Женька завтракал вместе с мамой. Уминал бутерброд и слушал радио, которое – сквозь кошмарную трескотню – рассказывало о погоде. А погода стояла не ахти какая: зима дурила все выходные. Почти не рассветало, поэтому на окна налипли сумерки. Их, казалось, невозможно будет отскоблить даже летом.

Что же до нагрянувших морозов, то радиодиктором это безобразие было названо «рекордно низкой за последнее десятилетие температурой воздуха». Диктор, видимо, очень гордился тем, что живёт в столь суровых условиях, потому что голос у него был довольный (Женька расслышал, несмотря на помехи).

И наконец – самое главное! «Занятие в школах с первого по одиннадцатый класс отменяются»! Ещё бы – не тащиться же на уроки в собачий холод!

– Ура! – возликовал Женька, едва не подавившись бутербродом.

«Ура!» – возликовали тысячи таких женек по всему городу.

«Ура!» – отозвались тарелки, сложенные в шкафчиках кухонного гарнитура; подхватили сумрачные окна и озябшие фонари за ними; вторили целые улицы, страны и Вселенная…

– Везёт кому-то, – мама улыбнулась, попытавшись спрятать зависть. Но не спрятала. Да оно и понятно – ей-то всё равно на работу топать, какие бы ни были холода, рекордные – не рекордные…

Женьке стало немножко стыдно.

– Мама, может, не пойдёшь?

– Не говори ерунды. Лучше помой посуду.

Пока Женька возился с кружками, мама красилась, одевалась и попутно инструктировала чадо насчёт обеда. Пельмени, дескать, в морозилке, и варить их следует минут пятнадцать в подсоленной воде…

Женька послушно поддакивал, а когда за мамой закрылась дверь, ощутил себя свободным человеком. Программа на день у него была вполне определённая: обзвонить одноклассников и поздравить их с продлением выходных, что-нибудь посмотреть по телику, поиграть на приставке, пообедать, поваляться на диване с журналом комиксов, снова поиграть и, наконец, встретить маму. Красотища, а не жизнь!

Женькины планы, однако, сорвал стук в дверь. Пришлось попрощаться с Саньком Мозайкиным, который вообще не в себе был от счастья, повесить трубку и бегом открывать.

– Кто там? – помня о маминых назиданиях, справился Женька предварительно.

За дверью захныкали и что-то пропищали. Женька не разобрал, что именно, плюнул и отпер. И увидел соседа Диму.

– Ты чего стучишься? – рассердился Женька. – Видишь, звонок у двери весит…

– Я не дотягиваюсь, – часто замигал Дима. Было ему пять лет, он ходил в детский садик, жил без родителей, со старенькой бабушкой, и до кнопки звонка действительно не дотягивался.

Женька пожалел малыша: растерянного, в помятой рубашке, со светлыми и пушистыми, как у девочки, ресницами…

– Скучаешь, да?

Дима нерешительно кивнул, затоптался.

– Ну, проходи. Проходи, что стоишь!

Но Дима продолжал топтаться, а потом выговорил, шепелявя:

– Женя, я кушать хочу.

Тут растерялся Женька… Повторил «проходи», а так как Дима не среагировал, чуть ли не волоком втащил его в квартиру. Закрыл дверь и помчался на кухню. Дима – следом.

– Бабушка-то где? – десять минут спустя деловито осведомился Женька, помешивающий пельмени.

Вода в кастрюле булькала, кипела, пельмени варились и раздувались, а маленький Дима сидел на табуретке и водил пальцем по столу.

– В магазин пошла, – сообщил мальчик.

– А-а… – Женька понимающие выдохнул. Он не знал, о чём ещё говорить с малолеткой, и опять спросил про бабушку:

– Давно ушла-то?

– Вчера, – признался Дима.

Помолчали.

Радио по-прежнему трещало, темнота густела на улице… У школьников был праздник – актированный день. Но радоваться Женьке расхотелось.

Она вернулась с чем-то серым, тощим и облезлым на руках.

– Это кошка, – объявила она.

– Лена, ты с ума сошла? – забеспокоилась я.

Дочь ничего не ответила. Существо, прижатое к её груди (к новому цветастому сарафанчику!), исторгло протяжный звук, который, видимо, следовало перевести как «мяу!»

– Где ты её нашла? – я почувствовала, что у меня зачесались глаза и засвербело в носу, но говорить старалась ровно и по возможности доброжелательно.

– На помойке, – просто сказала Ленка.

– Ты лазила на помойке?!

– Мам, я выносила мусор.

Правильно. Она выносила мусор. Я сама оторвала её от компьютера, прочитала вдохновенную лекцию о пользе труда как социального фактора эволюции и велела выкинуть из ведра мусор.

– А где помойное ведро? – я уперла руки в боки и насупила брови.

Чадо опешило:

– Ой…

– Вот-вот, – безжалостно укорила я. – Живо за ведром!

– Я быстро! – Ленка поставила кошку на пол (существо нелепо растопырилось и обалдело вытаращилось на меня своими бездонными жёлтыми очами, но стояло смирно), просветила, что «её зовут Сандра», и бегом назад.

– Чтобы без ведра не возвращалась! – крикнула я вдогонку, а затем начала прикидывать, что мне делать с несчастным животным. Ну, во-первых, – подлизаться. Я присела на корточки возле кошки, опасливо провела рукой по её напряженной спине… Сандра продолжала лупиться и оставалась неподвижной. Весьма нестандартное поведение для кошки. Я нахмурилась и распрямилась. Сандра соизволила повторить свой устрашающий наглый рык.

– Вот тебе и «мау-у-у», – неумело скопировала я. – Голодная, да?

Надо сказать, что в носу у меня щекотало всё ощутимее, а по коже прошёлся зуд. Выругавшись, я поскребла запястья накладными ногтями, один из которых впоследствии отвалился. Я выругалась ещё раз и чихнула. Тут в дверях возникла Ленка с пустым ведром наперевес. Заулыбалась до ушей и весело пожелала:

– Будь здорова, мамочка!

– Лена, послушай, – вместо того, чтобы поблагодарить, завела я. – Кошка была на улице…

– Ну и что?! – дочь инстинктивно встала в позу.

– Ну и то, что её могут искать! Вдруг она потерялась, и у неё есть хозяин?!

– Расклеим объявления, – с прежней беззаботностью откликнулась Ленка, опустила ведро, наклонилась и снова притиснула к себе кошку. Сандра сразу как-то обмякла от её ласки и вроде бы даже заурчала. – Всё равно никто не хватится… Ванька сказал, что она уже три дня по помойке шастает.

Сандру мы накормили, вымыли с шампунем и высушили моим феном. Объявления расклеили. И, конечно, никто не хватился – Ленка оказалась права. Кстати, с Сандрой у них была любовь с первого взгляда, причём страстная и взаимная: дочка мусолила кошку в объятьях, вырезала для неё какие-то бантики, фотографировала… И недоверчивая бродяжка оттаивала, ластилась к Ленке и выклянчивала еду. И успокоено мурлыкала вечерами. А моя жизнь превратилась… если не в ад, то в нечто подобное. Я чихала через каждую минуту, у меня из носа капало, как из не до конца завинченного крана, а запястья и кисти рук от постоянных расчесов стали красными, и местами на них проступали капельки крови. Ленка видела, как я мучаюсь, и молча страдала. Я тоже страдала. Не столько из-за физических неудобств, сколько оттого, что понимала: дочери плохо. Наверное, ещё хуже, чем было мне, когда пришлось расстаться с купленным на рынке котёнком, так как выяснилось, что на кошачью шерсть у меня аллергия. Больше двадцати лет минуло, а я до сих пор помню, как билась в истерике, чуть ли не материла родителей и никого не хотела слушать, разлучаясь со своим ненаглядным хвостатым чудом. Между прочим, мой котёнок был практически тёзкой Сандры, только звала я его на русский манер – Сашкой. Да, Сашка… Тёплый комочек с вибрирующим горлышком, несбыточная мечта детства… Теперь-то я осознаю, что родители поступили верно: здоровье ребёнка превыше всего. Но, вопреки законам логики, та давняя обида засела в моём нутре распроклятой занозой. Нет-нет, да и кольнёт ненароком.

Словом, могла ли я заявить дочери, что, дескать, органически не переношу кошек (и так ясно…), и поэтому Сандру нужно куда-то сплавить?.. Вряд ли.

…Однажды я пришла с работы и, не успев разуться, почуяла: в доме что-то не так. Сердце ухнуло, и я воззвала с порога:

– Лена!!

– Чего? – дочка неохотно выползла в прихожую. Набычившаяся, в небрежно расстегнутой домашней рубашонке и сбившихся на талии шортах.

– А где Сандра? – удивилась я, потому что отсутствие на руках у дочери кошки было фактом довольно-таки подозрительным. – Ну?! Не молчи!

Ленка сопела себе под нос. Потом призналась:

– Я её подарила.

– Кому?!

– Ванькиной тёте. Она кошатница…

– Но зачем?! – глупо спросила я.

– У тебя же аллергия, – неописуемым тоном объяснила дочь.

Я выдохнула. Добрая моя девочка…Господи, какой же она была маленькой! Какой же беззащитной и славной! У меня слёзы подступили к глазам, хотя сама Ленка, как ни странно, не плакала. Только сопела. А когда я собралась ее обнять, пригладить взлохмаченные волосы и нашептать на ухо миллион нежностей, дочь отстранилась, взглянула на меня неузнаваемо… И сухо, по-взрослому выговорила:

– Я тебя ненавижу.

Единственное письмо от отца пришло, когда Саша учился в школе, в шестом классе. Он как раз бежал с уроков (пятёркой по русскому не терпелось похвастаться дома), заглянул в почтовый ящик, думая обнаружить там пару маминых газет… И увидел конверт. То есть газеты были тут же, но Саша на них не обратил внимания, поскольку, стоило ему повернуть ключик, в руки упал белый прямоугольник. Мальчик удивился.

Ему никто не писал писем. Дяде Юре тоже. Маме – подруги юности из города, где она выросла, — только по праздникам. «От всей души» поздравляли с Новым годом или Днём рождения, передавали привет Сашульке и обещали не забывать.

Но до праздников было далеко (как говаривал дядя Юра: «Надо ещё дожить»). Стало быть, письмо – не маме. Хотя… Саша вгляделся внимательнее: адресатом значится мама!

Погодите… что за странное совпадение?! После слова «отправитель» – Сашина фамилия!

И почерк такой же, как у Саши, — да-да, его почерк, за который нередко хвалили в школе: правильный, разборчивый, лишь слегка оторванный от тетрадной линейки… Как будто летящий.

Решив не рассуждать, хорошо это или плохо – читать чужие письма (и так ясно, что второе), мальчик бросил под ноги портфель и, усевшись сверху, надорвал конверт.

Строчки запрыгали перед глазами – в такт его пульсу:

«Молчал, потому что не хотел, чтобы ты металась… Зачем тебе слабый человек?»

«Новый брак не заладился – разбежались через три года… Психологи утверждают – это какой-то кризис… Да не кризис вовсе – просто не было любви».

«Постоянно думаю о сыне… Вижу его в соседских детях, в мальчишках своих знакомых… А ещё во сне».

«Понимаю, что не простишь… Только ответь, как Саша?»

«Как Саша? Как Саша?…» Строчки уже не прыгали – они расплывались.

Из первой квартиры вышла тётя Вера – за почтой. Что-то сказала Саше – он не расслышал.

Потом плакал полчаса, забившись под лестницей. Рыдал и рыдал – хуже девчонки, пока рыдания не превратились в жалкие, сиротливые всхлипывания. Только после этого – яростно скомкал и отшвырнул письмо. Надо было идти домой. Там ждала весёлая мама с котлетами на обед. Добродушный и такой родной дядя Юра (непременно, узнав о пятёрке, похлопает его по плечу, как равного друга, и назовёт молодцом). Вальяжный персидский кот, который обожал ластиться к Саше вечерами.

Мама, дядя Юра, кот – раз, два, три. Вот и вся Сашина семья. И причём тут летящий почерк?

Дожив до десяти лет, Андрей и представить себе не мог, что у него появится брат. Причём не какой-нибудь пищащий младенец, на которого все родственники глазели бы с умилением, а вполне взрослый парень. Его, Андрея, сверстник.

Парня звали Лёша. Он учился в школе-интернате, куда в прошлом году устроилась работать мама, и для десятилетки выглядел уж больно заморённым: узкие плечи, сопливый нос, взгляд постоянно в пол.

Когда родители привели это чудо в дом и объявили, что «мальчик Лёша поживёт у нас на каникулах», а затем, в сторонке, велели сыну «подружиться с братишкой», Андрей отнёсся к происходящему внешне равнодушно. Не стал ни о чём расспрашивать – кто он, этот нежданно-негаданно объявившийся названый брат? Где его настоящая семья? Останется ли после каникул? Нет, Андрей лишь согласно кивнул, будто речь шла о новом стуле – постоит, мол, пока у тебя в комнате…

Родители, очевидно, остались реакцией удовлетворены. Улыбнулись друг другу, а сына потрепали по плечу. Они, конечно же, и не подозревали о том, что в действительности творилось за хрупкими рёбрами подростка: душа, обитавшая – как полагал Андрей – где-то а этой области, растерянно заметалась. Вопросы возникали в голове с невероятной скоростью, а ответа не было ни одного. Даже дышать стало тяжеловато.

Ощущение сдавленности в груди рассосалось, как только новоиспечённые братья познакомились поближе. Лёша оказался никаким не «гуманоидом», как про себя окрестил его Андрей в первые секунды, – обычным мальчишкой, разве что излишне застенчивым. За столом боязливо интересовался, можно ли взять кусок хлеба, а добавку и вовсе боялся попросить. На семейных прогулках шёл, вцепившись в мамин рукав, словно и не десять лет ему было, а вдвое меньше. В играх добровольно предоставлял Андрею право верховодить, во двор – к местной ребятне – не совался. Хотя в июне там и делать было нечего – большинство детей разъехались. Кто по лагерям, то с родителями на отдых.

Родители Андрея отдыхали, в основном, на даче. Уехав в очередное «загородное турне», взрослые предоставили отпрыскам полную свободу действий. Только выразили надежду на то, что к их возвращению «квартира не будет напоминать руины средневекового замка». Андрей и Лёша хором пообещали надежды оправдать.

Беситься, колошматя друг друга подушками, они и правда не собирались. Маленькие, что ли? Посмотрели немного фильмы, потом Андрей показал «братишке» альбом с фотографиями… Тот листал, покусывая губу и впиваясь взглядом в каждый снимок, где была запечатлена счастливая семья – мама, папа, сын, и у всех троих одинаковые улыбки до ушей.

– Ты спрашивай, что тебе интересно. Я расскажу, – великодушно, по-взрослому предложил Андрей. – Вот это мы в Анапе… Я один раз в жизни на море бывал – представляешь? В классе все уже раз десять ездили… Это мама с папой на бабушкином юбилее…

– А это что? – нетерпеливо перебил Лёша, хотя обычно в чужие речи не вклинивался.

– Где? – не понял Андрей, поскольку Лёшин взгляд был устремлён не на фотографии, а куда-то в сторону. Если проследить, то оказывалось – на папин рабочий стол, к которому тот во время отпуска принципиально не подходил.

– Компьютер, да?

– Не, ноутбук, – солидно поправил Андрей. – Папа не разрешает его трогать… Но… если хочешь, давай включим, посмотрим. Хочешь?

Лёше почудилось, будто Андрей смотрит на него испытующе. И сейчас необходимо пройти проверку, выдержать экзамен на прочность. С одной стороны, «папа не разрешает» – всё равно что Закон с большой буквы, а в то же время… Компьютер он видел только в интернатской бухгалтерии, и то мельком. С ноутбуком тем более дел иметь не приходилось.

– Ага… давай, – выдохнул Лёша.

Серый ящичек, раскладывающийся, как книга, мальчишки привели в действие без проблем. Правда, ничего интересного внутри не нашли – папины документы, куча непонятных значков… Поковырялись немного, выключили и забыли.

Вспомнить о небольшой провинности братьям пришлось за день до окончания папиного отпуска. Папе нужно было что-то распечатать, какой-то архиважный документ. Однако документа в компьютере не обнаружилось.

– Куда пропали мои файлы? – недоумевал папа, расхаживая по комнате. – Андрей, ты не знаешь?

И почему изо всех домашних, явно сочувствующих его потере (Лёша виновато вздыхал, багровея ушами, мама советовала позвать программиста…), он обратился именно к Андрею? И что Андрей мог ответить?

– Это Лёшка виноват! – ответил Андрей. – Это он в ноутбуке копался. То есть… мы вместе… но это он захотел. А я твои документы не трогал!

– Я не нарочно! – вскрикнул побледневший Лёша. Крик получился неожиданно пронзительным – будто между лопаток ему воткнули что-то острое, вроде перочинного ножа. – Не нарочно, не нарочно…

– Ну что заладил? – буркнул Андрей, поразившись собственной грубости. Он уже намылился на улицу – пусть папа с братцем разбирается, но отец, у которого цвет лица стал примерно таким же, как и у Лёшки, остановил.

– Пойдём, побеседуем тет-а-тет…

Папа вывел Андрея на лестничную клетку, не обратив никакого внимания на встревоженные взоры мамы и Лёши.

– Ну и?

– Что «ну и»? – Андрей продолжал дерзить, хоть и сам не мог понять, отчего так происходит. – Я же говорю – это всё он…

Слово «он» заглушилось звоном в голове. Как будто в черепной коробке находился сервант, и по нему ударили кувалдой – в результате чего все блюдца, тарелки, фужеры, покоившиеся на полках, посыплись на пол с ужасным звуком, разбились на миллионы мизерных осколочков…

И опять заметалась, засуетилась под рёбрами душа Андрея… За что? Почему? Ведь и впрямь провинился Лёшка!.. Он бы не любопытствовал – Андрей к ноутбуку и не полез бы… И вообще, из-за чего это папа, в жизни ни ремнём, ни кулаком в воспитательных целях не пользовавшийся, вдруг влепил родному сыну пощёчину? Из-за какого сверхценного документа, удалять который никто специально не хотел? Или… не из-за документа?

Вопросов было много – но папа ни на один не ответил.

Больше всего на свете Стёпке нравилось околачиваться возле магазинов, путаясь у людей под ногами. Делал он это нарочно. А людям было не до Стёпки: они решили, что мальчик просто ждал свою маму, покупавшую что–то к ужину. Стёпка не возражал. Он радовался шансу всех одурачить, прикинувшись обычным ребёнком, вжившись в образ и почти забыв, что нет у него никакой мамы.

Иногда Степка знакомился с другими детьми, которые любопытствовали:

– Как тебя зовут?

– Стёпа, – признавался он. – А тебя?

Собеседник, как правило, называл своё имя, после чего углублялся в более детальное изучение его биографии:

– Сколько тебе лет?

– Шесть. А тебе?

– Столько же.

Стёпка, как и всякий малыш, не загруженный опытом взрослых, был поистине гениален в общении, однако заканчивалось всё тем, что из магазина возвращалась мама его нового друга, с которым он уже никогда не виделся, брала того за руку и уводила прочь.

А Стёпка оставался. Оставался и ждал. Ждал и верил, что вот– вот и за ним точно так же придут, ведь иначе и быть не может… Эта своеобразная игра, этот самообман, ставший для Степки заменой счастья, въелся в сознание настолько, что однажды, когда мечта его и впрямь осуществилась, Стёпка даже не удивился. Прежде он не раз видел свою маму во сне и поэтому знал, что она – именно такая. Как та тётенька, обратившаяся к нему неожиданно ласково:

– Что ты здесь делаешь, мальчик?

– Жду маму, – пояснил Степка, часто заморгав.

– А она в магазине, да?

Глаза у тётеньки были грустными, точно коровьи, а сама она, вероятно, причислялась к той категории граждан, которые мнят себя ответственными за всё плохое, что происходит в мире, включая природные катаклизмы.

– Нет, – Стёпка решил, что не стоит юлить.

– А где же она?

– Кто?

– Твоя мама.

– Не знаю.

– Ты что, потерялся? – догадалась тетенька.

– Не знаю, – заладил Степка. – Наверное.

– Ну, а где ты живёшь? Адрес знаешь?

– Да, – Степка шмыгнул набухшим носом. – В детском приюте.

Тётенька почему–то растерялась, выдержала секундную паузу, подразумеваемую его признанием, а затем – спросила как можно естественней, отчего Стёпке стало чуть–чуть противно:

– Неужели тебя отпускают гулять одного?

– Нет, я сам сбёг. Я всегда сбегаю.

– Разве в приюте так плохо? – преувеличенно удивилась тётенька.

– Почему плохо? Нет, там хорошо, мне нравится, – поспешно запротестовал Стёпка, а подумав, уточнил: – Но не очень.

Ожидая дальнейших действий, он с надеждой глядел на тётеньку, которая, улыбнувшись неловко, переместила все свои сумки, коих насчитывалось штук пять, в правую руку, левую же протянула Стёпке и тихо сказала:

– Пойдём со мной.

И Стёпка пошёл, а жизнь – изменилась, перестав быть жизнью, но сделавшись сказкой.

Шли молча, поскольку Стёпка, которому чудилось, будто каждый встречный должен ему завидовать, ведь он гуляет не один, а с собственной мамой, жутко боялся, что его сердце, выстукивающее частый ритм, выпрыгнет наружу, если открыть рот. Впрочем, они ещё успеют наговориться! Скоро мама приведёт его домой, где, быть может, обитает ещё и папа с бабушкой в придачу, а даже если и нет – неважно, поможет стянуть сапожки, переоденет во всё домашнее и, усадив рядом с собою на диван, расскажет добрую историю. А завтра они отправятся в цирк или, возможно, в зоопарк. Вместе. И в магазин, за покупками – тоже. Только Стёпка попросит маму не оставлять его на крыльце, а взять внутрь, потому что он и так слишком долго её ждал…

…Четвертью часа позже они подошли к приюту, и тётенька, предъявляя Стёпку воспитателям, посоветовала тем лучше смотреть за детьми.