Однажды Тёма и Мотя шли по улице и встретили ананас. Ананас быстро катился по дорожке. Тёма и Мотя сели на корточки и поймали его. Ананас был не большой и не маленький.

– Видно, тут проезжала машина, полная ананасов, – догадался Тёма. – И один ананас потерялся.

– Отнесём его к тебе домой, – решила Мотя.

Дома был Тёмин папа.

– Замечательный ананас! – обрадовался он. – Вот завтра к нам в гости придут Вася и его папа Андрей Владимирович, и мы все вместе его съедим. А пока положи-ка его в холодильник.

Они положили ананас в холодильник и сели играть в ЕСЛИМЫСЛИПОСЛЕ. (Отличная игра! Про неё – когда-нибудь в следующий раз.)

Вдруг послышался стук.

– Входите, входите, – сказал Тёмин папа. – У нас не заперто.

Но никто не вошёл, а стук послышался снова.

– А! – догадался Тёма. – Это, наверное, наш сосед, наконец, нарисовал портрет своей морской свинки и теперь вбивает гвоздик, чтобы повесить его на стену.

Застучали сильнее и чаще.

– Это, по-моему, в ванной, – сказала Мотя.

– Надо пойти посмотреть, – предложил Тёма, и втроём они вышли в коридор.

Стучали совсем близко.

– Это в холодильнике! – прошептала Мотя, и глаза у неё стали круглые.

Тёмин папа подошёл к холодильнику, прислушался и распахнул дверцу.

В холодильнике всё было в порядке. Ананас лежал на нижней полке. Больше никто не стучал.

– Странно, – сказал Тёмин папа и закрыл дверцу.

И все снова сели играть.

Тут опять застучало. Все переглянулись. Папа вскочил, подбежал к холодильнику и распахнул дверцу.

Стук прекратился. Ананас лежал на нижней полке. Рядом с ананасом натекла лужица молока. Это на верхней полке пакет перевернулся.

Папа вытащил пакет и оглядел со всех сторон.

– Удивительно, – сказал он, промокнул молоко тряпкой и закрыл дверцу.

И все снова сели играть в ЕСЛИМЫСЛИПОСЛЕ. И тут опять послышался стук. Папа хлопнул себя по лбу.

– И как я сразу не сообразил! – воскликнул он. – Это же знаменитый ансамбль «Ого!» репетирует на чердаке!

– А молоко? – спросила Мотя шёпотом.

Папа перестал смеяться и вскочил.

– Сидите в комнате, – велел он, а сам подкрался к холодильнику на цыпочках и храбро распахнул дверцу. Пакет молока опять был перевёрнут. Папа вытащил ананас и посмотрел на него очень внимательно. А потом даже наклонился и прислушался.

– Видно, скоро гроза будет или погода меняется, – сказал он. – Что-то мне всё мерещится. У меня, наверное, голова болит. Мне кажется, что ананас фыркает.

Тёма и Мотя прибежали в коридор и стали прислушиваться, наклонившись над ананасом.

– Фыркает, – сказала Мотя.

– Ещё как фырчит, – сказал Тёма.

– Это он хочет, чтобы мы его поскорее съели, – объяснила Мотя. – Ему скучно там, в холодильнике.

– Точно! – согласился Тёма.

И папа взял в руки длинный острый нож.

Ананас положили на стол.

– Я не ананас! – закричал вдруг ананас. – Я ёжик!

И прямо тут же на столе превратился в ёжика.

– Ну и холодрыга у вас в холодильнике, – сказал он.

– Дети, хватит шалить, – сказал Тёмин папа. – Ну кто вам разрешил тащить в дом ежа, да ещё заколдованного?

– Мы думали, он ананас, – сказал Тёма. – Мы не виноваты.

– Не виноваты, не виноваты, – сказал ёжик. – Это я нарочно в ананас превратился. Бежал по улице, бежал, вдруг вижу, дети идут. Вот, думаю, превращусь-ка поскорее в ананас, а то они увидят ёжика и начнут руками хватать, в какую-нибудь старую шляпу заворачивать, ещё в живой уголок потащат. Терпеть не могу в живом уголке! Молоко пить заставляют.

– Разве ёжики не любят молоко? – удивилась Мотя.

– Мы зефир в шоколаде любим, – вздохнул он. – Ну, там, клубничный кисель ещё… Солёные огурцы…

– Этого у нас нет, – огорчилась Мотя.

А Тёма угостил ёжика мармеладом.

Ёжик мигом съел мармеладину и облизнул свой круглый нос.

– Как же ты здесь оказался? – спросил Тёмин папа. – Ведь ёжики живут в лесах.

– Да я так как-то… – застеснялся ёжик. – Это самое…

Потом он посмотрел на папу, Мотю и Тему и сказал:

– Только никому не говорите. Я убежал из живого уголка. Не могу я в этом уголке… Там тесно и скучно. А по соседству ещё эти кролики. Выпьют вина из одуванчиков и кричат, ругаются, топают. В общем, настоящие кролики… А я так соскучился по чистой траве.

Папа, Мотя и Тёма вынесли ёжика на улицу и осторожно положили на газон. Чтобы никто не заметил и не утащил его в живой уголок.

– Пойду во Свояси, – сказал ёжик.

– А это где? – удивился Тема.

– Свояси, – мечтательно вздохнул ёжик. – Это там, за шестью полями и тремя речками. Там живёт мой мохнатый друг Кот Барбосный – лежит на крыльце и толстеет. По утрам во Своясях бывает густой туман, и его можно есть сколько хочешь. Одни говорят, что он похож на кисель, а другие – что на шоколадный крем. На самом-то деле это ежевичный зефир. Ах, Свояси – это родина всех настоящих ёжиков. До встречи во Своясях. Пока! – шепнул ёжик и побежал по газону.

А никто и не заметил ёжика. Все шли по своим делам. Никто даже и догадаться не мог, что бежит по тротуару и мостовым ёжик, чтобы скорее попасть в лес, где чистая молодая трава.

Только милиционер Шоколадкин посмотрел на ёжика очень внимательно. На то он и милиционер, чтобы на всех внимательно смотреть. Ёжик тогда как раз дорогу перебегал. Почувствовал, что на него милиционер смотрит, и на всякий случай снова ананасом прикинулся. А лапки не успел убрать.

«Грипп у меня, что ли? – подумал милиционер Шоколадкин. – Какие-то ананасы с лапками мерещатся».

Милиционер Шоколадкин стал щупать свой лоб и так задумался, что включил зелёный свет и долго не переключал. А когда переключил, то пожарной машине пришлось остановиться. Но ничего страшного не случилось, потому что пожарные спешили не на пожар, а в Старый Парк – танцевать, пить ситро и кататься на каруселях.

Дорогие все! Уважаемые девочки! Обожаемые мальчики! Бородатые папы! Кудрявые мамы! Троюродные бабушки! Непослушные дедушки! Веселые щенки и пушистые крокодилята! Как вы думаете – писатели тоже сначала бывают маленькими? Или они сразу появляются на свет большими и важными писателями? Некоторые писатели, конечно, никогда в жизни не были маленькими. Но я-то уж точно была. И когда я была маленькая, со мной все время случались смешные, невероятные и чудесные истории.

Зато сейчас со мной совсем ничего не случается. И поэтому целыми днями я качаюсь в гамаке, ем яблоки, щекочу своих кошек и вспоминаю свое детство. А когда человек вспоминает, это знаете как называется? ВСПОМИНАНЬЯ, вот как!

Когда я была маленькая, еще всякие некоторые многие другие люди тоже были маленькими. Например, мой друг Алеша. Мы с ним на одной парте сидели.

Вот однажды ему учительница говорит:

– Ты, Алексей, читай наизусть стихотворение, которое я на дом задавала.

А он говорит:

– Я не выучил. У меня вчера последний молочный зуб выпал. И даже насморк начался…

А учительница говорит:

– Ну и что? У меня вон ВСЕ зубы выпали, а я на работу хожу.

И как вынет изо рта все зубы разом! Мы так испугались! Ирка Беликова даже заплакала. А это у нашей учительницы зубы просто ненастоящими были.

Тут директор в класс вошел. И тоже испугался. Но не заплакал. Он привел к нам другую учительницу – веселую и с настоящими зубами, которые изо рта не вынимаются.

А той учительнице подарили часы с кукушкой и отправили на заслуженный отдых – на пенсию то есть.

Давно бы так!

Когда я была маленькая, я была очень забывчивая. Я и сейчас забывчивая, но раньше – просто ужас!..

В первом классе я забыла прийти в школу первого сентября, и пришлось целый год ждать следующего первого сентября, чтобы идти сразу во второй.

А во втором классе я забыла дома свой ранец с учебниками и тетрадками, и мне пришлось возвращаться. Ранец я взяла, но забыла дорогу в школу, и вспомнила о ней только в четвертом классе.

Но в четвертом классе я забыла причесаться и пришла в школу совершенно лохматая.

А в пятом классе я перепутала – осень сейчас, зима или лето – и вместо лыж принесла на физкультуру ласты.

А в шестом классе я забыла, что в школе надо вести себя прилично, и притопала в класс на руках. Как акробат!

Но зато в седьмом… Ой, фу ты… Снова забыла.

Ну потом расскажу, когда вспомню.

Жил-был мальчик Дмитрий Игоревич. Это потому, что его зва¬ли Митя, а его папу – дядя Игорь.

Однажды Митя и его папа пошли на Речку смотреть корабли. Идут, а навстречу – собака. Здоровенная! Пятнистая, с длинными ушами и бородой.

– Здорово похожа на пойнтера, – сказал Митя.

– Просто вылитый эрдель, – заметил папа.

Собака остановилась и стала на них смотреть.

– Сейчас кусаться будет, – решил Митя.

– Вот ещё, – сказала собака. – Других дел, что ли, у меня нет?

Митя и папа тоже остановились. От удивления.

– Извините, пожалуйста, – сказал Митя воспитанным голо¬сом. – Разве собаки умеют разговаривать?

– Обязательно, – грустно сказала собака. – Но только в са¬мом крайнем случае.

– А у вас что, уже крайний случай?

– Да, – сказала собака совсем грустно. – Я ищу своего человека. Скажите, пожалуйста, здесь случайно не пробегал мой человек?

– А он какой из себя?

– О! – сказала собака и улыбнулась. – Мой человек – он такой красивый! Кудрявый и с длинным носом. В его доме полно уютных углов, в которых можно подремать. На ужин мой человек ест огромные котлеты. А ещё у него очень удобные колени, куда всегда можно уткнуться мордой. Он играет на гитаре и поёт задум¬чивым голосом.

– Да это же просто вылитая Дарья Павловна! – воскликнул Митя, и все втроём они побежали к ней.

Уже издалека слышалось, как Дарья Павловна играет на гита¬ре и поёт задумчивым голосом песню про далёкую звезду.

– Здравствуйте, Дарья Павловна! – погромче закричал Митя. – Тут пришла одна симпатичная собака и говорит, что вы её человек.

Дарья Павловна выглянула в окошко.

– Ах, какой прелестный барбосик, – сказала она.

– Ну что? – спросил папа собаку. – Она твой человек?

– Ага! – сказала собака радостно.

Дарья Павловна упала в обморок. Потому что она не знала, что собаки умеют разговаривать в самом крайнем случае. Но Дарья Павловна тут же очнулась и опять высунулась в окошко.

– Мы сразу догадались, что это вы! – обрадовался Митя. – Потому что вы такая красивая, с длинным носом и на гитаре игра…

– Что-о-о-о-о-о-о?! – Дарья Павловна схватилась за сердце, а потом за свой нос. – Ах, негодный мальчишка, противный папа, гадкий пёс! Это у меня нос длинный?! Да у меня нос всего сто тридцать миллиметров с половиной!

Она так сердито кричала, что чуть не вывалилась из окна. А Митя, папа и собака убежали.

– Да, – сказал папа. – Наверное, она не твой человек. Она же котлет совсем не ест.

– Георгий Иванович ест котлеты! – подскочил Митя. – Бежим!

– Нет, – вздохнула собака. – И Георгий Иванович не мой человек. Честно говоря, у меня вообще нет своего человека. И не было никогда. Но одна моя знакомая полусиамская кошка гово¬рит, что у каждой собаки или кошки должен быть хоть один род¬ной человек на земле. К тому же вчера ночью шёл дождь. Он шёл-шёл-шёл-шёл-шёл-шёл и не заметил, что я на траве сплю. И пошёл прямо по мне. Я ему: «Чего брызгаешься?» А он: «Дома надо си¬деть, когда я иду». Я говорю: «Ага, дома… а если у меня и дома-то нету?» А дождь говорит: «Ищи себе дом. Устраивайся в хорошие руки. Каж¬дый барбос – кузнец своего счастья».

И вот я пошла искать себе дом и устраиваться в хорошие руки. Да что-то не везёт…

Митя и папа смотрели на собаку.

– Весёлого мало, – сказал папа. – Мы бы тебя взяли, – сказал Митя. – Да нам никакая мама не разрешит. У нас и так уже целых два морских поросёнка. Сыновья морской свинки.

– Что ж, – вздохнула собака, – видно, быть мне всю жизнь бродягой…

А дело было в воскресенье. В воскресенье многие мамы любят ходить в гости или куда-нибудь по делам. У них такие особые, мамские дела, которые только по воскресеньям делаются. В общем, мамы по воскресеньям часто куда-то деваются. Поэтому в воскресенья повсюду бродят беспризорные папы с детьми. И мама Мити тоже утром уехала по делам. А теперь вернулась. Митя и папа ви¬дят – мама на своём мотоцикле мчится. Затормозила так лихо, поднялась на одно колесо, опустилась, остановилась и говорит:

– А это что ещё за чудовище?

– Это собака, – сказал Митя. – Ей жить негде. Правда, на пойнтера похожа?

– По-моему, её прадедушка – эрдель, – сказал папа.

– Обыкновенная бородатая дворняга крупных размеров, – решила мама.

Собака повернулась и пошла прочь такой несчастной походкой, что было сразу видно – это идёт дворняга, бедняга, бродяга и бедолага.

– Нет! – нахмурилась вдруг мама. – Всё неправильно. Нельзя, чтобы собака уходила такой несчастной походкой. Иди, собака, сюда. Оставайся. Будешь наша.

– У нас в доме полно углов, где можно дремать! – обрадо¬вался Митя.

– А у меня как раз есть отличное старое пальто! – папа тоже обрадовался. – Подходящее пальто фабрики «Красный Молодец».

– Да зачем ей пальто? – удивился Митя.

– Она на нём спать будет.

А собака говорит:

– А руки-то у вас хорошие? Я только в хорошие руки хочу…

Папа, мама и Митя протянули ей свои руки. Она ткнулась но¬сом в их ладони и вдруг стала красивая-прекрасивая. Это она от счастья похорошела. Ведь теперь у неё было целых три своих че¬ловека и два морских поросёнка.

Только больше собака никогда не разговаривала. Крайний случай-то кончился!

Когда я была маленькая, со мной в классе учился мальчик по прозвищу Виник. Потому что его фамилия была Винокуров. Он был чудной. С приветом. Притом с большим. С огромным приветищем. Когда мы обучались еще в детском саду (а мы с Виником жили в соседних домах и ходили в один детский сад), когда мы еще в детском саду были, на обед дали вареную курицу, и Виник помазал ее зеленкой, чтобы курице не было больно, когда ее едят.

В школу Виник ходил довольно редко, и мы все очень радовались, когда он появлялся. Раз Виник пришел, значит обязательно что-нибудь отчебучит.

И вот однажды, классе в четвертом, шел урок английского. Нашей любимой Ларисы Николаевны не было, и ее несколько раз заменяла одна довольно редкая тетя. Она нас совершенно замучила, к тому же задразнила и заобзывала. Шел не урок английского, а какое-то мучение. Но посреди этого мучения кто-то из учителей заглянул в наш класс и позвал ее. Мучительница зыркнула на нас грозно, велела сделать пять упражнений, рявкнула, треснула журналом по столу, чтобы мы вели себя тихо, и ушла.

Нам тут же так весело стало, так хорошо. Мы стали разговаривать обо всем на свете.

— Хорошо бы, — сказал Димон, — завести какого-нибудь ученого зверька, вроде хомячка или морской свинки, и надрессировать его, чтобы он ночью, пока мама спит, выпалывал у нее из косы седые волосы. Вот как сорняки на огороде. А то она каждое утро причесывается, видит, что у нее есть седые волосы, и очень огорчается…

— Ты лучше учись хорошо, — посоветовала отличница Смирнова. – И седых волос у мамы будет меньше.

— А у моей мамы зато во какие мускулы, — похвастался Лукьянов.

— А у моей бабушки зато тройной подбородок, — не отстала Вера, и напыжилась вся, чтобы показать, как это, но у нее не очень получилось.

— Зато мой папа, — воображалистым голосом начал Макс, — такой умный и красивый, что у него целых четыре жены. И все они очень дружат с мамой и со мной, дарят подарки и шлют открытки к праздникам…

Так мы сидели и болтали, мучительница все не шла и не шла, в конце концов нам даже надоело болтать, и Настя сказала:

— А теперь давайте молчать!

— Точно! – обрадовался Макс. – Кто первый заговорит, тот лысая макака!

А Виник придумал:

— Лучше кто первым войдет!

— Кто первым войдет или заговорит, тот – лысая зеленая макака! – решили все и стали молчать. Тишина.

И тут входит учительница и сразу с порога произносит любимое учительское слово:

— ТАК!!!

Мы изо всех сил старались не смеяться, но некоторые, например, Ирка или Танька, они вообще дохлые, болели часто, тут же начали хихикать.

— Это что еще такое? Что за глупый смех? – учительница почуяла неладное.

Тут Ирка и Танька просто затряслись от смеха, даже повизгивать начали, а, глядя на них, принялись веселиться и остальные.

— Вы почему смеетесь? – рассвирепела учительница. – Объясните мне, что происходит! Как вы смеете?! Что во мне такого смешного?

Уж тут-то все чуть под парты не свалились. А учительница стала такого цвета… Я даже испугалась, что ее сейчас удар хватит.

И Виник, наверное, тоже испугался. Он встал и сказал спокойно и вежливо:

— Мы смеемся, потому что вы – лысая зеленая макака. Так получилось. Вы уж не огорчайтесь. Вы лысая зеленая макака, а так ничего страшного.

И сел.

У учительницы голос пропал начисто. И как это пятнадцать минут назад она на нас кричала, чем?

Сначала она просто открывала рот без всяких звуков, а потом схватилась за голову и побежала прочь из класса спортивной рысью.

— Странная какая-то, — пожал плечами Виник. – Сама же просила объяснить, почему все смеются.

Винику, конечно, здорово влетело. В пятый класс он пошел в другую школу. В шестой – еще в одну. Седьмой класс заканчивал в санатории, восьмой – в другом городе, девятый – опять в Москве, но в лесной школе. Вернее, половину девятого, потому что в лесной школе он опять что-то отчебучил. В десятый класс его принимать никто не хотел. Что он делал вместо половины девятого и всего десятого классов, я точно не знаю, но зато теперь наш Виник стал начальством и ездит на здоровенном джипе с мигалками.

Когда я была маленькая, я без конца со всеми ссорилась, ругалась, обзывалась, дразнилась, щипалась, кусалась, плевалась и дралась.

Но не потому, что я была такая ужасная. Наоборот. Просто я очень любила мириться. Ведь мириться – это так здорово, так чудесно и приятно. Но чтобы хорошенько помириться, надо сначала поссориться как следует. Вот я и ссорилась нарочно.

И вот однажды я гуляла в саду «Эрмитаж» и встретила мальчика. Он был очень красивый, кудрявый и задумчивый, с пушистым малиновым шарфом. Мне тут же жутко захотелось с этим мальчиком мириться. И чтобы обязательно держаться мизинцами и приговаривать «мирись-мирись-мирись». Я поскорее подошла к нему поближе и изо всех сил показала ему язык. А он только улыбнулся. Даже не сказал мне ничего обзывательного, вот ужас-то! Тогда я сказала:

– А у меня зато волосы рыжие!

Я думала, что он сейчас начнет меня дразнить, и мы, наконец, поссоримся. А он сказал:

– Не рыжие, а золотые. Очень красивые волосы.

«Странный какой-то», – подумала я и сказала:

– А ты зато псих ненормальный!

А он порылся в кармане и протянул мне леденец на палочке.

Мне стало так обидно, что он не хочет со мной ссориться, что я заплакала. Мальчик очень огорчился и стал меня утешать:

– Ну не плачь, ты, наверное, шоколадную конфету хотела, а я тебе только леденец дал? Ничего, я тебе потом шоколадную принесу. А хочешь, пойдем ко мне в гости, у меня дома ёжики есть, живые, настоящие. Ну, не плачь, давай мириться!

Тут я прямо подскочила от радости.

– Конечно, давай! – завопила я.

И мы стали мириться. Мы взялись мизинцами и так долго трясли руками, что у меня даже мизинец навсегда оттопыренным остался. Честно! А потом мы пошли к нему в гости смотреть двух живых настоящих ёжиков, которые у него жили.

И мы с этим мальчиком так ужасно подружились, что дружим до сих пор. Только теперь у него живут уже целых семь ёжиков.

У Никиты был папа Володя и мама Оля. Однажды утром Ники¬та играл в коридоре в войну с пришельцами, папа лежал на дива¬не, качал ногой и пел «туруруруру», а мама стирала в стиральной машине, готовила обед, мыла окна, белила потолок, двигала ме¬бель и чинила пылесос. Когда мама всё сделала, она оделась, по¬ложила в сумку два яблока и сказала:

– Ну вот, дорогие мои. Я сварила вам суп на всю жизнь и те¬перь от вас ухожу. Навсегда-навсегда.

– А какой ты нам суп сварила? – спросил папа.

– Грибной. С картошкой и жареным луком.

– Что же, – обиделся папа, – я теперь всю жизнь должен грибной суп есть? Интересно.

И он снова запел «туруруруру». А Никита спросил:

– Мам, можно я тут пока из твоей стиральной машины марси¬анский корабль построю?

– Конечно, можно, – согласилась мама и ушла.

Была осень. Мама пошла в парк. Там никого не было. Тогда мама стала шуршать жёлтыми листьями и подфутболивать их кончиками башмаков. Неприлично же при посторонних листьями шур¬шать. Взрослая всё-таки тётенька. Шуршала мама, шуршала, вдруг смотрит – по парку ещё кто-то ходит и тоже листьями шуршит. Мама пригляделась, а это молодой дядька – красивый такой, ры¬жий, кудрявый, а глаза весёлые-весёлые.

– Вы что, тоже листьями шуршать любите? – спросила мама.

– Очень, – сказал рыжий и улыбнулся. – Только редко уда¬ётся хорошо пошуршать. Всё дела, заботы. Давайте с вами вместе шуршать.

Стали они вдвоём шуршать. А потом в кучи листьев прыгать с разбегу. Так весело было! Прыгали, прыгали, потом рыжий сказал:

– Так бы всю жизнь с вами и прыгал. Жалко, что улетать пора. Вот наберу сейчас с собой листьев и полечу. И он достал огромный мешок.

– Зачем же вам с собой листья? – спросила мама.

– Чтобы пошуршать, когда сильно захочется. Ведь в моём ко¬ролевстве всегда лето и нет сухих листьев.

– А где ваше королевство? – удивилась мама.

– Пойдёмте покажу.

Рыжий и мама поднялись на крышу. Отсюда было далеко видно.

– Вон, – сказал рыжий. – Видите те белые дома далеко-да¬леко? А за ними – лес. В этом лесу есть коричневая дорога с лужами и подорожником. Эта дорога и ведёт в моё королевство. Моё королевство весёлое и тёплое. У меня там море и сад с кару¬селями. Знаете что? – придумал рыжий. – Полетим ко мне в го¬сти, а? Я вас с мамой познакомлю. Она у меня добрая. Старенькая только. Ей уже трудно королевой быть, так что я теперь главный король.

«Как же я раньше-то не догадалась! – подумала мама. – Ко¬нечно, таким рыжим, весёлым, красивым и добрым может быть только король из королевства с морем и каруселями».

– А кто у вас суп готовит? – спросила мама.

– Никто, – ответил рыжий король. – Мы суп не едим. У нас всегда гречневая каша, винегрет и кисель. Полетели вместе! Я вам кошек своих покажу. Они такие смешные симпатяги! Рыжие, в зе¬лёный горошек. А некоторые в клеточку.

– На чём же мы к вам полетим? – спросила мама. Король посвистел, и на крышу опустился вертолёт.

– На каруселях с вами покатаемся! – радовался рыжий ко¬роль. – А то я всё один на каруселях кружусь, грустно это как-то.

– Конечно, полетели! – решила мама. – Только я тогда домой зайду, варенье возьму вашей маме в подарок. А то неудобно в гости без гостинцев.

Мама пошла домой, а рыжий король ждал её прямо в вертолё¬те около подъезда.

Мама только дверь открыла, а Никита выбегает:

– Ой, мам, ты куда девалась-то? Мы уж и в милицию звонили и в «Скорую помощь», и пожарным. А папа в обморок упал. То ли от волнения, то ли от голода.

– Как от голода? Я же вам суп сварила!

– А мы его налить не можем! Из половника я антенну для марсианского корабля сделал, крепко прикрутил, теперь не откру¬чивается.

Стала мама половник от стиральной машины откручивать, Ни¬киту супом кормить, папу от обморока лечить. Рыжий король ждал-ждал, а потом загрустил и улетел один в своё весёлое коро¬левство. Теперь он часто смотрит в подзорную трубу на дорогу и вздыхает. Но вздыхать ему осталось совсем чуточку! Потому что мама уже обещала Никите и папе, что, если они будут хорошо себя вести, она возьмёт их в гости к рыжему королю в весёлое королевство. И Никита с папой изо всех сил стараются вести себя хорошо.

Честные истории – пособие по борьбе с вредными взрослыми и другими мелкими неприятностями

Эту книжку я пишу для своих внуков. Их у меня, правда, пока ещё нет, но обязательно будут. Если есть сын, значит, будут и внуки. Верная примета! Надеюсь, что это тоже будут именно внуки, в смысле, мальчики. Когда у меня ещё не было сына, больше всего на свете я боялась, что родится девочка. Что с ней делать-то? О чём говорить? Чему учить? Я всё детство мечтала стать мальчиком, и до сих пор надеюсь, вдруг повезёт, и стану всё-таки. Нет, не дядькой, а мальчиком. А с девочками я совсем не умею обращаться – какие-то там бантики, розовые штучки, тонкие голоса. К тому же куколки. В детстве у меня не получалось пеленать куколок, и от злости я отламывала им руки-ноги…

Нет, вся надежда на мальчиков, мы будем с ними гонять на великах, строить из «лего», приводить домой бродячих барбосов, а по осени ходить на речку, чтобы стрелять из рогатки по рыбакам. Конечно, мы будем промахиваться, и наши камешки весело поплюхаются мимо, в воду, а рыбаки станут оглядываться по сторонам, не понимая, что происходит. И мы распугаем им всю рыбу, и правильно, потому что пусть лучше рыба плавает и живёт дальше в нашей речке, а съесть на ужин рыбаки могут что-нибудь другое. Тем более что рыба в этой речке давно несъедобная – очень мелкая, но обычно двухголовая, бородатая и с глазами на животе.

А уж к тому времени, как мои внуки подрастут, и вовсе неизвестно, что будет водиться в нашей речке.

Так что я пишу эту книжку для своих внуков уже сейчас, заранее, пока помню, какое было у меня детство и что со мной случалось. А то вдруг потом, когда стану старенькая, я всё забуду и перепутаю.

«Мятые облака»

В детстве у меня совсем не было ни кота, ни собаки. Мама обещала завести мне собаку, когда я подрасту и смогу сама нести за неё ответственность и следить, чтобы собака или кот ничего в квартире не погрызли и не обшерстили.

Я росла, росла, собаку всё не заводили и не заводили… Так я и выросла без собаки.

Зато теперь я сама командую в своей семье и жизни и могу напихать хоть полный дом барбосов и котов!

Но тогда, в детстве, такое было у меня грустное бескошачье и безбарбосное житьё…

И вот однажды я шла через подземный переход на метро Маяковская. Возле телефонов-автоматов болтались без дела ребята постарше, с гитарой. Они пели какую-то странную песню, похожую на считалку:

Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!

С виду они были довольно лохматые и в дырявых джинсах.

Это сейчас можно надевать на себя всё что угодно, и никто на тебя даже не посмотрит. А раньше – ого-го! Попробуй походи лохматым и драным, все тут же решат, что ты отъявленный хулиган и вообще псих.

Я так и подумала, когда увидела эту компанию: «Ничего себе психи». Но потом разглядела среди них Ерёму, брата одной девчонки из нашей школы. Её пока ещё не выгнали из нашей школы, а Ерёму – давным-давно. Но он ничуть не воображал, а крикнул мне:
– Привет, Ксюха, чего грустная такая?

– Грущу, что нет у меня ни барбоса, ни кота, – призналась я.

– А ты не грусти! – утешил Ерёма. – У нас есть восемьдесят четыре копейки, мы сейчас пончиков купим. И пойдём к тебе в гости, пить чай.

– В гости? – я как-то оробела.

Целая куча незнакомых лохматых психов с гитарой.

– Твоя мама дома? – спросил Ерёма.

– Нет.

– Жалко, – почему-то сказал он. – Ну, пошли к тебе в гости, будь другом, а то мы уже замёрзли. А мы, между прочим, не какие-нибудь там, мы ансамбль «Мятые облака».

В маленьком окошке на улице по соседству мы купили пончиков, посыпанных сахарной пудрой, и пошли ко мне в гости пить чай. Когда мы пришли в мою квартиру, то музыкальные психи почему-то стали ужасно стесняться, вытирать ноги, говорить шёпотом и даже мыть руки. Но постепенно, за чаем с пончиками они вполне освоились, попривыкли, и затянули свою песню, отбивая ритм по столу с чашками:

Сниддл-ти и сниддл-ту

Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!

Мы пели громко, и никто не услышал, как в коридоре хлопнула дверь. Моя мама появилась на пороге кухни прямо в пальто и сапогах. Лицо у неё было такое… Такое… Что «Мятые облака» просто испарились, исчезли через секунду.

– Это ещё кто такие? – спросила мама ужасным голосом.

– Не знаю, – от страха голосом ещё более нахальным, чем обычно, сказала я. – В подземном переходе познакомилась. А что? Ты целыми днями на работе, а вечером идёшь в театр или в гости, а мне даже поговорить не с кем…

Мама долго проветривала и пылесосила квартиру.

А дня через два у меня появился не то чтобы котёнок, а совсем ещё молодая кошка Блэки, похожая на корову – белая в больших чёрных пятнах. Такая славная усатая симпатяга! Мы тут же подружились.

Поняла, выходит, мама, что надо мне домашнее животное завести, пока не поздно.

В булочной я встретила Ерёму и похвасталась кошкой.

– Ерёма, ты гений!

– Да ладно, чего там… – заскромничал он. – Обращайся, если что.

Это было давно…

Ну а теперь-то какое раздолье! В любом подземном переходе стоят музыканты, бренчат на гитарах, на барабанах барабанят, а то и на скрипках с флейтами играют.

Дружочек!!!

Если тебе не разрешают завести меховых домашних животных, то не зевай, зови подземных музыкантов в гости, бери к себе домой, можешь даже сказать родителям, что привёл их к себе навсегда-навсегда. Музыкой заниматься – петь и бренчать с утра до ночи.

Да что музыканты! Вон сколько толпится у метро всяких ребят постарше – лохматых, с банками пива в руках, хохочущих страшными голосами. Твои родители тут же поймут, что по сравнению с этими «чудиками» и пёс, и кот, и жираф с макакой, и даже крокодил – сущие пустяки, просто прелесть…

Кстати, Ерёма в конце концов взялся за ум, в институте выучился… Я его вижу довольно часто. Вы все его видите. Он работает теперь ведущим новостей на Первом канале. Который именно? Как фамилия? А вы посмотрите повнимательней. Когда я на него внимательно смотрю, то он тоже на меня внимательно смотрит, и так тихо-тихо, чтобы только мне слышно было:
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-э
Тили-пули-уруру
Дики-даки-де
Сниддл-ти и сниддл-ту
Ники-наки-тям
Мяка-умарака-фу
Били-сили-сям!

Когда я была маленькая, жизнь вокруг была совсем не такая, как сейчас. По субботам все ходили в школу, при том девочки носили коричневую форму с черными фартуками – страшную-престрашную. Жвачка была большой редкостью. Про «Барби» никто и не слыхивал. «Лего» не было. Даже фильмов про Бэтмана не было. Просто удивительно, как мы без всего этого жили и росли?!

Зато тогда со мной всё время случались смешные истории. А теперь как-то не очень случаются. Теперь смешные истории случаются со всякими моими знакомыми детьми. Они мне эти истории рассказывают. Иногда из этих историй прямо целые рассказы получаются.

Вот, например. «От души и на память». Рассказ Темы Коржикова, ученика третьего класса.

На большой перемене Евдокимова закрыла дверь в класс на швабру и сказала:

– Начинаем секретный совет! У Майи Первомаевны скоро день рожденья. Надо придумать подарок. Петросян говорит:

– Так решили вроде – электрический чайник. Родительский комитет деньги собирал.

– Электрический чайник мы ей на прошлый день рожденья дарили, – вспомнил Гунькин.

– Нет, – поправил Котов. – На прошлый день рожденья мы дарили ей тостер, а электрический чайник на восьмое марта.

– Совсем, что ли? – удивилась Смирнова. – На восьмое марта был моющий пылесос, на прошлый день роженья – миксер, на Новый год – тостер, на окончание учебного года – кухонная машина «Мулинекс», а на день учителя – видеоплеер. Я точно помню, я папе рассказывала, а он и говорит: «Может, ей на первое апреля электрический стул подарить?»

– Короче, всё это полная ерунда, – решила Евдокимова. – Такое любой подарит. Надо подарить ей что-нибудь душевное. Не от родительского комитета, а от нас самих.

– У нас в подъезде щенки родились, – говорит Женька Полунина. Жутко породистые. Южнолабрадорская лайка. Помесь с гибралтарским боксером. Только они дорогие.

– Надо скинуться, – предложил Петросян. – Скидывались же на пылесос.

– Сравнил, – говорит Полунина. – Сколько пылесос стоит, это только на хвост собачий хватит…

– Значит, надо не один большой общий подарок, а много маленьких, – придумал я.

– Точно, – обрадовалась Евдокимова. – Много маленьких подарков гораздо лучше, чем один большой. Пусть каждый подарит Майе Первомаевне что-нибудь хорошее от себя лично. От души и на память.

Дома я поскорее пообедал и стал думать, что бы такое подарить Майе, чтобы на память и от души. Надо бы подарить что-нибудь такое, что я сам люблю, чтобы совсем уж от души. А я много чего люблю! Больше всего я люблю трёх барбосов, которые живут у нас на даче. Мохнатую маму Рыжуню, её старшего сына Барошу и младшую дочку Дырку. Нашего пожилого кота Мяку Тимофеевича Мячкина я тоже люблю, как родного, и, пожалуй, никому не подарю, даже от души и на память. В компьютере я люблю «Командос», из музыки «Продиджи» и «Сплин»… Но всё это как-то не очень подходит нашей Майе Первомаевне… Я порылся в «Лего», как следует погремел деталями и выбрал для неё трёх отличных чубриков. Но тут подумал,что ведь она не будет в них играть, и мои бедные милые чубрики будут просто так пылиться где-нибудь у неё в квартире, рядом с лишними электрическими чайниками и миксерами… Пожалуй, я подарю ей свой старый велик, ей наверняка полезно заняться велоспортом… Но она на нём вряд ли поместится. Раздавит ещё, свалится. Хрясть, и нету.

У меня просто голова разболелась, и я поехал на роликах погулять в парк.

В парке я встретил Женьку Полунину тоже на роликах, и очень обрадовался. Она тоже обрадовалась, и мы с ней стали носиться, беситься и колбаситься, ели мороженое и пили коку, и никак не могли придумать, что подарить Майе Первомаевне.

Потом мы с Женькой подъехали навестить заброшенный памятник неизвестно кому, который стоит в нашем парке ближе к боковому выходу. Плечи с головой на пьедестале, называется – бюст. Он уже совсем старый и облезлый, с отбитым носом и похож на пугало огородное, а не на памятник. Весной девчонки любят надевать на него венки из одуванчиков.

– Бедный, совсем облез, – пожалела Женька. – А представляешь, как ему тут грустно одному, особенно если ночь или дождь?

– Надо пристроить его в хорошие руки, – сказал я. И мы с Женькой посмотрели друг на друга очень внимательно. А у Женьки брат – совсем взрослый, в институте учится. Когда мы сказали ему, что хотим подарить Майе Первомаевне на день рожденья заброшеный бюст неизвестно кого, он долго смеялся, но сказал, что обязательно нам поможет, ведь он тоже в детстве учился у Майи Первомаевны.

В пятницу с утра Женькин брат на машине притащил памятник в школу и сам принес в класс. А мы с Женькой решили, что на шее у памятника удобно хранить бусы, а на голове – шляпы, поэтому Женька повесила на него несколько фенечек, а мне мама дала большую чёрную шляпу, которая пахла чем-то смешным. Чтобы он получше выглядел, Женька подвела ему глаза и накрасила губы.

Когда все собрались, и стали показывать друг другу подарки, мы с Женькой сразу поняли, что наш – круче всех! Ведь все притащили какую-то полную ерунду.

Евдокимова, наша главная умница и читательница, приготовила толстую растрёпанную книжку. Сказала, что это самая интересная и любимая книжка на свете, потому что в ней нет ни начала, ни конца.

Гунькин принёс гитару и сказал, что выучил для Майи Первомаевны очень душевную и жалобную песню.

Котов приготовил салют и фейерверк. Кравченко откуда-то приволок довольно крупный скелет, светящийся в темноте.

Вот у Петросяна тоже ничего себе был подарок. Он где-то добыл, выменял у кого-то, африканского таракана редкой породы, величиной примерно с мою кроссовку. Таракан в трёхлитровой банке сидел и шевелил усами. Вещь! Все девчонки громко визжали и махали руками, а Смирнова стала как-то подозрительно заикаться, и Петрос накрыл таракана оренбургским пуховым платком, который принесла в подарок наша хозяйственная Попова.

Ну, а уж про всякие шкатулочки с сюрпризами, выжигания по дереву, вышивания, бисероплетения, поздравления в стихах, огромные пальмы в горшках, попугаев в клетках, тортики, камни и другие икебаны я даже не говорю.

К первому звонку у нас всё было готово. На столе у Майи Первомаевны стоял наш с Женькой памятник в шляпе и с фенечками, рядом с памятником – Гунькин с гитарой. В углу у окошка притаился Котов с салютом и фейерверком. За дверью окопался Кравченко со светящимся скелетом.

Прозвенел второй звонок, все притихли, и Майя Первомаевна открыла дверь в класс.

Котов тут же своим салютом как жахнет, как прибабахнет! Дыму, грому!… Из-за двери Кравченко вместе со скелетом вылезают, Петросян таракана подсовывает, девчонки с вышиваниями лезут, поздравительные стихи читают, а Гунькин на гитаре что есть силы играет и вопит погромче:

– Когда! с тобой! мы встретились! черёмуха! цвела! и в летнем парке! музыка! играла!… И было! мне !тогда ещё! совсем! немного лет! Но дел! Успел! Наделать! Я! Немало!..

Майя Первомаевна, конечно, слегка покачнулась. Но всё-таки немножко улыбнулась, схватилась одной рукой за стену, и, разгоняя другой рукой дым от салюта и девчонок, стала пробираться к столу.

Увидела наш Женькой подарок, довольно сильно вздрогнула, уронила портфельчик и закрыла глаза. Но тут же открыла, потому что в класс вошли целых две делегации – от родительского комитета и от учителей школы. С цветами и подарками. Майя Первомаевна посмотрела на электрический чайник и коробку с миксером, засмеялась каким-то странным голосом и полезла прятаться под стол…

В классе после салюта ремонт делали. Гунькин капитально охрип. А Майя Первомаевна немножко заболела, но когда выздоровела, в школу уже не вернулась, а открыла магазин бытовой техники.

А наш с Женькой подарок всё равно – круче всех! Потому что от души. И на память…

Мама принесла домой морское чудище. Оно было здоровенное, усатое и с клешнями. Когда нас водили в музей естествознания, я видел там таких в банках, только они там дохлые уже, заспиртованные. А этот бедняга – замороженый.

– Это королевский лобстер, – сказала мама. – Нам на ужин. Знаешь, полезный какой?

Мама села на диету. Вчера она специально ездила загород, чтобы набрать листья молодых одуванчиков и крапивы для салата. А сегодня, значит, морское чудище.

Стали мы с мамой его варить. Мама приправ всяких в кастрюлю горстями сыпет, лобстер булькает, варится, даже окна запотели. Салатик из одуванчиков нарезали, тут папа входит.

Потянул носом и говорит:

– Чем это несёт прямо с первого этажа? Опять, что ли, трубу где-то прорвало? Безобразие!

Я сказал:

– Пап, ты что, это же наш ужин. Лобстер королевский. Знаешь, полезный какой?

Папа заглянул в кастрюлю и опять потянул носом.

– Очень интересно, – сказал папа. – Я работаю по шестнадцать часов в сутки, иду домой, мечтая о бифштексе, а меня в родной семье встречают вареными тараканами.

– Иногда полезно посидеть на диете, – сказала мама. – Разгрузить свой организм, подпитать йодом, морскими витаминами…

– Хорошо, уговорила. А на гарнирчик что?

– Салат из молодых одуванчиков, – похвасталась мама. – С крапивой.

– Я что, кролик, что ли? – взвыл папа.

– Одуванчик богат витаминами и микроэлементами, – сказала мама. – И вообще, сейчас май, и надо благодарно пользоваться тем, что даёт нам природа. Это очень омолаживает организм.

Мы стали есть лобстера. А что, ничего! Тем более, что я ел лобстера первый раз в жизни, и поэтому загадал желание. Даже целых три – чтобы в Африке побывать, чтобы лето было не дождливое, и чтобы все собаки и кошки стали пуленепробиваемыми.

Мы с мамой съели лобстера с удовольствием, а папа всё ворчал и морщился, особенно, когда жевал одуванчики с крапивой. После этого он нажарил себе шпикачек с кетчупом и заметно подобрел.

– Ты, папа, совсем не печёшься о своем здоровье, – сказала мама. – Неправильный ты какой-то.

– Может, ты «бэшка»? – догадался я. – Вот я – «ашка», и мама тоже в школе была «ашкой», а ты, наверное, «бэшка».

– Да, – сказал папа гордо. – Я учился в классе «Б».

– Так вот оно что, – мама даже перестала есть одуванчики. – И почему я не поинтересовалась этим до свадьбы?

– Но потом перешел в «А», – поспешил добавить папа.

– Значит, ты, папа, как Раппопорт.

– Что за Раппопорт ещё?

– Псих один с нами до третьего класса учился. Круглый отличник, а шуток не понимает. Ему говорят «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он ябедничает, что это неприличные слова. Потом ему однажды случайно четвёрку по математике поставили, его мама обиделась и перевела его к «бэшкам».

– У вас там вечно неизвестно что творится, – нахмурился папа.

Папа с самого начала предлагал отдать меня в военное училище с преподаванием ряда предметов на китайском языке, потому что оно ближе всех к дому. Но мама решила, что лучше мне учиться в той же школе, в которой училась она. Потому что, во-первых, ее там все хорошо помнят – (в седьмом классе мама участвовала в поджоге школы), а во-вторых, фамилия-то у меня другая, никто сразу не догадается, чей я сын, а если вдруг что, мама всегда придёт и разберется.

И тут я вспомнил.

– Наша Жанна Аполлоновна говорит, что мои родители совсем не участвуют в жизни класса. Вот бабушка Савченко цветочки в горшках подарила, потому что у Сашкиного младшего брата на них аллергия. Мама Насти Зашкиркиной двух черепашек принесла, а то они по ночам очень шуршат и топают. Все в жизни класса участвуют, а вы – нет.

– Давайте тоже что-нибудь ненужное в класс подарим, – согласился папа.

– Ага, – обрадовалась мама. – Бабушку или дядю Владика.

– Вот не хотел я его в твою школу отдавать, – с горечью сказал папа. – Из этой школы все такие, как ты, получаются. Которые родного мужа голодом уморить готовы, а всех родственников в живой уголок сдать мечтают.

– Во всяком случае, ты должен сходить к учительнице, познакомиться, поговорить по душам, – решила мама. – Учительницы это просто обожают.

– Может, лучше ты? – жалобно спросил папа.

– Нет уж, – сказал я. – Маму прибережём для аварийного случая.

Еще с вечера папа договорился на работе, отложил все важные дела и стал собираться в школу. На специальную бумажку папа записал имя-отчество Жанны Аполлоновны и что я учусь в пятом «А», и в каком кабинете этот пятый «А» находится. Мама нагладила ему белую рубашку, я начистил ботинки, дворник дядя Лёша вымыл папину машину.

Утром папа как следует набрызгался одеколоном, и сказал, что надеется быть в школе часам к трём, как раз, когда ученики разойдутся и можно будет поговорить с Жанной Аполлоновной и произвести на неё приятное впечатление.

В школе я предупредил Жанну Аполлоновну, что папа обязательно зайдет к ней сегодня, чтобы поговорить о жизни класса и о моём воспитании, а сам поскорее смылся домой сразу после шестого урока.

А дальше вот что было.

Поскольку полдня папа был на работе и занимался всякими важными делами, он как-то замотался. (Взрослые обожают это слово. А спроси их – во что замотался, или чем замотался, ни за что не смогут ответить). Замотавшись, папа потерял листочек с именем отчеством Жанны Аполлоновны, перепутал, в каком я классе, не смог толком объяснить куда он идёт, и чуть не подрался с охранником.

Наконец ему удалось прорваться вовнутрь. Тут его сбила с ног ватага первоклассников с продлёнки, которые мчались в столовую на бесплатный полдник – пить молоко с чёрным хлебом. Папа, можно сказать, чудом уцелел, и от испуга неожиданно вспомнил номер кабинета Жанны Аполлоновны.

Но теперь, после общения с охранником и встречи с малышнёй, у папы был совсем растерзанный вид, и он зашёл в туалет привести себя в порядок.

В туалете папа зачитался надписями на стенах. И с возмущением пришёл к выводу, что многие слова не только на английском, но и на русском написаны с ошибками.

Папа приосанился и пошагал прочь из туалета, торопясь поскорее высказать Жанне Аполлоновне своё беспокойство по поводу преподавания языков и вообще по всем поводам.

Папа поднимался по лестнице, озираясь по сторонам – как бы не выскочили еще какие-нибудь дети.

В это время из-за угла на него набросилась какая-то дама.

– Ну, наконец-то! – закричала она. – Мы вас ждём, ждём, а вы всё не идёте и не идёте!

Бедный доверчивый папа почему-то решил, что это и есть наша Жанна Аполлоновна, и послушно пошёл с ней. Она привела его в класс, а там – целая толпа полуголых восьмиклассниц из обоих восьмых. Оказывается, у старших классов в этот день был медосмотр, и его по ошибке приняли за опоздавшего подросткового врача из нашей поликлиники.

Папа еле отбился от полуголых восьмиклассниц, принял успокоительное и пошёл уже прицельно к Жанне Аполлоновне.

Идёт по коридору, а наш учитель по истории Отечества, Ефим Яковлевич, что-то такое на потолке чинит, то ли лампочки вворачивает, то ли пятно от протечки ликвидирует. Он у нас страшный рукодельник, на него вся школа не нарадуется, никаких слесарей вызывать не надо. Словом, Ефим Яковлевич на потолке что-то мастерит, штукатурка вниз сыпется – прямо папе на голову.

Бедный папа уже как-то ослаб от происшествий и ничего не сказал Ефиму Яковлевичу – ни про штукатурку, ни про нашу школу, ни про всю историю Отечества.

С полной головой штукатурки папа кое-как дополз до нашего класса, вежливо постучал и открыл дверь.

Жанна Аполлоновна с Ларисой Викторовной примеряли какие-то пляжные шлепанцы, потому что уже весна, и вообще скоро лето.

И тут – то ли лобстер с одуванчиками подействовал, и папин организм резко омолодился, то ли Жанна Аполлоновна тоже за свой рабочий день здорово замоталась, то ли она просто была без очков, – она увидела, что папа в дверь заглядывает, и усталым таким голосом ему говорит:

– Мальчик, ну что ты тут ходишь? Что тебе надо? Сколько раз повторять – олимпиада по географии в следующий четверг!

Папа ничего не ответил, просто ушёл, и поскорее позвонил на работу – предупредить, что берёт недельный отпуск и уезжает в оздоровительный центр для людей, переживших сильные нервные потрясения. А нам с мамой папа вечером сказал:

– Ноги моей больше там не будет! Сами ходите в свой сумасшедший обезъянник номер тридцать – семьдесят шесть.

Ну и зря, между прочим. Мы с мамой любим нашу школу. Смешная она у нас.

Дорогие ребята! Наверное, вы знаете, что я написала пьесу «Все мальчишки дураки». Может быть, вы смотрели такой спектакль в театре, или читали эту пьесу, или просто знаете, что есть история с таким названием.

Так вот. Пора признаваться…

Когда я была маленькая, я организовала тайное девчонское общество «Все мальчишки дураки». Даже не помню теперь, с чего всё началось. Кажется, была начата какая-то война мальчишек и девчонок. Спрашивается, почему? Ведь я всю жизнь дружила с мальчишками.

В детском саду я дружила с мальчишками, потому что девчонки были вредины и воображалы с капроновыми бантами и розовыми пупсами в руках. А я ходила лохматая, моя мама не умела плести косички с бантами – ведь до меня у неё был мой брат совершенно без косичек. Пупсов пеленать у меня не получалось, и от злости я отламывала им руки-ноги. Так что с девчонками у меня не было общих интересов.

Кроме Саши Табаковой – мы с ней вместе придумывали пытки для воспитательниц.

Вот с мальчишками я хорошо дружила в детском саду. Мы тайком проносили чёрный хлеб в спальню и сушили сухари для предстоящего побега. Все они хотели на мне жениться, и мы договорились, что я выйду замуж за всех по очереди – за близнецов Пашу и Егора Коганов, потом за другого Егора, потом за Лёшу Королёва, Гришу, Никиту, и когда уже буду старенькая, за Юру Андреева. Однажды всю эту команду женихов наказали за то, что у них на руках цветными ручками было написано «Ксюша» и нарисовано сердце, «пронзитое» стрелой. Ни за кого из них выйти замуж мне так и не удалось – Пашу и Егора их мама увезла в Америку, остальные женихи тоже куда-то подевались. Но я их до сих пор помню.

Дальше – школа.

Там вообще какое-то безобразие, девчонок тридцать штук, а приличных людей, то есть, парней – всего девять. Плюс Коля Агеев, его то и дело грозились отдать в школу для отсталых. Рот у него всегда был приоткрыт, и глаза сквозь толстые стёкла очков здорово косили. Однажды, классе в пятом, я опоздала, и в пустой раздевалке долго стаскивала сапоги и ненавистные рейтузы. Поодаль возился тормознутый Коля. Вот он упаковал в мешок свои ботинки, поглядел на меня, и глаза его стали ещё косее. Тогда я тоже посмотрела на себя. Оказалось, что дома впопыхах я забыла надеть платье. На мне майка, хб колготы расцветки типа «за наше счастливое детство спасибо, родная страна» и чёрный фартук. Я так застеснялась, что ушла домой и больше в тот день в школу не вернулась.

И на следующий день я шла туда с ужасом, что все будут надо мной смеяться, насмерть задразнят меня, ведь Агеев им всё рассказал.

Но никто ничего не узнал!

Потом Колю всё-таки перевели в школу для дураков, и я не успела поблагодарить его за благородство.

Недавно я встретила его в метро – рот у него так до конца и не закрывается, и косовато-близорукие глаза устремлены во мрак тоннеля – Коля теперь машинист и водит поезда московского метро по оранжевой линии.

Спасибо тебе, Коля. Я тебя помню. Ты хороший. Счастливого пути!

Пожалуй, пора писать другую пьесу. «Не все мальчишки дураки».

Когда я была маленькая, у меня был сосед по парте Алёша. Очень хороший и воспитанный. Его ко мне специально посадили, чтобы я от него набиралась хорошести. А оказалось, что он умеет шевелить ушами! Я тут же от него научилась. А он научился от меня сворачивать язык трубочкой. И мы стали гримасничать, кривляться и просто строить друг другу рожи. Так здорово было! Но однажды на уроке музыки учительница случайно увидела, какие мы строим рожи, и так испугалась, что взвизгнула, подпрыгнула и убежала из класса прямо в Америку, где и живёт до сих пор.

Так наш класс и не выучил красивую песню «Ночь сизокрылая, мямл, мямл, мямл…»

Однажды к нам в класс зашёл директор школы. Увидел меня и спрашивает:

– А это что за рыжая девочка?

– Что вы! – ему говорят. – Это же Ксюша Д.

(Потому что у нас в классе было ещё две Ксюши, одна по фамилии на букву «Л», а другая на «Ы»).

– А, – говорит директор. – Смотри, Ксюша Д., веди себя хорошо, а то скоро к нам в школу придёт комиссия.

После уроков мы с Алешей пошли к нему в гости и поссорились. Сейчас уже даже не помню, из-за чего. Из-за какой-то ерунды. Но Алеша так рассердился, что надел мне на голову кастрюлю с вареньем, которое только что сварила его бабушка. Хорошо ещё, что варенье успело немножко остыть. Все волосы у меня на голове склеились, и меня решили обрить налысо. Но одна знакомая тетенька посоветовала вымыть мне голову смесью из кефира, керосина, лимонада и воды от аквариума. Так и сделали. Волосы расклеились, но вместо рыжих стали совершенно зелеными. В школе все удивились, но потом привыкли.

И вдруг приходит комиссия – какая-то грустная девушка с авоськами. Увидела меня, да как закричит:

– Безобразие! Здесь, в английской школе! Куда смотрит директор! Девочку с зелеными волосами надо обрить! Не положено зеленые волосы!

Я испугалась – теперь-то точно обреют.

Тогда Алеша поднял руку и сказал речь:

– Извините, пожалуйста, но разве вы не знаете, что волосы у неё не простые, а волшебные? Об этом говорили в передаче «Здоровье» и писали в газете «Волшебные Известия». Не читали? Целая история! Жил-был милиционер, и не было у него детей. Однажды он увидел, что девочка с зелеными волосами перебегает улицу на красный свет. Он свистнул в свисток и поймал девочку, чтобы долго ругать. Но вдруг передумал, просто попросил больше не бегать на красный свет, и даже погладил по голове. Через несколько дней у него родилось три сына-богатыря и две дочери-красавицы.

– Да? – переспросила грустная девушка-комиссия и вздохнула. – Ну ладно. Зеленые так зеленые.

И погладила меня по голове.

По дороге из нашей школы она зашла в овощной магазин и там случайно встретила прекрасного африканского принца. Он покупал солёные огурцы, чтобы приготовить себе из них африканский суп. Принц полюбил грустную девушку с самого первого взгляда, увёз в африканское королевство, и она стала настоящей принцессой.

Об этом тоже потом писали в газете «Волшебные Известия».

А волосы у меня отмылись и опять стали рыжие.

Когда я была маленькая, у меня был папа. Виктор Драгунский. Знаменитый детский писатель. Только мне никто не верил, что он мой папа. Все думали, что это дедушка. Потому что он был уже совсем не очень молодой. Я – поздний ребёнок. Младшая. У меня есть два старших брата – Лёня и Денис. Они толстые и довольно лысые. Зато всяких историй про папу знают гораздо больше, чем я. Но раз уж не они стали писателями, а я, то написать чего-нибудь про папу обычно просят меня.

Мой папа родился давным-давно. В этом году, первого декабря, ему исполнилось бы девяносто лет. И не где-нибудь там он родился, а в Нью-Йорке. Это вот как вышло – его мама и папа были очень молодые, поженились, и уехали из белорусского города Гомеля в Америку, за счастьем и богатством. Про счастье – не знаю, но с богатством у них совсем не сложилось. Питались они исключительно бананами, а в доме, где они жили, бегали здоровенные крысы. И они вернулись обратно в Гомель, а через некоторое время переселились в Москву. Там мой папа плохо учился в школе, зато любил читать книжки. Потом он работал на заводе, учился на актёра, и работал в театре Сатиры, а ещё – клоуном в цирке и носил рыжий парик. Наверное, поэтому у меня волосы – рыжие. И в детстве я тоже хотела стать клоуном.

Дорогие читатели «Кукумбера»!!! Меня часто спрашивают, как поживает мой папа, и просят, чтобы я его попросила что-нибудь такое смешное написать. Не хочется вас огорчать, но папа мой давно умер, когда ещё мне было шесть лет, то есть, тридцать лет назад, получается. Поэтому я помню совсем мало историй про него. Одна история такая. Папа мой очень любил собак. Он всё время мечтал завести собаку, только мама ему не разрешала, но, наконец, когда мне было лет пять с половиной, в нашем доме появился щенок спаниеля по имени Тото. Такой чудесный. Ушастый и с толстыми лапами. Его надо было кормить шесть раз в день, как грудного ребёнка, отчего мама немножко злилась. И вот однажды мы с папой приходим откуда-то или просто сидим дома одни, и есть что-то хочется. Идём мы на кухню, и находим кастрюльку с манной кашей, да с такой вкусной, (я вообще терпеть не могу манную кашу), что тут же её съедаем. А потом выясняется, что это Тотошина каша, которую специально мама заранее сварила, чтобы ему смешать с какими-то витаминами, как положено щенкам. Мама обиделась, конечно. Безобразие – детский писатель, взрослый человек, и съел щенячью кашу.

Ещё мы с папой ходили есть бублики на улице Чехова, там была такая булочная, с бубликами и молочным коктейлем. Ещё мы были в цирке на Цветном бульваре, сидели совсем близко, и когда клоун Юрий Никулин увидел моего папу, он очень обрадовался, и специально для нас спел песню про зайцев.

Ещё мой папа собирал колокольчики, у нас дома целая коллекция, и теперь я продолжаю её пополнять.

Помню про папу я, конечно, не много. Зато умею сочинять всякие истории – смешные, прикольные, странные и грустные. Это у меня от него. Ещё мой сын Тёма очень похож на моего папу. И мы вместе с Тёмой любим собак. У нас на даче полно собак, а те, которые не наши, просто так приходят к нам пообедать. Однажды пришла какая-то полосатая собака, мы её угостили тортом, и ей так понравилось, что она ела и от радости гавкала с набитым ртом.

Вот…

Когда я была маленькая, я была очень противная. Я и сейчас противная, но раньше была – просто ужас…

Вот мне говорят:

– Ксюшенька, иди кушать!

А я в ответ противным голосом:

– Пе-пе-пе-пе-пе!..

Даже вспоминать стыдно.

И вот однажды весной гуляла я в саду «Эрмитаж» и показывала всем язык. Мимо проходили две старушки в беретках и спросили меня:

– Девочка, как тебя зовут?

– Никак, – ответила я своим противным голосом.

– Ура! – запрыгали от радости старушки. – Наконец-то мы нашли девочку по имени Никак. Вот тебе письмо.

И они упрыгали.

В письме было написано: «Девочка по имени Никак! Почеши, пожалуйста, левой ногой правое ухо!»

«Вот еще! – подумала я. – Очень надо!»

Вечером мы с мамой и тётей Лизой пошли в детский мир. Мама и тётя Лиза крепко держали меня за руки, чтобы я не потерялась. И вдруг у меня ужасно зачесалось правое ухо! Я стала выдёргивать свои руки. Но мама и тётя Лиза только сжали мои руки покрепче. Тогда я постаралась почесать ухо правой ногой. Но не дотянулась… И мне пришлось изловчиться и почесать правое ухо как раз левой ногой.

И как только я это сделала, у меня тут же выросли большие кудрявые усы. И у всех других детей – тоже.

В детском мире поднялся страшный визг – это мамы и папы испугались своих детей усатых! И скорее побежали к врачам и милиционерам. Но врачи смогли вылечить усатых детей не сразу, а только через несколько дней.

Зато милиционеры сразу поймали двух противных старушек в беретках. Эти старушки уже давно ходили по Москве и делали всякие безобразия. Только они были уже совсем старенькие, и их противности не хватало для безобразий. Поэтому они подыскивали противных мальчишек и девчонок и безобразничали с их помощью.

«Надо же! – подумала я. – Оказывается, противные девочки становятся противными старушками?..»

Мне не захотелось становиться такой старушкой, и я перестала быть противной.

Когда я была маленькая, на завтраки в школе давали всё очень невкусное, какое-то недожаренное и горелое одновременно. В нашей школе так целыми днями и пахло этим горело-недожаренным. Мы, конечно, просто терпеть не могли школьные завтраки и всегда старались принести справки от врача, что нам нельзя завтракать в школе.

Особенно противными в школьных завтраках были котлеты. Ну такая бяка, что даже вспоминать не хочется.

И вот однажды, – как раз в ноябре, когда стоят такие холодные, темные дни, что никак не хочется просыпаться, и уж тем более неохота идти в школу, и вот уж никак не светит есть школьный завтрак, и настроение довольно сварливое, – конечно же, на завтрак дали котлеты…

Когда я их увидела, у меня в животе как-то сразу кисло стало. «Куда бы, – думаю я, – эту котлетину деть, чтобы никто не заметил?» Потому что учителя следили, чтобы мы всё съедали на школьных завтраках, и от этого хорошо учились.

Неподалеку стоял мальчик из параллельного класса по фамилии Раппопорт. Он был отличник, но шуток не понимал. Ему скажешь «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он думает, что это обидные неприличности и бежит ябедничать. Я стала смотреть на Раппопорта и думать, как он всегда ябедничает, важничает, воображает… Конечно, на самом деле он воображал не больше других, но у меня было такое сварливое настроение, что он казался мне Главным Воображалой всего нашего Свердловского района или даже всей Москвы. К тому же я разглядела, что он совсем не ест противные котлеты, а спокойно запивает чаем бутерброды и пирожки, принесенные из дому. Наверное, он заполучил справку от врача! Это разозлило меня до полного умопомрачения, и я что было силы, словно снайпер какой-то или метатель ядра, запустила котлету в Раппопорта-аэропорта…

Но котлета не долетела. По дороге котлета слегка зацепилась за широкое плечо нашего физкультурника, изменила курс и угодила прямо в лоб одному чехословацкому туристу, который со своими друзьями, тоже чехословацкими туристами, пришел посмотреть, как в нашей школе всё хорошо. Турист немножко удивился, встрепенулся как-то, огляделся по сторонам, и дружелюбно улыбнулся русской детворе, а котлета отскочила от его лба и приземлилась аккуратно в раскрытую сумочку учительницы по музыке, которая мирно пила какао с коржиком и увлечённо читала журнал «Музыкальная жизнь».

Самое удивительное, что никто ничего не заметил. Раппопорт слопал свои бутерброды, туристы ушли осматривать медпункт, а учительница по музыке, не отрываясь от журнала, защёлкнула сумочку и пошла по своим делам. Представляю себе – приходит она домой, или к ученикам, или, ещё лучше – идёт с женихом в кино… Смотрит какой-нибудь жалобный фильм, хочет достать носовой платочек, открывает сумочку, а там…

Ужас какой-то!

С тех пор я больше никогда не кидаюсь котлетами. Вдруг они тоже окажутся такими прыгучими и попадут совсем не туда? А может быть, таких прыгучих котлет больше не делают? Из чего же их всё-таки делали, что у них была такая повышенная прыгучесть?..

Когда я была маленькая, я очень плохо ела. То есть, я вообще совсем ничего не ела. Я не глотала, а только за щеку складывала. Поэтому щеки у меня были большие и толстые, а сама я вся была худая-прехудая. Меня даже на улицу не выпускали в ветреную погоду.

И вот однажды, когда я сидела на кухне одна-одинешенька и грустно глядела в тарелку с супом, неожиданно и неизвестно откуда рядом со мной появился кот. Огромный и полосатый, как арбуз. В меховой лапке он держал мисочку. Кот расхаживал по кухне взад-вперед и тихо приговаривал:
– Безобразное равнодушие к судьбе одного полосатого кота и всемирного кошачества…

Мне стало стыдно, что я его супом не угощаю, и я поскорее перелила почти весь свой суп в его мисочку. Кот стал есть суп – да так вкусно причмокивал и примурлыкивал, что мне тоже есть захотелось. И я все доела, что у меня в тарелке оставалось.

Тут пришла моя мама и стала в ужасе кричать:
– Караул! Коты! В кухне незнакомые коты! Кыш!…Брысь!…

Это ей, наверное, от удивления показалось, что кот не один, что их много. Кот тут же исчез, словно его и не было. А мама посмотрела в мою тарелку и сказала:
– Доченька! Неужели ты все съела? Сейчас мы с тобой за это в цирк пойдем.

А я говорю:
– Конечно! Ведь я не просто суп ела, а суп с котом. Вместе-то веселее. С котом вообще все что угодно съесть можно!

С тех пор у меня отличный аппетит. Я всё толстею и толстею. А дома у меня всегда живут коты. На кухне около батареи спят.

Приходите посмотреть и пощекотать!

Когда я была маленькая, я обожала кататься на велосипеде по лесу. Он так здорово дзынькал, перепрыгивая через коряги, я неслась по коричневой лесной дороге, ёжики и лягушата разбегались в стороны, а в глубоких прозрачных лужах отражалось небо.

И вот однажды под вечер я ехала по лесу и встретила хулигана.

– Эй ты, рыжая, – сказал хулиган невоспитанным голосом. – А ну слезай с велосипеда.

Глаза у хулигана были грустные-грустные. Я сразу поняла, что у него было трудное детство.

– Ну, чего вытаращилась? – спросил хулиган. – Слезай живо, мне на море ехать надо.

– Хитренький! – сказала я. – Я, чур, тоже на море хочу. Ты меня на багажнике повезешь.

И мы поехали.

– А как мы доедем до моря? – спросила я.

– Запросто, – сказал хулиган. – Надо только всё время ехать берегом реки, а она когда-нибудь в конце концов впадет в море.

Мы ехали берегом маленькой тёмной лесной речки.

– Потом она расширится, – пообещал хулиган. – Начнут ходить пароходы, и мы доберёмся до моря на попутном корабле.

– На море на завтрак мы будем есть только арбузы! – сказала я.

– А на обед – воблу, жвачку и солёные огурцы!

– А на ужин – громко подпрыгивать и играть на гитаре!

Мы выехали в поле. Подул ветер. Я прижалась ухом к спине хулигана и услышала, как бьётся его хулиганское сердце. Стало темнеть. Река всё не расширялась и не расширялась, и попутных кораблей что-то не было видно. Я вспомнила про маму, тётю Лизу и кота Арбузика. Как они ждут меня, смотрят в окошко, а потом плачут, звонят в милицию, скорую помощь и пожарным тоже на всякий случай.

– Эй! – я постучала по хулиганской спине. – Останови, мне домой надо.

– А на море как же?

– Потом как-нибудь, – пообещала я. – В следующий раз.

Глаза у хулигана стали еще грустнее.

– Эх ты, – сказал он. – Трусиха.

– А ты – хулиган!

– А я зато, когда вырасту, на тебе не женюсь, – сказал хулиган и ушел.

Самое интересное, что так оно и вышло! Уж и царь на мне женился, и злой колдун, и космонавт, и дурак. А хулиган – не женился!!! Я даже вообще его с тех пор ни разу не видела. Наверное, он уже вырос, и у него есть настоящая борода.

Но это уже совсем другая история.