Белые и красные стрелки опять разбежались по дворам и переулкам. Топот ног, выглядыванье из-за углов. Весь мир – картинка-загадка…

– А чо это вы? А мы так не договаривались!

– Как?

– А вот так! Видели ваши рожи у Серого на четвёртом этаже.

– Не… всё, я пошёл! – Смачный плевок в сторону.

Это Вовка-толстый. Договаривались не прятаться в подъездах. Но соблазн был велик, и время от времени кто-нибудь да и прятался. А там можно было завернуть к кому-нибудь домой и ухмыляясь смотреть из окна, как «казаки» очертя голову бегают по окрестным дворам.

Но вот «манёвр» раскрыт. И все мрачно расходятся.

Остались четверо: Колян, Женька, Юрка и Юлик Хонта (ну да, Хонта – отец у него не то грек, не то испанец).

– Айда на бреховку! – присвистнул Колян. Его сестра ничего не сказала, потому что она всегда была с ним, куда бы его ни повело. Юрка и Юлик не возражали: время было ещё детское, и расходиться никому не хотелось.

Они по очереди протиснулись между двух слегка отогнутых прутьев ограды, отделявшей двор от задворков и побежали к гаражам. «Бреховка!» – при этом слове сердце начинало биться быстрей, и жизнь наполнялась приятным смыслом.

Бреховка находилась в тупике, и мало кто знал о ее существовании. Юлик, например, не знал. Он вообще не принадлежал к их компании. Так, иногда появится и исчезнет. За гаражами была глухая серая стена с небольшой пристройкой – метра три высотой. Возле самой стены, к нижней части наклонной жестяной крыши приставлена широкая доска. Юрка легко, по-обезьяньи взбирается по доске и, взбежав по гремящей жести, садится, пижонски скрестив длинные ноги. За ним вскарабкивается Женька. За ней тенью взлетает Колян. Теперь – очередь Юлика.

«Не полезет, – подумала Женька. – Так просто увязался, из любопытства».

Юлик был похож на какого-то дурацкого принца. Долговязый, неуклюжий, нереально-крупные и нереально-светлые кудри, глаза большие, голубые, и в них детское, недоуменное выражение, как будто он никак не может понять, куда попал.

Пока они оглядывают сверху окрестности – нет ли поблизости разъяренных «гаражников» – он начинает «восхождение»: встал на доску боком и держась одной рукой за стену, продвигается вверх медленными приставными шагами. Дальше присел и, вцепившись в доску, не карабкается, а почти ползёт на четвереньках. В глазах чуть ли не отчаянье – как будто под ним бездонная пропасть.

Колян фыркнул. У Женьки мелькнула мысль протянуть руку, но она удержалась и правильно сделала: вот он уже на крыше.

Хорошо, что Юрка этого не видел, а то бы уж высказался, как он умеет.

Прямо напротив пристройки и метрах в полутора от неё стоял молодой тополь с горизонтальной веткой – что твой тренер с поднятой рукой. Нужно было, хорошо рассчитав, прыгнуть и повиснуть на этой ветке, как на турнике, а потом на руках дойти до ствола и спуститься по нему вниз. Плёвое дело! – отсюда и «бреховка» – юркино, кажется, выражение.

– Эй, – окликнул Юлика Колян. – Смотри, мотай на ус. Ща тоже прыгнешь.

Юрка уже стоял на краю. Он согнул ноги, попружинил немного на месте и прыгнул. Это было красиво!

Покачался на двух руках, потом отпустил одну и сунул палец в рот, изображая обезьяну. Это была его «коронка». Через несколько секунд он уже съезжал по стволу и небрежно, напоказ отряхивал с себя пыль.

– Ну чего, прыгай? – галантно предложил Колян Юлику. Но тот стоял, виновато склонив голову, и не сделал ни шагу.

– Ладно, тогда учись. – Колян деловито подошёл к краю, зыркнул изподлобья на ветку и прыгнул. На «бреховку» они с Женькой наведывались часто, и у него всё уже было рассчитано и выверено.

Прыжок как прыжок, безо всяких юркиных выкрутасов.

– Женька, давай!

Женька краем глаза покосилась на Юлика и стала возле края. Тополиные почки уже начинали распускаться и пахли изо всех сил.

Ещё пахло весенней землёй, небом и жареной картошкой, которую кто-то делал или уже ел на ужин. Она вдохнула в себя все это и прыгнула. Сердце как всегда сладко ёкнуло – есть!

Она повисела пару секунд, чтобы перевести дыхание и собраться с силами, и пошла на перехватах к стволу. Совсем ещё недавно всё это давалось ей с натугой, а теперь она гордилась своей лёгкостью.

Колян с Юркой стояли встороне и о чём-то болтали. Она тоже отряхнулась и подняла глаза.

– Давай! – крикнула она. – Знаешь, здорово!

«Принц» стоял и смотрел куда-то в сторону. Как будто их тут и не было.

– Ждать мы его будем, что ль? – буркнул Юрка. – Спрыгнет, не маленький, пошли.

И они пошли. Были уже сумерки.

Колян небрежно обернулся – стоит тупица! Женька до гаражей обернулась два раза. Он так и стоял в той позе, глядя неизвестно куда. От гаражей Юрка пошёл домой (он жил рядом в переулке), а они с Коляном во двор (их дом был во дворе).

Во дворе Оксанка с какой-то свой школьной подружкой играла в классики.

– Колян, я ещё поиграю немного, – сказала Женька.

– Давай! – он хлопнул тяжёлой парадной дверью и исчез.

Женька повернулась и рассеянно поплелась назад к «бреховке». Она ещё от гаражей увидела – сидит. На краю, обхватив руками колени, лицом к тополю. Как будто дремлющая птица. Подойдя ближе, она заметила, что доска валяется на земле.

– Чего делаешь? – спросила она.

– Радуюсь жизни.

– Гм… И долго ещё будешь радоваться?

Он не ответил.

– А почему доска лежит?

Он замялся: – Упала…

Она подошла к стене и, поднатужившись, поставила доску в прежнее положение.

Уже успело немного стемнеть.

– Ну ладно, – сказала она неуверенно. – В общем, как знаешь. Ну ладно, пока.

В ладони у неё сидела заноза. Она зашла за гараж и встала за углом. Место для наблюдения было хорошее.

Ждать пришлось не долго. Он поднялся, сутулясь, подошёл к доске и с силой пнул её ногой. Доска поехала и шумно грохнулась на землю. Он повернулся и медленно подошел к краю крыши. Женька как будто почувствовала его взгляд – тяжёлый, резкий. В нём больше не было никакого недоумения. В следующий момент он прыгнул.

С секунду продержался на одной руке и рухнул.

У неё опять внутри ёкнуло, но очень противно. Он лежал под деревом на боку, а она стояла за этим дурацким гаражом и не могла двинуться с места.

Потом он начал вставать. Встал на колено, покосился на ободранный локоть, приложил руку к щеке.

Теперь он стоял к ней в профиль. Посмотрел на крышу, потом – на дерево. Вдруг по лицу его поехала улыбка. Она была ослепительна, словно только что родившийся месяц. И Женька почувствовала, что тоже улыбается.

– Бреховщик! – пробормотала она – и побежала домой.

Дома Колян посмотрел на неё подозрительно.

– Прыгнул?

– Прыгнул, – буркнула она.

– А зачем бегала?

– Так…

Колян хмыкнул и пошёл делать уроки.

Женька залезла на подоконник и посмотрела в окно. Земля была вся в красных тополиных серёжках, похожих на огромных гусениц. Она открыла форточку, высунула голову и втянула в себя воздух. Пахло землёй, небом и «бреховкой».

Улица Хвойная оправдывала своё название. По обе её стороны росли высоченные ели, посаженные бог весть когда, в каком-то очень лохматом году. А на участках – сосны с пышными или отбитыми молнией верхушками. У многих стволы обвиты разросшимся диким виноградом.

Юлька ехала по Хвойной на старом велике, ехала медленно, заново разглядывала домики с мансардами, крылечками и пристройками, смешные таблички со злыми собаками, похожими на добрых крокодилов, и заржавленные почтовые ящики на калитках.

Улица эта не её, но живописнее нет во всем посёлке. А ещё здесь в конце лета одно удовольствие рыскать вдоль заборов по канавкам: грибов всяких завались, от белых до опят.

«Васька! Невеста едет!» – раздался басовитый мальчишеский голос где-то впереди за забором. Юлька не обратила на него внимания и продолжала ехать медленно и мечтательно: пропустила красивую трёхцветную кошку, оглянулась на дятла, самозабвенно долбившего дырку в низу старой ели.

Вдруг калитка почти напротив неё распахнулась, и оттуда появились двое мальчишек лет десяти-одиннадцати. Они стояли с таким видом, будто всю жизнь только её и ждали. Юлька продолжала ехать вперёд как ни в чём не бывало. Вдруг из сада раздался резкий свист, и она увидела ещё одного, стоявшего в развилке старой берёзы. В тот же миг один из тех двух нагнулся и, подобрав с дорожки горсть гравия, с залихватским видом швырнул ей прямо под колёса. Пришлось остановиться. Юлька почувствовала, что сердце у неё застучало громко и часто. Она быстро развернула велик, вскочила на него с разбегу и помчалась в сторону дома.

«Васька! Уматывает!» – послышалось вслед. Оглянувшись, она увидела погоню. Двое? Трое? А может, больше? Она поднажала на педали.

В глазах стало горячо. Тут уже не до красот. Мальчишек этих она не знала. Но никакого доверия они не внушали.

Поворот. Ещё один. Родная улица Нестерова – самая узкая в посёлке, заросшая по бокам шиповником и крапивой. В это время один из преследователей догнал её слева: «Врёшь – не уйдёшь!» Юлька рванула из последних сил. Преследователь попытался сделать подсечку. Она резко повернула руль вправо и полетела в канаву – к счастью, почти возле собственной калитки. «Мааам!», – изо всех сил крикнула она.

Мама сидела прямо в саду за столом – они с её подругой, тётей Мариной, писали бесконечную книгу по театральному костюму. Она выбежала на крик и увидела Юльку с велосипедом в канаве с крапивой и уносящуюся на велосипедах ораву каких-то охламонов.

У велосипеда обнаружилась безнадежная «восьмёрка». («Ничего, – сказала мама, – он и так отслужил своё. Значит, пора покупать новый»). Колено и локоть залили зелёнкой. Красиво! И сели пить на веранде чай.

Пришла бабушка.

– Ты их знаешь? – спросила она.

– Не-а. Кажется, с Хвойной. Одного Васька зовут.

– Изверги, – сказала бабушка.

Приключение забылось. Юлька мечтала о новом велосипеде.

Прошло дней десять. Как-то вечером она рыхлила землю вдоль садовой дорожки: на следующий день они с бабушкой собирались высаживать рассаду астр. Верхушки сосен уже начинали зажигаться оранжевым светом.

Дятлы ещё чего-то не додолбили, сойки не докричали, зяблики не допели. Вдруг в щель калитки кто-то тихо сказал: «Эй! Привет! Подойди, а?»

Она подошла. Посмотрела: мальчишка. Белобрысый, стриженный почти под нуль, глаза серо-голубые, улыбка – хоть завязочки пришей.

– Привет, – сказала Юлька. – Ты чего?

– Щенок не нужен?

– Наверно, нет.

– Почему?

– Бабушка не хочет.

(У них год назад умер старый пёс по имени Дюк, настоящая немецкая овчарка).

– Ну, посмотри хотя бы!

Юлька оглянулась, не видно ли бабушки, и открыла калитку.

На руках у мальчишки был щенок – серый, уши висят, как привядшие в жару подорожники, а на носу почему-то большое розовое пятно.

Щенок посмотрел ей прямо в глаза – и Юлька засмеялась.

– Откуда? – спросила она.

– Чара у нас ощенилась, – сказал мальчишка. – Остальных дед утопил. А этого не знаем, куда девать. Тоже грозится. Возьми, а?

Юлька посмотрела на щенка и быстро сказала: «Давай».

Он осторожно переложил его ей на руки.

– Можно зайду?

– Заходи.

Он вошел.

– Скорей в резиденцию! – скомандовала Юлька.

«Резиденцией» назывался маленький зелёный домик под большим каштаном. Летом в нём часто заночёвывали гости, приезжавшие на уикэнд. Там Юлька организовала щенку гнездо из своего старого свитера, потом сбегала в дом и принесла размоченного в молоке хлеба на блюдце и воды в кошачьей миске. Щенок быстро всё это съел, полакал водички и задремал.

– Можно я буду иногда приходить? – спросил мальчишка.

– Можно, как тебя зовут.

– Вася.

– Меня Юлька. Где живешь?

– На Хвойной, – сказал он с кривой улыбкой и отвернулся…

Потом был разговор с бабушкой.

– Это ещё что?!

– Щенок.

– Я же сказала: пока собаку не берём.

– Но так получилось, ба. Принесли, попросили. Чистокровная овчарка.

– Ага, вижу. С поросячьим носом.

Бабушка подняла щенка за шкирку.

– И на пузе пятна такие же.

– Да нет, – сказала Женька. – Это просто он маленький ещё.

– И откуда такое сокровище?

– С Хвойной.

– От извергов, что ли? – спросила бабушка и посмотрела на неё неуютным всезнающим взглядом.

– Ну и что, – сказала Юлька упрямо. – Они же его не утопили. А вот мы, если не возьмём, точно будем изверги.

Бабушка замолчала. Поглядела ещё раз на щенка и сказала, как махнула рукой:

– Ладно, бери. – Потом, скрывая хитрую улыбку, добавила: – Ну смотри, если он вырастет у тебя прыщеватым коротыгой!

– Да ты что! Бабушка! – закричала Юлька. – Посмотри, какой он красивый. Вылитый овчар!

Они опять посмотрели на серый комочек в углу.

– Ба, – спросила Юлька тихо, – а можно он будет к нему приходить?

– Кто?

– Вася. Ну, который принёс.

– Изверг?!

И они обе захохотали.

Накатил ветер, похожий на ураганный. Всё загудело. Деревья вели себя так, как будто вот-вот вырвутся с корнем и улетят в небо. Летели клочья облаков, листья, ветки, разная шелуха. Счастливые целлофановые пакеты превращались в небе в воздушные шары.

Я смотрела в окно и вдруг увидела. Ветер несёт какой-то чёрный конверт!

Присмотрелась: ворона! Крылья раскрыты — а махать не может. Клюв раскрыт — а крика не слышно! И уносит её, как сожжённый корабль морским теченьем.

Теперь она оказалась почти вровень с моим окном.

«КТО Я?! ЧТО Я?!» — спрашивал испуганный чёрный глаз, обращённый ко мне.

И поволокло её дальше, куда неизвестно.

— Ты — Ворона! Держись! — крикнула я ей вдогонку.

На чердаке «У Гамлета» были вечерние кошачьи посиделки. Наверно, погода случилась какая-то особенная, потому что никто не спешил расходиться по своим делам.

– Под трубой опёс произошёл, – буркнул Гельвеций.

– Что значит – опёс? – равнодушно спросил Манул. Он уже привык, что Гельвеций всё время произносит непонятные слова.

– А что значит «окот», тебе известно?

– Ах, да, вспомнил… Это, кажется, когда дети появляются.

– Ах, да… баранья твоя голова. И опёс – тоже, когда дети, только собачьи.

Старая труба уходила в полуразрушенную бетонную стену. Под трубой было тепло и «крыша» над головой, поэтому там то и дело кто-нибудь поселялся.

– Вспомнил, я же вчера слышал с той стороны какие-то звуки, но не понял, в чём дело, – сказал Манул, и глаза у него стали ещё более круглые.

Наступила тишина. Все осмысливали информацию. «Опёса» здесь ещё никогда не случалось. Строгий дворник Амир исправно гонял метлой и лопатой всех собак и кошек. Но с кошками он ничего поделать не мог, ведь у них были крыши. А по крышам за всеми не набегаешься.

Пауза затянулась.

– Вась, а ты чего всегда молчишь? – спросил Муссон, только недавно принятый в компанию. – Скажи что-нибудь.

Васенька молчал.

– А стихи можно? – спросил он вдруг.

– Давай! – воскликнул Гишпанец.

Тишина стала ещё тише. Васенька прикрыл глаза и не сказал, а как будто пропел:

В СЕРОМ ФАРТУКЕ ОНА

И ЗЕЛЁНЫЕ ГЛАЗА

НА ЛИЦЕ ПРЕКРАСНОМ

Все сидели молча, не в силах произнести ни слова.

– А повторить можешь? – спросил наконец Гишпанец.

– В СЕРОМ ФАРТУКЕ ОНА

И ЗЕЛЁНЫЕ ГЛАЗА

НА ЛИЦЕ ПРЕКРАСНОМ, – задумчиво повторил Васенька.

Все снова замолчали.

– Ты меня извини, – сказал наконец Манул. – Но этот портрет слишком общий. То есть таких ведь кошек очень много на земле, понимаешь, с серыми глазами и в зелёном фартуке, то есть наоборот, конечно, в сером фартуке с зелёными глазами.

– Ты не понял, – сказал Васенька. – Тут главная строка – «НА ЛИЦЕ ПРЕКРАСНОМ».

– Правда ведь, хорошо сказано! – восхитился Тощак. – А кто это, Вась? Я её знаю?

Но Васенька как будто не заметил вопроса.

– Эмоции! – не унимался Манул. – Ты мне реально расскажи, как она выглядит. Ну что, кроме фартука ничего не помнишь?

– Почему, помню, – обиделся Васенька, – на передних ногах у неё ботиночки белые, а на задних – сапожки. Но для меня это не главное.

Слышно было, как царапает крышу ветка старого тополя.

– УРРАУ! – это был вопль Гишпанца.

– Ты что? Предупреждать надо! – подскочил старик-Гельвеций. – Что случилось-то?

– У меня тоже… – сказал Гишпанец.

Он сделал загадочное лицо и произнёс, но не певуче, как Васенька, а хрипло и отрывисто, словно давясь каждым словом:

ВСЯ ТРЁХЦВЕТНАЯ ОНА

И ЯНТАРНЫЕ ГЛАЗА

НА ЛИЦЕ ПРЕКРАСНОМ

Удивительно, но никто не стал задавать ему никаких вопросов. С крыши с грохотом упала сосулька. Начинался март.

Была середина продлённого дня. Уже набегались вокруг школы, взяли штурмом палаты семнадцатого века, теперь возвращались в класс: тяжело дыша, ероша прилипшие ко лбу волосы; глаза ещё горели войной.

Елена Сергеевна вытерла платком запотевшие очки и сказала:

– Приступаем к домашнему заданию. Через пятнадцать минут проверю, кто как начал.

Она пошла пить чай с Тамарой Петровной, математичкой, которая всегда оставалась проверять тетради в соседнем классе.

И тут началось.

Серёжка Залепин, проходя мимо парты Ричарда, небрежно прихватил его лежавшие с краю очки и, мгновенно оказавшись за учительским столом, нацепил их на нос:

– Приступаем к домашнему заданию. Я проверю.

В следующий миг Ричард, увидев свои очки на носу Залепина, бросился на него, как Львиное Сердце, и по классу понёсся вихрь. Он проносился между партами, пролетал над ними, хлопал крышками, делал круг за кругом и, кажется, уже просто не мог остановиться.

Ричард был настоящий англичанин и появился в их классе только в этом году. Он почти не говорил по-русски. Среднего роста, смазливый и кудрявый, как девчонка. Очкарик. По инглишу он был круглым отличником, по математике ещё ничего, а по остальным тянул еле-еле.

– Адай! – кричал он. – Адай! Ю фул!

– Погавкай! – не останавливаясь, отвечал злодей-Залепин.

На лице у Залепина кривилась вдохновенная ухмылка. Он был на голову выше Ричарда и легко перескакивал через парты, как через козла на физре. Ричарду приходилось трудно, но он не прекращал погони.

Трое остальных продлёнщиков, конечно, не могли приступить к домашнему заданию. Ленка с Наташкой стояли возле стенки, с восторгом наблюдая за этой гонкой, а староста – Ирка Масленникова – делала вид, что читает стенгазету.

Наконец ей надоело.

– Прекратите! – закричала она голосом Елены Сергеевны. И потом уже почти своим добавила: – Сейчас придёт – всем будет втык!

Дверь открылась, и в класс заглянул физик.

– Ну, что тут у вас? – пробасил он.

Залепин остановился как вкопанный и быстро сунул очки в карман. Ричард налетел на него сзади, чуть не сбив его с ног, и тоже остановился.

– Что происходит? – сказал Валан.

Все молчали.

– Разберитесь между собой! – сказал Валан и добавил: – Только тихо. Через пять минут зайду.

Дверь он оставил открытой. В классе слышалось только тяжёлое дыхание – как на физре.

Сережка прошёл мимо ричардовой парты и небрежно положил очки на край. Потом, как ни в чём не бывало, сел за свою парту и занялся домашним заданием.

Ричард тоже сел за парту и, обернувшись, что-то шепнул Серёжке, сидевшему сзади.

Вскоре появилась Елена Сергеевна – довольная и важная.

– Кто успел сделать задание, показывайте, – сказала она.

Никто не пошевелился. Заглянул ещё раз Валан, увидел Елену Сергеевну, прикрыл дверь и удалился.

– Почему такой красный, Залепин? – спросила Елена Сергеевна. – Не успел остыть?

– Не успел, – ответил Залепин.

Попыхтев немного над алгеброй, он собрал рюкзак и пошёл домой, соврав, что опаздывает на тренировку. Масленникова пошла на третий этаж – брать книгу в библиотеке, Ленка с Наташкой отправились мочить тряпки, чтобы вымыть доску.

Ричард подошёл к Елене Сергеевне и, не поднимая глаз, тихо спросил:

– Что есть погавка?

Она сняла очки и внимательно посмотрела на него.

– Как? – спросила она. – Повтори ещё раз.

– Погавка, – старательно повторил Ричард.

Елена Сергеевна опять надела очки.

– Нет такого слова, – мрачно сказала она. – Тебе послышалось. Давай проверим домашнее задание.

На следующий день была физра. Никмих раньше играл в баскетбольной сборной, поэтому в баскет они играли чаще всего. Ричард, при своём невысоком росте, играл классно. Вот и теперь он неожиданно оказался возле самого кольца. Серёга Залепин тоже играл классно, и их всегда определяли в разные команды – для равновесия. Он тут же оказался за спиной у Ричада и дёрнул его за длинные локоны, прикрывавшие шею.

Тот резко обернулся, что-то процедил сквозь зубы и толкнул Залепина в живот. Залепин с притворным стоном согнулся пополам.

Никмих засвистел.

– Конец разминки, – сказал он. Все разбрелись по залу: кто на канат, кто – к шведской стенке. Ричард сел на скамейку, угрюмо уставившись в пол.

– Что ты его задираешь? – Никмих положил руку на залепинское плечо. – Чем мешает-то он тебе? Словечки эти твои дурацкие… А он ходит, спрашивает у всех – что значит.

– Он тоже словечки говорит, – буркнул Залепин.

– Тоже непонятные? – усмехнулся Никмих.

– И непонятные тоже, – Залепин отвернулся.

– Ну значит, надо вам людьми становиться. Тогда будет общий язык. А так – зверьками – ни ты его не поймёшь, ни он тебя. И игры у нас не будет никакой, понятно? Команды – построились, – он свистнул в свисток.

Команды построились и встали друг напротив друга.

– Кто капитаны-то у вас, я забыл. Так… Залепин, Фрост. Перерыв закончился. Начинаем игру. Руки пожмите.

Никмих не терпел проволочек.

Залепин и Фрост обменялись быстрым рукопожатием. Руки у них были одинаково тёплые и влажные.

Никмих свистнул. Игра пошла.

* * *

Спросил воробей, робея:
- Улитка, улитка,
а почему у тебя такая длинная шея?
Сказала улитка, вытянув рога:
- Это не шея - это нога!
- А если - нога,
то почему - рога?
Ведь ты ж - не коза?
- Потому что это –
глаза!