Перевод Эвелины Меленевской

Уж так исстари повелось в королевстве Ясно-Небесных гор, что у короля с королевой всегда рождалось по три сына. Старшего по обычаю называли Майклом, среднего – Джорджем, а младшего – Петером. Когда принцы подрастали, то отправлялись искать себе счастья. Что там потом случалось со старшим и средним, никто знать не ведал. А младший, ничего не попишешь, спасал красавицу, привозил её домой, и в свой час становился королём.

И так оно всегда и бывало, и все как один считали, что так тому и следует быть.

До поры до времени.

Потому что настал час править королю Петеру Двадцать Шестому и королеве Туберозе. Сначала у них, как положено, родился старший сын, потом средний. Но вместо младшего родилась дочка.

– Ох, – тяжко вздохнул король. – Что ни говори, а назвать её Петером мы никак не можем. Придется звать Петронеллой. И как нам теперь быть, просто ума не приложу.

Да что уж тут было делать!

Шли годы, и настала принцам пора отправляться на поиски счастья. Майкл и Джордж попрощались с родителями, вскочили на коней, и тут появилась Петронелла. Она была в дорожной одежде, с сумой в руках и саблей у пояса.

– Если вы думаете, – сказала она, – что я собираюсь сидеть дома, то ничего подобного. Я тоже поеду искать свою судьбу.

– Это невозможно, – заявил король.

– Что подумают люди? – вскричала королева.

– Послушай, – сказал принц Майкл, – будь же благоразумна. Оставайся дома. Рано или поздно сюда непременно явится какой-нибудь принц!

Петронелла улыбнулась. Она была высокая, красивая девушка с ярко-рыжими волосами, и когда улыбалась так, как сейчас, значит, спорить с ней бесполезно.

– Я с вами, – сказала она. – Я сама найду себе принца, даже если это мне придётся спасать его от врагов. И хватит об этом.

Конюхи подвели ей коня, она попрощалась с королём и королевой и поскакала вслед братьям.

Путь их лежал по равнине, у подножья Ясно-Небесных гор. Через много дней они достигли опушки огромного тёмного леса. Тут дорога ветвилась натрое, а у развилки сидел маленький, морщинистый старичок, весь покрытый пылью и паутиной.

– Скажи, старик, куда ведут эти дороги? – спросил его принц Майкл повелительным голосом.

– Та, что направо, ведет в город Грац, – ответил тот. – Средняя – в замок Блиц. А та, что направо, – к дому Альбиона-волшебника. И это раз.

– Что означает: «И это раз»? – удивился принц Джордж.

– Это означает, – ответил старик, – что я вынужден сидеть на этом месте, как истукан, и каждый путник может задать мне один вопрос, а я, хочешь не хочешь, должен на него ответить. И это два.

У Петронеллы было доброе сердце, и она растрогалась.

– Может, я могу тебе чем-то помочь? – спросила она.

Старичок живо вскочил на ноги, и пыль так и взлетела с него клубами.

– Ты мне уже помогла! – обрадованно вскричал он. – Потому что сказала как раз самые те слова, которые меня расколдовали! Я сиднем сидел здесь шестьдесят два года и всё ждал, когда кто-нибудь догадается спросить, не нужно ли мне помочь! – Он прищёлкнул пальцами. – За это – спрашивай, о чем хочешь! Отвечу тебе на любой вопрос.

– Где мне найти принца? – незамедлительно спросила Петронелла.

– Есть тут один в доме у Альбиона-волшебника.

– А, – сказала Петронелла. – Стало быть, туда я и еду.

– В таком случае я покидаю тебя, – сказал её старший брат. – Поскольку направляюсь в замок Блиц поглядеть, не там ли моё счастье.

– Удачи тебе, – сказал принц Джордж. – А мой путь лежит в город Грац. Сдаётся, моя судьба там.

Они обняли Петронеллу и уехали.

В раздумье она поглядела на старичка, который деловито вычесывал из бороды мусор и паутину.

– Могу я спросить тебя о чём-то ещё?

– Конечно. О чём угодно.

– Вот, предположим, захочу я спасти принца от волшебника. Как бы мне с этим справиться? Ведь у меня никакого опыта в таких делах!

Старик пожевал кончик бороды.

– По правде сказать, я знаю не всё, – подумав, проговорил он. – Знаю только, что есть у Альбиона три волшебных вещицы, которые, если ты их добудешь, помогут тебе.

– А как же мне их добыть? – спросила Петронелла.

– Наймись к нему на работу. Он даст тебе три задания, и коли справишься, то за каждое можешь потребовать награду. Проси у него гребешок, чтобы расчёсывать волосы, зеркальце, чтобы в него глядеться, и колечко на палец.

– А потом?

– Что потом, я не знаю. Скажу лишь, что если освободишь принца, эти вещицы помогут вам убежать

– Похоже, не так-то это легко, – вздохнула Петронелла.

– Ну, милая, что ж это за заветное желание, которые легко исполнить! – покачал головой старик. – Возьми вот меня – уж как я хотел освободиться, а пришлось терпеть целых шестьдесят два года!

Петронелла попрощалась с ним, вскочила на коня и поскакала по третьей дороге.

Эта дорога привела её к невысокому, заплетенному вьюном дому под крышей из красной черепицы. Дом выглядел очень нарядно в окружении цветников и деревьев, ветви которых никли от спелых плодов.

Посреди лужайки в кресле сидел с закрытыми глазами, обратив к солнцу лицо, прекрасный юноша.

Петронелла привязала коня к воротам и подошла к нему.

– Это дом Альбиона-волшебника? – спросила она.

Юноша поморгал.

– Д-да, кажется, – неуверенно произнес он. – Пожалуй, так оно и есть.

– А ты кто?

Он широко зевнул и потянулся.

– Я-то? Я принц Фердинанд из Яркосветии. Послушай, не могла бы ты отойти ? Я загораю, а ты застишь мне солнце

– Не очень-то ты похож на принца! – фыркнула Петронелла.

– Странно, – пробормотал принц. – То же самое вечно твердит мне отец.

Тут дверь отворилась, и на пороге появился некто в чёрном и серебряном. Он был худой, высокий, и глаза его были темнее грозовых туч. Петронелла сразу поняла, что это и есть волшебник.

Он вежливо поклонился.

– Чем могу быть полезен?

– Я хочу у тебя поработать, – смело сказала Петронелла.

Альбион кивнул.

– Не могу тебе отказать, – сказал он. – Но должен предупредить: это опасно. Сегодня я дам тебе задание. Справишься, получишь награду. Не справишься – умрёшь.

Петронелла посмотрела на принца и вздохнула.

– Умру так умру, – сказала она. – Согласна.

Вечером они вкусно поужинали втроём у камина в кухне волшебника. Затем Альбион через двор привёл девушку к каменному строению и поднял дверную щеколду. За дверью сидели семь огромных черных псин.

– Ты должна всю ночь присматривать за моими гончими, – велел волшебник.

Петронелла вошла внутрь, а Альбион запер её снаружи.

Псы тут же принялись рычать, лаять и скалить на неё страшные зубы

Но Петронелла была настоящая принцесса. Она взяла себя в руки. Вместо того, чтобы закричать и броситься к двери, она пошла псам навстречу и заговорила с ними ласковым голосом. Они перестали рычать и скалиться, и Петронелла погладила каждого по голове.

– Понятно, в чём тут дело, – сказала она. – Вам одиноко. Ну что ж, я посижу с вами за компанию.

И всю ночь напролёт она сидела на полу и, поглаживая то одного пса, то другого, разговаривала с ними. А они лежали вокруг, вывалив от удовольствия розовые языки, и шумно дышали.

Утром пришел Альбион и выпустил её.

– О, – сказал он, – я вижу, ты смелая девушка. Пустись ты бежать, собаки разорвали бы тебя на куски. А теперь проси, чего хочешь.

– Я хочу гребешок, чтобы расчесывать волосы.

Волшебник дал ей частый гребень из резного чёрного дерева.

Принц Фердинанд, греясь на солнцепеке, решал кроссворд.

Петронелла тихо сказала ему:

– Я делаю это ради тебя.

– Очень мило, – отозвался он. – Как будет «эгоист» из девяти букв?

– Фердинанд, – бросила она и пошла к волшебнику.

– Я хочу ещё у тебя поработать, – сказала она.

Этой ночью Альбион привел её в конюшню. В стойлах стояли семь огромных чёрных жеребцов.

– Сегодня, – сказал он, – ты должна присматривать за моими боевыми конями.

Он вышел и запер за собой дверь. Кони тут же принялись вставать на дыбы, ржать и бить своими копытами, подкованными железом.

Но Петронелла была настоящая принцесса. Она внимательно на них поглядела и увидела, что кони нечищены, а в гривах и хвостах у них полно репьёв.

– Понятно, в чём тут дело, – вздохнула она. – Вы голодны и неухожены, бедняги.

Она задала им вдосталь овса и принялась одного за другим чистить скребницей. И всю ночь она кормила, поила их, вычёсывала им репьи, а они мирно стояли в своих стойлах.

Утром Альбион выпустил её.

– Ты не только смелая, ты еще и добрая девушка, – сказал он. – Пустись ты бежать, они растоптали бы тебя копытами. А теперь проси, чего хочешь.

– Я хочу зеркальце, чтобы в него глядеться.

Волшебник дал ей серебряное зеркальце.

Петронелла бросила взгляд на лужайку. Там, не слишком перетруждаясь, принц Фердинанд из Яркосветии делал зарядку. «Светит, да не греет. Но красив, этого не отнимешь,» – подумала Петронелла и сказала волшебнику:

– Я хочу ещё у тебя поработать.

Этой ночью Альбион привел её на чердак над конюшней. Там на жердочках сидели семь огромных чёрных соколов.

– Сегодня, – сказал он, – ты должна присмотреть за моими ловчими птицами.

Как только Альбион запер за ней дверь, соколы принялись злобно клекотать, переминаться с ноги на ногу и хлопать крыльями.

Петронелла рассмеялась.

– Разве так поют птицы? – спросила она. – Вот лучше послушайте.

И запела ангельским голосом. И всю долгую ночь она пела им, а они сидели на своих жёрдочках неподвижно, как оперённые статуи, и слушали.

Утром Альбион сказал:

– Ты даровитая, добрая и смелая девушка. Пустись ты бежать, они заклевали бы тебя без жалости. А теперь проси, чего хочешь.

– Я хочу колечко на палец.

Волшебник дал ей колечко, вырезанное из цельного алмаза.

Весь день и всю ночь Петронелла спала, потому что очень устала. Но назавтра ранешенько прокралась в комнату принца Фердинанда. В ярко-красной пижаме, тот крепко спал.

– Просыпайся, – прошептала Петронелла. – Я пришла спасти тебя.

Фердинанд шевельнулся и сонно посмотрел на неё одним глазом.

– А который час?

– Неважно, – сказала Петронелла. – Пошли!

– Но я хочу спать, – возмутился принц. – А кроме того, здесь так славно!

Петронелла покачала головой.

– Принц ты, конечно, так себе, – мрачно сказала она, – но выбирать не из чего.

Она ухватила его за руку, вытащила из постели и повела за собой по лестнице. Их кони стояли в разных стойлах. Она быстро оседлала и того, и другого, подпихнула принца, чтобы он взобрался на своего, сама вскочила в седло, схватила поводья обоих коней и… Прочь они помчались, как ветер!

Но не слишком далеко ускакали, как услышали позади страшный топот. Петронелла оглянулась. За ними встало темное облако, а под облаком огромными прыжками и быстрее, чем могут бежать кони, мчался волшебник.

– Что же мне делать? – вскричала девушка.

– Ну, меня лучше не спрашивай, – буркнул Фердинанд. – Я и так весь разбит этой скачкой.

Петронелла в отчаянии вытащила гребешок.

– Старик сказал, это поможет! – И поскольку не знала, что еще сделать, бросила его позади себя оземь. Мигом стеной поднялись деревья, да так тесно посаженные, что никто бы не смог протиснуться меж стволами.

Принц и Петронелла понеслись дальше. Но волшебник обернулся топором и принялся рубить деревья: направо, налево, щепки так и летели! – и деревья рушились перед ним.

Скоро он преодолел лес, и снова Петронелла услышала позади грозный топот его сапог.

Она придержала коней, вынула зеркальце и бросила его за спину. Мигом разлилось серое, отливающее серебром озеро.

Принц и Петронелла понеслись дальше. Но волшебник прыгнул в воду, на лету обернувшись лососем, переплыл озеро и выскочил на другой берег. И снова Петронелла услышала за собой: топ! топ!

На этот раз она бросила за спину кольцо. Оно ни во что не превратилось, а осталось, сверкая, лежать на земле.

Волшебник приближался, и когда он с разбегу оказался над кольцом, оно вдруг расширилось и сомкнулось вокруг него. Руки волшебника оказались тесно прижаты к телу, и уж из этого магического объятья ему было никак не освободиться.

– Что ж, – сказал принц Фердинанд. – Тут ему и конец.

Петронелла посмотрела на него с досадой. Потом перевела взгляд на волшебника, крепко схваченного кольцом.

– Вот незадача! – вздохнула она. – Не могу ж я его так бросить! Он просто умрёт с голоду!

Соскочила с коня и подошла к волшебнику.

– Послушай, – сказала она, – если я тебя освобожу, ты пообещаешь мне отпустить принца?

Альбион посмотрел на неё с удивлением.

– Отпустить принца? Да кто ж его держит? Я с радостью от него избавлюсь!

Теперь удивилась Петронелла:

– Как, разве ты не держишь его в плену?

– Ну разумеется, нет, – сказал Альбион. – Он приехал ко мне на пару дней погостить, а когда пришла пора уезжать, заявил, что ему у меня нравится и нельзя ли ещё побыть день-другой? Я очень вежлив и потому ответил: «Пожалуйста». И вот он остался, на день, другой, третий, и конца этому не было. Я так воспитан, что гость – дело святое, и потому никак не мог его выгнать. Уж и не знаю, что бы я делал, если б ты его не похитила!

– Но отчего… – промолвила Петронелла, – отчего же ты гнался за ним всю дорогу?

– Да не за ним я гнался, – сказал волшебник, – а за тобой! Ты как раз такая девушка, которую я всю жизнь искал. Смелая, добрая, даровитая, и к тому же красавица!

– А-а, – сказала Петронелла, – тогда понятно. Хм, – прибавила она немного погодя, – и как же мне снять с тебя это кольцо?

– А ты поцелуй меня.

Так она и сделала. Кольцо вокруг Альбиона исчезло и очутилось на пальчике Петронеллы.

– Вот интересно, что скажут мои родители, когда я вместо принца приведу домой тебя? – проговорила она.

– Поживём – увидим! – весело ответил волшебник.

Он вскочил на одного коня, Петронелла – на другого, и они потрусили бок о бок, предоставив принцу Фердинанду самому добираться в свою Яркосветию.

Перевод с английского Эвелины Меленевской

– Папа, папа, папочка! – изо всех сил вопила Тина Чуддинс.

Только они приехали, чтобы спокойно провести недельку у моря, а Тина уже подняла шум, который наверняка перебаламутит обитателей других домиков.

– Скорей, скорей, скорей! – кричала она с лестницы. – Он на потолке, папа, ты должен убить его!

Папа Чуддинс поднялся по ступенькам, чтобы посмотреть, в чём дело.

– Успокойся, детка, – отдуваясь, сказал он. – В чём дело? Кто тут у тебя? Слон? Дракон? Удав?

– Паук! – топнула ногой Тина. – В моей комнате!

– Паук? – папа Чуддинс через плечо дочери оглядел комнату и задумчиво потёр пальцем зарастающую щетиной щёку. – Что ж, ничего не поделаешь. Вот сейчас пообедаем, а потом найдём где-нибудь динамиту, подорвём этот домик, а сами куда-нибудь переедем.

Тина смотрела на него во все глаза.

– По мне, я бы выбрал Южную Америку, – сказал папа Чуддинс. – Ты будешь Тина из Аргентины, я – Вилли из Чили, а мама – дай подумать – Консуэло из…

Но Тине надоело слушать папочкин вздор, и она затопала вниз по лестнице, чтобы пожаловаться маме.

– Я требую-требую-требую, чтобы паука убили, а не то!… – несколько минут спустя прокричала она и вылетела из дома. Что имелось в виду под «а не то», следовало из того, как она хлопнула дверью. Ясно, что ничего хорошего.

– Ну что бы тебе постараться и стать чуть посерьезней, – сказала мама Чуддинс своему мужу. – Ты ведь знаешь, как Тина боится пауков.

– Да Тина в жизни своей паука не видела, – ответил муж. – А кроме того, надо признать со всей объективностью, что он поселился здесь раньше нас.

Мама Чуддинс вздохнула.

– Воля твоя, Вильям, – сказала она. – Но ты же знаешь, какая у нас Тина, когда что-то не по ней.

*

– Ну, ты сам виноват, друг мой.

Папа Чуддинс снова был в комнате дочери. Теперь он стоял на газете, газета лежала на сиденье стула, а стул покачивался на очень пружинистом матрасе дочкиной кровати.

– Был бы ты поумнее, не лез бы в глаза, ничего бы и не случилось. А теперь, – сказал он, поднимаясь на цыпочки, – извини, дружище, выбора у меня нет.

Но когда он наклонился вперёд, чтобы накрыть крохотного паучка сложенной в чашку ладонью, произошёл целый ряд событий. Во-первых, кровать под папой Чуддинсом крякнула и затрещала. Затем стул, который стоял на кровати, опасно накренился. Потом газета, которая лежала на сиденье стула, сползла, а ноги папы Чуддинса разъехались в двух противоположных направлениях, и, не успев ахнуть, он оказался на полу, на спине, укрытый обоями, которые, падая, сорвал со стены.

– У тебя там всё в порядке? – крикнула снизу мама Чуддинс.

– Более чем, – отозвался папа, проверяя при этом, сколько на руках и ногах осталось целых пальцев.

*

– Что ж, мой восьминогий дружок, – сказал Вильям Чуддинс, снова появляясь в спальне дочери, в одной руке пылесос, из-под мышки другой воинственно выглядывает шланг пылесоса. – Пора тебе совершить маленькое путешествие, – сказал он, отодвигая кровать Тины.

На этот раз, из соображений безопасности, он прислонил шаткий стул к стене. Затем включил пылесос, поднял шланг дулом вверх и взобрался на стул.

К несчастью, всё своё внимание он обратил на ноги, тогда как шланг дерзко и самовольно отклонился в направлении лампочки, которая свисала точно по центру потолка. Раздался странный хлопок. Он поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как сначала лампочка, а потом и провод, плохо прикреплённый к потолку, исчезают в зеве пылесоса. Не успел он отпрыгнуть, как раздался ужасающий взрыв.

– Милый, – раздался снизу встревоженный голос мамы Чуддинс, – ты вправду уверен, что у тебя всё в порядке?

– Более чем, милая, – ответствовал папа Чуддинс, лёжа на полу, все волосы дыбом.

*

– Ну ладно, пожалуй, с этим пора кончать, – сказал папа Чуддинс, стоя в дверях и озирая спальню своей дочери, в которой теперь имелись сломанный стул, сломанная кровать, ободранные обои и здоровенная дыра в центре потолка, откуда когда-то свисала лампочка. Он чиркнул спичкой, и из темноты появилась его рука, держащая свечку.

Блики света затанцевали по комнате.

– Как тебе известно… – начал он, сделал шаг, споткнулся обо что-то невидимое, покачнулся, и горящая свечка выпрыгнула из его рук.

В одну секунду задымились обрывки старых обоев.

– О, боже, – папа Чуддинс схватил в охапку чадящую кипу бумаги и кинулся в ванную, но не успел добежать до двери, как густой столб дыма разбудил пожарную сигнализацию, и тут же заработал мощный разбрызгиватель воды.

– О боже, боже, – сказал папа Чуддинс. Пожар он успешно затоптал, но вода по-прежнему лилась сверху на всё подряд.

– Вильям!

– Что?

– Ты полностью, совершенно, абсолютно уверен, что всё… – кричала мама Чуддинс из гостиной снизу, когда наверху, под ногами её мужа, мокрый пол как-то странно хрустнул, и его повело в сторону.

Не успев ойкнуть, папа Чуддинс оказался внизу, в гостиной, на диване рядом с женой, оба с ног до головы мокрые и покрыты щепками, пеплом, ножками стульев и большим количеством полураскисшей штукатурки. Прямо над собой он видел в дыру то, что ещё несколько минут назад было вполне ничего себе спальней.

– О боже, боже, боже, – сказал папа Чуддинс, потому что понятия не имел, что тут ещё сказать.

*

Было около шести, когда распахнулась входная дверь, и в гостиную вошла Тина Чуддинс.

– Привет, мамочка, привет, папочка! Я хочу попросить проще… – и тут она застыла с открытым ртом. Очень надолго.

– Что… Что здесь случилось?! – наконец выговорила она.

– Ну, – с кривой улыбкой ответствовал её отец, – я некоторым образом попал в переделку, пытаясь поймать твоего приятеля-паука.

– Ты хочешь сказать, что устроил такой разгром и даже не убил это? – возмутилась Тина.

– Не это, а его. Будь любезна, Тина, повежливей. Можешь даже называть его Спиридон.

– Спиридон!?

– Видишь ли, я решил дать ему имя, – сказал папа Чуддинс. – Спиридон Спайдер. И, кстати, я совсем не собирался его убивать. Я надеялся уговорить его съехать на недельку-другую.

– Насколько я понимаю, он оказался несговорчивым. Что ж, раз так… Значит, я убью его сама!

Однако, обдумывая, как бы преодолеть лужи, завалы и взобраться на второй этаж, она заметила прямо перед лицом что-то вроде тонкой шёлковой нити, на самом конце которой покачивался крошечный паучок. Она подставила палец, и паучок на него опустился.

– Ну наконец-то! – обрадовалась она.

И уже подняла было другую руку, чтобы раздавить паучка, как вдруг услышала позади себя шум. Оглянулась и увидела летящую прямо на неё кастрюлю.

– Быстро надень на голову! – скомандовал отец, и почти сразу дом вокруг них сложился. В точности как настоящий карточный домик.

Когда шум утих и улеглась пыль, Тина осторожно поднялась на ноги. От дома осталась лишь куча щебня, но мама с папой были целы – и цел был паучок, который по-прежнему сидел у неё на пальце.

Она принялась рассматривать его и увидела, что он совсем крохотуля. Но что по-настоящему удивительно – даже удивительней, чем рухнувший дом, – так это то, что рисунок на кончиках её пальцев напоминал собой паутинку! Может, именно поэтому паучок чувствовал себя там как дома.

– Похоже, Южной Африки нам не избежать, – пробормотал папа Чуддинс, нервно оглядываясь. Вокруг собиралась толпа. – И чем быстрее, тем лучше!

Что за странная штука жизнь, думала Тина, со всех ног убегая с родителями туда, где стояла их машина. Бояться надо было совсем не бедного маленького паучка, а моего крейзанутого папулю!

Перевод Эвелины Меленевской

– Тётя сейчас отдыхает, мистер Наттел, – с большим достоинством произнесла леди лет пятнадцати от роду, – так что пока вам придётся удовлетвориться моим обществом.

Фрэмтон Наттел умудрился произнести нечто соответствующее случаю, одновременно лестное племяннице и не сбрасывающее со счетов отсутствующую тётку. В мыслях же своих он более чем когда-либо усомнился, что вся эта череда формальных визитов к совершенно чужим людям хоть сколько-нибудь способствует излечению нервного истощения, коего ради он явился в эти края.

– Воображаю себе! – сказала его сестра, когда он сообщил ей, что намерен искать уединения на природе. – Похоронишь себя в глуши, вовсе разучишься разговаривать и расхандришься так, что окончательно заболеешь. Знаешь что, дам-ка я тебе письма ко всем, кого там знаю. Некоторые из них, помнится, весьма славные люди.

Оставалось надеяться, что миссис Сэплтон, к которой Фрэмтон явился сейчас с одним из рекомендательных писем, входит в категорию славных.

– Знакомы ли вы с кем-нибудь здесь в округе? – спросила племянница, решившая, что они уже достаточно помолчали.

– Ни единой души не знаю, – сказал Фрэмтон. – Моя сестра четыре года назад гостила у священника здешнего прихода, она-то и снабдила меня письмами к местному люду. – Последняя фраза прозвучала не без сожаления.

– Так, значит, вы ничего не знаете о моей тёте? – продолжила допрос самоуверенная юная леди.

– Только имя и адрес, – признался Фрэмтон, раздумывая, замужем миссис Сэплтон или вдова. Что-то неопределимое в атмосфере комнаты говорило о присутствии в доме мужчин.

– Страшная трагедия произошла с ней три года назад, – произнесла девица, – уже после того, как ваша сестрица здесь побывала.

– Трагедия? – переспросил Фрэмптон. Этот мирный сельский уголок как-то не вязался с трагедиями.

– Вы, наверно, удивляетесь, почему это мы октябрьским вечером держим дверь в сад открытой, – сказала племянница, указав на большое французское окно до полу, распахнутое на лужайку.

– Да в общем-то, сейчас тепло, для этого времени года, – отозвался Фрэмтон, – или же дверь как-то связана с трагедией?

– Через эту дверь, ровно три года тому назад, ушли на охоту тётин муж и два её младших брата. Отправились на бекасов и не вернулись. Предательская трясина затянула их, когда они пересекали вересковую пустошь. Лето в тот год было ужасно дождливое, знаете ли, и земля, по которой раньше можно было ходить без опаски, превратилась в болото. Их так и не нашли. В этом-то и есть самый ужас… – Тут юный голосок утратил свою сугубую категоричность и задрожал, так что в нём проявилось даже что-то вроде бы человеческое. – Бедняжка тётя думает, что когда-нибудь они вернутся, а с ними их рыжый спаниель, который тоже тогда сгинул, и войдут через эту дверь, в точности как всегда входили. Вот почему каждый день дверь открыта до самой до темноты. Бедная тётя, она часто рассказывает мне, как они уходили, дядя с его белым дождевиком, перекинутым через руку, Ронни, её младший брат, распевающий «Берти, зачем ты не моя!» (так он её вечно поддразнивал, а она жаловалась, что эта песенка действует ей на нервы). И знаете, порой, как раз такими тихими вечерами, как сегодня, у меня возникает жуткое чувство, что вот-вот они все войдут в эту дверь…

Зябко передёрнув плечами, она умолкла. Фрэмтон испытал облегчение, когда в комнату с вихрем извинений, что так долго приводила себя в порядок, ворвалась тётушка.

– Я надеюсь, Вера не дала вам скучать?

– Отнюдь, – сказал Фрэмтон.

– Надеюсь, вы не против, что у нас распахнута дверь, – оживлённо заговорила миссис Сэплтон. – Дело в том, что с минуты на минуту с охоты вернутся мой муж и братья, а они всегда входят этим путем. Ушли на болото, стрелять бекасов – сейчас явятся, все в грязи, и подумать боюсь, что станется с моими коврами. Что с вами, мужчинами, сделаешь!

И она пошла бойко рассуждать о местных угодьях, сетовать, что маловато птицы, строить прогозы на зимнюю охоту на уток. Фрэмтон слушал с всё возрастающим ужасом. Он предпринял отчаянную, но лишь отчасти удавшуюся попытку перевести разговор на менее жуткую тему; он видел, что хозяйка уделяет ему лишь частицу своего внимания, а глаза её постоянно обращаются, сквозь открытую дверь, на лужайку. Надо же было случиться, чтобы несчастное провидение привело его сюда как раз в трагическую годовщину!

– Доктора в один голос рекомендуют мне полный покой, отсутствие всякого умственного возбуждения и активной физической нагрузки любого вида, – объявил Фрэмтон, разделяющий то довольно-таки распространённое убеждение, что незнакомцы и случайные встречные жаждут в мельчайших подробностях узнать решительно всё про ваши хвори, про причины, их породившие, и про методы их излечения. – Относительно диеты, однако же, они совсем не так единодушны.

– Да? – произнесла было миссис Сэплтон голосом, в который слышался в последнюю секунду подавленный зевок, как вдруг просветлела и изобразила собой живейшее внимание – но отнюдь не к словам Фрэмтона.

– Вот они! Наконец-то! – вскричала она. – Как раз к чаю и, взгляните-ка, измызганы по самые уши!

Вздрогнув, Фрэмтон оборотился к племяннице, намереваясь взглядом выразить ей своё самое сочувственное участие. Но та, не видя его, с немым ужасом во взоре недвижно уставилась на лужайку. Фрэмтона охватило ледяным страхом. Он резко повернулся и посмотрел туда же.

В сгущающемся сумраке три фигуры двигались по лужайке в направлении двери; все они несли под мышкой ружья, а один был дополнительно отягощён белым, накинутым на плечи плащом. Рыжий спаниель устало тащился за ними по пятам. Бесшумно приблизились они к дому, и тут, из полумрака, юношеский хриплый басок затянул: «Скажи мне, Берти, зачем ты не моя?»

Судорожно схватив трость и шляпу, Фрэмтон кинулся вон из дому; дверь в холл, гравиевая дорожка и ворота представили собой этапы его панического отступления. Велосипедисту, ехавшему по дороге, пришлось свернуть в кусты, дабы избежать неминуемого столкновения.

– Вот и мы, дорогая, – войдя в дверь, произнёс обладатель белого дождевика, – все в глине, но она уже почти высохла. А кто это вылетел отсюда, когда мы вошли?

– Весьма странная личность, мистер Наттел, – сказала миссис Сэлтон. – Толковать способен только о своих хворях, а при виде вас и того больше – выскочил, не извинившись, не попрощавшись. Словно столкнулся с призраком.

– Я думаю, дело в спаниеле, – спокойно произнесла племянница. – Он говорил мне, что испытывает ужас перед собаками. Однажды на берегах Ганга стая бездомных собак загнала его на кладбище, и бедняге пришлось провести ночь в свежевыкопанной могиле, в то время как псы сгрудились над самой его головой, скалились и рычали. У кого угодно сдали бы нервы.

Её коньком была романтическая импровизация.

Перевод Эвелины Меленевской

Стояла жара, в вагоне было душно, а до следующей остановки в Темплкомбе оставался ещё час. В купе находились две девочки, одна другой меньше, и маленький мальчик. Их тётка сидела на угловом месте у окна, а другий угол, напротив, занимал холостяк, никак к этой компании не принадлежащий. Тётка и дети вели разговор в той незатейливо-назойливой манере, к которой, не позволяя себя забыть, прибегает приставучая домашняя муха. Большинство реплик тётки начиналось с «нельзя», почти все речи детей – с «почему». Холостяк безмолствовал.

– Нельзя, Сирил, нельзя! – вскричала тётка, когда мальчик принялся лупить по диванной подушке, при каждом ударе вызывая облако пыли. – Лучше посмотри-ка в окошко!

Ребёнок неохотно переместился к окну.

– Почему этих овечек ведут с поля? – спросил он.

– Полагаю, их ведут на другое поле, где больше травы, – вяло рассудила тётка.

– Но здесь тоже много травы, – возразил мальчик, – одна только трава и растет. Тётя, здесь много травы!

– Возможно, на том поле трава лучше.

– Почему лучше? – мигом прозвучал неизбежный вопрос.

– Посмотри, какие коровки! – воскликнула тётка. Коровы тут паслись почти на каждом поле вдоль хода поезда, но она произнесла это так, словно увидела несусветную редкость.

– Почему трава на другом поле лучше? – стоял на своём Сирил.

Хмурая морщинка на лбу холостяка очертилась резче. Жестокий, бесчувственный человек, решила про себя тётка, не в силах прийти к удовлетворительному решению по поводу качества травы на другом поле.

Младшая из девочек внесла некоторое разнообразие, принявшись декламировать «По дороге в Мандолей». Помнила она только первую строчку, но неглубокие свои познания использовала с наивозможным усердием, повторяясь снова и снова, монотонно, но голоском решительным и ясным. Холостяк подумал, что она поспорила с кем-то, что сумеет произнести эту строчку вслух две тысячи раз без перерыва, и тот, с кем она спорила, наверняка проиграл.

– Подите, я расскажу вам историю, – произнесла тётка после того, как холостяк дважды посмотрел на неё и один раз на сонетку вызова проводника.

Дети равнодушно переместились в тёткин конец купе. Было видно, что репутация её как рассказчицы оставляет желать лучшего.

Тихим, уверенным голосом, часто прерываемым громкими, нетерпеливыми вопросами слушателей, завела она удушающе тоскливый рассказ о примерной девочке, всеми любимой по причине её высоких моральных свойств. На этого ангела напал бешеный бык, и она бы погибла, не кинься ей на выручку сразу несколько человек, обожающих её за редкую добродетель.

– А будь она плохая, они что, не стали бы её спасать? – спросила старшая девочка. Именно этот вопрос хотелось задать и холостяку.

– Ну, стали бы, – с запинкой признала тётка, – но не думаю, что так охотно.

– В жизни не слышала ничего глупее! – с глубоким убеждением сказала старшая девочка.

– Я и слушать-то сразу не стал, такая это чушь, – сказал Сирил.

Младшая от комментариев воздержалась, давно уж вернувшись к бормотанию всё той же излюбленной строки.

– Сдаётся мне, ваши истории не пользуются успехом, – произнес вдруг из своего угла холостяк.

Тётка вскинулась от неожиданности атаки.

– Это не так-то просто, придумать что-то, понятное детям и интересное им! – сухо сказала она.

– Не могу с вами согласиться, – сказал холостяк.

– Хотите попробовать? – вскинула брови тётка.

– Расскажите нам что-нибудь, – потребовала вдруг старшая из её подопечных.

– Жила-была девочка, – начал холостяк, – по имени Берта, и была эта Берта самая распримерная девочка на свете.

Вспыхнувший было на лицах детей интерес стал тут же гаснуть; все истории томительно похожи одна на другую, кто бы их не рассказывал.

– Она всегда слушалась, всегда говорила правду, была опрятна, ела молочный пудинг так, будто это тартинки с джемом, училась на отлично и никогда не грубила.

– Она была хорошенькая? – спросила старшая.

– Ну, не такая хорошенькая, как ты, – ответил холостяк, – но зато ужасно примерная.

Дети оживились. «Ужасно примерная» – новизна словоосочетания говорила сама за себя. В нём слышался отзвук подлинной жизни, начисто отсутствующий в тех повествованиях из жизни детей, которые сочиняла им тётка.

– Она была такая примерная, – продолжил холостяк, – что получила несколько медалей за своё поведение и носила их на груди. Одна медаль была за послушание, вторая за пунктуальность, а третья за опрятность. Медали были большие, металлические, когда девочка двигалась, они позвякивали одна о другую. У других детей в городе ни у кого не было столько медалей, поэтому все знали, что вот идёт чрезвычайно примерная девочка.

– Ужасно примерная, – процитировал Сирил.

– Все только и говорили о том, какая она хорошая, так что не мог не услышать об этом и принц, который правил этой страной, и тогда он сказал, что раз она такая примерная, то ей позволяется раз в неделю гулять в его загородном парке. Парк был очень красивый, и детей туда никогда не пускали, так что Берте была оказана большая честь.

– А были в том парке овечки? – спросил Сирил.

– Нет, – сказал холостяк, – овечек там не было.

– Почему не было овечек? – прозвучал более чем предсказуемый вопрос.

Тётка позволила себе улыбку, которую почти что можно было назвать довольной усмешкой.

– Овечек в парке не было потому, – сказал холостяк, – что матушка принца однажды видела сон, согласно которому выходило, что либо её сына убьёт овца, либо ему на голову упадут часы. По этой причине в парке принца не было овец, а в его дворце – настенных часов.

Тётка с трудом подавила вздох восхищения.

– А что принца убило, овца или часы? – спросил Сирил.

– Он все ещё жив, так что нельзя сказать, сбудется ли сон, – беспечно ответил холостяк, – но, как бы то ни было, овец в парке не водилось, зато там в изобилии бегали маленькие свинки.

– Какого они были цвета?

– Черные с белыми мордочками, белые с черными пятнышками, серые с белыми хвостиками, а некоторые белые сплошняком.

Рассказчик приостановился, чтобы зрелище парковых сокровищ запечатлелось в воображении слушателей, а затем продолжил.

– Берта с огорчением увидела, что в парке совсем нет цветов. Она со слезами на глазах обещала своим тетушкам, что не сорвет ни единого цветочка, и собиралась сдержать своё обещание, так что, конечно, ей было обидно, что в парке нет цветов, которые можно было бы сорвать.

– А почему не было цветов?

– Потому что свинки их все съели, – с готовностью объяснил холостяк. – Садовники доложили принцу, что нельзя держать в парке свиней и цветы одновременно, и принц предпочел свинок, а не цветы.

Дети с полным одобрением отнеслись к решению принца; сколько людей выбрало бы иначе!

– В парке было полным-полно удивительного. Пруды, в которых плавали золотые, синие и зелёные рыбки, на ветвях деревьев сидели красивые попугаи, которые по первому требованию очень умно высказывались, а певчие птицы охотно высвистывали самые модные песенки сезона. Берта гуляла туда-сюда, наслаждалась и думала про себя: «Не была бы я такая необыкновенно примерная, не попала бы я в этот прекрасный парк!» – и три её медали позвякивали одна о другую, что в свою очередь помогало ей не забыть, до чего ж она замечательная. Тут-то, в надежде поймать себе на ужин какую-нибудь свинку, и пробрался в парк огромнейший волк.

– Какого цвета он был? – немедля поинтересовались дети.

– Весь с головы до хвоста серо-бурый, с чёрным языком и светлыми глазами, которыми он злобно сверкал. Он тут же приметил Берту: фартучек у неё был белый-белый, как его не увидеть. Берта тоже заметила крадущегося к ней волка и горько пожалела, что ей позволили прийти в парк. Она пустилась бежать изо всех сил, а волк мчался за ней большими прыжками. Ей удалось добежать до миртовых зарослей, и она притаилась в ветвях самого густого и раскидистого куста. Волк принялся там расхаживать, принюхиваясь, с огромным, чёрным, вываленным изо рта языком, а его светло-серые глаза жутко горели. Вне себя от страха, Берта подумала: «Вот не будь я такая примерная, сидела бы сейчас дома и горя не знала!» Однако мирт пахнет так сильно, что волк не мог унюхать, где прячется Берта, а заросли были так густы, что он мог бродить там сколько угодно и никого не найти, поэтому он подумал, что, пожалуй, лучше пойдёт и поймает себе какую-нибудь свинку. Но тут он оказался совсем рядом с Бертой, и она, в двух шагах от себя слыша его сопение, прямо-таки затряслась от страха, да так сильно, что медаль за послушание звякнула о медаль за пунктуальность. Волк уже было ушёл, но при звоне медалей остановился, прислушиваясь. Металл звякнул снова, и совсем близко. Яростно и победно сверкнув глазами, он кинулся в кусты, вытащил Берту из укрытия и съел её всю до последнего кусочка. Только от неё и осталось, что туфельки, клочок платья и три медали за примерное поведение.

– А свинок он не тронул?

– Нет, свинки все убежали.

– Началась история плохо, – сказала младшая девочка, – а кончилась преотлично!

– В жизни не слышала ничего лучше! – с глубоким убеждением сказала старшая.

– Это единственная интересная история, которую я вообще когда-либо слышал, – рассудил Сирил.

Тётка с ними во мнениях не сошлась.

– История, в высшей степени неподобающая маленьким детям! Вы свели на нет годы продуманного обучения!

– В любом случае, – сказал холостяк, собирая свой багаж перед тем, как покинуть вагон, – мне удалось сделать так, что они целых десять минут сидели спокойно, – а вам это отнюдь не по силам.

«Бедняжка! – подумал он, шагая по платформе в Темплкомбе. – Ближайшие полгода эти дети будут принародно осаждать её просьбами рассказать им какую-нибудь крайне неподобающую историю!»

Перевод с английского Эвелины Меленевской

В тот день, когда мой сын Лори пошёл в подготовительный класс, он распрощался с вельветовыми комбинезончиками и стал носить джинсы на ремне. Глядя, как его уводит соседская девочка постарше, я отчетливо поняла, что завершилась целая эпоха моей жизни. Мой лепетун-малыш превратился в заносчивого субъекта, который не снизошел до того, чтобы, уходя, на углу оглянуться и помахать матери.

В том же духе он вернулся домой: рывком распахнул входную дверь, запулил свою шапку на пол, и каким-то новым, осипшим голосом вопросил:

– А чё, никого нет, что ли?

За обедом он едва снизошел до разговора с отцом, опрокинул чашку с молоком, налитым для младшей сестрёнки, и строго заметил, что учительница велела не поминать имя господа всуе.

– Ну как там, в школе? – как бы мимоходом осведомилась я.

– Да ничего, – сказал он.

– Чему ты сегодня научился? – спросил отец.

Лори с холодком посмотрел на отца.

– Чему-чему! Ничему! – но чуть погодя сказал, адресуясь к своему бутерброду: – А одного мальчика учительница отшлёпала. За дерзость, – добавил он с набитым ртом.

– А что он сделал? – спросила я. – И как его зовут?

Лори подумал.

– Его зовут Чарльз. Он был дерзкий. Учительница отшлёпала его и поставила в угол. Он был ужасно дерзкий.

– Так что же он сделал? – снова спросила я, но Лори соскользнул со стула, взял свою булочку и удалился, никакого внимания не обратив на оклик отца:

– Послушайте-ка, молодой человек!

На следующий день Лори, едва сев за стол, заметил:

– А сегодня Чарльз учительницу ударил.

– Силы небесные, – отозвалась я, памятуя про имя господа. – Так, наверно, его снова отшлепали?

– Ещё бы, – сказал Лори и обратился к отцу: – Посмотри вверх!

– А что там? – удивился отец, подняв глаза.

– Посмотри вниз! – сказал Лори. – Посмотри на мой палец. Ну, ты тупой! – И захохотал как ненормальный.

– А за что Чарльз ударил учительницу? – быстро спросила я.

– За то, что она заставляла его раскрашивать красным карандашом, – сказал Лори, – а он хотел зелёным, и тогда он её ударил, а она отшлёпала его и велела никому с ним не играть, но все играли.

На третий день – это была среда первой недели, – Чарльз качельной доской попал одной девочке по голове, и у той пошла кровь, и учительница не выпустила его гулять. В четверг Чарльзу пришлось стоять в углу: когда учительница рассказывала историю, он стучал ногой по полу. В пятницу ему не разрешили рисовать на классной доске, потому что он бросался мелом.

В субботу я сказала мужу:

– Тебе не кажется, что подготовительный класс как-то плохо сказывается на Лори? Эта грубость, и неправильная речь, и этот ужасный Чарльз…

– Да ну, всё обойдётся, – сказал муж. – В мире полно таких персонажей, как этот Чарльз. Чем раньше мальчик столкнётся с ними, тем лучше.

В понедельник Лори явился поздно, кипя новостями.

– Чарльз! – вопил он, взбираясь по холму. Я с нетерпением ждала его, стоя в дверях. – Чарльз! – вопил он всё время, пока поднимался. – Чарльз опять безобразил!

– Заходи скорей, – поторопила я, как только он оказался в пределах слышимости. – Обед ждёт.

– Ты знаешь, что выкинул Чарльз? – говорил он на ходу. – Он так орал, что из первого класса послали мальчика сказать учительнице, чтобы она его угомонила, так что Чарльзу пришлось остаться после школы, и всем остальным тоже, чтобы за ним присмотреть.

– И что он делал? – спросила я.

– Просто сидел, – сказал Лори, взбираясь на свой стул. – Привет, папец, старый шляпец!

– Чарльза сегодня оставили после занятий, – сообщила я мужу. – Все подготовишки остались с ним за компанию.

– Послушай, а как он выглядит, этот Чарльз? – спросил муж сына. – Как его фамилия?

– Он повыше, чем я, – сказал Лори, – и у него вечно нет ластиков, и он не носит куртку.

На вечер понедельника было назначено первое родительское собрание, и только то, что у младшей дочки подскочила температура, удержало меня от похода в школу. Я страстно мечтала взглянуть на мать Чарльза. Во вторник Лори сообщил:

– А сегодня к нашей учительнице приходила подруга.

– Неужели мать Чарльза? – в один голос спросили мы с мужем.

– Не-а, – презрительно помотал головой Лори. – Это была тётя, которая заставила нас делать упражнения. Надо было достать до кончиков ног. Вот смотрите! – Он сполз со стула, сложился вдвое и продемонстрировал, как это должно выглядеть. – Вот так. – Потом важно залез обратно на стул и взялся за вилку. – А Чарльз даже не делал упражнений.

– Ты молодец, – с чувством сказала я. – А Чарльз что, не захотел?

– Не-а, – сказал Лори. – Чарльз так надерзил учительницевой подруге, что ему не позволили делать упражнения.

– Опять надерзил? – спросила я.

– Да. Он пнул учительницеву подругу. Она попросила его дотянуться руками до пальцев ног, вот как я сейчас сделал, и Чарльз её пнул.

– Как ты думаешь, что его ждёт, этого Чарльза? – спросил отец.

Лори равнодушно пожал плечами.

– Ну, выгонят, наверно, из школы.

Среда и четверг прошли как всегда: Чарльз кричал, когда им рассказывали истории, и стукнул другого мальчика в живот, отчего тот расплакался. В пятницу Чарльза снова оставили после занятий, вместе с другими детьми.

На третью неделю пребывания Лори в подготовительном классе Чарльз прочно вошёл в наш семейный обиход. Дочка вела себя, как Чарльз, если полдня плакала, Лори – если набивал свой грузовик песком и тащил его через всю кухню, даже мой муж, зацепив локтем телефонный провод и сбив со стола телефон, пепельницу и вазу с цветами, придя в себя, вымолвил: «Ну, это я прямо Чарльз».

В течение третьей и четвёртой недель, однако, с Чарльзом произошла некая таинственная перемена. Во вторник за обедом Лори мрачно сообщил, что «Чарльз так отлично себя вёл, что учительница дала ему яблоко».

– Да ну? – замерла я, а муж осторожно переспросил:

– Ты это про Чарльза?

– Про Чарльза, – подтвердил Лори. – Он раздал всем карандаши, а потом собрал за всеми книги, и учительница сказала, что он её маленький помощник.

– Что же произошло? – недоверчиво произнесла я.

– Он стал её помощником, вот и всё, – пожал плечами Лори.

– Неужто это правда, про Чарльза? – сказала я мужу вечером. – Неужто такое бывает?

– Погоди-погоди, – цинично ответил муж. – Когда имеешь дело с Чарльзом, это значит, он что-то затевает.

Но, похоже, муж ошибался. Целую неделю Чарльз ходил в помощниках; день за днём раздавал и собирал всякие вещи; после занятий никого не оставляли.

– На следующей неделе родительское собрание, – как-то вечером сказала я мужу. – Непременно пойду и разыщу мать Чарльза.

– Спроси её, что произошло с Чарльзом. Умираю от любопытства.

– Я сама умираю, – сказала я.

Но в пятницу всё вернулось на круги своя.

– Знаете, что натворил сегодня Чарльз? – с придыханием спросил за обедом Лори. – Он сказал одной девочке, чтобы она сказала одно слово, и она сказала, и учительница вымыла ей рот с мылом, а Чарльз смеялся.

– Какое слово? – необдуманно спросил отец, и Лори сказал:

– Мне придется сказать его тебе на ухо, такое плохое это слово.

Он слез со стула и подошёл к отцу. Тот наклонил голову, и Лори с видимым удовольствием пошептал ему в ухо.

– И что, Чарльз в самом деле велел девочке сказать это? – с уважением спросил муж.

– Два раза, – сказал Лори. – Чарльз велел ей сказать это два раза.

– И что сделали с Чарльзом? – спросил муж.

– Ничего, – сказал Лори. – Он раздавал карандаши.

Утром в понедельник Чарльз отвязался от девочки и сам произнёс кошмарное слово три или четыре раза, и каждый раз ему мыли рот с мылом. Кроме того, он бросался мелом.

В этот вечер, провожая меня на родительское собрание, муж сказал:

– Слушай, пригласи её после собрания зайти к нам выпить чайку. Я хочу на неё взглянуть.

– Если, конечно, она там будет, – с надеждой сказала я.

– Конечно, будет, – сказал муж. – Какой смысл устраивать родительское собрание, если на нём нет матери Чарльза?

Всё собрание я вертелась, тщась угадать, которая из почтенных матрон – несчастная мать Чарльза. Ни одна, на мой взгляд, не выглядела в достаточной степени измождённой. Ни одна не встала во время собрания и не повинилась перед присутствующими в том, что её сын так себя ведёт. Никто даже не упомянул имени Чарльза.

После собрания я отыскала взглядом учительницу подготовительного класса. В руках у неё была тарелка с чашкой чая и кусок шоколадного торта. У меня – тарелка с чашкой чая и кусок торта со взбитыми сливками. Мы осторожно проманеврировали в толпе навстречу друг другу и улыбнулись.

– Я так хотела повидаться с вами, – сказала я. – Я – мать Лори.

– Лори – очень интересный мальчик, – сказала она.

– А уж как ему нравится в школе! – сказала я. – Он только о ней и говорит.

– У нас, знаете, были некоторые адаптационные проблемы, – несколько напряжённо сказала она, – первую неделю или чуть дольше, но сейчас он мой маленький помощник. Ну, не без греха, конечно.

– Вообще-то, обычно он быстро приноровляется, – сказала я. – Думаю, на этот раз не обошлось без влияния Чарльза.

– Чарльза?

– Да, – рассмеялась я. – Наверно, у вас в подготовительном классе полон рот хлопот с этим Чарльзом.

– Чарльзом? – ещё раз переспросила она. – Но среди подготовишек нет ни одного Чарльза.