слышать сквозь сон: кто-то куда-то едет. Я не знаю, куда он едет, но далёкий шум делает мой уют ещё уютнее и надёжнее.

Слышал я и как проплывает по реке теплоход, хотя до реки больше километра. Его машины ритмично работали, на палубе играла музыка. По-моему, мне эта музыка доставляла больше удовольствия, чем пассажирам. Для них она заглушала всё вокруг, а для меня лишь подчеркивала окружающую тишину.

Я слушал затихающую за поворотом реки музыку и жалел только о том, что ёжик так и не пришёл из леса.

Наверное, вы хотите узнать, поверила мне сестра или нет?

Конечно, не поверила. Она сказала, что лягушка наверняка лакомилась слизняком, который сидел на клубничине, а до ягоды ей и дела не было. Может, и так. Но разве дело в этом?