В городе стояло обычное знойное лето, +43° в тени. Солнце нещадно палило все дни напролёт, но обходило стороной наш двор, похожий на дно глубокого колодца, лишь ровно в полдень заглядывало ненадолго. Жили здесь дружно в любви и согласии занесённые бог весть откуда войной русские, крымские татары, немцы и узбеки – как единая семья строителей светлого будущего, в которое все они верили безоглядно.

Однажды за общим чаепитием кто-то из соседей легкомысленно похвалил козье молоко, особенно полезное детям. В тот же день всех жильцов переполошила невероятная новость, что наша мама решила купить козу. Волнение не утихало до самого воскресенья.

Наш двор величиной в носовой платок (в котором умещались: виноградник с традиционной узбекской тахтой под ним; клумбы и грядки; высоченная акация, наполнявшая в пору цветения всё вокруг невыносимо-приторным ароматом; сарай для угля и саксаула; садовая скамейка в беседке; кровати вдоль стен и даже крохотный пятачок для игр многочисленной детворы в лапту и прыгалку) срочно пополнился уютным закутком для козы. За это время у нас перебывали все окрестные жители, был даже самый важный аксакал – председатель местной жилищной комиссии. Каждый из них, нагнув голову, непременно протискивался в новое сооружение и, осмотрев его, давал массу полезных советов. Для начала кто-то принёс клевер, кто-то ведро и даже ковровую подстилку для козы. Равнодушных не было.

Страсти накалились до предела к воскресному утру, и когда мама чуть свет вышла во двор, из всех окон выглядывали взволнованные соседи, наперебой давая последние напутствия. Кое-как позавтракав, детвора разместилась поэтапно на нашей Профсоюзной улице до самой трамвайной линии. Ждали терпеливо и мужественно несколько часов подряд, несмотря на невыносимую жару, обливаясь потом и покрываясь густой пылью от проезжающих по узкой глинобитной улочке старого города машин и арб, спешащих на воскресный базар. Только во втором часу дня появился на горизонте первый вестник, не дожидаясь которого побежал следующий, и так далее, как в школьной эстафете, пока последний гонец – мой младший братишка Равиль, бегущий босиком, одной рукой придерживая трусы, другой тюбетейку, не влетел в калитку с пронзительным воплем: «Иду-у-ут! Иду-у-ут!» Прошло ещё бесконечных полчаса, пока в калитке появилась мама, чуть живая от усталости, но бесконечно счастливая, вся сияющая. 0на тащила за веревку неправдоподобно круглую козу на тонюсеньких ножках, с длинными белыми ресницами. Набежавшие со всех сторон соседские мальчишки с воинственными криками пихали её сзади, стараясь протолкнуть через высокий порог калитки, но обиженная грубым отношением коза норовила боднуть каждого увесистыми рогами, а, перебравшись через злополучный порог, обильно посыпала двор черными камешками помёта. Добравшись до своего нового жилища, она вскоре успокоилась и вальяжно разлеглась на клевере. Бурное внимание к себе она принимала как должное. Букетик алых роз, принесённых ей на новоселье девчонками, нюхать не стала, но съела с удовольствием вместе с колючками, зато пирожок с повидлом и петушка на палочке есть категорически не захотела, чем особенно поразила детей! Единодушно назвали козу Зоей в честь любимой поварихи родного детсада. Поздно вечером, совершенно обессиленные от хлопот и переживаний дети разошлись по квартирам, оставив задёрганную козу в покое.

Наступил понедельник. Детвора разбежалась кто в школу, кто в детсад, взрослые ушли на работу, домохозяйки поспешили до наступления жары на базар. Позже всех чаёвничали на тахте за низким столиком старики. Наконец наша раскрасневшаяся от чая дородная, белолицая бабушка пошла кормить козу и, открыв дверь, не поверила глазам. Она громко запричитала: «Ай-я-я-яй! Ай-я-яй!», так как из шарообразного существа Зоя за ночь превратилась в худобу, с выпирающими рёбрами, а вокруг колыхалась зловонная лужа, в которой мок клевер и плавала полинявшая подстилка!

Целую неделю после происшествия у нас было ещё большее паломничество соседей. Они яростно клеймили бессовестного обманщика, споившего козе перед продажей ведро, а может все два, воды!

Молока Зоя не давала ни капли, характер имела строптивый и вздорный, и вскоре разочарованные родичи и соседи потеряли к ней интерес. Вечерами она, как неприкаянная, слонялась по двору, напрасно домогаясь внимания, и только когда мстительно забиралась на клумбу и демонстративно громко чавкая поедала цветы или хрустела огурцами с грядки, поднимался всеобщий шум, а бабушка с проклятиями хватала ивовый прут и стегала несчастную до тех пор, пока Зоя не уходила восвояси, роняя горькие слезы. Наша Зоя к тому же отличалась большой оригинальностью. Так она откровенно обожала белый цвет и приходила в неописуемое волнение, завидев развешанные на верёвке белоснежные простыни. Терпеливо выждав, когда никого не будет во дворе, она поспешно раскачивала свою запертую дверь, пока не соскакивала задвижка. Затем она стремительно выбегала во двор и стаскивала зубами с веревки постельное бельё, бегала по нему в восторге и укладывалась на нём в состоянии полного блаженства.

Поэтому, развесив бельё во дворе, приходилось непременно его караулить, зато, уходя из дома, калитку можно было смело не запирать, потому что Зоя никого постороннего во двор не пускала. На настойчивых она злобно бросалась и гналась по переулку, стараясь поддеть на тяжелые рога. Доставалось частенько и самой обидчице. Пришлось срочно привязать Зою, а на калитке водрузить дощечку с грозной надписью:

БЕЗ СТУКА К НАМ

ВХОДИТЬ НЕЛЬЗЯ!

У НАС СЕРДИТАЯ

КОЗА!

Долго ли, коротко ли, к Зое все привыкли, только безутешная бабушка не могла смириться, называла ее ДАРМОЕДКОЙ и норовила при случае шлёпнуть мокрой тряпкой или веником и время от времени «забывала» накормить. Тогда Зоя добывала себе пропитание самостоятельно, обычно унося со стола очередную лепёшку, которую с отвращением жевала в своём закутке. Но были праздники и на её улице: по воскресеньям меня посылали пасти Зою на соседнем заброшенном кладбище, заросшем отменной травой. Там счастливая Зоя бегала и резвилась, задрав хвост, с щенячьим восторгом. Пока Зоя паслась, я валялась на траве с очередной книжкой из дедушкиного сундука, о чем родители не догадывались. Все книги и журналы были написаны в старой орфографии, через «ять».

Мы с Зоей ладили вполне, посему, когда появилась срочная необходимость зарегистрировать козу и сделать ей прививку, родители смело поручили это мне – старшей из детей. После школы, а я училась тогда в пятом классе, мы отправились с Зоей переулками в дальнюю дорогу. Поначалу Зоя весело бежала, пощипывая по сторонам травку и с интересом разглядывала незнакомые места.

Потом устала и еле-еле плелась. Дважды нам приходилось пересекать транспортные магистрали, приводя в бешенство водителей. 3оя вырывалась, бегала между машинами, волоча за собой верёвку, а я гналась за ней с риском для жизни. Машины поднимались на дыбы. Добирались мы целую вечность, но до закрытия ветеринарного пункта успели. Совершенно измученная и еле стоящая на ногах от усталости, я машинально отвечала на все вопросы, Зое сделали прививку. Заполнили и вручили мне справку, которую, не читая, я положила в карман. Уже темнело, когда мы доплелись до дома. К этому времени наше семейство отужинало и сидело за самоваром, попивая чай. Отдав маме справку и привязав Зою, я побежала мыть руки. Сквозь шум воды я вдруг отчетливо услышала странные звуки смеха и рыданий одновременно и побежала во двор. За столом корчились, закатываясь в хохоте, все сразу. Глядя на моё перепуганное лицо, мама, вытирая слёзы, молча протянула мне справку, которая утверждала что:

СПРАВКА

Гражданка: ШАРИФЖАНОВА ЗОЯ МАХМУДОВНА

Адрес: ПРОФСОЮЗНАЯ, 27

Диагноз: ПРАКТИЧЕСКИ ЗДОРОВА.

Прививка: СДЕЛАНА

В разгар лета мы ехали с мамой по пустыне Каракумы в гости к дедуш-ке и бабушке. Стояла невыносимая жара +45 в тени, никакой тени за окнами не было, а от песка струился горячий воздух. Казалось, что температура +60, +70, или все +100 градусов, и мы едем не в поезде, а в раскаленной духовке и таем, как сливочное масло. Иногда вдали, как мираж, проезжал путник в стёганом халате, в сапогах и в меховой шапке верхом на ослике. Было непонятно: куда он едет? Как находит дорогу, когда вокруг – ни дорог, ни тропинок, ни речки, лишь изредка промелькнёт уродливый кряжистый саксаул? Как бедный ослик везёт его на се-бе?

Казалось чудом, когда на горизонте появилось ярко-голубое Аральское море и порт с кораблями и моряками, над которыми с пронзительными криками летали ослепительно-белые чайки. На перроне наперебой предлагали копченую рыбу и носки из верблюжьей шерсти. Это был город Нукус – столица Каракалпа-кии.

Ночью, когда спала жара, мы продолжили путь на пароходе на остров Муйнак. Вокруг загадочно мерцали огни, похожие на разноцветные бусы. Море, как живое, шумно вздыхало, раскачивая корабль, как люльку, волны выплёскива-лись на палубу, словно желая заглянуть в каждую каюту. На пристани нас с не-терпением ожидали дедушка с бабушкой. Мама везла меня к ним на каникулы по-сле окончания третьего класса, а я везла альбом с красками, чтобы удивить их своим талантом. Однако маленькая, стриженная под мальчишку внучка, видимо, больше всего удивила и огорчила их худобой. Поэтому они постоянно меня кор-мили и взвешивали каждую неделю.

Жили старики в самом многолюдном месте, в центре посёлка, в не-большом доме рядом с почтой, куда непрерывно забегали люди по делам или просто поболтать, узнать новости и полюбоваться лишний раз на прелестного верблюжонка. Его подарил на радостях местный житель, узнав, что его отец, счи-тавшийся погибшим на войне, жив. Пушистый, большеглазый и ласковый малыш был всеобщим любимцем. Назвали его Тимтилимчик, потому что на шее у него позванивал серебряный колокольчик: «Тим-тилим! Тим-тилим! Тим-тилим!». Остров Муйнак был похож на пустыню, окружённую морем, и без колокольчика детёныш вполне мог затеряться в песках.

Большую часть года на острове стояла невыносимая жара, а зимой бушевали морозы. Пароход приходил с материка раз в неделю. Местные каракал-паки отличались добротой, доверчивостью и радушием, жили в юртах, в которых зимой было тепло, а летом прохладно. В домах они держали скот, поэтому из окон и дверей выглядывали блеющие козы и мычащие коровы. Верблюдов привя-зывали на улице около жилья, дворов в посёлке не было. Невозмутимые гордые верблюды без устали жевали, но рассерженный верблюд мог больно ударить но-гой, плюнуть, укусить и быстро бегал за обидчиками. Мальчишки, демонстрируя бесстрашие, с гиканьем пробегали у них между ног.

Дома на острове были одноэтажные из саманной глины и необожжен-ного кирпича. Водопровод и уборные находились на улице, ни отопления, ни го-рячей, ни холодной воды в домах не было. Готовили и обогревали жилища сак-саулом. Вдоль берега темнели заросли камыша, в которых водились шакалы.

Над низенькими домами посёлка возвышался громадой Рыбозавод, на котором трудилось всё местное население, и днём посёлок пустел. Детвора, спа-саясь от жары, не вылезала из воды. Главной едой на острове была рыба, целиком заменявшая мясо. В каждом доме непременно висел копчёный лещ в человече-ский рост. Вместо пива, вина и водки, там употребляли кумыс – пьянящее молоко кобылы. Ходить по песку босиком было невозможно, яйцо, закопанное в песок, сваривалось вкрутую.

Дедушка верил в Аллаха и молился пять раз в день, становясь босиком на специальный коврик, лицом к Востоку. К моему большому огорчению, дедуш-ка не разрешал рисовать людей, потому что это категорически запрещалось Кора-ном, и ставил в угол, если замечал, что я рисую его или бабушку. Бабушка за это могла даже шлёпнуть.

Наш дедушка был похож на Льва Толстого, чем очень гордился: такой же маленький, седобородый, с неожиданно голубыми, лукавыми глазами, а ба-бушка – круглая, румяная и белолицая, походила на сдобную булочку. Она целы-ми днями, перекатываясь как колобок, готовила еду, занималась домашним хо-зяйством и непрерывно ворчала.

В посёлке не запирали ни окон, ни дверей, поэтому каждое утро со скрипом открывалась наша дверь, и в ней появлялась голова Тимтилимчика, ко-торый печально смотрел на меня до тех пор, пока я не выскакивала из постели. Затем, в одних трусах и сандалиях на босу ногу, я отвязывала его и вела гулять. На длинных тонких ножках он быстро бегал по жгучим пескам, как в кроссовках по дорожкам стадиона.

К несчастью для всех, по решению пожарной комиссии почта срочно закрылась для замены электрических проводов и приобретения пожарного обору-дования, а начальника почты уволили. Бедный Тимтилимчик, забытый в суматохе всеми, остался без еды и воды стоять на улице один. Мы без колебаний забрали малыша к себе, сделали загон с навесом от солнца и дождя, поили и кормили его, а я водила гулять.

Время прошло неожиданно быстро, лето подходило к концу. Мы стали собираться в обратную дорогу. Уезжая навсегда, мы со слезами на глазах проща-лись с дорогим Тимтилимчиком, к которому привыкли, как к родному. Почта к этому времени открылась, и верблюжонка у нас забрали с благодарностью.

На память остались изображения Тимтилимчика в моём альбоме. Через год дедушка с бабушкой переехали жить к нам. За это время Тимтилимчик стал большим, сильным, и работал на почте курьером – отвозил и привозил с парохода почту.

Прошло много лет, я окончила Художественный институт и стала ху-дожником. Давно нет Аральского моря. Оно высохло! Нет острова Муйнак. Он исчез! Нет СССР, в котором мы тогда жили. Он распался! Республики Советского Союза стали самостоятельными государствами. Но наш любимый Тимтилимчик жив здоров, и живёт в городском зоопарке, но это уже другое государство, под названием Узбекистан, а день там начинается и кончается НА ТРИ ЧАСА РАНЬШЕ, чем в Москве.

Одним прекрасным днём в родном Ташкенте, где мы жили в старом городе, далёком от центра и цивилизации, мы ожидали гостя из Москвы. Это был мамин брат дядя Закир. В честь столичного гостя после отчаянных споров было решено приготовить плов с курицей. Вскоре бабушка вручила моему отцу, который одновременно приходился ей сыном, деньги и подробный список того, что нужно купить на базаре, и самого лучшего качества! Остальные домочадцы принялись за праздничную уборку.

Незаметно пролетела половина воскресного дня. Квартира и двор сияли чистотой. На тахте под виноградником, с которого прямо на голову свешивались соблазнительные гроздья винограда, были разложены атласные курпачи. По углам красовались бархатные подушки. На подносе сердито шумел медный самовар. Дополнял восточную идиллию аромат кустов райхана. Все волновались, что отца до сих пор нет, потому что гость должен прибыть с минуты на минуту. Бабушка в национальном атласном платье, со свеженакрашенными бровями, не находила себе места. Она, как колобок, непрерывно выкатывалась на улицу и сердилась на всех без разбора. Давно остыли горячие лепёшки. Измученные и голодные, мы напились чаю с восточными сладостями, а мама всё доливала и вновь кипятила самовар.

Отец появился лишь к вечеру. Весёлый, возбуждённый и источающий запах алкоголя, чем привёл бабушку в негодование, он едва держался на ногах. Оказалось, по дороге на базар он встретил школьного друга, которого не видал 25 лет, и у того оказался лишний билет на футбол!

– Судьба! – решил отец и без зазрения совести поспешил с одноклассником на трибуны.

После матча друзья на радостях выпили бутылочку портвейна, ничем не закусывая. Когда, наконец, отец добрался до базара, уборщики усердно убирали мусор, прилавки давно опустели. Но курицу он всё-таки купил.

– Везёт же мне сегодня! – наивно радовался он, не замечая, что сам продавец радуется неизмеримо больше, поскольку за целый день никто, хотя бы из любопытства, не поинтересовался этим убогим созданием под названием «курица».

Теперь несчастная лежала со связанными ногами в сумке, и ей это очень не нравилось. Она то и дело решительно взмахивала крыльями и норовила выпорхнуть из сумки, осыпая наше семейство и всех соседей, сбежавшихся на шум, пухом и перьями. Намётанным глазом бабушка сразу определила, что это – старая, как мир, худая, как манекенщица, курица, и, обомлев от своего открытия, зажмурила глаза, а её румяное лицо исказилось трагической гримасой! Затем она округло всплеснула руками и запричитала фальцетом:

– Ох уж мне эти мужчины! Ничего-то им поручить нельзя! Ведь я велела купить ощипанную ЖИРНУЮ КУРИЦУ, а не ДОХЛУЮ–ЖИВУЮ!

Потом, придя в себя, она неожиданно спокойно и приветливо осведомилась:

– Ты случайно, сынок, не спросил, когда у курицы день рождения?

– Нет, – удивился он.

– Ничего! Я тебе сама скажу это! – мстительно пообещала она. – Сегодня! Именно сегодня ей исполняется ровно сто лет! Как раз самый подходящий для плова возраст! И тебе лично придётся зарезать её. Как жалко! Ай-ай-ай! – и она несколько раз печально покачала головой – туда-сюда.

– Ну, нет! – вспыхнул, как мальчишка, отец и вскоре как-то незаметно исчез, другие же и слушать об этом не хотели и сквозь сдерживаемый смех выражали расстроенной бабушке свои соболезнования.

– Что же я буду делать? Придётся уговорить деда зарезать курицу! Другого выхода нет, – жалобно запричитала она и решительно рванула с земли сумку с трепыхавшейся курицей.

Мальчишки с нашего двора давно наблюдали за происходящим с высоты балханы, где они сидели, свесив ноги, во главе с младшим членом нашей семьи Равилем. При последних словах бабушки он моментально скатился вниз по крутой лестнице и с воем вцепился в сумку со злополучной курицей, но бабушка не обратила на него внимания и продолжала бодро семенить к дому.

– Если вы убьёте курицу, я навсегда уйду из дома! Не хочу жить с убийцами, – пронзительно закричал он, и горючие слёзы выплеснулись из его глаз, оставляя на лице светлые полосы.

Все бросились успокаивать его и сразу решили судьбу обречённой: «Пусть живёт!», и развязали ей ноги. Но измождённая курица, не поверив своему счастью, отлетела в сторону и билась в истерике, кто бы ни пытался к ней приблизиться.

– Подумаешь, недотрога! ЦАЦА! – возмутилась бабушка, хотя в душе была рада такому исходу дела. С тех пор имя Цаца так и осталось за курицей.

Дядя Закир не приехал ни в тот, ни на следующий день, потому что был военным и неожиданно уехал в командировку.

Дело было в сентябре, когда Равиль пошёл в первый класс. К новой обстановке он привыкал с трудом, частенько сбегая с уроков домой. Цаца обожала его, ходила за ним по пятам, вертелась под ногами и даже залетала к нему на колени. Равиль тоже привязался к ней: кормил с рук хлебом, приносил траву «для витаминов», свежую воду, убирал в курятнике, хотя никто ему этого не поручал. Похорошевшая дородная Цаца всегда встречала его у калитки.

В один из дней Равиль пришёл из школы без портфеля, держа перевязанные верёвкой учебники и тетради подмышкой, а обеими руками прижимая к груди двух крошечных котят: чёрного и белого!

– Теперь Цаца не будет без меня скучать, – объяснил он потрясённой маме. – Я выменял их у соседа на портфель!

Ни имени мальчика, ни его адреса Равиль не знал или забыл. Вечером, однако, незнакомая женщина принесла злополучный портфель, но когда попыталась забрать котят, Равиль поднял такой отчаянный рёв, что перепуганная женщина замахала руками:

– Бери! Бери их себе! Это тебе в подарок!

Чёрного кота назвали Пиратом, а белую кошечку Принцессой. Цаца поначалу отнеслась к ним свысока, важно сторонилась, отгоняла от Равиля, раздражённо отталкивала от блюда с едой и начинала клевать сама. К весне котята подросли. Принцесса превратилась в изнеженную кошечку, она целыми днями лежала на подушке или грелась на солнце, а Пират – в сильного, коварного кота изумительной красоты, с гибким изящным телом и огромными глазами, которые светились в темноте, пугая слабонервных. Хитрый и осторожный, он стал грозой всех окрестных котов и монопольно царил на своём пространстве.

Цаца к весне облезла, похудела, сквозь редкие перья, едва покрытые пухом, просвечивало жалкое розовое тельце с гусиной кожей. Она целыми днями безучастно сидела на насесте и оживлялась только с приходом Равиля. Обычно, пообедав, он бежал к своей любимице, разговаривал с ней, пока убирал курятник, а Цаца слушала его и с обожанием заглядывала в глаза, так как больше решительно никто её не замечал.

Зато Пирата обожали все! Его носили на руках взрослые и дети, ласкали наперебой, угощали, зазывали в гости. Холодильников в те времена не было и в помине. Те, у кого не было погреба, обычно клали мясные продукты на холодную землю, накрывая тазом. Пират вскоре наловчился таскать из-под таких сооружений у соседей мясо. Он заметно растолстел и обленился, целыми днями спал, а по ночам уходил на промысел.

Наступило лето, и соседи уехали на дачу. Поживиться мясом стало негде. Он подурнел. Стал злющий, кусался и царапался, часто пропадал на несколько дней, проводя бурные ночи в обществе окрестных кошек. После очередной такой отлучки Пират вернулся весь грязный и ободранный. Людей он сторонился и только злобно шипел, не даваясь погладить, поэтому, придя однажды с улицы, Равиль обрадовался, что Пират трётся о его ноги и мурлычет, тем более что в футбольном матче улица на улицу победила его команда, и настроение у него было отличное.

Он быстренько переоделся, перекусил и побежал кормить Цацу. Потянувшись к двери, он насторожился – за ней было необычно тихо! Тогда он рывком распахнул дверь и обомлел… От курицы остались лишь пух да перья. Тут он вспомнил довольного Пирата и понял всё.

Потрясённый Равиль проплакал всю ночь, а чуть рассвело, засунул в портфель сонного кота и неслышно вышел из дома. Долго-долго он добирался до старого кладбища, путая следы, и там вытряхнул кота из портфеля. Пират домой не вернулся, а Принцессу отдали кому-то «от мышей», где она и осталась навсегда.