Из повести «Жёлтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие», получившей в 2009 году приз Национальной премии «Заветная мечта».

Тётя Маша потчевала гостей:

– Давай, Серёга, я тебе ещё рыбного пирога положу.

– И мне тоже положьте.

– Можешь носом пить? Я могу.

– У тебя из ушей потекёт.

– Ну-ка не фулюганьте, а то сейчас живо всё заберу!

На свой день рождения Борька созвал весь двор.

Костя поднял глаза от тарелки и оторопел: прямо на него, облизывая розовые пальчики с прозрачными ноготками, глядела Анжела. Он даже поперхнулся.

– Подай конфету, – указала она на хрустальную корзинку с золотой ручкой. – Не эту, а ту вон…

Он протянул всю вазу, как его учили, но тут же пожалел об этом. Пока Анжела, а потом сидевшие рядом Жёлтый и Маринка выбирали себе по горсти разных конфет, корзинка под действием силы тяжести начала опускаться – и он чуть не опрокинул стакан.

Анжела улыбнулась в знак благодарности – и тут же по всему его телу разлился жар смущения и торжества. Костя что-то пробормотал в ответ – сам не понял, что и к чему – и ещё больше смутился. Когда он вновь осмелился взглянуть на неё, Анжела была уже занята дележом торта: кому достанутся «розочки», а кому «грибочки». Девочкам нарезали с розочками, но неожиданно Жёлтый нагнулся и слизнул с её куска ядовито-морковный цветок.

– Тётя Маша! – заверещала Анжела. – А Жёлтый розочку сожрал!

– Ну, что ты за человек, Жёлтый! Не можешь, чтоб не напакостить! Словно шилья у тебя в одном месте! – напустилась борькина мать. Жёлтый втянул голову в плечи, скосил глаза к перепачканному в креме носу и расплылся в глупой улыбке. Глядя на него, засмеялась сквозь слёзы даже Анжела, которой срезали с торта и положили на кусок новую розочку.

Гости стали выползать из-за стола, икая и поглаживая животы. Потянулись к креслу, где были свалены подарки. Кто-то отвернул дорожку и стал запускать луноход, кто-то пошёл смотреть, как, подбоченясь, пыхает сигареткой курильщик. Костя присел на диван, там собрались игроки в географическое лото.

Анжела выдала ему две карты с изображением животных, топографических знаков и первооткрывателей. Она же читала вопросы. Костя быстрее всех закрыл обе карты и, заметив, что Жёлтый прозевал накрыть несколько картинок, громко подсказал ему, а потом сидел с распорядительным видом и с чрезвычайным вниманием следил за игрой, украдкой выпуская колючую лимонадную отрыжку.

Постепенно на диване они остались с Анжелой одни: все пошли смотреть луноход. От неё пахло душистым мылом и шоколадными конфетами. Она сползла по спинке дивана, поэтому плечи были приподняты. Разгоряченное лицо в обрамлении русых завитушек нежно розовело, губы ярко горели. Костя готов был не замечать даже родинку под носом. Чудом было уже то, что он вот так запросто сидит рядом с ней и молчит.

– Ты тогда катался – это твой велосипед был? – спросила Анжела, разворачивая конфету.

Костя смешался и ответил отрицательно в том смысле, что это разве велосипед – так «драбаган».

Она выслушала ответ, положила в рот леденец, а бумажку засунула ему в нагрудный карман. Перекатив конфету за щекой, Анжела сказала, что у неё есть «третьеюродный» брат, так у него тоже велосипед, только взрослый.

– Только он в другом городе живёт, – добавила она, теперь от неё пахло ещё мятой.

Анжела достала изо рта подтаявшую сосучку, посмотрела задумчиво сквозь зелёный кристаллик на свет и сказала:

– Он меня учил, но у меня на нём ноги не достают.

– На ком?.. – слегка опешил Костя.

– На велике – ба-а!..

– А! – спохватился Костя. – На взрослом можно под рамой кататься.

– Хм, я же не пацан в юбке! – возразила она. – На твоём бы я сразу научилась – хочешь, будешь меня учить?

Косте показалось, что он ослышался.

– Да, только у него прокрутка и тормоза плохие… – Она внимательно посмотрела на него. – Но это ерунда, так у него ход хороший, классный велик!

Все же осталась недосказанность: будут они учиться ездить на велосипеде или нет?

На другом конце комнаты решали, чем бы заняться. Ирка предложила поиграть в «краски».

– Ну уж нет, подруга, если играть, то в «фанты», – сказала со своего места Анжела.

В подобных играх распоряжались всецело девочки. Пацаны лишь покорно, словно новообращенные в ожидании таинства, выполняли их приказания. Да и кто лучше девочек сможет скрыть под строгим рвением, серьёзным видом, педантичным следованием правилам тайный, настоящий интерес игры? Они и шепчутся, когда кому-нибудь выпадает долгожданный жребий, как искушённые жрицы, – невольно начинаешь подозревать, что им известно больше, чем простым смертным.

Общее возбуждение возрастало с каждым фантом, и когда Косте выпало поцеловаться с Анжелой, все вдруг заржали и заблеяли вокруг. Косте казалось, будто он с самого начала предчувствовал, что так именно всё и случится: так же Маринка сорвёт с глаз повязку и начнёт наводить порядок, расталкивая пацанов; так же Анжела возьмёт его за руку и потащит в прихожую; и так же внезапно стихнет шум в зале и чьи-то любопытные, невидящие – со света в темноту – глаза станут подглядывать из-за занавески через стеклянную дверь…

– Я так не буду! – капризно притопнула Анжела, и физиономии скрылись.

На кухне гремела посудой тётя Маша, рядом, в туалете, откуда тянуло табачным дымом, вздыхал и покашливал борькин отец. У двери продолжалась борьба: Маринка отгоняла любопытных, но то и дело, приставив сбоку ладонь, вглядывалась в темноту сама. Костя стоял под вешалкой в ожидании, что будет дальше. Он ощутил дыхание на своей щеке – неожиданно по лицу хлестнули волосы: она оглянулась на дверь и, приблизившись, сказала:

– Скажем, что уже всё – понял?

– Ага…

Вдруг щёлкнула дверь уборной, и оттуда в столбе света и дыма вышел дядя Валера.

– Вы кого тут караулите! – прикрикнул он довольным баском.

Анжела с Костей проскользнули в зал. При их появлении Жёлтый по-идиотски заблеял: «э-э-э» – но никто не поддержал. Костя был рад, что так всё закончилось: в любом поцелуе – а тем более в таком – есть что-то двусмысленное, от него всегда стараешься увернуться даже с близкими родственниками. Зато отныне их связывала общая тайна, заговор против всех.

Что бы теперь ни выпало Косте – съесть горький перец, попросить закурить у дяди Валеры, – он всё выполнял с готовностью. В конце концов, тёте Маше надоели шум и беготня, и она выгнала их на улицу. Спускаясь по лестнице, Серый шепнул ему на ухо, что Ирка нарочно уронила на пол ложку, чтобы Маринка назначила его «фанту» поцеловаться с Анжелкой. Для Кости его слова прозвучали как откровение – он был озадачен, обрадован, смущён: не знал, что и думать, – и при чём тут, вообще, Ирка с Маринкой, когда это касается только его и Анжелы?

– Велосипед выноси, – сказала Анжела, ковыляя впереди Ирки по бордюру на скрещенных ногах.

Последний марш до своей квартиры он преодолел в три прыжка.

Мама мыла пол и укатила велосипед в лоджию. С велосипедом под мышкой он идёт через кухню, там бабушка чистит плиту и ворчит:

– Новые брюки в ремки изорвать хочешь…

«Второй год они новые!» – но, нет, он молчит, только сжимает губы – некогда. Скорей надеть кеды – и за дверь, пока мама не увидела, что он в «новых» брюках и не заставила переодеваться. А вот и она…

– Остынь, сядь-посиди с матерью. – Видит, что ему некогда и нарочно пристаёт. Костя вырвался, заскочил в туалет. Замер, возведя взор к потолку. Странно: когда в нём всё кипит и торопится, организм живёт своей жизнью, в своём неспешном ритме. Костя поторопил его: пс-пс-пс – но не ускорил отправление. Сбегая по ступенькам с велосипедом на плече, ещё слышал, как бурлит вода в их квартире.

Ну и где они? Больно задев локтем дверь, он выехал прямо из подъезда. Один Борька стоит в обнимку со своей матерью в окружении сплетниц.

Костя объехал вокруг дома – никого. Остановившись подальше от тёток, поймал Борькин взгляд.

– Где пацаны? – спросил он почти одними губами.

– Туды побёгли твои пацаны, – ответила за Борьку тётя Маша.

– Они в «стрелки» пошли играть, – пояснил Борька.

Костя повернул в указанную сторону. Точно: вон первая стрелка – он по ней проехал и не заметил. Вторая была за дорогой, она указывала вглубь чужого двора. Костя объехал его весь, но стрелок больше не нашёл. Это обманный знак, сообразил он, и вернулся к первому указателю. Вот верное направление: под акациями, метрах в тридцати, он увидел ещё одну стрелку, начерченную мелом на тротуаре, а там на стене – ещё, и ещё – на колодце…

Уже начинало смеркаться, когда, то теряя след, то натыкаясь на него снова, он выехал на пустырь перед железными гаражами и увидел Ирку, которая, присев, осторожно трогала свежую ссадину на колене. Дальше стояли Санька и Лёха, они растерянно улыбались, последний с пальцем во рту. Рядом вилял хвостом Вулкан. Костя подъехал ближе – и ему открылась следующая сцена. В проходе между гаражами Серый и Жёлтый выкручивали Анжеле руки, Маринка оттаскивала то одного, то другого – неожиданно Жёлтый резко заломил руку вверх. Анжела нагнулась и застонала скороговоркой: ой-ой-ой. Её отпустили, она присела на корточки, обхватив локоть, и залилась слезами.

– Дураки, руку сломали! – закричала Маринка. Серый с Жёлтым переглянулись, не зная, что сказать. Тут Санька спросил:

– Ну, мы будем играть – нет?

– Со сволочами ещё играть! – выкрикнула яростно сквозь слёзы Анжела.

– С больными дурами – играть! – возразил запальчиво Жёлтый.

Они принялись выяснять, кто первый начал. Костя понял только то, что у мальчиков и девочек диаметрально противоположные представления на этот счёт. Маринка присела рядом с Анжелой, обняла её за плечи.

– Не обращай на дураков внимания. Если он ещё хоть раз тебя тронет… – Она выразительно посмотрела на Жёлтого и стала шептать подруге на ухо. После её увещеваний Анжела встала и сказала, что играть будет – «но только до первого раза, пока они не смухлюют». «Сами вы мухлюете!» – пробурчал под нос Жёлтый.

– Надо наново поделиться, а то у вас одни пацаны, а у нас одни девочки, – сказала Марина, продолжая обнимать Анжелу.

– Я что ли девочка? – подал слабый голос Лёха, но его никто не услышал.

Разделились по-новому. Костя был почему-то уверен, что попадёт в одну команду с Анжелой – так и случилось. Он уже не удивлялся своему везению, оно казалось естественным.

Но тут возникло новое затруднение – велосипед. Против него восстали Санька с Иркой. Помощь пришла с самой неожиданной стороны.

– Ладно-ладно, фиг с ними, пускай… – сказал обиженным тоном Жёлтый, хоть и был с ними в одной команде.

Анжела, не говоря ни слова, вскарабкалась на раму, Серый и Лёха бежали рядом и отмечали свой путь призрачными в сгущающихся сумерках стрелами, словно символами своего стремительного передвижения.

– Потом я, чур, на велике, – крикнул Серый. Костя не ответил. Несмотря на боль в спине и ногах, несмотря на то, что пушистый затылок закрывал дорогу и мешал дышать – и приходилось широко расставлять колени и локти, чтобы не задеть её, – он ни с кем не собирался делиться драгоценным грузом.

Оторвавшись от преследователей, Костя предложил Анжеле пересесть на сиденье, он же будет крутить педали стоя. Но не успели они поменяться местами, как из-за угла выбежали преследователи. Серый крикнул: «Встречаемся у магазина», – и скрылся в ближайшем проулке. Оглянувшись, Костя увидел, что Ирка с Санькой держат вырывающегося Лёху; увидел со всех ног бегущего Жёлтого…

Улица уходила под гору – он с трудом, наваливаясь всем весом на педали, стронул велосипед. Расстояние между ними и Жёлтым неумолимо сокращалось: ещё немного, и тот ухватится за сиденье – уже и руку протягивает… Но велосипед, казалось, сам набирал скорость. Вот напряжённое лицо Жёлтого начало отставать, – когда Костя оглянулся в следующий раз, то Жёлтый был уже далеко, он перешёл на шаг и досадливо размахивал руками.

Велосипед мчал их сквозь темноту. Он стал неуправляем: штанина «новых» брюк попала в цепь – невозможно было ни остановиться, ни даже притормозить. Руль, словно живой, пытался вырваться на выбоинах из рук. Костя судорожно сжимал его, опустившись на раму, и вглядывался в чёрную бездну, в которую они падали. Острые пальчики впились в плечи. Они обогнали «волгу» с блеснувшим на капоте оленем. Костя мог разглядеть белые цифры на светящемся голубым огнём спидометре. Мрак чередовался с полосами света, красными вспышками светофоров. Чьи-то тени – не то летучих мышей, не то людей – пересекали им дорогу. Кто-то страшно рявкнул у них за спиной. Мошка врезалась ему в нёбо, и Костя проглотил её. Однако страха не было – одно упоение бешеной гонкой. Потом, уже дома, при мысли о том, чем могла она закончиться, его пронизал леденящий ужас, но тогда… Её руки лежали на его плечах, и он словно знал, что с ними ничего не случится.

Велосипед вылетел на главную площадь, проехал мост через реку, докатился до рынка и только там остановился. Возвращаться пришлось в гору: чтобы пройти расстояние, которое они преодолели за считанные минуты, потребовалось не меньше часа. Но Костя не думал о времени – потому что времени больше не было…

Она шла по одну сторону от велосипеда, он – по другую (как ходят в старых фильмах влюбленные, поэтому было немного неловко). О чём они говорили – прерви его тогда, он и то не смог бы ответить. Последнее, что Костя запомнил, это то, как он убеждал её, будто научиться на велосипеде – легче лёгкого. Когда его учили, толкнули в спину – и он покатил… Нет, только толкать её не надо, говорила Анжела, ездить она умеет – не может лишь поворачивать и останавливаться. Лучше пусть он подержит велосипед, когда она будет садиться. Ладно, соглашался Костя, а научиться останавливаться – вообще легкота и т.д. и т.п..

– Какую девочку ты сегодня на велосипеде катал? – пристала с порога мама. – Как её зовут? Где живёт?

– Секрет, – бросил на ходу Костя и, чтобы избежать расспросов, заперся в ванной. Он открыл воду, посмотрел в зеркало. Оттуда выглянуло его собственное и в то же время чужое лицо: серьёзное, с вздыбленными надо лбом волосами, с тёмными подтёками на висках. Он словно забыл о его существовании и теперь с интересом рассматривал себя. Осторожно, чтобы не задеть взъерошенную романтично чёлку, умылся, ещё раз взглянул в зеркало: всё равно что-то бесследно пропало.

– Ты что там, заснул? – задёргалась дверь.

Костя попытался проскользнуть незамеченным – но где там!

– Постой! Скажешь, чья это девочка? Как зовут?

– Я-то откуда знаю, господи! – Как будто ей важно знать: кто да чья – лишь бы его подразнить.

Он вырвался, заскочил в свою комнату.

– Иди ноги помой, ухажёр, пятки как сажа!

– Я ещё не буду ложиться.

Он упал животом на кровать, раскрыл книгу. Прочёл целую страницу и лишь тогда заметил, что не понимает, о чём читает. Перечитал – и опять словно какая-то сила вытеснила смысл прочитанного. В голове роились события прошедшего дня: сговор девочек, несостоявшийся поцелуй, полёт с горы – и последнее: вот она, виляя, поворачивает и едет прямо на него. В глазах сосредоточенность и испуг, глядит на Костю, он пытается её остановить… Вдруг кто-то трясёт его за ногу, и он слышит ласковый голос:

– Иди, барбосина, ножки помой, я тебе постелю. – Оказывается, он заснул, но просыпаться тяжело, да и не хочется. Стараясь не расплескать сон, с закрытыми глазами он бредёт в ванную, натыкается на косяки и углы – и пребывает как бы между двух реальностей. Колеблется, к которой пристать, и не пристаёт ни к одной. Они причудливо переплетаются в его мозгу: острый угол стола и велосипедный руль, который врезается ему в бок. Их подчас невозможно отделить одну от другой: что это краснеет там впереди? Настольная лампа сквозь веки или сигнальные огни машин?..

Вот и ванна – сел на её холодное ребро, свет не включил нарочно.

Но откуда столько света? И почему они мчатся уже не вниз, а вверх? Из прозрачной глубины над головой разливается бирюзовое сияние, свежестью веет в лицо. Он держит Анжелу за руку, внизу из-под ног улетает светящийся, голубой шар. Они уже оттолкнулись от него, но необходимо последнее усилие, чтобы вырваться за пределы притяжения. Выгнув одновременно спины, волнообразно толкаются всем телом – и шар начинает быстро удаляться. Костя ощущает тянущую негу в спине и ногах после каждого такого толчка, душа дрожит, как оперенье. Навстречу им летят две планеты. Сквозь серебристую дымку атмосферы видны материки, леса, горы; допотопные животные плавают в океане. Он взглянул на Анжелу: у неё черные, вьющиеся волосы, персидские глаза – и это не удивляет его. Они снова, как одно существо, толкаются, изогнув спины, – и планеты проплывают с двух сторон, остаются позади-внизу. Впереди-вверху всё небо залито лучистым, сквозь голубое, сиянием…

– Где Костя? Я его отправила ноги мыть – куда он запропастился? – слышит он голос матери.

«Я не запропастился!» – хочет он крикнуть в ответ, но не может – и тут неземной свет приблизился, ударил ему в лицо.

– На унитазе заснул! Ах, ты, борбилочка, вставай-просыпайся, соня. Пойдём, я тебе ножки помою.

Костя открыл глаза и обнаружил себя сидящим на унитазе. Из прихожей в лицо светит лампочка; плечо, которым он только что рассекал пространства, занемело, прижатое к холодной стене; спина затекла. Перед ним стоит мама и пытается приподнять его под мышки.

– Я сам, – бормочет Костя.

– Сам так сам. Как от тебя всё-таки псиной разит.

Костя бредёт в ванную, отворачивает кран… Но ощущение полёта – этот щемящий трепет и переполненность пространством – не проходит.

Из повести «Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие», получившей в 2009 году приз Национальной премии «Заветная мечта» (3 место).

Несколько мальчиков и девочек сидели друг против друга на двух скамейках под раскидистым карагачем. Грянула тревожная музыка: в летнем кинотеатре, двумя кварталами выше, начался один-единственный вечерний сеанс. Все сразу представили старое курдское кладбище, оно тянулось от стен кинотеатра до новых пятиэтажек и напоминало заросшую бурьяном стройплощадку, с покосившимися сваями. На надгробьях кое-где сохранились продолговатые блюдца с фотографиями, подкрашенными зелёным и розовым. Надписи под ними были сделаны латиницей и ещё какими-то замысловатыми крючками, похожими на грузинский алфавит. Много портретов валялось среди ржавого мусора в провалах могил.

Быстро темнело. Кто-то вспомнил историю мальчика, который выкопал на кладбище череп и спрятал дома под ванну. «А мать мыла пол и нашла череп. Он заходит – а она сидит, вся седая, на полу, гладит череп и хохочет – с ума сошла».

Санька сказал, что на курдском кладбище алкаши ловят пацанов, которые туда лазят за черепами, и откачивают у них шприцем кровь. Однажды он проходил мимо кладбища – дело было, разумеется, вечером – и вдруг «из могилок» встал мужик с красной рожей – уже насосался! – а в руке стакан с чем-то красным. Только увидел Саньку, пошел ему наперерез, «шатаясь, как мертвец». Костя хотел съехидничать по поводу красного в стакане, но передумал. Да и до шуток ли в этот изменчивый час, когда начинает пробуждаться всё непонятное, зыбкое.

Кому незнакомо это ощущение холода и пустоты за спиной? И страшно, страшно оглянуться назад: а вдруг, пока твой разум дремал среди привычных вещей, а глаза скользили по их поверхности, действительность скроила там какую-нибудь престранную мину… Ты оглянешься – и она не успеет принять обычное выражение. Поэтому, если уж оборачиваться – а лучше не оборачиваться совсем, – то медленно-медленно, чтобы вся нечисть успела попрятаться в свои норы и щели.

– Тихо! Если не хочешь слушать, иди отсюдова.

– Да тихо вы!

– Сама – тихо!

– Всё: кошка сдохла, хвост облез – начинай.

Стриженная, черноволосая Маринка, широкоскулая, с близко посаженными глазами, натягивает на квадратное колено длинный подол платья. Затуманившийся взгляд её устремлен вдаль. Ноготь на мизинце накрашен и облез. Сипловатый голос звучит монотонно и завораживающе:
– Одна старая бабка жила на кладбище. А там возле одной могилки огонёк каждую ночь светится. И это… Она смотрит: какие-то люди сидят, вены режут и плачут…

– Кому вены режут? – спросил Санька.

– Себе – кому же ещё! А один парень с камерой… Как его? Он на телевидении работал…

– Оператор.

– Ага. Он всё снял, что на кладбище делалось… Тьфу! Сбил меня. Из-за тебя всё перепутала.

– Ну ладно, давай с начала.

– У бабки муж тама был похоронен. Она написала письмо на телевидение, чтобы приехали сняли, что там делается. Потом они лежат смотрят по телеку: на могилке огонёк маленький горит, вокруг сидят какие-то люди, капают кровь на огонь и говорят: «Пришла пора, Светлана»… – Последние слова Маринка произнесла басом.

– Какая Светлана? – опять перебил Санька.

– Разве не понятно! У этого парня была невеста, звали её Светлана.

– Ну и что?

– Ну и всё. Потом они посмотрели телек, и она их узнала.

– Кого?

– Да их же! Тех, которые на могилке сидели. Какой дуб! А это друзья её оказались, только живые они были.

– Как живые? – недоверчиво смотрит Санька на рассказчицу.

– Это артисты были просто переодетые, хотели подшутить с них.

– У-у, – протягивает разочарованно Санька, – разве это страшная история! – После встречи не то с «алкашом», не то с «мертвецом» он, вероятно, чувствует себя главным знатоком всего потустороннего, поэтому считает, что вправе прерывать и судить других.

– А вот я знаю! Только это не история, а страшный анекдот, – вдохновенно, с пришёпетыванием затараторила Ирка. Она тоже теребила подол: заворачивала, проводила крашеным ногтем стрелки.

– Не смешной?

– Нет.

Все сразу наклоняются к ней, уперев локти в живот и сложив руки в замок под подбородком.

– Одна девушка познакомилась с одним па-а-арнем. – Ирка начинает взахлеб, а конец фразы произносит нараспев. – Но парень был какой-то странный: всё время говорил о кладбище и о мертвеца-а-ах. Один раз он назначил ей свидание на кладбище в девять часов вечера. Девушка пришла, а его ещё не было. Она увидела открытый гроб, заглянула туда: а в том гробу лежал тот па-а-арень. Потому что… – У Ирки перехватило дыхание, последние слова она прошептала едва слышно. Между их раскрытыми ртами возникло безвоздушное пространство: невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть. Кажется: ещё секунда – и либо смерть от удушья, либо продолжение рассказа. Наконец Ирка справилась с волнением и продолжила зазвеневшим в тишине голосом:
– …потому что он мертвый был. Она побежала, повернулась и упала на крест – и прилипла волосами ко кресту! А мертвец за ней гонится, щас схватит… Она как закричит – так и умерла на кресте.

– Отчего она умерла? – спросил Санька.

– Если бы тебя мертвец схватил, ты бы что, не умер, что ли!

– Умрёшь – от разрыва сердца, – подтвердила Маринка. Только у Саньки непонятливость была, скорее, от гонора, чем от тугодумия.

– Что же, она не могла себе волосы отрезать?

– Может, ей нечем было.

– Я бы тогда… – зазвенел в приступе отваги Санькин голос, – крест выдернул и – хрясь ему по башке!

– Ага, да он бы первый тебе горло перегрыз!

– Да ты бы не успел и глазом подморгнуть, – напустились на Саньку девочки.

– Кончай, Саня, пусть рассказывают, – сказал Жёлтый, который получил свою кличку за то, что «в детстве» переболел желтухой. Он слушал, вытянув шею, с затуманившимися глазами: рот превратился в сухую щель, уши оттопырены, казалось, больше обычного.

На какое-то время Санька унялся, но потом снова начал придираться. У Маринки лопнуло терпение: оборвав историю на полуслове, она заявила:
– Пускай сам рассказывает, раз он такой умный!

– Ладно, Саня, не мешай, – говорит Жёлтый. – Давай дальше, он больше не будет.

Но Маринка неумолима: – Пусть у меня язык пересохнет, если я ещё хоть слово скажу! – И она демонстративно сжимает губы.

– У-у, всё из-за тебя, ишак! – Жёлтый толкает Саньку и бьёт по шее. Санька побаивается Жёлтого – глухо бормочет что-то в ответ.

Костя сидит рядом с Анжелой, её локоть легким дуновеньем касается вставших дыбом волосков на его руке. Он думает только о том, что сейчас она распрямится или уберет руку, и всё исчезнет. Она же, кажется, не замечает его: ей всё равно, к чему прикасаться, хоть к столбу. Вот она поднимает руку, откидывает волосы – Костя замирает – и опускает её с необыкновенной точностью на то же самое место.

– Ладно, слушайте, – сказала Анжела, и сразу наступило молчание. – Это было с отцом одной девочки. Раз он поехал в другую страну и привёз оттуда отрезанную руку. Рука была высохшая, вот с такими ногтями – во! (Рассказчица скрючила пальцы и показала, какие были ногти. Дуновение исчезло). Он повесил её в зале на ковёр. Первая ночь проходит – ничего, тихо. На вторую ночь мужчина слышит какой-то звон. Проснулся, смотрит, а руки нет, одни цепи болтаются. Он подумал, что это ему приснилось. Наступает третья ночь. Мужчина притворился, что спит, а сам думает: посмотрю, что будет. Вдруг видит: рука из цепей вылезла, полетала-полетала вокруг люстры и в форточку вылетела. Вернулась она только утром. Мужчина тогда написал объявление: «кому нужна рука?» А в ту ночь кто-то задушил его друга. Он тогда пошёл к одной бабке, и бабка ему сказала: «Эта рука облетела несколько стран и задушила двадцать человек». Поехал мужчина искать хозяина руки. На необитаемом острове он нашел могилу, в той могиле был похоронен пират. Мужчина раскопал могилу – смотрит: а у пирата одной руки нету. Он бросил ему руку – и она сразу приросла… И скелет улыбнулся.

– А ещё бабка сказала, что пока не вернёте руку, она не успокоится, – прибавила Маринка, забыв про свой зарок.

Костя заёрзал, как на иголках: желание рассказать что-нибудь необыкновенное боролось в нём с нехорошим предчувствием. Вдруг на мгновение отступил страх, и он выпалил:
– Этопочтичтокакунас… – Что следовало понимать: «у нас в старом дворе рассказывали похожую историю». Беда в том, что истории у него никакой не было; просто слово «пират» прозвучало для Кости, как охотничий рожок для гончей. Тут же нахлынули образы морских разбойников, прекрасных пленниц, храбрых юнг. Самое же ужасное, что они только что толклись в его голове, но стоило ему открыть рот, как всё сразу куда-то пропало. Однако под ложечкой поднимается невыносимое волнение, как при расстройстве желудка, странный зуд пробегает под кожей, и «мысли в голове волнуются в отваге»…

– В одной таверне жил пират, у него не было ноги… – начинает он с трудом, словно внизу в топках гудит напряженно пламя, но где-то пропускает пар – и заржавевшие шестерни едва проворачиваются. – У него был орлиный нос, он носил камзол с засаленным воротником и треуголку. Походка у него была пружинистая… Ой, нет, у него же не было ноги… Он ходил на деревяшке, опираясь на костыли. Значится та-ак… – Паузы становились всё тягостнее. Костя заметил, как скучнеют лица слушателей: пропала едва прорезавшаяся щель у Жёлтого; о чём-то шепчутся Иринка с Маринкой. Сам он уже готов провалиться сквозь землю, странная тоска выползает из сердца, берёт за горло. На минуту ему ещё удается завладеть их вниманием с помощью высушенной ноги, которую пират хранит в сундуке, но лишь на минуту. Хорошо, что в темноте не видно, как от стыда пылают его уши. Наконец он собрался с духом и сказал, что дальше забыл. Все сразу оживились.

– Я такую книгу читал, только там слепой был, а не глухонемой, а одноногий был у них атаман, ? сказал Санька.

– А давайте книги рассказывать, – предлагает Ирка.

– Да ну, лучше – кина.

– Тихо! Вот ещё история… – Вскочил со своего места Санька и простёр над их головами руку: – В чёрном-чёрном лесу…

– А, я знаю, – улыбается Ирка.

– Да все знают, – говорит Маринка.

– Знаешь, так молчи, – обрывает Санька и продолжает: – В чёрном-чёрном лесу стоит чёрный-чёрный дом. В чёрном-чёрном дому стоит чёрный-чёрный стол… – С каждым уточнением его голос становился всё более зловещим. – На чёрном-чёрном столе стоит чёрный-чёрный гроб. В чёрном-чёрном…

– Отдай мое сердце! – завопил, опередив его, Жёлтый и вцепился рассказчику в руку. От неожиданности все вздрогнули, и в первую очередь сам Санька.

– Фу, дурак, напугал! – Маринка вскочила и набросилась на Жёлтого с кулаками. Тот стал бегать от неё вокруг дерева. Но даже такая развязка не принесла Косте облегчения. Он слушает – и не слышит, смеётся, когда смеются другие, но внутри у него всё сжалось в один болезненный комок.

Закончился фильм в летнем кинотеатре. По улице, как по залитой белым светом галерее, прошли зрители. Прибой из сверчков и цикад подступил, казалось, к самым ногам. Их хор гремел то вразнобой, то сливался и доходил до исступления.

Встать и пойти домой – это был бы лучший выход для уязвленного самолюбия, но он всё равно продолжал сидеть и ждать чего-то в оцепенении. Неожиданно Костя произнёс осёкшимся голосом:
– А за спор, я сейчас пойду на кладбище и просижу там, сколько вам надо.

– Дурак, что ли! – вырвалось у Ирки. Все с испугом уставились на него. Один Санька наморщил лоб, словно обдумывал предложение.

– А как мы узнаем, что ты там был?

– Дураки, прекращайте! – взвизгнула Ирка.

– Я принесу что-нибудь – череп или кость.

– Ой, мамочки, боюсь – дурные… – залепетала Ирка. – Всё, я пошла, мне домой пора… – И она скрылась в темноте, за ней следом убежал маленький Олежка.

Анжела посмотрела на Костю с любопытством, будто впервые увидела его; Маринка исполнилась какой-то строгой торжественности; у Жёлтого снова прорезалась щель. Их испуг придал Косте решимости.

– Ладно, на что спорим? – согласился Санька.

– Если я не выдержу там пятнадцать минут, я тебе свой нож отдам. А если выдержу, ты мне… Ну что у тебя есть?

– Конденсатор.

– Ха, орел! Нож на конденсатор менять! Ну ладно, бог с тобой, золотая рыбка, давай пять.

– А как мы время узнаем? – Тут возникло непредвиденное препятствие: часов ни у кого не было.

– Тогда считайте до тысячи. – Они договорились, что будут считать до тысячи по очереди. – Ждать будете возле кинотеатра.

Однако к кинотеатру никто из них приблизиться не решился, они остановились на противоположной стороне улицы. Там, под фонарём, где остались его счастливые товарищи, казалось, было так уютно и весело, как в праздничном зале. Он ещё раз оглянулся на границе света и тьмы: пять пар участливых глаз жадно следили за каждым его шагом. Санька шевелил губами, – видимо, начал отсчёт; Жёлтый обхватил столб и повис на вытянутых руках; Леха невозмутимо сосал палец; девочки схватились за руки. Перед Костей на земле тень от закругленной стены и подстриженной акации образовали острый угол. Стараясь подольше остаться на свету, он вошел точно в его вершину.

Кинотеатр был тих и тёмен. Костя двигался по кругу вдоль бледной, отдающей тепло стены: тускло блеснул замок на двери, вот уже и выступ экрана – как быстро! – вот кончился и он – и перед ним разверзлась черная пустота. Он призвал на помощь весь свой здравый смысл, а также скептицизм мамы, хладнокровие бабушки; стал вспоминать, о чём говорили учителя в школе, – и отпустив стену, шагнул в темноту.

Как-то он читал, что человек в минуты опасности поступает безотчётно, и теперь удивлялся, что ещё способен думать о чем-либо. Главной его заботой в этот момент было не выпустить поднимающийся из глубины его существа клубок кошмаров, не осветить их лучом сознания.

Тьма была кромешная. Он крался, вытянув вперед руки, глядя на редкие освещённые окна дальних домов; шарил перед собой в пыльном бурьяне, наткнулся на покосившийся памятник – и вдруг свалился в какую-то яму. Ужас пронзил его с головы до ног: он сразу понял, куда упал. На дне пальцы наткнулись на плоский предмет – и он тут же одним прыжком вымахнул из ямы. В следующее мгновение Костя уже мчался, не разбирая дороги, к свету.

Ожидавшие его друзья при виде бегущего со всех ног Кости бросились наутёк. Костя без труда обогнал Лёху и девочек, во двор он ворвался в первых рядах.

– Вы чего побежали? – спросил, задыхаясь, Костя, когда они остановились.

– Думали, за тобой кто-то гонится, – сказал, тяжело дыша, Санька.

– Кто там может гнаться! – рассмеялся Костя.

– А ты чего бежал?

– Вас догонял. – Костя уже пожалел о своей откровенности: можно было, например, сказать, что за ним гнались мертвецы. Впрочем, они и без того слушали, разинув рты, внимательно вглядывались в него, не решаясь взять в руки, боязливо рассматривали добычу: овальный портрет завитой черноволосой девочки, с чёрными бусами на шее, с персидскими, страшными глазами.

– А я думал, мне чья-то лопатка попалась, – возбуждённо рассказывал Костя. Однако его триумф был прерван самым неожиданным образом. Словно на перекличке, отовсюду раздались призывные крики:
– Санька! Санька, домой!

И как по команде:

– Мари-и-ина-а!

– Шестая серия кончилась, – пробормотала недовольно Марина. – Оу?

– Домой.

– Ну, ещё пять минуточек!

– Никаких минуточек – двенадцатый час.

– Анжела-а-а…

– Иду уже…

? Верни, где взял, ? строго сказала Маринка, прежде чем исчезнуть в черноте своего подъезда.

Последним позвали Жёлтого. Мать вышла за ним во двор. Он попробовал выторговать несколько минут: «Вы, мама, пока поднимайтесь, а я вас догоню». Но в темноте раздался звонкий подзатыльник, и он побежал, спотыкаясь, вверх по освещённой лестнице впереди матери.

Внезапно Костя почувствовал сильную усталость. В полутемном окне он увидел бледный силуэт.

– Ты сам уже идёшь? – спросила мама.

– Ага, – отозвался Костя.

Он спрятал портрет девочки в траве палисадника.