Наврал прямо перед Рождеством. На носу Рождество, а он наврал. И самое интересное, что я этому обрадовался. Я вообще люблю, когда люди врут. Это подтверждает мою теорию о том, что все вруны. К тому же, если ты знаешь, что тебе наврут, то ты всегда в безопасности.

Мой папа тоже говорит, что все вруны. Кого-то вруном сделала жизнь, а кто-то был вруном с рождения. Мой папа говорит, что у человека в жизни есть две возможности: быть вруном и стать вруном.

Правда я ни разу не видел, чтобы моя бабушка врала. Но это, наверно, просто от старости. Ведь враньё – очень творческий процесс. Когда придумываешь ложь, то одновременно создаёшь целый небольшой мирок, где эта ложь является правдой. Одна ложь тянет за собой другую, и потом они, как хоровод подружек, соединяются в одну большущую неправду. С помощью вранья можно избежать миллиона неприятных моментов. С помощью вранья можно завести друзей, преуспеть во всех делах и даже заставить себя любить. Мир спасёт враньё!

Вообще-то, я не всегда врал. Раньше я иногда говорил правду. Но потом внезапно обнаружил, что правда никому не нужна, никто не имеет ни малейшего желания ни слышать правду, ни её произносить. Вместо этого, все друг другу врут.

Если я скажу учительнице в школе, что устал, и мне было лень идти на занятия, она рассердится. Зато если я навру, что болел, она будет абсолютно удовлетворена. Если я скажу маме, что не сходил к зубному врачу, потому что боюсь, что будет больно, она рассердится. С другой стороны, если я скажу, что у меня столько домашнего задания, что не продохнуть, она меня пожалеет, и визит к врачу будет отсрочен. Если я скажу маме своего друга, что не ем её блинчики, потому что на вкус они как вата, то она обидится. Если я скажу, что у меня аллергия на муку, она мне посочувствует. В общем, нет никакого смысла говорить правду. Я был почти всегда в этом уверен, и моя уверенность ни за что бы не поколебалась, если бы не Паша.

Паша мой друг. Мы познакомились несколько месяцев назад, и сразу же он поразил меня своей способностью говорить правду. Прямо в лоб. Чистую правду. Ничем не прикрытую. Собственно, так мы и познакомились. Я ехал в автобусе, и вдруг кто-то несколько раз похлопал меня по спине, чтобы я обернулся. Ну, оборачиваюсь я и вижу – стоит передо мной парень с рыжими волосами и в синем пальто. Я спрашиваю его: «В чём дело?» А он говорит: «Ты мне на ногу наступил, а у меня был палец сломан на этой ноге. Болит теперь ужасно. Мог бы хоть извиниться». Я был ошарашен. Ну, кто станет в автобусе говорить пассажиру, что тот наступил ему на ногу! Любой нормальный человек просто наступит в ответ, или пихнет как-нибудь, или выругается. Но я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь спокойно подошёл и пожаловался на боль в ноге.

– Извини, – соврал я, – наверно, ты меня с кем-то спутал.

– Нет-нет, я уверен, ты наступил мне на ногу, когда мы вместе входили на остановке возле школы.

– А, ну может быть.

– Мы учимся в одной школе, но я в математическом классе, – продолжал он с непосредственностью идиота.

– Ясно.

– А ещё мы живем на соседних улицах. Я тебя часто у светофора вижу.

Вот так мы и познакомились, а потом подружились. С той встречи в автобусе мы стали неразлучны. Всё вместе делали, всюду вместе ходили. И все вокруг удивлялись, что мы дружим. Ещё бы! Я тоже этому удивлялся – ведь я всегда врал, а он всегда говорил только правду.

– Ну, и дурацкая же у тебя шапка! – сказал он мне как-то утром, когда мы шли на автобус.

– Вечно ты говоришь то, что не хочется слушать, – пробурчал я в ответ, поправляя на голове красную шапку с помпоном, которую мне на день рождения подарила бабушка.

– Я же твой друг, – рассмеялся Паша, – я должен говорить то, что другие стесняются сказать. А именно – у тебя на голове надета полная катастрофа!

– Отлично, – хмуро ответил я, стянув с себя шапку.

В то утро я так и нёс эту злосчастную шапку в руке до самой школы. Впрочем, на шапке Паша не остановился. С одежды он плавно перешёл на моё лицо, и однажды утром, внимательно в меня вглядываясь, заявил: «Слушай, твой нос – это что-то страшное. Настоящий рубильник!»

Я не мог себе объяснить то двойственное чувство, которое возникало у меня от общения с Пашей. С одной стороны, он страшно бесил меня своей правдивостью и прямотой, с другой – было в этом что-то обезоруживающее.

Как-то раз Пашина классная руководительница собралась вести детей на экскурсию. И я решил присоединиться. Не то чтобы я любил музеи, но я подумал, что если мы с Пашей куда-то вместе пойдём, то будет забавно.

– Пройду по-тихому, никто не заметит, – сказал я Паше.

– Заметят. Мы должны сказать Наталье Ивановне.

– Она не разрешит, скажет, что я из другого класса и всё такое.

– Разрешит.

– Эй, ты что, не хочешь, чтобы я шёл?

– Хочу, просто будет лучше, если мы скажем правду.

И тут я взорвался.

– Опять ты со своей правдой! Достал уже! Ну, соври ты хоть раз в жизни! Или не ври – дай мне соврать, а сам помолчи.

Паша отрицательно покачал головой.

– О-о-о, зануда.

– Вот увидишь, она разрешит.

И поскольку Наталья Ивановна проходила в двух шагах от нас, Паша к ней повернулся и громко произнёс:

– Наталья Ивановна, тут мой друг Дима из литературного класса очень хочет пойти с нами на экскурсию. Мы с ним ещё ни разу никуда вместе не ходили, и мы подумали, это было бы здорово. Нам вместе гораздо веселее. Вы не разрешите ему тоже пойти?

Наталья Ивановна секунду подумала и очень быстро ответила:

– Да, конечно, только пусть свою классную руководительницу предупредит. Если она согласится его отпустить с последнего урока, то я не против.

Я ушам своим не поверил, а Паша самодовольно улыбнулся. Я не мог понять, почему люди ему верят. И почему не сердятся на его правду. Если бы я попросил взять с собой на экскурсию друга, мне бы точно не разрешили. Нашли бы кучу отговорок, сказали бы, что это не по правилам, наплели бы полную чушь, лишь бы не согласиться. А может, у Паши какая-то особенная интонация? Или какая-то особенная искренность в глазах? Тьфу ты, черт! Что я несу? Всё это глупости. Он врун. Такой же врун, как и все другие. Его правдивость – сплошное прикрытие. В конце концов, я поймаю его на самом подлом вранье. Надо только подождать.

Мы пошли на экскурсию, но своей учительнице я, конечно, ничего не сказал. Кстати, в последний момент музей почему-то отменился, и мы отправились в зоопарк. Там была клетка со слоном, и все подходили к ней, чтобы сквозь решетку погладить слона по хоботу. На клетке была надпись – « животных не кормить». Но у меня был кусочек булки, и мне так хотелось посмотреть, как слон кушает, что я не выдержал. Когда Наталья Ивановна отвернулась, я подошёл к слону, погладил его по хоботу, вынул булку и протянул слону. Слон очень мягко подцепил с моей ладони угощенье и стал жевать.

– Надеюсь, никто не кормил животных? – спросила Наталья Ивановна на обратном пути.

– Только дали слону немного булки, – весело ответил Паша прежде, чем я успел его остановить.

– Булки? Слону? – недовольно подняла бровь учительница.

– Совсем чуть-чуть, он выглядел голодным, а у нас была свежая булка, к тому же, так хотелось посмотреть, как он жуёт, – сказал Паша.

– Ну ладно, – улыбнулась Наталья Ивановна.

Я был вне себя. Мне хотелось врезать Паше, чтобы он перестал всё всем рассказывать. И мне хотелось, чтобы его, наконец, хоть кто-нибудь отругал. Ведь он то и дело нарушал правила. Он открыто над всеми смеялся. И закрыто тоже. Я не верил в его честность. Я чувствовал, что за этой огромной честностью скрывается не менее огромная ложь. Я ждал момента, когда ложь прорвётся наружу, и этот момент настал.

Перед зимними каникулами у Паши был день рождения. Я знал, какого числа у него день рождения, но ни разу не спрашивал, будет он устраивать праздник или нет. Лучший друг не должен беспокоиться о приглашении на праздник лучшего друга. Однако время шло, до дня рождения Паши оставалось каких-то два дня, а он меня всё не приглашал. Тогда я решил спросить, будет ли он устраивать вечеринку. Он сказал, что нет, мол, хочет отметить с родителями. Я удивился, но дальше расспрашивать не стал.

На утро, последовавшее за вечером дня рождения, я встретил в школьном гардеробе Вику – девочку, которая очень нравилась Паше.

– А почему тебя не было у Паши на дне рождении? – спросила она, вешая пальто на кривой крючок.

У меня всё внутри похолодело от обиды, какого-то непонятного страха и горечи.

– Я нехорошо себя чувствовал, – сказал я, еле удерживаясь от того, чтобы не заплакать, – а много народу было?

– Да! Человек шесть, наверно. Ну ладно, я побежала.

Я несколько минут стоял в гардеробе, опустив руки, совершенно растерянный. И вдруг… Я почувствовал, что ужасно рад. Вот она – ложь. Он наврал. Наврал прямо перед Рождеством. У меня будто камень с души свалился. Не зря я ему не доверял. Никому нельзя доверять. Вот и всё.

Но это было не всё. После минуты радости разоблачения наступила минуты негодования. Зачем он, собственно, мне наврал? Я же его лучший друг. Если бы он хотел провести день рождения в тишине и покое, это бы ещё ладно, но ведь он позвал кучу народа. Для вранья причины могут быть самые разные, но они всегда есть. Так зачем он мне наврал?

– Зачем ты мне наврал, идиот? – заорал я, влетая в чужой класс и набрасываясь на Пашу.

– О чём ты говоришь? – спросил Паша как ни в чем не бывало.

– Ты болван! Какого черта ты врал мне про свой день рождения!? Вика мне всё рассказала! Я бы и сам не пошёл, если бы ты мне честно сказал, что не хочешь меня видеть! Но ты подло наврал! Почему? Я хочу знать!

– Я тебе не врал.

– Ах так! Ты и теперь продолжаешь врать? – я орал, не обращая никакого внимания на Наталью Ивановну, которая стояла у доски, собираясь начать урок.

– Ладно.

– Что?

– Ладно, – задиристо произнёс Паша, и в классе воцарилась тишина. Все хотели послушать, как Паша признаётся во вранье. – Я соврал тебе, чтобы тебя проверить. Ты так мечтал услышать из моего рта ложь – мне было любопытно, как ты отреагируешь, если я тебе навру.

– Ты полный придурок!

– Зато теперь я вижу твою реакцию.

На этих словах я рванул из класса, хлопнув дверью. Весь день на уроках мне было не по себе, я не мог сосредоточиться, ничего не соображал, не знал, как мне теперь себя вести. Когда учительница окликнула меня – Дима, хватит летать в облаках! – я совершенно неожиданно для самого себя ответил ей: «Удивительно, что я ещё где-то летаю, а не сплю мёртвым сном. От этих однообразных примеров кого угодно сморит». Меня, разумеется, тут же выставили из класса. Это был последний урок, поэтому я просто пошёл домой, снова и снова прокручивая в голове ссору с Пашей. Однако ушёл я недалеко, потому что прямо на остановке возле школы я встретил Пашу. Я было отвернулся и даже хотел пойти в другую сторону, но он заговорил со мной.

– Я тебе правда не врал.

Я отмахнулся.

– Нет, ну послушай. Я не врал тебе. Я попросил Вику, чтобы она сказала, что у меня был праздник. Я хотел, чтобы ты подумал, что я врал. Я хотел увидеть твою реакцию.

У меня от удивления глаза вылезли на лоб.

– Ты что, совсем ку-ку?

– Нет, но ты меня достал со своим враньём. Я хотел доказать тебе, что враньё – это не так уж и весело.

– Поздравляю! У тебя это получилось!

– Так ты не сердишься?

– Не знаю. Я только что сказал учительнице, что её урок скучный, и меня выставили. А всё из-за тебя.

– А я только что сказал Наталье Ивановне, что не списывал, хотя на самом деле списывал.

Мы ударили по рукам и запрыгнули в автобус. Я внимательно смотрел на Пашу, и вдруг в мою голову закралось сомнение.

– Слушай, а ты точно не праздновал день рождения?

– Нет. На самом деле я праздновал. Шутка. Но сейчас я вру. А сейчас я не вру, что наврал перед этим, чтобы ты не сердился, что я никогда не врал.

– Я ничего не понял, но предупреждаю, что если будешь мне врать, то я тебя убью.

– Ладно. Господи, ну и рубильник!

Моя мама всегда говорила, что в жизни сложнее всего отказываться. Она приводила в пример миллион вещей. Отказываться от найденных денег, потому что они тебе не принадлежат. Отказываться от подарка, потому что он слишком дорогой. Отказываться от третьего куска торта, потому что вредно переедать. И ещё много от чего.

Я никогда не мог понять ее мысль до конца. Во-первых, потому что я никогда не отказывался от третьего куска торта. И даже от четвертого (но если кто спросит, то только от третьего). А во-вторых, соглашаться намного труднее. Мне так кажется.

Кода мне предлагают отправиться на соревнования по футболу, и я соглашаюсь, то это значит, что покоя мне больше не видать. Все будут возлагать на меня свои надежды и подбадривать. А перед самой игрой будут говорить: «Ну, давай, сделай их!» или «Покажи им настоящий футбол!» или что-то в этом роде. Это ужасно, это связывает меня по рукам и ногам. Отступать некуда. Либо победа, либо позор. С другой стороны, если я откажусь от матча, то путь свободен.

Так что на моих личных весах «да» всегда перевешивало «нет», пока однажды…

– Вставай и собирайся, я не могу ждать тебя два часа, у меня сегодня деловая встреча, – кричала мама, бегая вокруг моей постели с наглаженной белой рубашкой в руках.

Мы должны были встретиться с тётенькой из футбольного летнего лагеря, куда я и Паша давно мечтали вместе отправиться. Это очень хороший лагерь. Поэтому, чтобы туда попасть, надо было участвовать в конкурсе. Бросать и ловить мяч, стоять на воротах, отбивать голы. Короче говоря, мы здорово повеселились и теперь ждали, что нас возьмут.

– Ваш мальчик чудесный, берем без разговоров, – сказала лагерная тётенька с большим носом.

– Я очень рада, они с Пашей Зайцевым так об этом мечтали, – ответила мама.

– С Пашей Зайцевым? Его не взяли. Мы берем из каждого класса двоих – мальчика и девочку. К сожалению, у нас так принято. Но вы не расстраивайтесь, там же будет много детей.

Много детей! Она что, с ума сошла? Мне нужен Паша! Мы же на рыбалку собирались вместе, и за грибами собирались вместе, и вообще – вместе!

– Ну, ты можешь не ехать, если для тебя это такая трагедия, – спокойно рассуждал папа, – но тогда тебя не возьмут на весенние футбольные соревнования. Ну что, поедешь?

И я уже собирался ответить «нет», как вдруг задумался. Зачем мне какие-то соревнования, когда со мной не будет Паши? Я мысленно перебирал разные варианты, пытаясь себя убедить.

– Может, его и без лагеря возьмут на соревнования, что ты сразу настраиваешь ребёнка на плохое! – возражала мама.

А я продолжал диалог с самим собой: если я не поеду, то мне не видать соревнований, но если я поеду, и меня возьмут на соревнования, то Паши на них всё равно не будет. Но ведь с Пашей я смогу порыбачить и потом? А вдруг нет? Так да или нет?

Внезапно я понял, что не способен произнести ни одного из этих слов.

– Тебе придется сделать выбор самому. Одновременно уехать и остаться не получится,– строго сказал папа, – видишь, ты впервые попал во взрослую ситуацию.

– Что такое взрослая ситуация? – недовольно спросил я, скорчив гримасу.

– Это такая ситуация, в которой мы с мамой не можем принять решение вместо тебя.

– А-а-а-а-а. Тогда я, пожалуй, останусь.

Но как только я это произнес, тут же пожалел. Я сразу представил себе залитый солнцем лагерь, маленькие беленькие домики, озеро за склоном, заросли дикой малины на опушке леса и настоящее зеленое футбольное поле. Я вдруг почувствовал, как несправедливо складывается жизнь. Почему я должен отказываться от такой радости из-за Паши?

Вечером я лег спать, ворочался с боку на бок, мне было душно, я открыл форточку настежь, мне стало холодно, я натянул одеяло, мне снова стало жарко, зачесалась нога, потом спина, потом рука, защекотало в горле и в носу, я стал прислушиваться к своему дыханию. Мне стало казаться, что дышу я как-то неровно, я попытался дышать иначе, задержал дыхание, мне стало не хватать воздуха, я сел на кровати и закричал:

– Ма-а-а-а-а-ам!

Мама с папой ненавидят, когда я так делаю. Я знаю, что они рассердятся, но всё равно так делаю.

На этот раз мама не очень рассердилась, она устало прилегла на край моей кровати.

– Ну чего скажешь хорошенького?

– Мам, я решил, что я всё-таки поеду в лагерь. Я хочу в лагерь.

– Правильно, молодец. А теперь спи.

Но как только я сказал «да», то – уму непостижимо! – я тут же расхотел ехать. Я представил себе, как одиноко будет Паше, как он будет стоять на даче у озера один, как будет один ловить жуков и подстерегать лягушек, как будет один поить молоком ёжика, который живет под сараем, как будет уплетать за полдником свежий мягкий калач и читать на ночь «Приключения Калли Блумквиста». И всё это без меня!

Наутро я сообщил родителям, что не поеду лагерь.

– Ты же решил ехать? – недоумевала мама.

– Ты должен поехать, потому что с Пашей ты уже рыбачил, а в новом лагере ты ещё не был. Надо пробовать новое, чтобы идти вперед, – сказал папа.

Как ни странно, папины нехитрые слова меня убедили. Я решил, что он прав, и человек должен использовать все возможности, которые ему предоставляет жизнь. Идти вперед – главный девиз футбольного мяча, и мой главный девиз.

В назначенный день я собрал свой чемодан, надел на плечи рюкзак, и папа отвез меня на вокзал, где все дети собирались около электрички. Я шел медленно и смотрел под ноги, мысленно гладя себя по голове за принятое решение. Как вдруг я увидел Пашу. Сперва я подумал, что он приехал меня проводить, но потом заметил у него за спиной огромный рюкзак.

– Ты что, едешь?

– Да, меня тоже взяли, вчера вечером позвонили и сказали, что берут.

Я чуть не подпрыгнул от радости, но в следующую минуту почувствовал, что начинаю злиться. Как это так? Я с таким трудом подготовил себя к поездке без Паши, я столько мучился, чтобы принять это решение, а теперь всё зря? Я чуть не плакал от обиды.

– Поедем в одном купе? – весело спросил Паша.

– Не знаю, – угрюмо ответил я. В тот момент я действительно уже не знал, чего хочу.

– Ладно, тогда просто скажи «да» или «нет»? – Паша спрятал руки за спину и улыбнулся во весь рот.

– Что у тебя там? Конфеты?

– Ага. На одной обертке написано «да», на другой «нет». Ну? Так в какой руке?

– Ну, в правой, – лениво ответил я.

Он разжал правую руку и вздохнул:

– Это определенно «нет».

– Тогда дай мне уже съесть эту конфету, и поехали! Кстати, я согласен только на верхнюю полку, так и знай! Только на верхнюю!

Мы запрыгнули в поезд и стали жевать конфеты. Сначала «нет» в красной обертке, потом «да» в синей, потом снова «нет», и снова «да». Как в жизни, когда мы отказываемся, чтобы согласиться, и соглашаемся, чтобы затем возмущено крикнуть – «нет»!

Они не хотели, чтобы я получал двойки, писал на стенах и слушал громкую музыку. Как я ни оправдывался, всё впустую. Они говорили, что у меня трудный возраст. Трудный для чего? Я не понимаю, что значит возраст. И я не понимаю, почему они называют себя старыми, ведь они даже не седые! Клянусь, у моей мамы нет ни одного седого волоса!

У меня не трудный возраст, просто мне хочется, чтобы что-нибудь случилось. Хоть что-нибудь. Можно вместо двойки, чтобы на дом упала летающая тарелка с инопланетянами. Или чтобы посреди ночи к нам ворвались грабители. Я не злой, я вовсе не желаю никому ничего плохого. Если бы произошло извержение вулкана или землетрясение, я тоже был бы доволен. Мне не важно, хороши события или плохи, главное, чтобы они были невероятными.

Не так давно я заметил две вещи. Во-первых: плохие события занимают людей дольше, чем хорошие. Во-вторых: в жизни гораздо чаще ничего не происходит, чем что-то случается. Все вокруг постоянно боятся. Моя мама боится, что её уволят, мой папа боится, что он обанкротится, мой друг Витя боится, что его выгонят из школы, моя подруга Даша боится, что однажды утром проснётся абсолютно лысой, мой дедушка боится, что скоро начнётся ядерная война, и только я один боюсь, что ничего этого не будет.

Мама говорит: «Оденься тепло, а то превратишься в ледышку»! Папа говорит: «Тренируйся на физкультуре хорошенько, а то парни когда-нибудь расшибут тебя в лепёшку»! Дедушка говорит: «Не сиди до ночи за компьютером, а то станешь горбатым, как мышка»! Но ничего подобного не происходит. Я каждое утро встаю с постели точно такой же, какой в неё ложился, и каждое утро нахожу мир в точно таком же порядке, в каком его оставлял перед сном.

Именно поэтому, когда папа однажды сказал, что наш дом выкупила какая-то компания, которая сделает из квартир офисы, я ему абсолютно не поверил. Переезд! Переезд в другой дом, в другой район, на другую улицу ¬– это слишком значительное событие, чтобы быть правдой. Если мы переедем, я больше не буду просыпаться от звуков пианино из детского садика (он прямо под нами!). Если мы переедем, я больше не буду встречать по утрам угрюмую тётю Клару из соседней квартиры. Нет – эти перемены слишком глобальны, чтобы свершиться.

Но с каждым днём мои сомнения оттеснялись всё дальше и дальше. К нам стала приходить новая дама с пучком бордовых волос – она обсуждала с родителями новую квартиру. Папа вскоре начал разбирать книжные шкафы, я помогал ему перекладывать книги в коробки. Мама – она была беременна моим братиком – постоянно жаловалась, что кругом пыль, а ей вредно дышать пылью. Дедушка что ни вечер оплакивал своё старое кресло-качалку, которое папа отказывался везти на новую квартиру. «Пап, ты же знаешь, мы держали эту рухлядь только потому, что её некуда было девать. Я бы всё равно рано или поздно отвёз его на дачу!» – говорил он дедушке. Кстати, я никогда не понимал, почему родители вечно предлагают весь хлам свозить на дачу. Как будто дача – это помойка, а не летний домик.

Ну так вот. С каждым днём я всё отчетливее сознавал свою неправоту. Конечно, бывают исключения, но они лишь подтверждают правило. А правило в том, что жизнь любит пережёвывать обстоятельства, а не впускать в себя неожиданности и перемены. Весной не идёт клубничный дождь! И сосед внезапно не оказывается маньяком! И на землю не падают метеориты! Окей, люди говорят, что падают, но вы хоть раз видели, чтобы прямо вот так, у вас перед носом упал метеорит? А вы хоть раз находили в своей комнате зелёного монстра, как Гарри Поттер? Боже мой, я не первый год пытаюсь смириться с отсутствием монстра.

Иногда со мной случались забавные вещи, но это всегда были либо розыгрыши, либо что-то, что в следующую секунду становилось обыкновенным. Например, когда мне подарили компьютер, то это было необыкновенно, но уже через пару часов я к нему привык, и он стал обыкновенным предметом интерьера. А что теперь? Неужели что-то невероятное?

Я не мог в это поверить, но разобрав свой собственный книжный шкаф, пришёл к выводу, что, пожалуй, переезд всё сильнее начинает смахивать на реальность.

– Надо же, ребёнок родится уже в новой квартире, – радостно вздыхала мама.

В отличие от неё меня не очень заботил ребёнок, но я всегда поддерживал разговор участливыми кивками. Вот и теперь я кивнул и отправился к себе, лелеять мечту о переезде.

Прошло несколько месяцев, мы жили буквально на чемоданах, а я и вовсе спал в обнимку со своим походным рюкзачком в форме тигрёнка. Каждый день для меня начинался с вопроса «Ну, когда, пап, когда мы переедем?» Сначала папа говорил «через месяц», потом «через неделю», потом опять «через неделю», и опять «через неделю»… Казалось, этих недель уже прошло немерено, а мы всё не двигались с места. Я успел разболтать о переезде в школе, всем друзьям и учителям, я даже написал стихотворение о переезде! И вот как-то вечером папа вернулся домой очень весёлый, обнял маму, сел в старое дедушкино кресло и сказал:

– Вы не поверите, я сам не поверил, когда узнал, но проект с офисами накрылся! Ребята, мы можем остаться дома!

Он сказал это с таким облегчением, что я оторопел. Как это? Моё невероятное событие опять улизнуло!? Но ведь…? Да, да, так всегда и бывает. И как я мог поверить в то, что старое кресло-качалка может куда-то деться со своего места! Расстроенный почти до слёз, я отправился спать. А ночью у мамы начались схватки и продолжались до обеда следующего дня. Ближе к вечеру папа взял меня с собой в больницу, посмотреть на малыша. Мы прошли по длинному белому коридору, затем двери палаты распахнулись, и вдруг… вдруг я увидел его. Это было так странно. Как будто передо мной внезапно возник розовый слон. Он был крошечный, как игрушечный, но настоящий, с рыженькими волосиками, как у мамы, и ямочками на щеках. Я боялся до него дотронуться, я боялся на него дунуть, и когда он вдруг, проснувшись, повернул головку и открыл свой большой синий глаз, я с трудом набрал в легкие воздуха, чтобы выдохнуть: «Господи, это невероятно!»