В одном селе 
Один Барбос 
Залаял на луну. 
Не так уж сильно этот пёс 
Нарушил тишину, 
Да в это время, как на грех, 
Не спал его сосед. 
— Эй ты, потише, пустобрех, - 
Залаял он в ответ. 
И так как он рассержен был 
И не был безголос, 
То тут со сна заголосил 
Еще один Барбос. 
И тот соседа разбудил... 
Вот тут и началось!.. 
Пошло гулять по всем дворам 
— Не гавкать! 
— Тихо! 
— Что за гам! 
— Да прекратите лай! 
— Эй, будет вам! 
— И вам, и вам! 
— Ай-ай-ай-ай! 
— Гав-гав! 
— Ррр-гам! - 
Такой поднялся тарарам - 
Хоть уши затыкай! 
И каждый, главное, всерьёз 
Других унять желает. 
Не понимает он, Барбос, 
Что сам он - тоже лает!

Бегеброд

Если вдруг
Придет
Тебе охота
Сделать бутерброд
Из бегемота —
Что тут нужно?
Хлеба ломоток,
Да салата свежего листок;
Может быть,
Немного майонеза,
И,
Конечно,
Нужен —
До зареза! —
Бегемот.

Вот.
Готово. 
Ешьте 
Бегеброт.

Лишь бы только 
Не наоборот!

Роза и лук

Роза с Луком 
Повстречались где-то,
Где-то 
В самой середине лета.

Попеняв
На долгую разлуку, 
Роза грустно 
Заявила Луку:

— Как ты можешь, 
Бедный,
Жить на свете? 
Кто тебя 
Хоть раз 
Встречал в букете?

— Эка невидаль, 
Мадам, 
В букете! 
А вот вас 
Держал ли кто 
В буфете?

Гад ползучий

- Я, конечно,
Пресмыкаюсь,
Но нисколько
В том
Не каюсь!
Ибо тот,
Кто пресмыкается,
Никогда 
Не спотыкается!

Ёжик

— Что ж ты, ёж, такой колючий?
— Это я на всякий случай:
Знаешь, кто мои соседи?
Лисы, волки и медведи!

Сова

Мудрейшая птица на свете
Сова.
Всё слышит,
Но очень скупа на слова.
Чем больше услышит — 
Тем меньше болтает.
Ах, этого многим из нас
Не хватает!

Говорил
Термит
Термиту:
– Ел я всё
По алфавиту:
Ел
Амбары и ангары,
Балки,
Брёвна,
Будуары,
Вафли,
Вешалки,
Вагоны,
Гаражи и граммофоны,
Древесину
Дуба,
Ели,
Съел
Жестянку (еле-еле),
Ел
И зелень,
И известку,
Ел
Изделия из воску,
Ел
Картины и корзины,
Ленты,
Лодки,
Магазины,
Несессеры,
Окна,
Пенки,
Потолки,
Рояли,
Стенки,
Телевизоры,
Ухваты,
Фильмы,
Фотоаппараты,
Храмы,
Церкви,
Цирки,
Чашки,
Кушал
Шахматы и шашки,
Шпалы пробовал
И штампы,
Щётки
И электролампы,
Даже
Юбками
Питался,
Даже
Якорь
Съесть
Пытался –
И ни разу
Не был сыт!..
– М-да, – сказал другой Термит.
От диеты толку мало.
Лучше лопай что попало!

Перевод с английского Бориса Заходера

Джонни

(из английского фольклора)
	
Жил на свете
Джонни.
Знаете его?
Не было у Джонни
Ровно ничего!
Нечем подкрепиться,
Нечего надеть,
Не к чему стремиться,
Не о чем жалеть,
Нечего бояться,
Нечего терять…
Весело живётся,
Нечего сказать!

Мордочка, хвост и четыре ноги

(Из Л. Керна)
	
Едва мы
Чуть-чуть обогнали мартышку,
К высотам прогресса направив шаги, — 
За нами сейчас же
Помчались вприпрыжку
Мордочка, хвост и четыре ноги.
	
Порою
С пути нам случается сбиться
(Кругом темнота, и не видно ни зги),
Но нам не дадут
Насовсем заблудиться — 
Мордочка, хвост и четыре ноги!
	
Пусть в чаще
Свирепые хищники воют — 
Тебе не страшны никакие враги.
— Не бойся, мы рядом! — тебя успокоят
Мордочка, хвост и четыре ноги.

А если порою
Тоска тебя гложет
(Бывает такая тоска, хоть беги),
Поверь,
Что никто тебе так не поможет,
Как
Мордочка, хвост и четыре ноги.

(Из сборника «Сказки для людей»)

Вдоль садовой ограды малина и смородина росли так тесно, что казалось, там больше не поместиться и травинке, но крапива, видно, так не считала: ух, сколько её там было! Там-то и жила Гусеница.

Жила она на самом большом кусте крапивы и с утра до ночи жевала крапиву – это было всё, что она умела делать, бедняжка! Но не подумайте, что она жаловалась на свою судьбу. Ничего подобного!

– Ах, как хорошо жить на свете, когда крапивы вдоволь! – приговаривала она в те редкие минуты, когда переставала жевать. – Да, это и называется – жить в своё удовольствие! Как хорошо!

А кругом и правда было так хорошо! Солнце с каждым днём поднималось всё выше, сияло всё ярче, грело всё сильнее – и на земле все старались ему подражать: деревья, кусты и травы тянулись в вышину; речка сверкала так, что больно было смотреть; всё теплее становился ветер, а луг покрылся тысячами маленьких жёлтых солнышек – это расцвели одуванчики.

Что говорить – была весна! Но Гусеница и знать не желала о весне. Она никогда не оглядывалась вокруг. Она смотрела только на крапиву, видела только крапиву, думала только о крапиве и жевала, жевала, жевала крапиву… Даже Лесной Клоп, который жил по соседству, на ветке смородины, находил, что это чересчур.

– Конечно, еда – дело важное, – объяснял он Тлям, сидевшим под листом, – но нельзя же из-за еды – тем более из-за крапивы – забывать обо всём на свете! Где, спрашиваю я, где у этой Гусеницы высшие, духовные интересы? Тут ими и не пахнет!

И Тли, хотя они и ничего не понимали в этих рассуждениях, хором поддакивали Клопу: ведь сам-то Клоп, что и говорить, умел не только есть, но и пахнуть, да ещё как – особенно когда волновался. А он всегда волновался, если ему возражали…

Но Гусеница и не думала волноваться. Она, можно сказать, и ухом не вела (тем более что ушей у неё не было).

– Я выше этих пересудов, – ворчала она. – Я занимаюсь делом, а на всех остальных мне наплевать!

Спору нет, своё дело она знала: ведь далеко не каждый сумеет с утра до ночи глодать сырую крапиву и ни разу не обжечься! И всё-таки… И всё-таки, по-моему, ей не следовало так презирать всех остальных! Например, птиц.

– Поют, – сердито ворчала она, когда птицы распевали свои лучшие песни. – Поют и чирикают! Пустозвоны! Песнями сыт не будешь!

– Ах, нет! Петь – это так прекрасно! – вздохнул молоденький Кузнечик, который умел играть на своей скрипочке одну-единственную ноту. – Я бы так хотел петь, как птица!

– Ну и пой! Пой на здоровье! – хихикнула Гусеница. – Можешь даже летать! Самое подходящее занятие для пустозвона!

– А… ведь… когда-нибудь… и ты… будешь… летать, соседка… – раздался чей-то медленный, скрипучий голос.

Гусеница так изумилась, что даже оглянулась. Это говорила мудрая старая Улитка. К её словам нельзя было не прислушаться: все знали, что она старше всех на свете – ей было два, а то и три года – и она много повидала на своем веку.

– Это вы мне? – спросила Гусеница.

– Да… да… именно тебе… Когда-нибудь у тебя вырастут крылья, и ты… будешь… летать… почти… как…

Но Гусеница не дала ей договорить.

– Какая чушь! – крикнула она. – Я – летать? Нет уж, спасибо! Да ни за что на свете! Пусть этой чепухой занимаются птицы! Бессмысленные, пустоголовые твари!

– Ты бы… поосторожнее… о птицах… – проговорила Улитка, опасливо втянув рожки. – Ведь… они… могут… тебя съесть!

Тут Гусеница чуть не подавилась от возмущения.

– Съесть меня? – крикнула она. – Съесть меня? Меня никто не может съесть! Я волосатая и очень-очень противная на вкус! – с гордостью проговорила она, немного успокоившись. – Это видит всякий, у кого есть глаза! Да! Меня никто не может съесть! Есть – это моё дело!

И она было уже собралась заняться своим делом, как вдруг… Как вдруг что-то огромное, страшное с шумом и свистом налетело на неё. Гусеница почувствовала, что её стиснули, подхватили и понесли высоко-высоко, в самое небо…

«Ну что ж, попила, поела – недаром жизнь прожила», – мелькнуло у Гусеницы в голове. Бедняжка решила, что пришла её смерть… На самом деле это был Скворушка, совсем молоденький, желторотый: он даже не знал, что таких гусениц не едят, и был очень горд своей добычей.

– Мама, мама! Гляди, чего я нашел! – крикнул он, усаживаясь на ветку перед скворечником, прибитым на очень высокой ёлке.

Из скворечника выглянула мама Скворчиха.

– Брось немедленно эту гадость! – строго сказала она. – Ох уж эти дети! Всякую дрянь тащат в рот! Брось сейчас же, а то у тебя живот заболит. Скворушка, к счастью для себя – а особенно для Гусеницы! – был послушным ребёнком. Он немедленно выпустил Гусеницу из клюва, и она стремглав полетела вниз. Но, надо отдать ей справедливость, она не потеряла головы: падая, она успела выпустить шелковинку, и чем длиннее становилась шелковинка, тем плавнее становилось падение. А вскоре шелковинка зацепилась за сучок. Гусеница ловко подтянулась и наконец, слегка помятая и очень испуганная, уселась на сучке и смогла перевести дух.

Чуть-чуть отдышавшись, она почувствовала сильный голод и огляделась в поисках своей любимой крапивы. И она увидела… Она увидела луг, и речку, и лес за рекой – весь мир, большой и широкий мир, в котором она родилась и выросла и которого никогда не замечала.

– Сколько крапивы! – вырвалось у неё. – Я и не знала, что на свете так много крапивы!

– Извините, вы что-то сказали? – спросил чей-то бас у неё над самым ухом (хотя ушей у неё, как вы помните, не было).

Гусеница вздрогнула и обернулась. Возле неё сидел Жук, такой большой, что просто странно, как это она не заметила, когда он появился. Он был весь закован в блестящий тёмно-коричневый панцирь, а на голове у него торчала пара длинных, грозных рогов.

– Я сказала, как много крапивы, – объяснила она, против обыкновения, довольно вежливо: уж очень внушительный вид был у Жука.

– Крапивы? Где? – переспросил Жук удивлённо.

– Ну, всюду! – Гусеница повела головой.

Но Жук продолжал недоумевать.

– Если вы имеете в виду вот это, – показал он вперед, – то это вовсе не крапива! Это речка!

– Да нет! Вон там, наверху!

– Наверху? – засмеялся Жук. – Это небо! Уверяю вас, там нет никакой крапивы!

– То-то, я смотрю, цвет какой-то странный, – согласилась Гусеница. – А вон там, впереди? Там всё зелёное – это, уж конечно, крапива!

– Да что вы, – удивился Жук, – это же лес! Лес!

– Это ещё что такое? – буркнула Гусеница. Ей стало уже неинтересно слушать.

Но Жуку, видно, понравилось объяснять.

– Лес – это замечательная вещь! – с воодушевлением продолжал он. – Это много-много деревьев, и кустов, и трав, и… и всего, чего душе угодно!..

– Значит, там-то есть крапива? – перебила его Гусеница.

– Ещё бы! – ответил Жук. – Крапивы там хоть отбавляй! Но что крапива! Там есть вещи гораздо повкусней! Например, ягоды! Земляника! Или листья на берёзах! Объедение! Куда лучше крапивы!

– Сомневаюсь, – сухо сказала Гусеница.

– Уверяю вас! – горячо продолжал Жук, – Хотите, полетим туда! И вы сами убедитесь!

Гусеница пробормотала что-то невнятное. Ей почему-то было стыдно признаться, что она не умеет летать.

Но Жук ничего не заметил. Он был занят: приподняв жёсткие блестящие надкрылья, он развернул пару чудесных прозрачных крыльев и загудел, накачиваясь воздухом, – так делают все жуки, готовясь в полёт.

– Полетели! – крикнул он наконец, и Гусеница осталась одна…

– Подумаешь, расхвастался, надутый! – обиженно сказала она. – У меня тоже будут крылья! Вот!

– Вы были правы, соседка, – сказала она Улитке, когда, после долгого и трудного путешествия по стволу ёлки, добралась наконец до родной крапивы и утолила первый голод (люди в таких случаях говорят «заморила червячка», но, конечно, Гусенице это выражение вряд ли понравилось бы).

– Права?.. Я всегда права… А ты… о чём, соседка? – спросила Улитка.

– Я поняла, что мне нужны крылья! Я очень рада, что они у меня будут! И поскорей бы! Ведь тогда я полечу и съем весь этот вкусный… как его… ага, лес!

Улитка только покачала головой. Зато Лесной Клоп, который с интересом прислушивался к их разговору, с довольным видом сказал:

– Не говорил ли я? Не говорил ли я, что, когда она повидает свет, у неё сильно расширится кругозор?

И Тли, хотя и не могли припомнить ничего подобного, разумеется, дружно с ним согласились, чтобы не волновать Клопа…

Гусеница их уже не слушала: она принялась грызть крапиву. Ведь теперь ей ещё больше хотелось вырасти и поскорее стать крылатой. Но хотя грызла она свою крапиву с прежним аппетитом, и крапивы было по-прежнему вдоволь, не всё оставалось по-прежнему. Одуванчики давно отцвели и облетели; на лугу появились новые цветы; вскоре отцвели и они – ведь цветы живут так недолго. Изменилась и сама Гусеница. Она очень выросла – и не мудрено, ведь на аппетит она никогда не могла пожаловаться! А главное, она стала совершать поступки, которых от неё никак нельзя было ожидать! Порой, например, она переставала грызть крапиву, поднимала голову и озиралась, словно чего-то ждала. А иногда она даже всползала на самую верхушку куста и подолгу смотрела вдаль. Конечно, она бы ни за что и никому – даже самой себе! – не призналась, что ей хочется снова увидеть небо, и речку, и луг, и лес… Но вокруг ничего не было видно, кроме листьев крапивы – крапива тоже очень разрослась к этому времени! – и Гусеница спускалась вниз и со вздохом принималась грызть самый большой и сочный крапивный лист.

А однажды Гусенице приснился сон. Кто бы мог подумать! Да, да, самый настоящий сон! …Она вдруг стала большая-пребольшая; кожа на спине у неё лопнула, приподнялась – точь-в-точь как у Жука! – развернулись два огромных перепончатых крыла, и она взлетела! Вот она кружит над ёлкой – скворцы в ужасе прячутся в свой скворечник, а Гусенице и нет до них дела: мерно взмахивая могучими крыльями, она летит над лугом, над речкой – туда, к далёкой синеющей полосе леса. Вот-вот она будет там… Остаётся всего несколько взмахов… Но тут с шумом и свистом налетает страшный вихрь… крылья обрываются… и она падает… падает… падает…

Она проснулась, вздрогнув, и от её резкого движения что-то полупрозрачное, легкое, как мушиное крыло, сорвалось с листа и, покачиваясь, медленно, плавно опустилось на землю. Её крыло! Но нет, это была всего-навсего её старая шкурка. Гусеница так выросла, что уже не помещалась в ней, и шкурка лопнула и свалилась… Так, значит, она просто-напросто перелиняла во сне? А крыльев у неё всё нет? Да и будут ли они когда-нибудь? Ведь время идёт и идёт…

Да, время шло и шло. И хотя лето было в самом разгаре, и солнце, казалось, грело сильнее прежнего, и на смену отцветшим цветам приходили всё новые – что-то ушло вместе с ушедшей весной. Гусеница и сама не понимала, что ей чего-то не хватает, как однажды у неё вдруг вырвалось:

– Как жаль, что птицы больше не поют!

Она тут же испуганно оглянулась – не слышал ли кто её странных слов? Слава богу, кажется, никто не слыхал? Хотя почему Лесной Клоп так сердито на неё смотрит? И почему все Тли дружно захихикали тоненькими голосами? Ну что ж, она заслужила насмешку! Подумать только, что она – она! – могла сказать такую вещь!.. Нет, надо выкинуть все эти глупости из головы. И в этот самый день прилетел откуда-то первый жёлтый лист. А потом жёлтых листьев стало много-много, и они начали падать; всё чаще накрапывал дождь, ветер становился всё сильнее и холоднее, и даже солнце ничего не могло с этим поделать… И наконец наступил роковой день: день, когда Гусеница почувствовала, что она больше не хочет – не может! – есть. Да, да! Вялая, сонная сидела она на листе – на большом, сочном, аппетитном листе! – и, вместо того чтобы грызть его, вяло и сонно, словно от нечего делать, обматывала сама себя шелковинкой.

– Смотри-ка! – взволнованно сказал Лесной Клоп. – Наша соседка-то, видно, помирает! Перестала есть! Ну что ж, я всегда говорил ей, что фантазии до добра не доведут! Но кто в наши дни слушает разумные советы!

На этот раз Тли даже не поддакнули ему: они только ещё глубже уткнули носы в мякоть смородинного листа. Да и неудивительно: Клоп действительно очень разволновался!

А Гусенице было уже всё равно. «Может быть, я и правда умираю, – сонно подумала она. – Значит, у меня так и не будет крыльев… Ну что ж… хотя жаль… жаль…» Кто знает, о чём она жалела…

Но она не умерла. Вяло и сонно, но упорно она продолжала до поздней ночи обматываться шелковинкой. А когда настало утро, Гусеницы на листе крапивы уже не было. Зато под листом, крепко-накрепко привязанный к толстому стеблю, висел плотный шелковистый кокон. Так прочно был он устроен, так надежно прикреплен, что ему были не страшны ни дожди поздней осени, ни снег, падавший вокруг, ни метели, завывавшие в голых ветках, ни морозы, от которых порой замертво падали голодные пташки и трещали, лопаясь, стволы деревьев. Прошла зима; с сосулек закапали первые слезинки – сосулькам было жалко, что зима проходит; набухли почки на деревьях; на проталине выглянул первый подснежник, – кокон всё висел и висел, неподвижный, застывший, словно неживой. Может быть, и правда там не было никого живого? Но едва раскрылись одуванчики на лугу, с кокона слетела верхушка, и какое-то странное существо неуклюже выползло наружу и уселось на сухом листе. Боже, какое жалкое это было создание! Мокрое, беспомощное, всё измятое, и вдобавок на спине у него висели две сморщенные, тоже мокрые, тряпочки! Но солнце, доброе весеннее солнце, для которого все равны, поглядело на него так же ласково, как на самый прекрасный цветок; и под его тёплым взглядом морщинистые лоскутки расправились, развернулись, – и ослепительными красками засияла пара чудесных крыльев! Да, никто бы не узнал в этой прелестной Бабочке нашу старую знакомую – Гусеницу!

Да и кому было её узнавать? Ведь ни Кузнечика, ни Лесного Клопа, ни Тлей давно не было на свете… И всё-таки кто-то её узнал.

– Ну, что… соседка? – прозвучал скрипучий медленный голос. – Вот… видишь… у тебя… теперь… есть крылья…

– Ах, здравствуйте, милая Улитка! – отвечала Бабочка. – Да, да, у меня теперь и правда есть крылья! Крылья!

– И ты… можешь… полететь… и сгрызть весь… лес… как ты… собиралась…

– Сгрызть? – удивлённо приподняла крылышки Бабочка – Что это значит – сгрызть?

Улитка тихонько хихикнула.

– Ах, да! – вспомнила Бабочка. – Помню, помню! Но почему-то мне совсем не хочется грызть! Да и нечем, по правде говоря! – смущенно засмеялась она. Она говорила правду: вместо зубастого рта у неё теперь был нежный, тоненький хоботок, пригодный разве для того, чтобы пить цветочный нектар.

– Без… еды… долго… не протянешь… – начала было Улитка, но Бабочка не дослушала её.

– У меня есть крылья! Крылья! – ликующе повторяла она. – Я могу лететь, куда хочу, и любоваться всем на свете! Ведь крылья… ведь для того и даются крылья, правда?

Улитка – впервые на своем долгом веку – не знала, что сказать. Она ещё обдумывала свой ответ, когда рядом с Бабочкой опустился на листик молоденький Мотылёк. Он был горд и взволнован: ведь это был первый его полёт, и даже когда он сел на листик, крылышки его так и ходили!

– Полетим? – крикнул он, заметив Бабочку.

– Полетим! – радостно откликнулась она.

Оба вспорхнули и полетели туда, где на лугу пестрели цветы, где ослепительно блестела речка, где вдали синела зубчатая полоса леса, – оба юные, сами прелестные, как два цветка.

А Улитка всё думала.

Клоп

Жил-был Клоп.
Он забрался к Поэту в кровать —
И кусал его ночью. (И днем).
Вот и всё.
Как ни грустно, —
Не стану скрывать:
— Это всё, что мы знаем о нём.

Это — всё.
Очень мало.
Почти ничего.
Что же делать...
Бывает подчас,
Что и самое близкое нам существо
Остается загадкой для нас...

Считалочка

Жили-были два соседа,
Два соседа-людоеда.
Людоеда
Людоед
Приглашает 
На обед.
Людоед ответил: - нет!
Не пойду к тебе, сосед:
На обед попасть не худо,
Но отнюдь
Не в виде
Блюда.

Тюленье прилежанье

Вызывает удивленье
Прилежание тюленье:
Целый день
Лежит ТЮЛЕНЬ,
И ему лежать не лень.

Жаль, тюленье прилежание –
Не пример для подражания…

Кошки

Кошки не похожи на людей:
Кошки — это кошки.
Люди носят шляпы и пальто — 
Кошки часто ходят без одёжки.
	
Кошки могут среди бела дня
Полежать спокойно у огня.

Кошки не болтают чепухи,
Не играют в домино и в шашки,
Не обязаны писать стихи, — 
Им плевать на разные бумажки…
	
Людям не сойти с протоптанной дорожки,
Ну, а кошки — 
Это кошки!

Муха-чистюха

Жила-была Муха-чистюха.
Всё время купалась Муха.
Купалась она
В воскресенье
В отличном
Клубничном
Варенье.
В понедельник — 
В вишнёвой наливке.
Во вторник — 
В томатной подливке.
В среду — 
В лимонном желе.
В четверг — 
В киселе и в смоле.
В пятницу — 
В простокваше,
В компоте
И в манной каше…
В субботу,
Помывшись в чернилах,
Сказала:
— Я больше не в силах!
Ужжасно-жужжасно устала,
Но, кажется,
Чище
Не стала!

Лев

Считался Лев царём зверей,
Но это было встарь.
Не любят в наши дни царей,
И Лев — уже не царь.
	
Душил он зверски всех подряд,
Свирепо расправлялся,
А правил плохо, говорят.
С делами не справлялся.
	
Теперь сидит он присмирев,
И перед ним — ограда.
Он недоволен, этот Лев,
Но так ему и надо!

Попугай

— Если сможешь, угадай,
Что нам скажет Попугай?
— То и скажет, полагаю,
Что вдолбили попугаю!

Кабан

Вот Кабан.
Он дик и злобен,
Но зато вполне съедобен.
Есть достоинства свои
Даже у такой свиньи!

Жил-был на свете Индюк. Жил — и всё думал. Всё — о себе: какой он, Индюк?

Только вылупился из яйца — подумал:
«Ай-ай-ай, какой я маленький! Надо расти!»

Стал расти. Рос, рос — вырос с хорошего поросёнка.

Подумал:
«Ого-го, какой я большой! Молодец!»

И верно — большой стал Индюк. Взрослый. Красные серьги у него под носом выросли.

Погляделся в лужу — хвост распустил.

Подумал:
«Вот он я какой! Красивый!»

Маленькая девочка во двор зашла — кинулся на неё, забормотал, забормотал — напугал до полусмерти.

И подумал:
«Ай да я! Какой я сильный да храбрый!»

Кого ни встретит — со всеми у него один разговор:
— Балды-балды!

«Вы, мол, балды, — думает, — а я — вон какой умный!»

Индюк индюком!

Ну, долго ли, коротко ли — пришло время хозяйке Индюка ловить.

А он не дался. Через забор перемахнул — и в лес. Бежит — думает:
«Что — взяли? Врёте! Я ого-го какой хитрый!»

А Лиса, известное дело, тут как тут…

Ощипала Индюка, обедать села.

А сама приговаривает:
— Эх, Индюк, Индюк! Всю-то жизнь ты о себе думал, а самого главного так и не понял: какой ты вкусный!

Обезьянки

– Ваши предки,
Наши предки
На одной качались ветке,
А теперь нас держат в клетке.
Хорошо ли это, детки?..

Гадюка

Давно я не встречал 
Гадюки –
И что-то не скучал
В разлуке!

Верблюд

Верблюд решил, что он – жираф,
И ходит, голову задрав,
У всех
Он вызывает смех,
А он, Верблюд, плюет на всех

Ондатра

– Можешь спрашивать хоть до завтра,
Можешь думать,
Сколько угодно –
Не поймёшь,
Почему ОН – ДАТРА,
Тем более, что
ОНА – КОНДА!

Вот если бы была
ОНА – ДАТРА —
Все было бы
Ясро и понятро…

Мне с постели вставать неохота:
Я боюсь наступить на Кавота, —
У меня под кроватью живёт
Симпатичнейший в мире Кавот.

И ещё с ним такая забота:
Накормить невозможно Кавота,
Так как каждый кусок почему-то
Попадает в желудок Камута.

Встретились Бяка и Бука.
Никто не издал ни звука.
Никто не подал и знака –
Молчали
Бука и Бяка.

И Бука
Думал со скукой:
«Чего он так смотрит – букой?»
А Бяка думал:
«Однако
Какой он ужасный
Бяка…»

Перевод Бориса Заходера

Польские народные песенки

Дедушка Рох

Дедушка Рох
Посеял горох,
	
Землю пахал — 
Тяжко вздыхал,
Когда убирал — 
Пот утирал.
	
Когда молотил — 
По пальцу хватил.
Зато, когда ел,
Язык проглотил — 
До того было вкусно!

Пани Дятлова

— Что ж ты, пани Дятлова,
Из дупла, из дупла,
Ничего не стряпала,
Не пекла, не пекла?
	
— Было мне, бедняжечке,
Недосуг, недосуг!
Муж стучал над самым ухом
Стук да стук, тук да тук;
И внучата плакали
Целый день, целый день…
	
А сказать по совести — 
Одолела лень!

Из Вильяма Дж. Смита

Про летающую корову

Очень многие
Считают,
Что Коровы не летают,
Так что я
Беру с вас слово:
Кто увидит, что Корова
Пролетает в вышине,
Тот,
Договорившись с мамой,
Пусть сейчас же телеграммой
(Лучше — срочной телеграммой!)
Сообщит об этом мне!

Рыбская песня

(перевод с рыбского)

Чтобы не было беды,
Чтобы не было беды,
Чтобы не было беды,
Наберите,
Наберите,
Наберите в рот воды!

Наковальня

Каждый охотно становится молотом
(Особенно те, кто понахальней),
Но никаким не оплатишь золотом
Того, кто способен быть наковальней…

Философия

- Что мы знаем о лисе?
- НИЧЕГО!
(И то не все!..)

В больнице

— Больной, дышите! 
Не дышите!..
— Ах, милый доктор, 
Не смешите! 
Вы думаете, 
Вам решать – 
Дышать мне или не дышать?

Сказочка

В чистом поле, в белом поле 
Было всё белым-бело, 
Потому что это поле 
Белым снегом замело.

И стоял в том белом поле 
Белоснежно-белый дом 
С белой крышей, с белой дверью, 
С беломраморным крыльцом.

Потолок был белый-белый, 
Белизною пол блистал, 
Было много белых лестниц, 
Белых комнат, белых зал.

И в белейшем в мире зале 
Спал без горя и забот, 
Спал на белом одеяле 
Совершенно чёрный кот.

Был он чёрен, словно ворон, 
От усов и до хвоста. 
Сверху чёрен, снизу чёрен... 
Весь — сплошная чернота!

Мой лев

Подарил мне папа Льва.
Ох, и струсил я сперва!
Я два дня его боялся,
А на третий – он сломался.

Кискино горе

Плачет Киска в коридоре.
У нее большое горе:
Злые люди бедной Киске
Не дают украсть сосиски.

Только собрался
Сесть за стол — 
Ко мне
Ворвался
Знакомый Козёл,
И было легко
Догадаться:
Сейчас он
Начнёт
Бодаться…
	
— Опять, — говорит, — 
Дурака валяете?
Что же это вы
Себе
Позволяете?
Пишете про зверей
Сказки и стишки,
А обо мне — 
Ни строки!
	
Написали, — 
Сказал он сердито, — 
Про Кита,
Про Кота,
Про Термита,
Буквально про всех — 
От А до Я, — 
А где же,
Спрашивается,
Я?
Про какую-то там Мартышку
Накатали
Целую книжку!
Есть у вас даже книжонка
Про Плюшевого Медвежонка,
А Козла — 
Словно нет на свете!
А ведь вас
Читают дети!
Как воспитывать
Подрастающее поколение
И пропустить
Такое явление?
Забыли,
Что говорит народ:
«Пусти Козла в огород!»
Козёл — 
Это вам не баран начихал!
И не то чтобы я
Домогался похвал:
Критикуйте,
Пишите,
Что, мол, пока
От меня — ни шерсти, ни молока.
Что хотите пишите!
Даю вам полную волю!
Но замалчивать — 
Не позволю. — 
Помолчал
И добавил с угрозой:
— Можно стихами,
Можно и прозой!..
	
Я
Согласился не сразу.
Не люблю
Писать по заказу.
Но подумал-подумал — 
Махнул рукой.
Думаю:
«Я не один такой…
Зачем наживать себе врага,
Когда у него
Такие рога…»
Думаю:
«Ладно!
Была не была!»
И вот — написал
Стихи про Козла

Чем бубен хуже барабана?

Тот, кто умело
Барабанит –
Нередко
Знаменитым станет.

Но вряд ли
Станет знаменит –
Кто,
Даже лучше всех! –
Бубнит…

Нет,
Как хотите,
Это странно!
Чем
Бубен
Хуже барабана?

Всё очень просто

Легко
Достать небесную звезду,
Легко
Руками
Развести беду,
И написать стихи,
Всё очень просто.
Но только надо
Быть
Большого роста!

Стихи

Стихи нам что-то говорят.
Но не всегда.
Не всем подряд.