Всем бы такую маму, как у меня.
Она может станцевать на улице, когда играет весёлая музыка. Я хватаю её за руки, и мы кружимся, а потом смеёмся. И все на нас оглядываются, а маме хоть бы хны. И мне ни капельки за неё не стыдно, ну, разве что чуть– чуть. Тогда мама берёт меня на руки, тихонько дует на мои волосы, а потом начинает щекотать. Я брыкаюсь и вырываюсь, а мама говорит:
– Вот глупышка.
Но я уже далеко– далеко впереди – бегу и смотрю, как здорово я отражаюсь в машинах. Одна, вторая, третья… Какая–то машина останавливается прямо напротив меня. Я тоже останавливаюсь и смотрю. Всю меня не видно, только глаза и макушку. И тут рядом со мной отражается мама.
Всю её не видно, только до шеи. Она машет машине рукой, и та уезжает.
– Смотри, самолёт летит! – кричу я.
Я высоко задираю голову и вожу пальцем по весеннему небу.
– Хочешь, подарю? – безразлично спрашивает мама.
– Но у меня уже есть вчерашний поезд, – говорю я и прищуриваю один глаз. Самолёт становится тоненьким–тоненьким, будто иголка.
– Вчерашний поезд… – хмыкает мама и дёргает меня за руку. Но я не движусь с места и всё смотрю наверх.
Иногда я говорю то, что не хочу говорить. Слова сами вырываются и говорятся, и от этого так неуютно, как в холодной комнате. Ну, мама, дари, дари скорей, а то улетит!
– Какой он, твой самолёт? – спрашиваю я, и даже боюсь взглянуть на маму, как будто это всё решает.
Мама пожимает плечами.
– Обычный. На боках нарисованы птицы.
– Птицы? – подпрыгиваю я.
– А на крыльях жёлтые листья.
Мы идём по людной улице, я стараюсь улыбаться так, чтобы мама этого не видела – мне кажется, что я выгляжу немного глупо. Но мама изредка смотрит на меня, отворачивается, и только потом улыбается. Я ещё крепче хватаюсь за её руку и прижимаюсь к рукаву.
Сегодня у меня есть поезд, самолёт и мама.
Ещё позавчера у меня ничего этого не было.
Новая школа пахнет мелом и мокрыми коридорами.
Перемена, и я стою в сторонке – в самом–самом углу и думаю, что буду делать, если ко мне кто–то подойдёт. Я не очень умею быть вежливой и смущаюсь. Мне думается, что кто–то спросит:
– Привет, ты новенькая?
И я скажу:
– Да. Ты не покажешь мне школу?
– Пойдём, смотри, тут у нас учительская…
Но никто не подходит, я переминаюсь с ноги на ногу. Все в этой школе какие–то «слишком» – слишком шумные, слишком беззаботные.
И вот что удивительно – все они после уроков пойдут домой.
И я тоже.
В мою сторону идёт какой–то мальчик. У меня начинает так быстро колотиться сердце, что я хватаюсь за свой рюкзак – так спокойнее. Мальчик подходит совсем близко, и тут звонит мой мобильник. Это мама.
– Подожди секунду, – говорю я мальчишке, и тот кивает.
– Ну как там? – слишком громко говорит мама, и я прикрываю трубку ладонью. – Осваиваешься?
– Прошёл только один урок, – шепчу я.
– Значит, всё нормально, – говорит мама. – После уроков я тебя заберу.
Я кладу мобильник в рюкзак, и мальчишка говорит:
– Ох уж эти родители.
– Ну да, – пожимаю плечами я.
– Пойдём, я покажу тебе школу.
Мы бежим коридорами, и Петер тащит меня за руку. Все двери в кабинеты открыты, изнутри бьёт яркий свет. Петер забегает в один из пустых кабинетов и хлопает ладонью по партам. Я забираюсь на табуретку и поднимаю вверх руки. Зажмуриваюсь и прыгаю вниз. Рядом со мной летит моя мама, вокруг нас пустое небо и птицы. Мы приземлимся где–то на другой планете, где будет столько людей, сколько я захочу.
Петер залезает на подоконник и прячется за занавеской.
– Тебя видно, дурак, – смеюсь я.
Звенит звонок, но это ни капельки не страшно.
Мама стоит под зонтиком у дверей школы. Я быстро сбегаю по лестнице, отталкиваюсь с последней ступеньки и прыгаю к ней. Чуть не сбиваю её с ног, обхватываю за пояс, и мы молча стоим.
По зонтику барабанит дождь, а лужи такие большие, что кажется, будто море.
Мимо проходит Петер и машет мне рукой. Я поднимаю ладонь.
– До завтра! – кричит Нора, и я ей бормочу то же самое.
Мы идём под мокрыми деревьями, смотрим на блестящие крыши. Сейчас можно ничего не говорить. Но я не выдерживаю:
– Как же так получилось, что мы не всегда были вместе?
– Не болтай глупостей, – говорит мама, и мне становится так легко, как будто я лечу в сантиметрах двух над землёй.
Больше мне не нужно – я никуда не хочу улетать.
Мы заходим в магазинчик, и мама рассеянно смотрит по полкам.
– Хочешь чего– нибудь?
– Не знаю, – говорю я и ковыряю кроссовком пол. – Домой…
Мама покупает ирисок, клюквенный морс и пачку макарон. Я замечаю на витрине шоколадные монетки, на которых нарисован зонтик. Я тычу в них пальцем, и мама покупает десяток.
Я не стану их есть.
Интересно, как долго хранится шоколад?
Мой папа не знает, что со мной делать.
Мама возится на кухне. Он сидит в кресле напротив, неловко улыбается и молчит.
– Ты можешь помочь мне выучить уроки, – подсказываю ему я. – Ты знаешь математику?
– Когда–то знал… – смущается папа.
Мы никуда не идём и продолжаем сидеть.
Почему–то сейчас мне кажется, что я взрослее его.
– Я совсем обычный ребёнок, – говорю я.
– Прости, – говорит папа.
Он вертит в руках коробку с диском и то закрывает, то открывает её.
– Ты знаешь… – осторожно говорит он. – Ведь это была моя идея. Ну, взять кого–то. Так что ты не думай… Тина… Твоя мама… Она поначалу была даже против…
– Можно мне иногда брать велик из сарая? – перебиваю его я.
– Он не слишком большой для тебя?
– В самый раз.
– Конечно, – выдыхает папа. – Что там у тебя с математикой?
Мы с мамой лезем на чердак. Он весь прокоптился пахучими травами. Я провожу пальцем по пыльным балкам, дую на книги. Мама манит меня пальцем, и я даже вскрикиваю – на чердаке лодка!
Мы садимся в неё, держимся за борта и раскачиваемся.
По крыше всё ещё барабанит дождь.
Я хватаюсь за вёсла.
– Куда тебя отвезти? – спрашиваю я маму.
– Куда– нибудь подальше, – говорит мама. – Но так, чтобы к вечеру вернуться.
Я неумело размахиваю вёслами, но мы плывём. Куда–то вверх – к звёздам, а среди звёзд болтаются острова. Мы подплываем совсем близко, я дотрагиваюсь веслом до берега, отталкиваюсь – и мы движемся дальше.
Мама зевает.
– Морская болезнь, – улыбается она.
– Хочешь, спою тебе колыбельную? – предлагаю я.
– Если можно, – говорит мама и сворачивается клубочком на широком лодочном сидении.
Я пою все песни, которые только знаю, но медленно – и получается колыбельная.
Мама засыпает, я укрываю её слегка пыльным пледом. Мы плывём дальше – мимо полузатопленного острова, мимо стаи воздушных дельфинов, проплываем мимо чьего–то светящегося окна…
– Итта… – беспокойно бормочет мама во сне. – Итта…
Я улыбаюсь и глажу её по щеке.
Итта – это я.
Внизу скрипит лестница.
– Ах, вот вы где! – говорит папа и влезает на чердак.
Я показываю на спящую маму и прикладываю палец к губам.
– Поплывёшь к Сириусу? – шепчу я.
Папа садится рядом со мной и берёт второе весло.
Оказывается, вместе грести – гораздо быстрее.
Я никак не могу привыкнуть к своей комнате. Цветные обои с нарисованными зверюшками. Куча игрушек. Ковролин, в котором можно утонуть, всякие девчоночьи штуки.
Вечером я стою посреди комнаты, держу в руке бутерброд и смотрю на потолок. На потолке нарисованы аквариумные рыбки. Мама стоит на пороге, но я этого не вижу.
– Ужасно глупо, правда? – спрашивает мама.
Я вздрагиваю от неожиданности.
– Нет, – испуганно говорю я. – Нисколечки!
– Пойдём, – говорит мама, – переселяешься.
Я хочу что–то крикнуть, но мама уже уходит. Я хватаю за лапу плюшевого мишку и бегу за ней.
Моя новая комната завалена старыми журналами, диван не раскладывается до конца, а обои – в ромбик. Мама ложится сзади и дышит мне в затылок. Всё так хорошо, что у меня почему–то капают слёзы. Я вытираю их плюшевым мишкой.
– Мама… – говорю я.
– Да, Итта, – говорит мама и целует меня в макушку.
Я засыпаю, и мне снится Петер, как он сидит на своей первой парте.
Я посмотрела потом – рыбки на потолке были нарисованы гуашью.
Мы с мамой идём рядом с моим детским домом.
Я болтаю, болтаю и стараюсь не смотреть на здание.
– Сегодня учительница вызвала меня к доске, – тараторю я. – Нужно было решить задачку, простую такую, знаешь. А потом на перемене мы рисовали мелом. Я нарисовала цветок и тебя. А Петер совсем рисовать не умеет, он прямо как маленький, такие каракули. Смотри, какое большое дерево!
Мой голос слегка дрожит, и мама как будто специально подходит ближе к забору. Я замолкаю и закрываю глаза.
– Ты что же, совсем нас забыла, Итта? – доносится до меня.
У забора стоит Калачик. Он маленький, у него светлые мягкие волосы и грустные глаза. Он прижимается к забору щекой и часто моргает.
Я смотрю на маму.
– Давай зайдём, – говорит она.
Мы открываем скрипучую калитку, и Калачик хватает меня за руку. Я ерошу ему волосы. Здание совсем не страшное, а за забором вместе со мной – мама.
Мы катаем Калачика на карусели, он смеётся. Садимся на скамейку, мама достаёт термос и наливает нам чай.
– Идика забрали, – говорит Калачик и трёт ладошкой нос. – Он передавал тебе привет.
– Вот как, – говорю я.
Мы с Калачиком носимся между деревьями, а мама нас ловит. А потом мы гоняемся за Калачиком.
– Хватай его, Итта! – весело кричит мама.
Калачик визжит и хохочет. Из окон детского дома на нас смотрят, но никто не решается выйти. Как будто могут нас спугнуть. Я изредка улыбаюсь им, чтобы им было не грустно. Они прижимают ладони к стеклу и беззвучно открывают рты.
– Мы будем заходить, – обещаю я. – После уроков.
Калачик провожает нас до поворота.
Когда я жила ещё здесь, Калачик рассказывал мне, что родители бывают трёх видов: добрые, злые и никакие.
Теперь я знаю, что четырёх.
Добрые, злые, никакие и твои.
Я сижу на маминой работе. Верчусь на крутящемся стуле, жую печенье и болтаю ногами.
– Посидишь пять минут, ладно? – спрашивает мама.
Я киваю и выкладываю на столе карандаши. Получается домик.
– Я быстро, – говорит мама и уходит. – Можешь поиграть на компьютере.
На мамином столе звонит телефон, я поднимаю трубку и молчу.
– Алло? – говорят в трубке. – Алло? Тина? Алло, слышите меня?
– Это Итта, – говорю я и нажимаю на рычаг. Слушаю, как часто пикает в трубке.
Вокруг меня собираются люди, почему–то посмеиваются и шепчутся.
– Это та самая девочка, – доносится до меня.
Какая–то женщина улыбается мне и спрашивает:
– Привет. Тебе сколько лет?
– Достаточно, – огрызаюсь я, и все снова смеются.
– Тебе нравится у папы и мамы? – спрашивает она. – Хочешь конфетку?
Я дуюсь и молчу.
– Какая неразговорчивая девочка, – качает головой женщина. – Ты всегда так молчишь?
Я встаю со стула и ухожу.
– Куда же ты? – спрашивает женщина.
– В туалет, – говорю я и стараюсь не слушать, как они хохочут.
В коридоре мама хватает меня за руку.
– Прости, – мама прижимает меня к себе. – Прости.
– Тебе звонили, – тихо говорю я.
– Кто?
Я пожимаю плечами.
– Мы только заберём сумку, ладно? – виновато говорит мама.
Она смотрит на всех так грозно, что никто не решается подойти.
На мамином столе я замечаю свою фотографию в рамке.
– Это просто так, – смущается мама.
Я роюсь в кармане, достаю оттуда слегка завявший одуванчик и кладу на фотографию.
Мы улыбаемся друг другу, хотя нам почему–то немного грустно. Мы выходим из здания, и я иду по поребрику, расставив руки в стороны.
– Хочешь, я всегда буду дома? – внезапно спрашивает мама и осторожно смотрит на меня.
– Нет, что ты, – говорю я.
Я не знаю, как по– другому сказать, что иногда я должна скучать по ней.
Утром дверь на кухню закрыта, а за ней о чём–то говорят мама с папой.
Я на цыпочках крадусь к двери, сажусь, прижимаясь спиной к стенке. Обхватываю колени и прислушиваюсь. Становится страшно – вдруг они станут говорить про меня? Мне ужасно стыдно, но я не могу сдвинуться с места. Наверное, на краю пропасти дышится так же тяжело.
Гремит посуда, и вот папа говорит:
– День сегодня отличный. Можно съездить.
– Да, – говорит мама. – Но попозже. Пусть Итта выспится. Она набегалась вчера. Давай не шуметь.
– А я вовсе и не сплю, – говорю я, просовываю пальцы под дверь и открываю её.
Мама усаживает меня на колени, я пью чай из её кружки. Она подворачивает мне рукава махровой пижамы и, улыбаясь, посматривает на папу. Я отклоняюсь назад, потягиваюсь и съезжаю с маминых ног, как будто с горки.
Папа сидит на подоконнике, трёт кулаком глаза и пьёт кофе.
Он ужасно смешной.
Мы с папой и мамой идём по подземному переходу. Он длинный и такой запутанный, что одна бы я потерялась. Но вот уже видно выход, и ветер задувает в него солнечные пылинки.
Какой–то парень играет на флейте, и внутри у меня что–то щекочется.
– Знаешь, мам, – говорю я. – А я могу писать стихи.
– Какие? – спрашивает мама.
– Ещё не знаю, какие, – говорю я. – Но точно знаю, что могу.
Мы с папой бежим наверх, перескакивая сразу через несколько ступенек, и наверху ждём маму.
– Куда дальше? – спрашивает мама.
Папа машет рукой:
– Туда.
Я крепко держу папу за руку.
Без него мама тоже потерялась бы.
В электричке почти пусто. Я скачу по вагону, выбираю места посерёдке и сажусь к окну.
– Поехали! – машу рукой я, и поезд отправляется.
Мама разувается и залезает с ногами на сиденье. У неё полосатые носки, а в мои волосы она вплела сегодня серебристые ленточки. Мы едем по длинному мосту. Внизу не река, а здания и деревья.
– Вон наш дом, – говорит мама и показывает в окно.
– Где? Я не вижу, мама! – подскакиваю я, становлюсь на сиденье и выглядываю в форточку. Дует прохладный ветер, и я щурюсь.
– Вон же, – говорит мама и снова куда–то показывает.
Домов так много, что я ничего не могу разглядеть.
– С зелёной крышей, – подсказывает папа.
Надо же, я до сих пор не знала, какая крыша у нашего дома. Я тут же замечаю его и машу рукой, как будто он может ответить.
Мы выезжаем за город, и с каждой станцией мне становится всё больше не по себе.
Мне думается – какие они, бабушка с дедушкой?
Будут ли задавать странные вопросы?
Понравлюсь ли я им?
Я нахлобучиваю на голову панамку и отворачиваюсь к окну.
– Ты чего? – спрашивает мама и дёргает меня за мизинец.
Я только вздыхаю.
– Они тебе понравятся, – говорит мама и достаёт шоколадку. Папа мотает головой, и мама разламывает шоколадку пополам.
Я запиваю шоколад минералкой и сажусь рядом с мамой.
– Смотри, какой смешной пёс, – говорит мама.
Пёс на станции виляет хвостом и пытается допрыгнуть до нашего окна. Я высовываюсь в форточку и бросаю ему кусок шоколадки. Он обнюхивает её, фыркает и становится на задние лапы.
Поезд трогается, и пёс долго бежит за нами.
Потом он отстаёт. Я не вижу, но знаю – он садится, бьёт хвостом по пыльной земле и смотрит нам вслед.
Бабушка с дедушкой ждут нас на станции.
Дедушка худой и долговязый. Он протягивает мне руку, и я крепко жму её.
Бабушка низенькая и немного растерянная. Она то улыбается, то вздыхает.
– Вот и славно, – вздыхает она и ласково смотрит на меня. – А то мы уже заждались.
Мне кажется, что она хочет обнять меня, но почему–то не решается. Мы идём вперёд по незнакомой дороге.
– Надо же, – говорит мне бабушка. – А у тебя пуговица отрывается.
Бабушка дотрагивается до пуговицы у меня на животе.
– Где? – спрашиваю я и опускаю голову.
– Попалась, – хитро говорит бабушка и осторожно хватает меня за нос.
У бабушки тёплые и шершавые ладони.
– Смотри, а меня вчера оса укусила, – говорю ей я и показываю руку.
Я оглядываюсь на маму с папой.
По– моему, они тоже довольны.
В моём рюкзаке лежит шоколадная монетка с зонтиком. Дома у бабушки с дедушкой, когда никто не видит, я забрасываю её далеко под шкаф.
Говорят, так делают, чтобы вернуться.
На каждой руке по пять пальцев. На двух – десять. Я быстро дёргаю ладонью туда– сюда, и вместо неё вижу какое–то размытое пятно.
Сегодня мне десять лет.
Папа подарил мне велик и смешного игрушечного бегемота.
Мама в каждом ромбике обоев в моей комнате нарисовала то лодку, то парусник, то пароход – как я её и просила.
Уже пришли Нора с Майкой, и Тим – он что–то им рассказывает.
Звонит звонок, и я бегу открывать. Это Петер.
Петер с порога суёт мне в руки большой пакет и цветы:
– Это тебе, в общем.
Он как–то слишком быстро разувается и убегает дальше в дом.
В пакете лежит подушка в виде сердечка и открытка.
Мама смотрит на меня через открытую дверь с улицы.
Мы с ней удивлённо переглядываемся. Она машет рукой, и я бегу к гостям. Мама уходит. Но ненадолго – она отпросит Калачика и вернётся.
Петер обещал показать ему, как делать из бумаги правильные самолётики.
– Ненавижу! – кричу я и громко всхлипываю. – Ненавижу! И зачем вы меня только взяли!
– Итта, ты что, что с тобой?
Мама трогает меня за плечо, но я сбрасываю её руку и рыдаю.
Я и сама не знаю, что со мной. Только что–то внутри разрывается, и мне хочется далеко убежать – на край света. Я зашвыриваю подальше солёного плюшевого медведя. Он ударяется о стену и с каким–то всхлипом падает на пол.
Папа хочет что–то сказать, но я хрипло кричу:
– Не трогайте меня! Никогда, никогда! Зачем я вам?
Я сую босые ноги в кроссовки, выбегаю на улицу и мчусь куда–то туда, в сторону пристани. Слёзы заливают мне лицо. Папа и мама растерянно смотрят друг на друга и бросаются вдогонку.
Я плачу не из– за них, а из– за себя. Что на меня нашло? Зачем я всё это сказала? Позади меня дом с зелёной крышей, но мне больше некуда возвращаться.
Я просыпаюсь в слезах. Папа гладит меня по лбу:
– Итта, родная, успокойся, это сон. Ну что же ты…
Я смотрю на него и всё ещё не верю. Из– за слёз я вижу папу, будто через стекло.
Я ещё раз всхлипываю и бросаюсь ему на шею.
Папа теперь совсем настоящий.
Его зовут Пауль.
Он сажает меня на плечи, и мы галопом скачем к маме на кухню.
На завтрак у нас сегодня яичница с помидорами.
Один мальчик ходил себе по облакам. Ходил-ходил… ходил-ходил… Надоело ему.
Решил ходить по летящим самолётам. Шёл-шёл по самолётам… шёл-шёл… Все самолёты были какими-то одинаковыми. И идти по ним было одинаково.
Тогда мальчик решил гулять по верхушкам деревьев! Гулял-гулял… гулял-гулял… Было сложно так гулять, потому что верхушки деревьев щекотали пятки. Сначала было смешно, а потом — хоть плачь. Слишком уж щекотно.
Мальчик придумал путешествовать по головам жирафов! Путешествовал-путешествовал… путешествовал-путешествовал… Головы жирафов были мягкими, почти как облака, и не щекотались. Но мальчик понял, что головы жирафов очень маленькие, и долго по ним путешествовать не получается. А получается — одна нога здесь, на одном жирафе, а другой уже надо на следующего жирафа переступать.
И тогда мальчик прыгнул на землю и пошёл по ней! Немного щекоталась трава, но куда меньше, чем деревья. Роса намочила ноги. Ветерок принёс откуда-то запах свежего хлеба.
Мальчик посмотрел вверх. Были видны и облака, и самолёты, и верхушки деревьев. И всё отсюда, снизу, казалось таким красивым! Можно было не гулять, не бежать, не путешествовать, а просто стоять и смотреть.
А жираф склонил голову к мальчику и тепло подышал в лицо.
Витка и Валик стояли у окна и смотрели, как падает вечерний снег. Витка влезла с ногами на подоконник, встала в полный рост и уткнулась носом в стекло. Она слегка склонила голову набок, посмотрела на Валика и хитро улыбнулась:
— Спорим, мы будем стоять тут всю жизнь и смотреть, как падает снег?
— Спорим, — кивнул Валик. — Ни за что не будем. Сейчас досмотрим и уйдём.
В комнате замигала и погасла лампочка. Стало темно и почему-то тихо.
— Как же мы досмотрим, — шепнула Витка. — Когда он всё не заканчивается и не заканчивается.
Валик повозил пальцем по стеклу, собирая капли:
— Подумаешь. Закончится когда-нибудь.
— Когда? — грустно спросила Витка и отвернулась.
Валик взглянул на Витку. Она казалась похожей на скульптуру, какую-нибудь «Девочку в окне, глядящую на снег», вечную, неподвижную и настоящую. А потом снова стал смотреть в окно. Совсем близко подлетали снежинки, разные — большие и маленькие, детские и взрослые, красивые и просто…
— Не знаю, — пожал плечами Валик. — Наверное, никогда.
— Вот видишь, — сказала Витка и шумно спрыгнула на пол. — А ты ещё спорил.
Виталик подошёл к кухонному столу и посмотрел на маму.
– Мам, – окликнул он её. – А по мне разве не видно, что меня
инопланетяне похищали?
– По тебе видно, что ты яичницу ел, – спокойно сказала мама. – Весь
рот в желтке.
– Это мне инопланетяне рот желтком вымазали. Такие у них были
опыты.
Мама внимательно осмотрела Виталика.
– А потом все пуговицы поотрывали?
– Да, мама, поотрывали зачем-то…
– И сделали дырку в рубашке на локте?
– Сделали. И знаешь, мам, что я думаю?
– Что? – поинтересовалась мама.
– Недружественная это планета.
– Наверное, Виталик, ты прав, – сказала мама. – Кстати, они и папу
похитили.
– Папу?! – вскрикнул Виталик. – Как это похитили?!
– Ерунда! – сказала мама. – Стоит ли волноваться? Измажут рот
желтком, оторвут все пуговицы, сделают дырку в рубашке на локте и
вернут!
– Пап! – попросил Митька. – Почитай сказку про смоляное чучелко.
Папа прокашлялся и громко продекламировал:
– Смоляное чучелко шло-шло, наступила ночь, и оно себя потеряло!
– Ну нет! – заныл Митька. – Не придумывай! Почитай!
– Значит, так, – сказал папа. – Смоляное чучелко читало книжку,
заляпало все страницы смолой и не смогло сдать книжку в библиотеку.
– Ну папа! – недовольно сказал Митька. – Ты не читаешь! Ты из
головы берёшь! Почитай, почитай, почитай!
– Была жара, смоляное чучелко растаяло и превратилось в смоляную
лужицу. Ха-ха-ха! – громко засмеялся папа.
– Ну пааааа-а-ааааааааааа-а-ааааааааааа-а-ааааааааааап!!!!! –
закричал Митька.
Папа грустно посмотрел на Митьку, открыл книгу и скучным голосом
зачитал:
– «Жило-было смоляное чучелко. Оно было сделано из смолы». Теперь тебя
устраивает?
– Да, папа, – спокойно сказал Митька и смахнул со щеки слезу. –
Читай дальше.
Ира была в классе новенькой, училась у них всего неделю. Её посадили за одну парту с Алькой. Алька подолгу разбиралась в людях, поэтому никак не могла понять, какая она, эта новенькая. Для себя решила, что скучная. Новенькая никогда не начинала разговоров, говорила только по делу, ни с кем не знакомилась. Однажды посреди урока Алька написала на листочке: «10 твоих интересов. Напиши». Ира посмотрела на неё и пожала плечами. Алька обиделась и отвернулась к окну. Шёл урок физики, за окном летали всякие птички вроде воробьёв, качались на ветру деревья типа тополей и светило небесное светило типа солнце.
От скуки Алька взяла линейку и тихо стучала ею по плечу Вовки Акимова. Вовка, не поворачиваясь, отмахивался. Алька посмотрела, куда бы ей пересесть. Глупо, конечно. Сама предложила сесть ей рядом – тогда, в первый день. Алька сморщилась и безучастно погрызла карандаш.
Прозвенел звонок, и Ира внезапно спросила:
– Пойдёшь ко мне в гости?
Алька пожала плечами и, как ей показалось, безразлично сказала:
– Давай.
Тропинки были только что посыпаны красным битым кирпичом. На них оставались следы от Алькиных кроссовок, потому она то и дело оборачивалась, чтобы посмотреть, как получается. Весна была в разгаре, листья распустились почти что вчера. В воздухе было столько разных запахов, несущихся по солнечным лучам, что всё вместе взятое это невозможно было понять. Ира шла вперёд и, казалось, не замечала ничего вокруг.
– Знаешь что-то необычное? – спросила Алька.
– Например?
– Ну, что люди как будто не люди, или что-то в этом роде, – Алька пнула попавшийся на пути камень.
Ира спросила:
– А кто же тогда?
Алька вздохнула – как скучно!
– Ну там, – сказала она. – Нелюди там. Звери. Неважно.
– И что тогда делать? – спросила Ира.
Алька ухмыльнулась:
– В смысле? Я тебе говорю, как оно есть, а что делать – дело другое.
Ира помолчала. Светофор мигал жёлтым, Ира пыталась остановиться, но Алька потащила её вперёд.
– Что угодно! Хоть что-то необычное знаешь? – быстро говорила Алька под недовольный писк машин. – Хоть самое простое? Например, что вселенная стоит на трёх китах, а все эти три кита в Средиземном море, и отсюда свёрнутость бесконечности…
Ира привычно пожала плечами.
Алька знала, что идти им ещё недолго, около квартала. Она уже не прочь была смотаться – зачем ей в гости? Наверное, стоит научиться быстрее соображать в критических ситуациях, подумала Алька. Так бы и не согласилась идти в гости, и убегать бы не пришлось…
– Или там… – задумчиво сказала Алька. – Знаешь хотя бы что солнце хоть и горит, но там есть, всё есть? Деревья, растения, моря, только они сами такого же цвета, как солнце, а потому никто их не видит…
– А как ты думаешь, – осторожно сказала Ира. – Если там растения, а от них семена, они могут попасть на землю?
– Глупо как-то, – хмыкнула Алька. – Как же они попадут? Пока долетят, сгорят в атмосфере…
– Как они могут сгореть, если сами с солнца? – спросила Ира.
Алька посмотрела на неё и случайно моргнула только одним глазом. Она уже придумала, что бы эдакое ответить, как вдруг увидела огонь в одном из окон.
– Смотри, смотри! – Алька вытянула к окну руку. – Горит! Ты же где-то здесь живёшь?
– Да, это моё окно, – сказала Ира.
Алька взмыла на пятый этаж за какие-то пару секунд. Ира еле поспевала за ней, а когда открыла дверь, Алька мигом влетела в её комнату, и резко затормозила только перед окном. На нём в цветочных горшках полыхали тонкие языки пламени. Они били прямо из земли, тянулись вверх, переплетались друг с другом. Некоторые дотрагивались до занавесок, но не поджигали их.
– Да, это я знаю, – тихо сказала Ира. – Я нашла семена недалеко, за домом. Они были как маленький костёр, мне стало интересно…
Алька молчала и всё смотрела на окно. В её глазах отражались огненные блики.
Мой папа часто выходит из себя — так мама говорит.
Поэтому иногда я стучу в папу и говорю:
— Пап, вернись в себя, поговорить надо!
Сашке было интересно, что там, по телевизору, показывают. Он попросил:
— Папа, включи телевизор!
Папа включил. По телевизору было неинтересное. Сашке тут же расхотелось его смотреть.
— Папа, выключи телевизор! — сказал Сашка.
Папа выключил.
Сашка залез на диван и сел рядом с папой.
— Папа, ложись на пол, я буду на диване один сидеть!
Папа лёг на пол. Сашке нравилось, что папа так его слушается.
И Сашка радостно закричал:
— Папа, встань!
Папа встал.
— Папа, сядь!
Папа сел.
— Папа, помаши руками! Как птица!
Папа помахал.
Что-то у Сашки больше ничего не придумывалось, о чём бы попросить папу.
— Папа, включи телевизор! — сказал он.
Папа включил телевизор и повернулся к Сашке:
— Вот видишь, как я тебя слушаюсь. Теперь твоя очередь. Иди мой руки!
Осенью в деревне мы собираем картошку.
Берёшь ведро и начинаешь собирать.
Сначала на дне картофелин штучки три болтается.
Потом шесть.
Потом восемь.
Потом девять.
Потом десять.
Одиннадцать.
Двенадцать.
И, наконец, пятьдесят одна картофелина!
А бабушка смотрит, как я сижу на ведре, и говорит:
— Что, уже наскучило? Вот умничка, езжай себе обратно в город.
В середине сентября начинается бабье лето.
— Бабушка, лето твоё настало! — сообщаю я.
— Какое такое лето? — спрашивает бабушка.
— Нормальное лето, — говорю я. — Июнь, июль, август.
В середине осени начинают идти дожди.
Я смотрю за окно, а там всё льётся и льётся.
Мама включает воду, и из крана раздаётся шипение.
— Надо же! — удивляется мама. — Нам воду отключили.
— Не отключили, а переместили, — говорю я и показываю на окно.
Маму это очень успокаивает.
Уроки осенью длинные.
Один урок может длиться час, два, три, четыре.
Иногда я не выдерживаю и кричу с места:
— Да отпустите вы нас, мы уже месяц тут квасимся!!!
А учитель говорит:
— Потерпи. Пятнадцать минут осталось.
Осенью приходит вдохновение, и я начинаю писать стихи.
Примерно такие:
Привет, друзья!
А вот и я!
Я к вам пришёл,
Поел, ушёл.
Мама очень просит, чтобы в гостях я это стихотворение не читал.
Осенью я умудряюсь простудиться.
Начинаю чихать, кашлять, температура у меня поднимается, и я не иду в школу.
— Простудился? — заботливо спрашивает мама.
— Ага! — довольным голосом говорю я.
А мама мне:
— Ну и на здоровье.
Осенью падают листья.
Иногда я стою под деревом и говорю какому-то листочку:
— Ну же! Давай! Отрывайся! Улетай!
И листок отрывается, пристаёт к какой-нибудь стае и улетает в тёплые края.
Я знаю — весной он обязательно вернётся.
Как-то Маша стала повторять только одну фразу:
— Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА!
Все смотрели на неё и ничего не понимали. А Маша злилась и повторяла:
— Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА!
Люди разводили руками. А Маша не унималась:
— Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА! Дайте, пожалуйста, мне клей ПВА!
Кто-то не выдержал и закричал:
— Дайте, пожалуйста, ей клей ПВА! Дайте, пожалуйста, ей клей ПВА! Дайте, пожалуйста, ей клей ПВА!
— Да, — сказала Маша. – И заклейте мне рот.
— А знаете, что можно делать с клеем ПВА? – спросила Маша. – Можно наливать его в колпачок… А потом переливать в бутылочку… А потом обратно в колпачок…
Так наконец-то был изобретён вечный двигатель на клеевой основе!
Одной девочке поздно вечером позвонил неизвестный мужчина.
– Девочка, это квартира Бабы-Яги? – спросил мужчина.
– Её нет дома, – сказала девочка. – Ей что-нибудь передать?
– Да, – сказал мужчина. – Ногу.
Одной девочке в восемь часов вечера позвонила классная руководительница и сообщила, что расписание уроков изменилось.
– Урок первый, – диктовала учительница. – Морговедение.
– А косыночку брать? – угрюмо спросила девочка.
– И нарукавники, – добавила учительница. – Вторым уроком будет История кладбища 18 века.
– А мумию покажут? – поинтересовалась девочка.
– Не покажут. Третий урок – физкультура.
– Нет!!! Только не физкультура!!! – в панике закричала девочка и бросила трубку.
В одном старом-престаром магазине заплесневел хлеб. Его купила старая-престарая леди в старой-престарой шубе. Она положила хлеб в старую-престарую кошёлку и развалилась.
Где-то в далёкой Африке живут крокодилы. Они никогда не приходят ко мне домой. Но, когда я о них подумаю, мне становится страшно. И я плотно закрываю двери в комнату.
Пусть не приходят!
В соседнем доме живёт мой одноклассник — весьма мерзкий тип. Мама говорит, чтобы я пригласил его на свой День Рождения. Когда мама это говорит, я не знаю, что ответить, поэтому закрываю ладонями уши.
Пусть мой одноклассник не приходит!
А в соседней комнате сидит папа. Он обижен на меня — сегодня я рассердился и обозвал его нильским крокодилом. И вот папа сидит в своей комнате и ко мне не приходит. Я широко раскрываю двери.
Приходи, папа!
Я сижу на берегу реки и всё жду, когда приплывут мои корабли.
Они появятся в синей дали, близко так подойдут, стоит лишь руку протянуть.
Я им крикну — возьмите к себе! Возьмите! И мы уплывём.
Но лишь рыбы изредка прыгают над водой, сверкая на солнце, как паруса.
Солнце слепит глаза, тишина, только плещутся волны…
Может, дни короткие слишком, и корабли просто не успевают приплыть?
Мы живём на последнем этаже. Вот бы всё перевернуть вверх ногами! Тогда мы жили бы на первом этаже, и за окном шумели деревья. А, выходя на улицу, я взмывал бы в чистое небо.
Тридцать три маленьких человечка шли по лесной дороге шаг в шаг.
И звук получался такой же — «шаг-в-шаг, шаг-в-шаг, шаг-в-шаг»…
Вдруг слева треснула ветка! Человечки совсем не испугались, но всё же ускорили шаг.
И звук теперь получался такой — «шаг-шуг, шаг-шуг, шаг-шуг»…
А семнадцатый человечек вдруг стал чихать. Наверное, потому, что очень ярко светило солнце. И никак не мог с этим справиться.
Теперь звук получался таким: «шаг-шуг, шаг-шуг, чхи, шаг-шуг, шаг-шуг, чхи»…
Тут самый последний, самый маленький человечек остановился. В звуках шагов стало чего-то не хватать, все перестали идти и оглянулись. Стало тихо…
— Скажите, пожалуйста! — сказал маленький веснушчатый человечек, скинув капюшон. — Куда мы идём? Куда мы бежим?
Остальные человечки удивлённо переглянулись.
— Мы не идём, — сказал один.
— И не бежим, — сказал другой.
— Мы сочиняем музыку, — шёпотом сказал третий.
И все пошли дальше. А самый маленький, веснушчатый и весёлый человечек, не стал больше идти шаг в шаг. Он бежал впереди, весело подпрыгивая и звонко, мелодично улыбаясь.
Мама сказала, что сегодня — день летнего солнцестояния. Интересный день какой! Наверное, в этот день солнце не гуляет по небу туда-сюда, а стоит на месте и наблюдает за нами.
Чтобы солнцу было легче, я решил ему всё объяснять.
Я задирал голову вверх и громко кричал о том, что я делаю.
— Я ем! — кричал я солнцу.
— Я пошёл к бабушке!
— Я всё ещё иду к бабушке!
— Бабушку я не нашёл!
— Бабушка сама нашла меня!
— Я залезаю на дерево!
— Я немного порвал футболку!
— Папа меня ругает ни за что!
— Папа говорит, что есть за что!
— Я читаю!
— Всё, почитал!
— Я нехотя мою руки!
— Я снова ем!
— Я не могу доесть!
Я обо всём кричал солнцу, даже по мелочам.
А вечером, когда взошла луна, я, уставший, молча сидел на диване и слушал, как мама поёт грустную песню. Как здорово, когда ничего никому не надо объяснять!
«Я взошла!» — вдруг сказала мне луна…
Сегодня из долгой поездки возвращается Лёшкина мама.
Папа отправился за ней на вокзал.
Лёшка с утра не находит себе места.
Он час смотрел в окно, а мама всё не идёт.
Он тщательно умылся, почистил зубы и даже шею помыл.
А мамы всё нет.
Лёшка сложил разбросанные книжки ровной стопочкой. Убрал в шкаф игрушки.
А мама всё не появляется.
Лёшка достал веник и немного повозил им по полу.
А мама всё не приезжает!
Ждать стало невозможно, и Лёшка решил повторить всё сначала…
Он зачерпнул немного земли из цветочного горшка и размазал грязь по лицу и шее.
Разбросал по полу книжки.
Достал обратно все игрушки, высоко подбрасывая каждую в воздух.
Разорвал несколько листочков.
Направился в ванную и вдруг услышал, как поворачивается ключ в замке… Ура, мама вернулась!
Ночью мы ехали в автобусе.
Я в пустом салоне, а папа наверху, на крыше. Иногда папа свешивался в люк и спрашивал:
– Ну как ты там?
– Я нормально, – говорил я и передёргивал плечами.
И папа пропадал, а вместо него появлялось чёрное небо со звёздами. Когда папа исчез надолго, я забрался с ногами на сидение, выпрямился и крикнул туда, в люк:
– Па! Может, поменяемся?
– Давай, – услышал я откуда-то сверху.
И вот я – мой папа, сижу на крыше автобуса и мчусь вперёд. То сливаясь с чёрным звёздным небом, то возвращаясь обратно. Я заглядываю в люк – а в пустом освещённом салоне сидит мальчик. Он кажется совсем маленьким, худеньким, растрёпанным, и завистливо смотрит вверх. Я не выдерживаю и спрашиваю:
– Ну как ты там?
– Я нормально, – тихо говорит этот незнакомый мне мальчик и почему-то передёргивает плечами.
Водили нас на встречу с детским писателем, чтобы он живых детей увидел. Он нас увидел и обрадовался. И стал задавать вопросы:
– А… это… – мялся писатель. – Вы давно уже детьми работаете?
Мы отвечали:
– Давно!
– Недавно!
– Десять лет!
– Девять!
– Я безработный!
– Круто, – восхищался писатель. – А… как его… Что вы любите читать?
Мы отвечали:
– Таблички!
– Вывески!
– Номера троллейбусов!
– Буквы!
– Я не умею читать!
– Здорово, – радовался писатель. – Ну а… в общем… какие у вас дальнейшие планы?
Мы отвечали:
– Ужин!
– Покорить мир!
– Выучить уроки!
– Рассказать вам побольше!
– Как мама скажет, такие и планы!
– Потрясающе, – удивлялся писатель. – А вы… ну… правда, настоящие?
Мы отвечали:
– Правда!
– Неправда!
– Правда!
– Неправда!
– Правда-неправда!
– Ничего себе, – качал головой писатель. – А… короче… можно у вас автограф попросить?
Тут уж мы обрадовались и стали писателю автографы раздавать. Только Витенька вместо автографа обвёл на листочке свою пятерню. Он, правда, очень маленький.
Сашка сидел над домашним заданием и недовольно цокал языком. Мама подходила к закрытой двери, прислушивалась, но слышала только равномерное цоканье. Через закрытую дверь мама спросила:
– Саш? Ну как там с уроками? Закончил?
Сашка что-то пробормотал, и мама сказала:
– Не слышно, Саш. Я зайду, ладно?
– Заходи, – угрюмо сказал Сашка и уставился в тетрадку.
Мама зашла в комнату и присела на диван. Сашка будто бы невзначай прикрыл тетрадку рукой. Мама спросила:
– Так что там с уроками? Может, помочь?
Сашка покачал головой и всхлипнул.
– Ну что такое? – возмутилась мама. – Задание какое было?
Деваться было некуда. Сашка вздохнул, достал дневник и протянул маме. Мама прочитала запись и удивлённо посмотрела на Сашку. Тот пожал плечами.
– Напишите про семью плохо? – недоверчиво сказала мама. – Что это?
– Что-что… Такое задание… – пролепетал Сашка.
– Ну-ка, – сказала мама. – Покажи, что ты написал там в тетрадке?
Сашка замотал головой и навалился на тетрадь всем телом. Мама выдёргивала тетрадку и приговаривала, что ругаться не будет, только посмотрит. Пришлось уступить. Мама посмотрела на тетрадку и прочитала: «Мама ну просто ужасная».
– Саша! – закричала мама. – Как это понимать?
– Ты обещала, – обижено сказал Сашка.
– Одним нам тут не разобраться, – выдохнула мама и решительно вышла из комнаты.
Папа нависал над дневником, как орёл. Бабушка крепко держала дневник в руках. Мама всё повторяла «ну просто ужасная», «надо же!» и «как вообще можно было додуматься до такого!» в разных вариациях.
Папа строго спросил:
– Сергей Петровича задание?
Сашка пожал плечами – мол, чьё ещё.
– Надо жаловаться, – сказала мама.
– Напишите про семью плохо, – перечитывала бабушка.
– Толку жаловаться? – сказал папа. – Учитель года, что вы! Новейшие разработки! Передовые технологии!
– Напишите про семью плохо, – повторила бабушка.
– Я не виноват… – бормотал Сашка.
– Напишите про семью плохо, – прочитала бабушка и улыбнулась.
Папа отобрал у неё дневник, помахал им и сказал:
– Давайте уже напишем чего-то, что ли?
Мама пожала плечами:
– Давайте.
Бабушка улыбалась.
Мама попросила:
– Саш, только зачеркни про ужасную, пожалуйста.
Сашка покорно зачеркнул. Папа ходил по комнате и думал вслух:
– Папа… поздно просыпается… Не помогает делать мне уроки… Любит футбол…
– Надо про плохое, папа, – напомнил Сашка.
– Да, да, – согласился папа и зашагал по комнате молча.
Бабушка схватила Сашку за плечи, посмотрела пристально и сказала:
– Про меня что-нибудь напиши.
Сашка написал: «Бабушка старая».
– Это плохо, – довольно согласилась бабушка.
Было так поздно, что у Сашки стали слипаться глаза. Папа всё ходил по комнате и предлагал варианты, мама спорила, бабушка улыбалась. В Сашкиной тетрадке было только два предложения. Одно, зачёркнутое, про маму, второе, незачёркнутое – про бабушку. Папа рассказывал про себя ужасные вещи, что он замечает пыль и не вытирает, а мама говорила, что не так уж это плохо и ничего страшного, а вот она тоже иногда замечает и не вытирает, и это уж точно плохо, и тогда папа сказал, что ничего страшного…
И тут Сашка воскликнул:
– Я придумал!
И написал: «Моя семья такая плохая, что об этом даже писать нельзя».
– Вот молодец, – сказала мама. – Пойдёмте теперь чай пить.
Всем почему-то стало радостно, и улыбалась теперь не только бабушка, но и мама хихикала, и папа смеялся, и Сашке было хорошо. Они обнялись за плечи и еле протиснулись в дверь, чтобы пройти на кухню.
А мама всё весело приговаривала:
– Мы ужасные, просто ужасные!
– Что это у тебя за игрушка? – спрашивают маленькую Алёнку.
– Это кот.
– Какой же это кот, у него руки, а не лапы!
– Это дельфин, – исправляется Алёнка.
– Какой же это дельфин? У него и плавников нету!
– Это кот, – говорит Алёнка.
Хорошая игрушка!
То кот, то дельфин.
Сенька свесился с балкона и кричит:
– Витька-а-а! Иди сюда! Я тебе дверь открою!
– Зачем? – кричит Витька.
– Низачем! – кричит Сенька. – Просто так иди! Ногами!
– Зачем идти просто так? – кричит снизу Витька. – Просто так я могу и здесь постоять! Просто так я много чего могу!
– Я что-нибудь придумаю! – кричит Сенька. – Чтобы не просто так!
– Придумывай!
Сенька думал на балконе, а Витька стоял внизу и ждал.
– Придумал? – кричит Витька.
– Пока не придумал! Почему не хочешь идти просто так? Раньше ходил!
Витька задумался, кричать или не кричать это на всю улицу, и решился:
– Меня мама ругает! За бессмысленное хождение по гостям! Если будет смысл, я пойду!
– У меня варенье есть! – крикнул Сенька.
– Так бы и сказал! – сказал Витька и пошёл к Сеньке в гости.
И весь двор пошёл.
Потому что смысл – хорошая штука!
Маленький ветерок гулял с родителями.
А те его постоянно одёргивали:
– Туда не лети.
– Туда не дуй.
– Дерево не колышь.
– Зачем мальчику испортил причёску?
– Не разбрасывай листья. Пусть в кучке лежат.
– В окно не лети, потеряешься!
«Хорошо гулять, когда не знаешь, чего тебе делать нельзя», – подумал ветерок и снова разворошил кучу листьев.
Полз муравей, и Славка полз.
Летела птица, и Славка подпрыгивал и полсекунды летел.
Бежала кошка, и Славка бежал.
Плыла рыба в аквариуме, и Славка плыл в ванной – от одного края до другого.
Собака играла с хозяином и ловила мячик, и Славка стоял на воротах и ловил мячик.
Тут Славку укусил комар, и Славка надолго задумался.