Жил-был будильник.

У него были усы, шляпа и сердце.

И он решил жениться.

Он решил жениться, когда стукнет без пятнадцати девять. Ровно в восемь он сделал предложение графину с водой.

Графин с водой согласился немедленно, но в пятнадцать минут девятого его унесли и выдали замуж за водопроводный кран. Дело было сделано, и графин вернулся на стол к будильнику уже замужней дамой.

Было двадцать минут девятого. Времени оставалось мало.

Будильник тогда сделал предложение очкам.

Очки были старые и неоднократно выходили замуж за уши.

Очки подумали пять минут и согласились, но в этот момент их опять выдали замуж за уши.

Было уже восемь часов двадцать пять минут.

Тогда будильник быстро сделал предложение книге.

Книга тут же согласилась, и будильник стал ждать, когда же стукнет без пятнадцати девять. Сердце его очень громко колотилось.

Тут его взяли и накрыли подушкой, потому что детей уложили спать.

И без пятнадцати девять будильник неожиданно для себя женился на подушке.

Шла курица по улице.

Видит, червячок дорогу переползает.

Остановилась курица, взяла червячка за шиворот и говорит:

– Его везде ищут, а он тут гуляет! Ну-ка, пойдем скорее, у нас обед сейчас, я тебя приглашаю. А червячок говорит:

– Я совершенно ничего не понимаю, что вы говорите. У вас рот чем-то такое набит,– вы выплюньте, а потом скажите, что вам надо.

А курица действительно держала ртом червячка за шиворот и поэтому говорить как следует не могла. Она ответила:

– Его в гости приглашают, а он еще важничает. Ну-ка, пошли!

Но червячок еще крепче схватился за землю и сказал:

– Я все-таки вас не понимаю.

В это время сзади подъехал грузовик и сказал:

– В чем дело? Освободите дорогу.

А курица набитым ртом ему отвечает:

– Да вот тут один сидит посреди дороги, я его тащу уходить, а он упирается. Может быть, вы мне поможете?

Грузовик говорит:

– Я что-то вас не очень понимаю. Я чувствую, что вы что-то просите, это я понял по выражению вашего голоса. Но о чем вы просите, я не понимаю.

Курица как можно медленней сказала:

– Помогите мне, пожалуйста, вытащить вот этого из грязи. Он тут засел в пылище, а мы его к обеду ждем.

Грузовик опять ничего не понял и спросил:

– Вам нездоровится?

Курица молча пожала плечами, и у червячка оторвалась пуговица на воротнике из-за этого.

Грузовик тогда сказал:

– Может быть, у вас болит горло? Вы не отвечайте голосом, а просто кивайте, если «да», или помотайте головой, если «нет».

Курица в ответ кивнула, и червячок тоже кивнул, поскольку его воротник находился во рту у курицы.

Грузовик спросил:

– Может быть, вызвать врача?

Курица сильно замотала головой, и червячок из-за этого тоже очень сильно заболтал головой.

Грузовик сказал:

– Ничего, вы не стесняйтесь, я на колесах, могу съездить за врачом – здесь всего две минуты. Так я поехал?

Тут червячок стал вырываться изо всех сил, и курица поневоле из-за этого несколько раз кивнула.

Грузовик сказал:

– Тогда я поехал.

И через две секунды врач был уже около курицы. Врач сказал ей:

– Скажите «А».

Курица сказала «А», но вместо «А» у нее получилось «М», потому что рот у нее был занят воротником червяка.

Врач сказал:

– У нее сильная ангина. Все горло заложено. Сделаем ей сейчас укол.

Тут курица сказала:

– Не надо мне укола.

– Что? – переспросил врач. – Я не понял. Вы просите два укола? Сейчас сделаем два.

Курица тогда выплюнула воротник червячка и сказала:

– Какие вы все непонятливые!

Грузовик с врачом улыбнулись.

А червячок уже сидел дома и пришивал к воротнику пуговицу.

В одном городе жила очень красивая девушка по имени Нина. У неё были золотистые кудрявые волосы, большие синие, как море, глаза, огромный нос и прекрасные белые зубы. Когда она смеялась, казалось, что светит солнце. Когда она плакала, казалось, что падает жемчуг. Одно её портило – большой нос. Однажды Нина собрала все деньги, какие у неё были, и пошла к врачу. Она сказала:

– В этом городе у меня никого нет, я сама зарабатываю себе на жизнь, а мои папа и мама живут далеко, и я не могу у них просить денег, они и сами небогатые. Вот все мои деньги. Сделайте мне маленький нос! Когда я родилась, мои родители совершили ошибку и не позвали на праздник старого колдуна, который жил в лесу. Как только он узнал, что его не позвали, он страшно обиделся и сказал, что сделает мне очень важный и ценный подарок. И с этих пор у меня стал расти нос. Когда мои родители пошли упрашивать колдуна, он сказал, что, если у меня будет маленький нос, и я стану красавицей, меня полюбит любой подлец, а так меня полюбит единственный человек в мире. И потом он сказал моим родителям: «Посмотрите на себя! Ведь вы нормальные некрасивые люди и никогда не заботились о своих носах!» Мои родители ответили: «Но она ведь у нас растет красавицей, её жалко!» Но волшебник ничего не сделал для меня. Теперь я выросла, я работаю парикмахершей, я хороший мастер. Ко мне стоит очередь. Но счастья у меня нет.

Врач сказал ей:

– Я тут бессилен. Поедете в другой город, там живет волшебник, может быть, он вам поможет.

Девушка поехала в другой город. В одном купе с ней ехал бедно одетый молодой человек, который читал толстую книгу. Он не обратил на Нину никакого внимания. Однако ночью поезд сильно тряхнуло, и во сне Нина упала с верхней полки. Она потеряла сознание и очнулась на руках у молодого человека. Он сказал ей:

– Хорошо, что я не спал и успел вас поймать.

– Спасибо вам, молодой человек, – сказала Нина вставая. – Если хотите, приходите ко мне в парикмахерскую, я работаю на главной площади, я вас постригу и побрею.

– Нет, я сам стригусь раз в полгода большими овечьими ножницами и подравниваю бороду. Спасибо.

– Ну, тогда, – сказала Нина, – приходите ко мне просто выпить чаю.

– Спасибо, чай я люблю пить в одиночестве, – ответил молодой человек и стал читать свою книгу.

– Ну тогда просто так приходите, – сказала Нина.

– Просто так я не приду, – ответил молодой человек, – мне некогда.

Тем временем поезд уже прибыл в другой город, и Нина отправилась к волшебнику. Это оказался симпатичный молодой человек с черной бородкой и в очень красивых темных очках. Он сказал, что может помочь Нине, но за это потребовал большой палец её правой руки. Нина согласилась, стала невероятной красавицей, но без одного пальца. Когда она вышла на улицу, прохожие начали останавливаться, машины загудели, а молодые люди пустились провожать Нину до самого вокзала. В поезде ей уступили нижнее место, принесли несколько букетов роз, лимонад и много коробок шоколада. Когда она приехала в свой город, повторилась та же картина, и за Ниной поехала машина графа, который, опустив стекло, умолял Нину из окна выйти за него замуж. Но Нина не села к нему в машину. Целыми днями она теперь бродила по городу, надеясь разыскать того молодого человека из поезда. Работать парикмахером она больше уже не могла, поскольку на правой руке не хватало главного рабочего пальца, но немного денег у неё было, так что она целыми днями ходила по городу, а за ней всюду следовала машина графа. Каждый день Нину приглашали на балы, она была объявлена королевой красоты города, а некоторые думали, что и мира. Но никто не знал, что у неё не осталось денег, и она ест один раз в день – вечером, на балу, кофе с мороженым. Наконец она не выдержала и устроилась работать уборщицей, скопила денег и поехала опять в другой город к волшебнику. Она сказала ему:

– Возьмите все мои деньги, но скажите мне, где найти моего милого, того человека из поезда.

– Хорошо, – сказал волшебник, – возвратите мой нос и возьмите прежний, тогда скажу.

– Нет, – ответила Нина, – просите что хотите, только не это.

– Ладно, – сказал волшебник, – придется взять у вас еще один палец на правой руке, теперь указательный.

– Хорошо, – ответила девушка не задумываясь.

– Адрес его такой: он живёт в вашем городе, улица Правой руки, дом два, на чердаке. Поторопитесь!

Нина помчалась на вокзал, приехала в свой город и разыскала тот дом. Она вошла к своему милому на чердак и спросила:

– Вы меня узнаете?

– Нет, – сказал он.

– Помните, вы еще меня подхватили на руки, когда я упала с верхней полки.

– Нет, это были не вы, – ответил её милый. – У той девушки было совершенно другое лицо. Она была такая смешная!

Нина не знала, что ей ещё сказать, и ушла. Но каждый день она приходила на улицу Правой руки, чтобы взглянуть на окошко молодого человека. Нина теперь постоянно носила перчатки, снимая их только ночью при мытье лестниц. Её по-прежнему приглашали на балы, дни рождения и городские праздники, машина графа всё так же ездила за ней, и граф два раза в месяц делал ей предложение выйти за него замуж. Но Нина не соглашалась и отвечала так:

– Мало ли какой вы окажетесь человек. Сейчас вы готовы сделать для меня всё, а потом вы окажетесь ревнивым или скупым, будете меня попрекать куском хлеба. Мало ли…

Но вот однажды ночью, убрав лестницы, Нина пришла взглянуть на окно молодого человека и увидела, что занавески задвигает какая-то старушка вся в чёрном. Не помня себя от страха, Нина взбежала на четвёртый этаж и позвонила в чердачную дверь.

Ей открыла та самая старушка в черном.

– Что вам надо? – спросила она.

– Что с ним случилось? – спросила Нина.

– С кем?

– Ну, с молодым человеком, не знаю, как его зовут. Он здесь живёт.

– А вы кто ему будете? – спросила старушка.

– Он меня однажды спас в поезде, – ответила Нина.

– Ну, тогда проходите. Он очень болен.

Нина вошла в комнату на чердаке и увидела своего милого, который лежал под одеялом и тяжело дышал.

– Кто вы? Я вас не знаю, – сказал он. – Вы не та, за кого себя выдаёте.

– Что с вами? – спросила Нина.

– Я заболел после тех занятий в подвале библиотеки. Я, видно, слишком много узнал. Но вас это не касается. Я скоро умру.

Старушка кивнула.

Нина выбежала вон, села в ночной поезд и приехала в другой город к своему волшебнику.

– Я ничем не могу вам помочь, – сказал волшебник.

– Я вас прошу, – заплакала Нина, – спасите моего милого! Возьмите что хотите, возьмите правую руку, я могу мыть полы левой.

– Я возьму обратно мой нос, – сказал волшебник.

– Берите и спасите моего милого, – ответила Нина. И в тот же момент она стала такой, как была. Выйдя на улицу, она не встретила ни одного восхищённого взгляда. Никто не остановился при виде её, никто не увязался провожать, ей не подарили ни одной розы. В поезде она не получила ни одной коробки конфет. Когда она приехала в свой город, она увидела автомобиль графа, но граф не заметил её, хотя она была одета, как всегда, в серое платье, и на ней были мягкие серые туфли и серая шляпа.

Нина побежала на улицу Правой руки, взлетела на четвёртый этаж и вошла в комнату своего любимого. Он сидел на кровати и пил пиво.

– А, это вы! – воскликнул он. – Приятно снова вас увидеть. А то тут приходила какая-то девица и выдавала себя за вас. Но меня не обманешь. Смешней вашего лица я не видел нигде. Вас так легко не забудешь.

Нина засмеялась и заплакала сразу. И в комнате как будто вспыхнуло солнце, и засияли жемчуга.

– Что вы плачете? – поинтересовался молодой человек. – Не хотите ли выйти за меня замуж?

Нина ответила:

– Я ведь не та, что была.

И она стащила серую перчатку с правой руки.

– Это? Это ерунда, – сказал молодой человек. – Меня зовут Анисим, и я врач. В той библиотеке я прочёл всё, включая самую последнюю книжонку на сыром полу подвала. Я не хотел бы прочесть её снова, – добавил Анисим и потянулся к полке, на которой стояли микстуры, капли и бутылки с таблетками. – Вот, примите.

Нина приняла маленькую ложку лекарства, и её правая рука стала такой же, как прежде.

– Я только возвращаю то, что было, – сказал Анисим громко, – и ничего больше.

И Нина вскоре вышла замуж за своего милого Анисима и родила ему множество смешных детей.

Жил-был Трр!

Жил-был Трр!
И у него был А-га!
И они пошли в лес.
Тут навстречу им бежит И-ии!
И говорит:
– А у меня есть бум-бум!
А Трр! говорит:
– Дай мне бум-бум.
А И-ии! отвечает:
– Не дам.
А Трр! говорит:
– Дай мне бум-бум.
А И-ии! отвечает:
– Не дам.
А А-га! говорит:
– Дай мне бум-бум.
А И-ии! отвечает:
– Не дам.
Тогда Трр! говорит:
– А ну давай сейчас же бум-бум!
А И-ии! говорит:
– На!
И бум, бум ему по голове!

День рыбаков

В бассейн Москвы-реки
Проникли рыбаки.

Они в водохранилище
Закинули удилища,

Решивши в этот день
Устроить
Рыбный день.

Но только в те поры
Проснулись
Комары.

У них, у дураков,
Был день
Рыбаков.

Улитка

Ползла, ползла улитка
По склону
Фудзиямы.

Видала
Фудзияму,
Да не видала
Ямы.

Прислала телеграмму:
Предупредите
Маму,
Прекрасен вид из ямы
На почву
Фудзиямы.

Жил-был Кот, который умел петь и пел вечерами для своей знакомой кошки. Но его знакомая кошка не обращала на него никакого внимания и не выходила гулять, а целыми вечерами сидела и смотрела телевизор.

Тогда кот решил сам спеть по телевизору. Он пришёл на телевидение петь, но ему там сказали:

– Мы с хвостами не берём.

Кот сказал:

– Это пара пустяков.

Он зашёл за угол, подвязал хвост к поясу и снова пришёл на телевидение. Но там ему опять сказали:

– С какой стати у вас лицо полосатое? На экране это будет выглядеть странно – все подумают, что это у них телевизоры испортились.

Кот сказал:

– Это пара пустяков. – Снова зашел за угол, потёрся о белую стену и стал белый, как стена.

Но на телевидении ему опять сказали:

– Что это ещё за меховые варежки у вас?

Тогда кот разозлился и сказал:

– Меховые варежки? А вот это вы видели?

И высунул свои длинные острые когти.

Ему сказали:

– Ну, знаете что, с такими когтями мы вообще на телевидение петь не берём. Всего вам хорошего!

Кот тогда сказал:

– А я вам всё ваше телевидение тогда испорчу!

Он залез на телевизионную вышку и стал оттуда кричать:

– Мяу! Мрряу! Фрряу! Пш-пш! Ку-ку! Доре-ми-фа-соль!

И все передачи телевидения стали путаться. Но зрители терпеливо сидели и смотрели.

А кот кричал всё громче, из-за этого всё ещё более перепуталось, и диктора показали вверх ногами.

Но зрители терпеливо сидели и смотрели, только головы перевернули так, чтобы было видно перевернутое изображение.

В том числе это сделала и котова знакомая кошка.

А кот прыгал и бегал по телевизионной вышке, и передачи от этого стали не только перевёрнутые, но и перекошенные.

И все зрители в ответ перекосились, чтобы удобней было смотреть перекошенное изображение.

И котова знакомая кошка тоже вся, бедная, перекосилась.

Но затем кот задел на вышке лапой какое-то хитросплетение, и телевизоры испортились и погасли.

И все тогда вышли на улицу гулять.

И знакомая котова кошка тоже вышла погулять со своей перекошенной внешностью.

Кот увидел это с высоты, спрыгнул, подошёл к своей знакомой и сказал:

– Гуляете?

И они стали гулять вдвоём, и уж тут-то кот спел ей все песни, какие хотел.

Маленький человек гулял за городом и размышлял, что ему незачем жить. Все его обижают, все считают его уродом. У него нет друзей! Никто не любит его (мама не считается).

Он думал, что наступит вечер, и надо будет незаметно броситься в пруд. Покончить с этим страданием. Он уже нашёл подходящий водоём и прохаживался неподалёку, ожидая темноты.

Пока что он присел на лужайке. Потом прилёг на бочок.

И вдруг маленький человек увидел Дюймовочку.

Он её едва мог разглядеть, она сидела на какой-то соломинке, как на бревне, закрыв ручками лицо. Видимо, она плакала. Но маленький человек не мог точно рассмотреть, плачет ли она.

Маленький человек осторожно вытащил носовой платок, расстелил его перед Дюймовочкой и пригласил её сесть на это огромное белое поле.

Его голос прогрохотал как гром.

Дюймовочка отказалась, замахала ручкой. И снова закрыла лицо.

Маленький человек тогда подумал угостить Дюймовочку ягодой и сорвал для неё землянику – Дюймовочка до неё бы не допрыгнула. Ягодка росла на стебельке, а для Дюймовочки это было целое дерево!

И ягода была тоже велика для неё, как арбуз для ребёнка.

А уж рука этого маленького человека и вообще: каждый его палец мог показаться ей чуть ли не с бревно.

Маленький человек осторожно положил огромную ягоду на белый платок.

Она красовалась, как арбуз на скатерти.

Дюймовочка не притронулась к землянике, она плакала, закрыв лицо руками. Теперь это было понятно.

– Что я могу для вас сделать? – прогремел как гром голос маленького человека.

Дюймовочка долго не отвечала. Маленький человек тоже осторожно молчал, не хотел ей мешать думать.

Наконец она закричала тонким голоском:

– Мне надо в тёплые края!

Маленький человек прогрохотал:

– А как?

Дюймовочка ответила как можно громче:

– Я заблудилась! Меня ждёт ласточка, а я не могу её найти. Она там, наверху, летает.

Маленький человек задрал голову и увидел множество ласточек в небе, они носились далеко в вышине, еле видимые.

Вечернее небо было розовое, и чёрные крошечные ласточки с большой скоростью рассекали это огромное пространство на невероятной высоте.

Как Дюймовочка собирается сесть на ласточку?

Это же невозможно! Они её просто не видят!

И потом, ласточки никогда не садятся на землю. Они же не куры и не вороны и даже не воробьи! Они птицы воздуха!

Но маленькому человеку очень хотелось помочь несчастной крошке Дюймовочке.

Он даже собрался ей сказать «давай я подниму тебя в небо», но потом раздумал: мало ли, поднимешь её на ладони, налетит ворона и склюёт.

Ласточки-то высоко, пока ещё нужная ласточка заметит маленькую девочку, а вороны вот они, пешком ходят и вообще сидят близко. Приготовились.

Нет, так не годится.

– Мне нужны какие-нибудь крылышки! – завопила еле слышно Дюймовочка. – Вы понимаете? Крылья!

Маленький человек стал оглядываться и заметил белую бабочку как раз с подходящими крылышками. Она финдиляла с цветка на цветок.

Но что теперь, хватать бабочку своими огромными пальцами? Отрывать у неё крылышки? Убивать бедную? Да Дюймовочке эти вырванные с мясом крылышки не пригодятся! Она – даже если возьмёт их в руки и начнет ими махать – никогда не взлетит. Это же глупость!

– Давай пойдём ко мне домой, – загрохотал голос маленького человека. – Я тебе там устрою домик с кроваткой. У меня мама очень добрая.

– А моя ласточка? Как меня найдёт ласточка? – прокричала Дюймовочка и, по всей видимости, опять заплакала. Во всяком случае, она закрыла лицо ручками.

Что же было делать?

– И потом, – вдруг закричала Дюймовочка, – там меня ждёт мой принц! Мне надо лететь! Надо успеть!

Действительно, маленький человек вспомнил ту детскую сказку. Дюймовочка в конце концов должна прилететь в страну эльфов.

Солнце уже склонялось, оставлять эту малютку на ночь не хотелось. Просто нельзя было!

– Идём ко мне домой, а завтра опять я тебя сюда принесу, – тихо, как можно тише сказал маленький человек, но голос его прогремел опять как гром.

– Не надо! Не надо! – заплакала Дюймовочка. – Меня не найдет ласточка! Мне надо вылетать сегодня!

– Что же делать, как же тебе помочь?

– Ты крикни: «Ласточки! Ласточки! Найдите ласточку Дюймовочки! Дюймовочка ищет её рядом с этим великаном!» Так крикни! Будь добр!

Маленький человек гаркнул изо всей силы:

– Ласточки!

Ласточки носились, посвистывая, высоко в вечернем небе.

– Ещё раз, – пискнула снизу Дюймовочка.

Маленький человек, напрягаясь, заорал ещё раз:

– Ласточки! Найдите ласточку Дюймовочки!

Ребята, которые гоняли мяч у пруда, прислушались и заинтересовались.

Маленький человек боялся их. Они его дразнили и иногда швыряли в него камнями. Некоторые дети, думал маленький человек, не понимают страданий других людей, хромых, безруких, слепых и неходячих, малорослых и великанов, им смешно при виде чужих болезней, они чувствуют себя гораздо сильнее при виде слабых и обездоленных, и им хочется проверить границы своей силы. То есть иногда бывает, что им хочется уничтожить всё непохожее, всё беззащитное. Во всяком случае, хотя бы поглазеть, показать пальцем и посмеяться. И они любят телепередачи, в которых люди неловко падают у всех на глазах.

Маленький человек испытал это на себе, он был совсем небольшой, не похожий на других, ростом с ребёнка, и некоторые дети – да и взрослые, – когда никто их не видел, испытывали желание его поймать, поиграть им и попробовать сломать, как чужую брошенную игрушку. Они не понимали, что он тоже живое существо, как и другие.

Но сейчас маленькому человеку было страшно не за себя. Ребята кричали уже поблизости. Они подхватили свой мяч и двигались по поляне целой стаей. Вот-вот они могли подойти.

Маленький человек присел около Дюймовочки и прошептал: «Ласточки меня не понимают. Твои ласточки не снижаются!» Тогда Дюймовочка крикнула: «А ты посвисти!» И она что-то там выдула с помощью пальцев из своего крохотного ротика. «Повтори», – сказал маленький человек и лег ухом поближе к Дюймовочке. Дети орали что-то друг другу, заранее смеясь, и шли убыстренными шагами, приближаясь. «Ну — повтори, я не слышу, как ты свистишь», – тихо произнес маленький человек.

И тут он услышал треск!

И немедленно кто-то вцепился ему в ухо, но не как хватаются ребята, а как своими мелкими острыми лапками корябает жук. Маленький человек испугался и хотел было схватиться за ухо и стряхнуть жука, но Дюймовочка закричала: «Моя ласточка! Ой! Сейчас! Сейчас!» И она вскочила на ножки, протянула ручки и полезла сначала по толстым пальцам маленького человека, а потом по его огромной руке, она бежала как могла быстро, домчалась до рукава и поползла по рукаву маленького человека наверх, к сидящей на его макушке ласточке. Ласточка цеплялась одной лапкой за его ухо, второй закрепилась в его волосах. Она трещала крыльями, балансируя в этой неудобной позиции.

Но уже слышался топот мальчишек, их возбужденные крики и ругань. Маленький человек хотел вскочить и убежать с Дюймовочкой на рукаве (она уже карабкалась близко к воротнику), но не мог – во-первых, они бы его догнали сразу и повалили бы, а во-вторых, ласточка бы улетела. А так она терпеливо сидела и ждала, взмахивая крылышками и уцепившись одной лапкой за его волосы, а другой за его ухо.

«Лилипут! – кричали мальчишки довольно близко. – Лилипут сбежал из цирка! Чё орёшь, лилипут! Он сбежал, надо его поймать!» Голоса их слышались довольно близко: «Вон он, тут, я вижу, держи его!» Дюймовочка не успевала добраться до ласточки, а маленький человек не мог пошевелиться, чтобы не спугнуть птичку, которая и так еле держалась. «Гля, на нем на башке сидит воробей! Смотри!» – завопил кто-то рядом.

И тут маленький человек посвистел то, что просвистела ему Дюймовочка. Он запомнил этот короткий мотив, эту маленькую песенку Дюймовочки. Фью-фью-фиии!

То есть: ласточка, ко мне!

Ласточка встрепенулась, быстро-быстро опустилась коготками по его шее, стараясь приблизиться к Дюймовочке, но подбежали мальчишки – и она вылетела прямо из их протянутых рук. Маленький человек упал на бок, свернувшись, и лежал тихо на своем платке. Руками он защищал голову. Так он делал обычно, когда на него нападали. Перед его глазами темнела, как большая капля крови, раздавленная ягода земляники на носовом платке. Ласточка улетела, усвистела вверх. Но Дюймовочка должна была еще ползти по рубашке с другой стороны. Она не успела добраться до ласточки.

«Он лежит, – сказал мальчик. – Чё ты лежишь?» – «Я сломал ногу», – прогрохотал маленький человек. – «Чё? Чё он сказал? Пищит чего-то!» – «Я сломал ногу», – закричал маленький человек. – «Поймал что?» – «Ногу! Он поймал ногу!» – засмеялся ещё один мальчишка.

«Позовите мне доктора! – громко-громко сказал маленький человек. – Скорая помощь!» – «А чё?» – «Видите, у меня сломана нога. Помогите мне. Воды, воды! Мне нужен врач. Помогите мне срочно!» Маленький человек знал, что дети не будут ему помогать и тем более не станут искать доктора в чистом поле. Им это скучно и неинтересно. Мальчики постояли, один из них дёрнул маленького человека за ножку: «Эта нога?» Потом он наступил ему на другую: «Или эта?» Все заржали. Кто-то пнул его в бок. Маленький человек не шевелился. Он закрыл глаза и лежал как мёртвый.

Тут засвистели с пруда. Ребят кто-то ждал там. Они тоже засвистели. Некоторые убежали. Маленький человек затаился, окаменел. Дюймовочка тоже затаилась, видимо. Ее не было видно мальчишкам. Иначе бы они её растоптали. Дюймовочка, наверное, спряталась за его воротником. Дети постояли ещё и убежали. Им всегда скучно, когда ничего не происходит. Лежит битый, просит врача, кому он нужен!

Подождав несколько минут, маленький человек осторожно спросил: «Дюймовочка, ты где?» – «Я тут», – ответила она близко у его уха. «Топни по мне ножкой!» – велел маленький человек. И тут же он почувствовал, как что-то шевельнулось в его воротнике: «Сиди там. Я сейчас встану». Он осторожно, держа ладонь у воротника, сел. «Держишься?» – прошептал он как можно тише в сторону своего воротника. «Не дуй так сильно, меня унесёт», – ответила Дюймовочка. «Садись ко мне на ладонь». – «А где это?» – «Вот посмотри. Я поднесу свою руку к тебе, к воротнику, и шевельну пальцем». – «Осторожно! – запищала Дюймовочка. – Ты сейчас меня задавишь этим бревном».

Наконец он почувствовал, что Дюймовочка забралась к нему на ладонь. Он на неё не смотрел, не поворачивал к ней своего огромного глаза, чтобы не испугать её. Он вытянул перед собой руку. Дюймовочка, в розовом платьице, в розовых башмачках и сама вся розовая, с блестящей короной на голове, сидела в его огромной ладони. На короне горели мелкие розовые бриллианты. Или это её так освещало красное заходящее солнце.

«Свисти!» – приказал ей маленький человек. Дюймовочка как-то поднатужилась, сунула в рот пальчики и тихо-тихо свистнула. Тут же ласточка присела на ладонь маленького человека, и Дюймовочка стала карабкаться, цепляясь за её огромные перья. А мальчишки с гиканьем, очень озабоченные, уже бежали к ним. Видимо, они всё-таки следили издали.

«Ты чё? Ты чё? Чё он? Почему воробей птица сел? А ну дай!» – вопили они, протягивая руки и подбегая. Маленький человек не мог пошевелиться. Дюймовочка была ужасно медлительной, еле-еле ползла по блестящим перьям ласточки. «Оп!» – рявкнул подбежавший парень, но маленький человек крикнул: «Ложись! Бомба!» Мальчишка оглянулся, и в этот момент ласточка взлетела. Неуклюжая Дюймовочка опять не успела забраться и упала на ладонь маленького человека. Он быстро-быстро сунул её в нагрудный карман своей рубашки. «Где бомба? – угрожающе спросил парень. – Ты чё?» – «Какая бомба?» – удивился маленький человек. «А вот сейчас я тебе дам, – заорал парень, – чё ты тут выступаешь? Бомба ещё. То скорая помощь, то бомба ему!» – «Я из цирка, ты знаешь цирк? – громко сказал маленький человек (это было его мечтой, выступать в цирке). – Приходи вечером на представление, – быстро говорил он. – Как твоя фамилия?»

Парни смотрели на него, медленно соображая, что к чему. «Я дрессировщик ласточек, – продолжал врать маленький человек. – Приходите вечером в цирк, я оставлю ваши фамилии на входе, вы пройдёте без билетов на верхние места». – «Чё? – спросил главный из ребят. – Чё он трындит? Ты чё, по шее захотел?» – «Как фамилия твоя?» – не унимался маленький человек. «Ну… Бябякин. Быбыкин!» Все заржали. «Так. Бябякин. А твоя?» – «Пискин!» Они хохотали, окружив маленького человека. «Вы что, не хотите вечером в цирк? Там выступают слоны, клоуны… Тигры. Бябякин, хочешь? На слонов посмотреть?» – «А чё? Какие? Ты кто?» – «Билет в цирк хочешь?» – «А чё?» – «Ну вот, – сказал маленький человек, – если вы хотите попасть в цирк, отойдите и садитесь. И тихо смотрите. А то мои ласточки, они хоть и дрессированные, но боятся людей. Сейчас будет репетиция». – «Чё? – спросили подошедшие парни. – Кто? Чё он?» Маленький человек строго сказал: «Сидеть!»

Главный, Бябякин или Быбыкин, оглянулся и что-то сказал парням. Это были огромные дети, почти все лет по десять-двенадцать. Они послушались его и сели один за другим. Они тихо пересмеивались. Маленький человек сунул руку в нагрудный карман, тихим шёпотом велел Дюймовочке забраться на ладонь. Почувствовал легкое щекотание и вытянул полузакрытый кулак из кармана. Потом он поднял руку и приоткрыл ладонь. «Свисти!» – велел он тихо. Это был смертельный номер. Парни напряглись, как собаки на охоте. Они могли раздавить Дюймовочку в одну секунду.

Но они не различали Дюймовочки. Она же была в розоватом платье и сама розовая, такая же, как ладонь маленького человека. Кроме того, закатное солнце всё перекрасило в розовый цвет – и лица мальчиков, и далёкие дома.

Опять защекотало в ладони. Дюймовочка, видно, точно так же, как раньше, сунула два пальца в рот и засвистела что есть мочи.

«Гля! – сказал один из ребят. – Птица летит!» – «Тише, – крикнул им маленький человек, – смотрите и не шевелитесь. Сейчас будет фокус». Тут же ласточка села ему на руку. Он стоял неподвижно, строго, как учитель, глядя во все глаза на парней. Те сидели молча и вытаращившись, только один, гадко улыбаясь, рылся в кармане штанов. Он доставал, как понял маленький человек, рогатку. «Это все убрать, – сказал маленький человек железным тоном. – Рогатку убрать».

Парни шевельнулись и покосились на своего товарища. Тот уже держал рогатку в одной руке и невольно посмеивался. Он доставал теперь из кармана что-то ещё, возможно, камень. Парни поняли и начали шарить вокруг себя. Один нашёл довольно большой голыш.

Дюймовочка, растяпа, опять никак не могла забраться на ласточку. Маленькое, слабое существо с крошечными ножками.

«Если он не уберёт рогатку, я не оставлю вам билетов. А сегодня вечером будет выступать самый большой силач мира Али Хан. Он поднимет две машины». Парень, однако, натянул рогатку. Никто не слушал маленького человека. Здесь, на поляне, парни сами были силачи и самые важные в мире. Они запросто могли растоптать маленького человека и его птицу. Зачем им нужен был Али, поднимающий две машины! Тут было интереснее!

Все смотрели то на парня с рогаткой, то на маленького человека и старались не ржать слишком откровенно, им было дико интересно и смешно, как от щекотки. Они буквально давились от хохота. Они, однако, понимали, что так поступать нельзя! И тем более это им втайне нравилось. Они, опустив головы, оглядывались по сторонам, не видит ли кто из взрослых их преступную затею.

Но никого не было.

Парень приладил камень к резинке, натянул её.

Дюймовочка всё щекотала ладонь маленького человека. Она ещё не забралась на ласточку. Та терпеливо ждала, присев, как верховая лошадь.

Парень натянул рогатку и выстрелил, и попал прямо маленькому человеку в лоб, потекла кровь.

Все загоготали, завозились.

Многие шарили вокруг себя в поисках нового камня.

Но маленький человек даже не вскрикнул, боясь спугнуть птицу.

Тем временем другие ребята тоже полезли в карманы, доставая рогатки. Раз этому было можно, то почему и нам не пульнуть?

Они, опустив головы, ржали до слёз. Один прямо упал и стал дрыгать ногами, показывая рукой на истекающего кровью маленького человека.

Стон стоял всеобщий. Прямо как на телевизионной передаче, где показывают падающего растяпу.

«Целься в него, в него, – говорили они друг другу. – В воробья. И в глаз ему, в глаз! Лилипуту!» Следующий камень угодил маленькому человеку в шею. «Слушай мою команду! – сказал он, не пошевельнувшись от нового удара, чтобы не испугать ласточку. Камень вспорол ему кожу, но не слишком больно. – Стрелять надо всем вместе, залпом. Так… Приготовились… Нет. Ты, вот ты! – закричал маленький человек. – Ты почему не готов? Натяни свою рогатку! А ты? Пискин!» Все опять повалились на траву, дрыгая ногами. Они кричали: «Ты пискин, пупискин!»

Потом они стали подниматься на ноги и образовали круг.

Маленький человек громко и очень ясно сказал: «Он целится в тебя сзади, смотри! Сейчас он разнесёт тебе голову! Он сейчас пульнет в тебя, тот, сзади. Смотри!» Бябякин обернулся, увидел стоящего позади Пискина с натянутой рогаткой и быстро, не успев подумать, дал ему в лоб кулаком. Тот ответил ногой. Все закричали. За Бябякина вступились двое, остальные начали колотить тех, кто им был ненавистнее (так это выглядело).

Слышались пыхтение, топот и крики.

Пока они выясняли кулаками, кто виноват, неуклюжая Дюймовочка забралась на ласточку.

Видимо, та поняла, что дело сделано, и встала в полный рост, выпрямив лапки (маленький человек не видел ничего, он стоял с поднятой рукой, тем более что кровь заливала ему глаза), а потом ласточка с силой оттолкнулась от ладони маленького человека и, царапнув его коготками, подскочила и унеслась.

Маленький человек с трудом встал на ноги, поднял с земли платок с красным пятном посредине, вытер им кровь с лица и шеи, отряхнулся, глядя на дерущихся, и неторопливо пошёл прочь.

Солнышко почти садилось, где-то в вышине улетала на ласточке Дюймовочка, парни же не на шутку разодрались, но это уже было их дело.

И маленький человек решил вскоре пойти в цирк и попроситься там на работу.

Он уже давно хотел быть уборщиком у слонов, но его не взяли из-за малого роста. В цирке люди простые и прямо называют вещи своими именами. Они сказали ему, чтобы он валил домой, у них не лилипутский цирк!

Но теперь маленький человек запомнил дюймовочкин свист, которым она подзывала ласточек. Это был бы единственный номер в мире – дрессированные ласточки!

Правда, для такого фокуса надо бы было ловить ласточек и держать их в клетках – на это маленький человек, он это сразу понял, пойти не мог. Он слишком полюбил ту ласточку, которая доверчиво сидела у него на голове. Хотя он её так и не увидел вблизи.

Он теперь собирался предложить цирку номер на вольном воздухе – как он, маленький человек, стоит один среди толпы в центре площадки высоко над городом, как он свистит еле слышно, и к нему на ладонь садится птичка, которая никогда ни к кому не сядет!

Но рогатки! У людей могли быть рогатки!

Тогда надо было бы просить, чтобы зрители, выйдя из цирка, крепко взялись бы за руки. В этом случае ни один из них не полез бы в карман за рогаткой.

Так он придумывал, взволнованно представляя себе своё будущее.

Он даже хотел уже сейчас свистнуть тем особенным свистом, которому он научился от Дюймовочки, и посмотреть, что из этого выйдет, – но потом он передумал, сообразив, что а вдруг та улетевшая ласточка услышит (у них очень хороший слух) и вернётся с полдороги и опять сядет ему на голову со своей недотепой Дюймовочкой!

Он решил подождать до завтра.

Завтра ласточка с Дюймовочкой уже будут очень далеко, на пути в тёплые края.

Какое счастье, что он их спас, думал маленький человек.

Вот я молодец, думал маленький человек впервые в жизни. Он шёл по огромной поляне, освещённой низким вечерним солнцем, и радовался. Он как будто вырос! Его тень была огромной!

Мама часто говорила ему, что он молодец, но он не верил. Поскольку мама его любила, как никого в своей жизни, и поэтому справедливо считала, что он добрый, умный, красивый и молодец.

Все мамы такие.

Так что маленький человек не верил в мамины слова.

А вот теперь поверил.

Он маленький, но мало ли маленьких в мире! И кошки, и собаки, и младенцы, и птицы ещё меньше него. А бабочки? И все они живут и хотят добра. И им можно помогать и их защищать.

А кто помогает другим, становится больше и сильнее. Это проверено.

Надо стать птичьим доктором, решил маленький человек. Закончить школу, это раз. Поступить в институт учиться на птичьего доктора. А потом лечить соловьев, орлов и сов, и даже ворон, а уж ласточек особенно!

И он, высоко подняв голову, пошёл домой к маме. На всякий случай он снял запачканную кровью рубашку и остался в одной майке.

И мама ничего не заметила, она, как всегда после разлуки, сказала, открыв ему дверь: «Как ты вырос!»

Но потом, вглядевшись, мама закричала: «Ты вырос, ты действительно вырос! Что-то случилось, да? Тебе встретилась волшебница, да?» И тут мама, которая никогда не проронила ни единой слезинки, кивнула сама себе и радостно заплакала.

Однажды Паровоз очнулся посреди пути.

Рядом тёк ручей, шумели деревья, всё двигалось, а Паровоз стоял как вкопанный.

В чём было дело, он не знал.

Вообще его разбудила Лопата для угля, которая громко сказала, что ржавеет, к сожалению. Что угля достаточно, вода есть, а толку никакого, стоп машина.

Паровоз промолчал, возразить было нечего, он стоял, а Лопата всё возражала, всё постукивала, шебаршилась в куче угля, но сдвинуть Паровоз она была не в силах.

Собственно говоря, до станции было совсем недалеко, минут пять, а там имелось всё необходимое – машинисты, смазчики, обходчики, кочегары и помощники машинистов. Паровоз даже знал куда ехать: вперед.

Но он вяло стоял, такие дела.

И тут вдруг Паровоз захватил какой-то посторонний пассажир с двумя чемоданами и рюкзаком.

Он прямо-таки взял Паровоз на абордаж, догнал, так ему, пассажиру, показалось.

Пассажир закинул вещи в кабину машиниста на бегу (так ему показалось) и впрыгнул сам на ходу (ничего не понял в спешке).

Он сел в углу и долго приходил в себя, обтирался платком.

Потом он посмотрел в окно.

Потом на часы.

Потом пассажир высунулся в дверь, подумал, сошёл с Паровоза, погулял, оценил обстановку, плюнул на Паровоз (Лопата ахнула).

Потом он пнул ногой по колесу (Лопата сильно звякнула).

Потом пассажир выругался и полез обратно на Паровоз.

Там он снял пальто, пиджак и шарф, аккуратно снял шляпу и развесил всё по гвоздям.

Потом пассажир поплевал на руки, схватил Лопату (Лопата чуть не упала в обморок) и стал бросать уголь в топку.

Видимо, попался знающий пассажир. Потому что паровозы уже давно не ходят по путям, и про наш Паровоз никто и не вспоминал.

И угольку у него осталось мало, и воды не хватало. Пассажир рассмотрел всю механику, что надо повернул, открыл, закрыл, нажал всё по очереди, дёрнул, двинул, потом чиркнул спичкой, затем осмотрел циферблат – а Паровоз уже почувствовал огонь в груди, задышал, крикнул во всё горло, Лопата задребезжала, всё поехало.

Однако Паровоз чувствовал, что дело нечисто, он едет неправильно.

Надо было ехать вперед, на станцию, к смазчикам и обходчикам, там и уголь, и вода, ещё пять минут – и мы дома, а пассажир тянул куда-то не туда, а именно назад, и Лопата задребезжала, что пассажир ведёт себя нечестно, тащит Паровоз куда ему самому выгодно, а о будущем не думает.

«Назад – это куда же? – растерянно думал Паровоз, – это совсем не к станции, это дорога на долгий-долгий перегон, и угля добраться до следующей остановки не хватит, опять стоп машина, теперь уже навеки».

Тем не менее, Паровоз как честный труженик не сопротивлялся, благодарный пассажиру хотя бы за то, что тот вообще обратил на него внимание. И Паровоз велел молчать старой Лопате. А бойкий пассажир перетрогал все рычаги, добиваясь именно заднего хода, ему надо было в другую сторону – и баста.

– Но ведь мне на станцию, на станцию, – гудел Паровоз, – чтобы ехать далеко, надо запастись водой и углем!

Тем более что задним ходом Паровоз никогда ещё не ездил – сто метров, не больше.

Но пассажир уже тронул Паровоз и вёл его на попятную, назад.

Паровоз скрипел, шатался, но ехал: он привык доверять руке машиниста, хотя на сей раз это был явно не машинист.

Паровоз пятился, пассажир хлопотал, а Лопата взяла и пожертвовала собой: сбросилась с кучи угля, звякнула на прощанье и завалилась через порог открытой двери – на рельсы.

Паровоз загудел о Лопате прощальную песню, это была его Лопата с пелёнок, с первого гудка.

А дело повернулось так, как Лопата и рассчитывала – то есть пассажир, услышавши звяк, кинулся узнать, в чем дело и, как дошлый человек, высунулся в дверь поглядеть: Лопата как раз валялась на рельсах и с каждым мгновением удалялась.

А без Лопаты и думать нечего управлять Паровозом, не пятью же пальчиками загребать уголёк!

Тогда пассажир, делать нечего, остановил могучую машину и тихо-тихо тронул её обратно, то есть, по разумению Паровоза, поехал в правильную сторону.

Паровоз радостно пошёл вперед, развел пары и так увлёкся, что промчался мимо Лопаты, Паровоз понял, что она только этого и добивалась, – и он вихрем рванул туда, вперёд, где на станции его ждали смазчики, водолеи, углепогрузчики, ремонтники, обходчики и дежурный по вокзалу.

Пассажир хватался за рычаги, тянул, поворачивал, но Паровоз, наплевав на всё, шёл к своей цели!

И он доехал до станции, победил.

А пассажир смирился со своей судьбой, сошёл на перрон, посмотрел расписание в обратную сторону и отправился в буфет пить пиво.

(Надо сказать, что Паровоза на месте прибытия никто не ждал, и угля уже давно не было в тех краях, но об этом после.)

Что касается Лопаты, то она говорила себе: «Я победила».

Лопата лежала на рельсах довольная, она помогла своему Паровозу бежать!

Ну и, разумеется, само собой, что лопаты на дороге не валяются, вещь нужная, и её подобрал обходчик, и она теперь состоит у него в хлеву при корове и в саду на свежем воздухе, сладкая черная работа, земля даже кажется Лопате пухом (по сравнению с углём), и появились новые друзья – вилы, грабли, вёдра, тяпки-лейки, занятой народ.

Они с недоверием слушают Лопатины рассказы о дальних дорогах, отдыхая ночью в сарае, и говорят всё больше о погоде и здоровье, что ломит кости перед дождём или что у лейки прохудилось под носиком.

А Лопата, копаясь в огороде, смотрит по сторонам – как хорошо, кругом просторы, поля, небеса, рядом железная дорога, видать родные места, всё хорошо, вдруг да и покажется Паровоз…

Что касается Паровоза, то он долго стоял неподвижно на запасном пути, никому не нужный, спал, плакал – а дежурный по станции всё сообщал руководству в город: так и так, прибыл старый паровоз, и как с ним прикажете поступать.

Паровоз думал, что нет единственной родной души – Лопаты, и что напрасно она ушла, стояли бы вместе где-нибудь в чистом поле, беседовали бы…

Тем не менее, судьба его решилась в один прекрасный момент – вокруг него вдруг забегали, налили ему воды, начинили углём, принесли новую лопату – и он поехал ни много ни мало как на съемки фильма о старых временах!

У него началась увлекательная жизнь совершенно в других местах, у него теперь даже две лопаты, его гоняют по путям, и он пускает роскошные пары.

Вот что значит, думает он, что я вовремя проявил упорство и умчался к новой судьбе!

Остановился бы около своей старой Лопаты – и так и застрял бы на веки вечные, а меня ждала совершенно другая жизнь.

Правильно сделал, думает Паровоз, а то бы вообще заржавел там.

И нечего жалеть о Лопате.

И еще он всё время думает, что старая Лопата, ржавая и грязная, была бы тут совершенно не к месту, и балованные актёры, которые играют кочегаров, так и так потребовали бы её заменить, и лучше уж пусть она думает, что сама покинула его, так ей будет легче.

Он всё время думает, что правильно поступил, промчавшись мимо неё, спасая свое дело, свою работу и искусство кино.

И она о нём думает, стоя в тёмном углу коровника, ржавая и некрасивая.

Она вспоминает о Паровозе с любовью, и эти мысли согревают её.

– Ему там, на станции, наверно, хорошо, – размышляет она.

Она воображает Паровоз, ярким, начищенным, с полным брюхом угля, «мой красавец», – думает Лопата.

И она стоит радостная и не подозревает, что где-то вдали о ней грустно гудит Паровоз:
– Люблю-ууу! Никогда не забу-дууу!

Сяпала Калуша по напушке
и увазила Бутявку. И валит:
Калушата Калушатушки – Бутявка.
Калушата присяпали
Бутявку стрямкали
И подудонились,
а Калуша и валит:
Бутявки дюбые,
и зюмо зюмо не кузявые
Бутявок не трямкают,
от Бутявок дудонятся.
Калушата Бутявку вычучели,
Бутявка вздребезнулась,
соприсюкнулась
И усяпала за напушку. И валит:
Калушата подудонились,
Калушата подудонились
зюмо зюмо не кузявые
Пуськи бятые.

Один самовар буквально бросили и забыли, так получилось.

Всё лето этот самовар провел как гордость и украшение стола, слушал со всех сторон хвалебные речи и гордо пел свои песни каждый вечер в окружении чашек и блюдец, варенья и печенья.

Говорили, что чай из самовара пахнет как-то по-особому, не то что из чайника, и дети специально ходили с корзиночками в лес за шишками, чтобы топить самовар, и это была целая история, раскочегарить самовар, целая наука, так просто к самовару было не подойти – иногда даже требовался старый сапог, до того доходило дело.

А самовар был сверкающий, его нашли на чердаке и так начистили, что он выглядел как зеркало, причём кривое зеркало, перед которым хотелось корчить рожи, и все вокруг самовара весело смеялись, пели, пили чай и рассказывали смешные истории, а дети устраивали целые спектакли вечерами, под звёздным небом, и никто не боялся комаров, поскольку дым самовара их отпугивал.

Вот такой был этот самовар, гордость семьи, и внезапно его бросили и забыли.

Вдруг всё вокруг опустело, щёлкнул замок, заревел мотор – а самовар остался стоять на полке вместе с убогим старым чайником, мало того, с самовара впопыхах уронили крышечку, и он стоял без своей шапки, растерянный и обиженный.

Он бы заплакал, но перед отъездом его насухо вытерли полотенцем, и слёз не было, да и краник ему крепко завернули, неоткуда было капать этим слезам.

Он, самое главное, не мог понять, за что с ним так обошлись, почему его так жестоко покинули.

Он бормотал:

– Это я сам виноват, я никуда не гожусь. Но дети тоже хороши! Якобы они меня любили! Якобы носили мне воду из родника в ведёрочках и шишки из лесу! Они это исключительно делали для себя, вот что. Чтобы себе было лучше, а я, дурак, верил!

– Дурак, – соглашался старый чайник. – Ты дурак.

– Конечно, – бубнил самовар, – они обо мне заботились, чистили меня речным песком. Может, они не такие и плохие, это я, наверно, плохой. Может быть, я надоел им со своими песнями, пел как дурак.

– Дурак, – соглашался чайник. – Просто дурак ненормальный, что ты ноешь тут. Нашел о чём ныть. А я вот отдыхаю в кои-то веки, я радуюсь, что меня оставили в покое.

– Но какая-то ведь должна быть причина, что они меня разлюбили!

– Я думаю, ты не электрический, и всё, – важно говорил чайник. – Был бы ты электрический, тогда другое дело. Тебя бы взяли в город. Но ты не электрический…

– За это не бросают, – отвечал самовар, – они, наоборот, меня хвалили, что я кипячу чаёк с дымком, отпугиваю комаров.

– Ты, медный лоб, чегой-то не дотумкиваешь! – говорил чайник. – В городской квартире ты бы своим дымком всех придушил, как тех комаров.

–Да, в городе бы я не пригодился, – горевал самовар, – я простой, поэтому они меня бросили.

– Ты шишкоед деревенский, – твердил чайник, – был бы ты электрический, как я, а ты простой шишкоглот.

– Что мне делать, что мне делать, – стонал самовар. – Слёз нет, броситься мне, что ли, с полки вниз головой? Это будет мой ответ им.

– Ага, – говорил чайник, – кто один раз упал, тот будет падать всё ниже и ниже, как мой дядя чайник. Он упал со стола, и тогда его бросили ещё ниже, в поганое ведро, а потом ведро унесли и принесли уже пустое, и где теперь мой дядя чайник находится, неизвестно, да и никому не интересно. Ведро такое поганое, говорит: «Со временем узнаете, а пока что не ваше дело». Так что вот такой путь, опасная дорога.

– Но что-то ведь надо делать в ответ на это, – бормотал самовар, – ведь я не могу сидеть сложа руки, если меня обидели! Я же не безответная тля, которую можно обидеть когда кто захочет!

– А тля вовсе не так плоха, – отвечал на это чайник. – Попробуй обидь тлю. Да она тебя не заметит и будет жить дальше. Тля ни на кого не смотрит. Тля себя уважает!

У чайника на все был готов ответ.

– Стою такой блестящий, никому не нужный, – горько шутил самовар на следующий день.

– Ну и что, что ты блестящий, – восклицал чайник. – Я вот не блестящий, а все равно я себя уважаю. Ты давал концерты в хорошую погоду, а я работал, как медный котелок у солдата, с утра до вечера, и даже ночью, если кто-нибудь заболевал. А когда шёл дождь, и ты прекращал свои выступления, я вообще вкалывал один. И учти, меня никто не хвалил, мною просто обогревались, без меня была бы не жизнь. А ты стоял и красовался.

– Да нет, я не красовался, это всё они меня сами начищали и баловали, – стонал самовар.

– Вот-вот, – отвечал чайник, – тебя баловали, а меня нет. Теперь ты потерял всё, а я как жил, так и живу небалованый, и даже отдыхаю. Брюхо не давит, нутро не кипит, легко, просторно, тихо! Как хорошо!

– А во мне сидят неспетые песни, – тихо признавался самовар, – я бы мог принести много радости. Но я оказался никому не нужен. И потом, моя шапочка валяется на полу. Вот это меня просто убивает, как они жестоко со мной поступили. Специально унизили мою шапочку! И это притом, что я всё им отдавал, я буквально жил для них!

– Нужна им твоя шапочка, дурак. Они просто торопились, – говорил чайник.

– Вот был бы я как ты электрический, – вздыхал самовар. – Они бы меня тогда не бросили.

Чайник смеялся:

– Дурак опять. Меня-то они как раз оставили здесь!

– Действительно, – удивлялся простодушный самовар. – Я как-то об этом не подумал: ты ведь скромный, работящий, безотказный, причем ведь, электрический, ты бы мог им служить и в городе! Почему они и тебя покинули? Какие жестокие они, какие бессердечные.

– Да ты что, – возражал чайник (у него на всё был ответ). – Ты что, я ведь рабочая косточка, куда меня поставят, там я и работаю. Кто-то должен тянуть свою лямку здесь. В городе работает мой брат, а в деревню поехал я. Зато у меня зимой отпуск, я отсыпаюсь, у меня будет долгая здоровая жизнь, а моему братану в городе тяжело, я ему не завидую: шум, вонь, суета.

– Нет, твоему братану не тяжело, – восклицал самовар. – Это такое счастье, петь и дарить людям чай, стоять посреди стола и слушать похвалы.

– Нас, чайников, никто не хвалит, дурак ты, что ли, – раздалось в ответ. – Нас не ставят на стол, нас держат в сторонке на подставке. И мы никому ничего не дарим, мы на работе, врубись своим умишком.

Так толковал чайник и потихоньку засыпал. А самовар всё никак не мог успокоиться. Тем временем настала глубокая осень, пошли проливные дожди, и оставленный дом плакал всеми своими окнами. Крыша не выдержала и тоже потекла. Короче, влага начала просачиваться сквозь потолок, и одна капля упала прямо в самовар (крышки-то не было).

– Ну вот, – сказал самовар, – наберу побольше воды, до самого носика, и наконец смогу поплакать.

– Опять-таки, – не согласился чайник, – если твой носик заплачет, значит, он прохудился, и тебя выкинут туда же, куда выкинули дядю чайника!

– Кто меня выкинет! – воскликнул самовар. – Нас бросили, оставили навеки!

– Дурак ты пузатый, – сказал чайник. – Они же вернутся в мае! А ты будешь с дыркой в носу! Ты понимаешь меня?

– Как, как это они вернутся в мае? – заволновался самовар. – Не понял. Они что, приедут?

– Да, – ответил чайник.

– Они что, принесут нам воды?

– Да, – ответил чайник.

– Мы что, опять запоём?

– Ну да, – ответил чайник.

– Так, – сказал самовар. – Так, так, – сказал он. – Внимание, я на работе.

Он сказал это недаром, потому что дожди всё шли, и с крыши всё капала и капала вода, и он добросовестно её собирал.

Прошли снега, прошли весенние талые воды, самовар наполнился до краёв, позеленел, покрылся от сырости пятнами, но не сдался, не продырявился, и вот время пришло, заревел, приближаясь, мотор машины, загремел ключ в замке – и в дом первыми ворвались дети.

Полы и окна были мгновенно вымыты, солнышко сияло в чистых стёклах, чайник работал на полную катушку, самоварную крышку водрузили на место, но в самовар никто не заглянул, а он скромно стоял и хранил в своем сердце ржавую, тухлую воду с крыши.

Иногда кто-то говорил, что надо бы почистить самовар, но на этом дело и кончалось.

Однако самовар не жаловался, даже когда ехидный чайник говорил ему:

– Ну что, красавец, спой нам песенку.

Так продолжалось до тех пор, пока не пошёл дождь.

Тут уж самовар не выдержал и заплакал (ведь он теперь был в шапочке, и вода лилась по самовару, струилась по его щекам, брюху, ножкам прямо на пол).

Плача, он восклицал:

– Почему никто не догадался, что в крыше дыра? Почему никому не пришло в голову снять меня с полки? Теперь я, видимо, дырявый, как крыша, я плачу, теперь я ухожу к дяде чайнику навсегда, но я себя уважаю и не жалуюсь, прощайте, прощайте, мне пора.

И он безудержно плакал.

Тут все заметили, что случилось, забегали, закричали, кто-то полез на чердак, подставлять под дырку ведро, а потом только стали снимать самовар с полки, и, когда воду пролили, тут только выяснилось, что он был полный.

Сначала стали кричать друг на друга – кто такой раззява, что оставил самовар, полный воды, на всю зиму, и самовар теперь пришёл в полную негодность, осталось его только выкинуть.

Потом стали гадать, кто мог налить в самовар тухлой воды и опять-таки испортить его до такой степени, что остается только отнести его на помойку.

Самовар стоял в большой луже на полу, грязноватый, пятнистый, пузатый, с прозеленью, маленький и неказистый, и думал про себя: «Они меня не поняли! Они не сообразили, почему я стоял с водой! Они не знают, что я спас дом от сырости! Ну и неважно, пусть меня отнесут на помойку, это не страшно. Там дядя чайник, он ведь как-то существует, ну и мы будем. Главное, что я ведь уважаю себя! Мне везде будет хорошо, если я себя уважаю».

Так что он спокойно стоял и ничего не ждал.

А вот чайник – тот кипятился и вовсю свистел, что самовар работал как медный котелок для вас же, для вас, дотумкайтесь, всю зиму спасал дом, – но чайник просто выключили.

Однако потом кто-то самый умный догадался вылить из самовара оставшуюся воду и почистить его песочком, после чего самовар просиял, после чего дождь кончился, после чего дети побежали за шишками, за родниковой водой, и в саду, при ясном закате, самовар запел свою скромную песенку, и он был счастлив.

Самое интересное, что в доме тихо стоял всеми покинутый тёплый чайник и тоже был счастлив, неизвестно почему.

На одной полке стояли радио и глобус.

Глобус молчал, а радио говорило, не умолкая, и рассказывало про погоду, про уличное движение, про политику, и как солить грибы и сохранять рябину, и пело, шептало, выло и грохотало – и страшно надоело глобусу.

Глобус говорил:

– Как же ты мне надоела, болтливая коробка, старая трещотка, у меня гудит голова от тебя, пустая башка без мозгов, дудка, в которую все дудят, кому не лень, а своего мнения нет, и ума ни на грош!

И он крутил головой от возмущения.

А как раз напротив полки, на комоде, стояли часы и молча тикали, изображая на своём круглом лице усиленный труд.

Иногда часы возражали глобусу, что ведь радио на работе, понял или нет? Оно пропадает буквально на службе, некогда слово лишнее произнести, и мы с ним – тут часы делали оп-ля! и переходили на следующую цифру – мы с ним всё время в труде, в напряжении, не то что некоторые.

Часы имели в виду глобус, разумеется.

Глобус возражал:

– Мне и не надо напрягаться и трудиться, меня просто надо уметь читать, поняли вы?

– Ну что там написано мелкими буквами, – тикали часы, – кто это будет копаться? Вот мы, я и радио, мы сразу понятны всем! Трик-тряк, трик-тряк.

Глобус иногда даже пытался спорить с радио.

Радио скажет: такое-то время столько-то минут.

А глобус:

– Сами не слепые, часы вон они.

Радио объявляет:

– Час музыки!

А глобус:

– Ой, бедные мои ушки!

Причём радио никогда не спорило с глобусом и не возражало ему: было некогда.

И глобус возмущался: подумаешь, какой гордый! А вот часы возражали:

– Глобус, ты круглый дурак, у радио нет ни секунды тебе отвечать! Если бы мы разговаривали со всеми нашими клиентами, работать было бы некогда!

– А оно как неживое, это радио, – кипятился глобус, крутя башкой, – пустое место, даже сказать ничего не может, механизм!

– Ну и что, ну и механизм, да, мы такие, – возражали часы, – это ты пустое место, а мы полные!

Кончилось дело тем, что глобус, рассерженный сверх меры, так стал крутить своей круглой башкой, что раскачался, стукнул радиоприёмник, потерял равновесие, и они вместе, как два брата, свалились с полки.

И глобус раскололся ровно напополам, на восточное и западное полушария, и Америка укатилась под диван, а Азия с Африкой и Европой остались посреди комнаты на подставке с торчащим гвоздём…

Что касается радиоприёмника, то он больше не говорил ничего.

Часы тикали – трик-трюк, вечная память, нет слов, мысли о вас долго сохранятся в наших сердцах, кто упал, тот пропал.

И радио с глобусом вынесли на помойку.

Азия с Африкой и Европой лежали в тесной компании с банкой из-под краски, группой картофельных очистков и старым букетом.

Американское же полушарие накрыло собой две куриных головки и старый журнал.

Что же касается радиоприёмника, то на нём лежал драный резиновый сапог только что из лужи, а вокруг красовалось целая россыпь яичных скорлуп.

Азия с Европой и Австралией кричали в сторону радио, что сожалеют, так все нелепо получилось, Америка же твердила, задыхаясь от запаха куриных головок, что надо было терпеть и терпеть, а радиоприёмник мужественно молчал в своём окружении из яичной скорлупы и под грязным сапогом.

Что делать, пришли такие времена!

– Как вы там? – спрашивали Африка с Австралией. – Как, держитесь?

– Спасибо, – хрипло шептало радио из одной только вежливости (сапог давил на темечко), – спасибо.

Конечно, какое там спасибо, но что ещё можно было сказать!

Вот тут-то мимо и прошёл старичок-помоишник, бедный человек, который заглядывал в мусорные баки и выуживал оттуда полезные вещи: мало ли что выбрасывают добрые люди!

В конце концов, всё окажется на помойке!

Тем он и промышлял.

Старичок увидел половинку глобуса с Европой и Азией на подставке и с торчащим гвоздём и пожалел себя: у него никогда не было глобуса, начиная со времён детского садика.

Старичок не поленился, потеснил старый букет и добыл из картофельных очистков эти полглобуса, а потом порылся и нашел вторую половинку, ура!

Затем старик обнаружил абсолютно целенький радиоприёмничек, которого у него тоже на данный момент не было.

Старичок принёс помойных жителей домой, сначала красиво заклеил глобус, незаметно, изнутри, чтобы все острова и океаны сошлись между собой.

Потом он потряс радиоприёмник, приложил его к уху, и вдруг радио заговорило!

Запело, заскрежетало, задудело!

Вот была радость!

Старичок поставил обе свои находки рядом на стол, тоже недавно принесённый и совсем целый, если не считать одной ноги, ну да стол прекрасно опирался и на подоконник.

Старичок выслушал известия по радио и тут же покрутил глобус и нашёл все названные диктором города!

То есть это было полное счастье для всех.

Глобус говорил, что он страшно рад, что много вертится по работе, что сотрудничает теперь с радио.

Радиоприёмник в ответ в двадцать первый раз предсказывал погоду.

– Да что вы, – вежливо удивлялся глобус снова и снова. – Надо же!

Он всячески старался лишний раз похвалить радио.

Не потому что понял, как опасно ругаться и тем более драться головой: разобьёшь ту же голову.

А потому, что ему очень понравилось, как разбитое радио ни словечком не упрекнуло его, лёжа на помойке.

Оно тогда тихо и вежливо сказало «спасибо».

И вот в этот момент глобус понял, какого друга он потерял!

Но всё кончилось прекрасно, как вы поняли.

Как-то однажды один мальчик случайно зашел на аэродром и сел в самолет, когда там никого не было.

Сначала он сидел в мягком кресле лётчика и смотрел по сторонам. Потом он стал трогать разные кнопки и рычажки и наконец потянул за большую ручку.

И тут только мальчик заметил, что самолёт уже летит.

Мальчик тогда от страха выпустил ручку, но самолёт сказал ему:

– Теперь уж не отпускай эту ручку. Если ты так отличился, что сумел войти на аэродром и сесть в самолёт и уж тем более полететь на нем, то теперь не отпускай ручку. Это ручка управления.

Мальчик очень обрадовался, что самолёт с ним заговорил, и сказал самолёту:

– Это я случайно зашел на аэродром и случайно сел в самолёт. Я больше не буду. Простите меня в последний раз.

А самолёт сказал:

– Дело в том, бедный мальчик, что мы, самолёты, можем говорить только три раза в жизни. Я с тобой говорю второй раз, и мне останется ещё один последний раз сказать тебе что-нибудь – и на этом будет конец. Очень жалко, что мне приходится говорить на такую пустяковую тему, как ручка управления. Я бы лично предпочел поговорить со своим лётчиком. Я с ним давно хотел поговорить, но не решался. А теперь вот я истратил два разговора на какие-то глупые ручки управления. Мой лётчик бы со мной никогда не стал говорить о ручках управления. И, пожалуйста, не прерывай меня и молчи, потому что если ты что-нибудь скажешь, а мне придётся ответить, то это уже будет третий разговор, а он может ещё понадобиться. А теперь я тебе буду рассказывать то, что мне самому не интересно, о ручках управления, о всяких циферблатах и, к примеру, о том, что дверь в самолёт осталась открытой, это ты не закрыл дверь. Её надо будет закрыть, потому что если в самолёте распахнута дверь, то облака непременно заползают в самолёт. Они любят кататься в самолётах, но только их туда никогда не пускают. Облака поэтому, как только находят в небе самолёт, сразу его окружают и стараются в нём найти хотя бы маленькую дырочку: облаку достаточно щёлки, чтобы заползти в самолет.

Так что ты сейчас пойдёшь и закроешь дверь, а я пока буду петь песню, чтобы не прервать свой второй разговор.

И самолёт запел:

Жжу-у. Вззз-зз.

Трах-тах-тах-тах.

Дду-уу. Дз-зззз.

Бах-тарабах.

Это у него, вероятно, была единственная песня, какую он знал, и пока мальчик закрывал дверь, он слышал всё одно и то же:

– Жжу-у. Вззз-зз. Трах-тах-тах-тах…

Мальчик вернулся, и самолёт сказал: – Теперь я буду учить тебя, как лететь обратно.

И мальчик под руководством самолёта осторожно повернул самолёт обратно и повел его на аэродром.

– А теперь,– сказал самолёт, – самое трудное – посадка. Скажи аэродрому по радио, что ты просишь посадки. Скажи: «Я – мальчик на самолёте, я – мальчик на самолёте. Вы слышите меня? Прием». Тебе ответят: «Какое безобразие! Мальчик на самолёте, как слышите, прием». Ты скажешь: «Я мальчик на самолёте, прошу посадки. Как слышите? Прием». Тебе ответят: «Вас поняли. Заходите на посадку», – и скажут куда. Но теперь слушай: как только тебе скажут, куда идти на посадку, ты внимательно смотри на землю, чтобы не натолкнуться на другие самолёты, стоящие на аэродроме. С ручкой ты умеешь обращаться…

Мальчик ответил:

– Теперь умею.

– Эх ты! – сказал самолет. – Зачем же ты мне ответил! Теперь у меня уже идет третий разговор, последний. А ведь ты сейчас должен будешь говорить по радио. Значит, ты меня прервёшь, и мой третий разговор тоже закончится. И тебе придётся самому заходить на посадку! А ты ещё маленький! Ты можешь разбиться!

И самолет замолчал, а потом продолжал:

– Жаль только, что я никогда не поговорю с моим лётчиком Я с ним так давно хотел поговорить! Я хотел сказать, что я ему друг и что спасибо ему за то, что он когда-то не бросил меня раненого, не спустился с парашютом, а на мне, на раненом, долетел до аэродрома. Ну хорошо. Теперь это уже неважно. Теперь я замолкаю, а ты связывайся с аэродромом по вот этому радио.

– Не хочу, – сказал мальчик упрямо, – не хочу вас прерывать, – и вдруг понял, что уже прервал.

Самолёт молчал и только ровно гудел.

Мальчик надел наушники и сказал всё, что полагается, аэродрому. И аэродром сказал всё, что полагалось, мальчику, и даже больше того: ему всё время объясняли, что надо повернуть, что включить, куда смотреть – хотя мальчик уже всё это знал.

Но мальчик не прерывал того, кто говорил ему с аэродрома, – ему казалось, что этот голос похож на голос самолета. Один раз мальчик даже спросил:

– Самолёт, это ты?

– Нет, – ответил голос, – это лётчик, что ты там выдумываешь? Как слышишь? Прием.

И мальчик сказал:

– Слышу вас хорошо, иду на посадку. Прием.

И когда мальчик посадил самолёт на аэродром, к нему побежал впереди всех человек в кожаной куртке и шлеме. Человек в кожаной куртке ворвался в кабину, схватил мальчика на руки и вынес.

И только когда он опустил мальчика на землю, он сказал:

– Кто же тебе разрешил, а?

И мальчику снова показалось, что это – голос самолёта. Мальчик сказал:

– Ваш самолёт хотел вам сказать спасибо, что вы не спрыгнули тогда с парашютом.

Но лётчик ничего не ответил, он посадил мальчика в микроавтобус и помахал ему рукой. А сам полез в самолёт.

И всё время, пока мальчик ехал, он видел, как лётчик в своей стеклянной кабине сидит и о чём-то думает.