Мышь Гликерия однажды в среду сказала сама себе:
– Соседа справа зовут Ромуальд. Соседку слева зовут Андалузия. Вот им повезло. А я – Гликерия. Какая гадость.

«Интересно, – вздохнула Гликерия, – какая оса укусила родителей, когда они выбирали мне имя?»

Сняла Гликерия трубку и позвонила родителям.

И вежливо спросила их про осу.

– Фу, какая ты грубая, Гликерия, – обиделись родители. И пустились по волнам своей памяти. – Ты была чудесная мышка, тогда ещё милая и вежливая. Потому что в ту пору ты только-только родилась и не умела разговаривать. И мы подумали – как мило звучит: мыша Луша.

«Я была просто обречена на дефекты речи, – подумала Гликерия. – Шепелявая мышь с дурацким именем».

Нет, с таким безобразием мириться нельзя.

Мышь – существо прекрасное. Имя ей нельзя подбирать абы как. Мыши – они похожи на нежные цветы. И имя Гликерия себе найдёт такое – роскошное и изящное.

Роза… Астра… Сенфолия остролистая.

Легла Гликерия спать. Думает – пусть мне новое имя во сне приснится.

Оно тут же и приснилось.

Вскочила Гликерия и бегом к зеркалу. Смотрит – да, точно, так и есть! Оно!

– Я – Олеандра! И спереди – Олеандра, и сбоку.

И с затылка на себя посмотрела через круглое ручное зеркальце – Олеандра да и только.

Блестящее имя!

Мышь Олеандра наметила в связи с новым именем первоочередные дела.

Во-первых, надо позвонить всем друзьям и знакомым и объяснить им, что в телефонных книжках она теперь пишется на букву О.

А то позвонят они Гликерии, а никакой Гликерии тут и нет. Так и растеряются друзья. А друзей терять очень даже обидно.

Во-вторых, надо срочно придумать от этого имени сокращение. Чтоб никакой больше мыши Луши. Мышь Леа. Восхитительно!

Друзья и знакомые очень удивились, но Олеандру записать на «О» согласились. Пока всех обзвонила – тут и вечер пришёл.

Пошла тогда мышь Олеандра в спальню и достала зелёную шкатулку, где хранились рассыпанные бусы. Бусы пока пересыпала в блюдце, где раньше лежали колечки. Колечки сложила в пакетик, где до того хранились иностранные монетки. Монетки сунула в картонную коробочку, где лежали поломанные ручные часы. В коробочке было ещё много места – как раз монетки поместились.

Потом она на всякий случай вымыла руки.

Мышь Олеан… мышь Гликерия аккуратненько сняла новое имя, протерла мягкой тряпочкой и положила в зелёную шкатулку. Пусть лежит. В следующую среду она его достанет и снова поносит немножко. Красивое имя. Нарядное. Не каждый же день носить. А то потускнеет, поцарапается.

«Впрочем, – подумала мышь Гликерия, – зелёная шкатулка не такая уж и маленькая. Вполне ещё парочка имён свободно влезет».

Надевать их можно будет во вторник и четверг.

Мышь Гликерия в пятницу утром проснулась и подумала: какая-то я нетворческая мышь.

У всех кругом разные таланты. То романсы поют под гитару, то крестиком по канве вышивают, то фуксии разводят. А одна знакомая даже выпиливает лобзиком силуэты экзотических зверей.

И только у Гликерии не видно никаких творческих способностей.

Нет, она, к примеру, петь тоже может. Громко поёт Гликерия, красиво, ей самой нравится. Кто слышал – говорят: ничего себе. И спрашивают: «Что это такое ты пела, Гликерия?». А когда Гликерия отвечает, то все удивляются: надо же, никогда бы не подумали! Разве что стихи знакомые…

– А может, мне стихи сочинять? – воодушевилась Гликерия.

Отложила Гликерия завтрак (гренки, намазанные вареньем, и топлёное молоко) и пошла погулять, чтобы обдумать мысль.

Попалась навстречу одна знакомая.

– Что-то, Гликерия, – говорит знакомая, – какое-то у тебя выражение глаз сегодня необычное: не то голодное, не то поэтическое.

«Вот он, указующий перст судьбы, – подумала Гликерия. – Всё один к одному: стихи – это, вне всякого сомнения, моя стезя».

Однако поэзия – дело серьёзное. Надо сперва подготовиться.

Купила Гликерия блокнот в красном шёлковом переплёте и серебряный карандаш с белым ластиком на конце. И в библиотеку отправилась.

Библиотека была совсем недалеко, в конце липовой аллеи в углу парка.

– Я, – говорит библиотекарю Гликерия, – стихи хочу писать, и мне про это надо теоретически подковаться.

– Подкованная мышь – это великолепно, – степенно согласился библиотекарь. – Хотя в стихах главное – это настроение. Я вам сейчас поэтический словарь принесу.

И, шаркая тапочками, ушёл куда–то вдаль, растворившись в сизом сумраке меж стеллажами.

Гликерия долго ждала. Заскучала. Решила пока почитать любую книгу, до которой дотянется.

Взяла наугад.

Открыла.

Аккурат на букву М читает: «Мыши – великолепный пищевой продукт, как в сыром, так и в обработанном виде. Особенно хорош хво…»

В глазах у Гликерии помутилось от ужаса, сизый библиотечный сумрак опустился на неё душным облаком. А дальше она и не помнит ничего.

– Что ж вы так неаккуратно с книгами обращаетесь? – брызгает на неё водой из цветочной вазы невесть откуда взявшийся библиотекарь. – На этой полке вовсе не для вас литература стоит. Это вам для кошек справочник попался. О вкусной и здоровой пище.

И, чтоб Гликерию окончательно успокоить, показал ей другую книгу:

– Вот, гляньте, в «Мышиной энциклопедии обо всем» вовсе даже написано, что мыши – это существа нежные, поэтические…

Гликерия свежую шишку на затылке лапой потёрла и отвечает:

– Я и сама знаю, что мы поэтические. Я как раз насчет поэзии сюда и пришла.

Сунула мышь Гликерия том литературной энциклопедии под мышку и домой поспешила.

Сидит с книгой на крыльце, топлёное молоко пьёт (оно остыло, конечно, но Гликерия его заново погрела).

«Сначала прочитаю все черные крупные слова слева, – решила она, – а мелкие подробности про них буду потом читать.

Амфибрахий, например… Красиво звучит. На что это похоже? – думает Гликерия.

Это такая старая фланелевая тряпочка, которой она вытирает пыль с пианино. Серенькая, мягкая.

Анапест… Анапест – похож на цветок. Листья у него длинные, как у осоки, острые такие… Когда стебель ломаешь, то раздается сочный хруст.

Анжамбеман… Кажется, у соседа из дома на углу была такая фамилия. Жаль, он уехал давно и далеко. И писем никому не пишет…

Белый стих…»

Отложила тут Гликерия словарь, задумалась. Понравилось ей это: белый стих.

Интересно, белый стих – он какой? Совсем белый, как свежий снег под ярким солнцем, или палевый, как топлёное молоко?

«Это мне как раз подходит, – решила Гликерия. – Дальше и подковываться не стоит, только время терять».

Достала Гликерия новый блокнот в тёмно-красном шёлковом переплёте. И принялась творить.

К вечеру у неё набрался полный блокнот белых стихов.

Села Гликерия на закат любоваться, открыла восьмую страницу в блокноте. Эта восьмая белая-белая страница была как раз про солнце, которое катится за дальний лес. Так Гликерия решила для себя. А девятая белая страница была про то, как в тёплый летний вечер в саду стрекочут сверчки.

– И правда, главное в стихах – это настроение, – вздохнула Гликерия, любуясь закатом. Настроение у неё было хорошее и очень поэтическое.

Вот только серебряный карандашик с белым ластиком на конце пока не пригодился. Но это ничего, может быть, завтра с утра Гликерия откроет в себе рисовательный талант.

А перед сном Гликерия ещё раз в литературный словарь заглянула, так, от нечего делать. Оказывается, белый стих ещё верлибр называется. Но это слово Гликерии не понравилось. Как-то оно не по-мышиному звучит. Пусть его в кошачьей энциклопедии употребляют.

Мышь Гликерия стояла перед зеркалом и хмуро оглядывала себя. Себе Гликерия не нравилась. Гликерии казалось, что её жизнь не удалась.

Вот хвост. Разве это хвост? Просто неприлично называть это тощее и голое убожество хвостом. Конечно, если повернуться вот этим боком и немного изогнуть талию, то мерзкого хвоста почти не видно.

И можно представить себе на его месте… Представить себе на его месте…

Хвост мотался туда-сюда, отвлекая Гликерию от мыслей о прекрасном.. Хвост нервничал.

Хвосту казалось, что его жизнь не удалась.

Вот Гликерия. Хвост по-своему любил Гликерию и всю гликерину жизнь служил ей верой и правдой. Свивался аккуратной дугой, или торчал вверх тонким стебельком, или водил кончиком по сторонам – всё, что хотела Гликерия, хвост исполнял…

Конечно, на него часто лип всякий мелкий сор, иногда хвост был мокрый, и, пожалуй, не всегда чистый… Но ведь он старался. И потом – разве другие мышиные хвосты намного лучше? Нет, некоторые знакомые хвосты даже короче. А один ближайший родственник – крысиный хвост – тот и вовсе лысый.

А Гликерия своим хвостом недовольна. Конечно, есть животные, у которых хвост и попушистее будет. Но тут уж сам хвост не виноват. Зачем же глупая Гликерия родилась мышью? Родилась бы, например…

«Родилась бы я, например, мексиканским тушканом», – думала в это время Гликерия.

Как-то раз в журнале Гликерия увидела картинку чего-то пушистого, покрытого нежно-пепельным мягким мехом. Гликерия в те времена еще не умела читать. Но она решила: именно так должен выглядеть мексиканский тушкан – животное далекое и прекрасное.

– Конечно-конечно, хвост у мексиканского тушкана – не чета моему, – грустно подумала Гликерия перед зеркалом.

Потом она вышла на улицу прогуляться. Хвост она спрятала под юбку.

– А, Гликерия, как поживаешь? – окликали её друзья и знакомые.

– Мексика, – отвечала друзьям и знакомым невпопад задумчивая Гликерия. – Прекрасная далекая Мексика… – и шла дальше.

И друзья перешёптывались со знакомыми:

– Чего это она? О Мексике говорит… Неспроста…

А Гликерия шла дальше. Она хотела встретить кого-нибудь совсем не знакомого. Кто ещё никогда-никогда не видел жалкий гликерин хвостик.

И кто-то незнакомый встретился ей.

– Здравствуйте, как поживаете? – вежливо начал беседу кто-то незнакомый.

– Здравствуйте, прекрасно, – ответила Гликерия.

Тут ей пришла в голову блестящая мысль. И Гликерия добавила как бы невзначай: – Позвольте представиться: Гликерия. Мексиканский тушкан.

– Очень приятно, – вежливо ответил кто-то незнакомый. – А меня зовут…

Но Гликерии было не интересно слушать дальше.

Она шла и думала: «Вот теперь этот кто-то незнакомый расскажет всем: «Познакомился сегодня с прекрасным мексиканским тушканом Гликерией. У неё был дивный пушистый хвостик».. А как же иначе? Ведь у всех мексиканских тушканов красивые хвосты. Значит, если я мексиканский тушкан, у меня красивый хвост».

Тут Гликерия помчалась домой и встала перед зеркалом. Хвост боязливо показался из-под юбки и робко мотнулся вправо. И влево.

– Боже мой, ну какая же я красивая, – подумала Гликерия. Я – мексиканский тушкан. И вовсе хвост у меня не голый. А покрыт чрезвычайно нежным мехом. Таким ценным… таким редким мехом, – говорила Гликерия, любуясь на негустые волоски, покрывающие розовую кожу хвоста. За ним нужно просто ухаживать. Мазать его чем-либо мексиканским. Например, томатным соусом. И еще надо заказать сто новых визитных карточек с надписью «Гликерия. Мексиканский тушкан». В серебряной рамке.

С этой приятной мыслью Гликерия отправилась спать. На душе у неё было хорошо.

И хвост в ту ночь уснул почти спокойно. Во-первых, Гликерия его полюбила. Во-вторых, она перестала прятать его под одеждой, где хвосту всегда было душно и тесно. В-третьих, соус – это не так уж и плохо. Лишь бы он был не очень острый.

Мышь Гликерия надела своё любимое платье – ну, то самое, с полосатыми рукавами и сиреневыми цветочками по подолу, – и вышла из дому прогуляться.

Она погуляла сперва направо до куста жимолости, потом ещё немного дальше – до зарослей папоротников, а потом почувствовала огромное желание остановиться и сказать: «Ффух!»

– Ффух!! – сказала Гликерия. И добавила: – Какая жара!

Воздух стоял вокруг Гликерии плотным жарким коконом. И даже энергичные ффухания не отгоняли его от гликериных разгорячённых щёк.

Гликерия сорвала лопух и сделала из него опахало. Но лопуховое опахало холодило только мордочку. И немножко – уши. А вот животу было по-прежнему жарко.

Причём, чтобы не обижать ни ту, ни другую щёку, Гликерии приходилось махать лопухом перед самым носом. И из-за этого она совсем не видела, куда идёт.

А что за прогулка, скажите на милость, если вы не видите окрестности, а видите вместо них болтающийся перед носом лопух?

Тогда Гликерия подумала: «Если я буду двигаться быстро-быстро, то получится так, словно на меня дует ветер. Ведь когда скатываешься с горки или качаешься на карусели – ветер всегда дует в лицо, даже в тихую погоду».

Гликерия бросила лопух и побежала вперёд со всех лап.

Ветер ударил ей в лицо, но через минуту стало почему-то ещё жарче. Гликерия запыхалась и решила остановиться. Уши у неё были мокрые, и с носа капало.

И тогда Гликерия ещё немного подумала и решила: надо что-то изобрести, чтоб оно само её везло.

Зашла Гликерия к одному знакомому, и тот дал ей свой велосипед. Покататься.

– Знаешь, – сказал один знакомый, – я полагаю, тебе это как раз подойдёт.

Едет Гликерия на велосипеде. Нос у Гликерии белый от страха. То правая нога высоко от земли, то левая. Боязно. Педали чавкают, колёса жужжат. Хвост норовит в спицах запутаться.

Всё равно жарко. Какая уж тут прохлада, когда того и гляди – вывернется велосипед из-под Гликерии. Да и по сторонам смотреть некогда. Слева крапива – справа канава. Рулит Гликерия, старается.

И тут в один миг кончилась прогулка. Велосипед клацнул и схватил Гликерию за подол. И сжевал её сиреневые цветочки и оборочки.

– Ай! – закричала Гликерия и полетела с велосипеда.

Лететь было недалеко.

А велосипед тут же сверху на Гликерию упал и стукнул её везде.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила одного знакомого Гликерия. Велосипед вернула.

И пошла оборочки стирать и на место пришивать. И прикладывать пятак к шишке на лбу.

А тут, пока оборочки сохли, один знакомый сам к Гликерии в гости пришёл. Она его холодной окрошкой накормила, а он ей и говорит:
– Я ошибся. Велосипед – это не для мышей.

И подарил ей самокат.

Вот повезло Гликерии!

Колёсики маленькие, тихие, совсем не страшные. Никто не клацает у колен. И земля совсем близко – вот колёсики, вот подножка, вот гликерины задние лапы. Оборка над травой развевается.

Катится Гликерия, левой лапой от земли отталкивается. Ветер Гликерию обдувает. Любуется Гликерия окрестностями.

На руль привязала Гликерия воздушный шарик – для красоты.

– Холодная окрошка – хорошая штука. От неё в голове появляются очень правильные идеи, – думает Гликерия.