Пожилой плотник Усов в обеденный перерыв решил искупаться. Он подошёл к морю, снял пиджак и брюки, надел резиновую маску. Отплыв от берега метров сто, Усов нырнул и увидел рыбу с огромным носом. Нос был длинный и плоский, а на конце его была ручка.

«А-а-а, – подумал Усов, – это же рыба-пила».

Он хотел подниматься вверх, но тут увидел рыбу-молоток. Рыба-молоток гналась за маленькой твёрдой рыбкой. Вот она догнала её и одним ударом вбила в корягу. И Усов сразу же понял, что это была рыба-гвоздь.

«Ишь ты, – подумал Усов, – тут их целый столярный набор».

Рыба-молоток подплыла к рыбе-пиле. Они посмотрели друг на друга и зевнули.

«Вот, – подумал Усов, – зевают. А у нас там работы невпроворот. Лодку некому делать».

Тут из-за бурого камня выплыли ещё две рыбы. Одна была рыба-рубанок, другая – рыба-сантиметр. В Усове кончился воздух, и он стал быстро грести наверх…

А ночью часа в два Усов вытащил из сарая бревно. Он бросил бревно в воду, привязав к нему камень, а с боку приколол чертеж лодки. Бревно потонуло. И весь следующий день всплывали опилки и стружки. А вечером Усов полез в воду и вытащил новую лодку. Перевернув её вверх дном, он вылил из неё воду. Потом Усов забыл про рыб. А рыбам понравилось работать. Они огляделись и увидели, что всюду на дне стоят дырявые деревянные корабли. И вот опять стали всплывать стружки, а потом ложки, табуретки. Колхозники ловили их сетями и радостно несли к себе домой…

Однажды Усов мылся в бане. Баня брала воду прямо из моря по широкой железной трубе. И вдруг Усов услышал, что по трубе кто-то стучит. Это стучала рыба-молоток. Усов посмотрел в трубу и увидел, что у другого её конца собрались все его знакомые рыбы. Рыба-молоток, рыба-пила, рыба-рубанок и рыба-сантиметр. И еще Усов увидел, что вокруг на всём дне не осталось ничего деревянного.

– Сейчас получите работу, – закричал Усов в трубу, – сделайте триста рам для парников!

И тут же распорядился утопить в воде пятнадцать брёвен. С тех пор работа в воде не замирала. А через месяц Усов надел скафандр и полез в воду меняться опытом. Он провёл у рыб сорок минут, и было слышно, как он хохотал. Потом он закричал, чтобы ему скинули стеклянную банку. Скоро он вышел на берег, неся эту банку в руках. В банке была вода, а в воде плавала рыба-молоток. Усов отнёс ее на площадку, где плотники строили двухэтажный дом. Рыба-молоток сидела в банке тихо. И внимательно следила за работой. Чтобы после, вернувшись из командировки, обо всём рассказать друзьям-рыбам.

Два лейтенанта, Петров и Брошкин, шли по территории молочного завода. Всё было спокойно. Вдруг грохнул выстрел. Петров взмахнул руками и упал замертво. Брошкин насторожился. Он пошёл к телефону-автомату, набрал номер и стал ждать.

– Алло! – закричал он, – алло! Подполковник Майоров? Это я, Брошкин. Срочно вышлите машину на молочный завод.

Брошкин повесил трубку и пошёл к директору завода.

– Что это у вас тут… стреляют? – строго спросил он.

– Да это шпион, – с досадой сказал директор. – Третьего дня шли наши рабочие и вдруг видят: сидит он и молоко пьёт. Они побежали за ним, а он побежал и в творог залез.

– В какой творог? – удивился Брошкин.

– А у нас на четвёртом дворе триста тонн творога лежит. Так он в нём до сих пор и лазает.

– Так, – сказал Брошкин.

Тут подъехала машина, и из неё вышли подполковник Майоров и шесть лейтенантов. Брошкин подошёл к подполковнику и чётко доложил обстановку.

– Надо брать, – сказал Майоров.

– Как брать, – закричал директор, – а творог?

– Творог вывозить, – сказал Майоров.

– Так ведь тары нет, – сокрушённо сказал директор.

– Тогда будем ждать, – сказал Брошкин, – проголодается – вылезет.

– Он не проголодается, – сказал Майоров. – Он, наверное, творог ест.

– Тогда будем ждать, пока весь съест, – сказал нетерпеливый Брошкин.

– Это будет очень долго, – сказал директор.

– Мы тоже будем есть творог, – улыбаясь, сказал Майоров.

Он построил своих людей и повёл их на четвёртый двор: там они растянулись шеренгой у творожной горы, и стали есть. Вдруг они увидели, что к ним идёт огромная толпа. Впереди шёл пожилой рабочий в очках.

– Мы к вам, – сказал он Майорову, – в помощь. Сейчас у нас обеденный перерыв, вот мы и пришли…

– Спасибо, – сказал Майоров, и его строгие глаза потеплели. Дело пошло быстрее. Творожная гора уменьшалась. Когда осталось килограмм двадцать, из творога выскочил человек. Он быстро сбил шестерых лейтенантов. Потом побежал через двор, ловко увернувшись от наручников, которые лежали на крышке люка. Брошкин побежал за ним. Никто не стрелял. Все боялись попасть в Брошкина. Брошкин не стрелял, боясь попасть в шпиона. Стрелял один шпион. Вот он скрылся в третьем дворе. Брошкин скрылся там же. Через минуту он вышел назад.

– Плохо дело, – сказал Брошкин, – теперь он в масло залез.

Кувырок у меня всегда выходил вбок. Потому что голова у меня не круглая. Ну и что? Мне это даже нравится. Да и ребята попривыкли. И наш учитель физкультуры только посмеивался, бывало, когда я постою на голове, постою и набок валюсь.

Он вообще толстый такой был, добродушный. Задумчивый. Всё ладонью по груди шлёпал, искал, где у него свисток болтается. А свисток маленький был, и вообще не свисток, а манок на уток – свись-свись, – ничего не слышно. Однажды проходили соревнования – бег на сто метров. Мы согнулись на низком старте в напряжении. Стоим, ждём. А свистка всё нет. Оборачиваемся – а он сидит, на солнышке дремлет. Увидел нас:
– А! Что же вы? Пошли, пошли…

А секундомер давно уже – тик-тик-тик.

Вот такой он был. И однажды – исчез. Вернее, пришел на урок другой. Совсем. По фамилии Ционский. Сначала он мне понравился: молодой, подтянутый. И свисток – три дудки. Громкий, резкий.

Ционский нам сразу же такую дал разминку, что ночью потом никто заснуть не мог – кости гудели.

— Я, – говорит, – сделаю из вас людей!!

А после разминки устроил всем нам испытание.

– Присесть на одной ноге!

Только шестеро смогли. И я.

– Теперь встать на одной ноге!

И вдруг – встаю один я. Остальные валятся.

– Фамилия?

– Горохов.

– Я, – говорит, – беру тебя к себе в спортшколу…

Потом ещё на велотрек записал и в бассейн. И пошло! Раньше после уроков я с друзьями во дворе сидел. Ефремов со своими рыжими кудрями. Соминич в зелёном свитере. Хохмили. Смеялись. А теперь я занятой стал. Только прохожу мимо:
– Привет, ребята!

– К Ционскому пошел? Ну, вали, вали.

А Ционский всё человека из меня делал – раз-два, раэ-два! И действительно, я здорово изменился. Раньше, скажем, походка у меня была необычная: я так правой рукой двигал внизу. Меня все издалека узнавали:
– А вон Горох наш гребёт!

А теперь не узнают.

Потом постричься велел коротко. Мне вообще шла причёска, но раз надо…

И вот примерно к весне я уже быстрей всех бегал. Ционский смотрит, глаза щурит:
– Я, – говорит, – узнавал, ты к тому же отличник, и вообще…

– Да, – говорю, – так уж вышло.

– Пожалуй, – говорит, – я за тебя возьмусь. Сделаю хоть из тебя человека.

И вот в воскресенье заезжает за мной на своей машине. Сигналит под окном. Я выхожу. Едем.

– Что это, – спрашивает, – на тебе за хламида?

А на мне вельветка была, ещё бабушка сшила. Пообтрепалась, конечно, но я её любил.

– Завтра снимешь. Спортобщество тебе куртку выдаст, стального цвета. Форменную.

Едем.

– А чего заспанный такой?

– Да спал.

– Ты, я вижу, любишь поспать.

– Ага. Люблю.

– Придётся бросить.

– Да я после обеда.

– Да… И ешь ты много, парень. Придётся об этом забыть.

– Понимаете, очень уж вкусный был обед. Холодец. Давно так ножек в продаже не было. И вдруг входит моя тётка в мясной и видит на прилавке четыре коровьих ноги. Она, конечно, схватила их сразу. Обрадовалась. Так прямо домой и вбежала – на четырех коровьих ногах…

Ционский слушает и внимательно так на меня смотрит.

– Знаешь, – говорит, – я давно за тобой замечаю. Что-то ты часто фантазируешь. Брось. А то ничего у нас не выйдет.

И тут вдруг такое зло меня взяло!

Прическу состригли, походку изменили, разговоры свои оставь, от этого откажись, то брось, это забудь, – что такое?! Скоро вообще ничего от меня не останется. Уж и не я буду, а так, приложение к шиповкам.

– Понимаешь, – говорит Ционский, – задумали мы одно дело. Создать летний показательный лагерь. Из образцовых ребят, эталонных. Для кино будем снимать, в журналы.

«Да, – подумал я, – представляю, какая там будет тоска!»

Что-то не захотелось мне быть эталоном.

– Сейчас, – говорит, – тебе только испытание пройти – и всё.

«Ну ладно!» – думаю.

И вот вхожу в зал. За столом – комиссия. Сбоку шкаф.

– Ну, расскажите о себе. Какими видами спорта занимаетесь?

– Я? Да никакими. В футбол иногда гоняем. Помню, однажды дотемна гоняли. Мяча уж не было видно. Тогда мы натерли его чесноком и по запаху играли.

– Та-а-к, – озадачены.

– Ну, а какую вообще работу ведёте?

– Где? Во дворе?

– Ну, хотя бы.

– Недавно кошачью почту наладили.

– Та-а-к,–зашептались.

– Ну, а вообще как? С девочками дружите?

– Была одна. Зимой. Очень любила по морозу гулять, через весь город. Я побелею весь, дрожу, а она – хоть бы что – румяная, смеётся.

– Ну, а дальше?

– А дальше весна пришла.

– Ну и что?

– Ну, понятно, и растаяла она.

Тут Ционский вспылил, вскочил и в шкаф ушёл. И дверью хлопнул.

– Как же это, — говорю, – он в шкаф-то ушел?

– Это не шкаф. Там у нас ещё одна комната.

– А-а, понятно.

Шепчутся.

— Подождите пока в коридоре, мы вас вызовем.

Вышел в коридор. Тут взбешённый Ционский подбегает.

— Эх ты, не мог уж удержаться! И эти выдумки твои…

– А если мне нравится выдумывать?

– Мало ли что тебе нравится! Иногда приходится отказыватсья от своих слабостей. Да и не только от слабостей! Вообще ради успеха приходится от себя отказываться!

– А я, – говорю, – не хочу. Понимаете?

И ушёл. Домой уже пешком шёл.

Во дворе друзья мои сидят. Сначала они вообще не хотели принимать меня в беседу.

– Иди, – говорят, – к своим эталонам!

Но потом ничего, разговорились

А вечером я собрал портфель и в бассейн пошёл. Я вообще люблю поплавать. Но не для рекордов, а так, для удовольствия.

Плыву я, и вдруг рядом Ционский плюхается.

– Послушай, – говорит, – дело есть…

Ничего я ему не сказал. Только молча отплыл по-собачьи.