Мне говорят:
— Что же ты так быстро идёшь!
И я иду медленнее.
Тогда все возмущаются:
— Ползёшь как черепаха!
Я от обиды вовсе останавливаюсь.
Вокруг все замирают, только смотрят укоризненно.
— На вас не угодишь! – говорю я, и снова начинаю идти.
— Ну куда ты несёшься! – тут же слышится со всех сторон.
Всё-таки тяжело быть временем.
Посвящается моей бабушке
Все бабушки умеют летать. Я знаю, я видела. Бабушки летают не высоко, не низко. Так, чтобы можно было погладить своих внуков по голове. У бабушек за спиной есть маленькие крылышки. Как у стрекоз или бабочек. Под косынками бабушки прячут сказки, под шапками – истории, а в карманах у них конфеты. У бабушек в сумочках лежат леденцы и зонтики. Бабушки любят покупать в магазине хлеб и молоко, любят сидеть на лавочке и смотреть на детей. Бабушки не улетают на юг, как птицы. Они всегда остаются дома. Бабушки никогда не обижаются, их можно только огорчить. Когда бабушки расстроены, они не могут летать, только сидят тихонько. Говорят, бабушки могут улетать навсегда. Поэтому бабушек надо беречь. У меня тоже была бабушка. И она умела летать.
1.
Бабушка решила подарить мне кружку. Такую, чтобы в неё помещалось много чая. В магазине много кружек. Я столько никогда не видела. С ручками и без ручек, с блюдцами и без них. С цветами и птицами, с городами и ещё чем-то.
— Выбери самую красивую, — говорит бабушка.
Я выбираю большую, с розой и зелёными листьями. Бабушке она тоже нравится. Она просит продавца завернуть покупку в бумагу.
Мы открываем тяжёлую дверь магазина и выходим улицу.
— Бабуля, почему ты не полетишь? — спрашиваю я, щурясь на солнце.
— Боюсь кружку выронить, — улыбается бабушка.
Я соглашаюсь. Мне нравится моя новая кружка, и я не хочу, чтобы она разбилась.
2.
У моей бабушки есть большой платяной шкаф. Мне нравится его запах.
Он пахнет мылом и шоколадом.
— Бабуля, зачем тебе так много мыла? – спрашиваю я.
— Пригодится, — отвечает она и даёт мне кусочек шоколада.
Шоколад она хранит для меня.
У бабушки много платьев. Её любимое — тёмно-синее, с брошкой. Наверное, потому, что оно просторное, и в нём хорошо помещаются крылья. А мне нравится то, что в горошек. Бабушка редко его надевает. Но я часто в нём прячусь, когда мы играем в прятки. Бабушка всегда меня находит. А я никогда не могу найти её шоколад.
3.
Бабушка очень терпеливая. Она перебирает пшено, гречку и рис. Убирает плохие, тёмные зерна, а хорошие оставляет. У бабушки шершавые ладони. Я слышу, как она проводит ими по столу, когда сгребает пшено в одну кучку.
— Тебе не скучно? – спрашиваю я, перекатывая пальцем зерна.
— Совсем нет, — отвечает бабушка.
Она поправляет очки и снова берётся за дело. А я сижу и смотрю. Мне тоже не скучно.
4.
Моя бабушка прячет от всех свои крылья. Но когда ей холодно, я вижу, как они дрожат под одеждой. Я боюсь, что однажды бабушка всё-таки улетит. Тогда я подхожу к ней и обнимаю крепко-крепко.
— Бабуля, не улетай, — говорю я и зарываюсь носом в её кофту.
Бабушка смеётся и говорит, что никогда не оставит меня одну. Я ей верю. Моя бабушка никогда не обманывает.
5.
Бабушка делает на завтрак бутерброд и варит яйцо всмятку. Я прошу сварить яйцо и для меня тоже. Бабушка считает до ста двадцати и вынимает сваренные яйца из ковшика. Я никогда не могу досчитать до ста двадцати, не сбившись. А бабушка может. Зато я могу отрезать ровно кусок хлеба. А бабушка нет. Это потому, что она хуже видит. Я вижу хорошо, и бабушка всегда удивляется, как здорово я режу хлеб.
— Я просто лучше вижу, — смеюсь я.
— Ты просто лучше режешь, — отвечает бабушка.
6.
Моя бабушка больше любит холод, чем жару. Зимой она лучше спит. Совсем как бабочка. Наверное, это из-за крыльев.
Зато летом мы дольше играем в карты, домино, шахматы или шашки.
Я люблю играть с бабушкой. Мы сидим за широким столом, который скрипит, когда на него опираешься локтями. Бабушка часто выигрывает, но иногда поддается.
— Я выиграла! – подпрыгиваю я.
— Молодец! – радуется за меня бабушка.
Она никогда не расстраивается, когда проигрывает. Я тоже так хочу, но у меня не получается.
7.
Я хочу полетать вместе с бабушкой. Но она мне не разрешает. Я говорю, что уже совсем взрослая. Бабушка не соглашается.
— Ты должна ещё подрасти, — возражает она.
Мне говорили, что когда мы летаем во сне, то растём. Наверное, скоро я перерасту самую высокую гору.
8.
Бабушка точно не летает зимой. Шуба не позволяет — она большая, как дом.
Я смеюсь:
— Бабушка ты где?
И тыкаю в шубу пальцем.
— Я тут, — отзывается бабушка откуда-то изнутри и тоже смеётся.
9.
Бабушка говорит, что чувствует себя неважно.
Я уверяю, что это не так:
— Ты очень важная, бабуля.
И объясняю, почему. Никто не умеет так здорово улыбаться, прощать и слушать.
И бабушке становится лучше.
10.
— Ты похожа на пчёлку, — говорю я и считаю полоски на бабушкиной кофте.
Бабушка принесла мне мёд. Она собрала его сама, прямо из цветов. Бабушкин мёд самый вкусный. Я намазываю его на булку и облизываю ложку. Мёд липкий и сладкий. Наверное, его очень трудно достать из цветка. Если бы бабушка научила меня летать, мы бы летали за мёдом вместе.
Я говорю об этом бабушке. Она наливает нам чай и обещает как-нибудь взять меня с собой.
11.
Я хочу быть красивой и надеваю мамины туфли. Мама боится, что я сломаю каблуки, бабушка — что я могу подвернуть ногу. А я прячусь под стол и смотрю на комнату из-под скатерти. Бабушка обещает подарить мне туфли по размеру. Они мне не нужны. И я выставляю ноги в туфлях из-под стола.
— Вылезай, — просит бабушка, и я слышу, как шуршат её крылья.
Я знаю, что она принесёт мне конфету, и не выхожу. Полы скатерти отодвигаются, и я вижу серебристый фантик. У конфеты «Ласточка» вкус полёта. Я кусаю её ровно три раза. Когда я съем тысячу таких конфет, у меня вырастут крылья. Это двадцатая.
12.
У девочки из соседнего дома тоже была бабушка. Она покупала ей мороженое и разноцветные ленты. А потом улетела навсегда. Моя бабушка говорит, что так бывает. Что однажды она тоже улетит и не сможет вернуться.
— Ты же обещала, — напоминаю я, и хмурю брови.
Бабушка говорит, что со мной всегда будут мама и папа. Я отвечаю, что это не повод улетать. Бабушка не возражает, но я чувствую, как дрожат её крылья.
13.
Бабушка может подолгу смотреть в окно и считать проехавшие мимо дома машины. Я сажусь рядом с ней на кухне. Бабушка молчит, и я тоже молчу. Бабушка считает, а я нет. Мне просто хорошо сидеть с ней вот так.
14.
Мы с бабушкой едим яичницу прямо со сковородки. Бабушка говорит, так вкуснее. Это правда. Особенно собирать желток хлебным мякишем.
Потом бабушка моет посуду, а я пью яблочный сок.
— Почему ты любишь мыть посуду? — спрашиваю я, вытирая губы.
Бабушка говорит, что не любит.
— А зачем же моешь? – удивляюсь я.
— Чтобы она была чистая, — говорит бабушка и кладёт тарелку в сушилку.
Наверное, так правильно. Я тоже не люблю мыться. Зато люблю запах шампуня.
15.
Мама с папой сказали, что бабушке надо больше лежать. Это хорошо для её здоровья. Теперь я сижу рядом с ней. Я очень переживаю, что её крылья могут помяться, и она не сможет больше летать. Бабушка видит моё волнение и говорит, чтобы я ей почитала. Я беру с полки «Карлсона». Он тоже умеет летать.
16.
Бабушка совсем не встаёт. Папа с мамой говорят, что она болеет.
— Как же её крылья? — говорю я, чуть не плача.
Родители меня не понимают. Они не знают, что бабушка умеет летать. Папа обнимает меня и говорит, что нам надо быть вместе. Я тоже его не понимаю.
17.
Я всё время думаю о бабушкиных крыльях. Мне хочется спросить у неё об этом. Но бабушка почти ничего не говорит. Мама с папой просят меня держаться. Я не знаю, зачем и за что. Поэтому подхожу к бабушке и беру её за руку.
18.
Я встаю, чтобы сказать бабушке доброе утро. Но папа с мамой останавливают меня и прижимают к себе. Они говорят, что бабушки больше нет.
Я вижу открытое окно. Значит, бабушка всё-таки улетела. Мне становится очень обидно, что она не попрощалась. Но я рада, что её крылья в порядке.
19.
Мама с папой говорят, что они всегда будут со мной. Я отвечаю, что бабушка тоже так говорила. И они начинают плакать. Мне хочется рассказать им, что у бабушки есть крылья. Что она должна была когда-нибудь улететь так же, как бабушка девочки из дома напротив. Но мне кажется, они не поверят.
Я открываю окно.
— Возвращайся, бабушка!
По тротуару шагала Чайка. Да, не удивляйтесь, она именно шагала. Просто она была настолько глупа, что не понимала, зачем ей крылья и никогда ими не пользовалась.
Вот и сегодня она прошла уже добрые 3 км пешочком, и теперь подумывала об отдыхе. Свернув на небольшую клумбу, она разлеглась среди цветочков и взглянула на небо. По нему друг за другом мчались облака, будто бы играли в салочки.
«Странно, – подумала Чайка. – И куда они так спешат?»
Буквально через минуту меж облаков появилась стая птиц. Все что-то кричали наперебой, суетились: в общем, вели себя безобразно.
«Странно, – подумала Чайка. – И куда они так спешат? Тем более, на такой высоте…»
И она, крякая будто утка, перевернулась на бок.
Так она могла лежать часами. Чайка смотрела по сторонам: на машины, ревущие и сигналящие друг другу наперебой, на толкающихся и вечно куда-то бегущих прохожих, на огрызающихся собак и шипящих кошек.
Глупая Чайка, скажите вы. Да. Глупая. Ведь она решила не лететь, не бежать, не спешить, а просто идти по жизни спокойным прогулочным шагом, таким, на который нам с вами уже не перейти…
– Тихо! – сказал Тихо.
– ААААА!!!! – завопил Громко.
И они опять поссорились.
Тихо шмыгнул к себе в шкаф – по стенке скрести, а Громко потопал на кухню – греметь кастрюлями.
Прошел час.
Тихо надоело сидеть в шкафу и он высунулся в щелочку между дверцами.
Громко перебрал всю посуду и затянул песенку.
Тихо заткнул уши:
– Ну зачем же так, Громко? – прошептал он.
– Вдоооооль по Пиииитеееерскоооооой!!!! – гремел Громко.
Тихо, на цыпочках подкрался к Громко и беззвучно дал ему пинка.
Громко от неожиданности замолк, но только на секунду.
– Только тихо! – съежился Тихо.
– ААААА!!!! – завопил Громко.
И они опять поссорились.
– Зажгите свет, зажгите свеееет! – кричала Спичка из своего темного спичечного Коробка.
Ее соседки покатывались со смеху, а она все надрывалась…
– И чего она так развопилась сегодня, – переглянулись две из них, лежавшие совсем рядом с обезумевшей. – Ведь докричится…
– Ну вот же неугомонная! – возмутилась самая главная Спичка. – Я думаю, что ее надо изгнать из нашего Коробка за непорядочное поведение и нарушение спокойствия!
Все дружно загалдели:
– Да-да-да!!! Верно-верно!! Вот-вот!!!
И быстренько вытолкав надоедливую спичку на пол, плотно задвинули крышку.
– Зажгите свееее… – спичка сглотнула.
– …еееет!!!! – добавила она уже тише.
Она огляделась: вокруг было светло.
– Хе! – сказала спичка и покатилась гулять.
Дочка подошла к папе и подергала за штанину:
– Пааап…
Папа не спеша пошарил босой ногой под столом и нацепил слетевший шлепанец:
– Мм?
– А откуда облака? – дочка смотрела на газету, медленно отодвигающуюся в сторону.
Из-за нее появились сначала папины очки, а затем и сам папа.
Он посмотрел сперва вниз, на дочку, а уже потом в окно – на облака. Те спокойно ползли по небу, даже не подозревая, что своим существованием испортили ему как минимум 20 минут законного отдыха.
– Ну, понимаешь… – начал было папа, вновь переведя взгляд на уровень стола.
Но дочка его тут же перебила:
– Это вата?
– Да нет, – папа умиленно улыбнулся – это не она…
– Витька сказал, что вата, а я говорю – нет. Вата летать не умеет…
– Это ты правильно сказала, – папа одобрительно потрепал дочкины волосы.
Дочка захихикала и поежилась, явно довольная своей догадливостью. И уже направившись в свою комнату, подтягивая сползшие колготки, сказала не громко, но так, чтобы папа мог услышать:
– Облака трубы делают!
– Эй, Восьмерка, вставай!
– Ммм?
– Вставай, говорю, бесконечность перевернутая!!
– Кто здесь?– Восьмое Марта испуганно высунулось из-под снега.
– Это я, это я – Двадцать Третье Февраля! – послышался рифмованный ответ.
Восьмое резко вскочило:
– Ой! А что, твои уже отгуляли?!
– Да вот, только вчера закончили! Теперь репы чешут – чего твоим дарить.
Двадцать Третье ехидно хихикало.
– Ну надо же, а?!. А мои-то… надеются, небось… – Восьмое Марта спешно вставляло в шляпу цветочки.
– Как всегда! – не унималось Двадцать Третье.
– Ну, все равно, спасибо, что разбудило-о-о!.. – голос удалялся.
– Да всегда пожалуйста, – зевнуло Двадцать Третье, зарываясь в полурастаявший снег.
Шумел ветер. Я лежал на чердаке старого деревенского дома и смотрел в открытое настежь окно. Деревья мерно покачивались из стороны в сторону, наклоняя свои кроны так, будто приветствовали друг друга:
– Добрый вечер, дорогая Сосна!
– Будьте здоровы, уважаемый Клён!
Я слушал их разговоры, положив подбородок на кисти рук, и думал о сегодняшнем дне.
Утром мы с папой впервые в этом году пошли на речку. Вода была ещё холодная, так что я смог зайти в неё только по колено. Папа ждал на берегу и держал наготове полотенце, которое предусмотрительно дала мама. Оно было такое большое, что я помещался в него целиком. Так что когда я выбежал из воды, папа обернул полотенце вокруг меня и усадил на песок.
Мы ещё долго сидели вот так. Я говорил папе о том, как здорово было бы переплыть океан. Папа утвердительно кивал и обещал, что как-нибудь мы это непременно устроим. Потом он сказал, что пора возвращаться, потому что мама, наверное, уже совсем заждалась. И я живо представил себе, как мама обнимет меня, когда увидит в этом мокром полотенце и как пригрозит, что оставит без шоколада, если я тотчас же не переоденусь.
Я любил шоколад, который готовила мама. Густой, ещё совсем горячий, он приятно обжигал небо, а нагревшаяся кружка согревала замерзшие руки.
Я перевернулся на спину и закрыл глаза. Теперь был уже поздний вечер. Прошедший день казался мне каким-то далёким и ненастоящим и от этого ещё более прекрасным. И если бы я хотел вернуть что-то из него, то это был бы тот миг, когда мама встретила нас с папой после речки и тихо сказала:
– А пойдёмте пить горячий шоколад!
– Когда я был маленьким, – сказал папа и таинственно улыбнулся, – я был совсем другим.
– Каким? – спросил я.
Папа повертел в руке шариковую ручку и нарисовал на листке бумаги смешную рожицу.
– Ну, вот примерно таким, – сказал он, дорисовывая человечку руки и ноги.
Я посмотрел на папин рисунок:
– Больше на ослика похож… – не поверил я.
Папа окинул меня недовольным взглядом и нарисовал рядом ещё одного такого же человечка, только с длинными волосами.
– А это кто? – заинтересовался я. – Мама?
– Точно, – папа довольно кивнул и положил ручку на стол.
Я внимательно рассматривал папин рисунок. Потом взял карандаш и дорисовал рядом себя.
– Похож… – сказал папа и обнял меня за плечи. – Весь в отца!
Он позвал маму и протянул ей наш рисунок:
– Посмотри, какой мы с Митькой шедевр нарисовали!
Мама с минуту вертела листок в руках:
– Красиво, – сказала она.
И, помолчав, добавила:
– Особенно ослик.
– Мам, ты не поверишь! – сказал я и сел на табуретку.
Мама вытерла руки и посмотрела на меня:
– С чего ты взял? – улыбнулась она.
– А ты мне никогда не веришь.
– Вот так новость! Это как? – Мама удивлённо вскинула брови и села рядом.
– Да вот так! Что бы я ни сказал – никогда не веришь!
– Неправда! – возразила мама.
– Вот видишь… – вздохнул я.
– На улице-то – вон – голый лёд! Голый лёд! – причитала бабушка откуда-то изнутри шубы.
Я понимающе кивал, помогая ей развязать платок, а про себя думал: «Действительно… голый – и на улице. Нехорошо как-то».
Я сказал:
– Пшшш! – и у мамы на плите сбежало молоко.
Тогда я сказал:
– Дзынь! – и со стола упала тарелка.
– Трам-пам-пам! – сказал я, и заиграла музыка.
Совсем развеселившись, я хотел было сказать «Бум!» или что-нибудь в этом роде, но прибежал папа и сказал:
– Тсссс! – и мне пришлось замолчать.
Во дворе дома номер 17 по улице Кошкина жил Кот Рыжик. Рыжик был не похож на других дворовых котов, которые спали в подвале на тёплой трубе, потому что он всегда оставался на асфальте и ужасно не любил умываться. Но в этом его можно было понять: ведь после каждого дождя у него смывалась то лапка, то ушко и поэтому он всё меньше и меньше становился похожим на Кота. Вот после сегодняшнего ливня, например, у него совершенно стёрся нос и правые усики. Рыжик печально смотрел в небо на проплывавшие тучи и думал, что скоро, наверное, совсем исчезнет.
Возможно, именно так и случилось бы, если бы в доме номер 17 по улице Кошкина, во втором подъезде справа не жила Девочка Катя, которая очень любила гулять по воскресеньям после обеда. (А надо сказать, что когда Кот Рыжик печально смотрел в небо и думал, что скоро, наверное, совсем исчезнет, было именно воскресенье и именно это самое «после обеда».) Поэтому Девочка Катя затянула покрепче резинку для волос, поправила на ней рыжий бантик, застегнула беленькие сандалики и, поцеловав бабушку, выбежала во двор.
И, обходя одну за другой лужи, она увидела нарисованные на асфальте круглые рыжие глаза. Другая девочка на её месте, наверное, прошла бы мимо, но ведь эта была именно Девочка Катя, поэтому она остановилась и сказала:
— Ой! Зайчик!
Кот Рыжик очень удивился, но возразить не смог. А Девочка Катя в это время нашла отколовшийся от кирпича кусочек и старательно вырисовывала на асфальте большие заячьи уши, лапы, хвост и усы.
Во дворе дома номер 17 по улице Кошкина жил рыжий Зайчик.
– Вот это штука! – сказал прохожий, тыкая в неё пальцем и громко хохоча. – Понавесят же всякого!
– Смотри какая штука! – взвизгнула девушка, желая привлечь внимание своего кавалера. Но он только мрачно кивнул и потащил спутницу за собой.
«Да что же такое «штука»?», – подумала та самая Штука, про которую все говорили. И когда в очередной раз она услышала знакомые восклицания, то не удержалась и тихо так, деликатно спросила:
– Простите, пожалуйста, что я к вам обращаюсь, но что такое «штука»?
Прохожие сперва отшатнулись, а затем просто покатились со смеху. Особенно надрывался человек с бородой: он так смеялся, что его борода подскакивала вверх-вниз, вверх-вниз.
– Ой! Да она ещё и говорящая! – раздавалось со всех сторон.
Штука была в замешательстве. Такого она не ожидала. Не то чтобы её это сильно задело, но всё-таки…
Когда всеобщее веселье поутихло, Штука повторила свой вопрос, но уже более решительно:
– Простите, но не могли бы вы всё же объясниться? – твердо сказала она.
Человек с бородой, стараясь сдержать смешки начал ей объяснять:
– Ну, Штука – это такая вещь, ну такая несуразная вещь… – тут он замялся…– ну, такая непонятная, что ли… – улыбка на его лице сменилась выражением задумчивости. – Ну, это что-то вроде… В общем, я не знаю… – выдохнул он.
– Почему же тогда все меня так называют, если даже не могут объяснить, что это такое? – Штука так расстроилась, что казалось, готова была заплакать.
И тут из толпы выглянул мальчик, он подошел к Штуке, погладил её и сказал:
– Да ты не расстраивайся, «Штука» – это очень полезная вещь. Никогда не знаешь, когда она тебе может пригодиться, но для чего-нибудь она обязательно подойдёт! И ты тоже понадобишься, ты только подожди! А как только это время придёт, тебя сразу же перестанут называть Штукой и придумают тебе твое собственное имя.
– Правда-правда? – спросила Штука
– Правда-правда!!! – ответили все.
Теперь Штука знает, что она только пока что «штука», но скоро у неё будет своё гордое имя. А прохожие больше не тыкают в неё пальцем, они проходят мимо и думают: «Вот так Штука! Обязательно кому-нибудь пригодится!»