Утро дышало свежестью. Над рекой висел прозрачный туман, но солнечные лучи уже золотили тихую гладь. Поднимавшийся берег покрывала изумрудная трава, испещрённая бесчисленными искорками росы. Воздух, насыщенный пряными ароматами диких цветов, застыл. Тихо – лишь в зарослях камыша у самой воды колокольцами звенели комары. Вадимка сидел на берегу и смотрел, как старый тополь роняет белоснежные, кружащиеся в застывшем воздухе пушинки. Тонкое поскуливание нарушило спокойствие утра.
Мальчик вздрогнул – вспомнил, зачем пришёл сюда. Слёзы подкрались к горлу, стали душить, но он сдержался – не заплакал.
Вчера ощенилась Жучка: принесла четверых, от кого – неизвестно. И не важно – сама не из породистых. Мать увидала Жучкин живот и давай причитать на всю деревню: «Не углядел! Сколько раз говорила: не пускай собаку со двора! Что прикажешь с ублюдками делать?»
Виноват Вадимка. И спрос теперь с него. Мать приказала к вечеру от щенят избавиться – утопить. Легко сказать, а вот попробуй, исполни… Они хоть маленькие, слепые, а живые существа!
Вадимка – добрый малый, животных любит. Особенно свою Жучку. И отпустил-то её из жалости: шибко на волю просилась. На цепи долго не усидишь.
Холщовый мешок, куда мать сложила бедолаг, лежит рядом. Щенята выбрались и белыми комочками ползают в ярко-зелёной, как новый бархат, траве. В поисках маминого горячего живота тыкаются слепыми мордочками друг в дружку, жалобно скулят. Голодные…
Представить, как Жучкиных щенят топить будет, Вадимка не мог. Казалось, чего проще: оставь мешок у воды – река сама сделает свое дело – и гуляй без хлопот и забот…
Вадимка так не сумел бы. Размазывая грязными ладонями слёзы, утёр лицо, сложил щенят обратно и решительно направился в деревню.
У сельпо в ожидании утреннего хлеба толпился народ – всё больше женщины. Увидав знакомое лицо, Вадимка подошёл к крылечку.
– Здравствуйте, тётя Маша, – заливаясь краской, обратился к дородной женщине.
– Здорово! Чего в мешке? – сразу заинтересовалась любопытная тётя Маша.
– Сейчас я покажу! – засуетился Вадимка. – Щенки Жучкины. Может, возьмёте?
– Разве щенки? Крысята какие-то, – сострила женщина. Собравшиеся вокруг прыснули.
– Маленькие ещё – вчера родились…
– Раз вчера, то неси-ка их к мамке. Вона разревелись – жрать хотят.
– Не могу. Мать запретила с ними домой возвращаться… Может, всё-таки возьмёте?
Но женщины, потеряв к мешку интерес, одна за другой расходились. Сельпо открыли, и тётя Маша деловито направилась к дверям. Вздохнув, мальчик уныло поплёлся прочь.
– Вадик, постой!
Вадимка обернулся: Николай Егорыч – колхозный ветеринар, давний приятель отца.
– Ты вот что, ступай к деду Борису – охотнику. У него Сильва ощенилась, восемь штук принесла. Авось возьмёт старик твоих-то.
Окрылённый, мчался Вадимка к дому охотника. Не верилось, но очень хотелось верить: мучения кончатся скоро!
Очутившись у калитки, Вадимка поостыл. В деревне знали: у деда Бориса нрав суровый. Стало не по себе: вдруг не станет слушать дед, вдруг погонит? С тех пор, как померла жена, не любил Борис незваных гостей.
Во дворе неистово заливалась собака.
– Цыц, Сильва! – послышался из-за забора скрипучий голос. – Кого там нелёгкая принесла?
– Здравствуйте, дедушка. Это я – Вадимка, – переминаясь с ноги на ногу, зайти во двор мальчик не решался.
– Какой такой Вадимка? – подшаркал дед к калитке, глянул сквозь штакетник сурово. Открывать не собирался.
– Клавдии Петровны сын…
– Ясно, – ещё больше нахмурился дед. – Зачем пожаловал?
– Дедушка, тут такое дело… – замялся под строгим взглядом Вадимка. – Жучка наша ощенилась, а мать велела от щенков избавиться…
– Я причем?
– Не могу их топить. Рука не поднимается! – от волнения Вадимка закричал даже.
Залаяла Сильва, и мальчик вновь сник.
– Может, их того… Сильве?
– Ишь, удумал! Ты тоже соображать должен – у ней своих восемь штук, не прокормит! – осерчал дед.
– Что ж делать, дедушка?! – в голосе зазвенело отчаяние.
– Жалко бедолаг… Покажь, сколько их у тебя?
– Четверо! – с готовностью развязал мешок.
Подошла Сильва, высунув сквозь дыру в заборе голову, обнюхала притихших щенят.
– Что, мать, взять ли? – дед вопросительно глянул на собаку. Та уже самозабвенно вылизывала малышей.
– Возьмите…
– Что с тобой делать… Ладно, двоих, пожалуй, потянем.
– Спасибо! – Вадимка готов был расцеловать деда. Зря в деревне болтают – никакой он не страшный вовсе.
Довольные щенки сосали новую маму, а дед Борис советовал:
– К бригадиру сходи. У него собака вот-вот ощенится, авось и приютит бедолаг.
Но бригадир Вадимку на порог не пустил. Услыхал, о чём речь – дверь перед носом захлопнул. Загрустил Вадимка. Сел возле сельской библиотеки на лавочку, прижал к себе щенят – задумался, что дальше делать.
Мимо шла баба Люба.
– Чего не весел, сынок? – известная своей сердобольностью на всю деревню старушка добродушно улыбалась – каждой черточкой лица, вплоть до морщинок в уголках глаз. Вадимка кивнул на щенков:
– Мать утопить велела…
– Батюшки! – схватилась за сердце баба Люба. – Животинку губить – грех великий. Они – вона – маленькие какие! А ну, шагай за мной, – скомандовала и направилась к своей избушке.
– Вот мы и дома, – баба Люба отворила дверь. – Стешка! Где ты, негодница? Стеша! Вон куда забралась!
На печке среди цветастых подушек лежала пушистая серая кошка. Она кормила трёх уже подросших котят.
– Глянь, кого тебе принесла, – баба Люба взяла щенка и подложила Стеше под бок. Кошка зашипела и, отпрыгнув в сторону, выгнула спину дугой.
– Испугалась, глупая? – рассмеялась старушка. – Погоди маленько, – со знанием дела обернулась к Вадимке, – скоро освоится. – Пойдём в сад, чайку попьём. Сами разберутся.
Когда Вадимка вернулся в горницу, кошка в окружении котят вновь лежала на печке. Щенок, уютно устроившись посерединке, наравне с остальными сосал тёплый розовый живот. Стешка довольно урчала.
Вечерело. Крепко прижав последнего щенка к груди, Вадимка шёл домой.
«Ничего, один – не четыре. Мать – не железная, сжалится».
С опаской входил в дом. Отец уже пришёл с работы, мать накрывала на стол.
– Что долго? Руки мой – и ужинать, – голос матери звучал вяло, безо всякого выражения. Даже не посмотрела в сторону Вадимки – всё сердилась.
– Мам, можно, он у нас останется?
Женщина оторвалась от хозяйства и всплеснула руками:
– Ты зачем его обратно приволок?
– Мам, жалко ведь!
– Надо было за Жучкой следить! Я по твоей милости грех на душу взяла, и тебя заставила! Иди, и чтобы с щенком не возвращался!
Отец молчал.
Вадимка вышел на крыльцо. Не евший весь день щенок тихонько скулил на руках. Мальчик направился к речке.
«Не страшно, – подбадривал себя, – у него и глазок-то нет, не слышит, ничего не почувствует. Его и собакой назвать нельзя – крысёнок какой-то. Не жалко его вовсе».
Храбрясь, Вадимка дошёл до реки. Над водной гладью алело вечернее солнце, кругом – ни души. Щенок, словно предчувствуя неладное, заёрзал беспокойно, закрутился. Ком подкатил к горлу. Вадимка снял рубашку, брюки. Оставшись в трусах, долго стоял на берегу, не решаясь ступить в воду. Налетели комары. Они кусали в лицо, руки, спину – он не обращал внимания. На щенка мальчик не смотрел. Держа его на вытянутой руке, сделал шаг, второй, ступил в воду глубже, оттолкнулся и поплыл. Грести одной правой было трудно – сам еле держался на поверхности. Можно было просто закинуть щенка подальше, но Вадимке это казалось кощунством. Вода – мутная, багряно-алого цвета. Щенок присмирел и спокойно, доверившись человеку, лежал на ладони.
Вадимка просто опустил руку в воду, развернулся и поплыл к берегу. Не оборачивался, лишь слышал позади негромкие всплески. Щенок не пищал, не звал на помощь. Тихо боролся за свою так недавно начавшуюся жизнь. От этой беззвучной борьбы стало жутко. Отвратительное, невыносимое безмолвие преследовало, пока плыл. Фальшивое и дребезжащее, оно безжалостно царапало сердце.
Он выбрался на берег и обернулся. Не увидел ничего, кроме заката. Но нет – щенок жил, и над ним, ныряя к воде, чертили воздух стрижи. Бедняга уцепился за проплывавшую мимо ветку, но силы заканчивались. Слепая мордочка то появлялась, то исчезала в воде. Его всё дальше уносило течением. Вадимка не мог оторваться от белого пятнышка – оцепенел. Сколько сил, любви к жизни заключалось в этом тщедушном существе!
Он бросился в воду. Что было сил, плыл назад, туда, где всё ещё боролось со смертью живое существо.
Как добрался до берега – не помнил. Безжизненное тельце походило на мягкий, облипший мешочек мокрой шерсти. Вадимка кричал, звал, тряс, стараясь привести щенка в чувство. Минуты тянулись бесконечно. Наконец, щенок слабо закашлялся, из раскрытого рта полилась вода, он хрипло вздохнул.
– Жив! Милый мой! Хороший!
Он больше не сдерживался, не стеснялся чувств. Дороже этого маленького существа для него не было никого на свете. Вадимка не боялся больше укоров матери, гнева отца. Отныне он будет слушать лишь собственное сердце. Накопившиеся слёзы вырвались из груди, он дал им волю.
То были хорошие слёзы. Слёзы раскаяния.
– Вот, дед, принимай подарок, – из салона сверкающего на солнце джипа внук достал корзинку.
– Это кто ж такой? – удивился дедушка, вглядываясь подслеповатыми глазами в трёхцветный комочек на дне.
– Бассет-хаунд, – пояснил внук. – Пёс хороший – ласковый, спокойный. По характеру – вылитый ты, дед. Хлопот не будет.
Дедушка улыбнулся, спросил:
– Мальчик?
– Обижаешь: разумеется!
Так, с легкой дедовой руки и закрепилось за щенком имя Мальчик.
*
Мальчик оказался на редкость смышлёным и не по возрасту уравновешенным щенком. Как внук и обещал, проблем с ним не было. Не баловался, не безобразничал, не грыз тапочки, не портил дедушкину мебель. Соседи диву давались: что за странный пёс? И внешний вид по деревенским меркам необычный: сам длинный, лапы короткие, щёки висят, а уши у самой земли болтаются.
– Пёс тебе под стать – средь сельских шавок ворона белая, – усмехалась соседка, баба Клава.
Дедушка не обижался. Двадцать пять лет прошло, как в деревню из города перебрался, а всё чужаком считают. Раньше военным был, служил исправно. А как на пенсию отправили, да жена умерла, да дети кто куда разъехались, решил в деревню переехать – опять же доктора советовали. Сердце пошаливало. Теперь только младший внук навещает: гостинцев привезёт, с лекарствами поможет. Мальчика подарил, чтоб одиноко не было…
Зажили дед с Мальчиком душа в душу. Ели вместе: что у деда на столе, то и у Мальчика в животе, спали в одной комнате – не мог собаку на цепь посадить. Вместе ходили в сельпо, вместе на рыбалку, за грибами в лес. Неспешно, вразвалочку Мальчик неотступно следовал за хозяином. А вечерами сидели во дворе – дед на лавочке всё думал о чём-то, пёс дремал у ног. Размеренная жизнь обоим была по вкусу.
Прошёл год – возмужал Мальчик. Стал взрослым, и по ночам, когда кто-то шёл мимо окон, подавал зычный, уверенный голос.
Дедушка расхворался, всё реже выбирался из дому – сердце… Не помогали дорогие лекарства, что привозил внук. Как-то вечером заглянула на огонёк баба Клава. Посидели, поговорили за чаем. Дедушка всё больше о Мальчике рассказывал, какой он замечательный…
– Спасибо вашему дому, да пойду к своёму, – засобиралась баба Клава, но дедушка вдруг схватился за сердце.
– Что с тобой, Сергей Юрич? – всполошилась соседка.
– Плохо что-то, – чуть слышно проговорил дед, облокачиваясь о стену.
– Где таблетки-то? – старушка засуетилась, забегала по дому.
– На кухне, в шкафчике.
Мальчик приподнял морду и удивлённо смотрел на дедушку.
– Ничего, ничего. Сейчас лекарство приму – полегчает.
Но лучше не стало. Приехала «скорая», незнакомые люди в белых халатах наполнили горницу резким запахом. Мальчик беспокойно стучал хвостом, тревожно вглядывался в лица, пытаясь понять, что не так с дедушкой.
– Придётся в район везти, – сказал доктор.
– Не могу, Мальчик у меня, – запротестовал дедушка.
– Соседка за вашим мальчиком присмотрит. Вам здоровья девать некуда? На тот свет захотелось?
Сергея Юрича уложили на носилки и понесли к машине. Сердце собаки заныло: куда уносят? Зачем? – не находил ответа. Пёс бросился следом.
– Я вернусь, жди, – попросил дедушка, и дверцы «скорой» захлопнулись.
*
Так началась самостоятельная жизнь Мальчика. Каждый день его навещала баба Клава, принося нехитрую еду, выпуская гулять. Пёс не ел, но прогулок не мог дождаться. Выбегал за ворота, мчался по дороге, пытался узнать, почуять, куда увезла дедушку машина. Каждый раз запах хозяина приводил к трассе, что вела в город. Со временем запах слабел и вскоре выветрился, смешавшись с бензином и копотью. Стоя у обочины, пёс глядел на ревущие автомобили: дедушка, где ты? Что с тобой? Почему меня бросил? Пёс не в силах был ответить, но помнил: хозяин просил ждать. И он ждал.
*
Часто, когда Мальчик дремал, баба Клава слышала, как он тихонько повизгивает во сне. «С дедушкой говорит», – старушка тяжко вздыхала.
Мальчик лежал во дворе; как обычно, думал о дедушке. Он больше не ходил на трассу, но ждать не перестал.
Распахнулась калитка, и во двор вбежала румяная девушка. Татьяна – Мальчик её знал. Татьяна работала на почте, не раз приносила дедушке письма из города.
– Здравствуй, – ласково обратилась к собаке.
Пёс не встал – лишь вяло постучал по земле хвостом.
– Чего грустный? – девушка присела на корточки, положила перед мордой конверт. – Вам письмо, гражданин.
Родным, любимым запахом повеяло на Мальчика. Вскочил, с жадностью обнюхал конверт.
– Смотри, что написано: «Алтайский край, деревня Бобровка, улица Сосновая, дом 5, Мальчику», – Татьяна распечатала конверт. – Это тебе письмо. От дедушки.
Пёс давно всё понял сам. Нюхал пустой белый лист и понимал: хозяин где-то есть, он помнит о нём и обязательно вернётся.
Ровно через неделю Татьяна появилась вновь. На этот раз от нетронутого листка лекарствами пахло сильнее, но Пёс всё равно прочёл родной запах.
Прошла ещё неделя. Не в силах ждать больше, Мальчик сам пришёл на почту. Стоял у порога, переминаясь с лапы на лапу, не смел войти.
– Ах ты, Господи, – всплеснула руками Татьяна, – полюбуйтесь, кто пожаловал!
На её голос из почтамта выглянули сотрудницы.
– Умница какой! – хвалила Татьяна Мальчика, гладя по голове. А тот с нетерпением принюхивался к увесистой брезентовой сумке.
– Вот твоё письмо, – Татьяна вытащила конверт, пёс бережно взял его зубами.
– Совсем народ обнаглел! Почта и так под завязку загружена, а они собакам письма шлют! Ни стыда, ни совести, – на пороге появилась начальница почтамта, Нина Ивановна – известная сплетница и скандалистка. В деревне её недолюбливали – много гадостей людям сделала. То слух нехороший о человеке пустит, то кляузу напишет… А однажды, когда Нина Ивановна подсматривала, что через забор у соседей делается, покусал её дворовый пёс. С тех пор собак она терпеть не могла – глядела на Мальчика со злостью. – Псам надо не по деревне разгуливать, а на цепи сидеть!
– Зачем вы так, – заступилась за собаку Татьяна. – Он по хозяину скучает.
– Чтоб я его здесь не видела! – распорядилась начальница, яростно хлопнув дверью.
Ровно через неделю Мальчик пришёл вновь. Постепенно люди привыкли к необычному поведению собаки. Слухи о псе, получающем из города письма, расползлись по деревне. Несмотря на запрет начальницы, Татьяна всегда с радостью встречала Мальчика, вручала очередной конверт. Их было уже восемь… Пёс осторожно, чтобы не помять, в зубах приносил письмо домой. Баба Клава распечатывала его и давала Мальчику «почитать», затем аккуратной стопочкой складывала в комод.
*
В тот день Мальчик проснулся раньше обычного. Запросился на улицу – старушка, услыхав, отворила.
– Не спится? Письма ждёшь? – проворчала добродушно и выпустила пса во двор. Мальчик стремглав бросился на улицу.
Еле вытерпел, пока нерасторопный сторож отпирал двери почты, но было рано – Татьяна ещё не пришла. Пёс ждал, устроившись у порога. Что-то беспокоило, какое-то новое чувство тревожило сердце.
– Опять ты? – подошла Нина Ивановна. – Я же сказала: не приходи! А ну, сгинь! – замахнулась рукой.
На всякий случай пёс отошёл в сторонку, но поста не покинул.
Татьяны всё не было, но Мальчик – терпелив.
– Ты уже здесь! – наконец появилась она. – Рано сегодня. Подожди, сейчас вынесу.
В предвкушении пёс топтался на месте. Каждого письма, каждой весточки ждал он с нетерпением. Получать конверты стало смыслом жизни, невидимой нитью, что соединяла с дедушкой. Пусть он далеко, пусть они не вместе, но хозяин помнит о нём.
Вышла Татьяна – на лице читалось недоумение:
– Тебе ничего нет…
Мальчик насторожился, уловив в голосе тревожные нотки.
– Давай-ка подождём, может, вечером… Ступай домой.
Он не ушёл – до заката сидел под окнами. Изредка Татьяна выглядывала в окошко. Мальчик не шелохнулся – ждал…
– Сегодня уже ничего не будет, – не выдержала девушка. – Приходи завтра, авось, объявится письмо, – в голосе не было уверенности.
– Да чего ты с ним нянькаешься, точно с дитём малым? – процедила Нина Ивановна, выйдя на крыльцо. – Сказала бы прямо: помер хозяин! Вон умный какой, поймёт, небось, – глаза начальницы сузились, ноздри раздулись. – Нет твоего хозяина больше, усёк? И не ходи сюда!
Мальчик поднялся, с удивлением посмотрел на Татьяну: та молчала, а глаза блестели влагой.
Пёс дернулся, точно сквозь него пропустили электрический ток, сорвался с места и бросился прочь. Подгоняемый одному ему ведомой мыслью, летел стрелой. Инстинкт, неведомая человеку интуиция гнали собаку вперёд, и сердце билось в унисон с новым чувством.
Он мчался по отлогому склону низкого холма и уже подходил к линии окаймляющего его неба. Солнце неясно обозначалось вблизи горизонта, почти скрытое за туманом и паром, поднимающимся от вечерней реки. Эти туманные облака были густыми и плотными, очертания их напоминали бегущих по небу собак. Ленивые, они никак не поспевали за Мальчиком. А бассет-хаунд, нерасторопный от природы, летел, точно на крыльях, не разбирая пути. Он не поверил словам недоброй женщины. Дедушка обещал вернуться, и пёс твёрдо знал: хозяин не обманет.
*
Во дворе в закатных лучах сверкал новенький джип. Калитка была открыта. С радостным пронзительным визгом Мальчик бросился в дом…
За столом сидел дедушка.
Перевод с английского Анны Никольской
– Нам ужасно хочется собаку, – сказали дети.
– Наш дом стал бы лучше, если бы в нём завелась хотя бы одна бы собака, – сказали дети. – Собака бы его сторожила. И играла бы с нами.
– В приюте для собак ужасно много хороших собак, – сказали дети. – Можно нам одну?
– Собак надо кормить и гулять с ними! – сказала мама.
– От них сплошная грязь! – сказал папа.
– А мы будем её кормить! И с ней гулять! – сказали дети. – И за ней убираться. Можно?
– Так и быть, – сказала мама. – Только уж выберите там попородистей. Следить за ней будете сами!
В приюте дети посмотрели много разных собак. Они все были ОЧЕНЬ породистые, но что-то в них было не то.
– У вас есть какая-нибудь такая собака, которая никому не нужна? – спросили они у одного служащего приюта. – Тут все собаки такие очень породистые, что обязательно найдут себе хозяев.
– Есть у нас одна собака, Кортни, – сказал служащий. – Никто не хочет Кортни.
– Нам про него ничего не известно, – сказал служащий. – Никто не знает, откуда он пришёл. Никто его не хочет. Потому что он старый.
– Нам нужен Кортни, – сказали дети и забрали его к себе домой.
– Что это за чучело? – сказали родители. – Там что, нормальных собак не было? Он же беспородный и старый, разве вы не видите? Нам такого не надо.
– Но Кортни замечательный, – сказали дети.
– Уже поздно. Вам пора в кровать. Пусть Кортни спит тут, на кухне.
На следующее утро дети скорей побежали на кухню, чтобы увидеться с Кортни. Но Кортни там не было.
– А мы говорили, что это плохая собака, – сказал папа. – Беспородным доверия нет. Вы не могли взять НОРМАЛЬНУЮ собаку, как мы просили?
К вечеру вернулся Кортни. За собой он вёз большой розовый чемодан на колесиках.
На кухне Кортни открыл чемодан, достал из него поварской колпак и передник и без промедлений стал готовить какой-то потрясающий обед.
Потом Кортни переоделся в официанта и очень грациозно подал на стол.
Пока все обедали, Кортни играл на скрипке. А потом он достал из чемодана булавы и мячики и стал жонглировать, чтобы развлечь маминого младенца.
Иногда Кортни встречался с другими собаками в парке. Но чаще он проводил своё свободное время в кругу семьи. Он пылесосил, стриг траву, вытирал пыль, мотал с мамой пряжу, смотрел с детьми телевизор, а иногда даже танцевал.
Однажды дом загорелся. Все выбежали на улицу и ждали, пока не приедет пожарная бригада.
– А где Кортни? – спросили дети.
– А где мой младенец? – спросила мама.
И тут они увидели Кортни, который спускался вниз по приставной лестнице с младенцем на руках.
Пожар потушили, дом отремонтировали, и семья зажила своей обычной жизнью.
Но однажды утром они проснулись, а Кортни нет. Дети обыскали весь дом, но так и не нашли ни Кортни, ни его чемодана.
– А мы вам говорили, что доверия ему нет! – сказали родители. – Этому беспородному!
Дети пошли в полицейский участок.
– У нас пропала собака. Он старый, с лохматыми бровями. Он играет на скрипке, готовит потрясающие обеды и жонглирует, чтобы развлечь нашего младенца.
– Я обязательно дам вам знать, если мы найдем старую собаку с мохнатыми бровями, которая играет на скрипке, готовит потрясающие обеды и жонглирует, чтобы развлечь вашего младенца, – пообещал им полицейский.
Тем летом вся семья уехала на побережье. Они взяли с собой лодку.
Каждый день дети катались на этой лодке. Она была крепко-накрепко привязана к скале длинной-предлинной верёвкой. Но однажды случилось что-то ужасное…
Верёвка оборвалась. А ещё дети потеряли вёсла. И лодка уплыла в открытое море.
– Кто-нибудь, на помощь! – кричала мама.
А лодка уже почти скрылась из виду.
Но вдруг лодка сильно качнулась!
Кто-то тянул её обратно!
К берегу!
Они так и не узнали, кто или что вытянуло лодку на берег.
Интересно, кто же это был всё-таки?
С утра Пиф был в приподнятом настроении. Вчера с хозяйкой переехал в новую квартиру, и сегодня предстояло познакомиться с хвостатыми соседями. Пока спускался с третьего этажа, услыхал во дворе зычный лай и тоненько завизжал от волнения. Мячиком скатился вниз и пулей выскочил во двор. Но при виде потенциальных приятелей пыл в Пифе угас.
По дворовой площадке чинно расхаживали три мастодонта – доберман, шарпей и немецкая овчарка. Точно мамонты, паслись они мирно средь зелёной травы, их пастухи – трое мужчин средних лет – стояли чуть поодаль, курили. Пиф ощутил себя букашкой: все трое были слишком великолепны, слишком мощны и величественны. Ему захотелось домой.
– Не робей, Пифка, – ласково подбодрила хозяйка.
Как водится, собачники сразу приняли новенькую, стали знакомиться. Про псов сказать такое было нельзя: почуяв незнакомца, впились в него тремя парами мрачных гляделок.
– Здравствуйте, – предательски дрожащим лаем приветствовал собак Пиф, поджав хвостик.
Троица вежливость проигнорировала и, точно змей Горыныч, склонив к земле буйны головы, медленно наступала на новичка. Впереди – доберман; шарпей и овчарка держались чуть сзади, по бокам, образуя «немецкую свинью». Пиф закрыл глаза, решив принять смерть стоически, и, издав прощальный визг, упал лапами кверху. «Только бы не кусались».
– Не бойтесь, они не тронут, пускай знакомятся!
Действительно, шли секунды, но его никто не трогал. С опаской Пиф приоткрыл один глаз и увидел три мокрых носа.
– Пахнет терьером.
– Вы совершенно правы, – позволил себе вставить Пиф и тоже засопел носиком.
– Как тебя зовут? – хрипло пробасил шарпей. Он был молод, но уже меланхоличен.
– Пиф! – тот встал на задние лапки.
– Во дает! – изумился шарпей. – Ты недавно переехал? – вопросительно поднял он складки на лбу. Пёс оказался не столь мрачным изнутри, каким казался снаружи.
– Вчера. Мы в другом городе жили – мотаемся туда-сюда, – затараторил Пиф, осмелев.
– Будем знакомы, – улыбнулся шарпей, оскалив белоснежные клыки. – Я – Баффи, это – Тайсон – кивнул на добермана. – А это – Кора.
– Привет! – гавкнула немецкая овчарка, и в ушах Пифа зазвенело. – Добро пожаловать!
– Что-то не пойму, – вмешался в разговор Тайсон, глядя на новенького неласково. – Ты кто такой? На болонку не похож, да и не пудель тоже…
– Точно не знаю, – переминался Пиф с лапы на лапу, – хозяйка говорила, я дорого стою, ведь я королевских кровей!
– Как, бишь, тебя зовут? Пук? – съехидничал Тайсон.
– Пиф!
– Не важно. Слыхали? – обернулся доберман к приятелям. – Король объявился, а мы и не ждали! Здрасьте, ваше величество, – он сделал что-то наподобие книксена.
– Перестань паясничать, Тайсон, – мягко перебила Кора. – Быть может, Пиф и вправду необыкновенный. Откуда нам знать? Посмотри, какой симпатичный пёсик! Не обижай его.
От добрых слов Пифу стало приятно, он снова поднялся на задние лапки и немного покрутился вокруг своей оси. На сей раз складки Баффи поползли на затылок.
– Хватит выпендриваться! – с ноткой отвращения остановил его Тайсон. – Даже если он необыкновенный, мне дела нет! Настоящий пёс должен быть не симпатичным, а храбрым, сильным и преданным!
– Правда, – поддакнул Баффи. – Не обижайся, Пиф, он только с виду такой свирепый. Тайсон – герой! Прошлой весной хозяина спас. Тот купаться пошёл, а вода – холодная. Заплыл далеко, ноги судорогой свело, тонуть начал. Тайсон его чуть живого на берег вытащил!
– Ух, ты! – восхитился Пиф. – А вот у меня был случай…
– Ладно тебе, – смутился Тайсон. – Ты тоже молодец! Вспомни, как зимой дочку хозяина от хулиганов спас! Думали, раз медлительный, как улитка, и в складочку, как юбка, так издеваться можно. Стали к девочке приставать, но Баффи показал, почем фунт лиха!
– Какой Вы смелый! – Пиф с уважением смотрел на Баффи. – А вот я однажды…
– Кора тоже молодчина, – заговорил глухо шарпей, обращая на Пифа не больше внимания, чем на зыбь на воде. – Она с хозяином на границе служила, не одного нарушителя выследила. Даже медали есть!
– Да что мы всё о себе, – прервала его панегирик Кора. – Пифу, наверное, тоже есть что рассказать?
– Как раз один случай вспомнил, – заговорил Пиф, радостный, что ему дали слово.
– Что он может рассказать! – опять перебил Тайсон. – Гляньте – типичный представитель собаки домашней избалованной!
– Да что ж такое! – рассердилась Кора. – Дайте Пифу высказаться!
– Ладно, валяй, Пук, – неохотно разрешил Тайсон.
– Так вот, – в третий раз начал Пиф, – в прошлом году на хозяйку чудовище напало. Страшное! Огромное, как, как… – он заозирался в поисках подходящего сравнения, – как машина! – махнул лапой на припаркованный у подъезда джип. – Нет, как три машины! – немного подумав, уточнил и для большей достоверности выпучил глаза.
– Во даёт! – усмехнулся Баффи.
– Оно на дыбы встало и чуть хозяйку не раздавило! А у меня даже страха в тот момент не было. Бросился на чудовище, залаял громко-громко, оно испугалось и ушло!
– Где такие чудовища водятся? – издевательски поинтересовался Тайсон.
– У хозяйки на работе. Она меня всё время с собой берёт, чтобы защищал, – Пиф безмятежно почесал за ухом.
– Часто защищать приходится? – осведомился Баффи.
– Постоянно! Раз в неделю, как минимум.
– Потрясающе! Какой же ты милый, сладкоречивый пёсик! Прямо герой исторического романа! – восхитился Тайсон и деланно закатил глаза. – Может, и летать умеешь?
– Нет, чего не умею – того не умею.
– Жаль…
– Ты и вправду герой! – поразился Баффи. – К тому же скромник и местная достопримечательность, – подмигнул Коре.
Та молчала, внимательно глядя на Пифа.
– Можно у вас автограф попросить? – продолжая издеваться, Тайсон отвесил учтивый поклон.
– Что вы! – Пифу сделалось неловко. – Вовсе я не герой, хотя мною многие восхищаются. В прошлую пятницу я хозяйку из огня вытащил.
– Из огня?! – поразился Тайсон. – Вы только подумайте!
– Смотрю: горит – и руки, и ноги, и голова! – с увлечением стал рассказывать Пиф. – А я сам боюсь, думаю: что делать? Стал лаять, прыгать – пытался огонь сбить. На лай люди сбежались и пожар потушили. Потом ещё долго радовались, в ладоши хлопали.
– А что хозяйка? – с тревогой осведомился Баффи.
– Ничего! – без запинки ответил Пиф. – Я вовремя подоспел.
– А может, Пиф – это не настоящее Ваше имя, а боевой псевдоним? – еле сдерживаясь от смеха, поинтересовался Баффи. – Может, Вас на самом деле зовут Наполеон или, на худой конец, Бонапарт?
– Нет, в паспорте я записан как Белый Пиф Серое Ухо, но друзья зовут меня просто Пиф, – фатовски ответил тот и расправил усы.
– Хватит! – рявкнул вдруг Тайсон. – Не знаю как вы, а меня от вранья тошнит!
– Да-а, – протянул Баффи, – здорово ты по ушам ездить умеешь! Только военного оркестра и фейерверка не хватает.
– По ушам не умею, – не понял иронии Пиф. – А вот на велосипеде могу!
Кора издала нечто, настолько напоминающее презрительное фырканье, насколько допускается хорошим тоном:
– Я такого лгунишки в жизни не встречала!
– Вы мне не верите? – сделав бровки домиком, искренне поразился Пиф.
– Мои мрачные предположения получили блестящее подтверждение, – с серьёзным видом заявил Баффи. – Произошла ошибка, он – лгунишка, но не герой. Для героя у него слишком слезливая мордочка, не находите? – не выдержав, он прыснул.
– Ты за дураков нас держишь! Мы – уважаемые, заслуженные собаки – к нему со всей душой, а он?! – разгорячился Тайсон. – Я тебя на мелкие кусочки разорву!!
– Я не обманываю! Правду говорю, всё как было! Думал, интересно будет, – оправдывался Пиф, виновато прижав к голове ушки.
– Убирайся подобру-поздорову! – перестав смеяться, тихо зарычал Баффи.
Пиф застыл, словно маленький гранитный утёсик. Он с надеждой посмотрел на Кору – глаза овчарки обдали холодом.
– Лгунишка! Обманщик! Думает: умнее всех! – не мог успокоиться Тайсон, порываясь броситься на перепуганного Пифа. Кора и Баффи еле его сдерживали.
– Тайсон, фу! Ко мне!
– Твоё счастье… Ничего, в другой раз тебе устрою! – рявкнул ущемленный в достоинстве Тайсон и потрусил к хозяину.
– Мы пойдем, пожалуй, – беспокойно засобиралась домой хозяйка Пифа.
– Вы простите, что так вышло. Первый раз такое, он вообще-то пёс смирный, – оправдывался хозяин Тайсона.
– Ничего, – улыбнулась та. – Обязательно приходите в пятницу, буду ждать, – попрощалась она с собачниками и направилась к подъезду. – Пойдём, Пифушка.
Пиф грустно глянул на несостоявшихся друзей. Те стояли каждый рядом со своим хозяином и смотрели с презрением – гордые, они не терпели лжи. Пиф вздохнул и, понурив голову, поплёлся прочь.
– Молодец девчонка! – заговорил пожилой хозяин овчарки, когда новые знакомые скрылись в подъезде. – В двадцать пять лет – заслуженная артистка.
Собаки недоуменно переглянулись.
– Теперь ясно, с кого этот Пиф пример берёт. Хозяйка такая же вруша! – фыркнул Тайсон.
– Думаю, где я её раньше видел? – продолжал Корин хозяин. – Потом, когда она про цирк заговорила, вспомнил: на афише! Она там среди слонов горящими булавами жонглирует.
– И пёс у неё умница! – согласился с товарищем хозяин шарпея. – Со слонами выступает и даже на велосипеде ездит! Любопытно посмотреть…
– В пятницу всей семьей в цирк пойдём, – заявил хозяин добермана. – Понял, Тайсон, кто у тебя теперь соседи? – строго обратился он к виновато прячущему морду псу. – Настоящие артисты! А артистов обижать нельзя.
Тощий был не такой, как все. Имелась в нём некая элегантность, утончённость, что ли. Сородичи-дворняги – и те перешёптывались: «Необычный какой-то, благородных кровей, видать».
И вправду, у стройного Тощего были слишком длинные, изящные лапы, слишком чёрная и шелковистая шерсть, слишком блестевшая даже при отсутствии регулярных водных процедур, а ещё чересчур одухотворенная морда.
– Тебе не по помойкам шастать, – сурово советовали товарищи, – а на выставках выступать.
Но Тощий не зазнавался, хотя догадывался о своей необычности. Как все, участвовал в дворовых стычках, спал на канализационном люке, охотился на голубей и зализывал ушибы после рандеву с дворником. Но в отличие от остальных дворняг Тощий был мечтателем. По ночам грезилось, что лежит он в доме, на мягкой перине, в окружении деликатесов, а красивая добрая хозяйка чешет его за ухом и на ужин предлагает утиное рагу.
Это самое утиное рагу не давало Тощему покоя – являлось, проклятое, в каждом сне. Но самое удивительное – Тощий его отродясь не пробовал: так, слышал однажды, как о сём кулинарном изыске отзывалась одна болонка. С тех пор эта болонка стала его проводником в мир наслаждений. С упоением делилась она подробностями непростой, но завидной жизни питомца, и информация эта кружила Тощему голову. Найдя в нём благодарного слушателя, болонка вещала о новинках собачьей моды, секретах красоты и шелковистости шерсти, рецептах приготовления вкусного, некалорийного обеда их трёх блюд и прочее, прочее, прочее… Однажды пригласила Тощего в гости, но что-то сорвалось, и пёс, переступив лишь порог, был отправлен в нокаут грубияном-охранником. С тех пор болонку не видел, но мечта прописаться по адресу уже не покидала его.
В то обычное свежее утро ничто не предвещало беды. Тощий прогуливался в парке, предусмотрительно огибая обманчиво радужные лужи. Неспешной трусцой обходил свои владения, и тонкий нюх не оставлял без внимания ни одну мусорную урну.
Вдруг идиллическую тишину летнего утра резанул чей-то заливистый, нахально-радостный лай. Голос неизвестного Тощий слышал впервые. Он оторвался от мусорки и вгляделся в быстро увеличивающуюся точку на горизонте. Ещё приподнял на загривке шерсть и обнажил жёлтые клыки. Вообще-то Тощий был нрава незлобного, но в случае приближения НБО (неопознанного бегущего объекта) по собачьему кодексу полагалось поступать именно так. Он жил на улице, и неукоснительное исполнение её законов считал делом чести.
Тем временем точка росла, превратившись сначала в чёрное пятно, а потом трансформировалась в… в…
Нет! Быть того не может! Зрение играло с ним злые шутки. Отдуваясь от быстрого аллюра и блестя глазами, перед Тощим стояло его зеркальное отражение…
Тощий, конечно же, знал, как выглядит: нередко любовался своей поджарой фигурой в луже или засматривался на благородный профиль в витрине.
– Друг, где здесь можно спрятаться? – переведя дух, молвило отражение приятным баритоном.
Тощий сел. Выходит, это не галлюцинация и даже не результат голодного воображения. Это самый настоящий пёс, как две капли похожий на него, Тощего. Невероятно!
Выражение его морды было столь ошарашенным, что незнакомец участливо поинтересовался:
– Тебе плохо, приятель?
– Нормально всё! – взял себя в лапы Тощий. – Только не находишь странным: я и ты несколько схожи фигурами, да и длина носа у нас одинаковая?
Незнакомец присмотрелся к Тощему.
– Действительно, некоторое сходство есть. Пожалуй, темный цвет шерсти и изогнутый хвост нас в чём-то роднят, но не более. Братец, скажи-ка мне лучше, где можно укрыться? Понимаешь, я из дома сбежал. Меня уже наверняка ищут, – незнакомец затравлено озирался.
– Погоди-ка, – опешил Тощий. – Говоришь, из дома сбежал? Но зачем?! – он что-то не улавливал.
– Надоело в четырёх стенах сидеть! – пояснил незнакомец. – Вольной жизни захотелось: чтоб гулять, сколько влезет, чтоб друзей – ватага, чтоб воробьёв гонять, по лужам бегать! – словно в подтверждение, незнакомец с воодушевлением принялся скакать по лужам. Тощий лишь диву давался.
– Свобода! – орал не на шутку разошедшийся пёс. – Ты, брат, сам не знаешь, какой счастливец! Куда захотел – туда пошёл. А я… Мне хозяева твердят: «Куда с лапами на кровать, мерзавец!» А ты прикинь, ну как я без лап-то залезу? Эх, да ну их к лешему! Вот скажи мне, нравится тебе жизнь вольная?
Тощий открыл рот, чтоб объяснить блаженному, почём на улице фунт лиха, да вдруг передумал и вместо этого сказал:
– Чего ж не нравится! Кто хошь такой жизни позавидует! Ем – до отвала, иной раз такую вкуснятину в мусорке найдёшь, сплю – сколько влезет, гуляю – где вздумается, а друзей – целая орава!
Разинув рот, слушал незнакомец Тощего, живо представляя все прелести открывшейся перспективы.
– Везунчик! – с завистью подытожил он, прослушав рекламный ролик «Жизни Вольной Великолепной». – Но теперь я тоже свободный житель планеты Земля. Никто меня не остановит! Только хозяйка переживать будет… Она хоть вредная, но меня любит, – незнакомец сник.
Тощий того и ждал:
– А давай махнемся местами!
– Как это?
– Ты и я похожи, как две подушечки «Чаппи» – и лицом, и фигурой, и даже голосами.
– Находишь? – незнакомец вновь окинул Тощего недоверчивым взглядом.
– Разуй глаза, братец, нас родная мать не различит! Предлагаю следующий план: я тебе вкратце рассказываю, где здесь что, с кем дружить, кого стороной обходить. В общем, делюсь правилами выживания и тонкостями наслаждения вольной жизнью. А ты за это говоришь мне номер своего дома и квартиры, и мы производим подмену. Проще говоря, ты станешь мной, а я – тобой. Что скажешь? Хороший план?
– Хороший?! Да ты что, обалдел?! – глаза незнакомца округлились. – Это не хороший план! Это отличный, великолепный, потрясающий план!!
– Но запомни, твой путь в дворняги не будет усеян розами. Готов к трудностям?
– На всё готов!! – ответил незнакомец, и Тощий позавидовал его решительности.
…
Тощий остался необычайно доволен: всё складывалось как нельзя лучше. Наконец собачья фортуна повернулась к нему мордой. Молитвы услышаны, он станет полноценным домашним любимцем, будет разгуливать в ошейнике и отращивать живот.
– Ударим по лапам? – предложил он незнакомцу.
– Ударим!
– Отныне имя тебе – Тощий. А мне?
– А мне, ой, а тебе – Принц! – выпалил пёс и с лобзаниями обрушился на Тощего своей в меру упитанной массой.
– Недурно… А теперь слушай внимательно…
– Принцушка вернулся! – Тощий стоял на пороге новой квартиры улучшенной планировки. Красивая молодая хозяйка (точь-в-точь о какой мечтал) обнимала его и плакала счастливыми слезами. У хозяйки розовые щёки и блестящие голубые глаза – было видно, она вполне довольна жизнью. – Зачем сбежал? Я ведь так тебя люблю, негодник! – чистым как серебро и музыкальным, словно пение дрозда, голосом причитала хозяйка, заводя Тощего в прихожую.
«Неплохое начало», – для вида Тощий покрутил хвостом, исподтишка изучая помещение.
А изучать было что – один запах из кухни чего стоил! В квартире Тощему понравилось: коридоры были широки, ковры приятно массировали подушечки лап, кондиционер бесшумно создавал температуру комфорта, а на кухне, в духовке, шкворча и благоухая, готовилось утиное рагу! Дурачок этот Принц, такое счастье променял!
– Бедняжка, ты устал, проголодался? Сейчас покормлю, – отвлекла от приятных мыслей не менее приятным предложением хозяйка. – Вот помоемся сначала. Наталья Петровна, сделайте Принцу ванну. Не забудьте шампунь от блох и каплю пачули – от него помойкой воняет!
«Еще чего! Ничем от меня в жизни не воняло, я в районе самый ароматный был», – запротестовал в душе Тощий, но сильные руки Натальи Петровны уже волокли его в ванную. Сопротивлялся пёс, как мог, но коварный кафель был на стороне домработницы. Вскоре Тощий весь в мыльной пене стоял в сверкающей белизной джакузи. Наталья Петровна усердно втирала в него шампунь с дёгтем, приговаривая басом: «Ишь, измазался, точно год не мыли. Сущий поросёнок!»
От дегтя Тощего тошнило, пена нещадно щипала глаза, но он не роптал. Мысль об утином рагу, томящемся в духовке, согревала душу и придавала уверенности в себе. Наконец, пёс был вытерт и отпущен на все четыре стороны. Он с облегчением встряхнул шкуру и прямиком направился на дурманящий запах.
– Боже, Принц, что случилось! – путь преградила любвеобильная хозяйка. – Ты такой… такой… тощий! Наталья Петровна, взгляните, какой худой!
Действительно, мокрый, с прилипшей к бокам шерстью Тощий смахивал на свежевыкупанный скелет.
– Вы, голубушка, с диетами переборщили. Сами на них сидите, и пса замучили! – ядовито заметила домработница. – Посмотрите, на кого он похож – кожа да кости!
– Так по породе полагается, у нас выставка скоро… – вяло запротестовала хозяйка.
– Вы в могилу его сведёте со своими выставками. Собаке надо питаться! Пойдём, Принцушка, покормлю, – домработница поманила Тощего в заветную кухню.
«Что за чудо эта Наталья Петровна!» – думал пёс, пока та колдовала над миской, а запах рагу приятно щекотал ноздри. Рассказы болонки становились реальностью, и он уже чувствовал, как нежные кусочки тают на языке.
– Ешь! – домработница поставила перед носом миску, до краев наполненную утиным ра…
Но что это? В миске никакого рагу не было. Распространяя неаппетитный запах, в ней лежал сухой корм! Деликатесами Тощий избалован не был, но чтоб вот так, грубо рушились мечты… Разочарование накрыло горькой волной, и пёс недоуменно уставился на хозяйку.
– Вот видите, Принцу не нравится ваш корм. Он не солдат, чтоб сухим пайком питаться, – хозяйка торжествовала. – Сейчас, сейчас, милый, я тебе капустки с морковкой… – демонстративно выхватив у домработницы нож, она полезла в холодильник.
«Только не это!» – подумал Тощий и с усердием голодного Робинзона Крузо захрустел кормом.
После трапезы и впечатлений Тощий решил вздремнуть. Памятуя о запрете «залазить на кровать с лапами», отправился в коридор, где давеча заприметил уютный диван на изогнутых ножках.
«Неплохое местечко», – думал он, устраиваясь поудобней для непродолжительного полуденного отдыха. Но тут внимание привлекли деревянные, приятно пахнущие подлокотники.
«Как удобно, можно, не вставая, поточить зубки», – он попробовал подлокотник на вкус. Клыки легко вонзились в податливое дерево, и Тощий с удовольствием принялся за дело.
– Принц! Что ты делаешь?! – раздался истошный крик хозяйки. – Это антиквариат! Людовик XIV!
Как укушенный, пёс вскочил с антиквариата, забился в первый попавшийся угол и затравленно уставился на хозяйку.
– Боже! Я этого не вынесу! – заламывая руки, та понеслась по коридору в неизвестном направлении.
Стоило Тощему перевести дух, как перед носом возникла мощная фигура домработницы. Она сверкала глазами, а в руках сжимала веник.
«Побьют и погонят», – решил пёс, зажмурившись в ожидании сокрушительного удара. Но такового не последовало.
Однако наказание за поглоданного «Людовика» оказалось гораздо изощрённее….
Когда он, наконец, забылся неспокойным сном, в дверь позвонили. Тощий вскочил и на всякий случай залаял: внутри шевельнулось нехорошее предчувствие.
На пороге стоял бледный мужчина с голубыми прожилками на запястьях. Экстравагантной наружностью – стройный, разодетый и увешанный бесчисленными косметичками и ридикюлями – мужчина напоминал девушку. Его голову покрывала шевелюра цвета розового синтетического ковра, а маникюром мужчина смахивал на хозяйку. Не менее странно от незнакомца пахло. Тощий чихнул.
– Проходите, Николай, – приветствовала хозяйка. – Полюбуйтесь, что наделал, – указала женщина на варварски повреждённый диван. – Кажется, он перед выставкой нервничает. А может, зубы заболели? – она ужаснулась.
– Сейчас посмотрим, – голосом мягким, словно булочка, отозвался Николай и пропорхнул в гостиную. – Расположимся тут – мне необходимы свет и воздух, – изящными жестами Николай выкладывал на кофейный столик содержимое ридикюлей: расчёски, щётки, тюбики, коробочки, баночки, назначение которых было для Тощего тайной. От этой тайны шерсть на холке непроизвольно встала дыбом, во рту пересохло, и пёс украдкой направился к выходу.
– Куда, дурачок! – улыбнулся Николай и, схватив за загривок, потащил пса обратно. – Посмотрим, что у нас тут? – Николай бесцеремонно разинул Тощему пасть и нагло заглянул внутрь. – Фу-у! – сморщил нос, – что же вы, милочка, зубы не чистите? Немудрено, он скоро у вас всю мебель сгрызёт. Мы, собачьи стилисты, рекомендуем уход за полостью рта не реже раза в неделю.
– Но ведь я чистила… – стала оправдываться хозяйка, – каждую неделю, собственноручно…
– Не зна-аю, – с сомнением протянул стилист и, намазав щетку розовой массой, засунул её Тощему в пасть.
От такого нахальства пёс растерялся и не возражал.
Когда с гигиеническими процедурами было покончено, стилист принялся за педикюр. По-орлиному выгнутые когти Тощего, когти, которые всегда были предметом гордости и не раз выручали в бою, полетели в урну. Стилист заорудовал пилкой. На позорные остатки былой роскоши умело нанёс слой перламутрового лака и, если бы морду Тощего не покрывала густая шерсть, заливший её румянец стал бы достоянием общественности. Затем Николай методично его вычесал и под занавес прочистил уши, суя в них ватные тампоны. Ангельское терпение Тощего подошло к концу. Он попытался укусить стилиста. Тот ловко увернулся и профессиональным движением натянул на физиономию пса намордник.
Сеанс наведения красоты был окончен. Тощий, униженный и посрамленный, но красивый, как девушка на выданье, стоял, позорно зажимая меж лапами хвост. Стилист довольно взирал на результат своей тяжёлой, но высокооплачиваемой работы.
– Разве он не похож на фавна? – пропел Николай вопросительно.
– Вы просто волшебник! – в глазах хозяйки блеснули слёзы умиления.
Вечерело. Тощий уснул. Он спал тревожно, то и дело вздрагивая в ожидании новой напасти, и та не заставила долго ждать.
В дверь вновь позвонили. Тощий попытался укрыться в туалете, но уборная была заперта.
– Здорово, Принц! – на пороге стоял мальчик и не по-детски ухмылялся. – Ты сегодня какой-то не такой… – уверенным взглядом скептика окинул он Тощего. – А, опять стилист приходил! – догадался малыш и задорно швырнул в него школьный рюкзак.
– Андрюша, не смей трогать Принца, ему укладку сделали, – пожурила сына хозяйка. – Мой руки и ужинать. Потом с собакой погуляешь.
Услышав о прогулке, Тощий завилял хвостом. Сдерживаться он не привык, но болонкин завет: «не писать дома!» нарушить не смел.
– Чего радуешься, тупая морда, – невежливо обратился к нему Андрюша. – Жрать хочешь? Пошли, вкусным угощу, – поманив за собой Тощего, мальчик деловито отправился на кухню.
На столе шкворчало разогретое домработницей рагу. Дождавшись, когда та выйдет, мальчик, поколдовал над тарелкой и сунул её под нос Тощему. Не веря в людскую доброту, пес с благодарностью поглядел мальчику в глаза и, растягивая удовольствие, понюхал благоухающую еду. Божественный запах дурманил: чуть прикрыв глаза, Тощий начал есть.
Жуткий спазм вдруг сжал горло! Стало трудно дышать – пёс повалился на пол. Кусок утки вылетел из глотки, словно живой. Во рту жгло невыносимо! Тощий завертелся по кухне, круша всё кругом. Андрюша загибался в припадке смеха и методично посыпал бедолагу перцем. Чёрное облако лезло в глаза, в нос, пёс кашлял, чихал и, как ему казалось, сходил с ума.
Натыкаясь на углы, Тощий помчался в коридор, подальше от злого Андрюши и его перечницы. Оказавшись в холле, пёс открыл глаза. В дверях стоял рыхлый мужчина с кулаками боксера и румянцем только что извлечённого из ванны младенца.
– Принцушка, что же ты от меня сегодня сбежал? Ну, ничего, папа купил обновку, – добрым голосом сказал мужчина и воздел к небу кулак, в котором острыми шипами сверкнул строгий ошейник.
«С меня хватит!» – в сердцах подумал Тощий и, протаранив сердобольного мужчину лбом, кинулся вон из кошмарной квартиры.
Как выбрался из подъезда, не помнил. Бежал, не разбирая пути, не обращая внимания на несущиеся вслед проклятия, пока вновь не оказался в спасительном парке.
Звуки погони стихли. Тощий остановился, переводя дух и с наслаждением справляя малую нужду. Завершив долгожданную процедуру, он принялся пить из радужной лужи. Пил и не мог напиться. Перец нещадно щипал горло, но желанная вода постепенно приводила в чувство. Боже, как хорошо!
– Спасите! Помогите! Help! – раздался вдруг чей-то пронзительный баритон.
Тощий обернулся. Двигаясь аллюром, через улицу с оглушительным лаем неслась свора дворняг. Впереди с искаженной от ужаса мордой бежал…
– Принц! – поразился Тощий и кинулся наперерез дворнягам.
– Стойте! – зарычал он, оттесняя от бедняги скалящих клыки преследователей. – Чего вам надо?
– Тощий, здорово! – пружиня бицепсами, приветствовал его пёс с челюстью обширной, как сжатая нива. – Куда запропастился? Только представь, этот нахал явился сегодня к нам и заявил, что он – это ты! Думал, своих не признаем!
– Серьёзно? – неподдельно изумился Тощий. – Это правда? – свирепо глянул он на трясущегося Принца.
– Да-а, – виновато промямлил тот.
– Ладно, парни, спасибо, что привели негодяя. Разберусь с ним, мало не покажется, – прорычал Тощий и, спохватившись, добавил: – Я пронюхал, на мусорку отходы из столовки привезли – целый контейнер…
– А, ну, ты разберешься, значит, – быстро заговорил здоровяк, глотая слюну. – У нас тут ещё дела в округе…
– О чём речь, старина! Счастливо!
Через минуту дворняги скрылись из виду.
Два пса, как две подушечки «Чаппи» похожие друг на друга, стояли у играющей всеми красками лужи. Оба молчали и лишь пристально вглядывались в радужные отражения.
– Ну, я пошёл, – заговорил, наконец, тот, что был грязнее.
– Давай, – отозвался второй. – Знаешь, я там диван погрыз, ты уж извини.
– Ничего… – ответил чумазый и побрёл вон из парка.
– Спасибо тебе… – прошептал оставшийся пёс вслед уходящему.
Пережив сегодняшний день, Тощий понял одно: ему никогда не стать настоящим принцем.
У меня в Питере есть две подруги – писательницы Нора Ниш и Валерия Михайлова. Правда, я их никогда раньше не видела – мы подруги по переписке. И вот не так давно я поехала к ним в гости. Оказалось, что они живут в одной квартире – на Литейном проспекте, напротив Следственного управления. Я Питер не очень хорошо знаю, поэтому пришлось спрашивать дорогу у милиционера.
– Конечно, я знаю, где живут эти замечательные писательницы, Нора Ниш и Валерия Михайлова! – сказал мне милиционер, провожая до нужного дома. – Они же нам самые запутанные преступления помогают раскрывать! Их вся милиция ужасно любит и бережёт!
Лифта в доме не оказалось, и на тринадцатый этаж пришлось подниматься пешком. Дверь в квартиру моих подруг была настежь распахнута.
– Входите! – крикнули мне изнутри почему-то мужским голосом, и я вошла.
В квартире была всего одна комната, зато тёмная и большая. Кругом стояли гробы на колесиках, из которых торчали чёрные руки, синие ноги и что-то ещё – я не разглядела. Вокруг же гробов бегали какие-то маленькие толстые люди с ироничными лицами.
– Не бойтесь, – сказал мне мужчина с гусиным пером за ухом. Он сидел за столом, заваленном исписанными бумагами, старинными фолиантами и справками на предъявителя. – Это мои страшилки, ужастики и кошмарики. Они ручные и не кусаются.
Немного успокоившись, я спросила у мужчины:
– Скажите, вы не видели моих подруг – Нору Ниш и Валерию Михайлову?
– Не видели, – холодно ответил мужчина и прищурился: – А они вам зачем?
– Я для них пирогов напекла, я из Барнаула. Приехала побеседовать о литературе.
– Пирогоооооооов! – очень обрадовался мужчина. – С боровиками и подберёзовиками?
Я сняла с лукошка салфетку (у меня с собою было лукошко) и показала ему пироги. Они действительно были с боровиками и подберёзовиками.
– Ну, это в корне меняет дело! – мужчина выскочил из-за стола (на нём оказался серебристый космический скафандр) и учтиво поклонился: – Честь имею представиться – Валерий Роньшин!
– Но мне не нужен никакой Валерий Роньшин, – я вежливо улыбнулась в ответ. – Мне нужны мои подруги – Нора Ниш и Валерия Михайлова – мои любимые детские писательницы.
Что это он, в самом деле?
– А их вообще-то нет. Или так: я – это они и есть, – как-то непонятно ответил Валерий Роньшин и полез на дерево. В углу у него росло вечнозелёное дерево. – Давайте сюда ваши пирожки, у меня мало времени.
– Послушайте, – сказала я. – Я вас что-то не пойму. А кто же тогда написал «Охоту за Красной Шапочкой», «Руки вверх, Синяя Борода», «Схватку с Кощеем Бессмертным» и ещё что-то такое захватывающее про трёх поросят?
– Это всё я, – ответил Валерий Роньшин с дерева, уписывая мои пирожки. – Всё я, да-да!
– Вы прямо за троих работаете! – восхитилась я. – Когда же вы всё успеваете? Вон и частным детективом служите, нашей милиции помогаете. И ещё в «Трамвае» когда-то печатались.
– Это что! Я ещё не то умею! Я вот сейчас поем и в космос отправлюсь.
– Зачем?
– За вдохновением!
– Какой вы всё-таки необычный! – опять восхитилась я. – Скажите, неповторимый стиль ваших ранних и поздних произведений – это тот самый гротескный реализм или всё-таки сюрреализм, как он есть, но в ироническом преломлении современности?
– Ой! Кажется, моя ракета улетает! – вскрикнул Валерий Роньшин и спрыгнул с дерева. – Какие вкусные у вас пирожки, ням-ням!
– Постойте, куда же вы? – всполошилась я. – А как же беседы о литературе? Мы же ещё не поговорили о вашей увлекательной серии «Сказки о художниках», чёрт побери!
– Давайте послезавтра, ну правда! А то у меня сейчас ракета улетит, – виновато сказал Валерий Роньшин, высовываясь из иллюминатора. – У меня через два часа с Хармсом дружеская встреча, на планете Погания. А дотуда ещё пилить и пилить.
– Хорошо, тогда до послезавтра! – я помахала ему вслед платочком.
– Приходите обязательно! Я вам про Ганса Христиана Андерсена кое-что расскажу, прелюбопытное!
– Спасибо! – крикнула я, но рёв реактивных двигателей заглушил мой голос.
А вместо потолка в квартире у Валерия Роньшина было небо – голубое и в облаках барашками. Какое-то совсем не Питерское.
В подворотнях города N Генри слыл псом авторитетным: ни котам, ни посторонним собакам спуску он не давал. Ледяной взгляд, властная линия подбородка, хладнокровие чемпиона и несокрушимые челюсти приводили округу в трепет. Отличавшийся крепким телосложением и решительностью в поступках, когда-то Генри был восточно-европейской овчаркой. С тех пор много воды утекло – от былого экстерьера одна осанка осталась. Шерсть свалялась, когти от беготни стёрлись, а уши он потерял позапрошлой зимой – отмёрзли.
Сильно переживал Генри из-за ушей, хотя без них даже сподручней стало – в бою свои преимущества. Однако чувство неловкости сидело в нём крепко. Даже комплекс на этой почве развился: какая из тебя овчарка, когда ушей, и тех нет?
Но в целом жилось Генри неплохо: ел вдоволь – помойки да сердобольные старушки с голода помереть не давали, спал на травке, а зимой прибивался к бомжам и ночевал в теплотрассах. Не жизнь – сказка!
В тот день Генри проснулся рано – от голода. Поужинать вчера не успел – участвовал в разборке с соседскими псами. Несмотря на баталии в брюхе, настроение было отличное: солнышко припекало бока, слух услаждало чириканье воробьёв. Генри потянулся и легкой трусцой направился к дальней мусорке. К дальней, потому что по пятницам из столовой № 5 туда привозили отходы. Сегодня суббота, но Генри без завтрака не останется. В округе все знали: добыча по праву старшинства принадлежит ему – грозе окрестных дворняг, великому и ужасному Генри. Ни один здравомыслящий пёс, дороживший шкурой, не позволил бы себе позариться на его собственность.
Поигрывая мышцами, Генри подходил к мусорке. Издалека уловил он аромат говяжьих костей – добыча обещала быть более чем съедобной. И действительно: то был настоящий храм желудка – живописную кучу пустых консервных банок, измятой бумаги, старых башмаков, яичной скорлупы и другого барахла венчал увесистый пластиковый пакет отходов!
В предвкушении плотного завтрака пёс облизнулся и, разгребая хлам, полез в мусорный контейнер.
Вдруг оттуда, словно чёрт из табакерки, выскочил кот. От неожиданности Генри отпрыгнул в сторонку и выпучил глаза. Кот молниеносно взобрался на забор, что окружал мусорку, выгнул спину дугой и угрожающе зашипел.
С остервенением клацая зубами, Генри попытался ухватить котяру за хвост – но тот, холодный и безмятежный, сидел в зоне недосягаемости, издевательски сверкая на Генри бесстыжими зелёными глазищами. Пёс рассвирепел: никто на свете, ни одна живая душа не смеет позариться на то, что по праву принадлежит ему! Даже бомжи обходили мусорку стороной, памятуя о мощных челюстях Генри. Однако сейчас некто в полоску, вальяжно расположившись на заборе, смотрел на Генри с презрением и ухмылялся в усы!
Еле сдерживая бешенство, пёс прорычал:
– Ты, морда усатая, в курсе: это моя помойка!
– Впервые слышу, – скрипучим, как треснувший патефон, голосом молвил кот. – Помойка эта принадлежит ЖЭУ № 1 Центрального района города N. Но возможно, у меня устаревшая информация. Потрудитесь предъявить документики.
– Какие ещё документики?
– Ну, дарственную, например, или там справку о приватизации…
– Ты мне брось! – нахмурился недоумевающий Генри. – Отвечай, когда спрашивают: что на моей помойке потерял?
– Я-то? – хмыкнул кот и смерил Генри уничижительным взглядом. – Да вот уши серые потерял, не видел случайно? – его верхняя губа презрительно и высокомерно скривилась.
«Нет», – чуть не ответил Генри, но осёкся.
– Что? Что ты сказал? А ну, повтори?!
– Говорю, ушей не видал? Маленькие такие: внутри розовые, сверху – шерсть?
Генри не верил собственным отмороженным ушам. Ещё ни один пёс, а тем более кот (!) не смел измываться над его физическим недостатком.
– Ты издеваться надо мной вздумал?!
– Ни в коем разе, – широко разинув пасть, кот зевнул.
Да-а, этот мерзавец был не из робкого десятка… Генри внимательно пригляделся к полосатому негодяю и вдруг заметил, что у кота, как и у него самого, нет ушей! Этот изъян придавал наглой кошачьей морде даже некое сходство с Генри.
– Ты сейчас чьи уши имел в виду? – недоверчиво протянул пёс.
– Разумеется, свои. В отличие от некоторых, я весьма наблюдателен.
– Да?.. А я свои в позапрошлом году потерял, – с горечью вздохнул Генри и присел возле бачка, – когда на улице минус сорок было. Помнишь?
– Ещё бы не помнить, своих-то я тогда же лишился.
– Серьёзно? – искренне заинтересовался Генри.
– Болел страшно, чуть лапы не отбросил. Думал, всё – кранты, но через месяц зажило.
– У меня через полтора. Чем их только не лечил! Моську из соседнего двора просил, чтоб зализывала на ночь.
– Растирания пробовал? – кот придвинулся ближе.
– Спрашиваешь!
– А я валерьянку принимал. От боли не спасало, зато спал крепко.
– У меня, как морозы, так эти места ноют, – Генри потрогал лапой отсутствующее ухо.
– Ага, по ночам особенно. Бывает, как начнет ломить, хоть на стену лезь!
Пёс понимающе кивнул:
– Иногда и летом побаливают. Перед дождём особенно.
– Муки адовы! – поморщился кот.
– Дружище, а вазелин не пробовал?
– Пустое! С таким же успехом можно коровье масло втирать. Я когда в доме жил, у хозяйки мазь одна была, забыл, как называется, что-то с гусями связано. Так она говорила: от всего помогает.
– Ты раньше домашним был? – удивился Генри.
– В частном секторе жил, – важно ответил кот, – на печке спал.
– А я – в квартире до трёх лет, – встрепенулся пёс. – Потом хозяевам надоел, они меня знакомым отдали. Но я сбежал – больно там колотили.
– Обычное дело…
– А ты как на улице оказался?
– Моим квартиру в новом микрорайоне дали – уехали, а меня на печке забыли. Пожил какое-то время там – соседи подкармливали. Но для моего гордого духа дары благотворительности тягостны… А потом печку вместе с домом снесли. Теперь бродяжничаю – третий год как, – рассказал кот свою нехитрую историю, одну из тех, от которых ежедневно зевает город.
– А я четвёртый, – вздохнул пёс. – Слушай, тебя как зовут?
– Барсик.
– Меня – Генри – в честь знаменитого писателя американского.
– Что ж, приятно было познакомиться. Ну, я пошёл, – засобирался вдруг Барсик.
– Погоди, – остановил его Генри. – Ты завтракал?
– Только собирался, – Барсик с тоской покосился на мусорный бачок.
– Так оставайся! Вон вчера сколько вкуснятины навезли!
– А можно? – усомнился кот, подозрительно глянув на пса.
– Конечно! Я угощаю. Послушай, дружище, ты мазь из кедровых орешков втирать не пробовал? У меня ещё есть немножко…