Сидела однажды Баба Яга в избушке на курьих ножках и вязала свитер для Кощея Бессмертного. Вдруг кто-то постучался.
– Кто там? – крикнула с печки Баба Яга.
– Это я, Машенька. Дайте воды напиться.
Обрадовалась Баба Яга, облизнулась и ринулась Машеньку впустить.
А это никакая не Машенька, а Данила из первого «Б» класса. Схватил Данила ковшик, зачерпнул ключевой водицы из ведра и начал жадно пить.
– Ты же не Машенька, а Данила из первого «Б», – Баба Яга говорит. – Я тебя сразу по ушам узнала – вон какие лопоухие.
– Точно, – отвечает Данила и второй ковшик зачёрпывает.
– А почему ты меня не боишься? – Баба Яга спрашивает.
– Так вы же лопоухих не трогаете.
– Верно. От них одни неприятности.
Допил Данила ковшик, отдышался и побежал дальше играть.
Через некоторое время снова стук.
– Кто там?
– Это я, Данила из первого «Б».
– Сколько можно пить?! – проворчала Баба Яга и впустила Данилу.
А это вовсе не Данила, а Машенька: платок на бок съехал, на щеке царапина:
– Умираю, как пить хочется! – и в полсекунды ковшик выпила.
Смотрит Бабя Яга, удивляется:
– Ты же Машенька, а не Данила. Я же тебя съесть могу, в печке изжарить…
– Некогда мне! – повертелась Машенька перед зеркалом, поправила платочек и убежала с Данилой играть.
Баба Яга только руками развела:
– Что ты скажешь?! Обманули старую.
Вдруг опять стук.
– Это я, Данила из первого «Б».
Обрадовалась Баба Яга, руки потирает, хихикает:
– Хи-хи-хи, Машенька, сладкая ты моя, попить захотела, да?
Впустила Машеньку – и сразу её на лопату и в печь!
Чуть не надорвалась, бедняга. То была не Машенька, а Иван-царевич, а он не меньше шести пудов весит, то есть почти сто килограмм.
Встал Иван-царевич с пола, Бабе Яге помог подняться и говорит обиженно:
– Бабуля, я тебе привет привез, а ты лопатой дерешься?!
– От кого привет?
– От Машеньки и Данилы. Я их по дороге встретил.
В сердцах плюнула Баба Яга: – Тьфу! – и на стол накрывать стала, чтоб доброго молодца, как принято, попотчевать.
Домовые Нюхля и Дрюхля сидели на балконе. Дело было осенью. В доме холодно, отопление ещё не включили, а на балконе – солнышко, можно погреть свои старые кости и даже позагорать, задрав кверху бороды.
– Благодать! – произнёс Нюхля.
– Да, хорошо, – согласился Дрюхля.
– Давай жить здесь, – предложил Нюхля. – Построим избу и будем жить.
– Давай, – согласился Дрюхля.
Срубили они два вековых дуба и построили избу.
Наутро Борис Михайлович и Ксения Александровна ушли на работу, а Машенька, их дочь, осталась дома. У неё горло болело, и она не пошла в школу.
Стала Машенька звать домовых, а они не откликаются. Искала их, искала и обнаружила на балконе избу. Дверь избы настежь, а там домовые хозяйничают, печь берёзовыми полешками растапливают.
– Вам помочь? – спросила Маша.
– Не надо, – сказал Нюхля. – Лучше собери маслят, весь балкон маслятами зарос. Мы их поджарим и в сметане потушим.
Собрала Маша полную корзину маслят, и домовые сели их чистить.
– Помочь? – спросила Маша.
– Сами справимся, – сказал Нюхля. – Сходи-ка на пруд – а на балконе пруд был, с камышами и кувшинками – да налови карасей. Уху сварим.
– Только лови с этого берега, – предупредил Дрюхля. – Под тем чёрт сидит, он тебе ржавую самоварную трубу или рваный башмак на крючок прицепит.
Вернулись Борис Михайлович и Ксения Александровна с работы, а дочери нет. Смотрят – на балконе изба выросла, а Машенька из оконца выглядывает, им рукой машет.
Перебралось всё семейство в избу. Стали там впятером жить-поживать, добра наживать.
Вскоре к ним чёрт присоединился. Пришёл и говорит:
– Пустите меня к себе жить. Я вам картошку варить буду.
Посоветовались Нюхля, Дрюхля, Борис Михайлович, Ксения Александровна и Машенька – и пустили.
Только толку от него было мало: то недосолит картошку, то переварит. Что с него возьмёшь: чёрт есть чёрт!
Через пару дней Бориса Михайловича и Ксению Александровну повстречал дворник.
– Кто вам разрешил, – говорит, – избу на балконе строить?
Пригласили они дворника в избу, напоили чаем, накормили пирожками с грибами.
Он и говорит:
– Что это у вас дорожка перед избой листьями засыпана. Давайте подмету.
А через день отопление включили, и они в дом вернулись. Один чёрт в избе остался.
Не уберёг её рогатый – прознали про избу вороны, растащили по брёвнышку, построили из дубовых брёвен мост с фонарями, сидят теперь на тех фонарях и на прохожих пялятся.
А жаль – хорошая была изба!
На даче я жила с папой, мамой и Кешей. Кеша – пес породы чау-чау. Он рыжий и похож на медведя, особенно морда. Утром мама заплетала мне косу и уезжала на работу в Москву. Вечером мы ходили на станцию её встречать. У станции есть два пенька. На одном сидел папа, на другом – я, а Кеша лежал у папиных ног.
Однажды сидели там и ждали поезда, а его всё не было. Папа забеспокоился и пошёл на станцию узнать, что случилось. А случилось ужасное! Же-лез-но-дорожная ка-та-строфа! На переезде в Ромашково мамин поезд наехал на грузовик. Грузовик полетел вверх тормашками, а поезд чуть не сошёл с рельсов. К счастью, как сказал папа, обошлось без жертв. Этот грузовик был игрушечный. Его вёз за собой на верёвочке один мальчик. Мама ему сто раз говорила: «Иди скорее, иди скорее, сейчас поезд пойдёт», – а он плёлся еле-еле и хныкал, что она мороженого не купила. Вот и доигрался – чуть не остался без грузовика.
А в поезде одна девочка тоже маму не слушалась. Мама ей говорила: «Не высовывайся из окна, не высовывайся», – а она всё равно высовывалась. И вдруг – трах! Когда поезд наехал на грузовик, эта девочка вылетела из окна и унеслась под облака. Она летела и летела – и плюхнулась прямо на Таганскую площадь. И с такой силой плюхнулась, что перед гастрономом началось извержение вулкана. Этот вулкан дремал под асфальтом миллион или даже две тысячи лет и проснулся, когда девочка упала. Думаете, из него полилась раскалённая лава? Нет, вместо лавы Таганку залило гречневой кашей. Вкусной, рассыпчатой, крупинка к крупинке. Но без масла. Пришлось людям сначала бежать домой или в магазин за маслом, а уже потом есть. Девочка, конечно, испугалась, заплакала, но её накормили кашей, и она успокоилась. А вскоре и мама девочки прилетела на вертолёте.
Так что всё кончилось хорошо, и поезд должен вот-вот подойти.
Только папа это сказал, как над железной дорогой вздрогнули провода, и через минуту электричка подошла к перрону. Я, конечно, сразу спросила у мамы, привезла ли она что-нибудь вкусненькое, но она сказала:
– Нет, милая, только гречки три килограмма.
– С Таганки?
– Да, с Таганки, – мама удивилась. – Откуда ты знаешь?
Мы с папой переглянулись и закивали:
– Знаем – знаем…
А вчера я разбила глиняную свистульку. Папа их собирает. Играла на диване и стукнула одну об другую. У петуха нога и откололась. Мама расстроилась и сказала, что папа будет ругаться. А я сказала, что не будет, и ещё я сказала, что я маленькая и глупенькая и очень хочу спать.
Когда папа вернулся, мама ему рассказала про петуха и про мои слова. Он затопал ногами и зарычал как лев, только тихо, но я видела, что он шутит. Потом заглянул ко мне в кроватку и спросил:
– Заклеим петуха завтра?
Как только он догадался, что я ещё не сплю – один глаз у меня был совсем-совсем закрыт?!
– Заклеим, – ответила я и добавила: – Я молодец, правда? За всё лето не разбила ни одной свистульки: я же была на даче, а они – в Москве.
Недавно мне исполнилось шесть лет. Однажды папа пришел и говорит:
– Я был в соседней школе…
Мама заволновалась:
– И что?!
– Школа хорошая, со второго класса немецкий язык. Желающих поступить много, а первых классов всего два. Поэтому берут самых подготовленных, кто умеет читать, писать и считать…
– А чему их тогда будут в школе учить? – спросил дедушка и швырнул с печки валенком.
Дедушка у нас сиднем сидит на печи, отращивает бороду, стрижет ее и делает из бороды валенки. Там у него этих валенок целый склад. Время от времени он ими бросается, говорит, что это развивает глазомер. Я бросаю ему обратно.
– Машу не примут! – сказала мама и схватилась за сердце.
– Пусть только не примут, – сказал дедушка и прицелился с печки черным валенком.
– А что значит: уметь читать, писать и считать? – спросила мама, вытряхивая в рюмку сердечные капли.
– Я там встретил одну мамашу. Ее дочь в прошлом году не приняли: не могла разделить семь на два и не прочла сорок слов за минуту.
– Семь на два?! Сколько это? – мама стала считать.
Мы с папой ей помогали. У всех получилось разное. Тогда дедушка швырнул с печки три с половиной валенка и еще три с половиной валенка. Мы их сложили. Получилось семь целых валенок. Мама облегченно вздохнула. Она достала свой старый букварь, положила перед собой часы и заставила всех читать. Я прочитала за минуту рассказ про девочку Иру: «У И-ры рас-тут как-тусы…» Папа прочитал за минуту два рассказа, мама – три, а дедушка – полбукваря. Мама заплакала. Я спросила:
– Тебе Иру жалко?
– Какую Иру? – мама всхлипнула.
– Из букваря. «Ира тронула кактус и уколола руку. У Иры ранка»
– Нет, мне тебя жалко. Дедушку в школу примут, а тебя нет.
– Примут как миленькую! – сказал дедушка и подкинул валенок в руках.
– Еще про реки спрашивали, – сказал папа. – Какие знает реки.
– Какие ты знаешь реки? – спросила у меня мама.
– Москву-реку, – ответила я сразу и замолчала.
– А в Санкт-Петербурге какая река? – спросила мама.
– Нева.
– Правильно, – мама погладила меня по голове. – А какая самая великая русская река? Так еще называется машина у Славы, нашего соседа…
– Пикап, – сказала я неуверенно.
Дедушка от смеха чуть с печки не свалился:
– Великая русская река Пикап! Он загорланил: – «Волга-Волга, мать родная…» – и устроил целый салют из валенок…
А в ШКОЛУ меня все равно приняли. Там директор женщина. Она увидела мои валенки – я пришла на собеседование в валенках – и спросила:
– Откуда у тебя, Машенька, такие распрекрасные валенки?
Я сказала:
– Дедушка свалял.
– А мне он такие может свалять? – спросила директор.
– Конечно. У вас тридцать шестой размер, да?
Она похвалила мой глазомер и записала в первый «Б» класс.
Из сборника «Загадки Нюхли-сыщика»
Как, вы не знаете, кто такой домовой Нюхля?! Да у нас на Таганке его каждая собака знает. Спросите любого, кто хозяин Кеши, рыжего пушистого пса с фиолетовым языком. Ответят: Нюхля.
Но еще больше этот домовой известен своей рассеянностью. Он может зайти в банк и, протянув деньги, попросить буханку чёрного хлеба. И ему продадут. Окажется, что кассирша накупила зачем-то утром целую сумку хлеба и с удовольствием поделится. Или спросил я как-то у него, который час. Он достал из кармана единый билет для проезда в метро, трамваях, троллейбусах и автобусах Москвы. Билет был декабрьский, с большой синей цифрой 12. «Двенадцать», – говорит. Я только открыл рот, хотел сказать, что это не часы, как по радио объявили: «Передаём сигналы точного времени…» Оказалось, что билет спешил всего на минуту.
А знаете, откуда у Кеши швейцарские наручные часы? Или правильнее – налапные. Из самой Швейцарии. Однажды Нюхля в спешке вскочил не в шестнадцатый троллейбус, а в самолет, летевший над домом. Через некоторое время он вышел… и очутился на берегу Енисея. Бедняга упал на гранитный валун и застрял в нём, как кривой гвоздь в доске. Тем временем мимо проходили археологи и приняли его фигуру за наскальный рисунок древних людей. И прямиком отправили валун в Швейцарию на выставку «Наскальные рисунки Сибири». Дальше выставку повезли в Англию, но уже без домового. Музейная уборщица стала вытирать пыль, а он не вытерпел щекотки, заворочался и вывалился из камня. За участие в выставке ему подарили часы, а Нюхля отдал их Кеше.
Теперь на собачьей площадке, если кому-то нужно узнать время, просят: «Кеша, дай лапу!» И пес с гордостью показывает швейцарские часы.
Вопрос: КАКОЙ ПОРОДЫ СОБАКА У ДОМОВОГО?
(Ответ: чау-чау, только у этой породы фиолетовый язык).
У нас три комнаты. Большая – папина. Средняя – наша с мамой. И третья, самая маленькая, – это кабинет. Здесь мама работает и тут никаких бумаг и книг нельзя трогать, но я, конечно, иногда трогаю и на компьютере играю.
Теперь в большой комнате стоит елка.
А еще вчера ее не было.
Папа три дня ходил на елочный базар и не мог купить. Придет, а там одни иголки на снегу валяются, или такие елки-палки остались, что страшно смотреть.
Папа очень расстраивался: «Какой же Новый год без елки?!»
Мама его успокаивала: «Еще есть время – будет у нас елка, вот увидишь». А сама вздыхала украдкой: «Где бы елку достать?»
Вчера я сидела одна дома. Папа еще с работы не пришел, а мама убежала на пять минут в булочную. Сидела я на диване и думала. И надумала: «Надо папу и маму выручать, иначе они совсем затоскуют».
Произнесла нужное заклинание и превратилась в елку.
Мама вернулась. Позвала меня. Я, конечно, молчу. «Опять к Ляле пошла», – сказала мама. Ляля – это соседка. Я к ней часто в гости захожу. Слышу – мама в кабинете сама с собой разговаривает. И вдруг – тишина.
Вскоре хлопнула входная дверь. Папа: «Дома кто-нибудь есть?» Я молчу. И мама почему-то не отвечает. Только пес Кеша к папе ласкается. Он ему вечно мешает раздеваться: трется об него боком, норовит в лицо лизнуть.
Папа наконец-то разделся и прошел в большую комнату. Скрипнули пружины дивана. Полежал минутку, встал, походил по комнате, что-то пробормотал – и снова наступила тишина.
А потом раздался звонок в дверь. Дилинь! Дилинь! Дилинь! Звонок надрывался, но никто из родителей даже не шелохнулся.
Дверь открылась, и чьи-то тяжелые шаги послышались в прихожей.
Кто бы это мог быть?
И тут в дверях нашей комнаты показался… Дед Мороз. В красной шубе, с бородой, в руке – хоккейная клюшка, за поясом – большущий серебряный ключ, открывающий любую дверь. Интересно, как такой ключ мог войти в нашу маленькую замочную скважину?
– Ничего не понимаю… – проворчал Дед Мороз. – Где хозяева? Где Маша? Елку у меня просила, а у самих три елки?!
Только тогда я вспомнила, что позавчера отправила ему в Лапландию письмо: просила елку и клюшку. Мама говорит, что клюшки и шайбы – это для мальчишек, и не покупает. Я напечатала на компьютере, что хочу такую же клюшку, как у Васи с седьмого этажа.
Дед Мороз еще раз обошел все комнаты… и расхохотался:
– Ха-ха-ха! Все понятно! Елка с сережками и бусами на ветках – это, конечно, мама. Елка с очками – папа. А елочка с бантом на верхушке – ни кто иная, как Машенька. Хватит притворяться. Вы меня слышите?
Я произнесла заклинание задом наперед и стала опять человеком.
Дед Мороз улыбнулся:
– В таком виде ты мне больше нравишься.
Я была в синем джинсовом платье и в красных колготках.
Топ-топ-топ-топ-топ – из большой комнаты в коридор выскочила елка с очками и едва не столкнулась с елкой, привезенной Дедом Морозом. Раздался облегченный вздох, и елка с очками превратилась в папу.
В дверях кабинета показалась мама. Она терла глаза, будто только что проснулась.
Мы замерли, как статуи в музее.
Первым подал голос Кеша:
– Гав-гав-тяф!
– Что он хотел этим сказать? – спросила мама.
– Кеша спросил: «Хозяйка, что с вашей прической?» – объяснил папа. – У тебя вместо волос еловые ветки.
Мама схватилась за голову и ойкнула, уколовшись иголками.
– Извините! – дверь кабинета захлопнулась за ней.
Когда мама снова появилась перед нами, она была уже не в джинсах и не в кофте с надписью «Московский университет», а в синем бархатном платье, на груди сверкала драгоценная брошь, а золотистые волосы были заплетены в косу и уложены на голове короной. Когда я вырасту, всегда буду ходить с такой прической.
Через час или два, напившись чаю, Дед Мороз уехал. Во дворе его ждали два северных оленя, запряженных в сани.
А елка осталась.
Сначала она стеснялась и, наверно, немножко побаивалась – стояла тихо-тихо, прижав ветки. Потом осмелела, выпрямилась, распушилась. И даже Кешу шуганула. Он подошел, стал обнюхивать, а она – раз веткой по носу. Теперь пес обходит ее стороной. А когда папа достал с антресолей коробки с елочными украшениями, она аж задрожала от нетерпения. И ветки сама подставляла, когда мы ее наряжали.
А сегодня утром зашла Ляля-соседка и чуть в обморок не упала от такой красоты. «Она у вас, – говорит, – прямо какая-то волшебная!» А про Деда Мороза – не поверила. «Не рассказывай сказки», – говорит. Я обиделась и про самое интересное ей не рассказала.
У нас есть книжка «Лапландские народные сказки». Так елка все эти сказки знает наизусть – и еще тысячу других, каких в книжке нет. И упрашивать ее не надо, как папу. Ему повезло: раньше он мне перед сном сказки рассказывал, а теперь сам слушает.
Только очень жаль, что скоро это кончится – после Нового года Дед Мороз заберет елку. Ну ничего – на следующий год я ему снова напишу.
Жил некогда на берегу Хуанхэ старик по фамилии Ша. У него было три сына: Лю, Ван и Па. Однажды посадил старик сыновей в джонку, отвёз на середину реки и сказал:
– Сыновья, я вас сейчас буду учить плавать.
Столкнул старик в реку старшего сына. Побарахтался Лю и поплыл.
Столкнул старик среднего сына. Побарахтался Ван и чуть не утонул.
Пришлось отцу его спасать, в чувство приводить. Когда Ван очухался, отец его снова столкнул. Побарахтался Ван и тоже кое-как поплыл.
Настала очередь младшего сына. Полетел он в воду и сразу пошёл ко дну. Прошла минута, вторая, третья. Забеспокоился отец. Набрал побольше воздуха и нырнул на самую глубину. И что же он видит?! Ползает младший сын на четвереньках по дну, песок разгребает, а в руках у него полным-полно золотых монет. Вспомнил старик: несколько лет назад на этом месте затонула большая купеческая джонка; тюки с шелком удалось выловить, а золото кануло в реке. Старик указал сыну пальцем вверх, дескать, всплывай. Па открыл широко рот и сказал:
– Сейчас, отец. Найду ещё монетку и поднимусь.
У старика от удивления глаза на лоб полезли.
Так Па и не научился по-настоящему плавать.
На следующий день сыновей ожидало новое испытание – отец привёл во двор молодого жеребца, на котором они должны были по очереди скакать.
Лю удержался в седле ровно пять минут. Ван – вдвое меньше. А младший брат скорчил перед мордой коня такую жуткую гримасу, что жеребец взвился на дыбы и умчался, не разбирая дороги. Еле поймали. Старик махнул на сына рукой:
– Наездника из тебя не получится.
На третий день отец поставил в рисовом поле мишень из соломы и велел сыновьям учиться стрелять из лука.
Лю поразил цель с первого раза.
Ван – со второго.
А все три стрелы Па улетели в кусты.
Стали старшие братья над младшим насмехаться, неумёхой называть, и Лю в шутку пустил в него стрелу. В полёте стрела повернула в сторону и угодила отцу в лоб. Ещё хорошо, что она была с резиновой присоской на конце. А вскоре крестьяне наткнулись в кустах на бездыханное тело кровожадного тигра-людоеда. Стрелы Па попали ему прямо в сердце. Этот тигр уже давно наводил страх на людей, и за его шкуру император обещал заплатить золотом.
Па взвалил шкуру на плечи и отправился в Пекин за наградой.
Дворец императора был окружен высоким бамбуковым забором. Па шёл вдоль забора и вдруг услышал чье-то прекрасное пение. Па нашёл в заборе щель и просунул в неё голову. Видит – гуляет среди цветов девушка необычной красоты.
Па окликнул её:
– Эй, ты кто?
– Ксю Минь – дочь императора. А ты кто будешь?
– Па Ша. Я случайно убил тигра-людоеда и пришел к императору за наградой.
– Покажи шкуру, – попросила Ксю.
Юноша показал.
– Ой, какой страшный! – девушка закрыла лицо руками.
Когда она убрала руки, Па уже стоял рядом. Глянула Ксю Минь на юношу своими глубокими, как осенняя вода, очами, и Па потерял голову.
– Не надо мне никакого золота! Можно, я тебя разок поцелую?
Ксю пожала плечами:
– Целуй. Меня ещё никто не целовал.
Он поцеловал.
– Ой, как приятно! – воскликнула Ксю Минь. – Целуй ещё!
На тридцать третьем поцелуе в сад ворвалась охрана дворца во главе с самим императором.
– Как ты посмел дотронуться до моей дочери! – вскричал разгневанный император.
Па заковали в цепи и посадили в самое глубокое и тёмное подземелье. После ужина узнику зачитали приговор: на утренней заре, когда распустятся лотосы, его отвезут далеко в море, привяжут к ногам тяжёлый камень и утопят.
Па попросил у тюремщиков бумагу, тушь и кисточку и написал императору стихотворное послание, в котором честно признался, что вода ему ни капельки не страшна, и описал случай на Хуанхэ. Стихи императору понравились, но он всё равно не поверил. Юношу бросили в море. Па спокойно освободился от камня и всплыл.
На следующее утро Па вывели за городские ворота. Там четверо конюхов удерживали на месте полудикую кобылицу. Па должны были привязать к её хвосту и выпустить кобылицу в чистое поле.
Па рассмеялся.
– Не вижу ничего смешного, – сказал император хмуро.
– Сейчас увидите, – пообещал юноша.
Он показал кобылице рожу: растянул пальцами рот, сощурил глаз, выпучил другой – и прорычал: «Хэ!» Испуганное животное разбросало конюхов и умчалось вдаль. Император попрощался с Па:
– До завтра.
Назавтра они встретились на главной площади столицы. Па привязали к столбу. Напротив выстроилась дюжина лучников.
– Какая твоя последняя просьба? – спросил император.
– Не стреляйте в меня – вам же хуже будет.
– Это почему? Объясни, пожалуйста.
Па поведал ему, как стрела брата свернула и попала отцу в лоб.
– А если стрелы ваших лучников тоже полетят не туда, куда они нацелены?!
Император задумался: кому охота стать мишенью для дюжины стрел.
Его размышления прервал пронзительный крик:
– Отец!
Толпа придворных расступилась, и к императору подлетела Ксю Минь. В гневе она была ещё прекрасней.
– Отец! Тридцать три поцелуя – это тьфу, кот наплакал! Хочу тысячу поцелуев! Он убил ужасного тигра! Это так приятно!
Император расстерялся:
– Какой кот? Кто убил тигра? Ничего не понимаю!
– Отец, тебе и не надо ничего понимать, – Ксю быстро развязала Па и за руку потащила с площади.
Император прокричал ему вслед:
– Ты правда убил тигра?
– Да.
– Мне понравились твои стихи! – сообщил император.
– Спасибо, – ответил Па.
– Тебе нравится Ксю? – спросил император.
– Очень…
В замужестве императорская дочь стала зваться по-иному: была Ксю Минь, стала Ксю Ша. Тут и сказка вся.
Летом я жила на даче. На даче я жила с папой, мамой и Кешей. Кеша – наш пес. Он породы чау-чау. Есть овчарки, доги, колли, пудели, доберман-пинчеры, таксы, а Кеша – самый настоящий чау-чау. И язык у него синий, как у всех чау.
Однажды утром мы пошли на станцию провожать маму на работу. Я сидела у папы на шее, а Кеша бежал впереди на поводке и тянул со страшной силой, как трактор.
Проводили маму, помахали электричке рукой и стали думать, куда нам теперь отправится.
– Давай поедем в Африку, – предложил папа, – динозавров искать?
– Давай!
Сели на корабль, подняли паруса и поплыли.
Плыли, плыли и заблудились.
Я залезла на верхушку мачты и стала смотреть во все стороны.
Ничего не видно, никакой земли!
Тогда папа достал свою старинную медную подзорную трубу. Когда она сложена, то помещается в кармане, а если раздвинуть трубу до конца, то удержать ее смогут сто человек, такой она станет длинной и тяжелой.
Посмотрел папа в нее и воскликнул:
– Да вот же она – Африка, в той стороне!
Я посмотрела и тоже увидела Африку: желтый песчаный берег, а за ним – пальмы. А вдалеке над густым лесом торчит большущая буква А. Чуть правее – Ф. Еще дальше, на горе – буква Р. Я повернула немножко трубу и нашла остальные три буквы: И, К и крохотную А – ее почти не видно, так она далеко.
– «АФ-РИ-КА!»
Но где искать динозавров? Папа подумал, что они скрываются в чаще леса. Он срубил несколько пальм и связал лианами. Получился превосходный плот. На нем мы поплыли по бурной африканской реке.
Кеша сидел на носу плота и гавкал на крокодилов и бегемотов. Папа рулил на корме веслом. А я устроилась между ними: глазела по сторонам и поедала бутерброды с колбасой – мы взяли с собой мой новенький зеленый рюкзачок с бутербродами и пакетом кефира.
Съела все бутерброды, выпила весь кефир, а динозавров все не было. Папа заволновался:
– Уже час дня! Нужно поскорее найти их – иначе не успеем вернуться и встретить маму на станции. Смотри внимательнее!
За поворотом реки показались хижины какой-то деревни.
– Спросим у местных жителей, – предложила я.
Мы причалили.
Кешу оставили сторожить плот, а сами пошли в деревню.
Постучали в первую хижину… во вторую… в третью… Ни души. Вышли на главную площадь… И здесь никого. Почта закрыта. Библиотека закрыта – на дверях хижины табличка «Библиотекарь болен». В продуктовом магазине санитарный день. Продавец хозяйственного магазина ушел на какую-то базу.
Мы стояли посреди пустой пыльной площади и растерянно озирались.
Вдруг над моей головой послышался шорох. Я подняла глаза и увидела африканца. Он прятался на дереве. Огромный и черный, как пианино. На щеках – белые крестики, на лбу – кружок. Можно подумать, что на его лице играли в крестики-нолики. Негр присел и прыгнул вниз.
Я закричала «Мама!» и зажмурилась.
Бедная мамочка! Если бы она знала, где ее любимая дочь. Она бы в обморок упала.
Когда я наконец открыла глаза, вокруг было темным-темно от местных жителей. Они хмуро разглядывали нас, держа наготове оружие.
Папа поздоровался с ними по-английски, но никто ему не ответил. Наверно, в школе они учили не английский, а какой-то другой иностранный язык. Мама, правда, потом сказала, что все могло быть наоборот: они-то прекрасно владели английским и просто не поняли папу.
А дальше было вот что.
Негры окружили нас. Они размахивали копьями и стрелами.
Вдруг где-то в задних рядах раздался истошный крик:
– Келумба-Шалумба!!!
Все повернули головы и, выпучив глаза, уставились туда. Затем, как по команде, побросали оружие и ничком рухнули в пыль.
Мы с папой тоже поглядели туда: кого они испугались?
И ничего особенного не увидели. Всего лишь Кешу, бежавшего к нам по улице. Ему было очень жарко, и синий язык чау-чау свисал почти до самой земли.
Увидев на площади сразу столько людей, Кеша радостно завилял хвостом и бросился обнюхивать лежащих. И лишь потом, когда последний человек был обнюхан, ткнулся преданно в папины колени и лизнул меня в нос.
Папа вспомнил несколько слов по-африкански и попросил всех встать.
Нет, сказали они, мы боимся Келумбы-Шалумбы.
– Какого Келумбы-Шалумбы? – спросил папа.
Вождь племени указал пальцем на Кешу.
Оказывается, они приняли нашего безобидного пса за какого-то злого духа: Келумба-Шалумба по-африкански означает «Дух с синим языком». Африканцы верят, что если этот дух кого-нибудь лизнет, то человек сразу посинеет и останется таким на всю жизнь.
– Ерунда! – сказал папа. – Вы же видели: он лизнул Машу в нос, и ничего с ней не произошло.
В конце концов мы уговорили их встать с земли, а вождь даже осмелился погладить Кешу.
И тут папа взглянул на часы и схватился за голову:
– О Боже, уже третий час! Пора возвращаться.
– Но мы же не нашли динозавров?!
Папа махнул рукой:
– В следующий раз.
Увидев на папином лице тревогу, вождь племени спросил, что случилось.
Узнав, что мы опаздываем, вождь успокоил нас:
– О, нет проблем! Лебединая Шея в два счета довезет вас до побережья…
А знаете, кого они называют Лебединой Шеей? Никогда не отгадаете. Динозавра! Да-да, самого настоящего, никакого не вымершего динозавра. Туловище у него – как у огромного тюленя, голова – как у черепахи, а шея – тонкая и гибкая, как у лебедя, только длиннее и без перьев.
Позвали динозавра, накинули на шею петлю из лианы, другой конец привязали к плоту – и мы помчались по реке, как на катере с подводными крыльями…
На станцию успели вовремя, даже чуть пораньше. Там, у перрона, есть два пенька. Я сидела и ждала на одном пеньке, папа – на другом, а Кеша лежал у папы в ногах.
А вечером я напугала папу. Сидела-рисовала, а он маме про Африку рассказывал. И вдруг у него глаза полезли на лоб:
– Маша, что с тобой? У тебя нос совсем посинел! И руки!
А мама строгим голосом добавила:
– И кофточка тоже. Это она фломастером измазалась. Неужели нельзя рисовать поаккуратнее?!
– Фу-у! – папа выдохнул воздух. – Как ты меня напугала! Келумба-Шалумба!
Второго мая мы с папой гуляли во дворе. Смотрю – в траве какие-то жёлтые пятнышки.
– Папа, что это за жёлтые пятнышки?
– Одуванчики, наверно.
И точно – одуванчики, первые цветы! Я так обрадовалась, что даже поцеловала один одуванчик.
Через наш двор протекает река, а в этой реке стоял корабль с чёрными парусами. Мы забрались в него и развели костер. Сидим, картошку в золе печём, хлеб на прутиках жарим. Вдруг входят двое: у одного правого глаза нет, у другого – левого, и оба трубки курят. Сразу видно -пираты.
– Здесь нельзя костры разводить, – говорят. – Это пороховой погреб.
А там на стене знак был: курительная трубка, перечёркнутая крест-накрест.
Папа им отвечает:
– Что курить нельзя – мы видим, – а про костер нигде ничего не написано.
Пираты махнули рукой:
– Курить можно. Все эти надписи и знаки – ерунда. «Не курить», «Не сорить», «Не прислоняться»… – и вытряхнули пепел из трубок в бочку с порохом.
Получился взрывчик.
Летим мы с папой в небо. Жареный хлеб едим, печёную картошку в ладонях перекатываем, чтобы остыла. Навстречу парашютисты опускаются.
– У вас нет случайно лишних парашютов? – папа спрашивает.
– Есть, но только один.
– Спасибо, нам и одного хватит – мы не тяжёлые.
Летим. Внизу Тихий океан, а в океане другой корабль с черными парусами. Опустились на палубу – и сразу в пороховой погреб. Костер разожгли. Сидим, отдыхаем, яблоки на прутиках жарим. Входят двое: у одного правой ноги нет, у другого – левой. Опять пираты, и тоже курят. Папа их вытолкал, чтобы взрыва не устроили. Съели мы яблоки, костер затушили и на палубу вышли, а там – ни души, штурвал сам по себе вертится. Удрали пираты на спасательных шлюпках, испугались, что пороховой погреб от костра взорвется. Папа встал к штурвалу. Вдруг прямо по курсу всплывает огромная подводная лодка. Папа уважительно сказал:
– Атомная, на ядерном топливе!
На рубку подводной лодки поднялся капитан в чёрной фуражке и скомандовал:
– По «Истребителю подлодок»… пли!
И выпустили в нас торпеду.
Папа удивился:
– Какой истребитель?
Посмотрел на нос корабля, а там надпись: «Истребитель подлодок», и штук десять чёрненьких значков, силуэтов подводных лодок – столько эти пираты подводных лодок потопили.
А торпеда всё ближе и ближе.
Папа говорит:
– Сейчас взлетим. Ты не забыла парашют в пороховом погребе?
– Забыла.
– Тогда прыгаем за борт.
Прыгнули. И прямиком уселись на торпеду. Подводники промахнулись, и она прошла рядом с кораблём. И мы помчались на торпеде вперед. Все корабли, даже океанские лайнеры, нам дорогу уступали. Я видела дельфинов, медуз…
Москва – порт пяти морей: Каспийского, Азовского, Чёрного, Балтийского и Белого. Они соединяются между собой реками и каналами. Вот по этим рекам и каналам мы и промчались. И въехали на берег в нашем дворе – топливо в торпеде кончилось. Я хотела собрать букет одуванчиков, но они уже закрылись.
Мама встретила нас вопросом:
– Без приключений вы погулять не можете, да?
Папа пожал плечами:
– Какие приключения?! Костер жгли, картошку пекли…
– И верхом на торпеде катались, – продолжила мама. – Вас по телевизору по всем программам в новостях показывали. Я уши заткнула, когда вы там горланили на весь мир. Неужели трудно запомнить мотив?! – и мама запела нежным голосом:
А я иду, шагаю по Москве
И я пройти ещё смогу
Солёный Тихий океан,
И тундру, и тайгу…
Теперь в тундру собираетесь, да, и в тайгу?
Папа успокоил её:
– Нет, мы спать собираемся. Правда, Маша?
Я кивнула. Глаза у меня слипались.
Однажды на даче я спросила у папы:
– Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?
– Да, – ответил папа. – Тогда он назывался Ленинградом.
– Это было очень давно?
– Да, в древности.
– А мамонты тогда еще водились?
– Мамонты? – папа сделал серьезное лицо. – Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.
Я посмотрела на него внимательно:
– Ты шутишь?
– Шучу, конечно, – папа улыбнулся. – Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.
Мне стало жалко мамонтов, и я спросила:
– Все-все?
Папа вздохнул:
– Увы, как это не печально… Не грусти – пойдем лучше погуляем.
Мы пошли на берег и встретили мамонта.
Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик – ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.
С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.
Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:
– Кыш! Кыш отсюда!
Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.
Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:
– Купаться будете?
Папа поежился:
– Бр-р! Вода, наверно, ледяная.
– Могу подогреть, – предложил водяной.
– Нет, спасибо. Уже скоро семь часов – нам пора на станцию встречать маму.
– А меня с собой возьмете? – попросил водяной.
– Айда.
Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:
– А твоя мама не испугается моих рогов?
Я успокоила его:
– Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.
Папа почесал в затылке:
– Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…
Водяной заволновался:
– Что же делать?
И тут мне в голову пришла мысль:
– А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.
– Гениально! – в один голос воскликнули папа и водяной.
Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.
Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. Нет, говорит, без приглашения я не могу, да и поздно уже. И вернулся в реку.
Мы, конечно, все маме рассказали, и про мамонта, и про водяного.
Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:
– За-аврик! Ди-ино!
Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи.
Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихо, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.
– Где же твои динозавры? – спросил наконец папа.
Мама развела руками:
– Улетели, наверно.
– Куда?
– В Африку. Они всегда осенью улетают в Африку. Нынче осень ранняя – вот Дино с Завриком и улетели пораньше.
Мама закрыла окно и стала подпрыгивать и помахивать руками, показывая, как динозавры взлетают. Что она дальше говорила, я не помню – я заснула прямо в кресле.
И всю ночь видела во сне мамонта, динозавров и рогатого водяного, как он пришел к нам в гости и принес маме венок из кувшинок.
А утром в голове все перепуталось, и я теперь не знаю, что было на самом деле, а что мне только приснилось.
– Папа, а правда, что курить вредно?
– Кто это тебе сказал?
– Наша учительница, Зинаида Ивановна.
– Тогда правда.
– А почему ты куришь?
– У нас другая учительница была, Клара Карловна.
– И она говорила, что курить полезно?
– Нет, она сама курила. Трубку. Я же на пиратском корабле вырос, а Клара Карловна утром нас учила грамоте и математике, а после обеда за штурвалом стояла. Однажды в Атлантическом океане за нами погналась английская эскадра. Мы подняли все паруса, оторвались от преследователей и спрятались за одним островом. Клара Карловна на радостях закурила. Дым из трубки поднялся столбом. Англичане его заметили, напали со всех сторон, и очень скоро Клара Карловна болталась на рее. Вот до чего курение доводит.
– Они её повесили?! За шею?!
– Нет, за пояс – за шею же больно и задохнуться можно. Три дня провисела и похудела килограмм на пятнадцать, а талия стала, как у осы. Потом ее отпустили, и она пошла в фотомодели. Снималась для обложек журналов, показывала новые одежды в Париже. В Америке её прозвали «Мисс Талия». Она купалась в лучах славы, зарабатывала миллионы, но спала и видела себя за штурвалом пиратского брига. В один прекрасный день забрала из банка все свои деньги до последнего цента, купила парусник, вооружила его, набрала команду из головорезов и вышла в океан.
Клара Карловна была счастлива – встала к штурвалу, закурила трубку. Но вот беда: работая фотомоделью, она не могла позволить себе даже сигарету с фильтром, чтобы не испортить цвет лица. От крепкого трубочного табака голова у неё закружилась, в глазах потемнело, она завертела штурвал в другую сторону, и корабль на полном ходу врезался в острый коралловый риф. Плавать Клара Карловна не умела и сразу пошла ко дну, а там – полным-полно жемчужных раковин, просто валом лежат, и такие в них крупные жемчужины, что створки уже не закрываются. Клара Карловна собрала полный мешок и купила новый парусник, больше прежнего, настоящий бриг, о котором давно мечтала. На этот раз наша учительница отправилась на поиски Австралии – этого материка тогда ещё на карте не было. Австралию не нашла, чуть-чуть не доплыла, зато открыла большой остров… и попала к людоедам. Погнался за ней один: бежит по пляжу, по щиколотку в песок проваливается и пыхтит как паровоз – людоед тоже курил, но меньше Клары Карловны. Догнал, конечно. Взмолилась пиратка:
– Дайте перед смертью трубку выкурить!
Отшатнулся от нее людоед:
– Курильщица! Нет, такое мясо я не ем – оно горькое. А лёгкие черные как смола. Посидели они с людоедом, покурили и разошлись.
– Папа, откуда ты все это знаешь?
– Клара Карловна рассказывала. Я с ней встретился на завтраке у Её Величества.
– У английской королевы?! Что ты там делал?
– Завтракал: овсяная каша, кофе со сливками, булочки с джемом. За то, что Клара Карловна открыла и присоединила к британской Короне остров, королева сделала её придворной дамой. Другой первооткрыватель, некурильщик, дал бы острову свое имя или название любимого телесериала – Санта-Клара или Санта-Барбара, чем плохо? Наша учительница увековечила на карте мира московскую табачную фабрику «Ява» – назвала остров Явой.
Вот и рассуди, полезно ли курение или вредно, как предупреждает Минздрав и говорит ваша Зинаида Ивановна?
Один мальчик был очень послушный. Мама ему говорит:
– Почисти, пожалуйста, зубы.
И он чистит. Чистит и чистит, пока мама не скажет:
– Сколько можно зубы чистить?! Иди завтракать – в школу опоздаешь.
Однажды она сказала:
– Не забудь почистить зубы, – и на работу убежала.
Вернулась вечером домой, а он всё чистит, третий тюбик зубной пасты доканчивает. Вот какой послушный мальчик.
И всё у него было хорошо, учился на одни четверки и пятёрки. А другой мальчик был непослушный. Мама ему говорила почистить зубы, а он корчил рожи перед зеркалом. Конечно, зубы у него болели и скоро один за другим выпали. Но не все. Два зуба остались, те самые, что называются клыками. И что самое удивительное, эти зубы продолжали расти. И росли не по дням, а по часам. Во втором классе они стали как бивни у моржа. Уткнется зубами в парту и смотрит печальными глазами на доску. Учительницу это очень смешило, она не могла нормально вести урок и снижала мальчику оценку по поведению. Зато ребята к его виду быстро привыкли и даже гордились, что у них в школе есть такая своеобразная личность. В конце сентября оба вторых класса поехали на экскурсию в Звенигород.
Взяли с собой целую гору консервов, а нож консервный забыли. Так мальчик вскрыл их клыками за пять минут.
Приятели знали – с ним можно ничего не бояться. Идут, бывало, из школы. Рюкзаками друг дружку по головам лупят. Вдруг из подворотни вылезает огромная дворняга, помесь овчарки и бизона. Рычит, пеной из пасти брызгает, зубы свои громадные показывает. Мальчик ей свои зубы покажет – и собака сразу убежит. Сидит она за воротами, лапой голову блохастую чешет и мечтает: «Эх, мне бы такие клыки!»
Или возвращались они однажды с приятелем с катка – это было уже в третьем классе. Вдруг на бульваре подходят к ним трое, лет на десять старше и на три головы выше.
– Закурить не дашь? – спрашивают у мальчика.
– Не курю, – Он, правда, не курил.
– А выпить не найдется?
Мальчик руками развел:
– Нету. Сам бы напился. У вас, кстати, какая группа крови?
Пацаны удивились:
– А тебе какое дело?
Мальчик объяснил:
– Понимаете, после второй группы крови у меня утром голова болит.
Они еще больше удивились:
– Не понимаем!
Он шарф размотал, клыки свои показал:
– Вампир я, понимаете?
Они моментально домой заспешили. Вспомнили, наверное, что у них завтра контрольная по алгебре, формулы надо повторить…
После третьего класса отец мальчика взял его с собой в экспедицию на Чукотку. Экспедиция занималась тем, что считала моржей: сколько самцов, сколько самок, сколько детенышей. Моржи людей боялись и близко к себе не подпускали, сразу ныряли в воду. А мальчика они приняли за своего. Он лежал на берегу на самом видном месте и водил пальцем:
– Один папа-морж, второй папа-морж, третий папа-морж…
А там, на Чукотке, живут эскимосы. Они ловят рыбу, охотятся на моржей, а темными зимними вечерами вырезают из мамонтовой кости разные фигурки: северных оленей в упряжке, белых медведей с медвежатами. И еще выцарапывают на моржовых клыках картины из своей жизни. Один из таких костерезов по фамилии Тегнылькут увидел зубы мальчика и пришел в восторг: «Какие красивые клыки, однако!» – и уговорил мальчика выцарапать на зубах иллюстрации к эскимосской народной сказке «Жадный мальчик». Зубы получились – просто загляденье, часами можно было рассматривать: вот жилища эскимосов – чумы стоят на берегу, вот моржи ползают на льдине, а вот охотники бросают в кита гарпун… И так случилось, что как раз тогда на Чукотке находились ученые из США, собирали экспонаты для выставки «Сайбириан Арт» – «Искусство Сибири». Увидали прекрасные зубы мальчика и загалдели: «Оу, бьютифул! Оу, бьютифул!» Пришлось ему лететь в Нью-Йорк и стать главным экспонатом выставки. А в Америке сейчас все с ума посходили с чисткой зубов. Драят их с утра до вечера. Перед завтраком и после завтрака, перед обедом и даже между блюдами: поедят супа – и чистят, сжуют жареного цыпленка – и чистят, а после сладкого обязательно надо почистить. У них там тысячи сортов зубных паст и щеток, а стоматологов – не счесть, куда не пойдешь, на каждом шагу таблички:
«Зубной врач такой-то. Принимает с 8 до 17».
«Зубной врач сякой-то. Принимает круглосуточно».
Стоматологи пришли на выставку и подарили мальчику какую-то особенную зубную пасту. Мальчик почистил зубы – зачем он это сделал, непонятно, – и не прошло и трех дней, как у него выросли все остальные зубы, а клыки выпали. Один клык за несметные деньги купил нью-йоркский музей современного искусства, другой лежит в Третьяковской галерее, неподалеку от картины Сурикова «Завоевание Сибири Ермаком». А мальчик учится в пятом классе. По поведению у него всегда пятерка – теперь учительнице не до смеха. И на каток он с приятелем давно не ходил: некогда, на носу контрольная по немецкому, надо повторить падежи: «Их либе, ду либст, ер либт…» Зубы с тех пор мальчик больше не чистит, но они все равно сверкают белизной, как у голливудских кинозвезд. Каждую минуту он трогает языком клыки. И вот сегодня левый клык, кажется, чуть-чуть подрос…
На даче мы с папой сделали открытие. Там, у станции, есть два пенька. Я раньше думала, что это столбики от какой-то сломанной скамейки. На этих пеньках мы обычно сидели и ждали маму с работы. Папа сидел на одном пеньке, я – на другом, а пес Кеша лежал между нами и пыхтел, высунув фиолетовый язык – он же чау-чау.
Однажды вечером мы сидели так и ждали, а мамина электричка почему-то задерживалась. Вдруг Кеша заволновался: обнюхал мой пенёк, завилял хвостом и стал рыть лапами со страшной силой – земля полетела в разные стороны. Папа сначала решил, что Кеша унюхал мышиную норку или ход крота, но потом сказал удивлённо:
– Он чует какую-то собаку?! Смотри, как радуется. Давай поможем ему рыть.
А у меня с собой была пластмассовая лопата. Рыли мы втроём, рыли и дорылись – показался белый свет. Выбрались наружу и увидели на пеньках другого папу с дочкой, а с ними колли, рыжую, как лисица. Оказывается, они тоже пришли на станцию встречать маму. Маму бразильскую. Это мы в Бразилию докопались.
Папы сразу заговорили о футболе:
– «Спартак» – чемпион.
– Си, си!
Кеша и эта колли начали носиться кругами, как сумасшедшие. А мы с девочкой решили поиграть в дочки-матери. И чуть не поссорились. Я сказала, что буду мамой, а бразильянка ногой топнула и говорит:
– Нетушки, ты будешь дочкой!
По-бразильски говорит, конечно. А я бразильский уже знаю, хожу на курсы бразильского языка в Библиотеку иностранной литературы. Я хотела сказать девчонке, что это невежливо: если бы она ко мне в гости вылезла, я бы ей разрешила быть мамой. Но тут вздрогнули провода – значит, скоро подойдёт электричка. Мы с папой опомнились и кинулись обратно, к нашей станции. И еле успели – мама уже спускалась по ступенькам с перрона.
Так мы сделали открытие. Считалось, что у Земли одна ось, вокруг которой она вращается. На самом деле их две: два пенька у нас и два точно таких же – в Бразилии. И знаете, что я ещё заметила? Девочка и её папа говорили по-бразильски, а смеялись совершенно по-русски. Интересно, почему?
Знаете, как появились железные деревья? Однажды я порезалась: резала хлеб, нож соскочил – и прямо по пальцу! Я заплакала и закричала:
– Выкиньте все ножи в окно!
Папа так и сделал. А через неделю под окном выросла целая роща железных деревьев: пила их не берёт, топор отскакивает. Потом я узнала, что такие деревья есть ещё в Африке и в Бразилии. Наверно, там папы тоже своих дочек балуют.
Однажды на даче я спросила у папы:
– Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?
– Да, – ответил папа. – Тогда он назывался Ленинградом.
– Это было очень давно?
– Да, в древности.
– А мамонты тогда еще водились?
– Мамонты? – папа сделал серьезное лицо. – Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.
Я посмотрела на него внимательно:
– Ты шутишь?
– Шучу, конечно, – папа улыбнулся. – Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.
Мне стало жалко мамонтов и я спросила:
– Все-все?
Папа вздохнул:
– Увы, как это не печально… Не грусти – пойдем лучше погуляем.
Мы пошли на берег и встретили мамонта.
Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик – ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.
С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.
Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:
– Кыш! Кыш отсюда!
Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.
Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:
– Купаться будете?
Папа поежился:
– Бр-р! Вода, наверно, ледяная.
– Могу подогреть, – предложил водяной.
– Нет, спасибо. Уже скоро семь часов – нам пора на станцию встречать маму.
– А меня с собой возьмете? – попросил водяной.
– Айда.
Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:
– А твоя мама не испугается моих рогов?
Я успокоила его:
– Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.
Папа почесал в затылке:
– Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…
Водяной заволновался:
– Что же делать?
И тут мне в голову пришла мысль:
– А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.
– Гениально! – в один голос воскликнули папа и водяной.
Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.
Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. Нет, говорит, без приглашения я не могу, да и поздно уже. И вернулся в реку.
Мы, конечно, все маме рассказали, и про мамонта, и про водяного.
Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:
– За-аврик! Ди-ино!
Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи.
Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихи, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.
– Где же твои динозавры? – спросил наконец папа.
Мама развела руками:
– Улетели, наверно.
– Куда?
– В Африку. Они всегда осенью улетают в Африку. Нынче осень ранняя – вот Дино с Завриком и улетели пораньше.
Мама закрыла окно и стала подпрыгивать и помахивать руками, показывая, как динозавры взлетают. Что она дальше говорила, я не помню – я заснула прямо в кресле.
И всю ночь видела во сне мамонта, динозавров и рогатого водяного, как он пришел к нам в гости и принес маме венок из кувшинок.
А утром в голове все перепуталось, и я теперь не знаю, что было на самом деле, а что мне только приснилось.
Однажды мы с папой гуляли во дворе. Видим – в песочнице какой-то незнакомый карапуз лепит куличики. Я присела рядом и спросила:
– Как тебя зовут?
– Паша. Мне уже вон сколько лет! – мальчик показал два пальца.
– Два с половиной, – уточнил отец мальчика. Он сидел на скамейке и читал газету.
Мальчик достал из кармана зеленый воздушный шарик и протянул мне:
– Надуй.
Шарик был очень тугой, из толстой резины. Я дула-дула – не надула. Папа дул-дул – не надул. Мимо проходили двое рабочих с большим железным баллоном на плечах. Папа попросил у них:
– Не поможете надуть?
А в баллоне был газ.
Рабочие присоединили баллон к шарику. Потом они сели на скамейку и зажмурились, подставив лицо солнцу.
Когда шарик стал размером с настоящий воздушный шар, папа спросил у рабочих:
– Может, хватит, а? Он не лопнет?
Те даже бровью не повели – задремали на солнышке.
– Мой шалик лопнет!
Мальчик отцепил шарик от баллона и пулей взлетел в небо. Мы еле успели схватить его за ноги и тоже взлетели вверх.
Не успели глазом моргнуть, а Москва уже скрылась из виду.
– Держишься? Тебе не тяжело? – спросил папа у мальчика.
– Делжусь. Я сильный.
И знаете, куда нас унесло на этом шарике? В Африку. Там мальчик захныкал:
– Я устал!
– Понял, – сказал папа и разжал руки.
Я последовала его примеру.
Мальчик испугался, что останется один, и выпустил шарик.
Паше повезло больше нас – он упал на сушу, а мы плюхнулись в озеро и промокли до нитки.
– Тут полно крокодилов! Следуй за мной! – скомандовал папа и, как ледокол, поплыл к берегу, расталкивая крокодилов локтями.
На берегу мы вытрясли из ушей воду и стали звать Пашу. Вдруг видим – бредёт по берегу на задних лапах большой зелёный крокодил и твердит Пашиным голосом:
– Хочу домой! Хочу домой!
– Странно, – сказал папа. – Животные разговаривают только в сказках.
Я объяснила ему:
– Это Паша говорит. Разве ты не узнал его голос?! Наверно, он упал прямо в разинутую пасть и проскочил в живот.
Папа окликнул мальчика:
– Паша, ты там?
Мальчик откликнулся:
– Там-там!
Папа схватился за голову:
– Господи, как его оттуда выудить?
Мы переглянулись:
– Выудить?!
На берегу озера было несколько рыбаков с удочками. Папа одолжил у одного спиннинг и без особого труда вытащил Пашу из крокодила. Крокодил с облегчением нырнул в озеро.
Но как нам вернуться домой? Отец Паши наверняка уже места себе не находит: «Где мой Павлик?»
К счастью, воздушный шар далеко не улетел – зацепился за верхушку пальмы и был готов к полёту. Требовался лишь попутный ветер. А когда он подует? Может, через неделю?! Выход из положения подсказал Паша. Он сидел в тени пальмы, ел бананы и корчил обезьянам рожи. Те не сводили с него глаз и в точности повторяли все гримасы и ужимки. Мы с папой умирали от смеха. А этих обезьян собралось не меньше тысячи – опушка леса ими кишмя кишела.
Паша доел последний банан и замахнулся кожурой, чтобы запустить в ближайшую мартышку. Папа вовремя перехватил его руку – иначе обезьяны завалили бы нас кожурой. И тогда папе пришла в голову прекрасная мысль. Мы оплели шар лианами, обвязались ими и на счет «Раз, два, три!» подули в сторону леса. Тысяча обезьян надула щёки – и наш воздушный шарик сорвался с пальмы и понёсся на север.
Через полчаса мы приземлились на родной дворе.
– Папа, мы плилетели! – закричал Паша радостно.
Отец мальчика выглянул из-за газеты:
– Где ты так извозюкался?
– В клокодиле.
– Ну-ну, – отец снова уткнулся в газету.
Посадил дед подсолнух. Вырос подсолнух высокий-превысокий. Захотелось деду посмотреть, не созрели ли у подсолнуха семечки. Стал он подсолнух гнуть, а цветок не сгибается, стоит, как телеграфный столб.
Подпрыгнул дед. Не допрыгнул – высоко семечки, не видать. Ещё разок подпрыгнул. Тут к нему внучка подбежала. Запрыгала рядом через скакалку.
Вышла во двор бабка. Видит – дед с внучкой вокруг подсолнуха скачут. Дед бабке рукой помахал. Замотала бабка головой:
– Некогда мне с вами танцевать!
Объяснил ей дед, что к чему, и велел принести табуретку из кухни. Забрался на табурет, вытянулся на цыпочках – всё равно до семечек не достал.
Позвал дед соседа. А у соседа была длинная лестница. Она у него за сараем в лопухах лежала. Приставили они лестницу к подсолнуху. А лестница была хлипкая, шаткая. Попросил дед соседа, бабку и внучку лестницу поддержать, пока он на семечки будет глядеть. Бабка с внучкой с одной стороны за лестницу ухватились, сосед – с другой стороны. А пока они лестницу в лопухах искали, пока её с горем пополам поставили – подсолнух ещё немного подрос.
Полез дед по лестнице. А лестница была длинная-предлинная, метров сто. Сосед её три года из разных палок и досок сколачивал. Лезет дед по лестнице, а сосед, бабка и внучка внизу стоят, скучают. Через минуту внучке надоело на одном месте стоять – убежала на луг одуванчики рвать. Через сколько-то времени вспомнил сосед, что он с утра сушёные грибы замочил – пора суп варить, иначе совсем грибы размокнут, – и ушёл. Осталась бабка одна. Летели мимо лебеди. Засмотрелась бабка на такую красоту: голубое небо и белые лебеди – и отпустила лестницу. А дед уже довольно высоко забрался. Налетел тут сильный ветер. Закачалась лестница. На их счастье, проходил мимо силач Задубный: в одной руке тоненькая тросточке, в другой – чемодан с двухпудовыми гирями.
Ухватился силач за лестницу – она сразу перестала качаться.
Стоит Задубный, лестницу держит, а бабка уже домой сбегала и силача кренделями да ватрушками кормит, чай с лимоном в стакане граненом к губам подносит.
Спустился дед и руками развёл:
– Эх, коротка лестница – ещё бы метра два…
Силач Задубный подумал и предложил:
– Сделаем, как в цирке. Залезем вместе – авось дотянемся до семечек. Ты, дед, встанешь мне на плечи, бабка к тебе на плечи заберётся – в цирке это пирамидой называется. А лестницу я чемоданом припру, чтоб не качалась.
Бабка представила, как она в облаках у деда на плечах стоит, и запричитала, мол, ей ещё жить хочется. Почесал дед в затылке:
– Что делать? Был бы бинокль, так с пожарной каланчи можно было посмотреть на семечки. Пока бинокль найдём, подсолнух выше каланчи вырастет.
Тут вспомнил дед завмаговского сына Пашу. Пришел к нему на поклон:
– Пашка, выручи. Дай на семечки с неба посмотреть.
А этот малолетка самолёт построил из магазинной тары. Красивый самолёт, только весь в наклейках: «Мыло хозяйственное 60%. В ящике 135 кусков», «Спички. В ящике 3000 коробок. Огнеопасно! Не бросать!», «Соль поваренная «Экстра», «Карамель «Барбарис», «Ирис «Кис-кис»…
Наклейки к фанерным ящикам столярным клеем приклеены – не отдерёшь.
Паша мальчик добрый, его упрашивать не надо. Выкатили самолет на улицу перед магазином и поднялись в небо. Паша впереди рулит, дед сзади дорогу показывает.
Подлетели к подсолнуху. Дед мальчика в спину толкнул:
– Притормози.
Нажал Паша на все тормоза, ножные и ручные, и самолёт завис над подсолнухом. Глянул дед вниз и крикнул Пашке:
– Рули назад: созрели семечки, чёрные-пречёрные!
Одолжил дед у соседа топор. Силач Задубный на ладони поплевал и срубил подсолнух под корень. Бабка семечки на сковородке обжарила.
Вышло два полных мешка. Один мешок на продажу оставили, второй за ворота вынесли:
– Налетай, кому не лень!
Весь день мешок простоял.
Прилетели под вечер два воробья. В минуту склевали семечки. Почистили о ворота клювы – чуть ворота не повалили – и полетели на речку пить. Пили, пили и допились – река до того обмелела, что через день на этом месте застрял на мели ракетный крейсер «Варяг». Но это уже другая история.
В понедельник я ходила в школу на собеседование – это такой экзамен для поступления в первый класс. Пришла, а там все наши ребята: Вася, Саша, Ваня, Кирилл. У подоконников стоят, причёсанные, в белых рубашках. И родители нарядные. Мама спросила, что на собеседовании делают.
– Просят прочесть какое-нибудь стихотворение, – сказала Васина мама.
– А я знаю наизусть всю сказку Пушкина про царя Салтана! – Вася запрыгал на одной ноге: – «Три девицы под окном пряли поздно вечерком!»
– Вася, успокойся, – сказала Васина мама. – Ещё дают почитать букварь…
– Букварь – это для малявок! – Вася запрыгал на другой ноге. – Я сейчас «Трёх мушкетеров» читаю!
– Вася, успокойся. Ещё задачу задают: разложить семь яблок на две тарелки.
– Ха! Проще простого! – Вася запрыгал на двух ногах. – Я уже давно всю таблицу умножения выучил: семью семь – сорок девять, семью восемь – пятьдесят шесть…
Тут из класса вышла моя подруга Лиза и тихо сказала:
– Следующий.
Я вошла. Там за столом сидели две учительницы. Они посмотрели мои документы и сказали скучным голосом:
– Рассказывай.
– Что?
– Стихотворение.
– Какое?
– Любое.
Я вздохнула:
– Не знаю.
Учительницы переглянулись:
– Не знаешь ни одного стихотворения?!
Я замотала головой и ещё раз вздохнула.
– НАУЧИМ! – сказали учительницы хором.
– А читать ты умеешь? Почитай с этого места.
Я прочитала в букваре, запинаясь:
– «У И-ры рас-тут как-ту-сы».
– Что? Что?
– «У Иры тут тузы», – неуверенно повторила я.
Учительницы рассмеялись:
– Какие тузы? Червовые или пиковые?
– Не знаю. Об этом, наверно, дальше написано.
– А ты что, играешь в карты?
– Да, с дедушкой… И ругаюсь.
– Ругаешься?! Как?
– Салага, дубина, болван.
– ОТУЧИМ!
Учительницы вывели меня из класса и объявили, что я принята.
Все стали поздравлять, а Вася даже ногой лягнул:
– Поздравляю. Что тебя спрашивали?
– Спросили, играю ли я в карты и какие знаю ругательства.
– И что ты сказала?
– Салага, дубина, болван. И что играю.
– Врёшь?!
А я, правда, играю с дедушкой в карты. У него весь кабинет ими увешан, а на полках стоят кораллы, раковины, морские звезды и засушенные тропические рыбы, которые дедушка привёз из экспедиций. Мы играем в Колумба, пересекаем по карте Атлантику, или вместе с Чарльзом Дарвином на корабле «Бигль» бороздим воды Тихого океана, и ругаемся, как настоящие «морские волки», якорь тебе в глотку!
Жил некогда в Стамбуле мальчик по имени Паша.
Подрос Паша и сказал родителям:
– Схожу-ка я за три моря, на мир посмотрю.
Собрался и пошёл. День шёл, два шёл. На третий день потемнело небо – прилетела громадная птица Рух. Клювом загнутым защёлкала, когтями острыми замахала.
Присел Паша, голову руками закрыл.
Спросила птица:
– Юноша, как тебя зовут?
– Паша.
Птица достала из-под крыла большой мешок и уронила к ногам Паши:
– Это тебе.
А в мешке золото было.
Удивился Паша:
– За что?
– Долг платежом красен. Много лет назад один турецкий паша спас мне жизнь. Я тогда только-только из яйца вылупилась и летать ещё не умела. Поймали меня охотники и обрадовались: «Поджарим птичку на обед!» А этот паша мимо на верблюде проезжал. Сказал им: «Знаете, что с вами потом случится? РУХнете, как подкошенные. Это же птенец РУХ».
Охотники испугались: «А мы не знали. Заберите от нас эту кошмарную птицу». Он выпустил меня на волю: поставил в чистом поле и ногой поддал. После того я поклялась отблагодарить первого встречного пашу.
Попробовал Паша мешок приподнять – с места не сдвинул.
Птица его научила:
– Обхвати мешок руками, а я тебе помогу.
Паша послушался. Птица пнула его своей огромной ногой – и юноша полетел в небо, только ветер в ушах засвистел.
Перелетел через три моря и шлёпнулся под окном белоснежного дворца. Забрался Паша на мешок и заглянул в окно. То была спальня луноликой принцессы Земфиры. Принцесса заплетала перед зеркалом косы. Увидала в зеркале лицо неизвестного мужчины и за кинжал схватилась. Наставила на Пашу кинжал и спросила:
– Юноша, как тебя зовут?
– Паша.
– Ах! – вскрикнула Земфира и поцеловала Пашу. Сладок был её поцелуй.
Удивился Паша:
– За что?
– Долг платежом красен. Однажды мне приснился сон, будто меня похитили дикие разбойники. Увезли в пустыню и сказали: «Рахат-лукум мы ели, халву ели, а земфиру нет. Съедим её!». Мимо проезжал турецкий паша. Услышал речи разбойников и чуть с верблюда от смеха не упал. Паша объяснил им: «Земфира – женское имя, а сладость называется зефиром».
Вынул из седельной сумки кулёк зефира и дал разбойникам попробовать по штучке. Они ещё попросили, а он кулёк за спину спрятал: «Я вам весь кулёк отдам, а вы мне за это отдайте девушку». Отвез меня домой и на прощание трижды поцеловал. Проснувшись, я поклялась вернуть эти поцелуи первому встречному паше…
Принцесса посмотрела на красивого юношу и поспешила сказать:
– Нет, я забыла. Он меня сто раз поцеловал. Так что я должна тебе ещё девяносто девять поцелуев.
На шестьдесят шестом поцелуе распахнулась дверь, и в спальню ворвался разъяренный отец принцессы:
– О дочь моя! Что за мешок стоит под твоим окном? Я споткнулся об него в темноте, – падишах потер ушибленную ногу. – И кто этот юноша?
Принцесса потупила глаза:
– Это Паша.
А Паша сказал:
– Это мой мешок. В мешке золото. А Земфира должна мне ещё тридцать четыре поцелуя.
Принцесса топнула ногой:
– Нет, тридцать восемь! Ты неправильно считал. Сначала я целовала вполсилы. И вообще, мы сбились со счёта. А когда сбиваются, то начинают с начала.
Падишах попятился к двери:
– Ухожу, ухожу!
Наступила ночь. Падишах считал под окном золотые монеты:
– Триста шестьдесят пять, триста шестьдесят шесть…
Паша вёл счёт поцелуям:
– Триста шестьдесят семь, триста шестьдесят восемь…
А на чёрном бархате небосвода одна за другой загорались звезды: триста шестьдесят девятая, триста семидесятая…