Мы стаей живем. Вожак – наш папа. В стае – мама, дети и этот подлый криминальный элемент, по имени Ольгерд Гернет фон Оффенбах Четвертый, а коротко – то ли Место, то ли Фу.

А я – кот. Но жизнь у меня – собачья. Ответственности много. За всем не успеваю. Наблюдать надо, что там за окном. Охранять. Миску мою. А то все норовят… Особенно этот, нос свой мокрый в мою миску! Потом псиной пахнет… Миска моя. Мисочка… Свиреп я, но в меру. А насчет внешности, что скрывать очевидное. Да, красив. Как юный Зевс. Меня так и зовут – Мурло. Что значит – лик. Умен. Талантлив. Но нервы… Псу под хвост такую жизнь.

Мальчик наш решил на физмат поступать. В голове его знаний полно. А высказать не умеет. Примерно, как я. Ему преподаватель говорит, ты вслух рассказывай кому-нибудь. А кому?! Этому блохастому Месту – Фу? Или девочке нашей, глупенькой, необразованной? Папа занят. Он где-то там, за окном работает. Еду добывает. Мама тоже занята. Она эту еду нарезать должна и мне в миску складывать. Хотя к обязанностям своим относится безответственно, должен сказать. Сядет к столу и тюкает клавишами. Как дятел за окном: тюк-тюк-тюк… Или куда-то с Местом-Фу уходит. За окно куда-то. Что они там делают, не знаю. Но так и слышно «Фу! Фу!»

Что нашему мальчику делать, стал рассказывать мне. А у меня и выбора нет. Если не буду сидеть у него на диване, смотреть на него умильно преданно внимательно и ушами кивать, то он все равно заставит сидеть на диване, смотреть на него умильно преданно внимательно и ушами кивать. И совсем не деликатничает. Хвать меня за шкирку! Прямо у миски! Прямо от еды! И тащит так. Идем, мол, физику учить. Поэтому и нервы у меня.

Я этой физики по горло набрался. А от избытка информации стал даже сознание терять. Брык! И сплю без сознания. Нервы. Тогда мальчик, добрая душа, принялся меня печенкой за каждый раздел физики кормить. От себя отрывал, Прометей, печенку куриную. А псина эта, Место – Фу, оттуда, из-за окна придет, печенку чует. Извивается весь перед мальчиком, мол, почитай мне физику. Я тоже физику хочу. Ну почитай хоть немножко второе начало термодинамики… Хвостом мотает. Скулит. Негодяй такой сладкий. А физика, она же не каждому дается. Физика – наука совсем не простая. Почти как жизнь… Там, за окном. Вот и мальчик наш не справился. Жаль его. Так он работал. Так старался. Провалил он экзамен вступительный.

Я? А что я? Вы сомневались? Я – поступил!

Какая странная на чужой взгляд, наша семья. Мы просто восхитительные дураки, чем очень гордимся. И все это знают. А зачем иначе все как один волокут к нам всяких животных, брошенных или лишних, или найденных где-то? По миру о нас пошла такая слава, что теперь животные даже без помощи человека находят к нам дорогу. Приходят, прилетают, приползают и рвутся прямо в дом, даже не здороваясь, уверенно полагая, что именно здесь они найдут приют, еду и хорошего собеседника. И мы от них никогда не отворачиваемся.

Дело в том, что наш папа всегда мечтал иметь коня. Иногда он, глядя на коня в мультике про трёх богатырей или пропустив рюмочку-другую в тёплой компании, вдруг вздыхал тяжко и говорил: как я мечтаю иметь коня… Вот был бы у меня ко-о-онь, ох, тогда бы я… И поскольку коня нам держать абсолютно негде, то мы забиваем дом всяким симпатичным зверьём, чтоб хоть как-то скрасить папе кручину богатырскую.

Однажды пограничники с соседней заставы привезли нам двухнедельного щенка-сиротку. Мы по очереди вставали к нему ночью, а я так вообще спала, свесив голову вниз, чтобы Чак – мы его так назвали – который устроился на коврике рядом с моей кроватью, мог меня видеть в любое время и не чувствовал себя брошенным и одиноким.

Потом дочка Лина в кулачке принесла слепого котёнка, завёрнутого в лист лопуха – вот это была морока. Кормили его молоком из аптечной пипетки, выхаживали младенчика, ждали, когда глазки откроет. И сколько радости было, когда однажды утром дети заорали – прозрел! Прозрел! Чак помогал в воспитании котёнка активно, грел его по ночам, кот так и спал всю свою жизнь у Чака на животе, зарываясь в длинную шерсть. То есть, кошка. Лайма. Котят приносила два раза в год. А если везло, в урожайные годы, даже четыре или пять. И всех Лайминых детей приходилось пристраивать в хорошие руки, отнимать их у тех, кто плохо с ними обращался, определять в другое место.

Даня, сын мой, всю зиму как-то воспитывал двух жуков – Шварценеггера-отца и Шварценеггера–джуниора. Они от изумления и постоянного тепла даже не уснули, не говоря о летальном исходе, очень резво возились в своём аквариуме, что-то жизнерадостно закапывая и припрятывая, словом, вели здоровый, совсем не зимний, образ жизни и к весне дали потомство, потому что Даня – его надо знать – заботился о них как о последних жуках, существующих на планете. А в мае выпустил всё, что получилось. Потом, когда у деда на даче личинки каких-то жуков погрызли всю клубнику, сирень и клубни тюльпанов, Даня очень сожалел о том, что пригрел этот вредительский вид на своей щуплой подростковой груди.

И тогда он, чтобы утешить нас и дедушку, принёс домой семью белых крыс, мистера и миссис Грызли, которых выселили из дома его одноклассницы за изобретательность и шкодливость. Как я уговаривала Даню отнести их туда, где взял – нет, там их уже назад категорически не брали: «Взял, так взял». И тогда переполнилась моя чаша терпения, я заявила: «Или я, или эти Грызли с их голыми хвостами!» И вышла на улицу с зонтиком. Потому что шёл дождь. Так я и стояла немым укором перед нашими окнами. А из окна на меня со слезами на глазах смотрел мой сын, нежно прижимая к сердцу крысиную парочку. Потом он спустился во двор и признался, что не может сделать выбор, кто ему дороже, я или крысы. Мол, я без него, хоть в тоске и печали, но просуществовать смогу, а вот крысы – точно погибнут. Потому что он за них в ответе. А крысы в это время нежно теребили своими розовыми, абсолютно человечьими ручками воротник Даниной рубашки, с укором на меня поглядывая хитрыми, бесстыжими глазками. Так они и остались у нас жить, и жили долго и счастливо. А умерли, между прочим, в один день. Потому что переели – не надо было у попугаев корм воровать и заедать их редкими цветами из вазонов, как будто их не кормили. Мы, конечно, очень себя винили. Недосмотрели. И тосковали – крысы оказались обаятельные и умные.

Только вот дома у нас каждый день была невероятная суета – Чак очень не любил мистера и миссис Грызли, кошка, наоборот, их любила и заодно любила наших попугаев, причём, любовь эта носила чисто гастрономический характер. В свою очередь, крысы норовили съесть всё, начиная с обоев на стенах и Даниного пластилина и заканчивая яркими хвостами попугаев. Попугаи же обожали прогуливаться по полу, кланяясь и вальсируя, провоцируя тем самым охотничьи инстинкты и кошки, и собаки, и семейства Грызли. А в целях самообороны наши птицы больно щипались и клевались. Иногда могли попасть и в глаз. И когда нам надо было уйти из дому, мы отлавливали и распихивали всю эту братию по разным комнатам, углам и клетками. Чтоб они друг на друга не охотились и не ели что не попадя.

Да, можно тут рассказать и о больной хомячке с травмированной психикой, в одной семье воем пылесоса её довели. Её принесли, потому что у нас место тихое, а у хомячки невроз, и мы при ней говорили шёпотом. При громких звуках она начинала пищать и бегать туда-сюда как заведённая. И кусаться больно. И ещё рыбка у нас жила, потом оказалось, что она плотоядная и до двух метров вырастает, мы её в зоопарк отвезли, потому что она нашу кошку покусала. Ну, кошка в аквариум полезла. Потом мы долго ей лапку лечили. Даже уколы антибиотиков пришлось делать.

О тех, кто просто приходит к дому, чтобы мы их покормили, я не говорю. Собаки, коты, красавица-ящерица, два ёжика. А совсем недавно щенок у нас поселился, подобранный дочерью. Щенок породы «щенок-из-под-кустов», крохотный и лизучий. Назвали его Молодёжь.

Ну вот. И не мудрено, что позвонил нам в августе знакомый. Говорит, возьмите кота на воспитание. Хороший, ладный кот. Укомплектованный – шерстка блестящая, хвост и лапы. Четыре штуки. Есть урчальник. Встроенный. И два букета усов. Форматный такой кот, практически, тигр. Живёт на озере. Поезжайте, познакомьтесь, а то зиму он там не переживёт.

Дети взвыли: – Ма-а-а-мочка! Не переживё-о-о-от!

Конечно, мы поехали на это озеро.

Как только подъехали, чёрный, огромный, толстый кот с громкий мявом и воем бросился к нам навстречу. Как будто устал ждать. И вот наконец дождался.

Ох и подозрительный был этот кот с невероятными повадками и способностью есть много и всё. Он лихо вскарабкался по моим джинсам и свитеру прямо мне на плечо и замурлыкал. Шёрстка у кота оказалась чистой, промытой, блестящей, потом мы поняли почему. И вот, когда он доверился нам полностью, он продемонстрировал свой главный аттракцион – разогнался, завис на мгновенье над водой, с шумом плюхнулся в озеро и поплыл, высокомерно задрав к небу свои мушкетёрские усы. Поплавал, пошлёпал лапами по воде, подцепил рыбку, поволок её к берегу и аккуратно уложил у моих ног – получите! – и сел рядом, прищурив яркие зелёные глаза, не переставая урчать. Под наши удивлённые и восхищённые возгласы опять прыгнул в воду, поплавал медленно, изящно, плавно раздвигая воду лапами, вылез на берег и, тщательно отряхивая каждую лапку по очереди, вылизался. Он картинно пригладил усы, прогнулся тугим блестящим тельцем и радостно замурлыкал, щурясь на заходящее солнце. Кот предлагал дружить. Мы ему очень понравились. И он из кожи вон лез, чтобы понравиться нам. Но что-то в нём, в этом коте, было не так: как-то легко он нас переигрывал. И вроде морда у него такая добрая, не свирепая совсем, и намерения самые гостеприимные – ластился, мурлыкал, рыбой угостил, но смотрел он на нас несколько свысока и с лёгким презрением. Собственно, выбора у нас не было. Кот всё решил за нас. Он спокойно забрался в машину и терпеливо переждал наши бесполезные препирания с детьми.

Вот так мы и повезли его домой.

– Давайте назовём его каким-нибудь гордым армянским именем, – предложил сын Даня.

– Каким? – подхватила дискуссию дочь Лина.

Заметьте, учитывая странность нашей семьи – никто не спросил ПОЧЕМУ армянским, а не именем какой-нибудь другой гордой нации. Нет.

– Каким же? – спросила Лина нетерпеливо.

– Давайте назовём его Гамлет.

Кот встрепенулся и перелез к Дане на колени. Теперь у кота было гордое армянское имя.

– Надо будет познакомить его с правилами нашей семьи, – важно заметил папа из-за руля.

Еще бы! Конечно, познакомим. У нас ведь в семье одно правило – никаких правил. Главное – не обижать ближнего своего и делиться всякой радостью.

Как бы не так! Любезность и ласковость кота как будто водой смыло. Оказалось, что смысл жизни его и наш смысл жизни, то есть, детей, собаки Чака, попугаев, щенка Молодёжи, паука Еремея, короче, всей нашей семьи, не совпали. Мы все жили, потому что жизнь – игра и праздник. Гамлет жил для того, чтобы есть, спать и копить. Если он не ел, то спал, а если не ел и не спал, значит, занимался накопительством. Время от времени наши с ним пути в доме пересекались, то в прихожей, то на кухне. Кот, не обращая на меня никакого внимания, по обыкновению озабоченно и деловито, как громадный лохматый муравей, волок что-то в зубах и прятал к себе в корзину под матрасик, на котором спал: кость, стянутую из миски Чака, мячик щенка Молодёжи, старую соску-пустышку. А наш Даня клялся, что однажды видел, как кот тащил к себе в угол ёршик для мытья посуды и мои тунисские браслеты ручной работы, таинственно исчезнувшие из шкатулки. С одной стороны, это было даже удобно, теперь все пропажи в доме – у нас всегда что-нибудь терялось: ключи, носки, зажигалки, карандаши – можно было свалить на кота. А с другой стороны, мы опасались, что кот окажет дурное влияние на остальных членов семьи и научит плохому. При этом заглянуть под матрасик не было никакой возможности, Гамлет отчаянно защищал наворованное добро. Мы все из-за неуёмного любопытства ходили с поцарапанными руками, а собаки со шрамами на носах. А кот бродил по дому как сторож по территории кондитерской фабрики, по-хозяйски поглядывая, где что плохо лежит, чтоб стянуть это и положить, чтоб лежало хорошо.

Спал Гамлет тяжело, как смертельно уставший пожилой комбайнер в разгар страды. Вздыхал. Стонал. Бормотал свои кошачьи непристойности, сетуя на превратности. Рычал. Ворочался. А иногда и хихикал.

Была у Гамлета страсть, о которой надо сказать особо – лежать на телевизоре. Вот там уж он включал свой урчальник во всю мощь. В остальное же время ходил с неприступным угрюмым видом. Ласкаться не лез, считал это лишним. И ещё, что нас потрясало в нём больше всего – он хмыкал. Вот развалится на телевизоре, бьет хвостом по экрану, прямо Брюсу Виллису по голове, и водит за тобой глазами, подперев голову лапой. А потом встречается с тобой взглядом и как хмыкнет скептически, вот так: – Хмык! – покачивая головой. Мы замираем в испуге, а он голову отвернёт, мол, а что я, я ничего. Ужас просто. Мы к этому хмыканью никак привыкнуть не могли. Или слышим вдруг над миской с едой – Хмык! – и тогда я бегу бегом, посмотреть. А он понюхает, и если несвежая рыба, есть не станет, отойдет лениво с насупленной мордой. Просто не знали, что и думать. И как ему угодить. А собаки раздражались на его хмыканье – не передать. Рявкали на кота, подвывали, нам жалуясь, скулили, а кот на них свысока: – Хмык! И собаки: – А-а-а-ах! Во-о-от! Опя-а-а-ять хмыкает!!!! Хмыкает!!!

Хмыкал он и в ванной. Учитывая его уникальные способности, каждый день мы наливали ему полную ванну воды, но если вода была недостаточно холодной или недостаточно теплой, кот презрительно хмыкал. Мы купили специальный градусник для купания младенцев, но никак не могли понять, какая именно вода устраивает Гамлета. Он хмыкал и хмыкал. Плавал с неохотой – разгуляться ему в ванной было негде, рыба тоже не водилась. Тем более, он нервничал из-за того, что корзина его с матрасиком оказывалась вне поля зрения. Иногда он мог что-то заподозрить и мокрый сигал из ванной, несся на кухню с ворчливой бранью, чтобы удостовериться в целостности своего добра, нажитого нечестным путем.

Так мы и сосуществовали. Гамлет жил сам по себе, никогда не участвовал в наших общих семейных играх, трапезах и прогулках, и у него были какие-то свои виды на будущее. Дети даже предлагали его к родителям моим переселить, подальше от собак и всяческих соблазнов. Тем более, у родителей всё на своих местах всегда лежит, и воровать коту будет сложно. И пока мы вели переговоры по передаче кота на новое место жительства, выпал снег. И кот вдруг исчез. Мы запаниковали. Опросили всех домашних, соседей во дворе. Никто кота не видел. Вместе с Гамлетом, как оказалось, исчезло все добро из-под его матрасика. И ещё – что самое фантастическое! – с пропажей кота мы не обнаружили в доме большой пакет витаминизированного корма для собак, папирус с изображением египетской священной чёрной кошки, старинную фарфоровую чашку нашего дедушки с пальмами и надписью «Дорогому Борису от Риммы Фаенгольд, а также и мои родители», замороженную курицу, книгу Сабонеева «Жизнь пресноводных рыб» и звук у телевизора.

На следующий день мы поехали на озеро. Долго искать не пришлось. На свежем снегу отпечатались следы кошачьих лап, от заброшенной времянки, где летом жил сторож, они вели к воде. Оттуда, почти с середины озера было слышно фырканье и шлепанье, кот ловил рыбу. Завидев нас, он не вышел на берег, а только презрительно хмыкнул.

Вот иногда я думаю, что вместо всего этого зоопарка, который сейчас живёт в нашем доме, рядом с домом, на крыше, в подвале, и тех, кого мы ездим кормить, опекать, как кота Гамлета всю эту зиму – например, бурить ему в озере большие лунки, чтобы он мог поплавать и половить рыбу – лучше бы всё-таки купили бы мы нашему папе его коня. По крайней мере, хлопот, а иногда и слёз в семье было бы гораздо меньше…

Один человек жил на земле. Давно. По фамилии Аиоани. Я не вру. А-и-о-а-н-и. Песня, а не фамилия. Песня! А звали его просто Федя. Федя Аиоани. И был похож он на святого Януария. И внешне – как я себе его представляла, и по характеру.

Федя устроился на работу в зоопарк: кормить зверей, убирать клетки и вольеры. Высокий, тощий, с отрешённым ангельским взором, он лучился такой добротой и нежностью ко всем живущим в зоопарке, что те из них, кто жил не в клетках, не в вольерах, не в заграждениях, у кого были лазейки в заборе, дыры в сетке, – таскались, бегали, слонялись, мотались и ковыляли за ним по зоопарку целый день. Три пеликана, пингвин, старый облысевший кот Мурза, такса Боинг и несколько цесарок-идиоток. На них если крикнуть погромче – они валились в обморок. И лежали, делали вид, что их тут уж давно нет, померли. Федя их в корзинку собирал, как грибы, и нёс в вольер. Там уже цесарки в себя приходили, отряхивались, потом опять дырку в загородке находили – и ну бегом Федю по зоопарку догонять.

Конечно, многие пользовались Фединой добротой. Слон, например, лазил хоботом по его карманам, тырил мелочь и ключи на потеху ротозеям. Федя бегал за слоном, растерянный, жалкий, встрёпанный. А слон мотал ушами и трубил победоносно. Правда, потом ключи отдавал в обмен на булку. А вот обезьяны – это наглое племя – прямо на голову Феде садились: дразнились, отнимали еду и верхнюю одежду. Например, кепку. А Федя без кепки не мог – голова мёрзла. Приходилось покупать новую. И за те два неполных года, что Федя проработал в зоопарке, практически каждая взрослая особь мужского пола в обезьяннике обзавелась своей личной кепкой. Но это они так по-своему любили Федю Аиоани. Уж как умели… Они даже делали ему груминг – искали блох в волосах.

А уж птицы как его обожали, Федю! Завидев его, попугаи орали ласково: «Федя! Федя! Федя – дурак!» А канарейки выводили: «А-и-о-а-н-и… А-и-о-а-н-и…»

Но выгнали Федю из-за енота.

В зоопарке жил енот-полоскун Димитрий. Милый, трогательный такой. Все экскурсии к нему водили. И вот зачем. Экскурсовод протягивал Димитрию печень¬ице – мол, на, перекуси, Димитрий. Енот хвать доверчиво печеньице – и бегом к миске с водой мыть-стирать (у этих енотов мода такая – всю свою еду стирать). И так он его моет, так полощет в миске, так старается, пыхтит от усердия, что печеньице размокает, тает и растворяется в воде. И в результате Димитрий ладошку свою оближет недоуменно и обиженно, сначала в ручку себе уставится, потом на экскурсовода взгляд укоризненный переведёт: что ж ты?..

Экскурсанты заходились от смеха, а вот Федя страдал ужасно, сердце разрывалось. Он уже Димитрию и мышей ловил, и галеты твёрдые покупал, чтоб не всё размокало при стирке. Но экскурсии эти выносить не мог.

И вот однажды, когда к еноту-полоскуну повели зав¬отделом исполкома Багратого Егора Петровича в шляпе, Федя не выдержал, вошёл в павильон, где Димитрий жил в угловой клетке, и когда завотделом, угостивший енота печеньицем, слёзы от смеха вытирал, глядя, как Димитрий обиженный ручку свою пустую облизывает, Федя взял да и снял с Багратого шляпу. Аккуратно так, чтоб тому тоже обидно стало, как Димитрию. И обезьянам отдал. И самый большой самец шляпу Багратого тут же на себя нахлобучил. У него не отберёшь…

Скандал был страшный. До суда дело дошло. Ну и выгнали Федю. Конечно! Он решил добиться хорошего отношения людей к животным в отдельно взятом зоопарке. Так не бывает, Федя! Так не бывает.

Потом он в зоопарк посетителем приходил. И все знали, что Федя пришёл, потому что птицы начинали петь: «А-и-о-а-н-и… А-и-о-а-н-и…» Слон трубил. Цесарки от счастья сознание теряли.

Только он редко туда приходил, потому что учился водить троллейбус.

Ребёнок заявила: мол, я была хорошая, чистила зубы без предупреждения, красиво написала три строчки «мэ» и «нэ», не плакала, не шумела, не надоедала, не теряла носовой платок – вон он на кошкиной шее привязан для особой красоты. Поэтому хочу рыбку! Не кушать. А так.

Раз ребёнок была хорошая – поехали!

Магазин «Экзотика». Кругом аквариумы. Рыбки всякие – с вуальками, полосочками, в горошек… Из-за занавески продавец вышел – бледно-зелёный какой-то, худой, лысый совсем, без бровей, без ресниц, как будто сам из аквариума только что выбрался, и шатается как ламинария – вправо-влево, вправо-влево… Ихтиандр. Говорит-булькает: чего изволите? Ребёнок вверх пальчиком ткнула – хочу во-он ту рыбку.

А там какая-то серая, плоская. И взгляд! Вы пантеру видели? Вот. Пантера.

Ихтиандр обрадовался вдруг, засуетился.

– Какой прекрасный выбор, какой умный ребёнок! Это очень редкая рыбка, африканская такая рыбка. Берите, не пожалеете!

Взяли. И рыбку. И аквариум. Механизмы всякие – воду греть, кислород чтоб рыбе, свет… Корм сухой.

– А если надо спросить-проконсультироваться, так вы звоните в любое время, – это Ихтиандр. – Да. В любое время. С трёх до четырёх. Дня.

Ох, не нравился мне этот Ихтиандр со своей рыбкой африканской, не нравился. А на прощанье – мол, вы ещё сюда ко мне придёте.

Угрожал. Явно угрожал. И правильно! Рыба сухой корм не ела.

Звоним. С трёх до четырёх дня.

– А нужен живой корм, – сказал Ихтиандр.

– А где?

– А вы приезжайте.

Приехали. Взяли. В банке литровой. Копошится и хрустит.

Рыба ела, будто в последний раз.

Тут живой корм взял и приуныл. Дохнуть стал.

– А его кормить надо! – это Ихтиандр с трёх до четырёх. – И среда нужна. Чтоб тепло и болото в банке.

Значит, так: в воскресенье купили рыбу. В понедельник – живой корм. Во вторник – корм для живого корма. Как раз в среду купили среду.

Уже вроде всё. Сиди, ребёнок, и любуйся рыбкой. Но тут кошка, дурочка любопытная, в аквариум лапой. А рыба цап за лапу! И кушать. Еле отодрали.

Кошка на лапу дует. Хромает. А рыба – ничего. Смотрит только из-за стекла так с интересом, и зубами – хрясь! хрясь!

Ребёнок испугалась. Не хочу, говорит, рыбу. Лучше буду противная, непослушная, платки буду терять. Только отдайте её, такую кусачую, куда-нибудь.

Отдали соседям. У них аквариум огромный – хоть акулу держи. Что уж нашу пантеру. Отдали приданое – и живой корм, и корм для корма, и среду. В пятницу.

В субботу – несут обратно.

– Она всех наших рыбок поела. И в стекло стучит. Громко. Чтоб кормили. И за собакой наблюдает. Туда-сюда глазами, туда-сюда. И лицо у неё плохое. Вот вам она обратно.

Вернули. Но без корма. Сколько корм ни корми, а он кончается.

Мы бегом Ихтиандру звонить. А его и нету. Даже с трёх до четырёх.

Тогда в зоопарк побежали. Пристроили рыбку нашу. Рыба-то действительно редкая, африканская, до двух метров в длину вырастает…

А Ихтиандра, оказывается, взяли. За контрабанду живого товара.

…Теперь у ребёнка есть тамагочи. Днём спит. По ночам пищит. Встаём по очереди. Кормим.

Один хороший человек подружился с гусём. Нет, он его не воспитывал в своих рядах как некоторые, чтобы потом съесть. Нет, он его не вскармливал с маленького жёлтого пушистого возраста. Он его взрослым уже встретил.

Парень этот, хороший парень, добрый, наверное, его звали Даня, он ехал лесом, потом лугом, и вдруг видит – чешет гусь, ровненько, как по линеечке, вдоль поля. Шагает довольно быстро, важно, немного переваливаясь, и орёт. Надрывается прямо: «Помогите-помогите…» Ну примерно такое. Парень этот наш, Даня, не Витя, что вы… Он поближе подошёл, что такое?! Гусь чего-то плачет, слезами заливается, и почти бежит. И так ровненько, дисциплинированно, как в армии. Но как-то странно. Глянул, а рядом с гусём лис чапает, гуся крепко зубами за крыло держит. Лис по дорожке слева идёт, а гусь по колее. Идут вдвоём довольно бойко. К лису в нору, на обед. Обедать шагают дружно парой. Там, наверное, лиса ждёт, лисята. («Познакомься, дорогая… Э-э… Слышь, гусь?! Это супруга моя, лиса. А это дети… Дорогая! Дети! Это… обед. Бон аппетит».) То есть лис этого гуся поймал, а на спину его взвалить не получается – гусь большой, матёрый, тяжёлый попался. Тогда лис его повёл за крыло, как говорят автолюбители, перегонял самоходом… Парень этот наш, Даня, не Витя, нет, лиса отогнал. Как, как… Топал, хлопал, два притопа, два прихлопа… Гуся завернул в куртку и забрал домой. Гуся назвали Геной, лечили, летать так и не смог. Теперь он у этого парня живёт во дворе, ходит за ним как собака. Кстати, и чужих отгоняет, и коляску с ребёнком этого парня, который хороший, добрый, охраняет… Словом, служит в этой семье бодигардом. И когда его (парня, не гуся) спрашивают, мол, Даня, а когда… это… когда приходить к вам, ну чтоб с яблоками на Новый год гусь, а? Парень отвечает: «Стоп, ребята, а кто друзей ест вообще, вы что, совсем?»

Так что у гуся славное будущее в хорошей семье…