У меня в школе есть одноклассник, Витька Баранов, по прозвищу Бяшка. Так его назвали не только за фамилию, но и за внешность. Был он весь в мелких светло-русых кудряшках на голове, с маленьким вытянутым лицом, очень напоминавшим морду барашка, одним словом, Бяшка, да и только. Ещё Витька обладал ужасно хохотливым характером. Достаточно на уроке потихоньку от учителя позвать его и показать палец, скорчив при этом рожу, как он тут же, словно закипающий чайник, принимался фыркать, закрываясь рукой, ёрзать по парте и неожиданно для учителя, да и всего класса, громко смеяться. Причём, начав, остановиться уже не мог, а на строгие замечания учителя заливался ещё сильнее, прямо стонал от смеха. Глядя на него, начинал смеяться весь класс, и учителя, зная, что успокаивать Бяшку бесполезно, выгоняли его в коридор. А коридоры в нашей школе гулкие, и когда в них пусто, то все звуки хорошо слышны в остальных классах. Поэтому, когда Бяшка заливался там, хватаясь за живот и крича «Ой, не могу! Ой, сейчас умру!», то вскоре смеяться начинала вся школа, и его с позором выгоняли на улицу в тёплое время года, и в тамбур зимой. «Это не Баранов – говорил директор, – а эпидемия какая-то». «Может, он болен чем? – удивлялся завхоз. – Не могут люди так смеяться, ведь хоть водой его отпаивай!»

Помню, однажды наша классная руководительница Мария Ивановна решила пойти в поход с ночёвкой по достопримечательным местам. Кроме неё пошёл ещё физрук Николай Степанович, учитель по труду Сергей Евгеньевич, учительница по немецкому и её подруга ветеринар Роза Абрамовна. Нас тоже взяли. Николай Степанович, Сергей Евгеньевич и Роза Абрамовна уехали вперёд готовить лагерь для ночёвки. А мы, возглавляемые Марией Ивановной и подгоняемые Кларой Семёновной, пошли смотреть достопримечательности. Их в нашем районе не много. Два княжеских дома, монастырь, старая мельница и памятник павшим героям. Всё это, за исключением памятника, как разрушили после революции, так до сих пор и не отремонтировали. Правда, в монастырь приехали монахи, стали молиться и отстраивать все заново. К обеду, перемазанные и проголодавшиеся, мы пошли к месту лагеря. На берегу не очень широкой, но зато быстрой реки Николай Степанович и Сергей Евгеньевич развели огромный костёр. Издали нам даже показалось, что это дом горит. Роза Абрамовна наловила рыбы, целых две штуки, и из неё приготовили отличную уху, добавив несколько банок рыбных консервов и разных круп.

Пообедав, все стали устанавливать палатки и провозились с ними до самого вечера. Честно говоря, я до сих пор не могу понять, зачем мы это делали, до нашего села по прямой всего три километра. Но нашим учителям, по-видимому, захотелось романтики и, забегая вперед, скажу, что они её получили.

По окончании строительства палаточного городка состоялась торжественная часть. Все собрались вокруг костра и стали дружно давить комаров, в перерывах декламируя выученные по заданию строгой Марии Ивановны стихи местных поэтов о нашем крае. Стихи были ужасно умные и занудные, но Мария Ивановна считала их талантливыми, и даже сама парочку прочитала. Потом спели несколько песен, и концертная часть закончилась. Мы, окончательно уставшие от похода и преподавателей, разбрелись по палаткам. Учителя, оставшись без нас, веселились как дети, пели и хохотали допоздна, не давая никому спать.

Неожиданно начался дождик. Редкие капли монотонно барабанили по брезенту, а мы с ребятами лежали, укутавшись в тёмные одеяла, и рассказывали разные небылицы. Разошедшийся дождик стучал всё сильнее, неожиданно со страшным электрическим треском шарахнула молния. После этого у костра завизжали, и песни сразу стихли. Ветер, как по команде, налетел на наш брезентовый домик и стал трясти хлипкие стены, пытаясь сорвать его и унести. Свет костра, до сих пор подсвечивающий нам, пропал, всё погрузилось в темноту, разрываемую яркими, словно от электрической сварки, вспышками. Мы, притаившись, лежали, слушали, как стонут от натуги стоящие вокруг поляны деревья. Вдруг после очередного удара грома и вспышки молнии на палатку обрушился такой водопад, что показалось – ещё секунда, и мы уплывём вместе с ней.

Мы и поплыли! Никому из нас и наших воспитателей даже в голову не пришло, что палатки нужно окапывать. Мутные ледяные потоки, понесшиеся по земле, хлынули под нашу палатку без задержки, насквозь промочив одеяла и одежду. Мы повскакали и сели под мокрым брезентом на корточки, и тряслись от холода, проклиная грозу и Марию Ивановну с её достопримечательностями.

В небе трещало и грохотало, не прекращаясь ни на минуту, просто сумасшедший дом какой-то.

Бабушка моя, заслышав гром, обычно говорила, что это Илья Пророк на колеснице едет. Так вот, впечатление было такое, что Илья Пророк не просто куда-то ехал, а носился над нами кругами, как по Московской кольцевой, кидая молнии куда попало, но целясь явно в нас. Казалось, этому ужасу не будет конца, и вдруг между очередными вспышками молний и раскатами грома до нас донеслось знакомое фырканье, очень скоро перешедшее в Бяшкино истерическое ржание.

– Что там у вас произошло? – встревожено крикнула Мария Ивановна, перекрывая грозу. – Что с Барановым, почему он так смеётся?

– А он, Марья Ивановна, сел на матрас, а под ним лужа, теперь у него зад мокрый – угрюмо ответили ей.

– О, Господи, нашёл чему радоваться! – удивился Сергей Евгеньевич.

Но Бяшка не радовался, а просто умирал от хохота.

– Ой! – заливался он на всю поляну. – Ой, не могу, сейчас помру, сел на матрас, называется.

От его поистине идиотского в такой ситуации смеха фыркнули сначала в одной палатке, потом в другой. Потом кто-то им подхихикнул, и вскоре весь лагерь ухохатывался во главе с воспитателями, а спроси кого-нибудь, чему смеются, наверное, и не ответили бы.

Гроза стихла так же неожиданно, как и началась. Илья Пророк укатил на своей колеснице подальше от нашего ненормального лагеря. Смех потихоньку унялся, и в наступившей тишине удивленный Бяшкин голос спросил:
– А вы-то чего так смеялись?

От громового хохота, раздавшегося следом, грозовая туча, висевшая сбоку от поляны, отъехала подальше и, постояв, уплыла совсем. А мы уже больше не спали. Сергей Евгеньевич и Николай Степанович, несмотря на абсолютно мокрый лес, сумели всё-таки развести костер, и до самого рассвета мы пели песни, хохотали, рассказывали анекдоты и сушили бяшкины штаны. Всем было хорошо, тепло и очень весело, а если веселье начинало стихать, то просто показывали Бяшке палец или строили рожу.

– Что, Петька, скучно тебе, мух гоняешь? На крыльцо заглянул Петькин дед. На нём была большая соломенная шляпа, проданная ему заезжими цыганами, а под шляпой задорно синел картофельный нос, положенный поверх пышных седых усов.

– Пойдём со мной вишню собирать?

– Пойдём! – обрадовался подвернувшемуся занятию Петька. – А что мне взять, корзинку?

– Да нет, с корзинкой ещё рано. Я там, в сарае у себя, ликёрчик варю, так что нам с тобой пока вот этой посудинки хватит, — показал дед пластиковое ведёрко. — Только смотри, про ликёрчик мамке с бабушкой не говори, я им хочу сюрприз сделать.

Дед у Петьки был замечательный, никогда не унывающий и не одной минуты не сидевший без дела. Как сказал про него папа, – «заводной дедок».

Подойдя к большой раскидистой вишне, дед сказал:

– Я, Петька, уже старый по деревьям скакать, поэтому буду лестницу держать, а ты полезай за ягодой. Только рви с самого верха, там покраснее.

Легко сказать деду – рви! Вишнёвое дерево, давно росшее в их саду, вымахало до самых небес, и даже большая, сделанная из толстых брусков и стянутая стальными болтами, лестница не доставала до его макушки.

Забираясь по ступенькам всё выше и выше, Петька понял всю поспешность своего соглашения с дедом, но отступать было уже поздно, прослыть в его глазах трусом он не хотел. Стараясь не смотреть вниз, он поднимался к вершине, чувствуя, как лестница трясётся всё сильней, к тому же она несколько раз так качнулась, что Петька всё-таки не выдержал и глянул вниз. Зачем он это только сделал? Никогда и в голову не приходило, что вишни бывают такими высокими. Даже дед отсюда казался совсем маленьким. От увиденного разом всё перед глазами закружилось, тело покрылось липким потом, руки и ноги отнялись, и не ухватись он за подвернувшеюся ветку, лететь ему вниз, прямо на дедову шляпу. Закрыв глаза, Петька замер, словно прилип к месту.

– Ты чего остановился? — спросил дед снизу.

– Боюсь! – еле слышно прошептал внук.

– Что? – не расслышав, дед сильно тряхнул лестницу.

– Боюсь, тебе говорю! – истерично взвизгнул Петька.

– Ну, так слезай, горе луковое, я полезу!

– Не могу! – Петька громко всхлипнул.

– Идрит твою налево! – в сердцах плюнул дед. – Нашёл помощника! Держись, сейчас влезу.

Под дедовым телом лестница заходила ходуном, стало ещё страшнее. Открыв глаза, опасаясь глядеть вниз, Петька посмотрел наверх. Там на электрических проводах сидел толстый воробей и наблюдал за ними.

«Везёт! – позавидовал ему Петька. – Высоты не боится, летать умеет».

– Ну что, герой, слазь потихоньку.

Подобравшийся снизу дед тронул его за ботинок, Петька молча ещё сильнее вцепился в дерево, сама мысль, что ему нужно будет двигаться, была страшна.

– Так и будешь сидеть? Дай-ка я расположусь поудобнее и придержу тебя при спуске.

Дед заворочался, приводя всё в опасное движение, и лихо пропел из Высоцкого:

– Эх, где мои шестнадцать лет? На Большой Каретной! Где мои семнадцать бед…?

Продолжение песни Петька не услышал. Дед неожиданно громко охнул и притих. Некоторое время на дереве была абсолютная тишина, прерываемая только тяжёлым дедовым сопением. Не чувствуя сзади никакого движения, Петька тихо спросил, продолжая смотреть на воробья:

– Дед, ты чего?

– Докаркался, итить его мать! Пошевелиться не могу.

– А чего?

– Чего, чего, расчегокался! Говорю, пошевелиться не могу, прострелило меня.

Как, куда и главное из чего прострелило деда, Петька понять в свои шесть лет не мог, а оглянуться посмотреть было страшно, поэтому на дереве снова всё стихло, но ненадолго. Первым заговорил дед.

– Слышь, Петька, а мне ведь долго так не удержаться, придётся тебе слезать, да за взрослыми бежать.

«Ничего себе» – подумал Петька. – «Легко сказать слезать, а как? Он вниз-то поглядеть боится, а тут ещё дед «простреленный», похоже, дорогу перегородил.

– Внучек, Петенька – завел тот снизу, неожиданно ласковым голосом. — Ты же у меня парень, а не девка, выручай дедушку, а то кувырнусь непременно.

То ли от сладких дедовых речей, то ли сам по себе, но Петька почувствовал, что страх стал потихоньку как бы вытекать из него, и он даже смог пошевелить затёкшими руками и ногами.

Всё еще стараясь не смотреть вниз, он сказал деду:

– Подвинься в сторону немного.

После небольшой паузы и натужного сопения дед ответил:

– Не могу внучек, как говориться, ни охнуть, ни вздохнуть, заклинило начисто!

– А как же мне спускаться-то?

– А ты, Петенька, пониже на две ступеньки спустись. Тут вот веточка есть, на неё встанешь и по ней меня обойдешь, – медовым голосом посоветовал дед.

Вот тебе номер! Он по лестнице спускаться опасается, а тут ещё по веткам скакать!

– Не полезу я по дереву, страшно!

– Так что, будешь дожидаться, пока дед вниз свалится, да дорогу тебе освободит, а? – сердито поинтересовался дед.

Такое разрешение ситуации Петьку тоже не устраивало, деда было жалко.

Обречено вздохнув, он осторожно повернул голову и посмотрел вниз. Далёкую землю было почти не видно, всё заслоняли ветки и согнутая в три погибели фигура деда. Ухватившись одной рукой за ветку, другой за ступеньку, он стоял в нелепой позе, бледный и вспотевший от жары и боли. Прямо смотреть на Петьку он не мог и поворачивал голову, как петух, когда ему показывали корочку хлеба.

– Давай, Петюшка! – прокряхтел дед. – Выручай, внучек.

Пересилив себя, Петька разлепил ладони и стал спускаться, осторожно нащупывая дорогу ногами.

– Молодец, молодец, – подбадривал его дед. – Сюда ножку ставь. Да не тряси коленками, в спине отдаётся.

– Нарочно я, что ли, они сами!

– Сами, сами, герой тоже мне! Давай, Петенька, давай, аккуратнее, вот на эту веточку. Говорю, не тряси, свалюсь.

– «Петенька», «Петенька», а сам ругаешься!

– Заругаешься тут! Твоя, Господи, воля! Ведь терпения никакого нет!

Так, сопровождаемый дедовыми причитаниями и указаниями, Петька осторожно перебрался на ветку, обошёл по ней деда, снова встал на лестницу, и с каждой ступенькой становясь всё смелее, уверенно ступил на землю. И как только встал на неё, сразу почувствовал, какое это счастье! Так, наверное, моряки вступают на родимый причал после долгого плавания!

– Ну что встал, идрит твою налево! – вернул его в действительность голос деда. – Беги за взрослыми скорее!

Вечером, когда всё благополучно закончилось, и дед, заботливо натёртый бабушкиной перцовкой и повязанный по пояснице пуховым платком, лежал на своей койке за печкой, Петька пришёл его проведать.

– Ну как? Тебе полегче? – спросил он.

– Терпеть можно. Видишь, в какую мы с тобой переделку попали.

– Это всё из-за меня, – огорченно вздохнул Петька. – Трус я, наверное, высоты испугался.

– Да ты что! – вскричал дед. – Какой же ты трус. С такой верхотуры сам слез и не побоялся, не каждый сможет. Даже у меня на такой высоте спина отказала. Нет, Петька, ты всё-таки у меня геройский парень!

– Правда?! – обрадовался Петька.

– Конечно, правда. Ты мне, Петька, верь, я в жизни много чего видел и в людях разбираюсь.

Петька даже покраснел от удовольствия, и хотя в глубине души были ещё какие-то сомнения, он легко с ними справился. Дед врать не будет.